Кулак Аллаха

Пассажиры по одному подходили к столу, за которым сидел сержант полиции. Мартин покорно стоял в общей очереди, прижимая к себе плетеную корзину с курами. Когда подошла его очередь, он поставил корзину на землю и протянул свое удостоверение личности. Сержант мельком взглянул на документ. Он изнемогал от жары и жажды, а день тянулся ужасно медленно. Сержант ткнул пальцем в строку, на которой указывалось место рождения владельца документа.

– Это где?

– Это маленькая деревня на север от Баджи. Нас все знают, потому что у нас очень хорошие дыни, бей.

Сержант скривил рот в ухмылке. «Бей» было старинной формой почтительного обращения, бывшей в ходу во времена Оттоманской империи. Сейчас это слово услышишь очень редко, да и то только от людей из самого захолустья. Он махнул рукой – проходи! Мартин поднял корзину и поплелся к автобусу.

Незадолго до семи часов вечера автобус остановился, и майор Майкл Мартин вышел на главном багдадском автовокзале в районе Кадхимия.

Глава 11

От автостанции на севере города до виллы первого секретаря советского посольства в районе Мансур путь был не близок, но прогулка по вечернему Багдаду доставила Мартину большое удовольствие.

Во-первых, после двенадцати часов мучений в далеко не самых комфортабельных автобусах, в которых ему пришлось преодолеть двести сорок миль от Ар-Рутбы до столицы, неспешная прогулка была настоящим отдыхом. Во-вторых, эта прогулка позволила ему снова ощутить особый дух города, в котором он не был с того самого дня, когда робким тринадцатилетним школьником улетел на авиалайнере в Лондон, а это было двадцать четыре года назад.

Многое изменилось за эти годы. Тот Багдад, который помнил Мартин, был типичным арабским городом, намного меньшим сегодняшней столицы Ирака. Тогда город в основном жался к центральным районам Шайх Омар и Саадун на северо-западном берегу Тигра, в Рисафе, и к району Аалам на противоположном берегу, в Кархе. В старом городе с его узкими улочками, базарами, мечетями и четко вырисовывавшимися на фоне неба минаретами, которые должны были постоянно напоминать людям о необходимости служения Аллаху, и протекала вся городская жизнь.

Двадцать лет торговли нефтью принесли немалую прибыль. Теперь на месте бывших пустырей были проложены длинные, широкие автомагистрали с разделительной полосой, дорожными развязками «клеверный лист», объездами, эстакадами. В городе стало намного больше автомобилей, а в ночное небо упирались не минареты, а небоскребы – мамона бросал вызов своему вечному противнику.

Мартин прошел всю улицу Рабиа, с трудом узнавая район. Он помнил бескрайние просторы вокруг клуба «Мансур», куда в свободные вечера по уик-эндам отец привозил всю семью. Район остался пригородным, но рощи и лужайки уступили место улицам и виллам тех, кто мог себе позволить жить на широкую ногу.

Он прошел в нескольких сотнях ярдов от старой приготовительной школы мистера Хартли, где учился, а на переменах играл со своими друзьями Хассаном Рахмани и Абделькаримом Бадри, но в темноте не узнал улицу.

Мартину известно было, чем теперь занимается Хассан, но вот уже почти четверть века он не слышал ни слова о двух сыновьях доктора Бадри. Интересно, задумался Мартин, стал ли в конце концов инженером младший из братьев, Осман, которого с детства тянуло к точным наукам? А Абделькарим, получавший призы за чтение английской поэзии, стал ли он поэтом или писателем?

Если бы Мартин шагал так, как привыкли шагать солдаты спецназа, с перекатом с пятки на носок, расправив плечи и покачивая корпусом в такт ритму ходьбы, он добрался бы до цели вдвое быстрей. Но в таком случае ему, как и тем двум инженерам в Кувейте, могли бы напомнить, что «хоть ты и оделся арабом, а все равно ходишь, как англичанин».

К тому же на ногах Мартина были не походные сапоги на шнуровке, а парусиновые тапочки на веревочной подметке, обычная обувь бедного иракского феллаха, поэтому Мартин шел шаркающей походкой, ссутулившись и опустив голову.

В Эр-Рияде ему показали план сегодняшнего Багдада и множество аэрофотоснимков, сделанных с большой высоты, но увеличенных так, что с помощью лупы можно было заглянуть в окруженные стенами сады, отметить плавательные бассейны и автомобили тех, кто облечен властью и наделен богатством.

Мартин выучил свой путь наизусь. Он свернул налево, на улицу Иордан, миновал площадь Ярмук и сразу повернул направо, на обсаженный деревьями проспект, на котором жил советский дипломат.

В шестидесятые годы, во времена правления Кассема и сменивших его генералов, миссии СССР находились в самых престижных и фешенебельных районах Багдада. Тогда Советский Союз делал вид, что поддерживает арабский национализм, потому что это движение имело вроде бы антизападную направленность; на самом деле СССР пытался обратить арабский мир в коммунистическую веру. В те годы советское посольство купило несколько больших резиденций вне территории посольства, которое уже никак не могло вместить непомерно разросшийся штат. В качестве особой льготы этим резиденциям и окружающим их садам был дан статус советской территории. Даже Саддам Хуссейн не осмеливался отменить эту привилегию, тем более что до середины восьмидесятых годов Москва была основным поставщиком вооружения в Ирак, а шесть тысяч советских военных советников обучали летчиков и танкистов Саддама на русских машинах.

Мартин легко нашел виллу по небольшой бронзовой табличке, извещавшей, что эта резиденция является собственностью посольства СССР. Он потянул за цепочку у калитки и стал терпеливо ждать ответа.

Через несколько минут калитку открыл толстый, коротко остриженный русский в белом кителе слуги.

– Чего тебе? – спросил он по-русски.

Мартин ответил по-арабски, заискивающим тоном просителя, который обращается к хозяину. Русский нахмурился. Мартин порылся в кармане халата и извлек удостоверение личности. С точки зрения русского, в этом уже был какой-то смысл; в его стране без паспорта тоже нельзя было сделать ни шагу. Он взял документ, по-арабски сказал «подожди» и закрыл калитку.

Через пять минут он вернулся, кивком головы показал арабу в грязном халате, чтобы тот прошел в передний двор, и проводил его до лестницы, которая вела к парадному входу в дом. Они остановились у нижней ступеньки, когда дверь распахнулась и на пороге появился мужчина.

– Ты свободен, я сам с ним договорюсь, – обращаясь к слуге, сказал он по-русски.

Тот бросил напоследок недовольный взгляд на грязного араба и скрылся в доме.

Первый секретарь посольства СССР Юрий Куликов был профессиональным дипломатом; полученное им из Москвы распоряжение он считал возмутительным, но приказ есть приказ, его нужно было выполнять. Очевидно, Мартин оторвал его от ужина, потому что дипломат, спускаясь по лестнице, на ходу вытирал салфеткой губы.

– Значит, приехал, – сказал он по-русски. – Теперь слушай. Если нам приказали играть в эти игры, ничего не поделаешь. Но я не хочу ничего знать и вообще не имею к этому никакого отношения. Понятно?

Мартин не знал по-русски ни слова, поэтому лишь беспомощно пожал плечами и по-арабски сказал:

– Прошу прощения, бей?

Куликов воспринял слова Мартина как неслыханную наглость. Только теперь Мартин понял всю нелепость ситуации: советский дипломат, очевидно, был уверен, что незваный новый работник был его соотечественником, присланным этими несчастными ублюдками с Лубянки.

– Ладно, если хочешь, будем говорить по-арабски, – раздраженно сказал Куликов. Он знал арабский язык и говорил на нем довольно хорошо, хотя и с жестким русским акцентом. Будь я проклят, если не сделаю так, что этому чертовому кагэбешнику никак не удастся меня подставить, подумал он и продолжил по-арабски:

– Вот твое удостоверение личности. Вот письмо, которое мне приказано для тебя подготовить. Ты будешь жить в лачуге в дальнем углу сада, ухаживать за растениями и покупать в городе все, что прикажет шеф. Больше я ничего не знаю и знать не хочу. Если тебя схватят, я взял тебя только потому, что поверил в твои честные намерения. Теперь можешь заниматься своими делами и убери к чертовой матери этих проклятых кур. Мне только не хватало, чтобы у меня по саду бегали куры.

Ну и дела, раздраженно думал Куликов, возвращаясь к прерванному ужину. Если этому болвану не повезет и его схватят, то Амн-аль-Амм быстро узнает, что он русский. Тогда скорее Тигр замерзнет, чем кто-то поверит, что Куликов взял его на работу, не зная, что он агент КГБ. Куликов был очень зол на Москву.

Новое жилище Майка Мартина стояло у дальней стены большого, в четверть акра, сада. Жилище оказалось однокомнатной лачугой, в которой не было ничего, кроме раскладушки, стола и двух стульев. К одной из стен было прибито несколько крючков, а в углу висела полка с рукомойником.

При более детальном обследовании Мартин обнаружил неподалеку засыпную уборную, а в стене сада – водопроводный кран, разумеется, только с холодной водой. Очевидно, здесь придется довольствоваться самыми примитивными гигиеническими процедурами. Вероятно, пищу Мартину будут выносить из той двери в задней стене дома, что ведет на кухню. Мартин вздохнул. Вилла на окраине Эр-Рияда осталась где-то очень далеко.

В лачуге он нашел свечи и спички. При тусклом свете свечи Мартин завесил окна одеялами и перочинным ножом принялся ковырять растрескавшийся известковый раствор, скреплявший грубые глиняные плиты пола.

Через час работы Мартин оторвал четыре плиты, а потом еще час ковырял землю совком, который нашел неподалеку, в сарае для садового инвентаря. В результате получилась ямка, в которой уместились радиостанция, аккумуляторы, магнитофон и антенна спутниковой связи. Смесь земли с собственной слюной, втертая в щели между плитами, помогла скрыть последние следы раскопок.

Незадолго до полуночи Мартин тем же ножом вырезал фальшивое дно корзины, уложил солому на настоящее дно так, чтобы ничто не напоминало о четырехдюймовом тайнике. Тем временем куры обследовали пол лачуги в напрасной надежде найти пшеничные зерна, однако им пришлось довольствоваться несколькими жучками.

Мартин доел остатки маслин и сыра, поделился со своими спутницами последним куском хлеба пита и водой, которую он налил из крана в стене.

Потом он снова водворил кур в корзину. Если те и заметили, что корзина стала на четыре дюйма глубже, то протестовать не стали. День для них выдался трудным, и они быстро заснули.

Наконец Мартин помочился в темноте на розы Куликова, задул свечи, накрылся одеялом и тоже заснул.

Биологические часы разбудили его в четыре часа утра. Он извлек из тайника пластиковые мешки с радиостанцией и прочими электронными устройствами, продиктовал на пленку короткое сообщение для Эр-Рияда, переписал его на двухсоткратной скорости, соединил магнитофон с передатчиком и антенной спутниковой связи, которая в рабочем состоянии занимала чуть ли не все свободное пространство комнатки и была направлена на открытую дверь.

В 4 часа 45 минут он передал пакетный сигнал на оговоренной на тот день длине волны, разобрал приборы и снова спрятал их в тайнике под полом.

В Эр-Рияде стояла еще темная ночь, когда такая же антенна, установленная на крыше резиденции Сенчери-хауса, уловила длившийся всего одну секунду сигнал и передала его вниз, в центр связи. «Окно» для передачи сообщений было установлено на период от четырех тридцати до пяти часов утра, поэтому дежурные радисты не спали.

Два постоянно работавших в период «окна» магнитофона записали пакетный сигнал из Багдада, и на приборной доске, привлекая внимание техников, вспыхнул световой сигнал. Те замедлили скорость переданного сообщения в двести раз и дешифровали радиограмму. В наушниках зазвучал голос майора Мартина. Один из техников застенографировал сообщение, тут же перепечатал его и вышел из центра связи.

Руководителя саудовского бюро Джулиана Грея разбудили в пять пятнадцать.

– Сэр, это Черный медведь. Он на месте.

Раскрасневшись от волнения, Грей прочел сообщение и пошел будить Саймона Паксмана. Шеф иракской инспекции Сенчери-хауса теперь был приписан к Эр-Рияду, а его обязанности в Лондоне временно исполнял заместитель. У Паксмана сон тоже как рукой сняло; он быстро пробежал глазами текст радиограммы.

– Черт возьми, пока все идет отлично.

– Проблемы могут возникнуть, – охладил его энтузиазм Грей, – когда он попытается установить связь с Иерихоном.

Слова Грея отрезвили Паксмана. С Иерихоном не связывались полных три месяца. За это время его могли разоблачить и арестовать, он мог передумать и отказаться работать впредь, его могли отправить из Багдада куда угодно: он мог быть, например, генералом и теперь командовать войсками в Кувейте. За три месяца могло случиться все. Паксман встал.

– Надо сообщить в Лондон. Как насчет кофе?

– Я скажу Мохаммеду, чтобы он приготовил, – ответил Грей.

В половине шестого, когда Майк Мартин поливал цветочные клумбы, дом начал просыпаться. Из окна его заметила полногрудая русская кухарка; когда вода закипела, она подозвала Мартина к кухонному окну.

– Как тебя зовут? – спросила она, потом подумала и вспомнила арабское слово:

– Имя?

– Махмуд, – ответил Мартин.

– Что ж, Махмуд, вот возьми, попей.

В знак благодарности Мартин несколько раз кивнул головой, пробормотал «шукран» и принял горячую чашку двумя руками. На этот раз он не играл: натуральный кофе был превосходным, а после чая еще на территории Саудовской Аравии Мартин не пил ничего горячего.

Завтрак был в семь. Мартин жадно проглотил миску вареной чечевицы с питой. Судя по всему, хозяйство первого секретаря Куликова вели тот слуга, с которым Мартин встретился накануне вечером, и его жена-кухарка. Похоже, Куликов жил один. Около восьми утра Мартин познакомился с шофером Куликова, иракцем, который немного говорил по-русски и мог оказаться полезным в качестве переводчика, если возникнет потребность перевести одну-две несложные фразы.

Мартин решил не сближаться с шофером, который вполне мог быть «подсадной уткой», внедренной в посольство секретной полицией или даже людьми из контрразведки Рахмани. Впрочем, сразу же выяснилось, что здесь Мартину можно не опасаться неприятностей: шофер, неважно, шпик он или нет, оказался снобом и смотрел на нового садовника с нескрываемым презрением. Правда, он согласился объяснить кухарке, что Мартину придется на время отлучиться, так как хозяин приказал ему избавиться от кур.

Оказавшись на улице, Мартин прежде всего направился на автовокзал, по пути он выпустил своих кур на первом же небольшом пустыре.

Как и в большинстве других арабских городов, багдадский автовокзал был не только местом, откуда отправляются автобусы в провинцию, но и излюбленным базарчиком городской и сельской бедноты, где можно было продать и купить все что угодно. Вдоль южной стены вокзала расположился нужный Мартину блошиный рынок. Основательно поторговавшись, Мартин купил здесь разболтанный старый велосипед, который при езде сначала жалобно стонал, но несколько успокоился, получив изрядную порцию смазочного масла.

Мартин понимал, что он не может ездить в автомобиле; для скромного садовника даже мотоцикл был бы непомерной роскошью. Он помнил, как слуга его отца, покупая продукты на день, объезжал городские базары на велосипеде, а судя по тому, что Мартин увидел сейчас, эта несложная машина так и осталась основным средством передвижения для рабочего или крестьянина.

Немного поработав перочинным ножом, Мартин превратил клетку для кур в открытую квадратную корзину и двумя прочными резиновыми лентами, точнее, купленными в ближайшем гараже ремнями вентилятора, укрепил ее на багажнике велосипеда.

Потом Мартин – уже на велосипеде – вернулся в центр города и в магазине канцелярских принадлежностей на улице Шурджа, как раз напротив католической церкви святого Иосифа, где на богослужение собирались христиане-халдеи, купил четыре цветных мелка.

Он хорошо помнил этот район, который называли Аджид-аль-Насара, то есть площадь Христиан. И сейчас улицы Шурджа и Банковская были забиты автомобилями, припаркованными большей частью там, где висел знак «стоянка запрещена», а иностранцы шныряли по лавкам, торговавшим травами и специями.

Когда Мартин учился в приготовительной школе, в городе было только три моста через Тигр: железнодорожный на севере, Новый мост в центре и мост короля Фейсала на юге. Теперь в Багдаде было девять мостов. Несколько месяцев спустя, уже на четвертый день после начала воздушной войны, их не осталось ни одного, потому что в «Черной дыре» все они были отмечены как военные объекты и в назначенное время разбомблены. Но тогда, в первую неделю ноября, по всем девяти мостам беспрерывно текли автомобильные и людские потоки.

Еще Мартину бросилось в глаза, что Багдад кишит патрулями Амн-аль-Амма – секретной полиции, хотя большинство полицейских не делали никакого секрета из своей работы. Они стояли на перекрестках или сидели в автомобилях. Мартин видел, как полиция дважды останавливала иностранцев и дважды – иракцев, проверяя документы и у тех, и у других. Если иностранцы отвечали покорным раздражением, то иракцы не скрывали страха.

На первый взгляд казалось, что город жил такой же жизнью, какую Мартин помнил с детства, и горожане не утратили своего добродушия, но чутье подсказывало ему, что под внешним спокойствием багдадцев скрывается глубоко укоренившийся страх, который активно насаждал тиран, живший в огромном дворце возле моста Тамуз, возведенном ниже по реке.

В то утро Мартину лишь однажды намеком дали понять, что думают многие иракцы о своей жизни. Он был еще на другом берегу Тигра, на базаре в Касре, где продавали фрукты и овощи, и торговался со старым лавочником, уговаривая того немного уступить за фрукты. Если русские собираются кормить его одними бобами и хлебом, то не помешает дополнить рацион более витаминизированной пищей.

Неподалеку четверо полицейских остановили какого-то молодого человека, бесцеремонно его обыскали, а потом отпустили. Старый лавочник откашлялся и зло сплюнул в пыль, едва ли не на собственные баклажаны, сложенные аккуратной горкой.

– Вот вернутся бени Наджи и прогонят этих мерзавцев, – пробормотал он.

– Поосторожней, отец, ты говоришь не подумав, – шепнул Мартин, пробуя на спелость персики.

Старик уставился на Мартина.

– Откуда ты, брат?

– Издалека. Из северной деревни, за Баджи.

– Если хочешь послушать совет старика, уезжай домой. Я многое повидал. Скоро бени Наджи спустятся с неба, да, и бени кальб тоже.

Старик снова плюнул, и на этот раз баклажанам повезло меньше. Купив персики и лимоны, Мартин уехал. Он возвратился на виллу первого секретаря советского посольства к полудню. Куликов давно отправился в посольство, его шофер тоже, и хотя кухарка за что-то упрекнула Мартина, тот не понял ни слова и занялся садом.

Встреча со старым лавочником произвела на Мартина большое впечатление. Значит, размышлял Мартин, некоторые иракцы уверены, что англичане и американцы вернутся в Ирак, и ничего не имеют против. Слова «и прогонит этих мерзавцев» могли относиться только к секретной полиции, а следовательно, и к Саддаму Хуссейну.

На багдадских улицах британцев издавна называют бени Haджи.

Кем именно был этот Наджи, за давностью лет все забыли, но по общему убеждению это был мудрый и святой человек. Во времена Британской империи присланные в эти места молодые британские офицеры часто навещали Наджи, сидели у его ног и слушали мудрые речи. Он относился к ним, как к своим детям, хотя они были христианами, а значит, неверными. Поэтому люди стали называть их «сыновьями Наджи».

Американцев называли бени эль кальб. «Кальб» по-арабски значит «собака», а у арабов, увы, собака не относится к числу почитаемых существ.

Гидеон Барзилан увидел в отчете сайана о банке «Винклер» лишь одно утешение: стало ясно, в каком направлении нужно действовать дальше.

Прежде всего предстояло выяснить, какой из трех вице-президентов, Кесслер, Гемютлих или Блай, работает со счетом иракского ренегата Иерихона.

Проще всего было навести справки по телефону, но, прочитав доклад сайана, Барзилаи понял, что никто из вице-президентов не скажет ему ни слова.

Из бронированного подземного бюро Моссада, располагавшегося под зданием израильского посольства в Вене, Барзилаи отправил в Тель-Авив зашифрованный запрос. Как только там подготовили нужный документ, его отправили в Вену.

Это было отлично сфабрикованное письмо. Его напечатали на настоящем бланке, украденном в одном из старейших и надежнейших лондонских банков – «Куттс-ов-зе-Странд», банке ее величества королевы Великобритании.

Даже подпись на письме была идеальной копией настоящей подписи одного из руководителей зарубежного отделения банка «Куттс». Ни на конверте, ни на бланке не было указано, кому именно направляется письмо, которое начиналось с обращения «Уважаемые господа...»

Содержание письма было простым и конкретным. Один из богатых клиентов банка «Куттс» собирается перевести значительную сумму на счет клиента банка «Винклер»; далее указывался номер счета. Только что клиент банка «Куттс» предупредил их, что в силу независящих от него обстоятельств перевод будет совершен на несколько дней позднее согласованной даты. Если клиент банка «Винклер» заинтересуется причинами задержки перевода, то банк «Куттс» был бы чрезвычайно признателен, если бы господа из банка «Винклер» заверили своего клиента, что соответствующая банковская операция совершается в настоящее время и вся сумма поступит на его счет незамедлительно. Наконец, банк «Куттс» был бы чрезвычайно благодарен, если бы «Винклер» подтвердил получение настоящего письма.

Барзилаи решил сыграть на том, что все банки – а уж тем более банк Винклера – любят получать деньги. По расчетам израильтянина старый венский банк должен был ответить лондонским банкирам письмом. Барзилаи оказался прав.

Присланный из Тель-Авива конверт идеально соответствовал банковскому и был проштемпелеван британской печатью – очевидно, в почтовом отделении на Трафальгарской площади двумя днями раньше. Он был адресован управляющему зарубежными счетами банка «Винклер». Разумеется, такой должности в банке не было, поскольку все зарубежные счета были поделены между тремя вице-президентами.

Глухой ночью конверт бросили в почтовый ящик банка. К тому времени бригада наблюдателей из отдела Ярид уже неделю следила за банком, отмечая и фотографируя режим и все детали его распорядка: когда он закрывается и открывается, когда доставляют почту, когда курьер начинает разносить письма, где и за каким столом в холле первого этажа сидит секретарь, а где место охранника (тот обычно сидел напротив секретаря за столом поменьше).

Банк «Винклер» занимал далеко не современное здание. Переулок Баллгассе, как и весь район вокруг Францисканерплатц, располагался в старой части города, чуть в стороне от Зингерштрассе. Должно быть, раньше это солидное и надежное здание принадлежало семье какого-нибудь богатого торговца. В банк вела тяжелая деревянная дверь, украшенная небольшой латунной табличкой. Судя по планировке аналогичного здания (его тщательно обследовала команда наблюдателей, которая проникла туда под видом клиентов располагавшейся там бухгалтерской конторы), в банке было пять этажей, а на каждом этаже – шесть кабинетов.

Среди других существенных деталей бригада из отдела Ярид выяснила, что каждый день, незадолго до окончания рабочего дня, исходящую корреспонденцию относили в почтовый ящик на площади. Отправка корреспонденции входила в обязанности охранника, который по возвращении выполнял и функции швейцара – держал дверь открытой, пока все сотрудники банка не покинут здание. После этого охранник впускал ночного сторожа и затем уходил сам. Ночной сторож запирал деревянную дверь изнутри, щелкая таким количеством засовов, что дверь выдержала бы и таранный удар бронированного автомобиля.

Еще до того как письмо из Лондона от банка «Куттс» было брошено в щель на двери банка Винклера, шеф технической службы и руководитель бригады из отдела Невиот изучил почтовый ящик на Францисканерплатц и раздраженно фыркнул. Это была несерьезная работа. В его бригаде имелся первоклассный взломщик, который открыл и закрыл ящик меньше чем за три минуты. Вскрыв почтовый ящик в первый раз, взломщик понял, что будет совсем нетрудно изготовить и ключ к нему. После небольшой подгонки ключ стал открывать и закрывать не хуже, чем ключ настоящего почтальона.

Наблюдатели установили также, что охранник банка всегда опускает письма за двадцать-тридцать минут до того, как ровно в шесть подъезжает почтовый автомобиль и забирает почту.

В тот день, когда было брошено письмо от банка «Куттс», бригады из отделов Ярид и Невиот работали вместе. Как только охранник направился по аллее назад к банку, взломщик открыл почтовый ящик. Наверху кучки конвертов лежали двадцать два письма, отправленные в тот день банком «Винклер». Израильтянам потребовалось лишь тридцать секунд на то, чтобы найти письмо, адресованное лондонскому банку «Куттс», положить всю другую корреспонденцию на прежнее место и закрыть почтовый ящик.

Все пять членов бригады из отдела Ярид заняли свои места на площади на тот случай, если кто-то попытается помешать «почтальону», чья форменная одежда, спешно купленная в магазине подержанных вещей, почти не отличалась от настоящей формы работников венской почты.

Впрочем, эти предосторожности оказались излишними; добропорядочным жителям Вены и в голову не могло прийти, что агенты со Среднего Востока средь бела дня станут нарушать неприкосновенность почтового ящика. В тот момент на площади было всего два австрийца, и никто из них не обратил внимания на операцию, которая на первый взгляд казалась вполне обычной и совершенно законной выемкой писем. Через двадцать минут появился настоящий служащий почты, который привычно выполнил свою работу, но к тому времени те двое австрийцев давно ушли, и на площади были уже другие прохожие.

Барзилаи вскрыл конверт с ответом банку «Куттс». Как он и надеялся, это было короткое, но благожелательное письмо, подтверждающее получение запроса из Лондона и написанное на вполне приличном английском. Письмо было подписано Вольфгангом Гемютлихом. Теперь шеф команды Моссада знал точно, кто распоряжается счетом Иерихона. Оставалось только «расколоть» герра Гемютлиха или добраться до его деловых бумаг. Барзилаи не знал, что для него неприятности только начинаются.

Уже давно стемнело, когда Майк Мартин вышел из сада русской виллы в Мансуре. Он решил, что неразумно лишний раз беспокоить русских, открывая парадный вход. В задней стене была совсем крохотная калиточка, запиравшаяся на ржавый замок; Мартину даже дали ключ от этого замка. Он выкатил велосипед в переулок, закрыл калитку и поехал в город.

Мартин понимал, что его ждет тяжелая ночь. Высланный из Ирака чилийский дипломат Монкада очень подробно описал опрашивавшим его сотрудникам Моссада, где находятся три тайника, предназначенных для передачи сообщений Иерихону, и где нужно ставить мелом условные знаки, чтобы дать тому знать, что его ждет письмо. Мартин полагал, что у него нет другого выхода, как только оставить одинаковые письма во всех трех тайниках.

Он заранее написал письма на тонкой бумаге, каждое сложил и упаковал в квадратный пластиковый пакетик, а все три пакетика приклеил липкой лентой к внутренней стороне бедра. Кусочки мела лежали у него в кармане.

Первым пунктом было кладбище «Альвазия» на другом берегу Тигра, в районе Рисафа. Это место он знал давно и к тому же еще в Эр-Рияде тщательно изучил фотографии. Но одно дело – наизусть выучить описание места, где находится тайник, и совсем другое – найти шатающийся кирпич в темноте, Десять минут Мартин ощупывал стену, пока не наткнулся на нужный кирпич. Он находился именно там, где сказал Монкада. Мартин вытащил кирпич, уложил в нишу пластиковый пакетик и поставил кирпич на прежнее место.

Второй тайник тоже был устроен в старой рушащейся стене, которая находилась возле руин древней крепости в районе Аадхамийя, где от крепостного рва остался лишь затхлый пруд. Недалеко от крепости стоял мавзолей Аладхама; его соединяла с крепостью стена, такая же древняя и разваленная, как и сама крепость. Мартин нашел стену и растущее рядом с ней дерево, рукой дотянулся до верхнего ряда кирпичей и отсчитал десятый ряд сверху. Десятый кирпич шатался, как старый зуб. Мартин уложил второй пакетик и поставил кирпич на место. Несколько раз он проверял, нет ли за ним слежки, но вокруг не было ни души: ни у кого не возникало желания гулять ночью в этом безлюдном месте.

Третий и последний тайник находился на другом кладбище, на этот раз на давно заброшенном британском в районе Вазирая, возле турецкого посольства. Как и в Кувейте, тайник был устроен на могиле, но не в нише под мраморным надгробием, а внутри небольшой урны, вкопанной в изголовье заброшенной могилы.

– Прости, – пробормотал Мартин, обращаясь к тому неведомому солдату Британской империи, который уже много лет покоился под урной. – Продолжай в том же духе, у тебя хорошо получается.

Монкада работал в комплексе зданий ООН, располагавшемся далеко от центра города, на шоссе, которое вело к аэропорту Матар Садам, но для меловых отметок разумно выбрал места неподалеку от широких дорог Мансура, где их можно было увидеть, проезжая мимо на автомобиле. Монкада и Иерихон условились, что если кто-либо из них заметит начерченный мелом условный знак, то он запомнит, к какому тайнику тот относится, и тут же сотрет знак влажной тряпкой. Тот, кто поставил отметку, через день-другой, проходя мимо, увидит, что отметка стерта, и таким образом узнает, что его сообщение получено, а тайник, скорее всего, уже навестили и письмо забрали.

Так два агента связывались друг с другом в течение двух лет и ни разу не встретились.

В отличие от Монкады, у Мартина не было автомобиля, и весь неблизкий путь ему приходилось преодолевать, работая педалями. Первую отметку в виде креста святого Андрея, или буквы «X», он начертил голубым мелком на каменном столбе ворот пустующего дома.