Три лица Януса

      Холидей молчал.
      - Ты, кажется, не рад, Эл? - спросил Джим.
      - Отчего же! - сказал Элвис.
      Капитану парохода "Померания" было страшно, Под вечер вышел он из Турку с тысячью тонн никелевого концентрата в трюмах и в сопровождении шести кораблей боевого охранения направился в Кенигсберг. Небольшой переход по зимней'Балтике. Ничего особенного для опытного капитана. Если забыть, конечно, о проклятых русских субмаринах. Он не спал ночь, мерил каюту, шагами, иногда выпивал рюмку коньяку. Потом выходил на мостик, с крыла оглядывая два эскадренных миноносца и четыре корабля противолодочной обороны, чьи длинные тела угадывались во мраке, снова уходил к себе и опять мерил каюту шагами, заложив руки за спину. К утру потеплело, ветер угас, море заштилело, и капитан вздохнул, подумав, что субмарине в абсолютный штиль труднее высунуть стеклянный глаз из воды.
      - Пусть принесут мне кофе на мостик! - распорядился капитан "Померании".
      Кофе принесли. Но не успел он сделать и глотка, как над судном послышался шум авиационных моторов.
      Капитан отставил чашку, расплескав кофе на карту, выскочил на крыло мостика и увидел атакующие "Померанию" торпедоносцы. Он хотел объявить боевую тревогу и защищаться теми пушчонками, что стояли на баке и на корме, удивился, увидев, что корабли охранения продолжают спокойно идти прежним курсом. Самолеты приближались, и теперь капитан разглядел на плоскостях кресты.
      - Наши, - прошептал он, снимая руку с рычага ревуна и провожая торпедоносцы глазами.
      Между тем советская подводная лодка давно держала "Померанию" под прицелом. Сильный конвой заставлял командира субмарины еще и еще раз оценить свою позицию, выбрать такой момент, когда удар был бы эффективным и безнаказанным.
      Над караваном прошли немецкие торпедоносцы. Матросы и офицеры, задрав головы, смотрели, как разрывают воздух ревом моторов тяжелые воздушные корабли... Именно эти минуты выбрал для атаки командир советской субмарины.
      Капитан услышал внизу истошный крик: "Торпеда!", скомандовал рулевому отвернуть вправо, но было поздно. Сдвоенный взрыв двух торпед расколол "Померанию" пополам. Затонула она быстро. Эсминцы и "охотники" рыскали вокруг, прощупывая гидролокаторами море. Один корабль вылавливал из воды уцелевших матросов. Капитана "Померании" не нашли. Он был в рубке разорванного взрывом парохода, наполненного никелевой рудой.
      Командир советской подводной лодки точно вычислил маршрут "Померании", Он хорошо знал, когда выйдет она из Турку.
      Они сидели за роскошно сервированным столом, раскрасневшиеся от выпитого вина, которым с поистине царским радушием угощал их старый барон... Фридрих несколько посветлел, перестал хмуриться, порою даже шутил. Вернер фон Шлиден сумел сразу понравиться хозяину, который при представлении племянником гостя заявил, что он терпеть не может всех этих выскочек в черных мундирах и рад, что приятель его Фридриха черного мундира не носит.
      Пока накрывали на стол, хозяин показывал гауптману старый, добротной кладки, трехэтажный дом с изумительной библиотекой, в которой особенно ценными были редчайшие пергаментные рукописные свитки десятого и одиннадцатого веков. Фон Гольбах показал гостю и коллекцию старого оружия от дротиков древних пруссов до аркебуз и мушкетов времен Семилетней войны.
      - Скажите, гауптман, - неожиданно обратился он к Вернеру, когда тот вертел в руках старинный двухствольный пистолет, - мне, старику, не пора ли отправлять все это куда-либо подальше или зарывать в землю?
      Гауптман улыбнулся:
      - Я маленький человек в армии, господин барон, и мне трудно судить о стратегических замыслах нашего фюрера.
      - Вашего фюрера... - буркнул под нос барон и повернул к двери. Гауптману показалось, что уже в дверях старик ворчливо добавил:- Черт бы его побрал...
      Был он высок ростом, сухощав, но не худ. Голову держал прямо, упрямый "ежик" серебристых волос придавал лицу барона задиристое выражение.
      За столом ел он немного, но зато часто подносил к губам бокал с вином. Его наполнял бесшумно двигавшийся по затянутому гобеленами залу слуга.
      - Я спросил твоего друга, Фридрих, когда мне укладывать чемоданы... Барон откинулся в кресле, в правой руке его поблескивал хрустальный бокал с вином. - А что скажешь по этому поводу ты?
      - Лучше позаботься о гробах, дорогой дядюшка.
      - Ты мрачно настроен, мой дорогой! - Барон покачал головой. - Твой друг, как раз наоборот, заражен завидным оптимизмом.
      - Каждому свое, господин барон, - вступил в разговор Вернер.
      - Вот именно, каждому свое. И тот, кто забывает об этом, кончает тем, что стирает свои штаны! - вдруг вспылил фон Гольбах.
      Он протянул бокал и, не дожидаясь, когда слуга нальет доверху, поднес ко рту, роняя капли на ковер и костюм. Жадно выпил.
      - Пачкуны, алкоголики, педерасты! - громко сказал он. - Разворовали Германию, обгадили ее с ног до головы, натравили на себя весь мир, а теперь ищут куст понадежнее, где можно было бы спрятать свой зад!
      У Фридриха фон Герлаха весело блеснули глаза.
      "Начинается", - подумал Вернер.
      - Этот несчастный учителишка с комплексом неполноценности и разумом мясника, хромоногий неврастеник, обожравшийся золотом боров, грязный импотент-мазилка, которого я не взял бы к себе и в маляры, - эти люди решают, вернее, решили судьбу Германии... И это "сильные" личности, цитирующие Ницше! Да он переворачивается в гробу, когда слышит в их устах свои бессмертные слова! Разве таких вождей ждал он от человечества?
      Фридрих откровенно посмеивался. Гауптман решил, что разговор принимает опасный оборот. На этот раз он не опасался провокаций, но береженого бог бережет...
      - Позвольте, господин барон, - начал он.
      Барон уставился на гауптмана.
      - Ведь Клаузевиц указывал, что вообще нельзя порицать одно средство, если не можешь указать на другое - лучшее. Не так ли, Фридрих? - Вернер повернулся к обер-лейтенанту.
      - Я с удовольствием вам их поясню, свои упреки, гауптман! Да-да, поясню с удовольствием! Надеюсь, я говорю с порядочным человеком, ибо вы друг Фридриха...
      Вернер с возмущенным видом развел руками.
      - А впрочем, мне все равно, - махнул рукой барон. - Я уже пытался высказать это Эриху Коху, тупому выскочке, и заставил его заткнуться, когда он хотел возражать мне в моем доме, в доме, в котором мои предки как равных принимали Фридриха Великого и "железного канцлера". Так вот, - продолжал барон фон Гольбах, - в отличие от некоторых кретинов, мне известно, что история Германии началась не с 1933 года. Значительно раньше. В молодые годы я имел честь быть лично знакомым с Бисмарком, гауптман. Это был великий человек. Именно он сделал Германию такой, какой она стала.
      - Но фюрер и создал такую Германию, - перебил его фон Шлиден. - Наши танки топчут Версальские поля и улицы Варшавы...
      - Топтали, - сказал барон. - Из Парижа нас выставили пинком под зад.
      - Но сейчас ситуация на Западном фронте изменилась, - снова возразил гауптман. - Мы крепко стукнули англичан и американцев под Арденнами. Они продолжают откатываться назад под ударами танковых армий.
      - Это.агония, гауптман. У нас нет больше резервов для войны на два фронта. Если русские пойдут сейчас в наступление, нам придется снимать части с Западного фронта и перебрасывать их на Восточный.
      Барон замолчал. Он пристально смотрел поверх голов своих собеседников, словно видел нечто значительное за стенами старого замка. Офицеры тоже молчали.
      - Выпьемте, господа! - вдруг громко сказал барон. - Германия - не Россия, с ее громадными пространствами и большим населением, - продолжал барон. - Нам надо помнить об этом всегда и никогда не трогать русского медведя в его берлоге. Германия может диктовать свою волю Западу, но только в коалиции с Востоком или хотя бы заручившись его нейтралитетом. Да! Только в союзе с Россией! Именно так строил германскую политику Бисмарк, именно это завещал он своим преемникам. Мы занимаем центральное положение в Европе и открыты для нападения со всех сторон. Не обезопасив себя с Востока, нельзя воевать с Западом. Теперешние политики и генералы знать не хотят ни Клаузевица, ни Бисмарка. Их библией стала эта безграмотная пачкотня, бред этого... Фридрих фон Герлах предостерегающе поднял руку.
      - А... - махнул барон.
      Он поднялся из-за стола, подошел к окну, потом быстро вышел из зала.
      - Не обращайте на него внимания, Вернер. Дядюшка неплохой человек, но уже слишком стар, чтобы приспосабливаться к тому, что происходит с Германией.
      - Что вы, Фридрих, мне очень нравится господин барон, хотя он и несколько резковат в своих суждениях, - ответил Шлиден.
      Хозяин вошел в зал, держа в руках несколько книг.
      - Вот послушайте, - сказал он, - это письмо князя Бисмарка графу Шувалову. - Барон поднес одну из книг к глазам и прочитал: -"Пока я буду оставаться на своем посту, я буду верен традициям, которыми руководствовался в течение 25 лет... относительно услуг, кои могут оказать друг другу Россия и Германия и кои они оказывали более ста лет без ущерба для специальных интересов той и другой стороны. Два европейских соседа, которые за сто с лишним лет не испытывали ни малейшего желания стать врагами, должны уже из одного этого обстоятельства сделать вывод, что их интересы не расходятся..."
      За окнами быстро темнело, и барон поднес книгу еще ближе к глазам. В это время вспыхнула высоко над столом яркая лампа, и фон Гольбах опустил руку с книгой.
      Он вернулся к столу, оставив книгу на подоконнике, оглядел своих гостей пытливыми глазами - и глубоко вздохнул.
      - Когда "железного канцлера" отправили в отставку, он часто навещал моего отца, подолгу жил у нас и даже писал в этом доме свои мемуары. Именно здесь он написал строки о том, что "между Россией и Пруссией-Германией нет таких сильных противоречий, чтобы они могли дать. повод к разрыву и войне", что "германская война предоставляет России так же мало выгод, как русская война Германии... Если рассматривать Германию и Россию изолированно, то трудно найти для какой-либо из этих стран непреложное или хотя бы только достаточно веское основание для войны". И последнее. Послушайте, что написал в этом доме Отто фон Бисмарк, гауптман. - Барон вновь вооружил глаза очками в металлической оправе и чуть глуховатым голосом прочитал: "Мы должны радоваться, когда при нашем положении и историческом развитии мы встречаем в Европе державы, с которыми у нас нет никаких конкурирующих интересов в политической области, и к таким державам по сей. день относится Россия".
      Офицеры молчали. Барон фон Гольбах наполнил бокалы и жестом пригласил Вернера и племянника.
      Они взяли бокалы и выжидающе смотрели на хозяина.
      - Никому не пришло в голову подумать над пророчествами Бисмарка сейчас, - горько произнес барон. - Большевики, конечно, далеко не русские цари. И с их взглядами, с их мужицким государством, с их развращающей идеей всеобщего равенства мне никогда не примириться. Но и с коммунистами лучше ладить, чем драться. Я сегодня же начинаю укладывать чемоданы, ибо не имею ни малейшего желания отчитываться перед русскими за поступки всяких проходимцев... Прозит!
      В эту ночь кенигсбержцы спали спокойно. В течение всей длинной зимней ночи ни разу не завывали сирены, ни разу не рявкнул металлический голос диктора:
      - Ахтунг! Ахтунг! Ахтунг! Алярм! Люфтгефар! Люфтгефар! Алярм!1
      1 Внимание! Внимание! Внимание! Тревога! Воздушная опасность! Воздушная опасность! Тревога!
      Этим солнечным январским утром по улицам Кенигсберга шел старик. По одежде его можно было признать сельским жителем. Он шел медленно, поглядывая по сторонам, останавливаясь, читал приказы комендатуры и распоряжения городского магистрата, исподлобья поглядывал на патрули эсэсовцев, покачивал головой при виде развалин и вдруг вздрогнул, когда на него глянул с плаката тип в надвинутой на глаза шляпе с буквами "ПСТ" над головой...
      Человек пересек почти весь город. Наконец он остановился перед витриной бакалейного магазина. Она была закрыта гофрированной шторой. Старик обогнул магазин, разыскал калитку, нащупал рукой кнопку звонка и нажал ее большим пальцем... На дорожку - она начиналась от калитки и была уже очищена от выпавшего утром снега - вышел человек в меховой шапке с козырьком, в жилете и щегольских бриджах, заправленных в тупоносые шевровые сапоги. "Похож на нашего целенлейтера", - подумал старик, и сомнения охватили его душу.
      - Что нужно? - грубо крикнул человек на дорожке.
      - Бакалейщик Вольфганг Фишер, это вы? Я от дядюшки Рихарда с письмом из деревни.
      - Он еще скрипит, дядюшка? А ведь ему без малого восемьдесят.
      - Восемьдесят один, да еще с половиной
      - И две недели в придачу?
      - Три недели, господин Фишер.
      ВЫСТРЕЛ В МАШИНЕ
      Наутро Вернер фон Шлиден и Фридрих фон Герлах сердечно простились с гостеприимным бароном, заставившим их на дорогу распить две бутылки мозельвейна.
      В замке было людно и шумно, стучали молотки, раздавались голоса работников, заколачивающих ящики с ценными экспонатами коллекций фон Гольбаха.
      "Старик, видимо, всерьез убедился в скором приходе русских, - подумал гауптман. - Следует это отметить..."
      Ночью выпал снег, и на дороге, ведущей от имения барона к шоссе, его уже примяли резиновые колеса повозок. Сейчас машину вел фон Шлиден. Обер-лейтенант сидел рядом, ежась от холода и пряча лицо в меховой воротник шинели.
      Наконец они оставили позади Прейсиш-Эйлау, обогнали колонну военных грузовиков с боеприпасами, двигающуюся в направлении Кенигсберга, и Вернер свернул вправо по лесной дороге, уходящей в густой ельник.
      Мотор фон Шлиден не заглушил, в кабине было тепло, а после первых рюмок доброго коньяка и уютно.
      - Странный вы человек, Вернер, - вдруг сказал обер-лейтенант. - Давно вас знаю и никак не могу разгадать...
      - А надо ли, дорогой Фридрих? - улыбнулся фон Шлиден. - Не такая уж я примечательная личность, чтоб ломать над этим голову.
      "Что это он? - подумал гауптман. - Или я был где-то неосторожен?.."
      - Налейте еще, - сказал Фридрих.
      - Вам - с удовольствием, а я воздержусь, если мы хотим целыми вернуться в Кенигсберг, - ответил фон Шлиден.
      - Как хотите, а я выпью. Что же касается моей шкуры, то она уже вряд ли кому пригодится. Мне - тем более... Кому мы теперь нужны, Вернер?
      "Запутался, парень, - подумал фон Шлиден. - Теперь ты, кажется, созрел для серьезного разговора. Но начинать его следует не сегодня и не вдруг. Подожду до приезда в Кенигсберг. Кажется, из Герлаха кое-что может получиться..."
      Он понимал, что практической пользы от Фридриха, рядового штабиста, будет немного, но его соображения по поводу этого человека не исчерпывались только желанием использовать обер-лейтенанта в своих делах. Вернеру нравился Герлах, его острый, не желающий мириться с обыденным и привычным ум, доброе сердце и тщетные попытки вырваться из круга, в котором Герлаху надлежало пребывать с рождения. Но для себя Вернер еще не решил главную задачу. Он не мог с полной уверенностью утверждать, что духовный портрет Герлаха, написанный им, соответствует истинному внутреннему облику обер-лейтенанта.
      "Подождем еще немного, - подумал Вернер. - Все это не так просто".
      Неслышно упал ком снега, и зеленая лапа ели выпрямилась и задрожала.
      - Вот так бы сбросить с себя то, что носишь на сердце, - задумчиво произнес Фридрих фон Герлах.
      Цюрих, крупнейший город Швейцарии, разбросал свои кварталы на берегу одноименного озера, у истока реки Лиммат.
      Немало достопримечательностей в Цюрихе, но все-таки туристы посещают его реже, нежели Женеву или Люцерн. А сейчас, в годы войны, о туристах и думать не приходится.
      Но владельцы отелей нимало не огорчены этим обстоятельством. В их карманы по-прежнему поступает валюта. Идет она из кошельков богатых эмигрантов неарийского происхождения, бежавших от нацистского режима, неплохо платят и сами гитлеровцы, их агенты наводнили город. В последнее время все чаще и чаще появляются в Цюрихе знающие себе цену джентльмены из-за океана. А эти уж совсем платежеспособны.
      Элвис Холидей, которого портье отеля записал под именем Рибейро де Сантос, медленно шел по улицам Цюриха, направляясь к месту встречи с одним из агентов германской службы безопасности. Через этого человека обе разведки - и ведомство Генриха Гиммлера, и ведомство Уильяма Донована через свою швейцарскую резидентуру, обосновавшуюся в Берне и возглавляемую Алленом Даллесом, - осуществляли контакты.
      Мнимый бразильский скотопромышленник обогнул новое здание Цюрихского университета и сразу увидел мордастого мужчину в тирольской шляпе и в коротком кожаном пальто с шалевым воротником вязаной шерсти.
      Очевидно, он знал Элвиса по фотографиям. Едва тот вступил на мостовую, намереваясь пересечь ее и подойти к машине, стоявшей у обочины, толстяк вынул сигарету изо рта, щелчком отбросил ее в сторону, открыл дверцу машины и неторопливо сел за руль.
      Мельком взглянув на номер машины, Холидей обошел ее сзади и остановился. Водитель не повернул головы.
      - На озере сегодня волны, - сказал Холидей негромко по-немецки.
      - Я люблю жареную форель, - последовал ответ на французском языке. - И садитесь быстрее. Вы опоздали на пятнадцать минут.
      - На тринадцать, мсье Жозеф, - перешел на французский Холидей. Надеюсь, проверка закончена и мы действительно можем ехать?
      - На чьем языке будем говорить? - осведомился толстяк, включая зажигание.
      - Ну, поскольку мы с вами на севере Швейцарии, где говорят в основном по-немецки, нам ничего другого не остается, как перейти на этот язык, ответил Элвис. - И это будет выглядеть-как дань уважения по отношению к немецкому большинству кантона Цюрих!
      - Вы правы, - усмехнулся водитель. - Итак, едем к озеру. Надо посмотреть, действительно ли там большие волны...
      Они на большой скорости миновали новые кварталы Цюриха, застроенные многоэтажными и башенного типа домами, повертелись, меняя направление и возвращаясь на те улицы, где только что побывали, выехали в предместье и повернули наконец к озеру.
      - Мы должны были ехать в Веденсвиль, - сказал Холидей, когда Жозеф остановил машину на высоком берегу озера и, пятясь, зажал ее в боковой проезд.
      - Да, но планы изменились. Поговорим здесь. - Он сидел, не снимая с руля рук в кожаных перчатках. - Определенные круги, для связи с которыми вы прибыли сюда, сеньор де Сантос, поручили мне сообщить, что там... - При этих словах он поднял глаза к брезентовому тенту машины, и вся его физиономия выразила глубочайшее почтение к тем самым "определенным кругам". - Там принято решение согласиться с вашими предложениями. И чем скорее мы договоримся о конкретных деталях, тем лучше.
      - Почему так поспешно? Еще вчера вы были склонны затягивать переговоры, стараясь выиграть время, а сегодня... Или русские действительно дали вам добрый пинок на Востоке?
      - Вы уже знаете? - зло глянул на Элвиса Жозеф.
      - Я ваш коллега, дорогой герр Жозеф, - улыбнулся Холидей. - Надеюсь, вы не принимаете меня за классного наставника из пансиона для благородных девиц? А может быть, это ваша профессия, герр Жозеф?
      - Я не могу принять ваш легкомысленный тон, сеньор де Сантос, ответил тот. - Положение слишком серьезно. Наша армия испытывает крупные затруднения на Востоке. Командование снимает 5-ю и 6-ю танковые армии с Западного фронта и тем самым свертывает наступление против союзнических войск. Прошу передать это вашему шефу. Считайте переданную мной информацию первым залогом нашего будущего сотрудничества. Завтра во второй половине дня в Эммене, неподалеку от Люцерна, мы ждем вашего человека с полномочиями, которых будет достаточно, чтобы окончательно договориться о деталях и принять наши условия.
      - Полномочия? - спросил Холидей. - Ваши условия?
      - Да, мы согласны с, вашими предложениями в принципе, но в деталях... Тут следует подумать еще.
      - Хорошо. На встрече будете вы?
      - Нет. Молодая блондинка в голубой шубке. Она будет со светлым "мерседесом" у заправочной станции в южной части Люцерна.
      - А она ничего, эта ваша новая Мата-Хари?
      - Это не относится к делу, - сухо сказал Жозеф. - Впрочем, она достаточно миловидна. Итак, блондинка в светлом "мерседесе" на заправочной станции рядом с кафе "Молчаливый дрозд". Пароль: "Мадам, если вы боитесь дорожной скуки, возьмите меня до Берна". Ответ: "А что дальше, Лозанна или Берн?" Второй ответ: "Рекомендую вам доктора Дриттенбау".
      Гауптман Вернер фон Шлиден и обер-лейтенант Фридрих фон Герлах проехали уже Людвигсвальде, когда их машина была остановлена эсэсовским патрулем, состоявшим из десятка солдат со штурмфюрером во главе.
      Офицер медленно просматривал документы, и Вернер видел, как постепенно наливается злостью его приятель.
      Штурмфюрер наклонился к открытому окну машины и с шумом втянул воздух.
      - Неплохо повеселились, а? - подмигнул он обер-лейтенанту.
      Фон Герлах сощурился, уголки его рта презрительно опустились вниз.
      - Вынюхивать - это у вас природное качество или присваивается вместе со званием офицера СС? - сказал он.
      Вернеру стало жарко. Он-то уж знал, чем могут обернуться такие слова.
      Штурмфюрер побледнел, отступил на шаг. В это время сзади противно взвизгнули тормоза, и длинный черный лимузин Поравнялся с задержанной машиной.
      - В чем дело? - послышался знакомый голос из лимузина, и Вернер понял, что на этот раз неслыханная дерзость сойдет Фридриху с рук. - В чем дело? опять спросили из лимузина.
      Штурмфюрер открыл уже рот, чтобы ответить, но гауптман быстро распахнул дверцу машины, выскочил на дорогу и, прежде чем эсэсовец успел ему помешать, подошел к лимузину, нагнулся к полуопущенному оконному стеклу.
      - Оберштурмбанфюрер?! - сказал он.
      - О, да это же гауптман фон Шлиден! Здравствуйте, Вернер! Что здесь случилось? - И оберштурмбанфюрер Вильгельм Хорст стал вылезать из машины.
      - Этот молодой человек принял нас с Фридрихом за русских шпионов, нагрубил обер-лейтенанту и вообще вел себя недостойно офицера прославленных войск СС!
      - Но позвольте, оберштурмбанфюрер...
      Начальник патруля даже задохнулся, услыхав такую наглую ложь.
      - Молчать! - рявкнул Хорст. - Вы оскорбили лучших офицеров вермахта, вели себя как свинья! Разве этому нас учит фюрер, партия?
      - Это у него, верно, от молодости, - примиряюще сказал Шлиден.
      - Идите! - Вильгельм Хорст махнул рукой. - И не попадайтесь мне на глаза!
      - Вы поедете со мной? - обратился он к Вернеру.
      - Но я с фон Герлахом, моим другом, - замялся гауптман. - И потом... В общем, машину веду я.
      - Понятно, - сказал оберштурмбанфюрер. Он подошел к машине обер-лейтенанта. - Я приглашаю вас и гауптмана пообедать со мной в Кенигсберге, - сказал он безучастно смотревшему прямо перед собой Фридриху. - Поедемте в моей машине. А вашу отведет в город мой унтерфюрер.
      - Благодарю вас, - сказал фон Герлах. - Если Вернер хочет ехать с вами, значит, так нужно. Мне же все равно, и поэтому я поеду тоже.
      Он приподнялся на сиденье, нашарил ручку дверцы и, пошатываясь, сделал несколько шагов по дороге.
      - Мы были в гостях у дядюшки Фридриха, - сказал Вернер, предваряя возможный вопрос Хорста и опасаясь ответа Фридриха.
      - У барона фон Гольбаха? - спросил Хорст. И, обращаясь к Фридриху, сказал: - Отличный человек ваш дядюшка, обер-лейтенант.
      - Да? - сказал фон Герлах и полез в лимузин Хорста.
      По дороге они несколько раз встречали эсэсовские пикета и длинные вереницы машин, у водителей и пассажиров которых проверяли документы.
      - В чем дело? - спросил Вернер у Хорста. - Почему такие строгости?
      - Как? - Оберштурмбанфюрер повернул голову. - Вы ничего не знаете?
      - А что мы должны знать? - спросил сидевший позади Фридрих фон Герлах.
      - Русские прорвали фронт от Балтики до Карпат, - сказал Хорст. - Бои идут здесь. Мы держимся стойко. Особенно жарко в районе Пилькаллена. Мобилизуем все резервы. Вас, очевидно, давно ждут в штабе.
      - Да, я еду сейчас прямо в штаб, - проговорил Вернер.
      - Я заеду за вами вечером, фон Шлиден, - сказал Хорст. - А что вы будете делать, обер-лейтенант?
      Фридрих не отвечал. Вернер повернулся назад - он сидел рядом с Хорстом - и увидел бледное лицо обер-лейтенанта, подернутые тусклой пленкой глаза.
      - Тебе плохо, Фридрих? - с тревогой спросил гауптман. - Скоро приедем, потерпи...
      - Русские в Восточной Пруссии, - расслышал Вернер шепот Фридриха. История повторяется...
      Лимузин мчался по улицам Розенау. Когда он пересек мост через Прегель и мимо замка Альтштадт поднимался к Параденплац, на заднем сиденье раздался выстрел.
      ИСТОРИЯ ПОВТОРЯЕТСЯ
      Здесь все построили надежно и добротно. Железобетонные доты ощетинились стволами пулеметов. Дзоты защищало трехслойное покрытие. Укрепления из бревен в обхват и километры колючей проволоки. Рвы с отвесными стенами и острые надолбы, словно хищные зубы неведомых чудовищ. И земля, зловещая и чужая. Каждый метр ее пристрелян, каждый метр начинен смертью. Два часа разговаривал с Немцами бог войны. Два часа предъявляли гитлеровцам артиллеристы кровавый счет за содеянное ими в России. И летели в воздух обломки металла и дерева, комья земли и куски человеческих тел... И наступила тишина. Страшная тишина. Потом на востоке раздался зловещий комариный писк. Он ширился и рос, превращаясь в раскатистый гул и рокот... А с земли вдруг поднялись и двинулись вперед такие маленькие с воздуха фигурки! И в массе своей они превращались в силу, не знающую равных. Вслед за огневым валом, не отрываясь от него, устремлялись на врага русские солдаты.
      В атаку шли пехота и танки. Двадцать с лишним пехотных дивизий и девять танковых бригад с маху ударили в первую линию немецкой обороны. Ударили одновременно по участку фронта в сотню километров шириной... Это была неодолимая сила. Ее питали заводы Урала, слезы солдаток и святая ненависть советского человека. Ничто, казалось, не сможет устоять перед первым ударом.
      Но первая линия устояла. Яростно штурмовала Красная Армия бетон и колючую проволоку. Войска откатились и вновь пошли на приступ, неудержимые в своей священной озлобленности. И закончился первый день наступления. Только несколько тысяч метров прусской земли было захвачено в этот день. 3-й Белорусский рвался к Гумбиннену, но каменные форты Пилькаллена закрыли ему дорогу. Сильный еще враг пришел в себя. Он подтянул резервы и попытался контратаковать. Все тяжелее и тяжелее русским солдатам продвигаться вперед. И надо не упустить инициативу. Надо расширять прорыв, гнать врага все дальше и дальше.
      И прошел еще один день.
      "Теперь пора", - решает Черняховский и бросает в бой танковый корпус. Надрывно ревут моторы, гусеницы с противным скрежетом утюжат немецкие окопы, разлетаются в прах бревенчатые накаты и замолкают жалящие пехоту пулеметы. Танкисты генерала Бурдейного прорывают вторую линию обороны.
      Первые дни были самыми трудными. Многим матерям и женам в России полетели в эти дни с прусской земли жестокие похоронки... Но через пять таких дней, 18 января 1945 года, армия генерала Лучинского вышла на подступы к городу Гумбиннену.
      Опорный пункт Байтчен был крепким орешком. Трудно его разгрызть, но русским по зубам и не такие! Разгрызли, а 21 января красный флаг развевался над Гумбинненом.
      На второй день войска 3-го Белорусского фронта вошли в Инстербург - в город, лежащий на пути к Кенигсбергу.
      История повторялась. Сто восемьдесять семь лет назад в этот город на белом коне торжественно въезжал командующий русской армией фельдмаршал граф Апраксин... Армия двигалась на запад. На тринадцатый день наступления, 26 января 1945 года, жесткими, ко всему привычными сапогами солдаты 3-го Белорусского фронта отмерили сто двадцатый километр тяжелого пути. Линия Дайме встала у них на дороге. Крутой и обрывистый берег реки - сплошная крепостная стена. За нею - тридцать километров пути до Кенигсберга.
      Часовой зябко повел плечами, отпустив автомат, который он прижимал правой рукой, похлопал ладонями одна о другую и затоптался на месте, стараясь разогнать кровь и хоть немного согреться. Недавно ему исполнилось девятнадцать, но Рудольф Кранц считал себя уже старым солдатом, он второй год воевал, был ранен в Венгрии, и вот попал оттуда на родину, так и не сумев повидать отца, старого Кранца.
      А теперь там, где родился Рудольф, в их доме вблизи Ландсберга, появились русские... Они уже неподалеку от Кенигсберга. Молодой Кранц просился в боевую часть, а его заставили торчать здесь, у элеватора, на посту, где сошел бы и какой-нибудь старый хрыч из фольксштурма.
      Он снова прижал автомат и заходил взад и вперед, с нетерпением ожидая, когда приведет разводящий смену и можно будет в теплой караулке съесть свою порцию горохового супа.
      Время тянулось медленно. С Балтики наплывал тяжелый серый туман, хотелось курить, хотелось в тепло, к людям, да и от стопки шнапса Рудольф Кранц не отказался бы тоже.
      Вдруг ему почудилось: какие-то тени мелькнули за углом. Он насторожился, сделал несколько шагов, но все было тихо, и он успокоился, в который раз подумав, что надо просить перевода туда, где есть настоящее дело для солдата фюрера. Он снова подумал о котелке горячего, вкусно пахнущего горохового супа, и тут стало вдруг Рудольфу зябко. Всем существом своим ощутил молодой Кранц холод стального лезвия, прошившего его сердце. Он удивленно вздохнул и опустился на колени. Пробитое ножом сердце остановилось, но мозг еще жил, и Рудольф Кранц додумывал свою мысль о гороховом супе...
      Он по-прежнему стоял на коленях, привалившись плечом к стене и опустив на грудь голову с погасшими глазами, рукоятка ножа торчала под лопаткой солдата.
      Потом точными ножевыми ударами были сняты еще двое часовых, и тени исчезли в воротах элеватора.
      В эту ночь жители Кенигсберга проснулись от взрыва. Они к ним привыкли, к слабым и сильным, но в этом было нечто особое... Содрогнулась земля, из развалившихся стен набитого хлебом Кенигсбергского элеватора вырвалось смраднее пламя.