Изумруды Кортеса

Глава XV,

в которой рассказывается о том, как Кортесу стало известно, что написал Тристан в своих письмах, и о приготовлениях к отплытию в Испанию кораблей, груженных золотом и подарками для императорского двора

Гонсало де Сандоваль, сообщив Кортесу о встрече с Тристаном и о его побеге на таинственном судне, передал своему господину письма, которые он извлек из котомки, а также то единственное послание из полученных Киньонесом, в котором что-то было написано по-каталански, поскольку прочие письма, принесенные негром Хинесом капитану гвардии, оказались всего лишь чистыми листами.

Кортес внимательно изучил письма и, будучи человеком образованным (он учился, хотя и недолго, в Саламанке), установил, что написаны они не по-каталански, а по-французски, что весьма его встревожило, поскольку французский король Франциск в это время вел войну с Испанией.

Губернатор не знал по-французски и потому послал за братом Ольмедо, каталонцем, — ведь каталанский язык ближе к французскому, чем к испанскому. С большим трудом монах смог кое-что разобрать, но ничего важного, казалось, бумаги не содержали. Письма, обнаруженные в котомке убитого слуги, были адресованы Тристану, но кто их писал — неизвестно, поскольку ни одно не было подписано. Речь в них шла о каких-то торговых делах. Скорее всего, это была секретная переписка, зашифрованная таким образом, что только адресат мог понять, о чем в них на самом деле сообщалось. То письмо, которое попало к Киньонесу, было на имя Марианы Лопес де Инчаусти из Толедо. В нем обсуждались дела любовные, а также упоминался некий Мартин ду Мелу, кабальеро из Лиссабона, с которым даме нужно было связаться, если она получит это послание. Излагались также еще кое-какие соображения, которые не удалось разобрать, и не потому, что они были зашифрованы, но из-за проклятого французского слога — этот язык почти столь же труден, как наречие туземцев Новой Испании.

— Не беспокойтесь, падре, — обратился Кортес к брату Ольмедо. — Самое главное мы знаем: Тристан, скорее всего, не просто предатель, но наш враг и лазутчик короля Франсиска. Единственное, чего я никак не могу понять, — каким образом он может быть связан с Красавчиком и какое отношение имеет ко всему этому изумруд, найденный в постели доньи Каталины. Мог ли этот каталонец или француз быть убийцей моей жены и кто потерял камень — он или кто-то другой?

Кортес был так обеспокоен тем, что в Новой Испании оказался француз, что строго-настрого приказал держать в секрете все приготовления к отправке золота в Испанию. О скорой экспедиции Тристан узнал из-за неосторожности, допущенной Киньонесом, но, впрочем, капитан умолчал о том, что корабли будут нагружены огромными богатствами.

Губернатор решил поторопиться с отплытием каравелл, чтобы опередить врагов. Он отменил прежнее указание быть готовыми к экспедиции после празднования Рождества и назначил срок на 20 декабря. Это вызвало всеобщее возмущение, и особенно негодовала команда парусного судна «Нуэстра Сеньора де ла Рабида» во главе с маэстре Хуаном Баптистой. Именно на этом корабле должна была отправляться основная часть ценностей. Однако дону Эрнану удалось успокоить людей: он объяснил недовольным, что его решение продиктовано самыми серьезными государственными соображениями, и приказ губернатора был принят баз дальнейших обсуждений.

Груз, который отправляли на кораблях, состоял из золотых слитков стоимостью пятьдесят восемь тысяч кастельяно и части сокровищ Монтесумы, которую удалось спасти во время резни, учиненной после нашего бегства из Мехико. Великую ценность представляли жемчуг, изумруды и прочие драгоценные камни, искусно ограненные и помещенные в оправу из золота, серебра и птичьих перьев. Там были еще серьги, браслеты и другие изделия, которые туземцы используют для украшения лица и тела, золотые и серебряные пластины и монеты, маски с мозаикой из драгоценных камней, статуэтки идолов, которые, по поверьям туземцев, охраняют дома и обеспечивают процветание и благополучие, и еще великое множество всяких диковинок — столько всего, что и не перечислишь.

Об этих сокровищах шли самые разные толки, и нашлись такие, кто уверял, что стоит все это больше двухсот тысяч дукатов. Губернатор также посылал в Испанию гигантские кости из ку Койоакана, похожие на найденные в ку Тласкала, которые были оправлены в прошлый раз. Также к отплытию приготовили до сотни индейцев и индеанок в туземных одеяниях, чтобы император смог увидеть, каковы его новые подданные, и трех местных тигров — свирепых обитателей мексиканских лесов, что наводят ужас на жителей гор, всегда опасающихся стать жертвами этих лютых хищников.

Все это поспешно погрузили на два корабля, которые стояли в Веракрусе и готовились к отплытию. Как я уже говорил, сопровождать сокровища должны были посланцы дона Эрнана — Антонио де Киньонес и дон Алонсо де Авила.

Итак, каравеллы ожидали отплытия в гавани Веракруса, хотя та и уступала гавани Сан-Хуан-де-Улуа из-за частого обмеления впадавшей в нее реки. Однако зимой в Веракрусе менее ветрено, и достаточно просто сцепить корабли бортами, чтобы их не унесло в открытое море, в то время как гавань Сан-Хуан-де-Улуа, расположенная в шести лигах к югу, открыта всем ветрам, и приходится снимать с судов мачты, оснастку и крепко-накрепко привязывать их канатами, чтобы защитить от жестокого борея, бушующего там вплоть до марта месяца.

Двое посланцев Кортеса должны были также доставить императору послания от губернатора, городского совета Мехико и известных конкистадоров, которые испрашивали у его величества разные милости за свои труды и ходатайствовали о предоставлении наград и отличий Кортесу, чьими усилиями завоевывалась и создавалась Новая Испания. Кортес собрал эти письма заранее — ведь подготовка к отправке сокровищ длилась несколько месяцев, так что среди тех, кто в свое время их подписал, были уже и умершие, как, например, королевский казначей Хулиан де Альдерете. Возможно, кое-кто будет удивлен, что Альдерете и другие противники Кортеса поставили подписи под этими посланиями, однако этому есть объяснение. Во-первых, в одном из донесений испрашивались милости для всех, сообразно с их заслугами, так что каждый был заинтересован подписать его. Во-вторых, подписные листы Кортес распространил сначала среди своих капитанов и приближенных, которые охотно выказали свою преданность губернатору, а недовольные побоялись выделяться, чтобы их отказ не сочли за открытое неповиновение. В результате не нашлось ни одного, кто не подписал бы эти письма.

Кроме того, Киньонес получил от Кортеса тайное распоряжение отыскать в Толедо означенную Мариану Лопес де Инчаусти и выпытать у нее сведения о Тристане и португальце Мартине ду Мелу, а если потребуется, надеть на нее кандалы, чтобы она стала разговорчивей.

Глава XVI,

в которой рассказывается об отплытии кораблей, груженных золотом, о происшествии с тиграми во время плавания и о том, какая неприятная встреча ожидала в пути капитана Антонио де Киньонеса

Две каравеллы отбыли из порта Веракрус в ночь на 20 декабря 1522 года от Рождества Христова. Гавань и корабли освещало самое малое число факелов, чтобы не привлекать излишнего внимания к сокровищам, вверенным своенравному океану. Особенно важно было соблюсти предосторожности сейчас, когда Кортеса терзали дурные предчувствия после того, как он узнал, что Тристан на самом деле был французом и, быть может, состоял в тайных сношениях с королем Франсиском, врагом Испании.

По расчетам моряков, до Санлукар-де-Баррамеда надо преодолеть в зимнее время тысячу четыреста лиг, в летнее — тысячу семьсот, однако зимой плавание длится дольше из-за частого порывистого встречного ветра. Суровый борей делает путешествие малоприятным и опасным, велика вероятность попасть в шторм, а в Багамском проливе и возле Бермудских островов море почти все время бурное и катит огромные валы. Во время летней навигации путь пролегает северней, и расстояние удлиняется, но океанские течения и ветры в это время года благоприятствуют путешественникам.

Авила сел на «Нуэстра Сеньора де ла Рабида», а Киньонес — на другой корабль, название которого я уже не могу вспомнить. Губернатор приказал им быть на разных судах, чтобы, если что-то случится с одним из кораблей, другой посланец смог бы все же доставить известия и часть груза императору.

Через несколько дней, едва каравеллы миновали Кубу, не сделав там остановки из опасения угодить в руки Диего де Веласкеса, наблюдатели на мачтах заметили в море суда, по виду своему пиратские, которые шли вслед за ними тем же маршрутом. Маэстре Хуан Баптиста, опытный и умелый капитан, после трех дней преследования сумел все же уйти от погони — ловким маневром при прохождении Багамского пролива.

Именно тогда на борту одного из кораблей случилось происшествие, которое сильно затруднило дальнейшее плавание. Дело в том, что на этой каравелле перевозили тигров, предназначенных в дар императорскому двору. Каждый зверь был заперт в особой клетке, чтобы между хищниками не случилось драки, во время которой они могли бы искалечить или убить друг друга, так как эти твари настолько свирепы, что проявляют жестокость даже к себе подобным. Два тигра исхитрились каким-то чудом сбежать из клеток, и, прежде чем это обнаружили, они загрызли трех моряков и выскочили на палубу, к ужасу команды, так что матросы, спасая свою жизнь, залезли на мачты и снасти с таким проворством, какого никогда не смог бы добиться от них самый суровый боцман.

Тигры вырвались на волю рано утром и держали всех в страхе до самого вечера, пока их не одолел Киньонес. Он и сам сначала взобрался на мачту в одних панталонах, но затем, рискуя жизнью, спрыгнул на палубу, вооружился баллистой и прикончил зверей меткими выстрелами. Когда о происшествии узнал находившийся на другом корабле Хуан Баптиста, назначенный главным в этом плавании, он отдал приказ умертвить и третьего тигра во избежание повторения подобного несчастья. С убитых хищников сняли шкуры, которые решили преподнести императору Карлу, — дар менее интересный, но зато гораздо более безопасный.

Авила, желая утешить тех, кого могло расстроить решение пожертвовать последним тигром ради спокойствия путешественников, заключил:

— Императору наверняка будет приятнее получить тигриные шкуры, а не обглоданные кости мореплавателей.

Через несколько дней, выйдя из северного залива, или Саргассова моря, перед самым заходом солнца моряки вновь увидели на горизонте паруса пиратских судов, так что уже и самому Алонсо де Авиле это стало казаться странным, и он поделился своими сомнениями с Хуаном Баптистой:

— Я не подозреваю никого конкретно, сеньор маэстре, но у меня сложилось впечатление, что происшествие с тиграми было словно нарочно подстроено, чтобы задержать нас в пути. Ведь, согласитесь, трудно представить себе, чтобы зверь, запертый в клетке, мог самостоятельно выбраться на волю, не говоря уже о том, что это произошло сразу с двумя тиграми! По-моему, здесь не обошлось без участия человека.

Маэстре Хуан, которому соображения Авилы показались не лишенными здравого смысла, постарался оторваться от пиратов и предпочел на несколько дней укрыться на Санта-Марии — одном из Азорских островов, принадлежащих португальской короне.

Здесь они, к великому своему удивлению, повстречали Диего де Ордаса и Алонсо Мендосу, которых Кортес также послал в Испанию и которые уже давно остановились на этом острове, боясь пиратов: представители королевской Торговой палаты, которые несут службу на Азорах, отсоветовали им двигаться дальше.

Ордас и Мендоса везли письма к императору от жителей Сегура-де-ла-Фронтеры с рассказом о событиях, произошедших с момента их отбытия с Кубы до вынужденного бегства из Мехико, при котором они потеряли множество людей и большие ценности. Посольство в Испанию снаряжалось уже во второй раз, меж тем как до сих пор не поступило никаких вестей о первых судах, на которых была отправлена военная добыча — немалые богатства, и в том числе солнце, отлитое из золота, и луна, сделанная из серебра: их по прибытии Кортеса на землю Мексики прислал ему Монтесума в знак своего гостеприимства.

— Один из здешних служащих Торговой палаты сообщил мне, что вскоре мимо будет проходить флотилия военных кораблей, направляющихся в Испанию. Мы ожидаем ее, чтобы спокойно продолжить путь, — объяснил Диего де Ордас, рехидор 9 Сегура-де-ла-Фронтеры.

Ордас был одним из капитанов Кортеса. Он первым предпринял попытку достичь вершины горы, которую индейцы называют Попокатепетль. Эта гора — вулкан, вроде тех, что находятся на острове Сицилия и могут выбрасывать столб огня и дыма, который виден на расстоянии нескольких дней пути. Ордас с товарищами поднялись на крутую и покрытую непроходимой чащей вершину вулкана. Ими двигал, во-первых, интерес к этому величественному творению природы, а во-вторых, желание выказать свою отвагу, столь свойственную испанцам и неизменно вызывающую удивление у всех индейцев — как союзников, так и недругов христиан. Индейские проводники, которых они взяли с собой, отказались идти до самого верха и остались там, где расположены несколько ку. Впрочем, уже и на этой высоте было очень холодно и трудно дышать из-за вулканических испарений. Испанцам не удалось достичь вершины горы, поскольку кратер начал выбрасывать огонь, пепел и огромные камни, так что смельчаки все же решили не рисковать жизнью и повернуть назад, взяв с собой на память мешок снега и сосульки в доказательство совершенного ими подвига. С высоты Ордас смог обозреть все окрестности: город Мехико и озеро, расположенное в двух лигах от горы, селения и поля, которые тянулись вдоль берега. Можно сказать, что он был первым христианином, сумевшим увидеть столицу мешиков, поскольку это восхождение произошло еще до того, как мы вошли в Мехико. После двое других испанцев, Монтано и Меса, также взобрались на вулкан Попокатепетль, но об этом рассказ еще впереди.

На Санта-Марии есть удобная гавань и все необходимое, так что остров этот вполне благоустроен, хотя, впрочем, ему далеко до острова Терсейра, расположенного чуть севернее и ставшего главной базой флота Индий. Киньонес и Авила решили задержаться на Санта-Марии и подождать прибытия военных кораблей.

Как-то ночью, в середине февраля месяца года 1523-го от Рождества Христова, Киньонес засиделся один в таверне, куда пришел, чтобы выпить в обществе Авилы, Ордаса и Мендосы. Он был уже изрядно навеселе, потому что для солдата нет ничего хуже вынужденного безделья и ожидания, в особенности если он не знает, сколько еще ему придется ждать: никто не мог сказать точно, когда именно должны прийти военные суда, которые направила Торговая палата.

В таком положении находился Киньонес, когда вдруг увидел, что в таверну в сопровождении четырех приятелей вошел Тристан и направился прямо к его столу. Было ясно как день, что он шпионил за людьми Кортеса, чтобы, дождавшись удобного момента, тут же им воспользоваться. Это ему удалось: подкараулив Киньонеса в опустевшей таверне, Тристан без дальнейших проволочек обратился к капитану:

— Друг Киньонес! Как я рад нашей встрече!

— Не уверен, что могу сказать то же самое…

— Бросьте, капитан! Не будьте таким неучтивым, — с улыбкой продолжал Тристан. — В конце концов, я ведь пришел для того, чтобы освободить вас от своего поручения, которое вы столь любезно согласились выполнить: как видите, вам уже нет нужды везти мои письма в Толедо, раз я решил самолично отправиться туда. Так что прошу вас вернуть взятые у меня послания.

Киньонеса, человека редкостной храбрости, ничуть не устрашило численное превосходство врагов, хотя он и оказался один против пятерых. Капитан прямо заявил Тристану:

— Полагаю, не важно, кто именно доставит эти письма: ведь они пусты, а то одно, что написано, боюсь, может быть понятно только недругам Испании.

Услышав эти слова, Тристан переменился в лице: он окончательно убедился, что письма его были вскрыты, хотя, конечно же, он легко мог это предположить после своей последней встречи с Сандовалем на Кубе. Поскольку каталонец ничего не отвечал, Киньонес добавил:

— Ваша удача, что вы встретили меня в тот момент, когда я успел изрядно нагрузиться вином: если бы не это, я бы уже давно надел на вас колодки и оттащил прямо к дону Эрнану, который давно хочет кое о чем с вами поговорить.

Сказав это, он встал из-за стола и взялся за шпагу, поскольку окружившие его люди уже обнажили клинки и готовились напасть на него. Тристан дал команду своим приспешникам атаковать Киньонеса, сам же он был не из тех, кто спешит сразиться с противником, предпочитая, если возможно, загребать жар чужими руками. Капитан, прежде чем его противники сообразили что к чему, успел уложить двоих и схватился с двумя другими. Однако Тристан, улучив момент, зашел с тыла и предательски ударил Киньонеса кинжалом в спину. На крики в зале из кухни выбежал хозяин таверны, шум привлек и нескольких прохожих: они увидели, как Киньонес упал на пол и как его обыскивали, чтобы забрать у него письма. Позже некоторые утверждали, что драка вышла из-за женщины: кто-кто из свидетелей услышал, как Тристан велел своим спутникам найти и забрать письмо к донье Мариане. Но на самом деле все было так, как я вам рассказываю. Тристан смог отыскать лишь переданные им под видом писем чистые листы бумаги, которые только и хранил при себе Киньонес, после чего разбойникам удалось беспрепятственно скрыться.

Предательский удар Тристана едва не стал смертельным, так что Киньонес оказался прикован к постели почти на месяц. Находясь между жизнью и смертью, капитан, думая, что ему не выжить, открыл Авиле секретное поручение, которое дал ему Кортес, а именно отыскать в Толедо некую донью Мариану. Киньонес сообщил Авиле все подробности об этом деле, которые были известны ему самому.

Вскоре после внезапного появления и последующего исчезновения Тристана команда недосчиталась одного из матросов из числа тех, что были на корабле Киньонеса: никто не знал ни кто он такой, ни каково его прошлое, поскольку он мало с кем общался и всегда держался особняком.

— Я уверен, что именно он выпустил на волю тигров, когда мы были в открытом море, — заключил Авила, — и теперь посмеивается над нами, рассказывая о своих подвигах этому предателю Тристану.

В конце марта, к моменту прибытия подкрепления из Севильи, Киньонес уже оправился от болезни и даже совершал пешие и верховые прогулки по острову, хотя левая рука все еще плохо его слушалась.

К этому времени Ордас и Мендоса, устав ждать обещанного Торговой палатой боевого сопровождения, уже отбыли в Испанию на португальском судне, которое должно было доставить их прямо в Лиссабон. Они решились плыть с португальцами, поскольку Португальское королевство не ведет войны с Францией, так что пираты не нападают на их корабли, хотя, впрочем, в этих краях попадаются и мавританские морские разбойники.

Долгожданная флотилия оказалась всего-навсего двумя каравеллами, хотя и впрямь вооруженными внушительными пушками. Капитан военного эскорта был очень горд, узнав, что ему придется сопровождать столь ценный груз: прежде ему не доводилось видеть ничего подобного, и, конечно же, не вызывало сомнений, что сокровища, которые везли Авила и Киньонес, были весьма лакомым куском для пиратов. Киньонес же рассказал, что Тристан, возможно, французский шпион, который охотится за золотом Испании, и что скорее всего он имеет отношение к тем пиратским кораблям, которые преследовали их в море, прежде чем им удалось достичь Азорских островов.

Глава XVII,

в которой рассказывается об отплытии каравелл с острова Санта-Мария, о событиях, произошедших во время плавания, и о новой встрече Антонио де Киньонеса с Тристаном

Каравеллы Кортеса оправились в Испанию, как только наконец прибыли два военных корабля, отряженные Торговой палатой для сопровождения ценного груза. Пополнив запасы провианта и воды, четыре судна взяли курс на Испанию. Все были исполнены уверенности, что теперь, под охраной пушек, сил у них достаточно, чтобы справиться с любыми пиратами: ведь разбойники, подобно волкам, нападают только в том случае, когда заведомо уверены в легкой победе и рассчитывают, что пожива достанется им без лишнего риска. Впрочем, иногда в расчете на богатую добычу они выказывают решимость и даже отвагу, граничащую с безрассудством.

Буквально тут же показались паруса двух кораблей-преследователей, которые, однако, держались на отдалении, не решаясь приближаться к эскадре. Так прошло несколько дней, пока не налетел страшный шторм, нарушивший спокойное плавание небольшой флотилии. Казалось, корабли вот-вот пойдут ко дну, так что мореплаватели уже готовились проститься с жизнью. Три дня длилась страшная буря: свирепый ветер рвал паруса, ломал мачты и оснастку и в конце концов расшвырял корабли по морю, словно щепки, так что они потеряли друг друга из виду.

Когда непогода стихла, никто не знал, что случилось с их товарищами.

В течение двух дней потрепанное жестоким штормом судно Киньонеса в одиночестве бороздило морскую гладь. Моряки с грустью думали о том, что остальные три корабля наверняка уже покоятся на дне моря. Но наутро раздался громкий возглас впередсмотрящего: он увидел, что к ним приближается «Нуэстра Сеньора де ла Рабида», изрядно пострадавшая от бури и подававшая сигналы бедствия: корпус ее был поврежден, паруса изорваны. Трудно описать радость, охватившую команду: пусть не всей флотилии было суждено спастись, но хотя бы корабль Авилы остался цел. Моряки взяли курс на «Нуэстру Сеньору», надеясь оказать ей помощь.

Однако вскоре стало ясно, что кораблем маэстре Хуана Баптисты управлял вовсе не он, а те самые пираты, которые всю дорогу так терпеливо преследовали их, а пробоины, заметные издалека, нанес вовсе не шторм: то были следы пушечных ядер. Видимо, пиратам пришлось долго обстреливать корабль, прежде чем они смогли захватить его: Авила был храбрецом и решил дать бой корсарам, несмотря на явное преимущество неприятеля, ведь испанское судно не было вооружено пушками, поскольку Кортес так нагрузил его золотом, что места для пороха и зарядов уже не оставалось.

Бежать было поздно — пираты пошли на абордаж и, быстро сломив сопротивление команды, овладели кораблем Киньонеса. Они обыскали все судно и с восторгом обнаружили, что трюмы до отказа набиты золотом, как и на «Нуэстре Сеньоре». Когда все моряки были схвачены, на корабле появился атаман флибустьеров Жан Флорен, француз и верноподданный короля Франциска. Он, впрочем, предпочитал обходиться без французского флага, чтобы развязать себе руки и свободно предаваться разбою и грабежу в обход законов чести, которые настоящий кабальеро блюдет даже на войне и с которыми никак не согласуется столь гнусное занятие, как пиратство.

Сюда же привели маэстре Хуана Баптисту и Алонсо де Авилу, которые, к счастью, совершенно не пострадали во время схватки с грабителями. Флорен намеревался доставить всех пленников во Францию и получить за них изрядный выкуп: он полагал, что люди, которым Кортес доверил столь важное поручение, непременно должны происходить из богатых и знатных семей и что их родственники не поскупятся, чтобы освободить их из плена.

— Зря ты рассчитываешь поживиться, взяв нас в плен, — угрюмо бросил Киньонес, обращаясь к корсару. — Никаких богатств у нас нет. Золото, которое вы захватили как самые презренные воришки, принадлежит королю Испании, а мы всего лишь солдаты, получившие приказ доставить его по назначению.

Атаман прекрасно понимал по-испански, и это заявление Киньонеса ему весьма не понравилось, но, тем не менее, он не причинил своему дерзкому пленнику никакого вреда, быть может, потому, что еще сохранил остатки благородного воспитания, полученного в детстве. Флорен происходил из хорошего рода, но превратности военного времени вынудили его стать корсаром. Он ответствовал Киньонесу словами, из коих явствовало, сколь сильна зависть, которую французы питают к мощи и богатству Испании — владычице Индий, разумно и милостиво повелевающей своими заокеанскими владениями.

— По какому праву испанцы и португальцы поделили между собой земли и богатства Индий? — произнес Флорен. — Разве другие народы не имеют на них никакого права? Или вы просто-напросто решили отнять у нас нашу долю? Если так, то мы силой возьмем у вас то, что должно по праву принадлежать нам.

Этими речами француз безуспешно пытался оправдать морской разбой и представить его как дело богоугодное, служащее восстановлению справедливости.

Пока корсар вел спор с Киньонесом, к кораблю причалила шлюпка, спущенная с одного из пиратских кораблей, подошедших вскоре после захвата второго испанского судна. В шлюпке прибыл Тристан, который не замедлил подняться на борт и чрезвычайно обрадовался, вновь оказавшись лицом к лицу с Киньонесом, чего никак нельзя было сказать о капитане, пребывавшем в самом мрачном расположении духа. Тристан вмешался в беседу Киньонеса с Флореном и поздравил испанца с тем, что ему удалось задержаться на этом свете, несмотря на мастерский удар кинжалом в таверне.

Киньонес отвечал ему со своей обычной сдержанностью:

— Было бы несправедливостью, если бы благородный человек погиб из-за предательского удара, нанесенного ему негодяем без чести и совести, который к тому же оказался французским пиратом.

— Храбрая, но не слишком учтивая речь! Впрочем, вы напрасно стараетесь оскорбить меня: я не причинил бы вам зла во время нашей прошлой встречи, если бы вы не оказались таким бестолковым упрямцем и любителем вскрывать чужие письма.

— Эти письма, как выяснилось, были написаны предателем, — отозвался Киньонес, — и к тому же они были вручены мне лишь для того, чтобы обмануть меня. Только одного я не могу понять: как вы решились пойти на такой риск и отдать их в мои руки?

— Вы сами доверительно рассказали мне, что собираетесь в Испанию. Согласитесь, было бы подозрительно, если бы я отказался от предложенной вами помощи, так что я воспользовался случаем и написал моей возлюбленной, донье Мариане. В письме к ней был использован условный язык, который понятен только нам двоим. Я сообщил ей, что это письмо, попавшее к ней в руки, возвещает беду.

В самом деле это значило бы, что мне не удалось захватить ваши корабли по дороге в Испанию и что я, может быть, уже в тюрьме или даже убит. В этом случае, получив мое письмо, она должна была немедленно бежать во Францию, кем бы ни был прибывший к ней гонец: в любом случае он стал бы вестником беды. Но, к счастью, это письмо никогда не дойдет до своего адресата, и нам с Марианой уже не о чем беспокоиться и менять наши планы. Впрочем, о планах этих я вам рассказывать не стану — вряд ли вас сейчас заинтересуют дела любовные. Скажу лишь, что причитающаяся мне доля захваченного на этих судах богатства позволит мне и моей избраннице счастливо и безбедно провести остаток наших дней. Тристан помолчал и добавил:

— Единственное, чем я рисковал в этой затее с письмами, — это вероятность того, что я мог бы каким-то образом навлечь на себя ваши подозрения. Кстати, я до сих пор не понимаю, как вам удалось раскрыть мою игру? Ведь вам отводилась почетная роль галантного посланца, доставляющего послание донье Мариане в Толедо, не правда ли?

— Именно так, и, играя с вами в кости в Сантьяго, я еще не знал, что дон Эрнан Кортес уже заподозрил вас в измене и даже в убийстве его супруги.

— Поистине, сеньор губернатор очень догадлив, но что касается первого обвинения, тут он ошибается: я вовсе не изменник, поскольку не предавал свою родину. Ведь моя родина — вовсе не Испания, а Франция, так что я был и остаюсь верным слугой моего короля Франсиска.

— А второе обвинение?

— Тут он прав: действительно именно я убил донью Каталину, о чем до сих пор весьма сожалею. Это была дама высочайших достоинств, так что если бы не крайняя необходимость, я, конечно, не обошелся бы с ней столь невежливо. Интересно, как об этом узнал дон Эрнан?

— Он ничего не знал наверное. У него родились кое-какие подозрения после того, как он начал распутывать нити этого загадочного дела. На постели убитой был обнаружен изумруд: легко было предположить, что его потерял убийца. Вы были первым, о ком он подумал, так как знал, что вы не давали прохода донье Каталине. Дальнейшее ваше поведение лишь подтвердило его предположения, так что он отправил на Кубу Сандоваля, чтобы тот разыскал вас.

— Да-да, у меня была с ним встреча, и пренеприятная. Он прикончил моего слугу. Этого я ему никогда не забуду, — злобно пообещал Тристан.

— Мерзавец! Почему вы убили донью Каталину?

— Для человека, который находится на один шаг от смерти, вы, право же, чересчур любопытны. Но так и быть, я расскажу вам и об этом — все равно эта тайна очень скоро навсегда канет вместе с вами в морскую пучину. Мои отношения с доньей Каталиной завязались по чистой случайности. Ее брат, дон Хуан Суарес, предоставил мне такую возможность, уговорив меня поухаживать за ней и тем самым приобрести на нее некоторое влияние. Он рассчитывал, что я при помощи доньи Каталины помогу ему добыть доказательства измены Кортеса, ведь Диего Веласкес и епископ Фонсека убеждены, что Кортес — предатель и бунтовщик. Они полагают, что Кортес только и ищет случая, чтобы завладеть всеми богатствами Мексики. Не скрою, мне очень понравилось его предложение, поскольку я получал возможность сблизиться с доньей Каталиной с ведома и благословения ее брата. Впрочем, единственное, что мне было нужно, — это как можно больше разузнать об отправке в Испанию кораблей с золотом, тех самых, что сегодня попали к нам в руки.

— И для этого вы связались с изменниками-испанцами, которые доставляли вам сведения…

— Вот именно. Я не стану называть их имена, но все это весьма знатные и влиятельные люди, и притом очень падкие на золото и драгоценности — потому-то они и не погнушались помогать мне. Но, как я уже сказал, в конце концов пришлось убить донью Каталину — у меня просто не было другого выхода. На званом вечере, устроенном в честь присвоения Кортесу звания губернатора Новой Испании, у нее вышла размолвка с супругом, и она покинула зал. Я отправился за ней в ее покои. Отношения между нами были весьма запутанными — она упорно не желала наносить какое-либо бесчестье своему мужу или действовать ему во вред.