Игольное ушко

– Почти все? – переспросил Годлиман.

– Да, только парочку, по-моему, передали в отдел Б-1(а). Я еще вернусь к этому. Другие приземлились в Ирландии. Один из них – Эрнст Вебер-Дроль, популярный акробат, у которого в Ирландии было два внебрачных ребенка. Он выступал в концертных залах с программой «Самый сильный человек в мире». Его там арестовали, оштрафовали на 3 фунта, передали нам, и отдел Б-1(а) начал с ним работать. Еще одним был Герман Гец, который по ошибке приземлился не в Республике Эйре, а в Северной Ирландии, в Ольстере. Его ограбили боевики из ИРА. Гец сумел-таки переплыть Бойн и, когда его брали, проглотил таблетку с отравой. При нем нашли фонарик с клеймом «Сделано в Дрездене». Если ловить таких дилетантов не представляет никакого труда, то возникает вопрос, почему мы задействуем для этого лучшие умы. Причин две. Первая – мы не знаем, сколько их еще не поймали. Вторая – как поступаем с теми, кого не вешаем. Я имею в виду случаи, когда в дело вступает отдел Б-1(а). Но, чтобы объяснить тебе это, нужно вернуться назад в 1936 год. Альфред Джордж Оуэне работал инженером-электриком в компании, которая получила несколько правительственных заказов. В тридцатые годы он несколько раз посещал Германию и по своей инициативе передавал Адмиралтейству кое-какую информацию технического характера. Затем разведка ВМС предложила Оуэнса для использования МИ-6, которая начала его готовить в качестве агента. Примерно в то же время он был завербован Абвером – а попался этот тип на том, что немцы перехватили его на контакте с английским разведчиком в Германии, работавшим «под крышей». И вот все это становится известно МИ-6. Выяснилось, что он не считает никого своими хозяевами, просто всю жизнь мечтал стать шпионом, ему такая работа по душе. Англичане дали двойнику кличку «Сноу», а у бошей он проходил как «Джонни». В январе 1939 года Сноу получил от немцев инструкции по пользованию радиопередатчиком, а также квитанцию камеры хранения на вокзале Виктория в Лондоне. Его арестовали на следующий день после начала войны. Оуэнса поместили в Вандсуортскую тюрьму вместе с передатчиком, который он взял в камере хранения по квитанции. Он, естественно, продолжал поддерживать связь с Гамбургом, но теперь все его сообщения писались в отделе Б-1(а) службы безопасности. Абвер вывел его на связь с еще двумя немецкими агентами в Британии, которых мы немедленно схватили. От них удалось получить шифр и другую ценную информацию. За Сноу последовали Чарли, Рейнбоу, Саммер, Бискит... фактически, это была маленькая армия агентов противника. Они регулярно поддерживали контакты с Канарисом, им доверяли – между тем, люди полностью работали под контролем английской контрразведки. Тогда руководство МИ-5 решило, что если дело пойдет так и дальше, то вырисовывается блестящая перспектива – вся немецкая агентурная сеть в Британии будет контролироваться Уайтхоллом.

– Что если правда не вешать вражеских агентов, а перевербовывать их – враг видит, что агенты работают активно и их не нужно менять. Ведь мы можем не поймать тех, что придут на замену. Кроме того, поток информации, которую получает Канарис от агентов, не зная, что они двойники, может соответствующим образом повлиять на принятие политических решений в Берлине.

– Неужели все так просто? – спросил Годлиман.

– Конечно нет. – Терри открыл окно, чтобы проветрить прокуренный кабинет. – Чтобы работать эффективно, цепочку необходимо замкнуть. Если будут действовать достаточное количество необнаруженных агентов, их информация так или иначе не совпадет с нашей, которую мы проталкиваем через двойников. Тогда враг сразу заподозрит подвох и все полетит к черту.

– Звучит захватывающе, – промолвил Годлиман. Он уже докурил свою трубку.

Впервые за это утро Терри улыбнулся.

– Здесь каждый может подтвердить тебе, что данная работа очень тяжелая – долгие часы кропотливого труда, приходится напрягаться, часто терпеть неудачи, разочаровываться, но в одном ты прав – дело действительно захватывающее. – Он посмотрел на часы. – Сейчас я хочу познакомить тебя с одним молодым, но способным парнем – нашим сотрудником. Давай пройдем к нему.

Они вышли из комнаты, поднялись этажом выше, пошли по коридору.

– Его зовут Фредерик Блогс. Мы взяли его из Скотланд-Ярда, он у них инспектор спецслужбы. Если тебе понадобятся «руки и ноги», можешь вполне на него рассчитывать. Конечно, должность у тебя будет выше, но на твоем месте я не стал бы этим кичиться – здесь это не принято. Впрочем, тебе я мог бы этого и не говорить.

Они вошли в маленькую комнату, в которой было довольно пусто – голые стены, никаких ковров. Над столом висело фото хорошенькой девушки, и тут же рядом на вешалке валялись наручники. Контраст был полный.

Терри вошел и сразу начал:

– Познакомьтесь. Это Фредерик Блогс. Персиваль Годлиман. Если ко мне нет вопросов, я вас оставляю. – Полковник вышел.

Человек, сидевший за столом, оказался светловолосым, коренастым, плотным. Галстук у него плохой и ему не идет, но лицо приятное, открытое, улыбающееся. Руку жмет очень твердо.

– Перси, вы знаете, я тут как раз собирался сбегать домой перекусить. Может, составите мне компанию? Многого не обещаю, но жена делает прекрасные сосиски с чипсами. – Он говорил с заметным лондонским акцентом.

Сосиски с чипсами. Годлиман никогда их особенно не любил, но все же согласился. Они вышли к Трафальгарской площади, сели в автобус. По дороге Блогс сообщил:

– Я обожаю сосиски с картофельными чипсами и ем их каждый день.

Ист-Энд все еще дымился после ночной бомбежки. Они миновали группу пожарных и волонтеров, которые разгребали обломки, поливали угасающий огонь из шлангов, очищали улицы. Какой-то старик выносил из полуразрушенного дома радиоприемник, крепко прижав его к груди.

Годлиман заговорил первым:

– Итак, мы с вами будем ловить шпионов!

– Рискнем, Перси, может, нам повезет.

Блогс жил на улице, где все дома были абсолютно одинаковыми. Крошечные палисадники перед домами превращены в огороды. Миссис Блогс оказалась именно той девушкой с фотографии над столом. В этот день она выглядела уставшей.

– Жена у меня мотается на «скорой помощи» и оказывает помощь раненым при налетах, да, дорогая? – сказал Блогс. Было заметно, что он гордится своей женой. Звали ее Кристина.

– Каждое утро, когда я возвращаюсь домой, спрашиваю себя, стоит ли еще наш дом.

– Обратите внимание, она беспокоится о доме, не обо мне.

Годлиман увидел, что на камине лежит коробочка, а в ней медаль. Он подошел и взял ее.

– Как вы это получили?

Ответила Кристина.

– Муж отобрал ружье у негодяя, который пытался обокрасть почту.

– Да, вы подходите друг другу.

– А вы сами-то женаты. Перси? – спросил Блогс.

– Я вдовец.

– Извините.

– Моя жена умерла от туберкулеза в 1930 году. У нас так и не было детей.

– А у нас их еще нет, да и страшно заводить, пока такое происходит в мире.

В разговор вмешалась Кристина:

– Фред, твоего друга это совершенно не интересует. – Она вышла на кухню.

Вскоре сели за квадратный стол обедать. Годлиман был тронут уютом, домашней обстановкой и атмосферой, которую создала у себя дома эта молодая пара. Неожиданно нахлынули воспоминания о годах, прожитых с Элеонорой. Что это? Ведь за десять лет одиночества он уже отвык от любых сантиментов. Не иначе как старые раны, которые, как он считал, давно зарубцевались, начали болеть вновь. Да, война делает невероятное.

Кристина готовит ужасно. Сосиски подгорели, хотя Блогс этого не замечает, ест с аппетитом, макая их в томатный соус, – и Годлиман бодро последовал его примеру.

* * *

Когда они вернулись в Уайтхолл, Блогс показал Годлиману материалы, которые имелись на еще неопознанных немецких агентов, орудовавших в Британии.

О таких людях информация поступала из трех источников. Первый – иммиграционные бумаги Министерства внутренних дел. Паспортный контроль давно входил в компетенцию МИ, и существовали – еще со времен Первой мировой войны – списки иностранцев, которые въехали, но так и не выезжали обратно из Британии, а также тех, кто умер на английской земле или принял английское гражданство. Когда была объявлена война Германии, списки направили в специальные следственные комиссии, которые разделили их на три категории. Сначала интернировали только тех, кто подпадал под категорию "А", но к июлю 1940 года, после некоторой паники в правительственных кругах, то же проделали с остальными. Оставалось небольшое количество иммигрантов, которых не смогли найти, и полагали, что некоторые из них – шпионы.

Досье на этих людей Блогс передал Годлиману.

Второй источник – перехват сообщений в эфире. Отдел МИ-8 следил за ночным эфиром. Он записывал все, что могло вызвать хоть малейшее подозрение, и передавал информацию в правительственную службу шифровки и дешифровки. Это учреждение, переехавшее недавно из центра Лондона, с Беркли-стрит, в пригород, в Блетчли-парк, было необычной службой – там работали люди самые разные – чемпионы по шахматам, музыканты, математики, мастера разгадывать кроссворды и т.п. Видимо, верно, что любой шифр, который можно придумать, можно также и раскрыть. Радиосигналы тщательно изучали, и, если к ним не была причастна ни одна из английских спецслужб, считали, что это донесения немецких агентов в Британии.

Дешифрованные сообщения также были в досье.

И наконец, третий источник – агенты-двойники, но их ценность все-таки во многом относительна. Шифровки, которые они получали от Абвера, предупреждали о прибытии новых агентов. Удалось, правда, взять одного резидента – миссис Матильду Крафт оф Борнемот, которая переводила Сноу деньги по почте. Впоследствии ее поместили в Холоуэйскую тюрьму. Однако двойники не могли помочь распознать тихих, глубоко законспирированных профессионалов – главную ударную силу Канариса. Никто не сомневался, что такие люди есть и они действуют. Свидетельства тоже имелись – например, кто-то же привез Сноу передатчик из Германии, сдал его в камеру хранения на вокзале. Очевидно, профессионалы были «птицами высокого полета», для двойников практически недосягаемы – но на то они и профессионалы.

Впрочем, информация, полученная от агентов-двойников, в досье имелась.

Другие источники были в стадии разработки: эксперты ломали головы над тем, как расширить возможности пеленга; МИ-6 пыталась восстановить свою агентурную сеть в оккупированных немцами европейских государствах.

Блогс передал Годлиману всю имеющуюся на этот счет информацию – правда, пока ее было немного.

– Иногда это приводит в бешенство, – сказал Блогс Годлиману. – Вот, посмотрите.

Он взял из досье длинную дешифрованную телеграмму о планах англичан отправить экспедиционный корпус в Финляндию.

– Шифровку перехватили в начале года. Превосходная информация. МИ-8 пыталась установить, откуда он передает, но тут морзянка затихла без какой-либо очевидной причины – возможно, его прервали. Через несколько минут он продолжил, однако «ушел» из эфира до того, как «слухачи» смогли определить его местоположение.

– Посмотрите-ка, а здесь что? – заинтересовался Годлиман. – Написано «Привет Вилли».

– Это важно, – ответил Блогс. Он оживился. – Вот обрывок другого сообщения, совсем свежего. Здесь тоже есть такие слова – «Привет Вилли». А вот и ответ Центра. Центр называет его «Игла».

– Точнее, «Игольное ушко».

– Это профессионал. Взгляните на содержание: предельно лаконичен, ни одного липшего слова, а в то же время информация полная, детализированная и главное – достоверная.

Годлиман взял фрагмент второго сообщения.

– На этот раз он сообщает о результатах бомбежек.

– Очевидно, облазил весь Ист-Энд. Без сомнения, профессионал.

– Что еще мы знаем о нем?

Оживление на лице Блогса сразу погасло.

– Боюсь, это все, профессор.

– Итак, давайте еще раз. Игольное Ушко заканчивает все сообщения фразой «Привет Вилли», передает очень хорошую информацию – и все?

– К сожалению, да.

Годлиман присел на край стола, уставился из окна на улицу. На стене дома напротив под оконным выступом он заметил гнездо ласточек.

– С такими, прямо скажем, ничтожными оперативными данными, какой шанс у нас поймать его? Блогс пожал плечами.

– С такими – никакого.

5

Именно для подобных уголков природы существует в английском языке слово «bleak», что значит холодный, мрачный, открытый всем ветрам.

Этот угрюмый скалистый остров, своими очертаниями напоминающий букву "J", находится в Северном море. Он расположен параллельно экватору, но далеко-далеко на севере от него; «кривая ручка» направлена на Абердин, а «ломаный зубчатый обрубок» словно грозит далекой Дании. Длина его десять миль.

По периметру острова большей частью мрачно возвышаются скалистые утесы, песчаного берега нет. Недовольные этим волны в бешеной ярости бьются о скалы – впрочем, самому острову вот уже 10 тысяч лет на это наплевать – пусть волны бесятся.

Непосредственно в заливе, или, как его принято называть, «чашке», которую образует остров благодаря своей причудливой форме, море спокойнее – там волны встречают любезнее. Морские приливы нанесли в «чашку» так много песка и водорослей, прибитого к берегу леса, ракушек и раковин, что между скалами и морем образовалась твердая полоса в виде полумесяца, она и служит острову берегом.

Каждое лето растения с вершины утеса роняют семена вниз, словно богач подает милостыню нищему. Если зимой достаточно холодно и рано приходит весна, несколько зерен дают слабые всходы, но эта поросль дальше не растет и, уж конечно, не дает семян, поэтому любые растения, которые можно увидеть внизу, на полосе, – это, по сути, подаяние.

Дальше в глубине острова, на земле, укрытой от моря скалами, растения развиваются нормально и хорошо размножаются. Правда, главным образом, это лишь грубая жесткая трава, которой хватит на корм лишь нескольким костлявым овцам. Там есть также колючие кусты – в них прячутся кролики, а на восточной, подветренной стороне холма – ряд одиноких гордых хвойных исполинов.

Наверху много вереска. Через каждые несколько лет человек – а остров, несомненно, обитаем – поджигает его; тогда вырастает трава и овцы могут пастись, но проходит год-другой, и вереск неизвестно откуда появляется снова, он не дает пастись овцам, пока человек его опять не подожжет.

Кролики на острове развелись сами, овец сюда завезли, человек нужен, чтобы присматривать за овцами, и только птицы ни от кого и ни от чего не зависят – они на острове потому, что им здесь нравится. Их сотни тысяч: длинноногие скалистые коньки смешно пищат «пип-пип-пип», когда парят в воздухе, и, наоборот, «пе-пе-пе», когда пикируют вниз, как самолет. Встречаются коростели, правда, их редко можно увидеть, но они точно где-то здесь, ибо ночью невозможно спать из-за их скрипучего крика. Есть вороны, моевки, чайки и даже пара золотистых орлов – в них приходится стрелять, ибо, что бы там ни говорили вездесущие натуралисты орлы питаются не только падалью, но и охотно нападают на ягнят.

Наиболее частый гость на острове – ветер. Обычно он приходит с северо-востока, оттуда, где много фьордов, ледников и айсбергов. Ветер приносит с собой неожиданные «подарки»: снег, дождь, холод, скользкий туман. Бывает, и ничего не приносит – просто воет и стонет, поднимает адский шум, рвет кусты, клонит деревья; море кипит, пенится и обрушивает волны на скалы. Ветер слишком часто посещает остров, и в этом его ошибка. Если бы он появлялся реже, то мог бы захватить его врасплох и разметать все на своем пути, а так остров привык к нему, привык жить рядом. Растения на острове пустили длинные корни, кролики спрятались далеко в заросли, стволы деревьев толсты и крепки, птицы гнездятся глубоко в скалах, а человек построил прочный, низкий, вросший в грунт дом. Дом сложен из серого камня и серого сланца, под цвет моря. В нем маленькие окна, глухие двери, труба. Он стоит на вершине холма в восточной части острова. Дом – по сути, купол холма, но стоит там не потому, что хочет спорить с ветром, а из чисто практических соображений – человек должен видеть пасущихся овец.

На острове есть еще один дом, очень похожий на первый, – в десяти милях на противоположном конце острова, около земляной полосы, но сейчас этот дом пустует. Когда-то там жил человек. Он считал себя умнее острова – думал, что может выращивать здесь овес, картофель, содержать коров. Три года человек боролся с ветром, холодом и каменистой почвой. Потом наконец понял, что заблуждался. Когда он ушел, дом так и остался стоять пустым.

Это суровое место. И только все суровое выживает здесь: крепкие скалы, жесткая трава, выносливые овцы, дикие птицы, прочные дома, сильные люди.

Именно для таких мест есть в английском слово «bleak».

* * *

– Вот и Штормовой остров, – сказал Альфред Роуз. – Думаю, он вам понравится.

Дэвид и Люси сидели на носу рыбацкой барки и смотрели на воду. Был прекрасный ноябрьский день – холодный, с ветерком, но ясный, не дождливый. В воде отражались слабые лучи солнца.

– Я купил его в 1926 году, – продолжил Роуз-старший, – когда все думали, что грядет революция. Мы искали место, где можно было бы спрятаться от разгневанных люмпенов, – и вот нашли. Главное же – нет лучшего места, чтобы поправить здоровье.

Люси считала, что свекор уж очень подозрительно добр сегодня, но место действительно смотрелось неплохо. Здесь есть все – дикая природа, воздух, ветер. Хорошо, что они с Дэвидом уехали от родителей – необходимо начать новую жизнь вдвоем. Нет смысла ехать куда-то в город, под бомбы, – все равно, им там никто помочь не сможет. Когда отец Дэвида обмолвился, что у него есть остров у берегов Шотландии, казалось, это подарок судьбы.

– У меня и овцы свои есть, – похвалился Роуз. -

Стригальщики овец приезжают из Абердина каждую весну. Овечья шерсть приносит почти всю ту сумму, которую приходится платить Тому Макавиту. Старый Том – пастух.

– Сколько же ему лет? – спросила Люси.

– Боже, да ему уже, наверное, семьдесят.

– Полагаю, он большой чудак. Барка завернула в залив, и Люси увидела две маленькие фигурки на молу – человека и собаку.

– Чудак? Не больше чем ты, если бы жила одна на острове в течение двадцати лет. Том разговаривает со своей собакой. Люси повернулась к шкиперу, хозяину барки.

– Как часто вы заходите сюда?

– Раз в две недели, миссис. Я привожу Тому покупки, которых немного, и почту – ее еще меньше. Вы просто будете давать мне список, и я привезу все, что смогу достать в Абердине.

Шкипер заглушил мотор и бросил Тому канат. Собака залаяла, забегала, закрутилась от радости. Люси ступила на мостик и спрыгнула с него на мол.

Том поздоровался с ней за руку. У него было морщинистое лицо, в зубах огромная трубка с крышечкой. Том казался ниже ее ростом, но шире в плечах и выглядел на удивление здоровым. Он был одет в ворсистый твидовый пиджак, свитер ручной вязки – должно быть, подарок какой-нибудь родственницы, армейские ботинки. Нос широкий, красный из-за близко расположенных сосудов.

– Рад с вами познакомиться, – сказал он просто, как будто сегодня его посетило много гостей и она отнюдь не первый человек, кого Том видит за последние две недели.

– Вот это и есть наш Том, – сказал шкипер. Он вынес с судна две картонные коробки. – Яиц, правда, нет, зато есть письмо из Девона.

– Это от моей племянницы.

«Так вот кто связал свитер», – подумала Люси.

Дэвид оставался пока в лодке. Шкипер спросил его:

– Вы готовы?

Том и Роуз-старший подошли вплотную к мостику, и втроем мужчины перенесли инвалидное кресло с Дэвидом на мол.

– Ну, мне пора, иначе нужно будет две недели ждать следующий «автобус», – пошутил отец. – Дом сделан на совесть, сами оцените. Все ваши вещи уже там. Том покажет вам, где что. – Он поцеловал Люси, тронул Дэвида за плечо, пожал руку Тому. – Несколько месяцев проведите вдвоем, отдохните, полностью поправляйтесь и затем возвращайтесь. Вас обоих ждут важные дела – идет война, понимаете?

Нет, они не вернутся, по крайней мере до конца войны. Люси знала это уже сейчас, но ни с кем не делилась своим секретом.

Папа поднялся на судно, и оно отчалило. Люси все махала рукой, пока барка не скрылась за мысом.

Том тронул кресло, Люси взяла коробки. От мола на вершину утеса вел длинный, крутой и узкий подъем. Самой Люси было бы крайне трудно толкать кресло, но Том справился с этим без особых усилий, и вскоре они очутились наверху.

Коттедж действительно был великолепен. Маленький, серый, укрытый от ветра, он словно врос в грунт. Все деревянное недавно покрашено, рядом с входной дверью рос куст дикой розы. Из трубы поднимались клубы дыма, которые затем разметывались легким морским ветром. Из крошечных окон был виден залив.

– Мне здесь нравится! – воскликнула Люси. Внутри было вычищено, проветрено, покрашено, на каменном полу лежали толстые ковры. В доме четыре комнаты: внизу кухня со всеми удобствами и гостиная с каменным камином, наверху две спальни. В одном конце, видимо, пришлось кое-что достроить, чтобы поместить водопровод, ванную, расширить кухню.

Их одежда убрана в гардероб. В ванной Люси нашла полотенца, на кухне – продукты.

– Пойдемте посмотрим амбар, там есть одна хорошая вещица, – сказал Том.

Амбар находился за домом и скорее был похож на сарай. Внутри Том показал им абсолютно новый глянцевый «джип».

– Как говорил мистер Роуз, эта машина полностью приспособлена, и молодой хозяин может на ней ездить. Автоматическая передача, ручное управление, включая тормоза, переключатель... – Том повторял эти слова как попугай – видимо, плохо представлял их значение.

– Как замечательно, Дэвид! – воскликнула Люси.

– Класс, но как в него забираться?

– Всегда пожалуйста ко мне в гости, – пригласил Том, – на трубочку и рюмку виски. Я давно хотел опять иметь рядом соседей.

– Спасибо, – поблагодарила Люси.

– Вот здесь находится генератор, он вырабатывает переменный ток, – показал Том. – Здесь заливать бензин.

– Странно – маленькие генераторы обычно для постоянного тока, – заметил Дэвид.

– Я плохо разбираюсь, но, как мне сказали, этот безопаснее.

– Правильно. Переменный ток только ударит, а постоянный просто убьет.

Когда они вернулись к коттеджу. Том сказал:

– Ладно, вы сейчас, наверное, будете устраиваться, а мне надо идти к овцам. Да, совсем забыл, в случае чего я могу связаться с Абердином по радио.

Дэвид удивился.

– У вас что, есть передатчик?

– Ага, – гордо произнес Том. – Я веду наблюдение за самолетами противника, засекаю, где они, и, если что – сообщаю в службу береговой охраны.

– Ну и как, засекли уже хоть одного? Люси покраснела, потому что почувствовала в голосе Дэвида явный сарказм, но Том, казалось, ничего не заметил.

– Нет еще.

– Великолепно!

Когда он ушел, Люси сказала:

– Чего ты к нему пристал? Человек просто из добрых побуждений хочет делать дело, ведь идет война...

– Нас много таких, кто хочет делать дело, – процедил Дэвид.

Люси поняла, замолчала и повезла мужа-калеку в их новый дом.

* * *

Когда Люси попросили зайти в больницу к психиатру, она решила, что в результате аварии у Дэвида задет мозг. Но оказалось, дело в другом.

– С головой проблем нет, только синяк на левом виске, – сказала врач. – Однако потеря обеих ног – действительно серьезная травма, и нет нужды говорить вам, как это отразится на его душевном состоянии. Он очень хотел стать летчиком?

Люси задумалась.

– Он, конечно, боялся, но страшно хотел этого.

– Что ж, ему необходима максимальная чуткость, забота и поддержка с вашей стороны. И, разумеется, покой. Сейчас можно с уверенностью сказать лишь то, что какое-то время больной будет чересчур ранимым, придирчивым, обидчивым. С этим надо примириться. Ему нужны любовь и отдых.

Тем не менее в первые месяцы пребывания на острове Дэвид, похоже, не хотел ни того, ни другого. Он практически ни разу не занимался с ней любовью – может, ждал, пока раны полностью заживут, – но и не отдыхал. Дэвид с какой-то одержимостью стал заниматься разведением овец – целыми днями носился по острову на «джипе», сзади в машине лежало инвалидное кресло. Он строил заборы вдоль наиболее крутых утесов, стрелял в орлов, помогал Тому обучать новую собаку, когда старушка Бетси начала слепнуть, жег вереск. Весной почти все ночи проводил вне дома: принимал роды у овец и ухаживал за новорожденными ягнятами. Однажды он срубил огромную старую сосну у домика, где жил Том, и провел там две недели, обдирая кору. Он порубил сосну на дрова и оттащил поленья к дому. Похоже, Дэвид получал удовольствие от тяжелой физической работы. Он научился сам туго привязывать себя к креслу, чтобы тело не ерзало, когда работал топором или молотком. Дэвид вырезал из дерева пару булав и часами упражнялся с ними, если только Том не занимал его другой работой. Мускулы у Дэвида на теле налились и стали, как у борцов.

Нельзя сказать, что Люси была несчастлива – ведь она боялась, что Дэвид, наоборот, будет днями сидеть у камина и думать о своей доле. То, с какой страстью и напряжением он работал, конечно, тревожило, но, главное, Дэвид не опустил руки.

На Рождество она сообщила ему, что ждет ребенка. Утром она вручила ему в подарок бензопилу, а он ей – отрез шелка. На обед зашел Том, и они ели дикого гуся, которого Том подстрелил. После чая Дэвид отвез пастуха домой, и, когда он вернулся, Люси открыла бутылку бренди.

– У меня для тебя есть еще один подарок, но его нельзя открывать до мая, – произнесла она. Дэвид засмеялся.

– О чем ты? Сколько бренди ты выпила здесь без меня?

– У меня будет ребенок.

Он пристально посмотрел на нее – улыбка исчезла с лица.

– Боже праведный, только этого нам сейчас не хватает!

– Дэвид!

– Да, но скажи, когда... когда это произошло?

– Вычислить не так уж трудно, правда? Должно быть, за неделю до свадьбы. Просто чудо, что удалось избежать выкидыша после аварии.

– Ты уже была у доктора?

– Гм... когда?

– Так как же ты можешь быть по-настоящему уверена?

– О, Дэвид, не будь таким занудой. Все точно – прекратились месячные, болят соски, тошнит по утрам; я в талии увеличилась на четыре дюйма. Если бы ты хоть раз повнимательнее взглянул на меня, сразу бы понял.

– Т-а-а-к.

– Что это с тобой? Ты весь в лице изменился, волнуешься?

– Послушай! Вот родится сын. Смогу я водить его гулять, играть с ним в футбол? Кого он будет видеть перед собой? Отца-героя? Безногого кретина, паяца!

– Дэвид! – Люси присела перед креслом. – Не надо так говорить. Он будет тебя любить, уважать, подражать во всем – потому что ты мужественный, сильный, храбрый, ты настоящий мужчина, работаешь как вол, ты его отец.

– Только не надо быть со мной снисходительной, не надо лицемерить.

– Ты обвиняешь меня в чем-то? – не сдержалась Люси. – В чем? Мне учить мужчину предохраняться? Если ты не хотел иметь ребенка, мог...

– Да, научи, научи меня предохраняться от грузовиков на темной дороге!

Глупый получился разговор – обмен колкостями, взаимные упреки. Печальнее всего, что они оба это понимали. Люси решила промолчать, но атмосфера уже была испорчена. Затея по-семейному отпраздновать Рождество казалась сейчас пустой, банальной – куски цветной бумаги на стенах, елка в углу, остатки гуся на кухне ждут, пока их выбросят. Имеет это какое-то отношение к ее жизни? Что она делает на одиноком холодном острове с человеком, который, похоже, ее не любит? Зачем носить в себе ребенка, которого он не хочет? А что если просто?.. Но Люси взяла себя в руки – ей некуда идти, нечего больше делать в жизни, некем быть, кроме как миссис Роуз.

– Я пошел спать, – сказал Дэвид. Он выехал в холл, сполз с кресла и медленно, опираясь руками, забрался по ступенькам наверх. Она слышала, как он скребет пол при движении, как заскрипела кровать, упала одежда в углу... затем в последний раз звякнула пружина, и наступила тишина.

Нет, плакать она не станет. Взгляд упал на бутылку бренди. «Вот сейчас выпью ее всю, приму горячую ванну и завтра уже не буду беременной... А что впереди? Пустота? Как жить, когда ни острова, ни Дэвида, ни ребенка?» Люси отогнала от себя шальную мысль, поднялась наверх, легла и с открытыми глазами лежала рядом со своим спящим мужем, прислушиваясь к ветру и пытаясь ни о чем не думать. Под утро стали кричать чайки и маленькая комната наполнилась бледным холодным светом – только тогда она заснула.

Весной она как-то успокоилась, собралась, стала больше думать о будущем ребенке. В феврале, когда снег стаял, Люси посадила семена цветов и овощей на кусочке земли между боковым входом на кухню и амбаром, не слишком надеясь, что они когда-нибудь дадут всходы. Люси в последний раз произвела генеральную уборку в доме, предупредив Дэвида, что теперь до рождения ребенка ему придется убираться самому. Она написала письмо матери, связала кое-что для маленького, заказала в Абердине пеленки. Сначала Люси намеревалась рожать в доме у родителей, но вскоре поняла, что уезжать ей нельзя, ибо назад она уже не вернется. Она часами бродила с книгой в руках по мягкой вязкой земле, поросшей вереском, однако постепенно прибавляла в весе, поэтому пришлось отказаться от долгих прогулок. Та бутылка бренди, что осталась с Рождества, все еще стояла в шкафу. Иногда, особенно в те моменты, когда ей было совсем грустно, Люси подходила к шкафу, открывала его, смотрела на бутылку и думала о том, кого она чуть не потеряла.

За три недели до того, как должен был родиться ребенок, Люси села в знакомую барку, отправляющуюся в Абердин. Дэвид и Том махали ей с мола, пока барка не скрылась. Из-за сильной качки Люси волновалась, что родит прямо здесь, не успев добраться до шотландских берегов, но поездка прошла нормально. В Абердине Люси легла в больницу и уже четыре недели спустя на той же самой барке привезла на остров сына.

Дэвид ничего не смыслил в родах. Очевидно, он думал, что женщины рожают так же быстро и просто, как овцы. Он не знал о нестерпимой боли при схватках, о муках, напряжении, об облегчении потом, ноющей ране, о строгих медицинских сестрах с командным голосом, которые не дают тебе дотронуться до твоего собственного ребенка – якобы ты не такая «стерильная», знающая и быстрая, как они. Дэвид лишь проводил ее, немного смешную и неловкую, с животом, а встретил опять стройную, с прекрасным здоровым ребенком, завернутым в белоснежные пеленки. Как только Дэвид увидел сына, он сказал не терпящим возражений голосом: