Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна

ModernLib.Net / Фэнтези / Фортунская Светлана / Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна - Чтение (стр. 11)
Автор: Фортунская Светлана
Жанр: Фэнтези

 

 


– И необходима какая-то учебная программа. Нужна система, научный подход. Ворон, ты ж у нас наимудрейший, неужели ты не понимаешь необходимости научного подхода в педагогике?

И все. Ворон заткнулся, хрипло каркнув нечто неразборчивое. Он погрустнел, и, когда чуть попозже я зашел в кабинет подготовиться к очередному уроку, Ворон изгнал меня и велел вплоть до его позволения в кабинет не входить.

– А что ж ты думал, – сказал мне Домовушка в ответ на мое недоумение по поводу странного поведения Ворона. – Ему таковой упрек, что он не по науке что-то делает, – нож острый. Боюсь, как бы у него снова дырпрессия не случилась… Оченно он мученически таковые упреки переносит.

Депрессия у Ворона не началась, но наутро он объявил мне, что до тех пор, пока он, Ворон, не составит требуемую Ладой учебную программу, я могу почитать себя свободным не только от занятий, но и от работы по изучению фантастики. Так сказать, в отпуске. Или, точнее, на каникулах – тем более что приближался Новый год, а там Рождество и Святки, так что каникулы у меня вполне законные. «Обусловленные», по выражению Ворона.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,

в которой превалируют эмоции

…Посчитай до двадцати пяти, Тэттикорэм, посчитай до двадцати пяти!..

Мистер Миглз

Как полагается всякому примерному ученику, уставшему от непомерной нагрузки, первые три дня своих неожиданных каникул я спал. Время от времени Домовушка будил меня, чтобы накормить чем-нибудь вкусненьким – точь-в-точь моя заботливейшая бабушка! – но даже и ел я, почти не просыпаясь. Сны мне снились вначале мерзопакостнейшие. В этих снах озверевшие дикие магионы гонялись за мной по всей квартире и за ее пределами, на службе у них состояла целая свора свирепых полицейских псов, целью жизни которых было выдрать у бедного кота клок шерсти, и, когда им это удавалась, блохастая бродячая кошка хихикала злорадно и обзывала меня нехорошими словами. Я просыпался в холодном поту, обнаруживал, что еще один клок шерсти у меня вылез и что покрывало подо мной сбилось в твердый и неудобный комок. Расправив покрывало, я засыпал опять, и погоня за мной начиналась снова. Теперь я отбивался от своих врагов заклинаниями, но дикие магионы не хотели становиться ручными, а полицейские псы (кажется, это были доберман-пинчеры) в результате заклинаний становились полицейскими – людьми – и хищно скалили зубы, запирая меня в тесную неудобную клетку, что очень нравилось моей давней врагине, бродячей кошке…

Наконец кошмары кончились. Сон, пришедший им на смену, я не запомнил, но пробудился после него с радостным чувством чего-то прекрасного и светлого. И с сильным чувством голода тоже.

Я спал на Бабушкиной кровати – той самой, на которой меня некогда превратили в кота. (На этой кровати иногда отдыхал Домовушка, в пору нахождения в своей гуманоидной ипостаси и если ему было лень перекидываться в таракана.) В первую же ночь моих каникул Лада изгнала меня из своей постели, потому что, по ее словам, я очень беспокойно вел себя – лягался, кусался и даже царапался. К тому же шерсть моя лезла клочьями – я линял.

Итак, я проснулся на Бабушкиной кровати. В зеркале шкафа отражалось синее-синее небо, по-особенному синее, я бы сказал. Я вспрыгнул на подоконник и выглянул в окно. Так и есть: молодой снежок, свежепросыпанный, ослепительно сверкал под лучами полуденного низкого – зима! – солнца. Наш Пес бегал по двору с несвойственной ему скоростью. Как щенок, он зарывался в небольшие сугробики и даже катался по снегу, что уж совсем не было на него похоже. Более того, в сидевшей на дереве черной птице я узнал Ворона.

Вот как он готовит для меня учебный план! Ай да трудяга!..

Но я тут же устыдился этой мысли. Все-таки он тоже – живое существо. Даже и преминистрам иногда нужен отдых.

Я вышел в коридор. Вкусно пахло тестом, ванилью и лимонной корочкой. До моего слуха донеслось странное металлическое лязганье и приглушенное недовольное кваканье Жаба. Я поспешил на кухню.

Молодая поросль на подоконнике разрослась довольно сильно, и хозяйственный Домовушка подрезал растрепанные ветки большими портняжными ножницами.

Жаб ворчал, что-де слишком много режешь, и что так поскубал, что ничего не оставил, и что осторожно, ты у Паука сейчас полдома отхватишь. Домовушка отвечал, что ничего страшного, что будет пуще расти и что дом Паука он трогать не будет, он осторожненько. Увидев меня, Домовушка бросил ножницы и быстренько налил мне сливочек.

– Полудничать еще не скоро, а ты проголодался, чай, – пояснил он. – Шутка ли – трое суток без просыпу, два раза только насилу тебя растолкал, накормить чтобы. Совсем тебя умаял наш Ворон Воронович!

Я, конечно, не отказался от угощения, даже и добавки попросил, а потом тоже отправился прогуляться. Домовушка, правда, покрутил головкой, сомневаясь – шерсть на мне торчала клочьями.

– Может, кожушок накинешь? – спросил он осторожно. – Как бы ты не застудился, голиком-то…

– Чего? – возмутился я. – Какой кожушок? Почему голиком?

– Да ты в зеркало глянь на себя – вон, вся шкура светится! Да и ребра наружу торчат, ни на палец жира не осталось. А коли под шкурой нету жира, то тут же и озябнешь. Надел бы кожушок, глянь, какой славный я тебе припас! – И Домовушка развернул что-то вроде попонки, связанной им из разноцветных остатков шерсти. Попонка была с четырьмя отверстиями для лап и шнуровкой на животе.

Я, конечно, решительно отказался и выскочил на улицу в том, в чем был, то есть в собственной, изрядно поредевшей шерсти. И пожалел, что погорячился.

Во-первых, Домовушка обиделся. Не очень обиделся, так, слегка, но все же – он старался, вязал для меня «кожушок», предвкушая, как тепло мне будет в этом его рукотворном чуде. А я так резко, так жестоко отказался от его подарка – обидно, право слово!

А во-вторых, я действительно сразу же замерз. Снежок, такой мягкий и пушистый при взгляде на него из окошка, на ощупь оказался мокрым и колючим. Ветра не было, но зато был мороз, и не какой-нибудь легонький морозец, а морозище градусов пятнадцать. Теперь мне стало понятно, что не только от радости Пес носился по двору с такой скоростью, нет, не только.

Я тоже пробежался туда-сюда для порядка, а не потому, что мне этого хотелось. Хотелось мне домой, и всякая мысль о прогулке теперь казалась смешной и вздорной. Я даже разозлился на себя – надо же! Погулять ему захотелось! Обидел доброе существо, замерз как цуцик, да еще и простуду недолго схватить – а ведь не котенок, не ребенок, взрослый человек, то есть кот! Я уже направился к двери в парадную, как вдруг знакомый (и ненавистный) голос раздался за моей спиной:

– Какая встреча! А я уж думала, ты давно покинул наши места!

Я обернулся и нос к носу столкнулся с давней моей противницей, героиней кошмарных снов и кровожадных мечтаний – кошкой-бродяжкой. Сразу же признаюсь в мачодушном и недостойном чувстве – я был очень рад в тот миг, что обидел Домовушку и не надел его кожушок. Только представьте себе, что бы я услышал, если бы сейчас был в разноцветной попонке, как какой-нибудь жалкий пинчер!

Но кошка продолжала сочувственным тоном:

– Боже мой, да что с тобой? Ты совсем облез! Стригущий лишай, да? Могу посоветовать…

– Нет! – рявкнул я. – Это не лишай! И не надо мне твоих советов!

– Ну как знаешь, – сухо произнесла она. – Я только хотела тебе помочь. Стригущий лишай – очень серьезная вещь, можно и совсем без шерсти остаться.

Она обошла вокруг меня, покрутила хвостом в задумчивости и присела на порожке подъезда. Теперь, для того чтобы вернуться домой, мне надо было протискиваться мимо нее, что мне совсем не улыбалось.

– Говорят, ты живешь в пятьдесят второй, – сказала она, бросив на меня искоса любопытствующий взгляд. – И как там? Кормят?

Я молчал, решив ни в коем случае не вступать с ней в разговор.

– Я вижу, что не очень, – сказала она, поняв, что ответа ей от меня не дождаться. – Если это у тебя не лишай, то, значит, сказывается отсутствие белковой пищи.

– Линька это! – не выдержал я. – Обыкновенная линька!

– Я же говорю – отсутствие белковой пищи, – невозмутимо продолжала она. – Линька зимой бывает только тогда, когда мяса не дают. Что, жадные твои хозяева? О них вообще такое рассказывают!.. Такое!..

Она снова подождала ответа, но я молчал.

– Не так давно – осенью – милиционер в эту квартиру зашел и оттуда уже не вышел… Что с ним сталось, можешь ты мне рассказать?

Я взвыл:

– Нет! И оставь меня в покое! Неужели ты не поняла еще, что я не желаю иметь с тобой никаких дел! И разговаривать с тобой не желаю!

– Хам, – отозвалась она невозмутимо. – Как был хамом, так и остался. Только раньше ты был красивый хам, а теперь облезлый. Постыдился бы в таком виде появляться в обществе, нудист несчастный!..

Это меня доконало. Как ни сдерживал я свои низменные побуждения, убеждая себя, что драться с женщиной, пусть даже и кошачьей породы, гнусно и недостойно, после ее слов тормоза мои отказали, я размахнулся, чтобы хорошенько наподдать ей, но ее реакция была куда лучше моей. Она в мгновение ока отскочила на порядочное расстояние и оттуда продолжала дразниться всякими умными словами, как то: «мазохист», «нудист», «импотент» и даже «эксгибиционист».

Я прошествовал мимо нее с гордым видом, стараясь не показать, что ее слова доходят до моего слуха.

Радостное и светлое чувство, посетившее меня при пробуждении, было безнадежно испорчено. Знаете, бывают такие неудачные дни, когда все твои начинания, все твои – самые добрые – побуждения оказываются испаскужены, изгажены, причем чаще всего – тобой же, твоим нежеланием вовремя подумать, вовремя принять какие-то меры предосторожности, вовремя оглянуться или промолчать, наконец!..

В довершение этих неприятностей мне долго не открывали дверь, а когда наконец открыли, я был удивлен и еще больше раздосадован. Жаб, ругательски ругая меня, Домовушку, Ладу и всю эту нехорошую жизнь, сполз с подоконника, подтащил к двери скамеечку (потому что с пола ему было не дотянуться до замков) и отпер мне.

– А где Домовушка? – спросил я.

– Где-где – сидит под потолком тараканом!.. – сказал Жаб раздраженно. И хрипло прошептал: – Очень он на тебя обиделся, Кот. Пока ты с устатку дрых, он глаз не сомкнул, этот самый кожух тебе вязал и все приговаривал, как тебе тепло будет, и как ты порадуешься, и как согреешься… А ты отказался… То есть я тебя понимаю, в эдаком выйти на двор – лучше повеситься, но все ж таки…

Мне стало совсем паршиво.

– Домовушка! – позвал я.

Он не отзывался. Я внимательно оглядел потолок. Домовушка, принимая свою вторую (вернее, основную) форму, становился очень большим тараканом, и обычно, в какую бы щель он ни залез, усы его торчали наружу, выдавая его местопребывание. Но сейчас усов я не заметил. Может быть, оттого, что на глаза мне навернулись слезы раскаяния.

– Домовушечка! – взревел я. – Прости меня, подлеца! Я больше не буду!..

…Честно говоря, так, как я рыдал в этот день, я не рыдал со счастливых младенческих лет, когда меня обижал и ломал мои игрушки соседский Вовка.

Я захлебывался плачем. Я истекал слезами и соплями. Я кашлял, рыдая, и икал, кашляя. Короче говоря, со мной случилась истерика.

Конечно, Домовушка не смог усидеть на месте. Он вернулся в привычное состояние лохматого-волосатого в ветхой телогрейке. Он поил меня водичкой, что сделать было трудно, потому что коты не умеют пить – рот у них для этого не приспособлен, коты только лакают. Поэтому насильственная попытка влить мне в рот воду закончилась новыми судорогами и приступом жесточайшего кашля. Домовушка плакал вместе со мной, но его плач не был таким душераздирающим, Домовушка просто проливал слезы и уговаривал меня успокоиться. И обещал, что не будет на меня сердиться. И что я хороший кот, то есть человек, и что он все понимает, и ежели я не хочу носить кожушок, то и ну его (кожушок то есть) в болото, он (то есть Домовушка) собственноручно распустит кожушок и свяжет из этих ниток носки для Лады.

Я же, захлебываясь и кашляя, потому что из глаз, из носа и даже из глотки моей непрерывно извергалась штага, говорил, что нет, Домовушечка, что я буду, буду носить кожушок, что я – неблагодарная скотина, и что я это только сейчас понял, и что меня никто не любит, кроме него, Домовушечки, а я это не ценил, но теперь понял свою ошибку – нет! Преступление! Потому что это преступление – не ценить то обстоятельство, что ты любим! Я понял, и раскаиваюсь, и всегда буду слушаться Домовушечку, и ценить его, и уважать, и, конечно, любить…

В общем, сцена получилась очень сопливая.

Вернувшийся с прогулки Ворон некоторое время наблюдал за нами с брезгливым интересом, потом хрипло прокаркал, что это у меня обычная реакция на психологическую перегрузку и что Лада была, как всегда, права, когда настаивала на строгом режиме и сокращении, вернее, дозировке учебных часов. Домовушка сердито посмотрел на Ворона, сказал ему, чтобы летел к себе в кабинет, потому как все, что случилось, случилось по его, Ворона, вине. («Все через тебя, птица ты беспощадная, меры не знающая, Коток-то наш слабенький, так ведь ему и надорваться недолго, так что лети-ка ты, наимудрейший, к себе и не тревожь наши раны. А то как бы тебе не досталось».) Ворон пожал плечами, то есть крыльями, и удалился. А мы с Домовушкой, вконец примиренные, обнялись, поцеловались и еще немного поплакали. Теперь уже спокойно поплакали, без истерик. И надо вам сказать, что слезы эти принесли мне неимоверное облегчение. Я словно испытал моральное, нравственное очищение. И теперь, чистенький, я всех любил, всех, без исключения, в нашей квартире и за ее пределами, даже мою врагиню, кошку-бродяжку. И раскаивался в том, что прежде думал о ком-либо плохо, с раздражением и осуждением. Даже нездоровое с изрядной примесью злорадства любопытство Жаба не злило меня сейчас – я понимал, как мало у него иных развлечений, ведь он, Жаб, лишен многих и многих удовольствий, не только человеческих, но и доступных мне, коту. Он не мог, как я, выходить на прогулку, когда ему захочется, ему не чесали (из опасения повредить нежную кожу) спинку и шейку, ел он то, что дают, и не мог, как я, иногда разнообразить свой стол… А то, что чужие переживания вызывали у него нездоровый интерес – ну что же, он не виноват, ему просто не хватало интеллекта, чтобы развлекаться как-то иначе. Чтением книг, например.

С прогулки пришел Пес. И его, нашего Пса, верного друга и защитника Лады, любил я тогда и понимал, как никогда прежде, всю глубину его неразделенной любви и весь смысл его бескорыстного служения даме своего собачьего сердца… Да, я любил его в тот момент, но, как выяснилось чуть позже, я несколько погорячился То есть возлюбил его преждевременно.

Не успела Лада прийти с работы, как Пес настучал на нас с Домовушкой. И не только (и даже не столько) на нас, сколько на бродячую кошку, которая, по его словам, одна только и была виновата в моей истерике.

Лада, с ее горячим нравом и привычкой немедленно реагировать на всякого рода неприятности и рубить сплеча при решении любых проблем, если эти проблемы не были связаны с ней лично, призвала меня пред свои светлые очи.

– Что я слышу, Кот! – воскликнула она, снимая курточку и шапочку (Пес наябедничал так скоропалительно, что она даже раздеться не успела). – Что мне рассказывают? Тебя, оказывается, обижают в нашем дворе? Тебя не любят? Почему ты мне ничего не говорил?

– Потому что это мое дело, – пробурчал я. – Потому что я не имею привычки жаловаться. Потому что я справлюсь сам…

– Если эта твоя проблема нарушает мир и спокойствие в нашей семье, она не только твоя, она наша общая…

– При чем тут наша семья? Со своими кошками я как-нибудь сам разберусь…

– Со своими? – удивленно подняла с недавних пор подщипанные бровки Лада. – А я так поняла, что эта кошка – твой враг. Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление…

– У тебя! – фыркнул я. – Это у Пса сложилось такое впечатление! Уж кому-кому, а ему я не позволю совать свой длинный нос в мои дела!

И я решительно вышел из комнаты. Я распушил хвост и усы. Надулся, как индюк. Я кипел, как переполненный чайник. Чаша гнева – вот что представлял я из себя в тот миг, когда, разъяренный и взбешенный, влетел в кухню в поисках Пса.

Я забыл о его огромных зубах, о том, что стоит ему только раз раскрыть пасть, и от меня останется мокрое место и клок черной шерсти, что не мне, с моими силенками, лезть в драку с этим Голиафом…

Пса в кухне не оказалось. Пес принимал ванну. Но тогда я об этом не знал.

– Где он? – зашипел я. – Где этот шелудивый стукач? Где это паршивое отродье? Я разорву его на кусочки. Мелкие…

Но в этот момент все случившееся сегодняшним днем прокрутилось в моем сознании. Я вспомнил приятное пробуждение, и как сгоряча обидел Домовушку, и как низко готов был пасть, когда собирался ударить кошку, и как приятно было раскаяние, и как я любил всех, в том числе и этого предателя, и как я дал себе слово ничего и никогда не делать сгоряча.

И успокоился.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,

в которой Лада примеряет платье

А в драгих портах чаду и цены нет!..

Повесть о Горе-Злосчастии

Утро следующего дня началось с переполоха.

Домовушка обнаружил вдруг, что до Нового года осталось только три дня – со всеми моими проблемами он совсем позабыл о течении времени.

Подсчитав имевшуюся в кошельке наличность, Домовушка погрузился в сложные вычисления, что из деликатесов и дефицита мы можем себе позволить. Поэтому манная каша, предназначавшаяся на завтрак, пригорела. Зато Лада, поев вместо каши вчерашнего пирога с вареньем, получила перед уходом на работу длинный список, в котором было указано, что, по какой цене и в каких количествах она должна приобрести. Список был накорябан тупым химическим карандашом, который Домовушка слюнявил так усердно, что у него были синие не только рот, усы и борода, но и шерсть на лбу и на остроконечных ушках.

Я, конечно, полюбопытствовал и через его плечо заглянул в список. И удивился: на первом почетном месте кривыми печатными буквами (слишком большими, пляшущими и не помещающимися в строке) начертано было без соблюдения правил грамматики: «вино шампань одн бут».

– Как это понимать? – не выдержал я.

– Празднество же, – пояснил Домовушка торжественно, – шампани надобно для порядку и торжественности.

– А разве спиртное можно?

– Нужно, а как же! В давние годы я бражку варил, бывало, или же медовуху, однако же Бабушка мне воспретила строго-настрого, законом-де не дозволяется. Потому мы к празднествам завсегда шампань приобретаем.

– Так никто бы не знал – разве ж у нас кто-то бывает? Варили бы себе медовуху и дальше.

– Не, – помотал головкой Домовушка. – Ежели законом возбранено, значит, невозможно. Мы, обыватели, закону послушные, нарушать не могём.

Кроме шампанского в списке значились апельсины в количестве двух килограммов, мандарины (один килограмм), лимоны (пять штук), гранат (одна штука), орехи грецкие (сотня), орехи лесные чищеные (один стакан), лимонад разный (пять бутылок), конфеты шоколадные «Ананасные» и «Трюфели» (по сто граммов), карамель разная (один килограмм) и зелень свежая (укроп, петрушка, зеленый лук и редис).

– Редис – это я себя побаловать, – объяснил мне покаянно Домовушка. – Люблю сей овощ безмерно. Редька, белая ли, черная – тоже великая вещь, особенно с постным маслом, с зеленым лучком… Однако же противу сладости редисовой ей – никуда.

Замечу в скобках – это в первый раз Домовушка выказал слабость к какой-либо еде. Обычно он себя не баловал ничем, кроме чая с конфеткой (карамелькой «Взлетной»).

Я выразил удивление также и по поводу того, что в этом списке не была указана елка.

– Новый год все ж таки, – мурлыкнул я. – Без елки как-то не то. Шарики там разноцветные, бусики-гирляндочки, запах хвои…

– А елку нам приобретать не надобно, – сказал Домовушка и покивал в подтверждение своих слов. – Елочка у нас и так есть, на диво пушиста, на диво зелена. Живая. В шкапу держим. Вечером и нарядим.

Но до вечера надо было еще дожить. Я сомневался, что нам это удастся. Потому что Домовушка назначил уборку. Генеральную. В ответ на мое недоумение, что, мол, у нас убирать, у нас и так чисто, Домовушка завопил, заохал и забегал по квартире, указывая на всякого рода непорядок. И ручки дверные не были начищены должным образом, и книги запылились, и окна загрязнились до безобразия, не говоря уже о витринках в стенке румынского производства, а также о зеркалах в коридоре. И паркет надобно было натереть воском, и посуду перемыть, и прочая, прочая, прочая… Я не стал спорить. Я давно уже – еще с детских лет – усвоил, что в споры с хозяйками (а ведь Домовушка был хозяйкой в нашей квартире) по поводу уборки и стирки проще не ввязываться. В лучшем случае тебя заставят мыть полы (или выкручивать белье). В худшем…

Но судите сами: и при моем невстревании в спор Домовушка быстренько вручил мне тряпку, даже две тряпки, притащил в комнату тазик с горячей мыльной водой, предварительно постелив на пол клееночку, потом поставил рядом ведро с чистой и прохладной водой и велел достать из стенки весь хрусталь, вымыть его мыльной водицей, ополоснуть водицею чистою, а после натереть до блеска – «чтобы люстра многажды отразилась» – и расставить по местам, эти места тоже загодя вымыв. Я с тоской оглядел все эти вазочки, рюмочки бокальчики и бокалища и попытался напомнить Домовушке, что у меня каникулы и что я должен отдыхать и набираться сил. Моя попытка не удалась: Домовушка отмахнулся лапкой и умчался задавать работу Псу, прокричав мне из коридора, что-де смена занятий действует благотворно и что ручной труд после умственного пойдет мне только на пользу.

И я занялся ручным трудом. Еще раз повторю: с хозяйками спорить бесполезно. Единственный выход из создавшейся ситуации – сделать все побыстрее, а там, ежели и найдутся какие-никакие огрехи, все равно никто не заметит.

Однако я был слишком, чересчур оптимистичен. Я уже заканчивал расставлять хрусталь по полочкам, когда Домовушка с пылесосом в изрядно запыленных лапках влетел в комнату. Он ойкнул, как будто у него что-то вдруг заболело, кинулся к мебельной стенке, и все хрустальные предметы полетели обратно в миску с мыльной водой.

– Ты что ж это, Кот? – вопил он, устраивая в миске пенную бурю. – Ты почему ж это сачкуешь? Кто ж тебя учил таким вот макаром хрусталя-то мыть? Да нечистые на место водружать? Не дело, Кот, не дело, я тебя в пример другим ставлю, а ты эдак-то вот от работы отлыниваешь!

– Я не отлыниваю! – возмутился я. – Они же чистые были!..

Конечно же пришлось все перемыть и перетереть, теперь уже на совесть. Домовушка помогал мне по мере возможности, то и дело отлучаясь в другие помещения квартиры, чтобы проследить, как выполняются его указания, и подсобить в случае необходимости. Надобность в этом возникала ежеминутно: то Пес из-за своих огромных размеров не мог вписаться в пространство между кроватью и дверью (он натирал полы, разъезжая на привязанных к лапам щетках); то Жаба надо было переместить от уже начищенной дверной ручки в кухне к еще неначищенной в коридоре; то Ворон, вместо того чтобы протирать книги тряпочкой (от пыли) и расставлять их по полкам в нужном порядке, совал в какую-нибудь из книжек свой клюв и забывал обо всем на свете; то стеклоочиститель универсальный, похожий на многоножку, добегал до оконной рамы и надсадно гудел, требуя пересадить его на следующее стекло, или же тихо пищал, оповещая о необходимости подзарядки…

Как вы уже могли заметить, Домовушка задействовал почти всех, кроме Рыба – поскольку того нельзя было задействовать по причине отсутствия у него рук и абсолютной нетранспортабельности; Петуха же, который не желал понимать, что от него требовалось, предоставили Пауку в качестве транспортного средства. Паук сидел у Петуха на голове и протирал листочки дуба от пыли. Покончив с порослью на кухонном подоконнике, он отправился в другие помещения – Лада в последнее время вдруг воспылала любовью к комнатным растениям и натащила дюжину, если не больше, горшков со всякого рода цветами: геранью, фиалками, кактусами, фикусами и прочей непонятной флорой. Пауку доставляло удовольствие ухаживать за всеми этими представителями растительного царства, рыхлить землю, удалять сухие или желтые листочки; только вот поливать цветы он не мог, и ему никак не удавалось обучить этому тонкому искусству Петуха – тот либо выливал слишком много воды, либо лил ее прямо на листья, вместо того чтобы осторожно полить корешки, либо делал неправильно что-нибудь еще, после чего Паук со стоном звал Домовушку, чтобы исправить содеянное неразумной птицей. Поэтому в последнее время Паук стал много есть (молочных каш в основном) и пил соки, морковный и свекольный – чтобы, как он говорил, поскорее вырасти до нормальных размеров и быть в состоянии удерживать леечку с водой в своих волосатых лапках. Несколько месяцев назад я пришел бы в ужас от такого его желания – наш Паук, размером с кофейное блюдце, и так казался мне слишком большим. Но теперь, познакомившись с ним поближе я перестал находить его страшным, более того – он стал мне симпатичен, и я напрочь забывал о его мохнатых лапах и животе, о его ужасных смертоносных жвалах и прочих признаках паучьей природы.

Но я отвлекся. Итак, Домовушка на какое-то время уединился со мной в комнате Лады – мне пришлось подождать, пока Паук закончит обтирать листья молоденького фикуса и направит своего ездового Петуха в кабинет, чтобы заняться геранями. Когда дверь за ними закрылась, я завел разговор с Домовушкой – со вчерашнего дня я пытался улучить минутку, чтобы пожаловаться ему на Пса. Простить-то я Пса простил, однако же что-то неправильное было в том, что твой нравственный подвиг никто не оценил и не похвалил. Домовушка со мной не согласился – я имею в виду, не согласился с моей оценкой поведения Пса.

– Что ябедничает наш Пес – этого нет. Рассказывает Ладе, конечно, обо всем произошедшем, однако должна же она в известности быть…

– Нет! – воскликнул я. – Ты никогда меня не убедишь, что Ладе необходимо было докладывать о съеденной нами курице и обо всех перепалках – беззлобных и никого не задевающих, заметь! – на кухне, и уж тем более о моих взаимоотношениях с кошками. Вот это уже называется вмешательством в мою личную жизнь!..

– Да прости ты его, – примиряюще произнес Домовушка, рассматривая только что протертый им бокал на предмет многократного отражения в хрустальных гранях зажженной по случаю пасмурного дня люстры. – Малое дитятко еще, несмышленое…

– Как это?!.. – Я едва не захлебнулся от возмущения. – Он, такой огромный, такой свирепый, ничего себе – малое дитятко!

– Щенок еще совсем, то есть ребятенок, – энергично кивнул головкой Домовушка и подышал на незаметное Мне пятнышко на хрустальном боку бокала. – Почитай, в классе пятом его это… трасварнули. Ему бы еще в горелки бегать да с удилищем на речке сиживать, а на него такая сразу честь взвалилась – Ладу оберегать. Вот и ищет, как бы еще лучше службу свою справить. А отрок же еще беспортошный, как по прежнему бы времени…

Я задумался. И вспомнил: давным-давно, когда я только-только стал котом, Ворон говорил мне, что после венчания Лады все мы возвратимся в то состояние, в каком были на момент трансформирования. Сколько бы лет ни провели мы в этих своих звериных (птичьих и т. д.) шкурах и перьях. То есть Псу по-прежнему двенадцать, а мне – сколько же мне было в тот прекрасный майский день? Я не помнил точно, но что-то около двадцати. Будем считать, что мне было двадцать. Значит, если Лада не выйдет замуж в ближайшие лет эдак тридцать-сорок, мои ровесники успеют состариться, обзавестись внуками, а я по-прежнему буду молод и красив?

Мысль эта мне понравилась. Это же почти бессмертие – то есть умирать когда-нибудь все равно придется, но столь долгая молодость плюс к ней мои вновь прорезавшиеся способности к магии, которые, скорее всего, исчезнут после моего возвращения в человеческий облик – право, я был очень счастлив тогда, что меня превратили в кота. И уж конечно я вовсе не хотел становиться человеком.

В этих размышлениях я незаметно покончил с порученной мне работой, и даже привередливый Домовушка, чуть ли не обнюхав каждую рюмочку (впрочем, скорее всего, именно обнюхав – потому как иначе он мог находить совершенно невидимую глазу грязь, кроме как по запаху), остался доволен моими усилиями. И в качестве поощрительного приза приставил меня к стеклоочистительному механизму, который уже довел до блеска оконные стекла. Теперь нужно было вычистить стекла витринок в стенке и заняться зеркалами в коридоре. Машинка бегала по зеркальному стеклу, я следил за ней, чтобы вовремя подхватить ее и перенести на следующее зеркало, и раздумывал. Поймите меня правильно – я желал Ладе всего наилучшего: выйти замуж, воссоединиться с родителями, получить статус законной правительницы Светелграда и всего княжества, но – пусть я эгоист и себялюбец! – но почему этому не произойти попозже? Когда я достаточно овладею магией. Ведь если Лада за почти сто лет повзрослела лет на двадцать, то ее тридцать наступят лет эдак через пятьдесят. Вполне приемлемый срок. И возраст для замужества тоже подходящий. Достаточно зрелый, чтобы не увлечься первым встречным, и в то же время еще и хороша, и красива, и молода. Нет, положительно надо убедить Ладу погодить с замужеством. Стоит ли спешить вступать в брак неизвестно с кем! Я очень сомневался в достоинствах суженого Лады, хотя Домовушка и убеждал меня, что суженым ее может стать только истинный витязь, умный, хороший и честный добрый молодец, отважный воитель. Знаю я этих современных воителей – драчуны-каратисты с криками «кия-а!», Ван Даммы-любители, сначала лезут в драку, а потом думают, стоило ли. Ничего хорошего с таким Ладу не ждет. Книжек они не читают, кино не смотрят – им некогда, они совершенствуют свое тело и берегут свое здоровье. Не пьют, не курят, не едят острого и соленого… И вообще они – очень тоскливые люди.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25