Хобби Холл, или Приключения русского кота в Туманном Альбионе

Это был его старый канал связи с бабушкой Аграфеной Тихоновной (портье потом перезванивал ей с базара в Рязань), и за подобные штуки Хупер раньше неоднократно объявлял Фёдору выговоры и удерживал квартальную премию, которую они потом вместе пропивали. Теперь же всё это просто потеряло смысл: Фёдор давно уже превратился в Дэнни Рубиройда и помнил только номер в Касабланке, но не цель своих звонков, а портье, которого звали, кажется, Карим-ага (или нога?..), перевербовали то ли китайцы, то ли корейцы. И в настоящее время он работал в штаб-квартире «Кока-Колы» в Атланте уборщиком с доступом к мусорным бачкам в конференц-зале.

После долгих, едва слышных гудков в Касабланке кто-то сказал:

– Алло.

– Ну, – сказал Дэнни, понятия не имевший, с кем он разговаривает и зачем.

– Алло, – повторил кто-то в Касабланке и что-то забормотал по-арабски.

Удивлённый Дэнни послушал-послушал да и послал бормотуна в задницу. Когда он клал трубку, из ванной вышел Хупер.

– Опять в Марокко звонил? – гневно спросил он.

– Я насчёт погоды узнавал, – соврал Дэнни с непринуждённостью ведущего программы «Время».

– На хрена тебе… – не договорил Хупер и снова побежал в ванную.

– Мало ли дождь будет! – крикнул ему вдогонку Дэнни.

Потом они попили кофейку (Хупер ни с того ни с сего заявил, что похмеляться с утра нелепо) и пошли искать машину. На случай провала Хупер никогда не оставлял её в гараже. На случай провала Хупер оставлял свой «Воксхолл» чёрт знает где. На этот раз он притулил старикана в луже под деревом примерно в миле от дома.

Проезжая мимо своего резидентского гнёздышка, Хупер неожиданно вспомнил, что не гулял с Колей да, кстати, и не кормил своего четвероногого друга. Так что пришлось посылать Дэнни. В смысле – чтобы он исправил досадный промах. Наблюдая (со светлой улыбкой), как подчинённый гоняется за резвой собакой, не желавшей возвращаться домой в такое чудесное утро, растроганный Хупер мысленно составлял рапорт о присвоении старшему лейтенанту Допотопову очередного воинского звания. Тем временем подающий надежды разведчик загнал Колю в дом и соображал теперь, как открывается (и открывается ли вообще) банка элитного собачьего корма «Цезарус Примус», которому нередко отдавал должное и сам Хупер в благословенные дни, когда жены не было дома. Наконец, улыбаясь и облизываясь, Дэнни вышел из дома и заковылял к ограде, а Хупер смахнул навернувшуюся слезу чьими-то промасленными кружевными трусиками.

Дэнни забрался в машину, распространяя по салону аппетитный запах дорогущего «Цезаруса Примуса», и у Хупера невыносимо зачесалось в носу. Отчихав своё, он спросил сиплым голосом:

– Ты Коле-то хоть оставил?

Будущий капитан внешней разведки сделал вид, что не только не понимает по-английски, но даже не понимает, что это по-английски.

– Слушай, Мак, – сказал он тепло и искренне (со времён падения радистки Паши Дэнни порой называл Хупера МакАлистером, но тот не возражал – так было даже лучше в смысле конспирации), – я это… отгулы хочу отгулять… после дела, конечно.

– Какие отгулы?

– Мои. За Шотландию.

Весной Хупер посылал Дэнни в шотландские горы за самогоном.

– А какого дела?

Хупер всё ещё не успокоился насчёт «Примуса».

– По поводу кота.

– Кота?

– Кота в Хобби Холле.

– В Хобби Холле?

На самом-то деле майор ГРУ Хупер просто испытывал на прочность выдержку старшего лейтенанта ГРУ Рубиройда. Проводил так называемый «рэгулярный трэнаж». Как в своё время это делал с ним самим гвардии капитан Кухарчук, весьма злое животное. Но молодой друг резидента выдержал нелёгкое испытание, можно сказать, с честью. А то, что он злобно вытаращился на Хупера, слегка затрясся и чуть не задушил себя ремнём безопасности, да ещё и заорал во всё горло: «Ты достал меня, сволочь пьяная!» – так это мелочи, «нэполадки, якись могуть быть поправлэны», если придерживаться терминологии того же гвардии капитана Кухарчука, чрезвычайно злого животного.

– Ладно, – сказал Хупер, включая зажигание. – Кажется, нам пора.

И рванул с места с таким рёвом и грохотом, что миссис Джулия Монтекки-Смит, пенсионерка из коттеджа напротив, задремавшая вчера вечером на унитазе, проснулась и смогла, наконец, приступить к повседневным домашним хлопотам.

На перекрёстке Бонд-стрит и Эбби-роуд Хупер еле успел дать по тормозам – в дюйме от «Воксхолла» с криками о помощи пронёсся рыжий толстяк в пижаме наизнанку. А сразу за ним – высокий джентльмен во фраке, с огромной кочергой в узкой и нервной руке скрипача. Хупер тихо выругался и повернул бледное как поганка лицо к Дэнни. Тот был цвета баклажана.

– Сволочь Холмс! Не успел из лечебницы выйти – опять за старое! – злобно проговорил майор.

Дэнни, работавший продавцом-консультантом в «Скобяном Супермаркете Бормана», кивнул головой:

– Он к нам на прошлой неделе заходил. Кочергу выбирать. Я тогда сразу понял – для бедняги Ватсона.

И они поехали дальше.

– Ну что, споём, что ли? – предложил вдруг Хупер.

– Давай, – согласился Дэнни. – Только не эту твою хреновину!

Имелась в виду любимая песня пьяного Хупера под удивительным названием «Еврейское казачество восстало», от которой у Рубиройда мозга за мозгу заходила.

– Да ладно лечить-то, – сказал майор.

И тишина Даксборо огласилась жестокой пародией на легендарное «Июльское утро». Причём Хупер визжал за Байрона, а Дэнни подвывал за Хенсли и лупил ногами по днищу за Керслейка. Перед самым поворотом на Кокс Фэнтэстик их остановил Томми Сосискович, местный констебль.

– Так не пойдёт, ребята, – сказал он, заглядывая в салон, где Дэнни притворился спящим.

– Zdravo, druze,[3] – добродушно отозвался Хупер. – Что, Томми, не спится?

– Да уж! – согласился тот и вроде как собрался вытаскивать квитанции.

– Да ладно тебе! – Улыбка Хупера не помещалась в зеркало заднего вида. – Это Дэнни во сне орал. Опять у Дикинсона перебрал. Да ещё в лоб ему там дали. Так что, сам понимаешь, нелегко пришлось парню. Сейчас его домой отвезу, и всё будет u redu[4]. Ты уж не серчай.

– Ладно, – сказал констебль, – поезжайте тихонько. Кстати, там вот, когда фальцетом, надо вот так.

И он взял самую высокую ноту и держал её, наверно, минуту и держал бы ещё неизвестно сколько, если бы тут в него не врезался какой-то дед на велосипеде. Поднявшись с асфальта, Томми поднял лихого деда (им оказался Тоби Никсон, профессиональный нищий, подвизавшийся в квартале Сосисковича), прислонил его горбом к фонарному столбу и, наконец, вытащил из кармана пачку квитанций.

– Привет, Тоби! Увидимся, Томми! – хором сказали Хупер с Рубиройдом и помчались в сторону Родео-драйв.

Кто вы, Mr. Hooper?

И пока друзья-нелегалы разыскивают дорогу в Хобби Холл, пару слов о Хупере.

По легенде, Джеймс Лэдли Хупер был писателем-фантастом. Поэтому месяцами мог ни хрена не делать, пить где угодно, драться с кем угодно и давать самые бредовые интервью самым глубокомысленным еженедельникам. Во время нечастых его наездов в Лондон тамошняя богема расползалась кто куда – даже в моменты творческого кризиса рука у Хупера была тяжёлая. Писал же он только на одну тему – о жизни на планете 123-го Интер-Национала в созвездии Центрального Бюро. И жизнь там была как с похмелья, такое у Хупера создавалось впечатление. Он, кстати, так и не понял, почему, хотя много об этом думал, посиживая в сортире. Так что смысл происходящего в романах Дж. Л. Хупера пока что, к сожалению, ускользал от их автора. Но не от критиков. Нет, не от них. Те-то общими усилиями нашли у него этих смыслов штук восемь. А однажды кто-то даже написал статью, в которой утверждалось, что всё у Хупера – сплошной Смысл. Во как! Так что и сам Хупер не терял надежды – авось что-то и прояснится со временем. А пока, чтобы не сесть в лужу, когда вдруг прояснится, он решил писать с юмором, ибо это вариант беспроигрышный – если что, всегда можно сказать: «Да я же просто стебался, уроды!» Правда, юмор у него был довольно мрачный и какой-то даже чёрный. Вроде ночи в Крыму, когда вам собрались бить морду на набережной. Несмотря на запредельную для туземцев фантастичность (а положа руку на сердце – просто готическую бредовость) романов Хупера, на самом деле они были строго документальны – он всего-навсего делился с наивной британской публикой воспоминаниями о своей юности, проведённой в Питере, на Сенной. Тиражи были приличные, бабки солидные, не говоря уже о всяких там рецензиях и посвящённых ему семинарах. А пару лет назад два шведских деда, с которыми он случайно запьянствовал на Лазурном Берегу, чуть было не выдвинули его на Нобелевскую премию, когда в полицейском протоколе, составленном на всю их компанию, напротив фамилии Хупера обнаружилось слово «писатель». Деды даже накорябали в одну стокгольмскую газету (Хупер забыл название, что-то вроде «Свинска Дагблядет»), что вот, мол, полюбуйтесь, что творят козлы-французы с будущими лауреатами Нобелевской премии по литературе в своих полицейских застенках. И по всей Швеции прокатилась волна митингов и демонстраций в защиту Хупера. Узнав об этом, Центр пригрозил майору-литератору переводом в джунгли Гондураса. Так что по возвращении из Франции Хуперу пришлось учинить дебош на презентации в издательстве «Стерва & Минерва», с которым у него был пожизненный контракт. Потом в эксклюзивном интервью «Гардиан» он объяснил свой срыв тем, что немного понервничал, ну и, соответственно, немного перебрал из-за, как ему тогда казалось, некоторой приблатнённости образа Предводителя «Вставших с колен» в презентовавшемся тогда романе «The Bottom of Fenya»[5]. Когда же наивный интервьюер-критик, предварительно сняв очки, поделился с фантастом-ГРУшником альтернативным взглядом на приблатнённость этого персонажа, Хупер набил ему морду. Чтобы уж, как говорится, наверняка. И на радость компетентным кругам в Москве, получил не премию, а четыре месяца тюрьмы. Из которой его, кстати говоря, выпустили уже через месяц по требованию профсоюза надзирателей, которых он немного достал.

Stealing of Tom-cat. Part Two

В конце концов, как ни плутал Хупер по просёлкам графства Саррэй, они всё же добрались до ворот проклятого Хобби Холла. Если это, конечно, был Хобби Холл. «Да нет, вроде он», – подумал Хупер, в то время как Дэнни ничего не подумал, потому что ему было наплевать.

– Теперь будем ждать, – сказал Хупер, когда они замаскировали машину в придорожных кустах и лопухах.

– Долго? – спросил Дэнни Фёдорович. (Так про себя называл его теперь Хупер.)

Парень только что нашёл под сиденьем бутылку шотландского вискаря и теперь не знал, как поделиться своей радостью с Хупером. Чтобы тот его не убил. Ибо у майора была идиотская привычка организовывать пьянки по собственной прихоти, без какого бы то ни было давления извне. И в этой своей привычке он, бывало, доходил до крайних степеней самодурства. Однажды на глазах Дэнни Хупер напоил до полусмерти старика-почтальона, и начинающему шпиону пришлось потом два дня разносить за него почту по всему Даксборо.

– А сколько Родина потребует! – захохотал Хупер.

В предвкушении, между прочим, бутылки, которую он сейчас совершенно неожиданно найдёт и удивит старшего лейтенанта Рубиройда пьянкой-сюрпризом.

Дэнни, в общем-то уже неплохо принюхавшийся к боссу, в который раз удивился его способности опошлить самое что ни на есть. У парня даже мелькнула мысль: «Один выпью!» Но, разумеется, он отдавал себе отчёт, что на такое не способен. Тем более в тылу врага.

Тем временем Хупер, прекрасно, как уже сказано, информированный о существовании бутылки, которую сам туда («Куда?!») положил, шарил тайком под сиденьями, кряхтел и не мог проклятую найти.

– Сбегай-ка к воротам, – строго сказал он через какое-то время, когда стало ясно, что втихаря бутылку не отыскать. – Посмотри, может, котяра уже там ошивается.

– А зачем ему вообще за ворота выходить? – раздражённо спросил Дэнни, у которого горела душа.

– А затем, – ответил майор таким тоном, что графство Саррей показалось молодому человеку каким-то неуютным.

– Ладно, – сказал он, открывая дверцу. – А сколько там торчать-то?

– Я свистну, – пообещал Хупер, наивно думая, что поиски займут не более минуты. Дэнни тайком поправил бутылку в кармане куртки, на спине которой крупными жёлтыми буквами было написано название тюрьмы (Alcatraz), и побрёл к воротам. Не успел он и трёх шагов сделать, как Хупер кинулся на пол.

Короче, чтобы не тянуть: кончилось тем, что Дэнни, которому надоело торчать у ворот с тяжеленной бутылкой в кармане, вернулся к машине и обнаружил там Хупера, намертво застрявшего между передними сиденьями. На вопрос, что происходит, Хупер ответил таинственно:

– Да вот, закатилась…

Тогда старший лейтенант тихонечко опустил бутылку в карман за своим сиденьем, вытащил попавшего в ловушку Хупера и удивлённо сказал:

– Смотри-ка, «Douglas of Drumlanrig Rosebank 20 Years Old Single Cask Lowland Single Malt 1970»!

– Где? – моментально отозвался Хупер.

И только потом, сильно потом, стопки после четвёртой, Хуперу вдруг пришло в голову, что не мог же он проглядеть бутылку в кармане сиденья. И он внимательно посмотрел на Дэнни. Но Фёдорычу уже было на всё наплевать.

Похищение кота. Часть третья

Кот появился, когда в бутылке оставалась уже только вторая половина, которая почему-то оказалась гораздо меньше первой. Выйдя за ворота, он сел и уставился на «Воксхолл», в котором ГРУшники коротали свой нелегальный день за литром дорогущего шотландского самогона. Дэнни, который после инцидента в Шервудском лесу практически ничего о Носкове не помнил, увидел его первым и сказал с удивлением, переходящим в восхищение:

– Жирный какой котяра!

– Солидный, – ласково отозвался Хупер, – но зимой он ещё круче был.

Потом позвал кота:

– Иди сюда, киска.

Носков нехотя встал и пошёл к ним. Золотые заклёпки драгоценного ошейника из крокодиловой и бегемотовой кожи засияли на ярком полуденном солнце, которое так любил Винсент Ван Гог, которого так любил его брат Тео.

– А откуда ты узнал, что он вообще сегодня выйдет? – спросил Дэнни, передавая стопку.

– Да уж узнал! – не совсем смиренно сказал Хупер. – Года три назад мы с Ником Трэмором… помнишь Трэмора?.. (Дэнни помотал головой и уронил бутерброд с килькой.) Угостили его тут за воротами докторской колбасой из посольства. С тех пор забыть не может. – Он нежно погладил подошедшего, наконец, Носкова. – Говорят, каждый день у ворот бродит.

– Да ну! – не поверил Дэнни.

– Вот тебе и ну! Мы же с Ником в колбасину целый шприц валерьянки засадили.

– Круто!

– Да уж! У доктора-то, видать, не допросишься, а, Носков? – спросил кота Хупер, потом повернулся к Дэнни и сказал: – Вот он, звериный оскал.

– В смысле?

– Ну, сам-то доктор, говорят, валерьянку стаканами хлещет, а вот чтобы коту дать…

(Тут Хупер был явно несправедлив к доктору. Тот не баловал кота валерьянкой вовсе не от жадности. Просто от валерьянки у Носкова на следующий день просыпался такой аппетит, что доктор, в глубине души гуманист и романтик, боялся, что кот лопнет прямо у него на глазах. Котяра со своей стороны тоже давно врубился, что нежный, волнующий аромат, постоянно исходящий от доктора, – это просто иллюзия. Прекрасная, но никакого отношения к нему лично не имеющая.)

Носков встал на задние лапы (редчайший случай!) и потёрся о штанину Хупера. Майор снова погладил кота, вылез из машины и принялся шарить по карманам.

– Твою мать! – закричал он вдруг так громко, что кот посмотрел на него с недоумением, а Дэнни снова уронил бутерброд с килькой.

– Что такое? – спросил младший из нелегалов, заподозрив неладное.

– А то такое! – гневно закричал Хупер. – Вот то такое! Я микрофон в других штанах оставил!

У Дэнни потемнело в глазах. «Наверно, с перепою», – попытался успокоить себя молодой разведчик.

– И что теперь?

Хупер стоял молча, как боксёр, которому только что отшибли и то немногое, что у него ещё оставалось. Потом, как бы выходя из состояния прострации, он тряхнул головой и сказал:

– Давай колбасу.

Дэнни вытащил из бардачка увесистый кусок и протянул Хуперу. Тот сунул пропитанную валерьянкой колбасу коту под нос (Носков моментально оживился) и бросил её на заднее сиденье. Разумеется, кот оказался в машине гораздо раньше колбасы. И дверь за ними захлопнулась.

– Придётся везти его в Даксборо, – горько сказал Хупер, залезая в машину, и жестом показал Дэнни, что наливать-то можно и повыше. – Кстати, и настройки сразу отрегулируем.

И, вернув Фёдору пустую стопку, майор включил зажигание. Мотор вроде завёлся, но сзади нарастал какой-то вибрирующий реактивный звук, и они повернули головы. Колбасы уже не было, а кот на заднем сиденье храпел так, что инженеров «Воксхолла» хотелось поздравить с изобретением практически бесшумного двигателя.

Тогда Хупер сказал скрипучим голосом:

– А всё-таки сразу видно, что кот русский, да? Простой такой парень, без всяких там… и колбаса тоже… наша колбаса, одним словом. – Он посмотрел на Дэнни блестящими глазами, потом высунулся в окно и плюнул в английскую пыль, словно римский легионер, проходящий под триумфальной аркой. – А это значит, Дэнни, что им нас никогда… понимаешь, никогда…

Он утопил педаль газа, и обречённый «Воксхолл», рождённый в обречённой стране, рванул в обречённый Даксборо.

Нежданный облом

Когда Хупер тормозил у дома, приснопамятный дед-почтальон, вовремя заметивший резидентский «Воксхолл», успел уже на рысях завернуть за угол. Но набранной высокой (можно сказать, фантастической) скорости «деда Энди», как звали несчастного его внуки, на всякий случай не сбавлял до самой Строберри-Филдз.

Дэнни внёс кота в дом, положил на диван в гостиной, врубил «Металлику» погромче и пошёл на кухню готовить чай. А Хупер заметался по всему дому в поисках штанов с микрофончиком и, разумеется, тут же наступил на Колю, почивавшую на ковре в спальне. Собака проснулась и, радостно хрюкая, забегала за хозяином, постоянно попадаясь ему под ноги. И всё же свалить на пол прошедшего специальную подготовку Хупера ей удалось далеко не сразу. В конце концов, удовлетворённая содеянным, Коля лизнула распростёртого на полу резидента в нос и собралась отдохнуть. Тут-то она и обнаружила храпящего на диване кота.

Собака Коля, как, впрочем, и большинство французских бульдогов, относилась к жизни достаточно позитивно и в существовании в этом мире кошек особенной проблемы не видела. Собственно говоря, ей было на них наплевать. За исключением, разумеется, случаев, когда слабоумные создания покушались на содержимое её миски. Тогда уж Коля давала волю страстности, которой обречена вся земная тварь со времён грехопадения. Но, так как в данный момент кот никуда не лез и ни на что не покушался, а, в общем-то, дрых без задних ног, Коля просто обнюхала толстяка и примостилась рядом с ним на диване. И вскоре к баритональному храпу умиротворённого валерьянкой кота присоединился басовитый храп наигравшейся собаки.

Дэнни вошёл с чаем и, споткнувшись о Хупера, вывалил на него поднос с печеньем и любимыми чашками Мэрион. (Теперь уже, к сожалению, бывшими.) Зато, похвалил себя юный нелегал, из чайника в другой руке не пролилось практически ни капли! Но Хупер что-то не очень-то этому радовался. К счастью, ни одного из грубых, обидных слов босса, потихоньку впадавшего на полу в ярость, Дэнни не услышал – ребята из «Металлики» только что приступили к припеву, и тут уж никакому Хуперу их не переорать.

Когда они, наконец, уселись за стол (но сначала восставший с пола майор сбегал к музыкальному центру и прекратил беснование негодяя Хэтфилда и его дружков), Хупер сказал с горечью:

– Портков не могу найти.

– И что теперь? – заинтересованно спросил Дэнни, вгрызаясь во что-то отдалённо напоминавшее кекс.

– Теперь мы в жопе! – не стал скрывать действительного положения вещей Хупер.

И положил в чашку Дэнни семь ложек сахара.

– В каком смысле? – спросил Дэнни, слизывая джем с коленки.

– Да во всех! – продолжал смотреть правде в глаза старший по званию участник чаепития, аппетитно прихлёбывая из пустой чашки.

– Ну и что делать? – спросил Дэнни, вываливая на штаны новую порцию джема.

Сначала он хотел задать этот вопрос дрожащим, как бы, голосом. Но потом передумал.

– Да хрен его знает! – ответил Хупер таким тоном, что у собеседника уже не могло возникнуть и тени сомнения, что это действительно так. – Разве что…

И он побежал в ванную. А вскоре оттуда послышались крики, которые по соображениям не только нравственным, но даже и безнравственным не могут быть обнародованы.

Итак, майор ГРУ Хупер вернулся в гостиную со свежепостиранными штанами в руках.

– Ты только посмотри на эту дуру старую! – закричал он и сунул штаны под нос Дэнни.

Тот никогда ещё не смотрел на этот вид одежды с такой точки зрения. В смысле, ему никогда ещё не доводилось рассматривать штаны как существительное женского рода. Поэтому Дэнни задумался. К счастью, Хупер имел в виду нечто совсем другое.

– О, миссис Робинсон! – закричал он вдруг, и Дэнни вспомнил эту чудесную старинную песню. – Старая сволочь! Ведь выстирала, выстирала микрофон! – понёс Хупер какую-то отсебятину, и Дэнни сообразил, что тут уже ни Саймоном, ни тем более Гарфункелем не пахнет.

– Да что такое-то? Скажи ты мне, наконец! – взмолился Дэнни, бедный Дэнни, который боялся с этим Хупером спятить.

– Миссис Робинсон, дура, приходящая по вторникам, – мрачно сказал Хупер и сел на кота. Но тут же вскочил на ноги, полез в карман постиранных штанов и бросил на стол перед Дэнни какую-то маленькую железную железяку.

– Ми-кро-фон, – констатировал Дэнни и пошёл в угол за джином.

Уильям Дарлинг в поисках смысла бытия

Уильям Сомерсет Дарлинг проснулся этим утром в ещё более тяжёлом состоянии, чем обычно. Сбылось, сбылось вчерашнее пророчество Джун о том, что, «если он опять попрётся в свой вонючий, похабный, омерзительный паб с этим подлым, гнусным, отвратительным замудонцем Бадди, то снова нажрётся там как свинья, а то и похуже». Вчера Уилли с Бадди осуществили последний вариант. То есть – похуже. Причём сильно похуже. Поэтому сейчас Дарлинг отнюдь не спешил изображать из себя проснувшегося Уильма С. Дарлинга, а выбрал тактику выжидания. Она была проста и заключалась в неспешном осмотре места пробуждения полуоткрытым, но зорким, как у ночной совы, глазом.

Сначала Дарлингу показалось, что вчерашнее их с Бадди намерение «махнуть отсюда куда глаза глядят, хоть в Африку», осуществилось на все сто процентов. Ведь в это утро он обнаружил себя на куче вонючего, грязного тряпья в окружении пустых коробок из-под какой-то гадости. «Кстати, кто такой Бадди?» – задал себе Дарлинг вертевшийся на языке вопрос. «Бадди мой старый и верный друг», – неожиданно вспомнил Дарлинг после довольно продолжительного размышления. Тогда он принял решение и пополз на поиски старого и верного друга. Но, треснувшись лбом о какую-то железяку в пути, выкинул Бадди, свою единственную надежду, из головы. Кстати, голова в это утро у Дарлинга была скорее чугунная, чем дубовая. И всё-таки он заставил её думать! Так что вскоре у него появилась другая и, может быть, ещё более привлекательная цель. Надо было немедленно найти женщину по имени Д…Джун! Что-то подсказывало Дарлингу, что это его жена. А значит, она ждёт его не дождётся дома. Где-то в Англии… Дарлинг заплакал. Он никогда не учил географию, возможно, даже не подозревал о существовании этой науки, поэтому сейчас не имел ни малейшего представления о том, сколько ему придётся ползти из проклятой Африки в ненаглядную Англию. Но уж точно не один день. Может быть, даже не одну неделю. Хотя, что такое неделя, Дарлинг сейчас тоже не знал.

Рыдая, он покинул душный африканский сарай, давший ему приют в эту тревожную ночь, и под палящими лучами туземного солнца пополз домой в родимую Англию. В пути отважный Дарлинг больше всего опасался встречи с дикими носорогами из-за их, как он слышал, неуравновешенного характера. То и дело ему приходилось обозревать окрестности – не появится ли на горизонте одна из этих сволочей? Но всё обошлось, и никто не тронул Дарлинга до самой Англии. Он уже почти добрался до дверей своего дома в Кенсингтоне, когда, будто гром среди ясного неба, услышал:

– Дарлинг, скотина![6]

Первые несколько лет это словосочетание, которое соседи ежедневно слышали из уст миссис Дарлинг, казалось им немного надуманным. Но со временем и они пришли к пониманию простой истины – лучших слов, чтобы начать разговор с Уильямом Дарлингом, просто не придумаешь.

Итак:

– Дарлинг, скотина! – Это была, разумеется, миссис Дарлинг. – Почему тебе надо ползти именно сюда? Почему? Скажи мне, чудовище, и я всё прощу. Чем тебе плохо было в соседском гараже?

Уильям Сомерсет Дарлинг понял, что пора принимать душ и отправляться на работу.

В тени кактуса

Он уже забрался в такси, когда милая раскрасневшаяся Джун выскочила на улицу со сковородкой в руке. Видимо, собиралась сказать ещё пару слов на прощание. Уилли помахал жёнушке рукой, а таксист, тоже немного напуганный, рванул с места, словно гангстер, только что разобравшийся с бандой подонков в нью-йоркских доках. Переезжая через Темзу, они чуть не рухнули с моста. Лондон, прекрасный летний Лондон мельтешил вокруг, и Дарлинга немного мутило. Было бы преувеличением сказать, что он заблевал всё, что попадалось им на пути, но пару раз окошко пришлось открыть. И Дарлингу оставалось только надеяться, что тот отвратительный натюрморт, в который он превратил группу японских туристов, увешанных фотокамерами и буквально ещё секунду назад весёлых и радостных, не отразится катастрофически на британо-японских отношениях.

И вот они у цели. Вырвав банкноту из потной руки Дарлинга, таксист помчался куда глаза глядят, а Уильям Сомерсет Дарлинг после непродолжительного раздумья ринулся через улицу. Как ни странно, его попытка завалиться в контейнер негритянского мусоровоза у противоположного тротуара успехом не увенчалась. Зато уж пробка, возникшая на Силли-роуд в связи с перемещениями Дарлинга по проезжей части, удалась на славу! Её даже показали в вечерних новостях по всем каналам.

Наконец он добрался до дверей родимого полицейского участка. Там уже можно было не обращать внимания на летевшие со всех сторон окурки и проклятия, среди которых особенно резали слух ядрёные шотландизмы и заковыристые ирландизмы. «Понаехали тут!» – пронеслось в голове Дарлинга. Но, как пронеслось, так и унеслось. Уж кого-кого, а Уильяма Дарлинга трудно было упрекнуть в шотландофобии или там ирландофобии. Он даже французов считал за… Ну да ладно, не об этом речь.

В полицейском участке, куда ворвался Дарлинг, царили старший инспектор Джек Уинтерсаммер и его кактусы. Ибо единственным на свете занятием, достойным настоящего мужчины, начальник Дарлинга считал разведение кактусов и их селекцию. Страсть кактусоводства настолько захватила этого человека, что ни на что другое у него не оставалось ни времени, ни сил. Поэтому участок Уинтерсаммера с давних пор считался одним из лучших в Лондоне, а может быть, и во всём Соединённом Королевстве. Преступный же мир метрополии был вынужден проворачивать свои тёмные, грязные делишки без всякой надежды на внимание со стороны знатного кактусовода.

Был, правда, случай. Как-то во время допроса один из наиболее закоренелых злодеев гангстерского подполья уколол нос о новый гибрид Уинтерсаммера, набиравшийся жизненных сил на подоконнике. Однако это было недоразумение. «Нелепый случай», как выразился Джек в интервью «Дэйли Мэйл». «Вставая на честный путь, парень просто решил понюхать мою прекрасную Марию Стюарт. Так я её назвал», – разъяснил ситуацию репортёрам Уинтерсаммер. И хотя коммунистическая «Утренняя Зорька» разразилась статьёй «Пытка кактусом. Куда заведут британскую полицию её садистские наклонности?», служебное расследование не выявило никакого злого умысла (и умысла вообще) в действиях старшего инспектора Джека Уинтерсаммера. Дело было закрыто. Статья же «Зловещая тень кактуса», в которой та же «Утренняя Зорька» задавалась вопросом, «до чего дохрапится Британия в мрачной тени уинтерсаммеровских кактусов?», не произвела на общественность Королевства особенного впечатления. Джека Уинтерсаммера оставили в покое, и кактусы зацвели с новой невиданной силой.

Когда Уинтерсаммер с парой молодых кактусят в руках наткнулся в коридоре на своего детектива Уильяма Дарлинга, он был прямо-таки поражен насыщенным и в то же время нежным оттенком синяка у того под глазом. Подведя Уильяма поближе к окну, Джек погрузился в созерцание палитры красок, буйствовавших на лице подчинённого. Время от времени Уинтерсаммер прикрывал глаза, покачивал головой и, могло показаться, даже похрюкивал. Если бы такие действия не вступали в противоречие с высокой должностью, которую он тут занимал. «Как Джун удаётся добиваться такого волнующего сочетания малинового с лиловым? Загадка…» – думал он.

– Чудесно! – прошептал Уинтерсаммер, поборов первый приступ восторга. – Давно мечтал о чём-то подобном. Понимаешь, дружок, никак не мог найти этот оттенок для нового сорта. Но теперь-то я вижу, что это будет за чудо! Вот она – «Ряса Кардинала»! Название-то придумал давно, а вот с цветовой гаммой… с цветовой гаммой были проблемы. До сегодняшнего дня. Но теперь-то всё пойдёт как по этому… как его?.. Ну, которое намазывают на этот… Ну, ты меня понял. – Уинтерсаммер улыбнулся так благодушно, что, если бы кто-нибудь из начальства увидел его в этот момент, у Джека были бы серьёзные неприятности. – Спасибо, порадовали старика. Передай Джун, что это её лучшая работа. Вне всякого сомнения. Чудо! А, кстати, чего ты тут болтаешься? Передумал с отпуском?

Тут Дарлингу пришли на, если так можно выразиться, память некоторые обстоятельства вчерашнего торжества. В самом деле! Вчера Бадди провожал его в отпуск. И, кстати, куда-то с тех пор подевался. А сегодня Уильям должен ехать в Дакс… быр… как там его? Словом, к бабушке. Старушенция давно грозится внести фундаментальные поправки в завещание, если он не навестит её после стольких лет разлуки. Джун ехать отказалась, «чтобы не сойти там с ума», как она выразилась. Значит, перед отъездом он ещё успеет заскочить на полчасика в паб.