Жажда смерти (№1) - Жажда смерти

Он с трудом заставлял себя думать о деле. Все время в голову лезли мысли о безопасности города и его миссии. Джордж Эн жил в разнузданной роскоши: его защищали баррикады недоступного Парк-Авеню, а детей он обучал в частной школе, но даже он сегодня минут двадцать изливал горечь по поводу того, что бедных детишек, стоит им выйти из здания школы, тут же начинают грабить ненормальные подростки, и, что не было бы у него своих детей, он, наверное, стал бы избивать и выламывать руки малолетним преступникам ради спортивного интереса. Младшенького Эна недавно привели домой с кровоподтеками и ссадинами. Полиции не удалось отыскать напавших на него. Сын ничего не утаил, просто напавшие н а него парни не были ему знакомы. Ребята из простых школ или просто хулиганы поджидают учащихся частных школ и избивают их.

Пол пообедал с Джеком: они тупо поговорили о Кэрол. Джек ездил в клинику вчера днем – никаких изменений. Каждый прошедший день оставлял все меньше и меньше надежды на нормальный исход дела.

А позже вечером Пол пристрелил человека в Ист-Виллидж, который спускался по пожарной лестнице с портативным телевизором под мышкой.

До репортеров довольно долго доходило. Всю пятницу, примерно. Но потом, видимо полицейские начали делать сопоставления, и к субботнему утру до них что-то дошло, потому что вечерний выпуск новостей и воскресный выпуск “Санди Таймс” поместил историю на первую и редакторскую страничку.

“ЛИНЧЕВАТЕЛЬ ВЫХОДИТ НА УЛИЦЫ?”

Трое мужчин, имевших преступное прошлое и двое подростков, задержанных в свое время за торговлю и употребление наркотиков, были обнаружены на Манхэттене застреленными насмерть за последние десять дней. Судя по имеющимся полицейским протоколам, все пятеро убиты из одного и того же револьвера.

Назначенный на расследование этого дела помощник инспектора Фрэнк Очоа назвал эти убийства “делом линчевателя”. Инспектор Очоа сообщил, что между жертвами не установлено никакой связи, кроме их “преступного прошлого”, а баллистическая экспертиза установила, что все пули были выпущены из одного и того же револьвера тридцать второго калибра.

Судя по обстоятельствам, полиция предполагает, что все пятеро жертв ко времени смерти были задействованы в совершение криминальных актов. Трое из них, включая и двух семнадцатилетних подростков (единственные из пятерых, которые были обнаружены мертвыми вместе в одно время), были найдены под обстоятельствами, наводящими на определенные раздумья. Подростки были убиты возле фургона, набитого инструментарием для “раздевания” машин. Последняя жертва, Джордж Ламберт, двадцати двух лет, лежал возле пожарной лестницы с украденным телевизором. Лестница примыкала к окну с явными знаками насильственного проникновения.

Еще две жертвы были обнаружены в верхних парках Манхэттена. Подозревают, что они занимались вооруженными грабежами и продажей наркотиков. Оба оказались вооруженными ножами.

Все эти факты привели полицию к заключению, что в городе действует линчеватель-одиночка, вооруженный револьвером тридцать второго калибра. “Судя по всему это человек, жаждущий мести, – уверен инспектор Очоа. – Какой-то сумасшедший, решивший, что он имеет право судить людей и выносить им приговоры”.

Инспектор Очоа добавил еще одно: “Теперь мы начинаем настоящий поиск. До вчерашнего дня все дела об убийствах находились в разных участках, поэтому все так медленно продвигалось. Теперь, поняв связь между убийствами, мы начинаем охоту и вскоре убийца будет пойман”.

К следующему утру газеты раздули новости до невероятных размеров. Инспектора Очоа проинтервьюировал спецкор из “Таймс”. В “Дэйли Ньюс” страничка редактора была посвящена теме: фотограф спрашивает прохожих о том: “Как вы себя чувствуете под наблюдением линчевателя? Что вы о нем думаете?” Получили шесть ответов от “Нельзя брать закон в свои руки”, до “Пусть оставят парня в покое, он делает то, чем копы должны были заняться сто лет назад”. Дневной выпуск “Пост” подытожил точку зрения газетчиков: “Убийство не панацея. Линчеватель, прежде чем ему удастся убить еще какое-то количество людей, должен быть схвачен. Мы призываем манхэттенского прокурора и полицию Нью-Йорка к тому, чтобы призвали опасного психопата к ответу. Он должен предстать перед судом”.

Пол проснулся в середине ночи. Снотворное больше не помогало. Он заварил чай и перечитал заголовки газетных статей. Чашка с блюдцем позвякивали в руке, чай с трудом пробивался в желудок, и пол вдруг понял, что потихоньку хныкает.

Не было никакой возможности смягчить горе. Он был отчаянно унизительно одинок; ему не хотелось проводить ночь с женщиной – ему вообще не хотелось проводить ночи. Он подумал о добавлении, сделанном этим Очоа: его, пола, теперь выслеживали, вместо того, чтобы защищать покой честных граждан. Целый город полосует себя и бьет в грудь с такой силой, что совсем прекратит свое существование, а полицейские силы брошены на то, чтобы отыскать одного-единственного человека, который хочет помочь городу вернуться в прежнее нормальное состояние.

Было чуть больше трех. Полу вовсе не хотелось спать. Он вычистил пистолет, хотя не пользовался им со времени последнего убийства, а после того раза он его чистил, и снова ударился в бесконечные дебаты самим собой по поводу того, следует ли продолжать таскать его в кармане или нет. Может быть надежнее спрятать его куда подальше? Насколько Пол понимал, пока у полиции не было ни единой зацепки, могущей навести их на него; но техника современного розыска производила внушительное впечатление, поэтому уверенности в том, что когда-нибудь не отыщется следок, по которому копы придут к нему на дом не было. Так что лучше, конечно, не таскать пистолет с собой.

Но в квартире не было подходящего тайника. Естественно, если полицейские что-нибудь заподозрят, они перероют как квартиру, так и офис. А вне этих двух мест Пол не знал ни единой дыры, которая была бы достаточно безопасной и к тому же легко достижимой. Он начал было придумывать варианты в духе готических рассказов ужасов: вытащить кирпич в подвале и положить пистолет за него, или что-нибудь в подобном духе, но все это было чересчур рискованно. Какой-нибудь пацан мог случайно отыскать его тайник, рабочий, роющий землю, тоже. Пистолет был единственным бесспорным доказательством и единственной ниточкой, привязывающей Пола к этим убийствам. И если полицейские отыщут револьвер, они безо всякого труда найдут его, так как его имя стояло рядом с серийным номером в Вашингтоне, который продавец из Аризоны в обязательном порядке переслал из Таксона.

Половина пятого утра. Мысли метались то края до края, Если его схватят, он покончит с собой – это аккуратно и чисто. Нет. Если его поймают, он будет до конца сражаться в суде. Наймет лучших адвокатов, да и симпатии публики будут на их стороне. Но почему же все-таки должны схватить. У полиции нет ни малейшего основания подозревать, и пока он будет осторожен – не появится. Его компания была отлично продумана, она не явилась результатом безмозглого принуждения: он сам выбирал время и место для операций и пока страсти не поутихли вполне мог отложить действия. У него оставалась свобода выбора. Разумеется журналисты и редакторы были неправы: никакой он не псих и его не обуревает бесконтрольная одержимость убивать невинных жертв пока не поймают – он не свихнувшийся путешественник, напрашивающийся на то, чтобы его поймали, потому что он сам себя ненавидит... Конечно я псих, думал Пол, но лишь в сравнении с ненормальностями нашего обожаемого и совершенно сумасшедшего общества. Он шел на крайние меры. Но они были необходимы. Кто-то должен был взять это на себя:

должен был указать путь...

– В детях это очень четко проявляется, – говорил Джордж Эн. – Они ненавидят полицию. По настоящему ненавидят. Мои дети горят желанием мстить своим обидчикам. Неужели вы можете судить их за это? Наркоманы тащат все, что под руку попадется. Воруют школьные калькуляторы, лабораторное оборудование, грабят ребятишек. У моего сына приятель учится в Уэстчестере – так вот там этой неделе школу пришлось закрыть. Залили здание водой из пожарных шлангов, изуродовали стены, мебель, все, что было можно, залили краской. Знаете, что я вам скажу: парень, что убивает всяких ублюдков, делает нам всем огромную услугу. В нашем доме проживает шестьдесят восемь семей и сорок одна из них держит у себя доберманов и немецких овчарок. А ведь они не так уж сильно любят собак, можете мне поверить. Особенно, когда цена сторожевой собаки достигает почти двух тысяч долларов.

Глаза Эна сверкнули, как у молодого боксера, а рот превратился в узкую щелочку.

– Детям даже в большей степени, чем нам нужен закон и порядок. Просто с нашим законом о порядке мечтать не приходится: полицейским требуется месяц, чтобы добраться до своего места и пол года, чтобы отрапортовать о происшествии комиссару.

Поэтому, я считаю, что появление человека с пистолетом на наших улицах было неизбежным. Подозреваю, что он и сам полицейский, который досыта наелся нашими, черт бы их побрал, либеральными судами и взял правосудие в свои руки. Мне кажется, он просто обязан оказаться полицейским, потому что этот человек прекрасно знает, что преступники понимают только язык грубой силы. Он дает нам в руки средство для их устрашения. Если нейтрализовать нескольких преступников – представляете, сколько мы предотвратим преступлений? Интересно было бы глянуть на статистическую кривую преступности, после того, как этот парень вышел на улицы. Могу прозакладывать небольшое состояние, что разбоев стало намного меньше.

Наблюдая за сидящим напротив Джорджем, Пол изредка похрюкивал, чтобы показать, что слушает его болтовню. Он не знал как реагировать на его слова. Защищать себя или осуждать? – этого он пока не придумал.

Пока что он внимательно вслушивался в модуляцию голосов: хотел узнать на чью же все-таки сторону склоняются симпатии народа. Ему было необходимо установить чего люди не договаривают – что они говорят вслух его совершенно не интересовало. Он побаивался, что его могут заподозрить, поэтому был настроен как чувствительная антенна: стоило кому-нибудь обронить двусмысленность, как он моментально ее улавливал.

Это было тяжелее всего, ведь он никому ничего не мог рассказать, ни с кем не мог рассказать, ни с кем не мог поделиться своими сомнениями, ни в чем не мог признаться.

Ни с кем не мог поделиться...

Самое главное было не повторяться. Полиция вырабатывала базис “модус операнди” по которому и работала. Вычислив раз его замашки и привычки, она начинала ставить на возможность ловушки. Следовательно, следовало избегать общих мест, каждый акт должен был совершенно отличаться от другого: нельзя использовать регулярные временные интервалы, один и тот же час для совершения акций, один и тот же ареал.

Оглядываясь назад, Пол понял, что создал в своих действиях географическую модель, которой упорно придерживался. Начал действовать в верхнем Вест-Сайде в Ривер-сайдском Парке. Второе убийство произошло в Центральном Парке около Пятой Авеню. Оба места находились в пределах недолгой прогулки от его квартиры. Затем он переместился в грузовой район на границе Челси и Вест-Виллидж. А после этого – Ист-Виллидж. Начал образовываться круг; может быть ему поставят ловушку в верхнем Ист-Сайде? Не принимая во внимание Таймс-Сквер, Ист-Сайд остался единственным ареалом не охваченным “линчевателем”.

Значит туда идти нельзя. Поехали обратно. В Вест-Виллидж.

Хадсон, Гринич, Хорацио, Западная Двенадцатая, и по Бенк-Стрит. Пол тащил бумажную сумку в которой лежала картонка молока и буханка хлеба: человек с сумкой менее подозрительно выглядит.

Только что проникало два часа ночи: Пол спустился в сабвей, находящийся на пересечении Седьмой и Двенадцатой улицы. Бросил жетон в прорезь, прошел сквозь турникет и по ступеням сошел на платформу.

Вонь стояла одуряющая. В это время суток станция оказалась совершенно пустынной, Пол почувствовал, как болят ноги, и устало прислонился к колонне с часами. Он ждал поезда.

Он выглядел отличной добычей и надеялся, что будет замечен, но, к сожалению, никто не спустился на перрон. В туннеле взревел поезд, Пол вошел в вагон и сел возле двери. На противоположном сидении спал древний алкаш, а в самом конце вагона сидели два дородных негритоса с ведерками, в которых везли свои нехитрые завтраки.

Поезд без остановки промчался через местную станцию Восемнадцатая улица. Транзитный полицейский прошел через вагон и остановился возле пьянчужки, чтобы разбудить его и сделать внушение – какое Пол не расслышал. Потом коп поднял старика на ноги и потащил к дверям, ведущим в другой вагон. Распахнув их, он впустил в вагон рев и холодный ветер. Дверь хлопнула и осталась незакрытой. Один из негров привстал и притворил створку.

Рабочие сошли на Пени Стейшн и Пол остался в вагоне один. Зеленые огни мелькнули в грязных замызганных окнах. Пол принялся читать рекламные объявления.

Поезд ворвался в залитую огнями станцию Таймс-Сквер и Пола бросило вперед, когда он резко остановился. Двое крутых парней вошли в вагон сели напротив Пола. Неприятностей ищут, холодно подумал Бенджамин. Парни нагло взглянул на Пола, один из них вытащил на свет божий выкидной нож, открыл его и принялся демонстративно чистить ногти.

По их виду было ясно, что это подонки. Сколько пожилых женщин они ограбили? Сколько квартир подломили? Сколько магазинов?

Оглушающий грохот поезда заглушит звук выстрелов. Их трупы можно будет оставить в вагоне, и их не обнаружат до самого Бронкса.

Нет. Слишком большой риск. В этом вагоне его видели по крайней мере трое: патрульный полицейский и двое черных рабочих. Они могут его припомнить. А представим, что на Семьдесят второй, пока Пол будет выбираться, кто-нибудь войдет? Подземка – мышеловка, здесь зажать человека в угол легче легкого.

Если эти ублюдки нападут, он пойдет на риск. Если нет – оставит жить. Так что ребята – дело за вами. Прищурившись, Пол наблюдал за ними.

Но они казалось не обращают на него никакого внимания. Казались даже сонными – героина накачались? В любом случае никто из парней даже не пошевелился, когда поезд ворвался на станцию. Вышли из вагона даже раньше Пола, который следовал за ними по перрону и дальше, по ступеням лестницы. Может они сейчас развернуться и нападут? Прямо на лестнице?

Не напали. Улица встретила всю компанию. Переход на углу Семьдесят первой и Амстердама. Ребята перешли улицу, и пошли по тротуару на юг. Пол оставил их в покое: следующая станция была границей, которую Пол сам себе обозначил – все остальные были чересчур близко к его квартире. Ребята, вы далее не понимаете, как вам повезло...

Глава 19

Народу в маленькую квартирку Сэма и Адель набилось как сельдей в бочку; люди стояли передвигающими группками, а в комнатах пахло дождем, который гости приносили на своих пальто. Несмотря на уличный холод, кондиционеры работали на полную. Здесь присутствовали четыре-пять парней из офиса, да почти всех остальных Пол хорошо знал, хотя было пять-шесть исключений: новая пара, поселившая недавно дальше по коридору какой-то психиатр, которого Адель повстречала на какой-то вечеринке, девица, отрекомендовавшая внештатной сотрудницей какого-то журнальчика, собирающая информацию о жителях Ист-Сайда, и еще какая-то парочка, не представившаяся, но за которой Пол пристально наблюдал, так как у женушки был узкий, сильно сжатый рот, а у муженька холодные официальные глазки, ассоциирующиеся обычно с полицейскими и генерал-майорами. Все остальные – обычные завсегдатаи, кроме отменно разодетой брокерши лет сорока, которую Пол встречал раза два на официальных банкетах, да старого приятеля Сэма – бывшего соседа по общежитию – приехавшего в город на уик-энд по делу, и который оказался директором, занимающимся исследованиями в области маркетинга какой-то денверской фермы. Все эти люди на своих местах и их можно было легко заменить первыми попавшими под руку такими же гостями, кроме пристальновзглядной парочки.

Разговор был громким с натужной оживленностью и радушием, все почему-то старались перекричать друг Дружку; гости мешали политику с личными проблемами, последними фильмами и мировыми проблемами. Сэм с Аделью патрулировали комнату наливая свежую выпивку в опустевшие бокалы и удостоверялись, что народ не скучает – они всегда были отменными хозяевами: представили Пола брокерше, а затем девке-журналистке, как бы говоря: “Выбирай сам”, а через минуту он заметил, что тоже самое они делают с бывшим “сокамерником” Сэма.

Брокерша выявила новый талант, совсем не замеченный Полом, ранее на официальных банкетах – воинственную словоохотливость бабы из Женского Либерального Движения – и он попытался как можно скорее избавиться от нее. Девица, пишущая статью о пещерных жителях Ист-Сайда, оказалась какой-то нервической и подверженной болезненной тенденции скорее и скорее добираться до новых порций выпивки. Она беспрерывно курила, делая самоубийственные затяги и выпуская толстые струи дыма из ноздрей. Пол решил, что она столь же безнадежна как и брокерша и быстренько перекочевал к чете Данди, пока наконец Адель не пригласила всех подходить к столу, на котором уже расставила закуску. Надо было взять что-нибудь и сесть за обеденный стол. Пока гости рассаживались, оказалось, что никакого стола нет, и пришлось садиться на подоконники и просто на пол.

Бумажные тарелки люди ставили просто на колени.

Сэм поднес Полу свежую выпивку.

– Аккуратнее с этим пойлом: в нем налита вода в отличие от всего остального выпитого тобой за этот вечер. А ты ведь знаешь, что говорят о загрязнении окружающей среды.

Пол отсалютовал ему стаканчиком.

– Поздравляю с датой, Сэм.

Разговор приобрел более мягкую окраску: сдавленную обстоятельствами, люди прониклись друг к другу симпатией. Мужчины становились более и более распущенными, женщины – страстными, и все принялись облегчать друг другу души, призывая противоположный пол болезненными “как-хочется-чтобы-тебя-любили” взглядами. Девушка-журналистка призналась Полу, что:

– Похоже, вы единственный, кто меня помнит, – и взяла его за руку.

Он отпросился в туалет не потому, что ему приспичило а потому что нужно было побыть одному, а проще говоря – спрятаться. Он не мог понять, как профессиональные шпионы, например, способны выдерживать такое жуткое давление.

Крейцеры обычно читали прессу в туалете, сидя на горшке. В “Нью-Йорк Мэгэзин” была статейка возопившая “Линчеватель: портрет, нарисованный психиатром” и Пол взгромоздился на трон, чтобы почитать о себе.

“Праведник крадется по Нью-Йорку. Пока остальные сидят и болтают о городской администрации и том, как они относится к возрастающему количеству сторожевых псов, он единственный предпринимает практические шаги к уничтожению преступности. Кто он? Что побудило его встать на эту тропу?

У всех на этот счет имеется свое мнение. Для большинства адвокатов, с которыми мне удалось побеседовать, линчеватель просто жестокий бандит, ничуть не лучший, чем все те преступники, с которыми он воюет. Один из них сказал мне: “Помните суд в “Алисе в Стране Чудес”? Когда Червонная Королева говорит:

“Вначале казнить, потом прочитать приговор?” Некоторые циники считают – а среди них есть офицеры полиции – этот человек делает то, о чем мы все в тайне мечтаем. Помощник инспектора Фрэнк Очоа, ведущий дело, когда я спросил его, что думает о линчевателе только пожал плечами. “У него видимо что-то оборвалось в какой-то момент времени, какие-то связи, но я не думаю, что он сумасшедший маньяк. Вы поставьте не его место себя, попробуйте. Как бы вы поступили, точно зная, что вас никогда не отыщут? Нам уже приходилось сталкиваться с подобными парнями. Они

считают, что очень умны, чтобы попадаться. Для либералов линчеватель – какой-то невиданный зверь, нечто лежащее вне пределов человеческого понимания. Для негров Гарлема линчеватель – расист из Ку-клукс-клана (им неважно, что из пяти жертв линчевателя лишь двое негры). Для тринадцатилетнего мальчишки линчеватель – нечто из комиксов, искатель приключений, летающий над городом на крыльях и высматривающий за кого бы вступиться, в общем новый Бэтмен. Для пожилого бакалейщика в Испанском Гарлеме линчеватель – особь, которых не видели в мире с 1918 года. А для патрульного полицейского линчеватель – хороший гражданин, помогающий полиции.

Я разговаривал с Теодором Перроном, знаменитым судебным психиатром в его кабинете в медицинском колледже Колумбийского университета. После обычных уверток по поводу того, что при разборе дела не стоит принуждать к тому, чтобы он выносил косвенное заключение по поводу пациента, которого он в жизни не видел, (доктор Перрен не восторге от таких дальнобойных теоретических выкладок, как, например, попытки доктора Эрнеста Джонса провести психоанализ шекспировского Гамлета), психолог, проведший в своей жизни больше исследований судебно-психиатрического порядка, чем кто-либо другой в своей жизни, наконец согласился дать описание – в своем приблизительном толковании – линчевателя.

Мы живем в обществе ориентированном на смерть. Мы предчувствуем приближение окончательной катастрофы и многие из нас признаются в том, что надежды на спасение быть не может. Наш мир – мир бессовестных атомщиков, молодых людей, полностью освобожденных от иллюзий того, что в мире существуют лишь мелкие проблемы, с которыми всегда можно справиться. Каждый чувствует себя персонально обманутым и преданным – будущее для нас вовсе не рациональное продолжение прошлого, то есть, проще говоря – хватай, пока можно. Мы чувствуем себя подопытными животными, которым ничего неизвестно о научном эксперименте, во время которого нам устраивают вивисекцию. В подобной атмосфере нам всем приходится лавировать и нет ничего удивительного в том, что некоторые из нас так возмущены происходящим, что начинают вести себя все более и более иррационально.

Во всех нас – море агрессивности. Мы ненавидим преступность, и все-таки ничего не делаем относительно ее искоренения. Мы чувствуем, что не просто приличны и милы, а настолько милы и приличны, что потеряли всякую возможность действовать. Вот почему этот человек полностью захватил и поразил наше воображение – он вышел из наших собственных фантазий. Он, разумеется, не единственный, кто действует подобным образом – мы знаем, сколько различных группировок существует в городе и сколько они болтают о том, что пора брать законодательную власть в собственные руки. Терроризм стал узаконенным политическим инструментом. Так что в этом аспекте единственная странность – то, что этот человек действует в одиночку. Если бы его борьба носила организованный характер и включала бы себя организацию как например Лигу Защиты Евреев или Черные Пантеры, мы не стали бы так уж сильно им восхищаться. Именно единичность этого выступления поражает американское воображение. Один незначительный малый выступает против сил зла – это как раз пример из нашей мифологии. Но еще одно отличает этого парня: политический терроризм он перенес в преступную среду.

Тут я спросил: “Вы хотите сказать, что этот убийца так же нормален, как и все мы?”

Безумие ведь термин судебный, не медицинский. Но мне как-то не очень верится в то, что этот человек чокнутый лунатик. Если не принимать во внимание совершение преступлений, в его поведении вы не найдете ничего чересчур иррационального. Интерпретировать это можно таким образом: логический результат определенной серии психологических посылов. Например, предположим, что это ветеран войны, недавно вернувшийся из Индокитая, где рядовым внушали, что если кто-либо выступает против тебя, достает, что лучше всего кинуть в противника разрывную гранату, В Южно-восточной Азии эти явления стали настолько обычными, что “разорвать на куски” стало привычным обозначением какого-либо инцидента в той части света.

– Вы подозреваете, что это может быть ветеран вьетнамской войны?

– Нет, не подозреваю. Он может оказаться ветераном, но доказательств у нас ведь нет. А если так окажется, то нам будет очень легко понять как он перенес на нашу почву и нашу действительность систему ценностей, усвоенную во Вьетнаме.

– Вы сказали, что линчеватель выражает фантазии большинство людей. Вам не кажется что его действия могут подвигнуть еще кого-нибудь на подобные акции?

– Имея перед глазами живой пример, я не удивлюсь, если подобные действия последуют.

– То есть вы утверждаете, что все мы на это способны – главное восприимчивости.

– Нет, не так. Тут требуется психопатическая индивидуальность такая, что способна на мутацию того, что мы считаем цивилизованными запретами. Вина, тревога, общественные правила, боязнь быть замешанным.

– То есть вы имеете в виду, что подобный человек не отличает добро от зла? Правового определения безумия?

– Да нет же. Я думаю, что он раз очень понимает отличие добра от зла. Может быть он в большой степени, чем все мы вместе взятые, моралист чем ханжа.

Доктор Перрен высокий лысоватый человек с монашеской тонзурою на макушке. Говорит, делая быстрые тело – и рукодвижения. В нем чувствуется огромная индивидуальность, почти подавляющая вас: увидев его легко понять, почему его так любят приглашать в качестве свидетеля на драматические процессы. Дойдя до этого места, он подкатил ко мне на кресле с колесиками и хлопнул по коленке:

– Главный фактор в том, что этот человек менее заторможен. Менее замкнут. Чувство вины за совершение преступление он делит с преступниками, которых убивают. У многих из нас бывает этакая мужская реакция на слышанное или виденное преступление, когда мы думаем про себя: “Убил бы сукина сына?” Но никого не убиваем. Мы поставлены в условия, когда находимся в прямо противоположном углу ринга по отношению к уголовникам, потому что не хотим скатываться до их уровня, чтобы отличаться от них. Видите ли, большинство людей нормально живет, пока их что – то не коснется. Не коснется впрямую. Мы можем претворяться. Можем балансировать на проволоке, пока умеем ставит преграды между собой и безнадежностью, провоцирующей насилие в нашем обществе. Большинстве не хочет знать, что именно подвигло этого человека на убийство.

Доктор Перрен профессионально улыбнулся; слова падали из его уст как тяжело камни, мне казалось, что он находиться на лекции студентов-первокурсников.

– На самом деле этот человек блуждает во тьме, он отсталый идеалист; могу почти с полной уверенностью утверждать, что он, судя по всему, на собственном опыт познал несправедливость и разочарование. Видимо он подвергся невыносимым пыткам, невыносимому давлению со стороны. Его опыт заставил его возненавидеть преступников до такой степени, что сама мысль о том, чтобы перед собственной смертью отправить несколько из них в ад кажется ему сладчайшей из всех возможных. Это его идея фикс: он переполнен яростью и направляет ее в действенное русло. Он ошеломлен всепоглощающей ненавистью.

Но я не вижу в этом отсутствия способности к размышлению. Возьмите, например, тот факт, что все его жертвы – или все жертвы, о которых нам известно убиты из одного и того же пистолета. В наше время, к сожалению, приходиться признать, что оружие достать не так уж сложно. Поэтому этот человек легко мог каждое свое преступление совершать с помощью пистолета. Но он этого не делает. Почему? Потому что он хочет, чтобы мы знали, что он здесь, рядом. Это послание городу, предупредительный, так сказать, крик.

– Типа тех звонков “придите-берите-меня-если-сможете” безумного убийцы из Сан-Франциско?

– Нет. Вы имели в виду Зодиакального Маньяка? нет, того можно с уверенностью назвать настоящим психопатом. Тот, судя по всему, приставал пистолет к виску и обнаружил, что и способен нажать на курок. С этого момента он вышел на улицу и стал искать, кто бы сделал за него работенку. Нет, наш человек не подвержен самодеструктивным припадком – или скажем так: это и основная мотивация его поступков. Он старается предупредить нас всех об опасностях, о которых большинство из нас не имеет ни малейшего представления, просто о них не догадывается, но которые близко затронули его самого. Он как бы говорит: нельзя поднимать ручки и претворяться, будто с преступностью ничего нельзя поделать. Он верит в то, что можно кое-что сделать, и верит в то, что показывает нам что именно.

Это все равно, что сказка о новом наряде короля.

Она ценна тем, что в ней появляется наивный мальчик, который честно и непредвзято сообщает о том что у короля вовсе нет никакой одежды. А пока в сказке не появился этот парнишка, она имела никакого значения. Улыбка на сей раз – уничтожительная.

– Не хочу произвести впечатления, что считаю этого человека местным храбрецом, сдерживающим преступность как тот мальчик сдерживал потоп, засунув пальчик в дырочку в дамбе. Сейчас множество людей начинают его таким путем идеализировать. На самом же деле он вносит вклад в анархию, которой, Бог тому свидетель, у нас и так предостаточно. Практически его убийства произвели такой эффект на сдерживание преступности, как две таблетки аспирина на заболевшего бешенством волка. Надеюсь, в вашей статье вы особо подчеркнете это положение. Бессмысленно прощать или оправдывать действия этого человека, или придавать им окраску высокоморальных. Этот человек – убийца.

– В этой связи, доктор, я бы хотел вспомнить слова ваших коллег, говорящих, что линчеватель не столько любит смотреть на мертвых, сколько на умирающих. И уж если он действительно мечтает о торжественной справедливости, то почему не бродит по улицам с инфракрасной фотокамерой и не снимает преступления на пленку, вместо того, чтобы убивать всех этих преступников?

– Я сам слышал подобные мнения. Но мне кажется, что здесь нужно говорить о другом. Этот человек сильно пострадал и перенес некое жестокое испытание. Теперь смотрите; если вы дадите человеку вселенную боли, чтобы он мог там жить, то он сделает все возможное, чтобы из нее выбраться. Можно предположить, что этот человек пытался получить формальную помощь от правосудия, но понял, что это бессмысленно. Поэтому его не волнует, предстанут ли преступники перед судом, его волнует немедленное прекращение опасности – избавляя мир от них единственным и наиболее надежным способом.

– Вы считаете, что это бывшая жертва преступления, которая собственными глазами видела оправдание преступника, или что-нибудь в этом роде?

– Это вполне, даже более чем возможно. Если вы знакомы с нашим судопроизводством, то наверняка вам должны быть известны случаи, когда обвинение с невероятным трудом месяцами выстраивает систему, которую рушит один единственный паразит-свидетель, который на все разумные доводы суда, отвечает полной несуразицей, разбивающей все аргументы, только потому, что ему не по нраву булавка прокурорского галстука или же у него есть сестра, похожая на мать обвиняемого.