Мичман Хорнблоуэр

      Морская вода считалась у матросов панацеей от всех болезней. Одно было непонятно, как это моряки, чуть ли не каждый день промокающие до нитки, ухитряются все же болеть. Но Хорнблоуэр решил пока не прибегать к столь радикальному средству, тем более что Хейлз начал понемногу затихать, а черпаком он пользоваться не хотел, опасаясь неизбежного плеска воды. Жизни более сотни людей зависели от соблюдения тишины. Теперь, когда они уже достаточно продвинулись вверх по течению, это было особенно важно. В любую минуту их могли обнаружить и "приветствовать" орудийным залпом. Это, в свою очередь, означало немедленную тревогу на "Папильоне", готовность к отражению абордажной команды, заряженные пушки корвета, встретившие бы англичан хорошей порцией картечи и, естественно, полный провал всей операции.
      Но пока шлюпки неслышно скользили по тихим водам Жиронды. Сомс в головном катере не торопился - прилив уже подхватил их, и теперь требовался лишь один-другой гребок, чтобы выправить курс. Судя по всему, он отлично знал, что делает, - этот рукав дельты был, должно быть, самым незаметным из всех многочисленных протоков, и только малые суда могли пройти по нему без риска сесть на мель. Сомс постоянно замерял глубину с помощью длинного двадцатифутового шеста - такой способ был быстрее и бесшумнее обычных замеров свинцовым лотом. Время текло быстро, но все еще было темно и не наблюдалось никаких признаков приближающегося рассвета. Как ни напрягал глаза Хорнблоуэр, ему не удавалось даже разглядеть очертания берегов, значит и шлюпки мог заметить только очень зоркий глаз.
      Хейлз у него под ногами зашевелился снова. Рука его нашла в темноте колено Хорнблоуэра и принялась с любопытством его ощупывать. Он что-то пробормотал, потом издал негромкий стон.
      - Заткнись! - прошептал Хорнблоуэр, с ненавистью тряся Хейлза за грудки, пытаясь передать несчастному своей яростью необходимость сохранять тишину в этот критический момент. Хейлз оперся локтем о колено Хорнблоуэра, принял сидячее положение, а затем ухитрился подняться на ноги, пьяно раскачиваясь в такт бортовой качке четверки.
      - Садись на место, черт тебя побери, - прошептал в отчаянии Хорнблоуэр, с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать во весь голос.
      - А где Мери? - спокойным тоном спросил с любопытством Хейлз.
      - Да заткнись ты, идиот!
      - Мери! Мери, где ты? - не слушая Хорнблоуэра, обеспокоенно закрутил головой по сторонам Хейлз.
      Каждое последующее слово звучало громче предыдущего. Инстинктивно Хорнблоуэр почувствовал, что Хейлз вышел из под контроля и скоро начнет орать изо всех сил. В голове всплыли слова отца, старого лекаря, о том, что люди, подверженные эпилепсии, не в состоянии отвечать за свои поступки и способны на любое неразумное или даже общественно опасное действие.
      - Мери! - снова позвал Хейлз.
      Успех операции и жизни более чем сотни британских моряков зависели от того, удастся ли в ближайшие секунды заставить замолчать Хейлза. Хорнблоуэр подумал о рукояти своего пистолета, но тут же вспомнил о более подходящем инструменте. Он освободил румпель* [Румпель - рычаг для поворота руля.] три фута отполированной дубовой древесины - и со всей яростью человека, которого подвели под монастырь, врезал по затылку Хейлза. Тот, проглотив вместе с языком последнее, так и не произнесенное слово, молча повалился на дно без сознания. Со стороны команды поступок мичмана не вызвал никаких комментариев, только Джексон шумно вздохнул, но был то вздох одобрения или осуждения - Хорнблоуэру было глубоко наплевать. Его не беспокоил даже тот факт, что Хейлз, возможно, получил смертельный удар. Экспедиция была спасена от угрозы обнаружения, а это стоило больше жизни любого ее участника. Хорнблоуэр поставил румпель на место и постарался следовать точно в кильватере последней гички.
      Далеко впереди, как далеко, пока судить было трудно, на фоне ночной темноты возникло еще более темное пятно, - сгусток черноты, слегка возвышающийся над поверхностью столь же черной воды. Это вполне мог быть корвет. Еще дюжина гребков, и Хорнблоуэр окончательно в этом уверился. Сомс проявил себя лоцманом высшего класса, уверенно выведя все пять шлюпок точно на цель. Катер и баркас разделились, равно как и обе гички: у каждого экипажа была заранее обговоренная цель и теперь им какое-то время предстояло действовать самостоятельно.
      - Сушить весла, - шепнул Хорнблоуэр, и команда четверки прекратила движение.
      Хорнблоуэр был намерен четко следовать полученному приказу: не подниматься на палубу, пока десант не станет контролировать большую ее часть. Рука его конвульсивно сжалась на румпеле - события последних минут заставили его забыть о главном: марселе вражеского корабля. Чистое сумасшествие - лезть в темноте на мачту незнакомого судна с незнакомой оснасткой. Хорнблоуэр с ужасом понял, что откровенно трусит.
      Корпус корвета громадой возвышался перед его глазами; шлюпки уже пропали из виду. Корвет прочно стоял на якоре, а высоко вверху, на фоне сереющего неба, Хорнблоуэр с трудом различил очертания нок-реи* [Нок оконечность рей, гафелей и других частей, служащих для постановки и несения парусов.]. Так вот куда предстояло ему лезть через несколько минут! Боже, как же высоко!
      Что-то плеснуло неподалеку. Хорнблоуэр понял, что шлюпки уже окружили добычу, но кто-то из гребцов допустил небрежность. В ту же секунду с палубы корвета послышался тревожный оклик. Ответом на него стал одновременный рев, вырвавшийся из сотни луженых глоток британских матросов. Этот шум был частью заранее разработанного плана. По мнению Пеллью и Экклза, боевой клич должен был вызвать смятение и панику среди французов, а заодно помочь отличить в темноте своих от противника. Матросы рады были стараться и вопили, как буйно помешанные. На палубе корвета что-то полыхнуло огнем и раздался сухой треск - то был первый выстрел в завязавшейся баталии. Вскоре перестрелка вспыхнула почти по всей палубе.
      - Вперед! - приказал Хорнблоуэр. - Наша очередь, ребята.
      Чувствовал он себя при этом так, словно отданный приказ был вырван из его уст под угрозой пытки на дыбе.
      Четверка неслышно приблизилась к корвету, а Хорнблоуэр тем временем постарался взять себя в руки и получше оценить, что же в действительности происходит на палубе.
      Для его целей не имело значения, с какой стороны подниматься на борт корвета. Левый борт оказался ближе, поэтому Хорнблоуэр выбрал его. Он был так поглощен мыслями о предстоящем, что едва не забыл отдать команду: "Суши весла!", и сделал это в последнюю секунду, когда четверка уже подошла к самому борту. Он повернул румпель, и шлюпка мягко развернулась, заняв параллельную с корветом позицию, а носовой матрос успел в это время забросить абордажный крюк. Сверху послышался странный звук, напоминающий звяканье маленького молоточка о помятую кастрюлю. Хорнблоуэр понял, что медлить нельзя. Он взялся за трос и прыгнул. Прыгнул удачно, сумев левой рукой ухватиться за ванты, а правой сейчас же вынуть пистолет. Но едва его голова показалась над бортом, прозвучал пистолетный выстрел. К счастью, стрелявший промахнулся, зато вспышка от выстрела позволила Хорнблоуэру на секунду разглядеть происходившее на палубе. Прямо перед ним сошлись в ожесточенной схватке на тесаках английский матрос и французский офицер. С легким удивлением он понял, что донесшийся до него звук, похожий на молоток лудильщика, всего навсего звон сабель, тот самый "волшебный сабель звон", столь излюбленный поэтами. Но сейчас ему былло не до романтики.
      Настала пора выполнять задание. Собрав все свое мужество и стараясь не думать о бездне под ногами, Хорнблоуэр полез наверх. Первая часть подъема прошла довольно успешно - лишь однажды ему пришлось ползти два или три фута вниз головой, цепляясь руками за выбленки* [Выбленки - тонкие тросы, укрепленные горизонтально между вантами, образуют ступеньки для подъема на мачты.]. Затем он достиг марса и остановился перевести дыхание. Дальше предстояло самое трудное. Вот и рея, по которой ему надо было пройти. Он обхватил ее руками, пытаясь одновременно нащупать натянутый под ней канат, но к своему ужасу обнаружил, что никакого каната там нет. Он так и повис на нок-рее в ста футах над палубой, дрыгая ногами и отчаянно соображая, как ему найти выход из сложившегося положения. Почему французы убрали на ночь канат, можно было только гадать. Возможно, кому-то из них пришла в голову та же мысль, что и капитану "Неутомимого". Как бы то ни было, трос был снят, значит он не мог добраться до марселя. Но он должен был до него добраться - успех всей операции зависел от него. Хорнблоуэр вспомнил, как бесстрашно и легко бегают по реям без всякой страховки, будто канатоходцы в цирке, опытные марсовые, и внутренне содрогнулся. Но никакого другого способа исполнить свой долг до конца, он так и не смог придумать.
      У него на несколько мгновений перехватило дыхание, когда он представил, как пойдет над черной бездной без страховки и опоры. Это был тот самый липкий одуряющий страх, лишающий мужчину его мужества и контроля над желудком и конечностями. Однако деятельный мозг Хорнблоуэра и в этом состоянии продолжал лихорадочно работать. Он вспомнил, как безжалостно и решительно разделался с Хейлзом. Что ж, он был достаточно храбр, когда дело касалось других. Да и невелика храбрость - треснуть по затылку несчастного эпилептика. Такая храбрость представлялась Хорнблоуэру чем-то сомнительным. Почему же он не мог подобным образом отнестись к собственной драгоценной персоне? Нет, он совершенно определенно был самым настоящим трусом, из тех, кого встречают двусмысленными ухмылками, а провожают разговорами за спиной. Такого он вынести не мог. В сотню раз лучше было бы сорваться вниз и разбиться вдребезги, чем потом всю жизнь носить позорное клеймо. Он принял решение и, боясь передумать в последний момент, уверенно поставил ногу на деревянный брус. Под ногами он ощутил грубую парусину. Слепой инстинкт дал единственно верный совет: ни в коем случае не медлить.
      - За мной, ребята! - крикнул Хорнблоуэр и, не оглядываясь, быстро зашагал, почти побежал по рее.
      До цели было не менее двадцати футов, которые он преодолел в несколько гигантских шагов-скачков. Только вцепившись руками в спасительную парусину свернутого марселя, Хорнблоуэр в полной мере осознал, чего все это ему стоило. Его затрясло. Прошло несколько секунд, прежде чем Хорнблоуэр осознал, что уже не один. Олдройд, на которого было возложено дублирование, находился всего в шести футах от него. Вторая пара матросов, которой предстояло поставить марсель по правому борту, значительно опередила его и уже успела справиться с заданием. Хорнблоуэр решительно взялся за брас. Он больше не испытывал страха, на смену ему пришло ликующее чувство собственной неуязвимости и триумфа. Один несильный рывок, и дело было сделано. Теперь можно было спускаться. Обхватив руками фал, Хорнблоуэр скользнул по нему вниз и тут же понял, что допустил большую ошибку.
      Ну неужели он так никогда и ничему не научится!? Пора бы уже вести себя подобно взрослому человеку, а не ребенку, и никогда не забывать о внимательности и предусмотрительности. Он в первые же секунды спуска набрал такую скорость, что тонкий трос обжег ему ладони. Когда же он попытался несколько притормозить, боль стала просто невыносимой. Кончилось все тем, что он содрал себе кожу на ладонях чуть ли не до костей. Приземлившись, наконец, на твердую палубу, Хорнблоуэр с любопытством огляделся и тут же забыл на время о своих израненных ладонях.
      На востоке забрезжил слабый свет. Шум битвы стих. Внезапность нападения полностью оправдала себя. Сотня воющих на все лады британцев в считанные минуты смела с палубы вахтенных и захватила корвет в едином натиске. Безоружные матросы внизу не оказали никакого сопротивления. С полубака донесся зычный голос лейтенанта Чэдда.
      - Якорь поднят, сэр!
      С кормы отозвался Экклз.
      - М-р Хорнблоуэр!
      - Здесь, сэр! - выкрикнул Хорнблоуэр.
      - Поднять паруса!
      Выполнять приказание бросились не только матросы с его четверки, но и большая часть остальных, воодушевленных только что одержанной победой и чувствующих в себе достаточно сил. В считанные минуты ветер надул поставленные паруса и "Папильон", развернувшись, величественно тронулся к морю с начинающимся отливом. Рассвет вступал в свои права. Сильно посветлело, лишь над самой водой повисли редкие клочья тумана.
      С правого борта донесся приглушенный грохот, и сразу несколько отвратительно воющих снарядов пролетело над судном. Хорнблоуэр впервые был под обстрелом и даже не сразу понял, что это заговорили пушки правобережного форта.
      - М-р Чэдд, - раздался спокойный голос Экклза, - прикажите поставить дополнительно кливер и марселя на фок- и бизань-мачтах.
      С правобережного форта прозвучал еще один залп, а потом в дело вступили орудия и левобережного форта. Судя по всему, французы догадались о постигшей "Папильон" участи. Но корвет несся с большой скоростью, подгоняемый и ветром, и отливом, а в рассветных сумерках не так-то просто было поразить движущуюся цель. И все равно им удалось ускользнуть с большим трудом. Еще минута промедления, и все было бы кончено. Одно из ядер просвистело над мачтами, проделав дыру в стакселе* [Стаксель - парус треугольной формы.] и порвав шкот* [Шкот - снасти, с помощью которых растягиваются нижние углы парусов.].
      - М-р Меллори, соединить шкот и заменить стаксель! - последовал незамедлительный приказ м-ра Экклза.
      - Так точно, сэр! - весело отозвался Меллори и сам полез на ванты с несколькими матросами.
      Стало уже совсем светло. Хорнблоуэр отчетливо видел на полуюте фигуру старшего помощника и м-ра Сомса, лично ставшего к штурвалу. Два отделения морских пехотинцев в ярко-красных мундирах несли охрану носового и кормового люков. Четыре или пять трупов все еще валялись на палубе в причудливо застывших позах. Хорнблоуэр всегда относился к мертвецам с юношеской черствостью, но среди этих мертвых французов был один раненый. Ему, очевидно, раздробило бедро. Он сильно мучался и громко стонал. На этого человека Хорнблоуэр не мог заставить себя посмотреть с безразличием. Поэтому он был только рад, когда один из матросов испросил и получил разрешение Меллори заняться раненым.
      - Все по местам, приготовиться к повороту! - прозвучал голос Экклза.
      Корвет только что прошел последнюю отмель и был готов выйти в открытое море. Матросы разбежались по вантам, Хорнблоуэр тоже решил к ним присоединиться. Но едва он взялся за шкот, ладони его пронзила такая боль, что он с трудом удержался от крика. С них будто содрали всю кожу, оставив живое мясо. Он внимательно осмотрел ладони - из многочисленных порезов и ссадин сочилась кровь. Корвет, между тем, благополучно выполнил поворот и вышел из устья Жиронды.
      - А вот и старина "Неутомимый"! - радостно крикнул кто-то из матросов.
      Теперь и Хорнблоуэр увидел фрегат. Он ждал их недалеко от берега за гранью досягаемости батарей фортов, готовый к встрече с захваченным призом. Кто-то крикнул "ура", что было немедленно подхвачено всем экипажем. Последнее шальное ядро с форта шлепнулось в воду далеко за кормой корвета. Хорнблоуэр достал из кармана носовой платок и попытался сделать перевязку самостоятельно.
      - Могу я помочь вам, сэр? - раздался из-за плеча голос Джексона.
      Увидев, во что превратились ладони Хорнблоуэра, старшина хмуро покачал головой.
      - Очень неосторожно с вашей стороны, сэр. Вам бы надо не спеша спускаться, да руками перебирать, - сказал он наставительно, когда Хорнблоуэр поведал, что послужило причиной травмы. - Очень, очень неосторожно, прошу прощения, конечно, сэр, за такие слова. Но вы, молодые господа, все такие. Никогда не думаете о своей шее или шкуре, не в обиду будет сказано, сэр.
      Хорнблоуэр непроизвольно поднял голову и взглянул наверх. Отсюда нок-рея казалась маленькой соломинкой. Он вспомнил, как бежал по ней в темноте, и содрогнулся, несмотря на то, что сейчас находился на широкой надежной палубе.
      - Прошу прощения, сэр, - извиняющимся тоном проговорил Джексон, неправильно истолковав его реакцию, - я не хотел делать вам больно, но узел все-таки придется затянуть потуже. Ну вот и все, сэр, а уж врач потом наложит вам какую-нибудь мазь.
      - Большое спасибо, Джексон, - тепло сказал Хорнблоуэр.
      - Ничего, сэр. А вы мне вот что скажите, не попадет нам за пропавшую четверку.
      - Пропавшую?
      - Ну да, сэр. На буксире ее нет, а потом, мы ведь никого не оставляли ее сторожить. Это должен был сделать Уэллс, но я взял его вместе с собой, потому что Хейлз не мог идти... Нас и так было мало, сэр. Так что четверочку нашу унесло куда-нибудь то ли приливом, то ли отливом.
      - А как же Хейлз? - ужаснулся собственной забывчивости Хорнблоуэр.
      - Да он так и остался там лежать, - спокойно ответил Джексон.
      Хорнблоуэр беспомощно поглядел назад, в сторону удаляющегося устья Жиронды. Где-то там дрейфует сейчас маленькая шлюпка с одиноким пассажиром на борту, а может быть и с трупом. В любом случае французы его обнаружат первыми... Холодная волна сожаления сменила горячее чувство триумфа, испытываемое всего несколькими минутами ранее. И как это он мог позабыть о Хейлзе? Конечно, не случись с Хейлзом того приступа, он, Хорнблоуэр, возможно, так и не отважился бы никогда пройти по нок-рее. Тогда он возвращался бы сейчас на "Неутомимый" не победителем, а презренным трусом, покрытым несмываемым клеймом в глазах у всех.
      Джексон заметил его внезапно помрачневшее лицо.
      - Да не берите вы это так близко к сердцу, сэр, - начал он горячо успокаивать Хорнблоуэра, - ни кэп, ни мистер Экклз не станут вспоминать вам какую-то четверку после такой удачи.
      - Да я вовсе не о ней думал, - признался Хорнблоуэр, - а о Хейлзе.
      - О Хейлзе? - искренне удивился Джексон. - Вот уж о ком и думать-то не стоит. Вы мне поверьте, сэр, из этого болвана никогда бы не вышел порядочный моряк!
      Человек, который узрел Бога
      Зима пришла в Бискайский залив. После зимнего солнцестояния участились шторма, отнюдь не облегчая и без того тяжелую участь матросов британских кораблей, крейсирующих вдоль побережья Франции. Они налетали обычно с востока и несли с собой пронизывающий холод и снежные заряды. Водяные брызги сосульками замерзали на снастях, а корпуса судов текли, как решето. Шторма с запада тоже доставляли немало хлопот, угрожая выбросить корабль на подветренный берег и суля их экипажам долгие годы заключения во французских тюрьмах. В таких случаях приходилось делать выбор: уйти в море и переждать шторм в безопасности или остаться у берега в надежде перехватить какого-нибудь особо дерзкого торговца, решившегося именно в шторм на прорыв блокады. Причем страдали от этих штормов не столько суда, сколько плавающие на них люди. Неделю за неделей, месяц за месяцем они вынуждены были переносить жуткий холод и промозглую сырость, питаться подпорченной солониной и пить тухлую воду, работать на износ и страдать от опостылевшего однообразия. Даже на фрегатах, считавшихся привилегированными судами, монотонность и скука угнетающе действовали на людей, особенно в период шторма, когда приходилось задраивать люки. Тогда большие массы людей вынужденно скапливались вместе в тесных и затхлых межпалубных помещениях. Ночи казались при этом бесконечными, дни короткими, а люди страдали от бессонницы и безделья.
      Даже на славном "Неутомимом" в воздухе носились признаки роста подспудного недовольства, и Хорнблоуэр, хотя он был простым мичманом, со свойственной ему наблюдательностью не мог этого не замечать. Сейчас он был занят тем, что осматривал матросов своего подразделения перед еженедельной капитанской проверкой.
      - Что у вас с лицом, Стайлс? - спросил он.
      - Фурункулы, сэр.
      На щеках и на губах Стайлса красовалось не меньше дюжины полосок лейкопластыря.
      - Вы обращались к врачу?
      - Так точно, сэр. Я ходил к фельдшеру, он заклеил мне все вот этим плейстером и сказал, что скоро это пройдет.
      - Ну что ж, превосходно, - с сомнением сказал Хорнблоуэр.
      Ему показалось, что на лицах матросов, стоящих в строю по обе стороны от Стайлса, появилось странное выражение, словно они втихомолку подсмеиваются над своим товарищем. А может быть, они подсмеивались над ним, Хорнблоуэром? Такая мысль ему решительно не понравилась - насмешки за спиной офицера крайне отрицательно действуют на дисциплину. Но еще хуже для дисциплины - это он знал по опыту, - когда у матросов заводятся секреты, не известные их непосредственным командирам. Он строго и придирчиво оглядел строй. Стайлс застыл по стойке "смирно" с деревянным выражением на лице. Глаза его ничего не выражали и смотрели прямо перед собой. Прическа и форма у него были в полном порядке, придраться, одним словом, было не к чему. Но все же Хорнблоуэр интуитивно чувствовал, что его диалог со Стайлсом чем-то развеселил остальных, и это ему очень не нравилось. После осмотра он поймал старшего корабельного врача м-ра Лоу и задал ему пару вопросов.
      - Конечно же у них масса фурункулов, - ответил м-р Лоу, - а чего вы еще хотите при такой скученности и отвратительном питании. Да ваши матросики по нескольку месяцев свежей пищи не видят, а жрут, извиняюсь, одни бобы да тухлую солонину. Скажите еще спасибо, что это только фурункулы, а не все семь казней египетских.
      - А почему они появляются на лице?
      - Не только, молодой человек. Я полагаю, вы на собственном опыте установите со временем все места на теле, где они могут образоваться.
      - Ваш фельдшер всегда лично занимается подобными случаями? - не отставал Хорнблоуэр.
      - Естественно. Я же хирург!
      - А что он за человек?
      - Кто, Магридж?
      - Да, если его так зовут.
      - Фельдшер он неплохой. Успокоительную микстурку, между прочим, отлично умеет смешивать. Я вижу, батенька, у вас отчего-то дурное настроение, так что рекомендую заскочить в лазарет - он и вам смешает. Очень полезно. На спирту!
      М-р Лоу допил ром из своего бокала и требовательно постучал кулаком по столу, подзывая стюарда. Хорнблоуэр сообразил, что ему крупно повезло застать м-ра Лоу в достаточно трезвом состоянии и выудить у него те крохи информации, которые он получил. Он решил подняться на топ* [Топ - верхний конец мачты.] бизани и там все обдумать в одиночестве. Этот пост был введен недавно. Только здесь, во время своей вахты, мог он спокойно расслабиться и отвлечься от тесноты кубрика; по мнению Хорнблоуэра, это было лучшее место на корабле. Плотно закутавшись в бушлат, сидел он в своей "корзине". Над головой раскачивалась на ветру, описывая концентрические окружности, стеньга бизань-мачты. За спиной тонко свистел в вантах очередной набирающий силу шторм, а внизу на палубе шла обычная жизнь большого фрегата. Ввиду приближения шторма, капитан Пеллью приказал убрать все верхние паруса. Когда же пробьет восемь склянок, фрегат сделает поворот оверштаг и пустится обратным курсом вдоль побережья. Вплоть до восьми склянок и окончания своей вахты Хорнблоуэр мог безнаказанно предаваться своим мыслям обо всем на свете, в частности, о фурункулах, внезапно высыпавших на лице Стайлса, а также о скрытых ухмылках на лицах матросов.
      Чьи-то руки ухватились за край "корзины", а проще сказать, деревянного помоста с бортиком. Хорнблоуэр с неудовольствием встретил незваного гостя, столь бесцеремонно прервавшего его размышления. Им оказался Финч, чье место по боевому расписанию было рядом с Хорнблоуэром на топе бизани. Это был маленький сухощавый человечек с редеющей шевелюрой, бледно-голубыми глазами и исключительно глупой улыбкой, появившейся на его лице, когда он залез в корзину и обнаружил там Хорнблоуэра.
      - Прошу прощения, сэр, - извинился он, - я и не знал, что здесь уже кто-то есть.
      Финч еще не успел перебраться через бортик и находился в довольно опасном положении, держась на одних руках. При первом же сильном порыве ветра он рисковал сорваться вниз.
      - Да залезай ты скорей, раз уж появился, - с некоторой грубостью оборвал его Хорнблоуэр, проклиная себя за мягкосердечие; любой другой офицер, желающий побыть наедине со своими мыслями, на его месте сразу же отправил бы Финча обратно на палубу.
      - Спасибо, огромное спасибо, сэр! - с чувством поблагодарил его Финч, готовый, видимо, именно к такому повороту событий.
      Он с облегчением перекинул через бортик сначала одну ногу, потом другую, не обращая внимания на качку. Затем скорчился на дне корзины, осмотрелся по сторонам, заглянул для чего-то в щель, сквозь которую можно было разглядеть лишь марсель на грот-мачте, и повернулся к Хорнблоуэру с обезоруживающей и удивительно доброй улыбкой. В этот момент он чем-то напоминал маленького ребенка, совершившего проступок и умоляющего случайного очевидца не выдавать его родителям.
      Хорнблоуэр знал, что у Финча не все было в порядке с головой, безжалостная вербовочная служба гребла всех подряд, включая идиотов и крестьян, освобожденных от морской службы по королевскому указу. Моряком, впрочем, он был неплохим и умел ставить и зарифлять паруса, а также стоять у штурвала. Только идиотская улыбка безошибочно выдавала настоящее положение дел.
      - Здесь гораздо лучше, чем внизу, сэр, - извиняющимся тоном объяснил Финч причину своего появления.
      - Это точно, - согласился Хорнблоуэр и отвернулся, чтобы не поощрять Финча к дальнейшему разговору.
      Привалившись спиной к бортику, Хорнблоуэр уставился в серое зимнее небо. Перед глазами у него равномерно раскачивалась стеньга. Ее движение имело, вероятно, определенный гипнотический эффект, потому что он погрузился в полудрему. Мысли его по-прежнему вертелись вокруг проблемы "фурункулов". Но сосредоточиться не удавалось: Финч все время беспокойно вертелся, как белка в колесе, пересаживался с места на место, одним словом, отравлял Хорнблоуэру драгоценные минуты одиночества.
      - Да что, черт побери, с тобой происходит? - не выдержал наконец Хорнблоуэр. - Что ты крутишься, как карась на сковородке?
      - Черт? Вы сказали черт, сэр? - встрепенулся Финч. - Нет, сэр, там нет никакого черта.
      Опять на его лице появилась добрая, чуть лукавая, детская улыбка. На секунду Хорнблоуэру показалось, что в глубинах этих зрачков кроются ответы на величайшие тайны жизни и смерти. Финч опять выглянул в щелку на марсель грот-мачты, напомнив мичману подглядывающего за кем-то ребенка.
      - Вон он! - воскликнул вдруг Финч. - На этот раз я не мог ошибиться. Я видел его так же хорошо, как вижу вас, сэр. Это был Бог, сэр!
      - Бог?
      - Так точно, сэр. Он иногда появляется там, на топе грота, но редко, очень редко... Но сегодня я видел Его, и у Него была большая белая борода, развевающаяся на ветру. Его можно заметить только отсюда, сэр.
      Пока Хорнблоуэр подыскивал слова для ответа на такое бредовое заявление, Финч успел забыть о его присутствии и снова таращился в щель.
      - Это Он! - восторженно шептал Финч сам себе. - Я снова удостоился узреть Его! Да, все так: Бог на топе грота, а черт в канатной кладовой.
      - Вполне справедливое размещение! - сказал Хорнблоуэр, но тихо, вовсе не желая подшучивать над несчастным.
      - А черт в канатной кладовой во время "собачьей" вахты* ["Собачья вахта", или "собака" - вахта в вечернее и ночное время.], - повторил Финч. - Только Бог постоянно на топе грота. Жаль не всегда можно узреть Его, добавил он печально.
      - Интересное расписание! - прокомментировал Хорнблоуэр, но опять же вполголоса.
      С палубы донесся звук корабельного колокола: отбили восемь склянок. Вслед за этим запели боцманские дудки и послышался громовой бас самого боцмана Уолдрона.
      - Смена вахты! Смена вахты! Эй вы, лентяи, а ну наверх, да поживее! Все по местам, приготовиться к повороту! Разводящий! Записать фамилию того, кто последним поднимется на палубу.
      Короткий период отдыха, омраченный к тому же присутствием Финча, закончился. Хорнблоуэр перепрыгнул через бортик и схватился за ванты. Можно было спуститься через люк и по веревочной лестнице, но Хорнблоуэр знал, что старпом может его увидеть, и не желал потом иметь замечание от старшего офицера за "недостойное настоящего моряка поведение". Финч последовал за ним тем же способом, но уже к середине спуска далеко обогнал Хорнблоуэра, к огорчению последнего, считавшего себя в глубине души уже опытным морским волком. Но Финч, легкий как пушинка, буквально взлетал и слетал обратно по снастям с проворностью мартышки. Даже старые марсовые не могли с ним в этом тягаться.
      Но вот Хорнблоуэр очутился на палубе и присоединился к другим членам экипажа, занятым поворотом на другой галс. Финч и его странные речи были временно позабыты.
      Позже, однако, мысли Хорнблоуэра неизбежным образом вернулись к удивительным заявлениям несчастного полупомешанного. У него не было никаких сомнений, что Финч свято верил в свои слова и в самом деле что-то видел. Бога, например, он даже частично описал: большая белая борода, развевающаяся на ветру. Жаль только, что он не нашел слов и для описания черта в канатной кладовой. Что там могло быть? Рога, раздвоенные копыта и вилы? Или еще что-нибудь? Одно только было непонятно Хорнблоуэру - почему черт появляется только в канатной кладовой, да еще строго по расписанию, во время "собаки"?
      Неожиданно у Хорнблоуэра перехватило дыхание. Ему вдруг пришла в голову мысль, что появление черта в самом глухом месте корабля в самое неудобное время вполне может иметь не метафизическое, а самое что ни на есть логическое объяснение. Теперь ему предстояло решить, как себя вести, чтобы наилучшим образом разобраться с этой проблемой. Он мог доложить о своих подозрениях старшему помощнику м-ру Экклзу. Но такой метод, как уже достаточно хорошо знал Хорнблоуэр после года службы, мог привести к прямо противоположным результатам. Старпом не любил беспочвенных обвинений и бездоказательных заявлений и вполне мог устроить виновному в подобном проступке настоящую баню. Вернее было сначала посмотреть на все собственными глазами, а потом уже решать окончательно. Ведь он пока не знал, что именно ему удастся обнаружить, да и удастся ли вообще обнаружить что-либо... А хуже всего было то, что он плохо себе представлял, как ему действовать в случае, если он, все-таки, что-нибудь обнаружит. Больше всего на свете мичман Хорнблоуэр боялся прослыть трусом и попасть в дурацкое положение. К тому же, он отнюдь не был уверен в действенности своего авторитета флотского офицера. Он мог потерять контроль над ситуацией в случае каких-нибудь осложнений, что потом могло пасть на его же голову, а главное, могло бы крепко подорвать дисциплину.