Кулак Аллаха

Испытания на территории Ирака исключались, это было бы настоящим безумием. Несколькими месяцами раньше можно было бы отправить корабль на юг Индийского океана, оставить его там и на нем взорвать бомбу. Теперь такая возможность тоже исключалась, потому что все порты Ирака были надежно блокированы. Конечно, всегда можно пригласить комиссию из венского Международного агентства по атомной энергии и доказать им, что иракская атомная бомба – не плод горячечного бреда. В конце концов, последние десять лет эксперты из МАГАТЭ приезжали в Ирак чуть ли не каждый год; до сих пор их постоянно обманывали. Если они собственными глазами увидят бомбу, если они с помощью своих приборов убедятся, что это настоящее ядерное оружие, им ничего не останется, как проглотить обиду, раскаяться в своем легковерии и признать правду.

Тем не менее, Рахмани только что слышал, что раис запретил обращаться в МАГАТЭ. Почему? Потому что это была ложь? Или потому что раис задумал что-то другое? И что самое главное, какая роль во всем этом отводилась ему, Хассану Рахмани?

Долгие месяцы Рахмани рассчитывал на то, что Саддам Хуссейн слепо ввяжется в войну, в которой не сможет победить; теперь эта цель почти достигнута. Но Рахмани надеялся и на то, что поражение Ирака в конце концов приведет к падению режима раиса и к созданию такого правительства, которое будут поддерживать американцы и в котором найдется очень высокое место и для него, Рахмани. Теперь все изменилось. Рахмани понял, что ему нужно время, чтобы все тщательно обдумать, чтобы найти способ, как лучше всего сыграть этой поразительной новой картой.

В тот же день вечером, как только стемнело, на стене за халдейско-христианским храмом святого Иосифа появился условный знак. Нанесенный мелом, он напоминал опрокинутую цифру восемь.

Теперь багдадцы жили в постоянном страхе. Иракское радио не замолкало ни на минуту, извергая потоки пропаганды, которую многие иракцы принимали за чистую монету. Но немало иракцев тайком слушали и передачи Би-би-си, подготовленные в Лондоне и транслировавшиеся на арабском языке с Кипра; они понимали, что бени Наджи говорят правду. Приближалась война.

В городе ходили слухи, что американцы начнут с массированной «ковровой бомбардировки» Багдада, которая приведет к бесчисленным жертвам среди мирного населения. Источником таких слухов был президентский дворец.

Правители Ирака не только распускали слухи о готовящемся американцами массированном бомбовом ударе, но и действительно не стали бы возражать против такого начала войны. Хуссейн и его окружение рассчитывали, что массовые жертвы среди гражданского населения Ирака вызовут энергичные протесты во всем мире и в конце концов под давлением общественного мнения американцы будут вынуждены уйти. Именно по этой причине иностранным корреспондентам еще дозволялось жить в отеле «Рашид»; их даже уговаривали остаться там до начала военных действий. Были подготовлены специальные гиды, в обязанности которых входило помогать иностранным телеоператорам в мгновение ока добираться до ужасающих сцен геноцида – как только таковые появятся в Багдаде.

Дальновидные расчеты иракских политиков почему-то не разделялись жителями Багдада. Многие уже покинули насиженные места: иностранные рабочие и специалисты бежали к иорданской границе и там пополняли и без того переполненные лагеря беженцев из Кувейта, существовавшие уже пять месяцев, а иракцы искали спасения в деревнях.

Не говоря уж об иракцах, никто из миллионов американцев и европейцев, в те дни не сводивших глаз с телевизионных экранов, не имел ни малейшего представления об истинном уровне военной техники, которой распоряжался обосновавшийся в Эр-Рияде мрачноватый Чак Хорнер. Тогда никто не мог предвидеть, что подавляющее большинство целей для бомбовых ударов будет выбрано из богатейшего ассортимента спутниковых аэрофотоснимков и уничтожено бомбами с лазерным наведением на цель, которые чрезвычайно редко поражают то, на что они не были направлены.

Жители Багдада, до которых на базарах и рынках доходила-таки правда, передававшаяся Би-би-си, твердо знали одно: если считать от полуночи 12 января, то ровно через четыре дня истечет последний срок вывода иракских войск из Кувейта. После этого налетят американские самолеты. Город жил тревожным ожиданием. На своем стареньком велосипеде Майк Мартин медленно выехал с улицы Шурджа и обогнул церковь. Он заметил меловую отметку на стене и, не останавливаясь, покатил дальше. В конце переулка он слез с велосипеда и несколько минут поправлял цепь, время от времени осматриваясь, не дадут ли знать о себе те, кто, возможно, преследует его.

Никого. Из подъездов не доносилось шуршания ботинок переминавшихся с ноги на ногу агентов секретной полиции, над крышами не появилась ничья голова. Мартин медленно покатил назад, на ходу мокрой тряпкой стер условный знак и уехал.

Опрокинутая цифра восемь означала, что сообщение ждет его за шатающимся кирпичом в старой стене недалеко от улицы абу Навас. Эта стена стояла чуть ниже по течению Тигра, меньше чем в полумиле от церкви.

Здесь, на набережной Тигра, он когда-то играл с Хассаном Рахмани и Абделькаримом Бадри. Здесь над горячими угольями верблюжьей колючки уличные торговцы готовили из самых нежных частей речного сазана вкуснейшее блюдо и предлагали его прохожим.

Теперь лавки и чайные были наглухо закрыты, а по набережной гуляли лишь несколько человек. Тишина была наруку Мартину. В самом начале улицы Абу Навас он заметил патруль секретной полиции в гражданской одежде; полицейские не обратили внимания на феллаха, неторопливо катившего на велосипеде по поручению своего хозяина. Появление патруля даже обрадовало Мартина. Хотя полицейские из Амн-аль-Амма славились своей топорной работой, но если бы они захотели устроить засаду у тайника, даже они не стали бы стоять у всех на виду посреди улицы. Они попытались бы сделать что-то хоть немного более скрытное.

Письмо оказалось на месте. Через секунду кирпич занял свое прежнее место, а сложенный в несколько раз листок бумаги – в поясе трусов Мартина. Еще через несколько минут по мосту Ахрар Майк пересек Тигр, миновал Рисафу, потом Карг и благополучно приехал на виллу советского дипломата в Мансуре.

За девять недель жизнь на вилле вошла в свою колею. Русская кухарка и ее муж хорошо относились к Мартину, а он даже научился кое-как изъясняться на их языке. Каждый день Мартин отправлялся в город за свежими продуктами, по дороге осматривая все места для меловых отметок и при необходимости заглядывая в тайники. Он передал Иерихону, которого так ни разу и не видел, четырнадцать писем и получил от него пятнадцать сообщений.

Восемь раз его останавливал патруль секретной полиции, но каждый раз полицейские, увидев перед собой безропотного нищего феллаха с его видавшим виды велосипедом, с корзиной, полной овощей, фруктов, кофе, специй и бакалейных товаров, и прочитав официальное письмо дипломатической миссии, тут же отпускали его.

Мартин, конечно, не знал о составлявшихся в Эр-Рияде и постоянно уточнявшихся стратегических планах союзников. Его задача заключалась в том, чтобы прослушать запись очередной передачи из Эр-Рияда, перевести все вопросы Иерихону на арабский, положить записку в тайник, а потом прочесть ответы Иерихона и передать их по радио Саймону Паксману.

Будучи профессиональным солдатом, Мартин догадывался, что для командования вооруженными силами коалиции, готовившегося к наступлению на Ирак, политическая и военная информация Иерихона должна быть поистине бесценной.

Ночи в Багдаде стали холодными, и для обогрева своей лачуги Мартин обзавелся парафиновой печкой, а вместо свечей он пользовался теперь керосиновой лампой. Из купленной им на рынке мешковины он сделал плотные занавески на все окна. О приближении нежданного гостя Мартин всегда узнавал по хрусту гравия под ногами.

Вернувшись в свою теплую хижину, Мартин закрыл дверь на засов, убедился, что занавески прикрывают каждый квадратный дюйм окон, зажег керосиновую лампу и прочел только что взятое из тайника сообщение Иерихона. Оно было короче обычного, но его содержание потрясло Мартина. Он даже усомнился, правильно ли все понял, и перечитал еще раз, потом пробормотал: «Боже праведный», приподнял несколько каменных плит пола и извлек из тайника магнитофон.

Во избежание недоразумений он медленно и четко продиктовал сообщение Иерихона дважды по-арабски и дважды по-английски и ускорил запись, сократив пятиминутную передачу до полуторасекундного пакетного сигнала.

Майк Мартин передал сообщение Иерихона в двадцать минут первого.

Саймон Паксман знал, что этой ночью «окно» для передачи из Багдада открыто от пятнадцати до тридцати минут первого, поэтому он не торопился ложиться спать. Сообщение было принято, когда Саймон коротал время, играя с одним из радистов в карты. Из комнаты связи выбежал второй радист.

– Саймон, вам лучше послушать самому.., и поскорей, – сказал он.

Хотя бригада Сенчери-хауса в Эр-Рияде насчитывала несколько десятков человек, связь с Иерихоном считалась настолько важной и секретной, что в ее детали были посвящены только Паксман, шеф местного бюро Джулиан Грей и два радиста. Три комнаты, в которых работали эти четверо, по сути дела были изолированы от всех других помещений виллы.

В комнате связи, которая прежде была обычной спальней, Саймон Паксман внимательно прислушивался к знакомому голосу, звучавшему с пленки большого магнитофона. Мартин сначала дважды слово в слово прочел сообщение Иерихона по-арабски, потом тоже дважды – в своем переводе на английский.

Паксман почувствовал, как у него по спине пробежал холодок. Получалось, что они в чем-то просчитались, и очень серьезно просчитались. По их данным того, что он услышал, никак не могло быть. Два радиста молча стояли рядом.

– Это он? – требовательно спросил Паксман, как только магнитофон умолк. Первой мыслью было, что Мартина схватили и сообщение на самом деле передал иракский агент, выдающий себя за Мартина.

– Он, я проверил по осциллографу. Я совершенно уверен, что это он.

Голос каждого человека имеет характерные тон и ритм, в нем специфически чередуются высокие и низкие звуки, понижение и повышение громкости. Эти характеристики можно записать и изобразить на экране осциллографа в виде сложного графика, напоминающего электрокардиограмму.

Голос одного человека всегда будет отличаться от голоса другого, как бы тот ни старался подражать первому. Перед отправной в Багдад голос Майка Мартина несколько раз записали на таком приборе, а потом после каждой передачи из Багдада сравнивали с оригиналом, учитывая эффекты замедления и ускорения записи, возможные искажения в процессе магнитофонной записи или передачи по каналам спутниковой связи.

И на этот раз голос из Багдада сравнили с записанным голосом Мартина. Сомнений не было: это говорил Мартин и никто другой.

Потом у Паксмана мелькнула мысль, что Мартина могли схватить и пытками заставить работать на иракцев; тогда это сообщение могло быть передано под контролем иракских спецслужб. Паксман тут же отверг такое объяснение как чрезвычайно маловероятное.

Во-первых, они заранее договорились об условных знаках – словах, паузах, колебаниях, покашливании, – которые предупредили бы тех, кто принял сообщение в Эр-Рияде, что Мартин передал его не по своей воле. Во-вторых, предыдущее сообщение Мартина было получено всего лишь три дня назад.

Спору нет, иракская секретная полиция не любит миндальничать, но оперативностью она не отличалась никогда. А Мартина не так просто сломить. Если бы его так быстро «сломали» и заставили работать на Ирак, то после пыток он был бы уже развалиной, в нем бы едва теплилась жизнь, а это сказалось бы на его голосе.

Следовательно, у Мартина было все в порядке, а переданное им сообщение он действительно только что получил от Иерихона. И все равно в этом уравнении оставалось слишком много неизвестных. Иерихон мог сказать правду, но мог ошибаться или даже лгать.

– Позовите Джулиана, – приказал Паксман одному из радистов.

Пока радист будил шефа саудовского бюро Сенчери-хауса, который спал наверху, Паксман по линии спецсвязи позвонил своему американскому коллеге Чипу Барберу.

– Чип, приезжайте сюда. И лучше поторопитесь, – сказал он.

С Барбера сон как рукой сняло. Что-то в тоне английского коллеги подсказало ему, что сейчас не время для ленивых сонных пререканий.

– Какие-нибудь сложности, старина?

– Похоже, что так, – согласился Паксман.

Барбер натянул свитер и брюки прямо на пижаму и уже через тридцать минут, в час ночи, был на другом конце города, в местной штаб-квартире Сенчери-хауса. К тому времени у Паксмана был уже отпечатан на двух языках текст сообщения. Оба радиста, проработавшие на Среднем Востоке не один год и хорошо знавшие арабский, подтвердили, что перевод Мартина точен.

– Он шутит, должно быть, – пробормотал Барбер, прослушав запись сообщения.

Паксман показал результаты своих проверок подлинности голоса Мартина.

– Послушайте, Саймон, пока что Иерихон всего лишь сообщает, будто бы он слышал, как сегодня утром – простите, вчера утром – Саддам сказал, что у него есть атомная бомба. Но ведь не исключено, что Саддам врал. Для него соврать ничего не стоит, Впрочем, такие проблемы решались не в Эр-Рияде. Местные бюро ЦРУ и Интеллидженс сервис могли передавать своим генералам полученную от Иерихона тактическую и даже стратегическую информацию военного характера, но политические вопросы решались в Вашингтоне и Лондоне. Барбер бросил взгляд на часы. В Вашингтоне было семь вечера.

– Сейчас там готовят коктейли, – сказал он. – Я бы порекомендовал им что-нибудь покрепче. Я незамедлительно передам сообщение в Лэнгли.

– А в Лондоне подходит время для какао и бисквитов, – заметил Паксман. – Я сообщу в Сенчери-хаус. Пусть там разбираются.

Барбер уехал. Он отправил Биллу Стюарту надежно зашифрованную копию сообщения Иерихона, указав наивысшую – «космическую» – категорию срочности. Это значило, что где бы ни находился в тот момент Стюарт, шифровальщики разыщут его и вызовут к линии спецсвязи.

Паксман отправил такое же послание Стиву Лэнгу. Того разбудили среди ночи, ему пришлось оставить свою теплую постель и в промозглую погоду мчаться в Лондон.

После этого Паксману оставалось сделать еще одно дело. На четыре часа утра было предусмотрено «окно» для передачи инструкций Мартину. Паксман дождался нужного времени и отправил в Багдад короткое, но совершенно недвусмысленное указание. В нем Мартину приказывалось впредь до особого уведомления не появляться вблизи ни одного из шести тайников. Просто на всякий случай.

В ухаживании за фрейлейн Эдит Харденберг иорданский студент Карим медленно, но верно шел к своей цели. Теперь, когда они гуляли по улицам старой Вены, а под их ногами потрескивал лед на замерзших лужицах, она даже позволяла ему держать себя за руку. Фрейлейн Харденберг призналась себе, что ей приятно, когда ее держит за руку молодой мужчина.

На второй неделе января она купила билеты в «Бургтеатер» (заплатил за билеты Карим). В тот вечер ставили пьесу Гриллпарцера «Гигус и его перстень».

Фрейлейн Харденберг заранее с восторгом объяснила Кариму, что это пьеса о старом короле, у которого было несколько сыновей, и что трон должен был унаследовать тот, кому король завещает свой перстень. Карим следил за действием как завороженный и лишь время от времени заглядывал в текст пьесы.

В антракте Эдит с удовольствием перевела Кариму непонятные места в тексте. Позднее Ави Херцог признался Барзилаи, что смотреть этот спектакль было не многим интереснее, чем следить, как сохнет краска на стене.

– Ты – типичный обыватель, – сказал Барзилаи. – У тебя совершенно отсутствует тяга к культуре.

– Я здесь не для того, чтобы повышать свой культурный уровень, – проворчал Ави.

– Тогда работай.

В воскресенье Эдит как благочестивая католичка пошла на утреннюю мессу в церковь Вотивкирхе. Карим объяснил ей, что он, будучи мусульманином, не может сопровождать ее и подождет в кафе по другую сторону сквера.

Позднее, за кофе, который Карим намеренно сдобрил изрядной порцией шнапса, отчего постоянно бледные щеки Эдит слегка порозовели, он рассказал ей, что между исламом и христианством гораздо больше сходства, чем различий: и мусульмане и христиане поклоняются одному истинному Богу, и у тех и у других есть патриархи и пророки, святые книги и моральные заповеди. Эдит со страхом слушала Карима, но в то же время была поражена. Она боялась, что, слушая его крамольные речи, подвергает опасности свою бессмертную душу, однако с удивлением узнала, что ошибалась, считая, будто мусульмане поклоняются идолам.

– Я бы не прочь пообедать, – сказал Карим три дня спустя.

– Да, разумеется, но вы слишком много тратите на меня, – возразила Эдит. Она с удивлением обнаружила, что ей нравится смотреть на молодое лицо Карима, в его добрые карие глаза. В то же время она постоянно предостерегала себя, что при их разнице в возрасте – целых десять лет! – просто смешно даже думать о чем-либо, кроме платонической дружбы.

– Но не в ресторане.

– Тогда где же?

– Эдит, а вы сами не можете приготовить обед? Вы ведь умеете готовить? Настоящий венский обед?

При одной мысли об этом Эдит покраснела. Если только она одна не отправлялась на концерт, то каждый вечер в крохотном отгороженном уголке своей квартирки, служившем и кухней и столовой, она готовила себе скромный ужин. Да, конечно, подумала Эдит, я умела готовить. Но это было так давно.

С другой стороны, возразила она себе. Карим столько раз водил ее в дорогие рестораны.., к тому же он исключительно хорошо воспитан и обходителен. Конечно, нет ничего плохого в том, чтобы приготовить обед для Карима.

Сказать, что полученное в ночь с 12 на 13 января сообщение Иерихона вызвало в спецслужбах Лондона и Вашингтона оцепенение, значило бы явно недооценить ситуацию. Скорее в руководстве этих служб царила более или менее контролируемая паника.

Большое неудобство вызывал тот факт, что даже существование Иерихона было известно только очень узкому кругу посвященных, а о деталях операции не знал практически никто, кроме непосредственных участников. Принцип сведения числа осведомленных о любой операции к минимуму может показаться чрезмерной осторожностью или даже навязчивой идеей, но его целесообразность не раз подтверждалась на практике.

Все спецслужбы чувствуют свой долг перед работающим на них агентом, даже если по своим человеческим качествам этот агент – настоящий подонок. Ведь он подвергает себя немалому риску.

Тот факт, что Иерихон был типичным наемником и работал за деньги, а не ради высоких идеалов, не играл никакой роли,как и тот факт, что он откровенно предавал свою страну и свое правительство, не имел никакого отношения к делу. В любом случае правительство Ирака ни у кого не вызывало симпатий; один негодяй предавал кучку других, только и всего.

Как бы то ни было, но Иерихон, безусловно, был очень ценным агентом, а в ходе предстоящих боевых действий полученная от него информация могла спасти жизнь многим солдатам союзников. Поэтому и в английских и в американских службах безопасности о его существовании была осведомлена крохотная группа лиц, а среди членов правительств, политических деятелей, гражданских чиновников и генералов никто и не подозревал о каком-то Иерихоне.

По этой причине информацию Иерихона приходилось маскировать самыми разными способами. Чтобы скрыть истинный источник потока секретнейших сведений, было придумано несколько более или менее правдоподобных историй.

Рассказывали, например, что сведения военного характера получены от нескольких иракских офицеров, которые служили в Кувейте и якобы перешли на сторону коалиции. В этих рассказах упоминался некий таинственный майор, который выдал очень много полезных сведений в ходе допросов в одном из секретных центров спецслужб союзников, располагавшемся где-то на Среднем Востоке, но только не в Саудовской Аравии.

Появление информации об иракском оружии массового поражения объяснили тщательным опросом европейских инженеров, работавших в Ираке в период с 1985 по 1990 год, а также некоего молодого иракского ученого, который учился в лондонском Импириал-колледже, влюбился в англичанку и решил остаться в Великобритании.

Что касается сведений политического характера, то согласно официальной версии они были получены путем опроса беженцев из Ирака, от подпольных радиостанций, действовавших в оккупированном Кувейте, а также в результате блестящей работы отделов внешней разведки, занимавшихся перехватом радиопередач и наблюдением с воздуха.

Но как можно было объяснить, что спецслужбам стали известны слова Саддама (какими бы нелепыми они ни казались), произнесенные на закрытом заседании в его личном дворце, при этом не признавшись, что у союзников есть агент в высших эшелонах багдадской иерархии?

А подобное признание грозило большими неприятностями. Во-первых, в результате катастрофически повысилась бы вероятность утечки информации. Однажды попав в министерство, парламент или конгресс, любая информация неизменно просачивалась наружу. Источниками утечки могут быть документы кабинета министров, меморандумы международных организаций, переписка между министерствами и ведомствами.

С точки зрения сотрудников служб безопасности, самыми активными болтунами были политические деятели. О неуловимых шпионах они рассказывали своим женам, подругам, приятелям, парикмахерам, водителям и барменам. Они обменивались друг с другом конфиденциальной информацией даже в ресторане, когда над их столиком в выжидающей позе склонялся официант.

Во-вторых, и в США и в Великобритании было немало настолько оперативных репортеров газет и других средств массовой информации, что по сравнению с ними следователи Скотланд-ярда и ФБР казались неповоротливыми динозаврами. Объяснить таким репортерам источники информации, не упомянув об Иерихоне, было бы очень не просто.

Наконец, и в Лондоне и в Вашингтоне еще учились сотни иракских студентов. Многие из них наверняка являлись агентами шефа Мухабарата доктора Исмаила Убаиди и были готовы в любой момент сообщить обо всем, что они видели или слышали.

Конечно, никто не назовет имени Иерихона, это было совершенно исключено. Однако, чтобы поднять на ноги всю службу контрразведки Рахмани, вполне достаточно даже намека на то, что из Багдада поступила информация, которая не должна была попасть к союзникам. Иракские контрразведчики работали бы круглыми сутками, чтобы найти источник утечки информации. Тогда в лучшем случае Иерихон в целях самозащиты замолчит навсегда, а в худшем – будет разоблачен и схвачен.

До начала воздушной войны оставались считанные дни. Спецслужбы США и Великобритании снова собрали своих экспертов по ядерной физике и попросили их заново оценить всю выданную им ранее информацию. Не упустили ли они чего-то, не может ли все же Ирак обладать большими производственными мощностями по разделению изотопов урана, чем они думали раньше?

В Великобритании снова вызвали на консультации специалистов из Харуэлла и Олдермастона, в Америке – из Сандии, Ливермора и Лос-Аламоса. Особенно жесткому давлению подверглись сотрудники отдела Z из лаборатории Лоуренса в Ливерморе, в задачу которых входило осуществление контроля за распространением ядерного оружия в странах третьего мира.

Ученые мужи довольно раздраженным тоном подтвердили, что они не ошиблись. Даже если взять наихудший вариант, сказали они, даже если предположить, что у Саддама есть не один, а два каскада центрифуг для разделения изотопов методом диффузии и что оба каскада работают уже не год, а два года, то и в этом случае у Ирака может быть лишь половина того количества урана-235, какое необходимо для создания одной-единственной атомной бомбы средней мощности.

В ЦРУ и Интеллидженс сервис было рассмотрено несколько сценариев.

Саддам мог быть введен в заблуждение своими подчиненными. Такая ситуация маловероятна. За наглый обман раиса виновные поплатились бы жизнями.

Саддам мог заявить, что у него есть атомная бомба, но при этом он солгал. Такой вариант представлялся весьма возможным. Саддам мог пойти на такой шаг, например, для того, чтобы поднять моральный дух колеблющихся или запуганных сторонников. Но тогда почему он сообщил эту новость только узкому кругу закоренелых фанатиков, которые не колебались и не собирались предавать своего хозяина? Пропаганда предназначена для подъема духа всего народа и для запугивания врагов. На этот вопрос ответа не было.

Возможно, Саддам вообще не говорил ничего подобного. Тогда сообщение было чистейшей ложью, а лгал Иернхон, скорее всего, из жадности, потому что он чувствовал приближение войны, с началом которой источник его обогащения иссякнет. Он сам оценил свою информацию в миллион долларов.

Иерихон мог лгать еще и потому, что его разоблачили и он во всем признался. Такой вариант развития событий тоже вполне возможен. В этом случае британский связной в Багдаде оказывается в крайне опасном положении.

В этот момент руководство операцией взяло на себя ЦРУ. Как фирма, полностью оплачивающая операцию, оно имело на то полное право.

– Стив, я изложу только самую суть, – говорил Билл Стюарт вечером 14 января, когда он позвонил Стиву Лэнгу по линии спецсвязи. – Или Саддама ввели в заблуждение, или он врет. Возможно также, что Иерихона ввели в заблуждение или он врет. В любом случае за такое вранье дядя Сэм не намерен переводить миллион зеленых на счет в венском банке.

– Билл, а не может ли быть, что правильным окажется все-таки не рассматривавшийся вами сценарий?

– Какой?

– Что Саддам действительно сказал это и что он был прав?

– Никоим образом. Это очередная иракская уловка. Мы на такую приманку не клюнем. Посудите сами, за девять недель Иерихон отлично поработал, хотя теперь нам приходится проверять кое-что из его информации. Половина сведений уже проверена; пока что весь материал оказался вполне добротным. Но последнее сообщение все перевернуло. Мы полагаем, что связи с Иерихоном пришел конец. Мы не знаем почему, но уж так случилось.

– Билл, это создаст для нас тьму проблем.

– Знаю, приятель, потому и звоню вам. Только что закончилось совещание у директора. Или Иерихона схватили и он все рассказал саддамовским головорезам, или он обнаглел сверх всякой меры. Но боюсь, он перейдет к угрозам, как только узнает, что мы не собираемся посылать ему миллион долларов. В любом случае для вашего человека в Багдаде это плохие новости. Он отличный парень, не так ли?

– Лучше не бывает. Чертовски хладнокровен.

– Тогда, Стив, выводите его. Срочно.

– Думаю, придется так и сделать, Билл. Спасибо за информацию. Жаль, это была отличная операция.

– Великолепная, но – была.

Стюарт повесил трубку. Лэнг отправился наверх к сэру Колину.

Через час было принято решение.

Утром 15 января, еще до завтрака, все американские, британские, итальянские, саудовские и кувейтские летчики уже знали, что для них начинается война.

Они считали, что политикам и дипломатам не удалось ее предотвратить. Днем все авиационные подразделения были приведены в состояние повышенной боевой готовности.

Мозговые центры предстоящей воздушной кампании располагались в трех местах в Эр-Рияде и его пригородах.

На окраине эр-риядской базы ВВС было установлено несколько огромных палаток, оборудованных установками для кондиционирования воздуха; через палаточную ткань постоянно пробивался зеленый свет, поэтому весь комплекс называли «Летним театром». Здесь уже несколько недель осуществлялась первичная сортировка бесчисленного множества аэрофотоснимков, которые поставляли службы воздушной разведки; в предстоявшие недели этот поток фотографий должен был вырасти в два-три раза.

Результат работы «Летнего театра», который представлял собой наиболее важную фотоинформацию, собранную в ходе бесчисленных разведывательных полетов, поступал затем в здание штаб-квартиры саудовских королевских военно-воздушных сил, располагавшееся в миле от зеленых палаток. Большая часть штаб-квартиры была передана объединенному командованию ВВС коалиции.

Штаб-квартира представляла собой гигантское здание длиной 150 метров из серого в крапинку бетона и стекла, а объединенное командование занимало весь первый подвальный этаж, который тянулся во всю длину здания.

И даже в этом огромном подвале места не хватало, поэтому соседняя автомобильная стоянка была тоже забита зелеными палатками и фургонами; здесь производилась более тщательная интерпретация аэрофотоснимков.

Все данные, как в фокусе, сходились в объединенном центре обработки изображений – лабиринте соединенных друг с другом комнат, в которых в ходе войны работали двести пятьдесят британских и американских специалистов всех званий из всех трех родов войск. Этот лабиринт называли «Черной дырой».

Официально все мозговые центры подчинялись командующему ВВС коалиции генералу Чаку Хорнеру, однако поскольку последнего часто вызывали в здание министерства обороны, то чаще обязанности руководителя исполнял его заместитель, генерал Бастер Глоссон.

Работавшие в «Черной дыре» ежедневно, а то и по несколько раз в день вносили изменения и уточнения в документ, который называли Графиком основных целей. Он представлял собой карты и перечень всего, что было намечено уничтожить в Ираке с воздуха. На основе графика были разработаны точнейшие указания для каждого командира авиационной части, офицеров разведки всех эскадрилий, всех штабных работников и экипажей – так называемый «Приказ о нанесении воздушного удара».

Каждому дню войны посвящался особый раздел приказа, а каждый раздел представлял собой невероятно детальный документ, насчитывающий более ста машинописных страниц. На подготовку воздушной войны отводилось три дня.

В первый день предполагалось определить процентную долю иракских целей, которые могут быть поражены в течение суток, и типы самолетов, пригодных для нанесения соответствующих бомбовых и ракетных ударов.