Непостижимое (Онтологическое введение в философию религии)

е. что здесь дело идет не об онтогенетической или филогенетической ступени духовного развития человека, а о постоянной, основоположной тенденции человеческого духа. Рационально-предметное сознание, заменяющее царство духов, в котором мы соучаствуем, миром вещей, в котором мы трезво и хладнокровно "ориентируемся", - другими словами, превращающее все "ты" в "оно", - только наслаивается на эту основоположную жизненную установку и заслоняет ее, но отнюдь не вытесняет и не уничтожает. А на высочайшей ступени духовного развития - как, напр., в религиозной, жизни такого гения, как Франциск Ассизский - не только волки, птицы и рыбы, но даже солнце, ветер, даже смерть и собственное тело становятся "братьями" и "сестрами", переживаются как некие "ты".
      Конечно, "просвещенное сознание" имеет на это готовое возражение, что все это есть лишь чисто психологическое явление, иллюзия, в которую склонен впадать человек. Само собой разумеется, что нельзя объективно обосновать какого-либо понимания ссылкой на его психологическую распространенность или даже естественность и неизбежность. И в данном случае надо с самого начала признать, что человек может заблуждаться и в отношении того, что ему представляется как откровение "ты", - может принять мнимое откровение "ты" за подлинное, - переживания "ты-образного" характера за подлинную реальность "ты". Но, прежде всего, для непредвзятой установки возникает вопрос, не склонно ли "трезвое" сознание, направленное на предметное восприятие действительности, впадать в обратное заблуждение, т.е. слепо проходить мимо подлинного откровения "ты" - отрицать "ты" и там, где оно фактически существует и открывает себя, т.е. принимать подлинное откровение "ты" за лишь мнимое. В некоторых случаях, напр., в господствующем отношении "цивилизованного" человека к животным - иногда даже к чуждым ему людям "низшей расы", - наличность такого заблуждения очевидна. Нельзя заранее отрицать возможности, что ребенок, первобытный человек, поэт в их, как обычно говорят, "одушевлении" мира глубже проникают в подлинное, глубинное, скрытое существо реальности, чем наше трезвое прозаическое и научное сознание.
      С более общей, чисто философской точки зрения эта возможность превращается в достоверность, поскольку мы учтем уясненное нами выше общее положение, что позади всей предметной, т.е. рационально мыслимой, рационально оформленной действительности таится в качестве истинного существа реальности "непостижимое" и что именно это непостижимое открывает нам себя непосредственно - хотя и в особой форме бытия - в лице непосредственного самобытия. Тогда становится ясным, что в каждом переживании "ты", несмотря на все возможные его заблуждения и предвзятые, наивные, чрезмерно поспешные обобщающие заблуждения, в конечном счете содержится зерно подлинного опыта о реальности12. Как мы уже говорили выше, всеединство бытия есть царство духов; в этом смысле опыт реальности "ты" при всех возможных частных заблуждениях в его истолковании - имеет, очевидно, универсальной значение.
      Впрочем, этот метафизический вывод в его общем смысле несущественен для нашего тезиса. Важно не то, имеет ли реальную значимость всякое переживание "ты-образного" характера, скрыто ли на самом деле некое подлинное "ты" в каждой конкретно-сущей инстанции реальности. Важно лишь одно: что во всякое мгновение своего бытия "я" стоит - или лучше опять-таки сказать: я стою - в отношении к какому-либо ты, нахожусь в связи с каким-либо ты, и что вне этого отношения и этой связи немыслимо вообще бытие и самосознание "я". И в этом отношении сам психологический опыт как таковой - даже если он в отдельных случаях с точки зрения рационально-предметного определения действительности содержит заблуждение - совпадает с чисто феноменологическим описанием соответствующей реальности, которую мы называем "я", и потому имманентно очевиден. Факт универсальной распространенности переживаний "ты-образного" характера, их неотмыслимости от самого существа переживания "я" - что еще точнее уяснится нам в позднейшей связи - свидетельствует сам о строгой, неразрывно-интимной связи между "я" и "ты", о необходимой соотносительности этих двух моментов или форм реальности.
      Но рассмотренное нами только что возражение существенно для нас совершенно независимо от смысла, с которым оно само выступает, - в том отношении, что оно указывает на нечто еще доселе нами неучтенное, именно на возможное различие в составе и смысле откровения "ты". Так как это различие имеет значение для дальнейшего уяснения природы непостижимого, как она нам конкретно открывается в момент "ты", то мы должны на нем подробнее остановиться. А именно, состав откровения "ты" может быть так воспринят и пережит, что в нем обнаруживается, дает о себе знать некая инстанция, лишь соотносительная мне, лишь мыслимая в отношении меня; в этом случае "ты" есть нечто, что хотя по своему существу и стоит "вне" меня, но лишь так, что смысл его исчерпывается его функцией "ты" в моей жизни; "ты" здесь совпадает с бытием-для-меня "другого", и совершающееся при этом трансцендирование означает дохождение до "другого", но именно лишь как сущего-для-меня. Но откровение "ты" содержит в себе нечто и совершенно иное, если и поскольку оно дарует нам усмотрение "ты" как сущей в себе и для себя реальности; хотя смысл понятия "ты" по самому его существу и заключается в том, что это есть реальность, имеющая отношение ко мне, устремленная на меня, но это отношение и эта устремленность могут быть переживаемы так, что являются для нас обнаружением и действием сущего по себе "ты", т.е. подлинной, по своему составу независимой от меня реальности. Но для того чтобы уяснить себе это в высшей степени существенное различие во всей его значительности, мы должны отдать себе отчет в возможных формах и моментах отношения "я-ты".
      3. Две основные формы отношения "я-ты"
      Дело в том, что отношение "я-ты" как таковое, т.е. в его общем существе, отнюдь не должно быть смешиваемо с чем-либо вроде "симпатии", "любви", "самоотдачи", "взаимной близости" и т.п. Мы должны, напротив, различать здесь два типа отношения "я-ты".
      В первую очередь и в своей первичной непосредственности "ты" является мне и переживается мною скорее как нечто чуждое, жуткое, угрожающее - нечто, что я ощущаю жутким и угрожающим именно потому, что оно лежит как бы на одном уровне, в одной области бытия со мной самим. Оно есть "ты", т.е. непосредственное самобытие, и в этом смысле подобно или равно мне. Но, сверх того, оно есть "чужое" - в первую очередь не потому, что оно по своему содержанию отличается от меня или во всяком случае не только поэтому, но именно по самой форме своего бытия, - именно в качестве "ты" - в качестве "второго я", которое, противореча единственности моего "я" - меня, - есть "не-мое я", т.е. обладает всей жуткостью "двойника". Оно не есть "я сам", не есть тот несказанный, единственный корень, через который безусловное бытие становится самобытием, раскрывается во мне; и вместе с тем оно как бы произвольно и неправомерно притязает на значимость "я", хочет быть подобным "мне", требует для себя места в качестве "я" и как бы копирует мое я - меня. Мое непосредственное самобытие, имея себя в своей потенциальности безграничным, со всех сторон окруженным и обвеянным своей собственной стихией, чувствует себя смущенным и угрожаемым в этом своем самодовлении именно в то самое мгновение, когда оно через отношение "я-ты" впервые становится подлинным "я". Ибо оно при этом узнает границу - а следовательно, опасность. Оно, правда, и вне этого отношения имеет границу и знает противодействие в лице предметного бытия, в лице простого "не-я"; но так как в этом последнем случае оно стоит в отношении к чему-то безусловно ему инородному, лежащему на совсем ином уровне, то граница сознается здесь не так отчетливо в качестве ограничения; к тому же предметное бытие не вторгается активно вовнутрь моего непосредственного самобытия, а как таковое испытывается лишь как внешняя среда, препятствие - в худшем случае как чисто внешняя опасность, - как вражеская сила, которая лишь как бы извне "осаждает" меня, но не может вторгнуться в меня самого. Напротив, "ты" таит в себе опасность врага, вторгающегося в меня, стесняющего саму внутреннюю полноту моего непосредственного самобытия как такового. "Я" при этом испытывает страх совершенно особого, эминентного рода - страх внутренней необеспеченности; поэтому оно как бы отступает вглубь самого себя - и именно в силу этого впервые осознает себя как внутреннее самобытие; оно замыкается в себе, чтобы защищаться от нападения. Быть может, наиболее показательным и общеизвестным конкретным выражением этого соотношения служит застенчивость. Устремленный на меня взор чужой пары глаз - первое непосредственное действие на меня "ты" - повергает меня в состояние несвободы, связанности, скованности моего непосредственного самобытия, - в некоторого рода паралич его самообнаружения во мне, сказывающийся и в каком-то искажении его самого в его внутренней жизни. Но вместе с тем именно в этой констелляции впервые рождается сознание я - более того, рождается само я как актуализованное бытие в себе и для себя. Мы уже видели выше, что основоположное сознание внутреннего, автономного, независимого характера бытия, "я" есть выражение этой позиции самоограждения, самозащиты, как бы скрывания себя от внешнего вторжения - где-то "внутри", за некими окопами или стенами. Подобно тому как какое-нибудь мирное, неорганизованное первобытное племя, внезапно наталкиваясь на внешнего врага, сразу же внутренне смыкается, организуется, группируется вокруг вождя и именно в силу этого впервые начинает сознавать себя ограниченным вовне и внутренне солидарным единством, неким коллективным целым - в чем и состоит первофеномен государства, - так и непосредственное самобытие внутренне интегрируется, теряет свою неопределенную безграничность, смыкается вокруг своего центра - "я", и тем впервые становится "я", которое, как высшая центральная инстанция, есть тогда "представитель" целого. "Я" есть ближайшим образом непосредственное самобытие, отступившее вовнутрь самого себя, в страхе замыкающееся в себе и вместе с тем как бы мобилизованное для нападения, вылазки, борьбы. Сама его самозамкнутость и отчужденность всецело определена его устремленностью на "ты", его прикованностью к "ты" как к враждебному, угрожающему ему началу. "Я" возникает и существует лишь перед лицом "ты" как чужого, жутко-таинственного, страшного и смущающего своей непостижимостью явления мне-подобного-не-я. Реальность "ты", которая в качестве реальности как таковой совпадает с непостижимым вообще, здесь обнаруживается со стороны своей непонятности, чуждости; или - употребляя здесь меткий термин, введенный Рудольфом Отто для выражения одного из определяющих признаков религиозного переживания, - "ты" открывается здесь как mysterium tremendum (тайна, возбуждающая трепет)lxxxvii.
      Но именно с этой своей стороны "ты", в качестве чужого", стоит для меня в непосредственном соседстве с "оно" - есть "ты", которое вместе с тем есть некое "оно". "Другой", поскольку он есть для меня только "чужой", есть тем самым "что-то чужое". Поскольку я еще не испытываю "ты" как "второе", т.е. мне онтологически равноценное, "я", а сознаю его лишь как мне-подобную, но "не мою", направленную против меня, мне враждебную и угрожающую инстанцию, оно стоит для меня в непосредственном соседстве с предметным бытием или таинственным лоном последнего, - с "оно". "Ты", в качестве "чужого", стоит уже на границе "он". В качестве моего соперника или врага оно может быть моей добычей, рабом, орудием - или чем-то, подлежащим уничтожению. Поскольку "ты" не сознается равноценным мне, не есть для меня правомерный "другой" правомерное иное, "я", чем "я сам", - оно именно тем самым есть некое "оно". ("Он" есть ведь, как уже было указано, "ты", уже погруженное в сферу "оно".) Правда, "ты" не может при этом без остатка, целиком превратиться в "оно" иначе этим было бы уничтожено само отношение "я-ты". Даже сильнейшее отталкивание от "другого", даже самая лютая вражда и ненависть есть все же отношение "я-ты", хотя и граничащее с состоянием его отсутствия; лишь презрение, ведущее к полному равнодушию, к небытию для меня "ты" как такового, превращает "ты" в безразличное "он" и тем самым уничтожает само отношение "я-ты".
      Эту установку к "ты" как к "чужому" можно рассматривать - правда, лишь в известном, условном и ограниченном смысле, как мы увидим это тотчас ниже, как первую и основоположную в порядке генетическом форму отношения "я-ты", на которой строится все дальнейшее - в частности, вторая, иная форма этого отношения. "Ты" может, конечно, иметь для меня и совсем иной смысл, содержать момент, прямо противоположный описанному. А именно, непосредственное самобытие узнает в "ты" успокоительную, отрадную ему реальность сходного, сродного, родного ему - некую свою родину, т.е. реальность вне себя самого, внутренне ему тождественную. Встречаясь с такого рода "ты" или улавливая этот момент в составе "ты", я сознаю себя уже не единственным, не одиноким - вне меня я нашел мне-подобное, сущее по моему образу. "Не-я", не переставая быть "ты", т.е. не быть "мною самим", есть "я" вне меня самого, и притом не на жуткий, противоестественный, неправомерный лад двойника, а так, что, не теряя и не колебля тем единственности и неповторимости моего "я" как такового, я нахожу во внешнем мире существо, исполненное стихии моего собственного внутреннего бытия. Это есть чуткое, понимающее, проникающее во-внутрь "ты" и его раскрывающее отношение "я-ты", в котором впервые это отношение конституируется в его полной актуальности. Тайна другого, второго - именно вне меня сущего - бытия того, что составляет существо меня самого, не перестает быть тайной, откровением непостижимого. Но это есть уже не жуткая и устрашающая, а отрадная, сладостная тайна - не "mysterium tremendum", а "mysterium fascinosum". К сущности этой тайны как тайны любви мы еще вернемся ниже. Здесь нам надо подчеркнуть лишь одно: если можно считать (повторяем, лишь в условном и приблизительном смысле), что сознание "я" и тем самым самобытие "я" как такового для себя самого впервые в генетическом порядке возникает из реакции на "ты" как чуждую и угрожающую мне инстанцию "другого" - на я-подобное существо вне меня самого, - то, с другой стороны, "я" как таковое впервые внутренне оформляется, приобретает прочную реальность, как бы усматривает единственность, законность, понятность своего существа, лишь когда оно видит себя в свете сродного, близкого, тождественного ему по своему существу "ты", - другими словами, лишь когда оно находит как бы подтверждение своего бытия вне себя самого, как извне данную, извне ему открывающуюся и в этом смысле "объективную" реальность. Вне "уважения" к "другому" - вне восприятия "ты" как самоочевидной, внутренне правомерной реальности - нет заколоченного самосознания, нет внутренне прочного самобытия "я".
      Но теперь мы должны отметить, что дело здесь идет не только - и даже не столько - о двух разных типах или формах отношения "я-ты", но вместе с тем и о двух моментах, в известной мере и пропорции имманентно присущих всякому конкретному отношению "я-ты". Все различие между этими двумя конкретными формами отношения сводится, в сущности, к относительному преобладанию или степени осознанности каждого из этих двух моментов. Если мы назовем эти два типа отношения отрицательным и положительным отношением "я-ты", то мы можем сказать, что всякое конкретное отношение "я-ты" одновременно и отрицательно, и положительно. Даже в самой враждебной установке - установке самозащиты "я" от "ты", или нападения "я" на "ты" - скрыт уже опыт некой сопринадлежности, т.е. внутренней однородности "я" и "ты", ибо нечто абсолютно чужое и инородное вообще не затрагивало бы меня, так как его бытие лежало бы в совсем иной, чуждой мне сфере реальности и я не мог бы вообще столкнуться с ним на этот лад. Должен существовать, по меньшей мере, некий "интерес" "я" к "ты", некое сознание общности рода бытия - а это уже есть потенциально элемент близости и соединения. В пределе, конечно, мыслима "война на истребление", борьба "не на живот, а на смерть", и притом не в смысле "единоборства", а в смысле "охоты", кончающейся истреблением добычи; но в этом предельном случае вообще уже нет отношения "я-ты", а есть лишь чистое отношение "я-он", равнозначное отношению "я-оно". Напротив, всякое "единоборство" (личностей, как и народов) предполагает некий минимум "уважения" к врагу - минимум его восприятия как мне-подобного, мне-сродного "ты". И с другой стороны, во всяком "положительном" отношении "я-ты", сколь бы оно ни было исполнено любви, взаимного доверия, взаимной симпатии и внутреннего понимания, таится некий до конца, без остатка все же непреодолимый момент "чуждости", "неродственности"; и во всяком, даже любимом и родном мне "ты" есть нечто жуткое и непонятное для меня - именно потому, что в конечном счете я для себя все же есмь безусловно единственный и одинокий и не может быть речи о безусловной, безграничной и безоговорочной однородности мне какого-либо "ты". Именно поэтому вражда и ненависть может быть выражением тайной, неосуществленной любви, как и вообще любовь и ненависть неким таинственным образом сопряжены между собой. И эротическая любовь, стремящаяся к самому интимному единству "я" и "ты", вместе с тем предполагает тяжкие, иногда трагические конфликты между ее участниками; "союз души с душой родной" есть, по слову Тютчева, всегда и "их поединок роковой"lxxxviii. Отношение "я-ты" есть, таким образом, по самому своему существу - подобно религиозному отношению, как оно описано Рудольфом Отто, некое таинственное непостижимо-трансрациональное единство "mysterium tremendum" с "mysterium fascinosum" - единство тайны страха и вражды с тайной любви.
      4. Отношение "я-ты" как единство раздельности и взаимопроникновения
      Бесконечно многообразная полнота конкретных явлений и форм отношений, развивающаяся на общей почве отношения "я-ты", исследована научно еще далеко не совершенно; можно сказать, что научная (философская, психологическая и социологическая) мысль почти еще не приступила к этому исследованию, именно потому, что философская мысль, за редкими одиночными исключениями (Макс Шелер, Мартин Бубер, Фердинанд Эбнерlxxxix, - к которым из прошлого поколения можно, с некоторыми оговорками, присоединить лишь имя Георга Зиммеля), совсем не осознала еще отношение "я-ты" как особую, первичную форму бытия; лишь поэты, романисты и драматурги черпают из этой области свои темы. Эти конкретные дифференцированные проявления общего отношения "я-ты", как они определены, напр., моментами властвования и подчинения, активности и пассивности, степени "близости" или "интимности" отношения, сдержанности и вмешательства, свободы и связанности и т.п. - нас здесь не касаются. Для нас существенно лишь выяснить точнее общую категориальную форму бытия связи "я-ты", и притом лишь в той мере, в какой это имеет значение для нашей основной темы.
      "Ты" есть "не-я", par excellence; оно конституируется привходящим к "я" моментом "не". Только здесь дело идет не о чисто логическом "не" в его общем значении, как моменте, конституирующем различие или противоположность (в смысле отвлеченно-логически уловимой "несовместимости"). Дело идет здесь - в согласии с рассматриваемой областью или формой бытия - о конкретном "не", переживаемом" или открывающем себя как реальное живое отношение. Согласно двум только что рассмотренным формам или моментам отношения "я-ты", это "не" - эта раздельность - может иметь два смысла. Раздельность может касаться только самой реальности "я" и "ты"; но она может затрагивать и их внутренний состав или существо. В первом случае - в случае "понимающего", основанного на "симпатии", "сочувствии" отношения "я-ты" - "ты" есть по существу лишь численно "другой" - находящееся вне меня, извне ко мне приближающееся и мне раскрывающееся, мною переживаемое непосредственное самобытие, нечто вроде настоящего второго "я". Во втором случае разделение касается и качества, состава, существа самого "ты": "ты" есть не просто "другой" в смысле "второго", а "иной" - самобытие, чуждое и инородное мне; и мое отношение к нему есть отношение противоположности, противоборства, антагонизма. Но так как обе эти формы, как указано, суть два соотносительных интегральных момента всякого отношения "я-ты", то полный, исчерпывающий смысл рассматриваемой раздельности заключается именно в единстве обоих этих моментов. "Ты" не есть "я" - "я", как таковой, есмь безусловно единственный, могу мыслить себя лишь в единственном числе; и в этом смысле всякое "ты" есть нечто совершенно иное, чем я. И, с другой стороны, "ты" есть вместе с тем "другое", "второе", находящееся вне меня и со мной связанное, вступающее в мою жизнь "я" или "я-подобное" существо. В этом противоборствующем двуединстве "жуткого" и "родного" и состоит загадочное существо "ты".
      Но с этим связано то, что раздельность внутренне связана здесь с взаимопроникновением. Существо отношения "я-ты" никоим образом не может быть подведено под понятие чисто "внешнего" отношения, наподобие, напр., отношения между двумя раздельными телами. Оно есть, напротив, "общение"; но это столь привычное нам слово само таит загадку, смысл которой может быть как-то разгадан, стать нам понятным только через анти-комистическое понятие взаимопроникновения при раздельности - взаимопроникновения раздельного. Отношение "я-ты" в каком-то смысле содержит в себе момент "встречи", движения из двух разных точек в направлении друг к другу, ибо здесь скрещиваются, как указано, две динамические потенции, действующие во взаимно противоположном направлении навстречу друг другу. Но, с другой стороны, мы уже видели, что эта встреча сама была бы невозможна, если бы "я" и "ты" не сопринадлежали искони друг другу, если бы они не были искони одно у другого, одно при другом. Это бытие одного с другим, одного при другом не есть простое соседство и взаимодействие, даже если мы возьмем эти отношения как внутренне переживаемые, сами себе открывающиеся, сущие для самих себя. Действие на меня камня, который ударяется о мое тело и вызывает во мне боль и досаду, есть нечто совершенно иное, чем любое, даже самое антагонистическое отношение "я-ты". Ибо первый из этих процессов испытывается и переживается мною в той форме, что "действие" "извне" на меня некой реальности имеет своим последствием некоторые иные, с этой реальностью ничего общего не имеющие явления "внутри" меня, т.е. в моем непосредственном самобытии; другими словами, при этом сохраняется во всей своей силе различие между тем, что "вне", и тем, что "внутри". Два тела - и, общее говоря, две предметные реальности - остаются при всей интимности и глубине им взаимодействия друг для друга все же двумя раздельными, внешними одно в отношении другого, т.е. непроницаемыми реальностями.
      Нечто совершенно иное мы имеем в отношении "я-ты,", как оно нам непосредственно открывается в его подлинном существе. Существенный признак отношения "я-ты" состоит именно в том, что - при строго сохраняемой, никогда не исчезающей раздельности - в нем все же властвует некое подлинно внутреннее единство. Это единство по существу своему остается двуединством; где, как, напр., в экстатически-мистическом погружении в абсолютное и растворении в нем, теряется сама двойственность, там вместе с нею исчезает и само отношение "я-ты". Но это двуединство есть вместе с тем глубоко внутреннее, до самых корней проникающее подлинное единство: "взаимодействие" осуществляется здесь в форме взаимопроникновения. Бытие одного с другим, действие одного на другое есть здесь бытие одного для другого; а это бытие одного-для-другого есть тем самым - несмотря на раздельность - бытие одного-в-другом. Сама реальность "другого" - само "ты" - проникает в меня; само "ты" есть для меня, переживается мною, открывается мне внутри меня хотя и как реальность, внешняя по отношению ко мне. Или, с другой стороны, я при этом "трансцендирую", выхожу за пределы "меня самого", я переживаю "ты" как внешнюю - в отношении меня реальность; но в силу того, что я ее переживаю, она вместе с тем принадлежит к составу моей жизни, моего непосредственного самобытия (хотя в самом этом составе оно есть "иное, чем я сам", - именно "ты"). Лишь поскольку я рассматриваю "ты" предметно-пространственно, в качестве "чужого тела" и сопринадлежащей к нему "чужой души", оно с однозначной явственностью стоит для меня "вне" меня в буквальном, именно пространственном смысле слова: "в другом месте", чем "я"; не, взятое в этом смысле, оно вообще уже не есть "ты", а в лучшем случае лишь "он". В качестве же "ты - в качестве содержания непосредственно переживаемого самобытия, в котором мне открывается иная, другая, вне меня сущая реальность, - оно вместе с тем находится во мне. Как уже было указано выше (в конце прошлой главы), это есть нечто совсем иное, чем трансцендирование в познавательной инстанции; ибо в последнем я есмь лишь исходная точка или носитель исходящего из меня "светового луча", который "освещает", "открывает" для меня некую реальность, однозначно сущую вне меня, причем в остальных отношениях я, как непосредственное самобытие, остаюсь при самом себе, внутри самого себя, как и предметная реальность остается вне меня; я только извне соприкасаюсь с ней через мой "взор", через "луч познания". Здесь же, напротив, мы имеем дело с реальным трансцендированием непосредственного самобытия, с его реальным выхождением из самого себя и проникновением в другое (в "другого" - в "ты"); и это трансцендирование означает вместе с тем реальное проникновение в меня чужой реальности.
      В лице отношения "я-ты", таким образом, трансрациональное существо реальности - непостижимое по существу в ней - с особой очевидностью обнаруживается как единство раздельности и взаимопроникновения. То, что при рассмотрении общего существа реальности вообще и непосредственного самобытия в особенности уяснилось нам как некоторого рода скрытый, достижимый лишь через проникновение в глубину, существенный признак конкретной реальности именно превосходящее чисто логическую мысль конкретное единство раздельности и взаимопроникновения, - здесь прямо бросается в глаза. Это единство раздельности и взаимопроникновения образует самое существо отношения "я-ты" как первичного рода бытия, в котором это единство сполна актуализируется в совершенном равновесии (хотя и всегда лишь "неустойчивом"), Это совпадение "внутри" и "вне", "я" и "не-я" при полном сохранении их противоположности есть наиболее выразительное обнаружение совпадения противоположного, единства двух - антиномистического монодуализма. Отношение "я-ты" в качестве бытия "я-ты" и обнаруживается тем самым в своем качестве исконного образа бытия, - является нам откровением внутренней структуры реальности как таковой - и именно в ее непостижимости - по ту сторону всякого постижения в понятиях. Мы имеем здесь дело с безусловно непостижимой (для логического мышления, определенного принципом отрицания) реальной внутренней, для-самой-себя-сущей взаимопереплетенностью и взаимопронизанностью между "одним" и "другим". И поскольку мы постигли металогическое единство реальности как конкретное всеединство, т.е. как единство единства и многообразия, - другими словами: как единство, которое во всей своей целостности присутствует в каждой своей части и пронизывает ее, - мы можем сказать, что в отношении "я-ты" впервые явственно обнаруживается подлинное конкретное всеединство в его трансрациональном непостижимом существе, именно в качестве живого бытия. То, что всеединство вездесуще, что оно присутствует, как целое, в каждой своей части, открывается нам здесь во всей жизненности этого отношения в том, что единичное бытие не есть, в качестве самобытия, замкнутое в себе, обособленное, изолированное бытие, а, будучи "я", по самому своему существу приурочено к "ты", связано с "ты" и есть бытие, осуществляющее себя как бытие "я-ты". Всякое непосредственное самобытие становится "я", т.е. осуществляет само себя, лишь выходя за пределы самого себя, трансцендируя в "ты". Бытие есть царство духов, а царство духов состоит именно в том, что одно существует всегда для другого, в другом, - выходя за свои пределы, - утверждает себя, лишь покидая себя ради другого.
      5. Любовь
      Трансрациональность и непостижимость непосредственного самобытия, как она обнаруживается в бытии одного-для-другого, в бытии "я-ты", открывается в своей последней глубине в явлении любви, в котором впервые сполна, во всей своей полноте, осуществляется отношение "я-ты". Загадка отношения "я-ты" еще не окончательно разрешена всем вышесказанным; в ней остается еще одна непреодолимая неясность. Мы уже видели, что обладание неким "ты", трансцендирование к "ты" может иметь двоякий смысл. Как мы видели, надлежит различать между простым "обладанием" неким "ты" - переживанием наличия в моем непосредственном самобытии и для него некого извне на него устремленного, в каком-то смысле аналогичного ему динамического действия - и усмотрением "ты" как в себе и для себя сущей подлинной реальности. Царство себе самой открывающейся реальности, как оно обнаруживается в отношении "я-ты", само по себе есть бытие, обладающее многими соотносительными центрами; оно полицентрично. Но таковым оно является лишь вторичной рефлексии. Для самого непосредственного самобытия, как конкретного "я", эти центры не могут быть равноценны. Мое "я" есть для меня, как уже было указано, нечто безусловно единственное. Та глубинная, исконная точка бытия, которую я называю "я" - в силу которой я есмь для себя именно "я-есмь", имеет для меня все же некое абсолютное, ни с чем не сравнимое значение. В этом смысле я есмь единственный; и все остальное - по сравнению с этим "я есмь", с этой самое себя озаряющей, для себя самой сущей точкой света и жизни, через которую все остальное впервые может быть для меня, принадлежит все же к какой-то иной, в некотором смысле уже подчиненной сфере. Конечно, нельзя это понимать так, будто всякий человек по самому своему существу есть "эгоист" в обычном, общепринятом смысле этого понятия; такое воззрение основано лишь на смутной, запутанной мысли, беспомощно спутывающей совершенно разнородные понятия. Эта вульгарная и умственно беспомощная теория в значительной мере основана на смешении "я" как субъекта сознания и познания с "я" как непосредственным самобытием во всей сложности и непредрешенности состава его жизни. Но хотя непосредственное самобытие и есть само по себе, несомненно, нечто совершенно иное, чем, субъект познания или даже сознания, остается все не в силе, как мы уже видели, тот факт, что идеальная точка, именуемая субъектом, - точка, в которой загорается свет сознания и познания, лежит внутри непосредственного самобытия.