Холодный огонь (№3) - Черные Земли

СамоИсцеление, проведенное священником, в какой-то мере уменьшило испытываемую им боль, но сил ему оно вернуть не могло; естественно, сам он ни за что не смог бы донести обмякшее тело крупного мужчины до спасительного подземелья. Дэмьен надолго привалился к стене, чувствуя, что просто не может идти дальше, да и ракх выглядел ненамного лучше. Но Дэмьен боялся за Тарранта: любая, пусть и самая ничтожная толика света могла стать для Охотника переполняющей чашу каплей. Поэтому он заставил себя сдвинуться с места и потащил Тарранта — ниже… еще ниже и глубже под землю…

Они остановились на третьей площадке, где было уже так темно, что без фонаря стало трудно ориентироваться.

— Пришли, — выдохнул Дэмьен. — Этого хватит.

— А не лучше ли отнести его на самое дно? Там еще темнее.

Дэмьен «покачал головой:

— Ему нужно земное Фэа для самоИсцеления. Так мне кажется. А там, внизу, энергии будет не хватать.

Оставалось надеяться на то, что он не ошибся. На то, что здешний скудный полумрак не причинит Тарранту дальнейшего вреда, равно как и не помешает самоИсцелению. Потому что сам он больше ничего не мог сделать для Охотника. Все остальное зависело только от него самого.

Они уложили тело поперек площадки: оно едва уместилось, но все-таки уместилось. Присев на корточки возле посвященного, Дэмьен осмотрел его глазами бывалого человека. Дрожь исчезла, и это был хороший симптом. Показалось ему, что и лицо Тарранта стало несколько спокойней, и это опять-таки было добрым знаком. Нет, сам он больше ничем не мог помочь ему. Да и никто другой тоже.

Он посмотрел на ракха. Какой усталый, какой замученный вид был у Катасаха! При иных обстоятельствах капитан лейб-гвардии постарался бы скрыть это от постороннего, но сейчас притворяться было ни к чему. Дэмьен ведь знал, что именно с ним случилось. И понимал это. И больше, чем кто бы то ни было другой из числа обитателей этой планеты, Дэмьен понимал, что наиболее чувствительным переживанием для ракха стали не уступка собственного тела другому и не ощущение, что твой господин с легкостью пожертвовал тобой, а предельное падение в собственных глазах, заключающееся в том, что в его теле побывала человеческая, именно человеческая душа. Подобная рана затянется не скоро и не просто. И Дэмьен понимал это.

— Я могу что-нибудь сделать для вас? — спросил ракх.

— Да.

Дэмьен поднялся с места. Боль в спине приглушилась, она превратилась скорее в напоминание о былой боли. Пробормотав слова Творения, Дэмьен припал к потокам Фэа, чтобы проверить, не нанес ли Таррант в своем нынешнем состоянии энергии какого-либо ущерба. Отчасти это было мерой предосторожности, а отчасти своего рода тестом; если ему удастся справиться с Фэа на этом подземном уровне, то Охотнику удастся тем более. А заручившись этой мощью, Таррант сможет самоИсцелиться.

Повернувшись к ракху, Дэмьен сказал:

— Мне бы хотелось увидеть Йенсени.

Она лежала на кушетке, куда перенес ее Катасах, уронив руку, изящные пальцы касались пола, глаза были закрыты. Кровь заливала всю комнатку, алая и сырая, кровь окрасила и белоснежную изначально кушетку. Цвет кожи девочки, еще недавно бледно-коричневый, стал теперь пепельно-серым, лицо ее искажала гримаса страха и гнева. Хотя, приглядевшись, можно было понять, что это нечто совсем иное. Это было выражение ясного и беспредельного покоя — того самого, о котором люди при жизни могут только мечтать.

Дэмьен опустился возле девочки на колени, взял ее крошечную руку в свою. Она еще не остыла, еще не совсем остыла, под кончиками пальцев священник уловил замирающее эхо жизни — и из-за этого слезы вновь навернулись ему на глаза.

« Господи, позаботься о ней. Она была такой нежной, любящей и вместе с тем такой отважной, а в самом конце она совершила ради Тебя подвиг, на который решились бы очень немногие. Даруй ей мир, молю Тебя, воссоедини ее с теми, кого она любила. — И, отерев глаза, он добавил: — И дозволь ей, если такое возможно, время от времени играть с детенышами ракхов. Ей это очень понравится «.

— Как это случилось? — спросил он у ракха.

Катасах оставался у входа; ему не хотелось нарушать своим присутствием одинокую тризну Дэмьена. Лишь теперь, когда к нему обратились, он подошел поближе.

— Он вошел в ее тело и начал брать его под контроль. Она пленила его, а затем лишила себя жизни.

— Вот уж не подумал бы, что она обладает подобным могуществом.

В голосе ракха, когда он ответил, послышалось благоговение:

— Она воззвала к тому, кто таким могуществом обладает.

На мгновение Дэмьен закрыл глаза и сделал едва заметный вдох; смысл ее смерти наконец дошел до него во всей своей бесповоротности.

— Ладно. По крайней мере, на этом все и закончилось.

— К сожалению, это не совсем так. — Они оба стояли спиной к тому месту, откуда послышался этот голос. — Я бы даже сказал: совсем не так.

Катасах, обладавший реакцией отлично подготовленного лейб-гвардейца, стремительно обернулся; следом за ним посмотрел в ту же сторону и Дэмьен. Человек, прислонившийся к дальней стене, показался ему смутно знакомым, хотя он не взялся бы сказать, кто это такой. Крепкий бородатый мужчина в черном бархатном плаще и в черной шляпе — возможно, чтобы показать, что он разделяет их горе. И все же вырядился он довольно нелепо с учетом сложившихся обстоятельств, подумал Дэмьен, имея в виду ослепительные драгоценности, которыми был осыпан наряд незнакомца. В конце концов, именно эти неподобающие и безвкусные драгоценности помогли ему вспомнить, кто это такой.

— Кэррил, — прошептал он.

Это был Йезу, заключивший союз с Таррантом, — тот самый, который исцелил Сиани, тот самый, с которым советовался Сензи. К собственному изумлению, Дэмьен обнаружил, что вовсе не испытывает естественного при появлении подобного существа ужаса. Неужели испытания последнего времени примирили его с демонами? Если так, то напрасно: даже те порождения Фэа, которые совершают добрые дела, остаются тем не менее опасными паразитами.

— Я прибыл предостеречь вас, — заявил демон. Когда он вышел на середину комнаты, ослепительный хрустальный блеск, исходящий от стен, померк, на смену ему пришло вполне терпимое мерцание. — Вам пора отправляться домой, Дэмьен Райс. И нужно сделать это как можно скорее.

Дэмьен пропустил это предостережение мимо ушей; из сказанного Йезу его куда больше взволновало иное.

— Что ты хочешь сказать, утверждая, будто еще ничего не кончилось?

Демон помедлил словно бы в нерешительности, затем огляделся по сторонам, будто опасаясь, что кто-нибудь может их подслушать.

— Вы и сами все обнаружите, вернувшись на север, — в конце концов выложил он. — Так что я не открою вам никаких секретов. Только то, что вы могли бы увидеть и собственными глазами.

— Да о чем это ты?! — взорвался Катасах. Его рука скользнула к поясу, где он держал пистоль, и это было скверным предзнаменованием. — Что происходит?

Демон повернулся к нему.

— Твой Принц, капитан, был всего лишь пешкой — и ничем иным. Игру вел и ведет Калеста. Вы заставили его начать свои действия на сто лет раньше, чем он собирался, но в конце концов это не имеет особого значения. Вы выиграли одно сражение, но война только начинается.

Дэмьен почувствовал, что его охватывает ужас. Он и без того понимал, что смерть Принца является всего лишь первым шагом в сторону исцеления здешних мест, но что-то в зловещем тоне, каким произнес свои слова Йезу, подсказало ему, что дело обстоит куда более плохо.

— Объясни, что ты имеешь в виду? — резко приказал он.

Демон, похоже, обиделся.

— Я не могу. Не могу во всех деталях. Помогая вам, я вмешиваюсь в его дела… — Он перевел дух, сдерживая дрожь; это произвело на Дэмьена скорее комическое впечатление, потому что дышать Йезу было вовсе не обязательно да и тела у него по большому счету тоже не было. — А это запрещено. Но именно так поступил и он. Форсировать человеческое развитие… Это тоже строжайше воспрещено. Так чье же преступление окажется большим? И на кого обрушится наказание?

— Как это форсировать? — с вызовом спросил Катасах.

— Что это ты несешь! — рявкнул Дэмьен.

— Ступайте на север, — ответил демон им обоим. — И сами увидите. Он использовал Принца, он использовал ракхов, а теперь… Прошу прощения, — отдельно обратился он к Катасаху. — Мне искренне жаль. Но как тебе известно, он не может питаться твоими соплеменниками. Поэтому их жизнь или смерть, строго говоря, не имеют для него никакого значения. — Он посмотрел на Дэмьена и сразу же отвернулся, словно страшась встретиться с ним взглядом. — Двенадцать веков назад ваши предки прибыли на эту планету. Их было тогда всего несколько сотен — и, следовательно, их было достаточно мало, поэтому, когда Каска принес Великую Жертву, это потрясло планету до самых глубин. А теперь, когда на планете Эрна живут миллионы людей и тысячи из них умеют Творить при помощи Фэа, никому в отдельности не удается достигнуть такой степени влияния. Ни один взятый в отдельности акт не может потрясти Фэа так, чтобы ее основные характеристики снова изменились. Но тысяча человек — или, возможно, сто тысяч — на такое способны. И четкий план действий, проводимый из одного столетия в другое, тоже способен.

— Такова философия Истинной Церкви, — резко вставил Дэмьен.

— Да. И Калеста следил за развитием вашей Церкви. Он многому научился у нее и у ее основателя. Он хорошо выучил урок, преподанный вашим Пророком, и применил его здесь в порядке широкомасштабного эксперимента. — Кэррил покачал головой, лицо его было мрачно. — И, к сожалению, этот эксперимент увенчался полным успехом.

— Так что ему нужно? — перебил демона Катасах. — Чего он добивается?

— Он хочет создать мир, который окажется способен утолить его голод. Мир, выплескивающий такое количество эмоциональной энергии нужного ему свойства, что Фэа воспримет эту энергию, сфокусирует ее, приумножит — и это, в свою очередь, изменит саму природу человека.

— А чем он утоляет голод? — с вызовом спросил священник. Он пытался вспомнить, что именно рассказывал ему Джеральд Таррант о Йезу. — Какими именно сторонами человеческой природы? Поведай нам об этом.

Демон напрягся, и на мгновение Дэмьену показалось, будто он не станет отвечать на этот вопрос. Но в конце концов тот заговорил:

— Калеста питается той частью человеческой натуры, которая упивается страданием ближнего. Это, к сожалению, одна из универсальных характеристик. Калеста становится все сильнее с каждым новым проявлением такого чувства.

— Вообще-то оно далеко не универсально, — возразил Дэмьен.

— Вот как? Неужели вы можете назвать мне хоть одного человека, мужчину или женщину, которому никогда — я подчеркиваю, никогда — не хотелось причинить боль другому? Ни ребенком, спасаясь от насмешек со стороны старших, ни будучи влюбленным и досадуя из-за того, что предпочтение оказывается сопернику или сопернице, ни став отважным воином и отправившись в крестовый поход против тех, кто кажется ему врагом человечества? Разве вам, преподобный Райс, никогда не хотелось полюбоваться страданиями собственного врага? Принца, или Джеральда Тарранта, или еще кого-нибудь?

Дэмьен поджал губы. И ничего не ответил.

— Ступайте домой, — вновь воззвал к нему демон. — И как можно скорее. Спасти здешний край вы не в силах, да и никто другой не в силах, — так спасите хотя бы тех, кто вам дорог. Потому что Калеста обрушится и на них, в этом я не сомневаюсь. Он знает, что вы сможете вернуться на запад не раньше чем через год или около того, а за это время он способен совершить и изменить многое. А если вы будете отсутствовать еще более длительное время, если вы предоставите ему такую возможность… тогда к вашему возвращению в собственный мир сам этот мир станет, возможно, уже другим. Уж поверьте.

— Месть, — пробормотал Катасах. — За вмешательство в его здешние дела.

Демон кивнул:

— К сожалению, это так.

— А почему ты рассказываешь нам об этом, — внезапно заинтересовался Дэмьен. — Если тебе не разрешено вмешиваться в его дела, то почему ты предстал перед нами? Тебе-то во всем этом какая выгода?

— А мне нравятся люди, — с легкой улыбкой на устах отозвался демон. — Со всеми их прихотями, причудами и блажью. Я получаю от них удовольствие. Поверьте, если Калесте удастся добиться своего, мне лично это ничем не угрожает. В конце концов, садизм — это всего лишь одна из разновидностей наслаждения. Но, конечно, я не слишком этому обрадуюсь. Пища, от которой не получаешь удовольствия, — это почти то же самое, что и полное отсутствие пищи. — Он вновь слегка помрачнел, хотя и не перестал улыбаться. — Разумеется, я кое-чем рискую. Кто знает, какие отклонения от предписанного Мать всех Йезу потерпит, а за какие немилосердно взыщет? До сих пор никто еще не осмеливался испытывать ее на сей счет. — Он пожал плечами, несколько искусственно. — Что ж, так или иначе, мы скоро об этом узнаем. — И, формально поклонившись ракху, Кэррил закончил речь: — К сожалению, капитан, твоему народу предстоит длительная и тяжелая борьба. Принц, воспользовавшись своими колдовскими возможностями, подверг ваше племя эволюции в соответствии с замыслом и потребностями Калесты, и пройдет долгое время, прежде чем вам удастся искоренить эту порчу. Тем не менее, если не произойдет человеческого вмешательства, вам это рано или поздно удастся. К сожалению, я ничем не могу вам помочь.

— Ты уже помог, объяснив мне все это, — глухо проворчал ракх. — Спасибо.

Демон повернулся к священнику. Его тело начало растворяться в воздухе, на смену материальным клеткам пришла куда более призрачная субстанция. Сквозь его тело уже просвечивало пламя лампы, до сих пор остававшейся на заднем плане.

— Мое семейство является симбиотическим, а не паразитическим, — объяснил он Дэмьену. — И некоторые из нас гордятся этим различием. Будьте осторожны, преподобный Райс. Будьте предельно внимательны. И поскорее уезжайте отсюда. — Теперь он казался всего лишь радужным облачком, причем и само это облачко стремительно таяло. — И позаботьтесь о Джеральде Тарранте, хорошо? В последнее время неприятности обрушиваются на него одна за другой.

— Я постараюсь, — пообещал священник, едва заметно улыбнувшись.

И вот, прямо у них на глазах, демон растаял окончательно, он буквально растворился в воздухе. А когда он исчез, вслед за ним исчезла и созданная им иллюзия тьмы и в комнате вновь наступило прежнее ослепительно-болезненное сверкание. Дэмьен уставился туда, где только что стоял демон; слова Йезу еще звучали у него в мозгу.

— Черт побери, — в конце концов выдохнул он. — Но это же просто замечательно!

21

В море они вышли из гавани Вольного Берега, сторговавшись с владельцем купеческого судна, чтобы он перевез их через северные моря. Расплачивался за все Катасах; золото казны он тратил с такой легкостью, как будто оно принадлежало лично ему. Что в каком-то смысле соответствовало действительности. Его люди были свидетелями того, как Принц завладел его телом, и пока он не сообщит им о том, как дела обстоят в действительности, или не совершит какую-нибудь саморазоблачительную ошибку, престол и власть будут принадлежать ему. В конце концов ему, не исключено, придется заплатить за это дорогой ценой, и Дэмьен понимал это. По мере того как таяли вдали огни Вольного Берега и течение Новоатлантического океана увлекало корабль все дальше на север, Дэмьен все живее вспоминал капитана-ракха в минуту прощанья: гордый и величественный, в высшей степени надменный, безупречно имитирующий манеру поведения человека, которому он прослужил полжизни. Разумеется, подобный маскарад не сможет сохраняться слишком долго, как бы хорошо ни вжился ракх в новую роль; со временем его неизбежно выдаст неумение колдовать, на чем все и закончится. Тогда они на него и набросятся — все эти мужчины и женщины, состоящие на службе у Принца. И сам ракх прекрасно понимал, что все так и будет. И тем не менее гордо носил монаршескую одежду поверх лейб-гвардейского мундира и возложил себе на чело златой венец. Потому что, как объяснил он Дэмьену, в противостоянии темному плану Калесты страну нельзя оставлять без главы государства.

« Да, душа у него истинного правителя, — подумал Дэмьен. — Если бы только его способности могли реализоваться при более благоприятных обстоятельствах «.

Они взяли с собой несколько почтовых птиц, и, проведя день в пути, Дэмьен выпустил первую из них.» Мимо Сирен прошли, — значилось в его послании. — Все идет по плану «. Остальных птиц он выпустит не раньше, чем они прибудут в северное королевство и собственными глазами увидят, что за бесчинства сотворил там Калеста.

В какой же изоляции чувствует себя, должно быть, Катасах и каким беспомощным — теперь, когда власть Принца не служит более связующей нитью между его народом и их северными соседями! Хрустальный дворец прекратил свое существование в качестве нервного центра империи, он превратился в крошечный островок надежды и страха, разве что не окончательно затерявшийся посреди необъятной базальтовой пустыни. Дэмьен от всей души желал ракху успеха и отчаянно молился о том, чтобы его самопожертвование увенчалось успехом задуманного, а именно сплочением разъединенного народа перед угрозой войны. С тем, чтобы когда истина наконец выплывет наружу, страна смогла адаптироваться к опасности и преодолеть ее, не погрузившись при этом в пучину хаоса.

Девушка по имени Зиза отправилась в плавание вместе с ними. Едва только она со своим скудным скарбом показалась на причале, Дэмьена охватили ярость и отвращение, и он обрушился на Тарранта с однозначным требованием не брать ее на борт. Ведь единственно возможный смысл ее пребывания на корабле заключался в том, чтобы Охотник питался испытываемым ею ужасом. В ответ на все обвинения и угрозы Таррант невозмутимо заявил:

— Мне нужна пища, Райс, а вы не в состоянии обеспечить ее. Мы с вами на эту тему уже говорили. Что же касается мотивов самой женщины… то расспросите-ка лучше об этом ее саму.

Так Дэмьен и поступил. И хотя Зиза заверяла его в том, что отправляется в путь добровольно, в том, что Таррант никоим образом не заставляет ее поступать именно так, священник просто-напросто не смог этому поверить. Каждый раз, когда Зиза смотрела на Охотника, ее начинало трясти, каждый раз, когда речь заходила о нем или о его желаниях, она заметно бледнела. Неужели Таррант нашел истинную мазохистку, испытывающую наслаждение от переносимых страданий? Дэмьен сомневался в этом. Не потому, что таких людей не существует в природе — у него не было ни малейших сомнений в том, что они существуют, а потому, что не мог представить себе, будто глумление над настоящей мазохисткой может доставить Тарранту истинное наслаждение.

— И все-таки, почему ты здесь? — спросил он у нее в первый же вечер, когда они случайно остались наедине. — Почему тебе хочется быть при нем?

Поначалу священнику показалось, будто она ничего не ответит. Но когда она все-таки заговорила — опустив глаза и предельно тихим голосом, в котором звучали и нотки страха, — стало ясно, что она ему доверяет. Медленно, нехотя поведала она ему о той ночи, когда Таррант охотился на нее в Черных Землях, о ночи, когда она бежала как загнанный зверь, ни на мгновение не усомнившись в том, что ей предстоит умереть. Однако, догнав ее, посвященный вместо того, чтобы убить, предложил ей нечто иное.» Переживи мой голод, — сказал он, — и я освобожу тебя. Поддержи меня на протяжении нескольких месяцев, остающихся до моего возвращения на родину, и я дам тебе богатство и поселю тебя в стране, где нет хозяев и рабов и нет религиозных войн «. И она приняла это предложение. Главное для нее заключалось сейчас в том, чтобы не сойти с ума, а мечта о предстоящих свободе и богатстве помогала ей в этом. И, помогая, заставляла ее претерпевать все новые и новые страдания, подумал Дэмьен. И тем самым кормить Тарранта. Подобно тем женщинам в Запретном Лесу, которые бежали от Охотника в надежде на то, что успешное противостояние на протяжении трех дней гарантирует им безопасность на всю оставшуюся жизнь. Таррант в своем садизме отличался чрезвычайной методичностью и последовательностью. И еще Дэмьен подумал:» Интересно, выдержит ли эта женщина испытание, на котором провалились бесчисленно многие?» И помолился за то, чтобы она выдержала.

Что же касается Тарранта…

Поздно ночью — а это была вторая ночь плавания — он подошел к стоявшему на палубе священнику. Других людей на палубе не было, море оставалось спокойным, поверхность — гладкой. Это была как раз одна из тех ночей, в которые хочется постоять на борту вдвоем, любуясь морем, думая о конечной точке маршрута и о новых испытаниях, поджидающих их за причалом. Одна из тех ночей, в которые священник может обратиться к своему темному спутнику с вопросом: «Почему?» — искренне надеясь получить на него честный ответ.

Долгое время Охотник молча простоял, глядя на море, и Дэмьен понимал, что обращаться к нему с вопросами не имеет смысла.

— Все произошло именно так, как я вам и объяснял, — заговорил Таррант в конце концов. — У нас не было и шанса. Ни малейшего шанса. Поскольку нам противостояли один из Йезу и такого масштаба колдун. Я понял, что единственный способ подкрасться достаточно близко для нанесения удара состоит в капитуляции перед ним, поэтому я и пошел на предательство. Мне хотелось ввести вас в курс дела… — Эти слова прозвучали с редкой искренностью и убедительностью. — Хотелось, чтобы мы приняли это решение совместно. Но мне уже было совершенно очевидно, что между Принцем и нашей противницей из страны ракхов существует несомненная связь, и я предположил, что и к стратегии они прибегнут одинаковой. Хозяйка Лема, как вы, возможно, помните, подвергла меня Познанию с тем, чтобы выяснить, что предпримете или же способны предпринять вы; я предположил, что и Принц поступит точно так же. А это, преподобный Райс, означало, что вас ни в коем случае нельзя посвящать в мой план. Все, к моему глубокому сожалению, основывалось именно на вашем неведении. — Произнося это, он смотрел не на Дэмьена, а в даль ночного моря. Словно разговаривал с водой. — Мне хотелось облегчить вам испытание. Я попытался организовать высадку в Вольном Береге с тем, чтобы нас взяли в плен как можно раньше. Я хотел, чтобы мы как можно раньше попали в засаду. Я хотел избавить вас от превратностей пути в Избытие, но вы, к сожалению, боролись со мной буквально на каждом шагу. Так что прошу прощения.

— Да я не об этом, — тихо произнес Дэмьен.

Охотник заморгал.

— А о чем же?

— Он посулил вам бессмертие. Говоря вашими собственными словами, подлинное бессмертие. — Дэмьен покачал головой. — Я же знаю вас, Джеральд. Прекрасно знаю. И я знаю, что означает для вас смерть. Я знаю, что стремление избежать смерти является глубинной сутью всего вашего существования и что ничто: ни семья, ни моральные обязательства, ни даже страх Божественного отвержения — не может отвлечь вас от этой сути. — Он посмотрел на Тарранта, стараясь заглянуть ему в глаза. — Так что же произошло? Почему вы не предали нас по-настоящему? Конечно, я благодарен вам за это и навсегда останусь благодарен, но этого я просто-напросто не понимаю. Абсолютно.

Таррант поморщился, а мгновение спустя отвернулся, словно испугавшись чрезмерной проницательности Дэмьена.

— За всю свою жизнь, — торжественно начал он, — я создал лишь одну вещь, оказавшуюся по-настоящему долгоживущей. Вещь настолько прекрасную и многообещающую, что даже спустя столь долгое время после того, как я предал свою душу тьме, я не устаю восхищаться ее ростом, ее разветвлениями, открывающимися перед ней перспективами. Эта вещь — ваша Церковь, преподобный Райс. Мое самое драгоценное творение. Бессмертие, предложенное мне Принцем, было основано на извращении ее духа. Он унаследовал бы мое дело — и извратил его, то есть, по сути, разрушил; он превратил бы Истинную Веру в новое язычество, заботящееся лишь о поддержании собственного могущества. А этого я допустить не мог, не говоря уж о том, чтобы в этом участвовать. В конце концов, мое тщеславие слишком велико, моя гордыня чересчур всеохватна, чтобы смиренно принять бессмертие на таких условиях. Это было бы равнозначно тому, чтобы я позволил себе умереть ради того, чтобы выжило нечто, присущее мне, но второстепенное, чтобы не сказать ничтожное. Так что, сами понимаете, это предложение лишь окончательно настроило меня против него, — тихо закончил он.

Таррант вновь отвернулся и отошел от поручней; возможно, он решил, что после такого признания лучше всего уйти. Но уже когда он уходил от Дэмьена практически беззвучным шагом, священник окликнул его:

— Еще два вопроса, Джеральд.

Таррант в изумлении повернулся:

— Что такое?

— Вы сказали, что подарили миру одну долгоживущую вещь. Но ведь на самом деле не одну, а две. Церковь Единого Бога… и лошадей. — Дэмьен вяло улыбнулся. — И есть люди, которые с пеной у рта будут доказывать, что второе в долгосрочной перспективе важнее первого.

— Язычники, — пренебрежительно отмахнулся Охотник.

Но Дэмьену показалось, что он тоже не сдержал улыбки, да и вообще простился со священником в несколько менее мрачном настроении, чем то, что владело им на протяжении последних долгих и трудных ночей.

« Ты еще можешь на что-то надеяться, Охотник «.

На север. Туда, где небо ярче, а море теплее.

В сущий кошмар.

Принц умер — и вместе с ним исчезла вся система Установлений, обеспечившая вторжение ракхов надежной Иллюзией. А теперь Иллюзии не стало. И теперь участники вторжения, утратившие обманчивое человекоподобие, предстали в своем подлинном виде: грубые захватчики, ужаснувшие страну кровавым истреблением населения.

Но теперь все перевернулось с ног на голову.

В каждой деревне, возле которой бросало якорь их судно, в каждом городе, в каждом протекторате свирепствовал дух беспощадного возмездия. Самые» везучие» из ракхов просто погибали со вспоротым животом или перерезанным горлом, когда на них накидывались толпы жаждущих крови людей. Им некуда было бежать, им негде было спрятаться. Принц, умерев, более не оказывал им колдовскую помощь; Катасах, не зная об их бедствиях, не присылал подкреплений. Люди быстро распознали их слабости, и ракхи, сперва наводившие ужас на небольшие человеческие поселения, теперь сами бежали от своих недавних (а теперь объединившихся и восставших с оружием в руках) жертв, охваченных яростью и жаждой мщения. И на протяжении всего этого времени Калеста питался страданием, Калеста вдохновлял и подстрекал на новые зверства, Калеста торжествовал: жуткая резня разразилась в самом благословенном из владений Святой Церкви.

Сущий кошмар.

Тела ракхов в Эспеции — ракхов, выставленных живыми под лучи беспощадного солнца. Головы ракхов на частоколе возле въезда в Транквилу. Когти ракхов, используемые как украшения в Шалоне. И повсюду страдания ракхов, муки ракхов… но не только это. Все еще более ужасно, еще более чудовищно. Опьяненные ненавистью и охваченные жаждой мести, человеческие толпы переступили через незримую грань, отделяющую справедливое возмездие от слепого уничтожения. В Инфините замучили до смерти человеческое дитя, оказавшееся чувствительным к свету. В Вердазе заподозренного в колдовстве взрослого поджидала точно такая же участь. Каждый мужчина превратился в подозреваемого, каждая женщина — в объект агрессии. Ходили слухи о межвидовых совокуплениях, приведших к появлению на свет совершенно немыслимого потомства: детей, выглядящих самыми настоящими людьми, но верных в душе ракханской традиции. Теперь любого ребенка всего лишь за мимолетное сходство с ракхами, проступающее в играх, отрывали от родителей и казнили у них на глазах. Другие становились сиротами только из-за того, что на их родителей падала тень подозрения, что они принимали участие в каких-нибудь запретных забавах. И все это, как утверждали убийцы, происходило затем, чтобы избавить мир от жестокости, чтобы сделать благословенный Богом край воистину благословенным.

«Никому не спасти эту страну», — объявил Кэррил. Оглушенный зрелищем, свидетелем чего ему довелось стать, Дэмьен был готов поверить в это. Здесь оказались поколеблены сами устои, на которых зиждется человеческое общество, и уже в скором времени все это должно было разрастись до таких размеров, что ничего не смогут изменить в лучшую сторону и последующие поколения. А осознают ли сами жители здешних мест, что с ними происходит? Или, может быть, хотя бы догадываются? Но если кто-нибудь и догадывается, то выраженные вслух сомнения наверняка проводят по ведомству вражеской пропаганды. Понятно, что любого священника, которому вздумалось бы обратиться к пастве с проповедью терпимости и смирения, просто-напросто разорвали бы на куски. Поэтому, должно быть, никто и не осмеливается увещевать толпу.

В протекторате Кирстаад, где ракхи вырезали местное население целыми деревнями, ответный удар был особенно основателен и сопровождался наиболее страшными эксцессами. Некогда гордый замок протектора сожгли дотла, и лишь камни стен остались немыми свидетелями разыгравшейся там бойни. Кости и скелеты валялись повсюду, у многих были отсечены кисти рук, ступни или целые конечности; должно быть, несчастных нарочно сделали калеками и оставили умирать в огне. Один из балконов, выходящий на море, был устлан толстым слоем битого стекла, как будто здесь нарочно и методично подвергли разрушению нечто прекрасное. Дэмьен вспомнил, как Йенсени описывала хрустальный сад своей матери, и погрустил об этой утрате.

Тело Йенсени они привезли с собой; Таррант своим могуществом оберег его от распада. Им хотелось похоронить девочку у нее на родине. Но Дэмьен не захотел оставить ее здесь, посреди нескончаемого зла. Поэтому они отъехали от замка примерно на милю по побережью, нашли место, осененное тенистыми деревьями, с густой травой на земле, и где, на памяти у людей, до сих пор еще ни разу не проливалась чья-нибудь кровь. Здесь они ее и оставили с обломком хрусталя из материнского сада в одной руке и с отцовским перстнем на пальце другой. Дэмьен вслух прочитал над могилой молитву, хотя никто из небольшого судового экипажа не был его единоверцем, — тем больше оснований дать им почувствовать, что Бог добр и что Он непременно позаботится об усопшей девочке. По сравнению со всеми здешними ужасами это было, конечно, ничтожной малостью, но уж это-то он обязан был сделать в любом случае.