Холодный огонь (№2) - Время истинной ночи

— Йенсени.

— Йенсени. — Он медленно произнес это имя, давая ей послушать, как ласково оно звучит у него на устах. — А ты отсюда, Йенсени? Ты из этой долины?

— Ты священник, — обвинительным тоном произнесла она.

На мгновение он замешкался с ответом. Затем утвердительно кивнул.

— Ты священник Единого Бога.

— Действительно. — Он постарался убрать из своего голоса даже намек на какую бы то ни было угрозу.

Ее широкие глаза отчаянно заморгали; возможно, на них навернулись слезы.

— Священники убивают, — заявила она.

Дэмьен сделал глубокий вдох. Вспомнил искаженное ненавистью лицо, которое видел в процессе Познания, вспомнил острие ритуального меча, вонзающееся… во что? в детское тело? Да, образ был именно таков. А она сама — она и сама практически еще ребенок. Что ж удивляться тому, что она боится!

Он не мог заставить себя сказать ей, что священники никого не убивают. Дети обладают поразительным чутьем на ложь, а ему было ясно, что если он утратит сейчас ее доверие, то никогда больше не обретет вновь. Поэтому он с максимальной осторожностью произнес:

— Священники иногда действительно убивают. Но там, откуда я прибыл, они убивают только порождения Фэа. Чтобы нечего было бояться людям.

Он увидел, как она задрожала, обдумывая услышанное.

— А детей они не убивают? — вопросительно выдохнула она.

— Нет, Йенсени. Никогда. Мои соплеменники скорее сами умрут, чем причинят боль ребенку.

Дэмьен увидел, что она задрожала еще сильнее. И, чтобы унять дрожь, закусила губу — да так сильно, что изо рта струйкой брызнула кровь.

— А здешние убивают, — прошептала она. — Все время убивают.

— В самом деле. — В собственном голосе он услышал нотки стыда. — Я знаю об этом.

Тут она наконец отвела взгляд от Дэмьена и пристально посмотрела на Хессет:

— А она не человек!

И прозвучало это столь же обвинительно, как ее недавние слова о священниках.

— Верно, — согласился Дэмьен.

— Я из племени ракхов, — добавила Хессет.

Девочка вновь задрожала и чуть было не вернулась к себе в нору. Но в конце концов осталась на прежнем месте, и Дэмьен подумал, что это свидетельствует о ее смелости.

— Ракх убил моего отца, — выпалила она. Слезы побежали у нее по щекам, оставляя в налипшей на них грязи мокрые бороздки. Она подтянула колени и уперлась в них подбородком. — Ракхи съели его, — лихорадочно прошептала она. — Съели… и заняли его место.

— Не все ракхи таковы, — подсказал ей Дэмьен, стараясь придать своему голосу полную невозмутимость и надеясь на то, что подобная невозмутимость сумеет убедить ее.

Но голова девочки яростно вздернулась.

— Нет, все! Они все одинаковы! И мой отец знал это! Мой отец там был! Мой отец видел…

И тут на нее, казалось, обрушилось все разом — боль утраты, страх, беспомощность и безнадежность собственного положения — и девочка, прикрыв лицо рукой, принялась жалко всхлипывать.

— Он там был, — хриплым голосом прошептала она. — Он сказал, что они все одинаковы. Все эти чудовища, порожденные ночью…

Дэмьен вопросительно посмотрел на Хессет.

— Но сейчас уже день, — напомнила та.

Но девочка уже ничего не слышала. Все ее тело сотрясали горькие рыдания, она мучилась и страдала столь неистово, что священник буквально изнывал от желания утешить ее. Но что мог он для нее сделать, если вспомнить о том, как страшно она его боится? Да к тому же когда она уже восприняла его спутницу как представительницу племени, » съевшего» ее отца? Лучше предоставить ее сейчас самой себе, иначе она испугается еще сильнее. Может быть, позже ему удастся наладить и укрепить возникший между ними хрупкий контакт. Может быть, позже ему удастся завоевать ее доверие…

И может быть, позже, подумал священник, ему удастся выяснить, где это побывал отец этой странной девочки и что он там такое увидел.

Снаружи послышались шаги. Он услышал их раньше, чем увидел приближающегося человека. Туман сгустился настолько, что уже в десяти футах за решеткой не было видно практически ничего. Стеклянистая черная статуя растаяла в сером тумане.

Придет ли Таррант ближайшей ночью, подумал он. Или Охотник пропал навсегда? Как ни неприятна была такая возможность, следовало считаться и с ней. В любом случае до наступления темноты рассчитывать на его помощь нечего — а до этого срока оставалось еще много часов.

К темнице приблизилась целая делегация в составе восьми малолетних воинов. Но Дэмьен подметил, что эти дети старше и крупнее тех, с которыми ему довелось иметь дело вначале, и вооружены они более длинными копьями, что, в случае схватки с самим Дэмьеном и с Хессет, позволит им действовать с безопасного расстояния. Это скверный признак, решил он. Значит, они предполагают, что дело может обернуться схваткой.

Засов на решетке сдвинули, потом двое самых крупных парней убрали саму решетку. Лица у них снова размалеваны, подметил Дэмьен, и похожи сейчас на маски, которые они у себя на острове не носят. И это еще один дурной признак. Судя по всему, на сегодняшний день намечено нечто зловещее.

— Время пришло.

Эти слова произнесла одна из малолетних воительниц. Девочка. А мальчик добавил:

— Выходите.

Дэмьен посмотрел на Хессет, потом перевел взгляд на девочку. Что ж, поворот, который приняло дело, ему не нравился, но, по крайней мере, с бездействием было покончено. Как только он появился на пороге пещеры, в грудь ему уперлись четыре копья. Нечего было и думать о побеге. Более того, любое быстрое движение в любую сторону означало бы, что он сам насадит себя на четыре вертела.

Руки ему вновь скрутили за спиной, а на шею накинули петлю, которую, судя по всему, решили использовать в качестве поводка. Разобравшись с ним, дали знак выйти Хессет, после чего проделали с ней то же самое. Проверив веревки, Дэмьен обнаружил, что на этот раз его связали крепче, чем в предыдущий. И это было еще одним дурным признаком.

Двоим воинам-подросткам пришлось отправиться в глубь пещеры, чтобы вытащить оттуда Йенсени. И поскольку Дэмьен видел, как она накануне бросилась к решетке и обратилась к одному из Терата с мольбой о помощи, его поразил ужас, появившийся на лице девочки, когда двое подростков приблизились к ней. Возможно, ее вчерашняя смелость объяснялась тем, что решетка препятствовала близкому контакту. Возможно. Хотя более вероятно другое: Терата вызывали у нее ужас, но самого Дэмьена она боялась еще сильнее. Боялась так, что без колебаний бросилась за помощью к одному из тех, кто сейчас бесцеремонно сграбастал ее и поволок, сопротивляющуюся, к выходу из пещеры.

На поводке, как животных, их повели по грязной тропе к лужайке, на которой высилась статуя Калесты. Стоило кому-нибудь из них замедлить шаг, как петля на горле туго захлестывалась; однажды, когда Дэмьен споткнулся, его едва не задушили. Правда, потом ребенок, ведший его на поводке, ослабил ошейник. Для этого ему пришлось подняться на цыпочки. Нет, ему наверняка пришлось бы для этого подняться на цыпочки, однако он ухитрился без этого обойтись. Как странно. Прикосновение его пальцев к горлу Дэмьена было холодно и… тоже странно. Произошло нечто, определить которое Дэмьен бы не сумел, но контакт, физический контакт его плоти с плотью этого мальчика заставил его содрогнуться. На мгновение ему показалось, будто лицо мальчика растаяло, превратившись в нечто иное… но только на мгновение, а затем все снова встало на свои места.

Точнее, как бы на свои места, подумал Дэмьен.

На лужайке вокруг статуи Калесты уже собрались все обитатели острова, и хотя Дэмьену не удалось сосчитать их, он на глазок прикинул, что Терата здесь три или четыре дюжины. А то и больше. Они были всех возрастов и любого роста — от стройных подростков до карапузов, едва научившихся ходить. Но никого старше определенной черты, подметил священник. Никого, кто завершил бы пубертатный период. А что же происходит с ними, когда они взрослеют и вырастают?

За «поводки» их привязали к кряжистому дереву, растущему на краю лужайки. Сперва он решил, что Терата позволят им держаться вместе, но это оказалось бы слишком хорошо, чтобы соответствовать действительности. Одна из девочек, пошуровав в ветвях, привязала поводки таким образом, что любой из пленников при первой же мало-мальски серьезной попытке пошевелиться задохнулся бы или повесился. Ну и ну. Йенсени, правда, отвязали, и она тут же спряталась за дерево, забившись в какие-то ветки. Краешком глаза Дэмьен видел, как она, сжавшись в комок, уставилась на лужайку.

Оттуда, где спряталась девочка, ей были видны руки обоих взрослых пленников. Интересно, выдаст ли она их, если они начнут потихоньку распутывать узлы? Дэмьен решил, что не выдаст. И тут же начал пробовать узлы и прочность собственных пут. В одном месте он обнаружил небольшую слабину и теперь старался перекрутить веревку так, чтобы извлечь из допущенной мучителями промашки хоть какую-то выгоду. Трудно было заниматься этим, почти не шевелясь, но петля на шее не оставляла другого выбора. Оставалось надеяться на то, что Терата ничего не заметят.

Да у них сейчас и впрямь было на уме другое. Дети отовсюду стаскивали всевозможные вещи и складывали их к подножию статуи. Еду, копья, обломки металла… «Жертвоприношения», — решил Дэмьен. Кто-то принес пригоршню побрякушек, среди которых попадались и обломки ювелирных украшений, и высыпал все это поверх остального. Кто-то добавил порванную шелковую рубаху. Он услышал, как судорожно заохала Хессет, когда в число подношений попало и кое-что из собственных вещей участников экспедиции. «Или этим детям довелось взять в плен и других путников, или они совершают налеты на деревни», — подумал Дэмьен. Дорогих вещей здесь было столько, что третьего разумного объяснения он предложить бы не смог.

Когда же Терата сложили из принесенного хлама нечто вроде маленькой пирамиды, они всей толпой окружили статую. Одни застыли в полном безмолвии. Другие начали нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, как этого и следовало ждать от детей в таком возрасте. Дэмьен чувствовал, как атмосфера напряженного ожидания постепенно заволакивает всю лужайку, ожидание это явно носило насильственный характер, — и тем отчаянней ему хотелось освободиться. Он не знал, что именно здесь предстоит, но понимал, что предстоящее ему наверняка не понравится.

В конце концов один из мальчиков вышел вперед — и вся толпа замерла. Его лицо пылало под боевой раскраской, а грудь была обнажена навстречу холодному ветру. Он повернулся к статуе, поднял в воздух свое оружие — это был лук — и провозгласил:

— Меня зовут Питер. Пять дней назад я во главе отряда совершил налет на южные города. Мы нашли девочку, закованную Святошами, и освободили ее. Для этого нам пришлось убить пятерых. Хочу поблагодарить тебя за помощь, потому что они были выше нас и сильнее, так что без твоей помощи мы бы с ними не справились. — Он повернулся лицом к толпе, выделив в ней маленькую девочку. На ней была какая-то хлопковая одежонка, сейчас порванная и вся в грязи, лицо у нее было залито слезами. — Вот эта девочка, — объявил он, пока малышка делала несколько неуверенных шагов по направлению к статуе. — Ее зовут Бетти.

Когда она очутилась рядом со статуей, мальчик жестом велел ей положить руки на изваяние. Ей было трудно дотянуться до статуи через пирамиду подношений, но в конце концов она с этим справилась. Питер кивком разрешил ей отпрянуть и встать во весь крошечный рост.

— Давай же, — распорядился он.

— Спасибо, — прошептала она.

— Его зовут Калеста.

— Спасибо тебе, Калеста.

Питер и Бетти возвратились в толпу. Из рядов вышла девочка. Высокая и стройная, она сжимала в руке копье и, произнося свою тираду, любовно оглаживала древко.

— Меня зовут Мерри. Я отправилась в протектораты и нашла оставленного младенца. Я знала, что там, в лесу, прячутся воины, но никто из них не заметил меня, и я забрала ребенка. Я хочу поблагодарить тебя за защиту, а также за то, что ты помог мне найти этого младенца. Это девочка, и она пока не может поблагодарить тебя сама, поэтому я сделаю это за нас обеих.

Подавшись вперед, она прикоснулась к статуе, изящные пальцы распластались по ледяной обсидиановой плоти. Дэмьену показалось, что, прикоснувшись к статуе, девочка задрожала, однако он бы не смог определить этого наверняка. Да и был он сейчас слишком занят распутыванием узлов, чтобы сосредоточиваться на таких второстепенных деталях.

Вслед за этим выступили еще четверо детей. И у них тоже нашлось, что рассказать статуе, хотя их истории прозвучали далеко не столь победоносно. Двое из них обнаружили выставленных в качестве приманки детей слишком поздно, чтобы их можно было спасти. Один собрался было освободить девочку, прикованную Святошами, но охранников оказалось слишком много, чтобы справиться с ними, даже застигнув врасплох, так что ему пришлось отступить. Одна отважная девочка добралась аж до северных городов, но когда кончился лес и потянулись крестьянские поля, у нее сдали нервы и ей пришлось вернуться обратно. И все они благодарили Калесту за то, что он спас их от всех врагов. И все поочередно прикасались к черной статуе. Дэмьен теперь уже не сомневался в том, что каждому из них становилось при этом страшно. Но чего же Они боятся? Что может случиться от простого прикосновения?

«Религиозные жертвоприношения, — подумал Дэмьен. — Посвященных приносят в жертву. Ничего удивительного в том, что здесь собралась такая мощь. И ничего удивительного в том, что она носит такой хаотический характер». Племя отверженных детей, посвятивших себя спасению таких же, как они сами, детей из чудовищных лап Восточного сообщества. В каком-то смысле это вполне понятно. Но общая картина все равно почему-то не складывалась. И почему эти дети ведут себя так… ну хорошо, так странно, когда они приближаются к основанию высокой статуи? И почему самому Дэмьену никак не удается как следует присмотреться хотя бы к одному из них?

Священнику удалось практически освободить одну руку, и он, сделав паузу, отдышался. Теперь окончательное избавление от пут стало исключительно вопросом времени. Мысль об освобождении манила его настолько, что он, казалось, уже чувствовал на губах вкус воли.

Дети меж тем тронулись с места. Все они, за одним-единственным исключением, начали описывать круги вокруг статуи, отчаянно топоча при этом. Кое-кто, захваченный общим ритмом, кружился, закрыв глаза. Некоторые запели — но не какую-то общую песню, — и голоса то поднимались, то опускались в такт сплошному топоту.

Один мальчик повернулся к статуе. Подняв обе руки, в одной из которых был примитивный каменный топор, он обратился к черному изваянию.

— Ты даровал нам безопасность, — провозгласил он. И хотя говорил он громко, расслышать его в гаме и топоте было довольно трудно. — Мы отблагодарим тебя жертвоприношением. Поведай нам, чего тебе хочется. Поведай, как нам быть.

После этого и он присоединился к описывающей все новые круги толпе. Дети двигались все быстрее и быстрее, постепенно доводя себя до неистовства. Пение превратилось в дикий ор, в воздух вздымались ножи и копья.

И тут какой-то малыш вырвался из круга и бросился к статуе. Он был настолько мал, что ему пришлось вскарабкаться на пирамиду подношений, чтобы дотянуться до основания статуи. Золото и драгоценные камни градом посыпались наземь, когда он положил обе руки на стопы истукану.

— Меня зовут Кевин! — объявил он. Он продержал руки на ногах статуи целую минуту, затем убрал их и соскользнул с пирамиды наземь. — Кевин! — отчаянно заорал он снизу.

Потом присоединился к толпе, без умолку повторяя собственное имя. Оно, казалось, стало для него священной мантрой. Дэмьену показалось, будто в глазах у малыша он увидел радость и, может быть, что-то еще. Облегчение?

Скосив глаза, он посмотрел на Йенсени. Но она отвернулась, она не смотрела на разворачивающееся на лужайке представление. Дэмьен заметил, что ее трясет.

А он распутал еще один узелок. Путы на руках становились все слабее, одна рука была уже почти свободна. Правда, только почти…

Один за другим дети следовали примеру Кевина. Кто-то из них подходил к статуе тихо и трепетно, другие — смеялись, кричали и плясали на всем пути к ее основанию; пирамида подношений постепенно разрушалась под их ногами. Сейчас весь внутренний круг уже был усеян едой и другими сокровищами; казалось, здесь раскалился сам воздух, а крики звучали все громче и громче, а дети плясали, кружась все быстрее и быстрее.

И тут, как раз когда Дэмьену удалось высвободить обе руки, дети остановились. Произошло это не сразу, но как бы некоей волной, как будто они передавали друг другу незримую эстафету. Через какую-то минуту недавно шумный круг замер, все взгляды были обращены на ребенка, оставшегося посередине, возле статуи.

Это была девочка. Она плакала. Должно быть, она только что возложила руки на статую, потому что и сейчас они цеплялись за край основания.

— Нет! — кричала она. — Не меня! Не меня! — Все ее тело пронизывали какие-то странные судороги; Дэмьен скорее чувствовал это, чем видел, потому что ее образ стал каким-то расплывчатым, на нем трудно было сфокусироваться. — Не меня! — в последний раз выкрикнула она, упав на кучу вещей, образовавшуюся на месте недавней пирамиды подношении. — Прошу тебя, нет!

Она начала претерпевать страшные превращения. Трудно было определить детали, пока жертва, охваченная ужасом, перекатывалась с боку на бок, но Дэмьену показалось, что ее тело удлиняется. И изгибается. Позвоночник сгорбился в верхней части и выгнулся в нижней, так что бедра широко разъехались в разные стороны. Ее руки и ноги становились все длиннее, а затем все тоньше и тоньше, плоть туго напряглась на них; это продолжалось до тех пор, пока она не начала походить на живой скелет. Ее глаза провалились куда-то в глубь черепа, по-прежнему кричащий рот превратился в грубую трещину через все лицо, ставшее теперь цвета грязного пергамента, белую кожу усеяли бурые пятна размером от веснушки до чудовищно крупной родинки. Одно крупное пятно возникло под скулой, другое — чуть ниже — едва появившись, лопнуло, и из него полился гной.

Замершие было дети вновь пришли в движение. Крича и визжа, они с оружием в руках набросились на несчастную. Дэмьен не мог больше выносить ее крики, не мог больше видеть ее, но он представлял себе, какую боль она, должно быть, испытывает под градом ударов. Боль и страх. На мгновение он оцепенел: невыразимый ужас происходящего обрушился на него подобно безжалостному удару в лицо, а вслед за этим, еще отчаянней прежнего, он рванул на себе веревки. Удары копий, один за другим, обрушивались на изуродованное колдовством тело девочки, пока Дэмьен избавлялся от своего ошейника. Он старался не думать об этом, однако не мог не думать. Но что же сотворил с нею Калеста? Состарил ее за несколько мгновений? Ничего не понимая, он бросился к Хессет и высвободил и ее голову из петли. Слишком много ужаса. Слишком много вопросов. Необходимо освободиться самому и освободить Хессет, пока дети не вспомнят о них. Ему случалось становиться свидетелем убийств и ранее, он понимал, какую опасность представляет собой обезумевшая толпа. Даже толпа детей, подумал он, развязывая Хессет руки. Нет, особенно толпа детей.

И вот они оба освободились — и как раз вовремя. Самый рослый из мальчиков отделился от толпы и, оглядывая поляну, увидел освободившихся пленников. Его крик переполошил и кое-кого из других детей, хотя большинство было слишком увлечено зверской бойней, чтобы обращать внимание на что-нибудь вне кровавого круга. Серый туман плыл в воздухе; лица Терата, одно за другим, поворачивались в сторону Дэмьена и Хессет. Копья уже брали на изготовку, ножи уже нацеливали для удара… На долю секунды Дэмьен заколебался: принять ли бой или обратиться в бегство, а ведь ничего третьего им не оставалось… но у него не хватило времени на то, чтобы принять решение. Когда дети уже пошли на недавних пленников стеной, всю эту стену обдал холодный ветер. Казалось, сам туман внезапно почернел у них над головами, превратившись в кромешную тучу, готовую залить гибельным дождем всю землю. Кровожадные дети посмотрели вверх, их маленькие глазки расширились от ужаса, на лицах у них плясали брызги крови.

И тут оно явилось. Вовсе не порождение Фэа, как это могло показаться с первого взгляда. Широкие белые крылья рассекли туман, разогнав его надо всей лужайкой. Алмазные когти прикоснулись к обсидиановому плечу статуи, потом вцепились в него, и обсидиан раскрошился, превратившись в пепел от этого прикосновения. Крылатое существо было исполинских размеров, и, хотя очертания у него были птичьи, это наверняка была не простая птица. Белые крылья задымились, когда птица села на статую, кончики перьев почернели и обуглились, разгоняя туман. Время от времени Дэмьену казалось, будто он видит вспышки золотого пламени.

И может быть, именно это и помогло ему осмыслить происходящее. Может быть, именно образ горения, так глубоко впечатавшийся ему в память, помог ему понять, кем и чем была эта гигантская птица.

— Таррант, — выдохнул он.

И с благоговением уставился на своего спасителя. Трудно было даже представить себе, какая отвага потребовалась Охотнику, чтобы покинуть свое убежище сейчас, когда солнце еще стояло высоко в небе. Понятно, туман помогал Тарранту, но крайне ненадежно, — всего несколько порывов ветра, и Владетель окажется совершенно беззащитен.

И словно в ответ на эти мысли, исполинская птица повела себя еще бесстрашней: она вновь впилась когтями в статую Калесты, кроша и круша ее. По черной поверхности принялось метаться холодное пламя, ледяные искры шипели на обсидиановых плечах горючими слезами. Дети попятились, и только тут Дэмьен смог разглядеть на земле их жертву. Она превратилась в бесформенный комок мяса, из которого торчали древками вверх с полдюжины копий. Холодное пламя добралось до трупа и, зашипев, слизало его с земли. Дети попятились еще дальше. Один из них бросился наутек. Да и сам Дэмьен отступил на шаг и краем глаза увидел, что Хессет сделала то же самое. Какую бы энергию ни использовал сейчас Таррант, не следовало оказываться у нее на пути.

И тут серебряно-синий сгусток энергии, выщелкнув подобно языку пламени, лизнул лицо одной из Терата. Наверное, девочке захотелось закричать, но крик замер у нее в горле, и она, повалившись наземь, умерла в призрачной тишине. То же неземное пламя лизнуло еще одного из Терата, потом другого, третьего — и по всей поляне начали падать мертвые тела. Некоторые из оставшихся в живых закричали. Другие обратились в бегство. Дэмьену захотелось отвернуться, чтобы не видеть происходящего, но совесть не позволила ему. «Это ты привел сюда этого человека, — резко напомнил он себе. И сосредоточился на наблюдении. — И никогда не забывай о том, кто он такой. Никогда не забывай, что он может и хочет делать». Вокруг него с Хессет дети кричали, падали, спотыкались о трупы, пытались удержаться на ногах, хотели спастись бегством, а серебряно-синее пламя пожирало их, убивая на месте и сразу первым же прикосновением. Вся лужайка уже была усеяна мертвыми детьми, их губы были синими и холодными, глаза — остановившимися и пустыми.

Но вот, когда последним из оставшихся в живых удалось спастись бегством, все в кругу замерло окончательно. Широко взмахнув крыльями, исполинская птица опустилась наземь. И стояло ей опуститься, как все холодное пламя прихлынуло к ней и охватило ее, но эту энергию никак нельзя было назвать чистой; пристально вглядевшись, Дэмьен разглядел золотые искры — истинного огня — на серебряно-синем фоне. «Черт побери. Ему должно быть больно». Когда Охотник вновь принял человеческий образ, он тут же закрыл голову и лицо полой плаща, — но не раньше, чем Дэмьен успел увидеть, как обошелся с ним все же просочившийся и в эту долину солнечный свет.

— Вам известно, где лошади? — спросил их на ходу Таррант. Приближаясь к Дэмьену и Хессет, он одновременно осматривал лужайку. И приглядывался к мертвецам.

Ответила Хессет:

— Нет, мы этого не знаем.

На мгновение он задумался, затем указал куда-то вбок. Палец, высунувшийся из-под плаща, был огненно-красным, кожа на нем шелушилась; Дэмьену даже показалось, что он стал выглядеть еще более жалко за те доли секунды, на протяжении которых оставался на виду.

— В той стороне. Заберите их и отведите на самый край острова. Там и встретимся.

И вдруг, судя по тому, как он резко развернулся, стало ясно, что его взгляд упал на что-то прятавшееся за спиной у Дэмьена и Хессет. Дэмьен, крутнувшись на месте, обнаружил, что девочка из темницы по-прежнему оставалась у дерева. Слишком сильным страхом охваченная, чтобы хотя бы пошевелиться, она неловко пряталась за стволом, ее темные глаза были широко раскрыты. И не прибегая к Творению, Дэмьен понял, что ее сознание проваливается в бездну, чересчур глубокую для такого ребенка, каким она в сущности оставалась.

Хессет рванулась с места первой, оказавшись в аккурат между девочкой и еще не успевшим что бы то ни было предпринять Таррантом.

— Нет! — закричала она. Притянув девочку к себе, она прикрыла ее собственным телом. — Она не такая! Она не из этих!

На мгновение Дэмьену почудилось, будто Таррант все равно нанесет удар — и если ему придется убить Хессет, то он убьет ее. Но в конце концов Охотник удержался от этого. Повернувшись к Дэмьену, он хрипло прошептал:

— У меня нет силы спорить. Забирайте лошадей. И встретимся, где сказано. Я буду там, едва управлюсь с удравшими.

Он собрался было уйти. Дэмьен сквозь плащ схватил его за руку.

— Все кончено. Пусть уходят. Они ведь еще дети, Охотник. И они не будут…

— Дети? — рявкнул Таррант. — Так вот оно, по-вашему, как? Идиот злосчастный. — Его рука выскользнула из-под защитной ткани плаща и сомкнулась на затылке у Дэмьена. Рука Охотника показалась священнику выкованной из раскаленного железа. — А теперь посмотрите на ваших драгоценных деток. Я передал вам часть своего Видения. Глядите же!

Огненная энергия пронзила все тело Дэмьена с головы до пят, на мгновение у него перехватило дух. Он не видел сейчас ничего, кроме раскаленного солнца, кроме ослепительного солнца, убийственный свет которого, проникая сквозь туман, отражался на каждой гладкой поверхности. И лишь потом, постепенно, он начал воспринимать детали свершившегося побоища. Детские тела, пораженные холодным пламенем. Только…

Только это были не дети.

Священник неуверенным шагом подошел к ближайшей груде тел, не сомневаясь в том, что Таррант следует за ним. Стоило ему выйти на освещенный солнцем участок земли, как тело его сразу же почувствовало невыносимый жар, а голова словно запылала. Он опустился на колени возле одного из тел и уставился на него с ужасом и недоумением. То, что до сих пор казалось ему телом ребенка, теперь, благодаря Видению Тарранта, превратилось в нечто жалкое, в нечто гротескное, превратилось в существо, измученное долгими годами пыток, хотя оно само, должно быть, считало себя по-настоящему юным и полным сил. Руки и ноги тощие, как у скелета, туловище — такое худое, что можно было пересчитать все ребра. Суставы были покрыты известняковыми наростами, которые наверняка превращали каждое движение в сущую пытку, одна из рук уже была в золотушных пятнах старости.

Он отшатнулся от этого трупа к другому, потом — к третьему. Не все были столь же дряхлы, как первый, но от всех смердело старостью и старческой мерзостью. Незакрытые и незажившие раны пестрели на телах — и одно из них все целиком казалось одной сплошной раной.

Растерянный священник бродил от тела к телу. Что за Творение создало подобную иллюзию?

Видение ушло, и на земле вновь появились детские тела. Он склонил голову, пораженный ужасной силой иллюзии.

— Не больно-то хочется, чтобы кто-то из них пустился за нами в погоню, а? — прошептал Охотник. В его голосе эхом отдалась боль; как же он еще держится? — Заберите лошадей и все припасы, что найдете. А я позабочусь, чтобы никто не пустился за нами в погоню.

— Вы собираетесь убить их, — выдохнул Дэмьен.

Охотник промолчал.

— Но часть из них это же и впрямь дети. И никто из них не понимает того, что здесь происходит.

— Они все принадлежат ему, — резко сказал Охотник. И махнул в сторону статуи. — Вы же не хотите, чтобы они погнались за нами? Вы же не хотите, чтобы они снова схватили вас, стоит мне отвернуться? — И он шагнул в сторону стены нерасчищенного тумана. Тот, казалось, раздался в обе стороны при его приближении. — На этот раз, священник, нет места для спора. Бывает и так, что следует проявлять милосердие. Но здесь не тот случай.

Дэмьен ответил тихо, но твердо:

— Только не настоящих детей, Джеральд.

На мгновение Охотник молча уставился на него. Затем, чертыхнувшись, шагнул в туман. Серая стена тут же сомкнулась за ним, скрыв его из виду.

С трудом Дэмьен поднялся на ноги. Все тело болело так, словно ночь напролет он рубился на мечах. Он посмотрел на Хессет, на маленькую девочку, прильнувшую к ее груди, и подумал: «Что ж, хотя бы ее мы спасли». Как же ее зовут? Ах да, Йенсени. И конечно же она — настоящий ребенок, иначе Таррант непременно убил бы ее.

Столько смертей. Столько разрушения. Что за сила несет ответственность за все это? Подумав о статуе Калесты, он невольно задрожал. Что движет этим чудовищем?

— Пошли, — пробормотал он. Пытаясь ни о чем не думать. Пытаясь ничего не чувствовать. — Пошли разыщем этих чертовых лошадей.

Лошади были усталы, встревожены и вообще не в лучшей форме, но они могли идти, а ничего другого от них сейчас и не требовалось. Йенсени с изумлением смотрела на эти громадные существа, пока Хессет со священником собирали то немногое из своих припасов, что еще уцелело. К еде «дети», впрочем, не прикоснулись, равно как и к пледам для ночлега, а вот множество мелочей куда-то подевались. Что ж, по крайней мере оружие цело, подумал Дэмьен. И то слава Богу.

Они вывели лошадей на край острова, где их уже дожидался Таррант. Молча он провел их по каменистому склону, а затем и в воду. Хотя Дэмьен теперь понимал, что кажущееся рекой было на самом деле мостом, ему пришлось повозиться с лошадьми, не желающими ступать во мнимую влагу, и в конце концов он завязал им глаза, а потом провел под уздцы.

Когда они переправились на берег, Таррант вернулся к невидимому мосту. Его движения, подметил Дэмьен, были скованными; священник заподозрил, что Охотник испытывает чудовищные страдания. Хотя до сих пор в воздухе держался густой туман, но стоит ему хотя бы на мгновение рассеяться… Дэмьена бросило в дрожь при одной мысли об этом.