Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Столпы Земли

ModernLib.Net / Историческая проза / Фоллетт Кен / Столпы Земли - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 12)
Автор: Фоллетт Кен
Жанр: Историческая проза

 

 


А другие претенденты? Бесполезно гадать. Возможно, пройдут годы, прежде чем старый епископ отойдет в лучший мир.

– Мы не можем гарантировать, что ты будешь избран, – сказал Катберт Уолерану.

– Я знаю, – отозвался тот, – Я только прошу, чтобы вы назвали меня кандидатом. Соответственно то же самое и я предлагаю вам взамен.

Катберт кивнул.

– На это я согласен, – торжественно произнес он.

– И я тоже, – сказал Милиус.

Двое монахов и архидиакон посмотрели на Филипа. Терзаемый сомнениями, он колебался, понимая, что негоже так выбирать епископа, но сейчас в руках Уолерана была судьба монастыря. Может быть, неправильно выменивать одну церковную должность на другую – это тебе не базар, – но если он откажется, Ремигиус сможет стать приором, а Осберт – епископом!

Однако разумные доводы сейчас казались тщетными домыслами. Он не мог устоять перед желанием стать приором, несмотря ни на какие «за» и «против». Он вспомнил, как молился накануне Богу и как поведал ему о своем намерении бороться за это место. Сейчас он снова поднял к небесам глаза и в мыслях своих обратился к Всевышнему: «Но, Господи, если не желаешь ты, чтобы сие случилось, сделай неподвижным мой язык, и сомкни мои уста, и сдержи дыхание мое, и пусть онемею я».

Затем он посмотрел на Уолерана и сказал:

– Я согласен.

* * *

Кровать приора была гигантских размеров, в три раза шире любой из тех, на которых когда-либо приходилось спать Филипу. Деревянное ложе находилось на высоте в половину человеческого роста, а сверху на него был положен пуховый матрац. Чтобы уберечь спящего от сквозняков, со всех сторон кровать была задрапирована занавесями, на которых терпеливыми руками набожных женщин были вышиты сцены из библейской жизни. Филип рассматривал ложе с некоторым опасением. Даже то, что приор имел собственную спальню, казалось ему излишней расточительностью – сам он никогда не имел своей спальни, – и вот сегодня он впервые будет спать один. А такая кровать – это уж слишком. Он бы предпочел матрац, набитый соломой, принесенный из общей опочивальни, а этой кровати место в больнице, где она сможет облегчить страдания старых больных монахов. Хотя, конечно, эта кровать не предназначалась исключительно для Филипа. Когда в монастыре остановится какой-нибудь особо знатный гость – епископ, лорд или даже сам король, – он займет эту спальню, а приор найдет себе местечко где-нибудь еще.

– Сегодня ты выспишься от души, – сказал Уолеран не без некоторой неприязни.

– Надеюсь, что да, – неуверенно промолвил Филип.

Все произошло очень быстро. Прямо там же, на кухне, Уолеран написал послание к монастырю, в котором монахам приказывалось незамедлительно провести выборы и желаемым кандидатом назывался Филип. Это послание он подписал именем епископа и скрепил его епископской печатью. Затем все четверо отправились в часовню.

Как только Ремигиус увидел их, он понял, что битва проиграна. Уолеран зачитал послание, и, когда прозвучало имя Филипа, монахи радостно приветствовали его. У Ремигиуса хватило разума отказаться от голосования и признать свое поражение.

И Филип стал приором.

Конец службы Филип провел словно в бреду, затем он направился через лужайку к дому приора, располагавшемуся в юго-восточной части монастыря, дабы вступить во владение своей резиденцией.

Когда он увидел кровать, то понял, что его жизнь изменилась окончательно и бесповоротно. Теперь он был другим, особенным, стоящим особняком от остальных монахов. У него были власть и привилегии. Но на него легла и ответственность. Он один должен был сделать так, чтобы эта маленькая община из сорока пяти монахов смогла выжить и начала процветать. Если они будут голодать, это будет его вина; если они предадутся пороку, ответственным за это будет он; если они опозорят святую Церковь, Бог спросит с него. Но Филип помнил, что сам же и взвалил на себя это бремя, и теперь он должен был его нести.

Первым делом надо будет собрать монахов в церкви и отслужить торжественную мессу. Был двенадцатый день Рождества, праздник Крещения. На службу придут все жители Кингсбриджа и множество народу из окрестных селений. Хороший кафедральный собор с крепкой монашеской общиной и зрелищными богослужениями мог бы привлечь тысячу людей и даже больше. Даже в мрачный собор Кингсбриджа съедутся большинство местных дворян, так как служба – это еще и возможность встретиться с соседями, поговорить о делах.

Но прежде Филип должен был обсудить с Уолераном кое-что еще, и вот теперь они наконец остались одни.

– Те сведения, которые я тебе передал... – начал он. – О графе Ширинге...

– Я не забыл, – кивнул архидиакон, – они могут быть поважнее, чем вопрос о том, кто станет приором или епископом. Граф Бартоломео уже прибыл в Англию. Завтра его ожидают в Ширинге.

– И что ты собираешься делать? – с тревогой спросил Филип.

– Попробую использовать сэра Перси Хамлея. Честно говоря, я надеюсь, он будет сегодня среди прихожан.

– Слышал о нем, но никогда не видел.

– Это такой толстый лорд с безобразной женой и довольно привлекательным сыном. Жену-то ты не пропустишь – она как бельмо на глазу.

– А почему ты думаешь, что они встанут на сторону короля Стефана против графа Бартоломео?

– Они страстно ненавидят графа.

– За что?

– Их сынок, Уильям, посватался к графской дочке, но она ему отказала, и свадьба расстроилась. Хамлеи чувствуют себя оскорбленными и готовы ухватиться за любую возможность отплатить Бартоломео.

Филип удовлетворенно закивал. Он был рад, что это его не касалось, – у него и без того забот полон рот, в Кингсбриджском монастыре хватало своих проблем. А мирскими делами пусть занимается Уолеран.

Они вышли из дома и направились к церкви. Монахи уже ждали. Филип занял свое место во главе колонны, и процессия двинулась.

Филип даже не ожидал, сколь прекрасное чувство он испытает, входя в церковь под пение шедших за ним монахов. Он подумал, что его новое положение символизирует власть, данную ему, дабы творить добро, и поэтому душа его трепетала. Жаль, что его не видел аббат Питер из Гуинедда – старик был бы за него горд.

Он провел монахов на хоры. Особо торжественные мессы, такие, как эта, нередко служились самим епископом. Сегодня ее проведет, однако, архидиакон Уолеран. Как только Уолеран начал, Филип пробежал глазами по толпе прихожан, пытаясь отыскать семью, о которой только что рассказал архидиакон. В центральной части собора стояли около ста пятидесяти человек: те, что побогаче, в тяжелых зимних плащах и добротной кожаной обуви, а простые крестьяне в грубых куртках и валяной или деревянной обувке. Найти Хамлеев было проще простого. Они стояли в первых рядах, неподалеку от алтаря. Сначала Филип увидел леди Хамлей. Уолеран не преувеличивал – виду нее был действительно отталкивающий. Несмотря на поднятый капюшон, можно было разглядеть большую часть ее лица, покрытого отвратительными фурункулами, которые она беспрестанно трогала своими нервными руками. Рядом с ней находился грузный мужчина лет сорока – очевидно, Перси. По его одежде можно было сказать, что этот человек весьма богат и обладает властью, хотя и не принадлежит к высшей аристократии. Их сын прислонился к одной из массивных колонн нефа. Он был статным молодым человеком с ярко-желтыми волосами и узкими надменными глазами. Женитьба на дочери графа позволила бы Хамлеям перешагнуть черту, отделявшую мелкопоместное дворянство от королевской знати. Ничего удивительного, что они пришли в ярость из-за несостоявшейся свадьбы.

Филип вновь сосредоточился на службе. На его взгляд, Уолеран проводил ее, может быть, чуть быстрее, чем следовало бы. Его снова начали одолевать сомнения, правильно ли он поступил, согласившись поддержать кандидатуру Уолерана на пост нового епископа, когда нынешний умрет. Уолеран был человеком знающим, но, похоже, он недооценивал значения религиозных обрядов. Процветание и могущество Церкви были в конечном счете лишь средствами для достижения главной цели – спасения человеческих душ. Однако Филип решил, что не стоит особенно беспокоиться по поводу Уолерана. Дело было сделано, и – кто знает? – старый епископ, возможно, разрушит честолюбивые планы архидиакона и проживет еще лет двадцать.

Прихожане вели себя шумно. Конечно, никто не знал слов молитвы, и только священники да монахи принимали участие в службе, а остальные лишь подхватывали наиболее знакомые фразы да восклицали: «Аминь!» Одни из них в благоговейном молчании следили за службой, другие слонялись туда-сюда, приветствуя друг друга и болтая. «Это простые люди, – сказал себе Филип, – и ты должен что-то сделать, чтобы привлечь их внимание».

Месса тем временем подошла к концу, и архидиакон Уолеран обратился к собравшимся:

– Большинство из вас знают, что возлюбленный наш приор Кингсбриджский скончался. Его тело, которое покоится здесь, в соборе, будет погребено на монастырском кладбище сегодня вечером. Епископ и монахи избрали его преемника. Им стал брат Филип из Гуинедда.

Он замолчал, и Филип поднялся, чтобы вывести процессию из храма. Но Уолеран заговорил вновь:

– У меня есть для вас еще одно печальное известие.

Удивленный Филип снова сел.

– Я только что получил письмо, – продолжал Уолеран.

Не получал он никаких писем. Это Филип знал точно, так как все утро они были вместе. Что на этот раз задумал хитрый архидиакон?

– В этом письме говорится о потере, которая до глубины души огорчит вас. – Он снова сделал паузу.

Кто-то умер, но кто? Уолеран знал об этом еще до своего приезда, но держал в секрете и теперь притворялся, что только что узнал новость. Почему?

Филип мог предположить только одно, и, если его подозрение было верным, значит, Уолеран – человек гораздо более честолюбивый и вероломный, чем можно было вообразить. Неужели он обвел их вокруг пальца? Неужели Филип оказался простой пешкой в игре архидиакона?

Заключительные слова Уолерана подтвердили эту догадку.

– Горячо любимый епископ Кингсбриджский, – торжественно произнес он, – отошел в лучший мир.

Глава 3

<p>I</p>

И эта сучка там будет, – шипела мать Уильяма – я в этом уверена.

Уильям взглянул на замаячивший вдали фасад Кингсбриджского собора со смешанным чувством страха и желания. Если леди Алина будет присутствовать на крещенской службе, всем им придется испытать болезненное смущение, но тем не менее его сердце учащенно забилось при мысли, что снова увидит ее. Они рысью приближались к Кингсбриджу – Уильям и его отец на боевых конях, а мать на прекрасном жеребце:

За ними ехали три рыцаря и три конюха. Все вместе они составляли внушительный и грозный отряд, и Уильяму было приятно это. Шедшие по дороге крестьяне отскакивали в сторону перед их могучими конями, а мать продолжала кипятиться.

– Все уже знают, даже эти презренные рыбы, – бубнила она сквозь слезы. – Они еще смеются над нами: «Когда невеста не невеста? Когда жених Уилька Хамлей!» Ну, выпорола я одного мужичишку, все равно не помогло. Добраться бы до этой суки! Я бы с нее с живой сняла шкуру и повесила на гвоздь, а саму ее бросила бы воронам на съедение.

Уильяму не хотелось, чтобы она продолжала распространяться на эту тему. Семья была опозорена, виноват был он – или, вернее, так считала мать, – и он не желал, чтобы ему напоминали об этом.

Они прогрохотали по расшатанному мосту и, хлестнув коней, устремились вверх по улице, ведущей к монастырю. Возле кладбища, к северу от собора, два-три десятка коней уже щипали редкую травку, но ни один не мог сравниться с конями Хамлеев. Подъехав к конюшне, они оставили своих красавцев на попечение монастырских конюхов.

Затем они проследовали через лужайку в том же порядке, в котором ехали по дороге: Уильям и его отец по обе стороны от матери, за ними рыцари, а замыкали шествие стремянные. Люди перед ними расступались, но Уильям, видя, как они подталкивают друг друга локтями и кивают, был уверен, что они сплетничают по поводу несостоявшейся свадьбы. Он рискнул украдкой взглянуть на мать и по ее бешеным глазам понял, что мысли ее заняты тем же самым.

Они вошли в церковь.

Уильям ненавидел церкви. Даже в солнечную погоду в них было холодно и сумрачно, а в темных углах и низких проходах всегда стоял затхлый запах. Но что хуже всего, церкви навевали на него мысли о муках ада, а ада он боялся.

Он окинул взглядом собравшихся. Вначале лица людей были едва различимы в полумраке, но через несколько минут его глаза привыкли, однако Алины нигде не было видно. Они прошли боковым нефом, так и не встретив ее. Уильям почувствовал облегчение и одновременно сожаление. И тут он увидел ее, и сердце его замерло.

Алина стояла неподалеку от алтаря в сопровождении неизвестного Уильяму рыцаря, окруженная стражниками и фрейлинами. Он увидел ее со спины, но эта копна темных вьющихся волос могла принадлежать только ей. Она обернулась, и он смог разглядеть ее нежную щеку с ямочкой и гордый прямой нос. Ее почти черные глаза встретились с глазами Уильяма. Он затаил дыхание. Эти темные глаза – и без того большие – расширились еще сильнее, когда она увидела его. Он хотел было сделать вид, что не замечает ее, но не нашел в себе сил отвести взгляд. О, если бы она улыбнулась ему! Ну хотя бы незаметным движением уголков своих пухленьких губ – из вежливости, не более того. Он слегка наклонил голову – скорее кивнул, чем поклонился. Лицо Алины окаменело, и она отвернулась.

Уильям поморщился, словно от боли. Он почувствовал себя как собака, которую пнули прочь с дороги, и теперь ему захотелось забиться куда-нибудь в угол, подальше от посторонних глаз. Он посмотрел по сторонам, желая убедиться, что никто не заметил, как они обменялись взглядами. Продвигаясь вместе с родителями вдоль прохода, он видел, как прихожане, подталкивая друг друга и перешептываясь, посматривают то на него, то на леди Алину, то снова на него. Он сделал над собой усилие, чтобы заставить себя идти с высоко поднятой головой, притворяясь, что никого не замечает. «Да как она смела так поступить с нами? – думал он. – Ведь мы одна из достойнейших семей Южной Англии, а она заставила нас чувствовать себя ничтожествами». При этой мысли он пришел в бешенство, его так и подмывало вытащить меч и наброситься на кого-нибудь или на что-нибудь.

Шериф Ширинга поздоровался с отцом Уильяма, и люди перестали обращать на них внимание, переключившись на поиски новых объектов для сплетен. Уильям все еще кипел. Молодые дворяне бесконечной вереницей подходили к Алине и раскланивались. Им она с готовностью улыбалась.

Началась служба. «Почему все получилось из рук вон плохо?» – недоумевал Уильям. У графа Бартоломео был сын, который унаследует его титул, поэтому единственное, что могла дать ему дочь, – возможность заключить выгодный союз.

Алина была шестнадцатилетней девушкой, явно не расположенной становиться монашкой, значит, можно предположить, что она будет только рада выйти замуж за здорового девятнадцатилетнего дворянина. В конце концов политические соображения вполне могут заставить Бартоломео выдать дочь за какого-нибудь жирного, страдающего подагрой сорокапятилетнего графа или даже лысого лорда лет шестидесяти.

Договорившись о женитьбе, Уильям и его родители и не думали скрывать эту новость, а растрезвонили о ней по всей округе. Знакомство Уильяма со своей невестой рассматривалось всеми как чистая формальность – кроме самой Алины, как оказалось.

Вообще-то, они уже были знакомы. Он встречал ее, когда она была еще совсем маленькой девчушкой с курносым носиком на озорном личике и коротко остриженными непослушными волосами. Своенравная, упрямая, задиристая и бесстрашная Алина всегда была заводилой в ребячьих играх, сама решала, во что они будут играть и кто в какой команде, разнимала ссоры и вела счет. Уильям был очарован ею, хотя в то же время завидовал ее преимуществу в играх и нередко перехватывал инициативу, пытаясь развязать потасовку, но надолго его не хватало, и в конце концов она снова брала игру в свои руки, заставляя его чувствовать себя одураченным, проигравшим, униженным, разозленным... и завороженным. Так было и на этот раз.

После того как умерла ее мать, Алина много путешествовала с отцом, и Уильям встречал ее гораздо реже. Однако достаточно часто, чтобы заметить, что она превращается в восхитительную, неотразимую молодую девушку, и, когда ему сказали, что она должна стать его невестой, он был просто в восторге. Он был уверен в том, что, нравится он ей или нет, Алине придется выйти за него замуж, но он продолжал искать встречи с ней, намереваясь сделать все возможное, чтобы дорога к алтарю была гладкой.

Очевидно, она была девственница. У него же имелся опыт общения с женщинами. Некоторые из девиц, которых ему удалось окрутить, были так же милы, как и Алина. Почти. Хотя ни одна из них не была благородного происхождения. Эти девицы просто не могли устоять, глядя на его прекрасные одежды и горячих коней и на то, как небрежно он тратил деньги на сладкое вино и ленты. И коли уж ему удавалось заманить какую-нибудь в сараи, как правило, в конце концов она более или менее охотно ему отдавалась.

С девушками Уильям обычно обращался весьма бесцеремонно, сначала делая вид, что не испытывает к ним никакого особенного интереса. Но когда он очутился наедине с Алиной, то почувствовал себя не в силах разыгрывать безразличие. На ней было ярко-голубое шелковое платье, ниспадающее свободными складками, но единственное, о чем он мог в тот момент думать, это о теле, что скрывалось под ним, которое очень скоро он будет иметь возможность видеть обнаженным, когда ему заблагорассудится. Он застал ее за чтением книги. Это занятие было свойственно благородным светским дамам. Уильям спросил, что это за книга, пытаясь не думать о том, как под голубым шелком колышутся ее груди.

– "Роман об Александре". Это история о короле по имени Александр Великий, о том, как он завоевал волшебные страны Востока, в которых на виноградных лозах растут драгоценные камни, а растения могут разговаривать.

Уильям и представить себе не мог, что кому-то нравится тратить время на такую глупость, но промолчал. Затем он принялся рассказывать ей о своих лошадях, собаках и успехах в охоте, состязаниях по борьбе и рыцарских поединках. Однако это не произвело на нее особого впечатления. Тогда он заговорил о доме, который для них строил его отец и, чтобы было легче подготовиться к тому времени, когда Алина станет управлять его хозяйством, в общих чертах описал, каким ему видится их будущее жилище. Уильям почувствовал, что его слова все меньше привлекают ее внимание, хотя и не понимал почему. Он подсел к ней как можно ближе и хотел было обнять ее, чтобы облапать и убедиться, действительно ли эти сиськи были такими большими, какими он их воображал, но Алина отпрянула от него, прижав к себе руки и скрестив ноги, и бросила на него такой грозный взгляд, что он вынужден был оставить свою затею и утешиться мыслью, что скоро он сможет делать с ней все, что захочет.

Однако пока они были вдвоем, Алина и виду не подала, что позже собирается устроить какие-либо неприятности.

– Мне кажется, мы не очень подходим друг другу, – спокойно сказала она, но он воспринял ее слова как проявление очаровательной скромности и заверил, что она ему очень даже подойдет. Уильям понятия не имел, что, как только он покинет дом, она ворвется к отцу и заявит, что ни за что на свете не выйдет за него замуж, что лучше уж она уйдет в монастырь и что, если даже ее потащат к алтарю в цепях, супружеской клятвы от нее все равно не добьются. «Сука, – думал Уильям. – Ну и сука». Но в его словах не было той злобы, которая звучала в словах матери. Он вовсе не хотел сдирать кожу с живой Алины, а мечтал лечь на ее горячее тело и целовать ее соблазнительные губы.

Крещенская служба закончилась объявлением о кончине епископа. Уильям надеялся, что эта новость отодвинет на второй план разговоры о его несостоявшейся женитьбе. Процессия монахов покинула храм, и его своды наполнились шумом возбужденных голосов направлявшихся к выходу прихожан. Многие из них были связаны с епископом не только духовно, но и материально – одни арендовали его земли, другие работали на него по найму, – и всех интересовало, кто же станет его преемником и намерен ли этот преемник проводить какие-либо изменения. Смерть господина всегда оказывала то или иное влияние на дальнейшую жизнь находившихся под его властью людей.

Следовавший за своими родителями Уильям был немало удивлен, увидев идущего им навстречу архидиакона Уолерана. Он проворно лавировал в толпе прихожан, словно большой черный пес в стаде пасущихся коров; и, подобно коровам, люди обеспокоенно поглядывали на него и спешили уступить дорогу. Он шел, делая вид, что не замечает крестьян, однако местных дворян удостаивал двумя-тремя словами. Подойдя к Хамлеям, Уолеран поздоровался с Перси и, не взглянув на Уильяма, заговорил с матерью:

– Какой позор с этой свадьбой.

Уильям вспыхнул. Разве этот дурак не понимает, что подобное соболезнование звучит просто неприлично?

Мать не больше Уильяма была расположена говорить на эту тему.

– Я не из тех, кто держит на других злобу, – сказала она.

Уолеран пропустил ее слова мимо ушей.

– Я узнал о графе Бартоломео кое-что такое, что может вас заинтересовать. – Он понизил голос, чтобы не быть услышанным посторонними, и Уильяму пришлось напрячь слух. – Похоже, граф не собирается изменять своей клятве покойному королю.

– Бартоломео всегда был упрямым лицемером, – сказал Перси Хамлей.

Уолеран поморщился. Он хотел, чтобы они слушали, а не комментировали.

– Бартоломео и граф Роберт Глостер не признают короля Стефана, которого, как вам известно, поддерживают Церковь и лорды.

Уильям не мог понять, почему архидиакона так волнует ссора при дворе. Эта же мысль занимала и его отца.

– Но эти два графа не смогут ничего сделать, – вставил он.

Однако мать Уильяма разделяла раздражение Уолерана по поводу реплик Перси.

– Да подожди ты, – зашипела она на него.

– Что я знаю, – проговорил архидиакон, – так это то, что они собираются поднять мятеж и посадить на трон Мод.

Уильям не верил своим ушам. Неужели здесь, под сводами Кингсбриджского собора, своим тихим спокойным голосом, вот так просто, Уолеран действительно мог сделать это страшное, безрассудное заявление. Да за такое могут повесить, и не важно, правда это или нет.

Отец тоже до смерти перепугался, мать же задумчиво произнесла:

– Роберт Глостер – единокровный брат Мод... В этом что-то есть.

Уильям недоумевал, и как это она может так невозмутимо рассуждать о столь потрясающей новости. Но она была очень умной женщиной и почти никогда не ошибалась.

– Тот, кто смог бы избавить нас от графа Бартоломео и предотвратить бунт, – продолжал архидиакон, – заслужил бы вечную благодарность короля Стефана и святой матери Церкви.

– В самом деле? – изумился отец Уильяма, а мать понимающе закивала.

– Ожидается, что завтра Бартоломео вернется домой. – При этих словах Уолеран кого-то увидел и, вновь посмотрев на мать Уильяма, поспешно закончил: – Я думаю, вас, как никого других, это должно заинтересовать.

Он пошел прочь, а Уильям уставился ему вслед. Неужели это действительно было все, что он хотел сказать?

Родители Уильяма снова двинулись к выходу, и он, последовав за ними, вышел через массивную дверь на открытый воздух. Все трое молчали. За последние пять недель Уильям вдоволь наслушался разговоров по поводу того, кто же станет королем, но, когда за три дня до Рождества в Вестминстерском аббатстве короновали Стефана, он решил, что вопрос исчерпан. Теперь, если Уолеран сказал правду, эта проблема встала вновь. Но почему Уолеран обратился именно к ним?

Через лужайку они направились к конюшне. Как только толпа осталась позади и никто уже не мог их услышать, отец взволнованно сказал:

– Какой счастливый случай – тот самый человек, который нанес оскорбление нашей семье, уличен в государственной измене!

Уильям не вполне понимал, почему это был такой уж счастливый случай, однако его мамаша, очевидно, уже смекнула, так как в знак согласия кивнула головой.

– Мы можем схватить его и повесить на первом же дереве, – продолжал отец.

Об этом Уильям не подумал, но теперь и ему стало ясно. Если Бартоломео предатель, он заслуживает смерти.

– Ну теперь мы им отомстим! – воскликнул он. – И вместо наказания получим за это награду от самого короля! Хамлеи снова смогут держать головы высоко поднятыми и...

– Глупцы, – с внезапной злобой прошипела мать. – Вы просто слепые, безмозглые идиоты. Собрались повесить Бартоломео на первом же дереве. А хотите, я скажу, что будет потом?

Они ничего не ответили. Самое разумное – помалкивать, когда мать в таком настроении.

– Роберт Глостер, – сказала она, – начнет отпираться, а затем упадет на грудь королю Стефану и поклянется в любви и преданности, и на том все кончится, если не считать того, что вас двоих вздернут как убийц.

Уильям задрожал. Перспектива быть повешенным приводила его в ужас. Такое может только присниться в дурном сне. Однако он понимал, что мать права: король вполне мог поверить – или притвориться, что поверил, – что никто не осмеливался затевать против него мятеж, а для пущего правдоподобия он, не задумываясь, принесет в жертву парочку жизней.

– Верно, – согласился отец. – Мы свяжем его по рукам и ногам и живехонького доставим королю прямо в Винчестер, а там уже все расскажем и потребуем награду.

– Ну почему ты такой дурак! – презрительно сказала мать. Она была очень возбуждена, и все это волновало ее не меньше, чем отца, но только по-своему... – А разве архидиакон Уолеран не хотел бы притащить связанного изменника к королю? Разве он не хотел бы сам получить награду? Или ты не знаешь, что он спит и видит, как бы стать епископом Кингсбриджским? Почему он предоставил тебе честь арестовать изменника? Почему он предпочел встретиться с нами в церкви, как бы случайно, вместо того чтобы приехать к нам домой? Почему наша беседа была такой краткой и неопределенной?

Она сделала паузу, словно ожидая ответа, но и Уильям, и его отец знали, что в ответе она не нуждалась. Уильям вспомнил, что священники предпочитают быть подальше от кровопролития, и, возможно, поэтому Уолеран не хочет быть втянутым в арест Бартоломео, но, подумав немного, он пришел к выводу, что едва ли Уолерана можно заподозрить в подобной щепетильности.

– Я отвечу вам, – продолжала мать. – Просто он не уверен, что Бартоломео – предатель. Его сведения ненадежны. Не знаю уж, откуда он их взял – может быть, подслушал разговор пьяных, или перехватил письмо, содержавшее намеки на готовящийся заговор, или ему донес кто-то, кому он не больно-то верит. Как бы там ни было, он не горит желанием подставлять собственную шею. И он не станет открыто обвинять графа Бартоломео в предательстве, не будучи уверенным, что все это не окажется лишь пустым вымыслом и он сам не будет обвинен в клевете. Уолеран хочет, чтобы рисковали другие, сделав за него грязную работу, а уж потом, если измену удастся доказать, он будет тут как тут и не упустит случая присвоить себе основную часть заслуг, А если окажется, что Бартоломео невиновен, Уолеран просто не признает того, что сегодня рассказал нам.

Теперь, когда мать разложила им ситуацию по полочкам, все стало ясно. Но без нее Уильям и его отец непременно попались бы на удочку Уолерана. Они с готовностью бросились бы исполнять волю архидиакона, рискуя вместо него собственной шкурой. В политических махинациях у мамаши был острый нюх.

– Ты хочешь сказать, что нам следует забыть обо всем этом? – спросил отец.

– Конечно нет. – Глазки ее блеснули. – Несмотря ни на что, у нас еще есть шанс уничтожить наших обидчиков. – Слуга держал ее жеребца наготове. Мать взяла у него повод и взмахом руки велела убираться прочь. Задумчиво поглаживая шею грациозного животного, она, понизив голос, продолжала: – Нам нужны доказательства заговора, чтобы уже никто не смог усомниться в них, когда мы выдвинем наше обвинение. Добыть эти доказательства надо будет по-тихому, незаметно. Вот тогда мы сможем схватить графа Бартоломео и доставить к королю. Поставленный перед фактами, он во всем признается и станет молить о пощаде. Ну а мы потребуем себе награду.

– И скажем, что Уолеран тут ни при чем, – добавил отец.

Мамаша покачала головой.

– Пусть и он получит свою долю славы и свою награду. Зато архидиакон будет нашим должником. Это нам на руку.

– Ну а как же все-таки раздобыть доказательства? – засуетился Перси.

– Надо найти способ разнюхать обстановку вокруг графского замка, – нахмурив брови, сказала мать. – Дело это непростое. Никто не поверит, что мы приехали с дружеским визитом, – ведь всем известно, как ненавистен нам Бартоломео.

Уильяму в голову пришла мысль.

– Я бы мог поехать, – предложил он.

Его родители были несколько удивлены.

– Думаю, – проговорила мать, – ты действительно вызовешь меньше подозрений, чем твой отец. Но под каким предлогом ты собираешься ехать туда?

Об этом Уильям уже подумал.

– Я мог бы навестить Алину. – При мысли об этой девушке сердце его забилось быстрее. – Я мог бы попросить ее пересмотреть свое решение. В конце концов она меня даже не знает по-настоящему. После нашей встречи она составила обо мне неправильное представление. Я мог бы стать для нее хорошим мужем. Возможно, она хочет, чтобы ее немножко поуговаривали. – Он постарался изобразить на лице циничную улыбку, чтобы родители не догадались, что говорил он вполне серьезно.

– Отличный повод, – одобрила мать. Она пристально посмотрела на Уильяма. – Клянусь Богом, похоже, мальчик унаследовал от своей мамочки немножко ума.

* * *

Когда на следующий день после Крещения Уильям отправился к замку Бартоломео, он, впервые за последние месяцы, почувствовал себя бодрым. Было холодное ясное утро. Северный ветер обжигал уши, а под копытами его боевого коня хрустела замерзшая трава. Поверх алой туники на нем был надет серый плащ из прекрасной фландрской ткани, отделанный кроличьим мехом.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16