Игольное ушко

Годлиман долго и пристально смотрел на него.

– Что же я буду у вас делать?

Вот тут лицом Терри сразу превратился в хищника.

– Ты будешь ловить шпионов.

По пути обратно в колледж настроение у Годлимана, несмотря на хорошую погоду, было унылым. Несомненно, он примет предложение полковника Терри. Его страна вела войну, и, если он был уже стар и не мог сражаться сам – черт побери, его долг помогать. Угнетала лишь мысль, что придется оставить любимую работу, возможно, на годы. Историю он действительно любил и с головой погрузился в изучение Англии средних веков с тех пор, как десять лет назад умерла жена. Ему нравилось разгадывать тайны, копаться и находить внешне неприметные факты, устранять неувязки, отделять зерна от плевел. Его новая книга будет лучшей из того, что написано на эту тему за последние сто лет, и еще лет сто ей не будет равных. Так долго он мечтал об этом, книга была главной целью его жизни... Сама мысль, что теперь придется все бросить, не укладывалась в мозгу. Это все равно, что вдруг узнать, что ты сирота, и те, кого привык называть отцом и матерью, – чужие люди.

Вой воздушной тревоги резко вторгся в его размышления. Профессор хотел было не обращать внимания. Так поступали многие, к тому же до колледжа оставалось идти минут десять. Впрочем, нет особой причины спешить обратно в свой кабинет, за работу сегодня уже не сядет – и он поспешил скорее попасть в подземку. Годлиман слился с толпой лондонцев, которые спускались по лестнице на грязную платформу. Он стоял у стены, рассматривая объявления, и думал – дело не только в том, что придется оставить любимую работу.

Его также беспокоила мысль, что придется снова взяться за старое и войти в игру. Нет, конечно, здесь есть кое-что привлекательное: необходимость подмечать все детали, думать, быть педантом даже в мелочах, уметь строить логическую цепочку... В то же время ему были ненавистны шантаж, обман, безрассудство, он терпеть не мог удары исподтишка.

Людей на платформе становилось все больше. Годлиман сел, пока еще оставалось место. Толпа притиснула его к мужчине в комбинезоне водителя автобуса. Мужчина улыбнулся и громко произнес:

– Быть в Англии, когда стоит такое лето... Знаете, чьи это стихи?

– Когда стоит такой апрель, – поправил Годлиман. – Это Браунинг.

– А мне говорили, что Адольф Гитлер, – съязвил водитель.

Сидевшая рядом женщина захихикала, и он повернулся к ней.

– Кстати, вы слышали этот анекдот про беженца и жену фермера?

Годлиман не стал слушать дальше. Он вспомнил далекий апрель, когда сильно тосковал по родине, по милой доброй Англии. В тот день он сидел на дереве, напряженно всматриваясь в холодный туман. Дело было в долине, во Франции, и где-то впереди находились немецкие окопы, но Годлиман не видел в свой бинокль ничего, кроме размытых темных фигур. Он уже хотел слезть с дерева и подойти к противнику поближе, когда откуда ни возьмись к дереву подошли три немецких солдата, уселись внизу и закурили. Потом они вынули карты и стали играть. Совсем еще юный боец Годлиман понял, что солдаты, видимо, улизнули из траншеи и могут проторчать здесь весь день. Он сидел на дереве, боясь пошевельнуться, пока его не стала бить дрожь; мускулы онемели и показалось, что вот-вот лопнет мочевой пузырь. Затем он вынул пистолет и одного за другим застрелил всех троих. Игроки сидели близко друг к другу, и пули поразили каждого в голову. И вот трое здоровых мужиков, которые только что смеялись, матерились и резались в карты, просто перестали существовать, навсегда ушли из жизни. Так в первый раз ему пришлось убивать – самое страшное, это произошло из-за того, что он захотел помочиться.

Годлиман заерзал на холодном бетонном полу, и воспоминания вмиг улетучились. Из туннеля подул теплый ветер, и подошел поезд. Выходящие пассажиры старались найти себе место, присесть и переждать тревогу. Годлиман прислушался к разговорам.

– Вы слушали выступление Черчилля по радио? Мы – да. Старый Джек Торнтон плакал. Вот глупый старикан.

– Я так давно не ела филей, что забыла его вкус... Хорошо, но с вином лучше, говорят, наши прямо перед войной успели закупить крупную партию, слава Богу...

– Да, свадьба скромная, но чего ждать, когда не знаешь, что будет завтра?

– Нет, Питер так и не вернулся из Дюнкерка...

Водитель автобуса предложил Годлиману сигарету. Он отказался и вынул свою трубку. Кто-то запел:

Мимо дома тети Браун шел сержант.

"Завесь-ка шторы, мать,

Врагу про прелести твои отнюдь не надо знать".

Ему в ответ кричим: "Какая ерунда!

Колени выше подыми.

Пусть смотрит – в этом нет вреда".

Песню подтягивали все новые и новые голоса, пока не запела вся толпа в подземке. Годлиман неожиданно для самого себя тоже стал петь. Он знал, что это поют люди, которые проигрывают войну и стараются подальше спрятать свой страх – так весело посвистывает человек, который идет ночью недалеко от кладбища. Профессор отдавал себе отчет, что внезапно захлестнувшее его чувство любви к Лондону, единения с его жителями – не более чем всплеск эмоций, что-то похожее на истерику. Но помимо, даже вопреки воле какой-то внутренний голос твердил: «Вот за что мы боремся, за это стоит сражаться». Годлиман понял, что сейчас именно тот момент, когда надо слушать сердце, а не разум – впервые он так остро почувствовал близость, духовное родство с окружавшими его людьми, и ему это нравилось.

После отбоя воздушной тревоги он поднялся по лестнице, вышел на улицу, отыскал телефонную будку, попросил к телефону полковника Терри и, когда тот ответил, спросил:

– Когда мне приступать?

3

Фабер... Годлиман... вот две трети треугольника, который неизбежно дополнится главными героями – Дэвидом и Люси. Сейчас они венчаются в небольшой деревенской церкви Церквушка была старая и очень красивая. Сложенная без всякого раствора стена скрывала за собой небольшое кладбище, где росли полевые щиты. Северная стена толщиной в несколько футов, имевшая только два крошечных оконца, могла помнить вторжение норманнов. Ее воздвигли тогда, когда церковь была не только духовным храмом, поэтому круглые окошки предназначались скорее для стрельбы из лука, чем для озарения молящихся светом небесным. Сейчас же у местной обороны имелись конкретные планы использования церкви на тот случай, если немецкие банды с материка вздумают пересечь Ла-Манш.

Но в августе 1940 года сапоги еще не стучали по каменным плитам. Яркие лучи солнца проникали сквозь витражные стекла, которые пережили и иконоборцев Кромвеля, и алчность Генриха VIII; купола отражали звуки органа, который был бессилен лишь перед древоточащими жуками и плесенью.

Венчание было восхитительно. Люси, как полагается, вся в белом, а ее пять сестер – подружки невесты – в платьях абрикосового цвета. Дэвид красовался в парадной форме офицера Королевских ВВС. Форма была новая, отглаженная, надел он ее в первый раз. В церкви пели псалом 23 «Мой пастырь – Иисус Христос».

Отец невесты держался гордо, важно, как человек, который выдает замуж старшую, самую красивую дочь за прекрасного парня в военной форме. Ее отец был фермером, но за трактор садился очень давно. Свои пахотные земли он сдавал в аренду, остальные же использовал для выращивания скаковых лошадей, но в эту зиму его поле, конечно, пойдет под плуг и там посадят картошку. И, хотя он куда больше мог считаться помещиком, чем фермером, у него была обветренная кожа, широкая грудь и большие крупные ладони с короткими пальцами, как у всех, кто имеет дело с землей. Большинство мужчин, стоявших в церкви, походили на него: широкогрудые, с обветренными красными лицами – совсем непохожие на тех, кто носит фраки; они предпочитали одежду из твида и прочные башмаки.

Подружки невесты также в чем-то походили на них; это были сельские девушки. Но сама невеста – копия матери в молодости, с темными волосами рыжеватого оттенка, длинными, блестящими, густыми – одним словом, восхитительными. Глаза янтарные, лицо овальное. Когда она, посмотрев на викария прямым ясным взором, твердо и четко произнесла «согласна», викарий изумился и про себя подумал: «Клянусь Богом, ее устами говорит сама искренность», что было довольно странной мыслью для викария во время церемонии бракосочетания.

То семейство, которое стояло по другую сторону алтаря, тоже выглядело достаточно характерно. Отец Дэвида был судьей – постоянно нахмуренные брови по сути являлись профессиональной привычкой и скрывали за собой жизнерадостный характер. (В прошлую войну он служил в армии майором и думал, что все эти модные теории насчет роли ВВС и войны в воздухе были очередной чушью и скоро это всем станет очевидно.) Никто не был похож на него, в том числе и сын, который стоял сейчас у алтаря и давал обещание любить свою жену до самой смерти, а она – смерть – могла быть совсем рядом. Напротив, все дети похожи на мать, которая сидела рядом со своим мужем. У нее были почти черные волосы, смуглая кожа, длинные красивые ноги.

Дэвид – самый высокий в семье. В прошлом году в Кембриджском университете он побил рекорд по прыжкам в высоту. Для мужчины Дэвид выглядел слишком красивым: у него были тонкие, почти женские черты лица. Хотя он брился дважды в день, на лице резко выделялся темный контур бороды. Глаза обрамляли длинные ресницы; умный взгляд – Дэвид и в самом деле был умным и нежным.

Вообще все выглядело полной идиллией: два счастливых красивых человека из состоятельных семей – так называемый средний класс Британии – венчаются в сельской церкви прекрасным летним днем.

Когда бракосочетание закончилось, выяснилась одна курьезная деталь: матери, как ни странно, стойко выдержали всю процедуру до конца, а отцы, наоборот, вышли из церкви заплаканными.

* * *

Что за дикарский обычай – гостям целовать невесту, – думала Люси в момент, когда еще одни влажные от шампанского губы касались ее щеки. Видимо, он уходит корнями в еще более варварское прошлое, когда каждому мужчине племени разрешалось... Однако хватит, слава Богу, с этим уже давно покончено.

Люси заранее знала, что данная часть процедуры ей не понравится. Она любила шампанское, но была абсолютно равнодушна к куриным ножкам, бутербродам с густым слоем икры, не говоря уже о тостах, снимках на память и разных шутках по поводу медового месяца. Впрочем, ладно, все могло быть и хуже. Конечно, если бы не война, папа уж точно заказал бы «Альберт-холл».

* * *

К этому моменту уже девять гостей, целуя новобрачных, пожелали: «Пусть минуют вас невзгоды и печали», а один, очевидно в безуспешной попытке прослыть оригинальным, произнес: «Хочу, чтобы в вашем саду было еще много всего помимо забора». Люси устала принимать поздравления, пожимать чьи-то руки, делать вид, что не слышит сальных реплик типа: «Хотел бы я оказаться на месте Дэвида сегодня вечером». Дэвид произнес речь, в которой выразил благодарность родителям Люси за то, что они отдали за него дочь. В ответ отец невесты сказал, что в лице Дэвида его семья приобрела сына. Все это были сплошные банальности, вздор, но родителям такие вещи просто необходимы.

* * *

Какой-то ее дальний родственник «выплыл» из бара. Он слегка качался, и Люси едва сдерживала отвращение. Она представила его своему супругу:

– Дэвид, познакомься, это дядя Норман.

А дядя Норман уже тряс широкую ладонь Дэвида.

– Ну-с, так-с, юноша... Когда получаем офицерскую должность?

– Завтра, сэр.

– О, значит, плакал медовый месяц?

– Да, но взамен есть целые сутки.

– Как я понимаю, ты только что закончил летную школу.

– Да, хотя умел летать и раньше. Я проходил подготовку в летном клубе в Кембридже. Сейчас делают особую ставку на летчиков. Так что, может быть, уже завтра я окажусь в воздухе.

Люси тихо прошептала:

– Дэвид, не надо сейчас...

– На чем будешь летать? – Дядя Норман пристал с вопросами, как школьник.

– "Спитфайр". Смотрится великолепно – просто коршун!

Дэвид сознательно старался выражаться, как заправский пилот.

– У него 8 стволов, делает 350 узлов и обладает прекрасной маневренностью.

– Отлично, отлично. Вы, ребята, должны выбить дух из этого Люфтваффе.

– Вчера мы сбили шестьдесят их машин, а своих потеряли только одиннадцать.

Дэвид сказал это с такой гордостью, будто всех этих немцев сбивал лично.

– А днем раньше, когда они шли на Йоркшир, мы отогнали их назад аж в Норвегию, и они улепетывали, как зайцы, поджав хвосты. В результате мы не потеряли ни одной машины.

Дядя Норман, который уже изрядно выпил, схватил Дэвида за плечо.

– Никогда еще, – процитировал он с пафосом, – Великобритания не была так обязана горстке наших парней в воздухе. Это сказал на днях сам Черчилль.

Дэвид попытался изобразить что-то, похожее на улыбку.

– Он, наверное, зачитывал списки погибших.

Люси терпеть не могла, когда мужчины вот так, запросто говорят о крови, жертвах, потерях и разрушениях, поэтому она решила прервать затянувшуюся беседу.

– Дэвид, ты забыл? Мы должны ехать переодеваться.

Домой к Люси они ехали в разных машинах. Дома мать помогла ей снять платье и сказала:

– Детка, я не уверена, готова ли ты точно к сегодняшней ночи, но тебе нужно знать, что...

– Мама, ты забыла, что на дворе 1940 год?

Мать слегка покраснела.

– Хорошо, хорошо, дорогая. Но если ты все же захочешь о чем-нибудь спросить, то позже...

Люси поняла, каких усилий стоит матери говорить на подобные темы, и пожалела о своем резком ответе.

– Спасибо, мамуля. – Она нежно коснулась ее руки. – Я так и сделаю.

– Тогда я тебя оставляю. Позови, если что-нибудь понадобится. – Она поцеловала дочь в щеку и вышла.

Люси сидела в комбинации за ночным столиком и расчесывала волосы. Она прекрасно знала, что ее ждет ночью.

Воспоминания о ее первой близости с Дэвидом были самыми приятными.

Это случилось в июне, год спустя после того, как они познакомились, в Глэд-Рэг-Болле. К этому времени они виделись каждую неделю, и Дэвид провел часть своих пасхальных каникул в доме у Люси. Родителям он понравился – красивый, умный, с хорошими манерами, человек их круга. Папа, правда, счел, что он излишне самоуверен, но мать возразила, что джентри всегда придирались к студентам по пустякам. Дэвид будет хорошо относиться к их дочери, с ним она счастлива, а это, в конечном счете, главное. И вот тогда же, в июне, Люси поехала на уик-энд к родителям Дэвида.

Они жили в большом квадратном доме с девятью спальнями и террасой рядом с аллеей – это было старое массивное сооружение в викторианском стиле. Несомненно, люди, сажавшие сад, знали, что, пока он полностью разрастется, они будут уже в могиле. Такая мысль производила впечатление.

Атмосфера была самой приятной, и ярким солнечным днем они вдвоем с Дэвидом сидели на террасе и потягивали пиво. Именно тогда он сообщил ей, что принят в школу Королевских ВВС вместе с четырьмя другими ребятами из университетского летного клуба. Дэвид хотел стать летчиком-истребителем.

– Я действительно умею летать, – сказал он, – а летчики очень нужны, раз идет война – ведь говорят же, что войну выиграет тот, кто одержит победу в воздухе.

– Ты боишься? – тихо спросила Люси.

– Ничуть! – Но затем он посмотрел на нее и сознался: – Да, боюсь.

Она гладила его руку и верила, что он, несомненно, храбрый.

Вскоре они переоделись в купальные костюмы и спустились к озеру. От воды веяла чистотой и прохладой, солнце сильно грело, воздух был теплым, и они весело плескались у берега.

– Ты хорошо плаваешь? – спросил он.

– По крайней мере, лучше, чем ты.

– О'кей, давай, кто первый до того острова?

Люси вскинула руку вверх и прищурилась, подставив лицо солнцу. Она сознательно старалась быть соблазнительной – этакая сладкая конфетка в мокром купальнике, с поднятыми вверх руками... Остров представлял собой небольшую полоску кустарника и мелких деревьев в самом центре озера, на расстоянии около трехсот ярдов от берега. Она резко опустила руки вниз, дала команду:

– Марш! – И уверенно поплыла кролем.

Конечно же, Дэвид выиграл, энергично взмахивая длинными руками и ногами. Люси попала в трудную ситуацию, когда до острова оставалось еще ярдов пятьдесят. Она перешла на брасс, но выдохлась уже окончательно, поэтому перевернулась и поплыла на спине. Дэвид, который в это время добрался до берега и тяжело, как морж, дышал, опять прыгнул в воду и поплыл навстречу. Привычным приемом спасателя он чуть приподнял ее тело, привлек к себе и не спеша тронулся к острову. Так вышло, что его руки касались ее грудей.

А это приятно! Она пыталась хихикать, но не могла из-за сбитого дыхания.

Вот так они и плыли вдвоем, пока он, наконец, не произнес:

– Все, теперь уже можно.

– Что «можно»? – Она испугалась.

– Сообщить тебе, что глубина озера всего четыре фута.

– Ну, ты и жук! – Она высвободилась из его объятий и, смеясь, нащупала ногами дно.

Дэвид взял ее за руку, вывел из воды и повел за деревья. Он показал на старую лодку, которая лежала вверх дном, около куста боярышника.

– В детстве я, бывало, плавал сюда, брал с собой одну из папиных трубок, коробку спичек, сворачивал табак, сидел здесь и курил.

Они находились на небольшой поляне, со всех сторон окруженной кустами. Под ногами лежал чистый упругий дерн. Люси устало опустилась на траву.

– Назад поплывем медленно, – сказал Дэвид.

– Давай сейчас не будем об этом.

Он сел рядом и стал целовать ее, затем, не отрывая губ, нежно опрокинул на спину. Он жадно гладил ее бедра и целовал шею... Люси задрожала, и тут он начал ласкать лобок рукой, поглаживая то страстно, то нежно. Желание захлестнуло ее, и теперь Люси хотела Дэвида, хотела, чтоб он гладил ее все сильнее. Она прижалась к нему и впилась в его губы влажным ртом. Его руки нащупали бретельки, и купальник соскользнул с плеч.

– Может, не надо, Дэвид?

Но он уже вовсю целовал ее груди.

– Люси, пожалуйста!

– Нет!

Он посмотрел на нее.

– А что если это мой единственный шанс?

Она увернулась от него, встала, но затем... Возможно, причиной была война, возможно, его юношеская настойчивость, а может быть, ее сильное желание – так или иначе, Люси одним движением сбросила с себя купальник, шапочку – и роскошные темно-рыжие волосы рассыпались по плечам. Встав перед ним на колени, Люси сама прижала его губы к своей груди.

Она потеряла невинность без боли, по желанию, вот только произошло это слишком быстро.

* * *

Ощущение легкой вины придавало особую прелесть воспоминаниям. Даже если то, что случилось тогда, было исполнено им по заранее продуманному сценарию, жертвой ее назвать трудно, ибо она сама хотела этого и, может быть, даже где-то спровоцировала Дэвида, особенно когда предстала перед ним голая.

В тот день на острове она, похоже, дважды удивила его: сначала, когда сама притянула к груди, и затем еще раз, когда направляла его орган рукой. Несомненно, он нигде об этом не читал. Как и большинство ее подруг, Люси была знакома с книгами Лоуренса – там она черпала знания о сексе. Люси с почтением относилась к теории секса, но ее не слишком занимали все эти «вздохи, охи, придыхания». Конечно, в книгах такое сразу привлекает, но все это лишь на бумаге. Она даже и думать не могла, что ее сексуальное пробуждение окажется таким бурным.

Дэвид, конечно, менее просвещен в таких вопросах, но он нежен, любит ее, думает в первую очередь о ней – это самое главное.

После они были близки еще раз. Ровно за неделю до свадьбы представился случай заняться любовью. Тогда и произошла их первая ссора.

На этот раз дело происходило в доме ее родителей. Утром, когда все ушли, Дэвид вошел к ней в комнату, снял халат и лег рядом. Несмотря на теорию Лоуренса, у него почему-то ничего не вышло. Он встал с постели.

– Не уходи, – попросила Люси.

– Сюда могут войти.

– Ничего, не бойся, иди ко мне.

В постели было тепло и уютно, она хотела, чтобы он лег.

– Не могу, боюсь. – Он надел халат.

– Ты не боялся пять минут назад. – Она потянулась к нему. – Ложись ко мне. Я хочу, чтобы ты был рядом.

Ее настойчивость, видимо, обескуражила его, и он отвернулся.

Она вскочила с постели, ее красивые груди покачивались.

– Зачем ты унижаешь меня? – Она села на край постели и расплакалась.

Дэвид обнял ее и сказал:

– Извини, солнышко. Понимаешь, ты у меня... ну в общем... первая, и мне сложно... ведь в таких вопросах нас не просвещают, правда?

Люси смахнула слезы и согласно кивнула. Пожалуй, сейчас она знает истинную причину его беспокойства – ровно через восемь дней ему лететь на хрупком самолете и где-то там высоко в небе, за облаками бороться за свою жизнь. Люси простила его, и Дэвид помогал ей вытирать слезы до тех пор, пока они снова не оказались рядом в постели. Впрочем, в этот раз все прошло как надо.

* * *

Ну вот, кажется, готова. Люси в последний раз окинула себя взглядом в широком зеркале. Костюм с квадратными плечиками смотрится немного угловато, зато блузка ей идет, она выглядит в ней очень женственно. Волосы накручены и волнами спадают из-под изящной шляпки. Выходить из дома ярко одетой, когда идет война и гибнут люди, явно неприлично, но в своем наряде Люси не ошиблась – он был и небросок, и, в то же время, смотрелся модно, привлекательно.

Дэвид ждал в холле. Поцеловав ее, он прошептал:

– Вы выглядите прекрасно, миссис Роуз.

Их отвезли обратно к гостям, чтобы они смогли со всеми попрощаться. Молодые собрались провести ночь в Лондоне, в отеле «Кларедж», затем Дэвид уедет в Биггин-Хилл, а Люси вернется домой. Она останется жить со своими родителями, а на время отпуска для них всегда будет приготовлен коттедж.

Добрых полчаса гости целовали молодых, жали им руки, затем все вышли к машине. К бамперу по традиции привязали старые ботинки и консервные банки, подножки усыпаны конфетти, на дверце ярко-красной губной помадой выведено «молодожены».

Наконец они тронулись, смеясь и маша рукой на прощание, гости толпой высыпали на улицу... вот, кажется, и все.

Через милю Дэвид остановился и привел машину в порядок, стерев все надписи и отвязав банки.

Уже смеркалось, когда автомобиль снова двинулся в путь. На передние фары надели маскировочные чехлы, но ехали молодожены очень быстро, просто дух захватывало. Люси чувствовала себя счастливой.

Через какое-то время Дэвид сказал:

– Там в ящичке есть бутылка шампанского, достань, пожалуйста.

Люси открыла ящик, взяла шампанское и два стакана, тщательно завернутые в тонкую бумагу. Шампанское оказалось на удивление холодным. Раздался громкий хлопок – пробка выстрелила вверх. Пока она наполняла стакан, Дэвид зажег сигарету.

– Мы опаздываем на ужин, – сказал он, взглянув на часы.

– Ну и что. – Она подала ему стакан. Самой пить не хотелось – только спать, за день слишком устала. Машину качало, кидало из стороны в сторону – похоже, скорость бешеная. Дэвид выпил почти все шампанское и стал насвистывать какой-то блюз.

Ехать в машине при светомаскировке предельно сложно, в дороге трудно ориентироваться. Свет нигде не горел – ни в сельских домиках, ни на фермах, ни в церквушках; даже огромного города, который уже находился поблизости, практически не видно. На дороге отсутствовали какие бы то ни было указатели. Их убрали специально, чтобы сбить с толку немецких парашютистов – ведь они могли появиться в любую минуту. (Только несколько дней назад в ряде центральных графств фермеры обнаружили парашюты, радиопередатчики и карты, но, так как никаких следов около этих находок не было, посчитали, что парашютистов нет и вся эта затея – не более чем попытка нацистов вызвать панику у населения.) Так или иначе, Дэвид хорошо знал дорогу в Лондон.

Они стали подниматься по длинному склону. Маленькая спортивная машина преодолела его легко. Сонными глазами Люси уставилась в темноту. Впереди дорога была крутая, извилистая. Внезапно она услышала шум приближающегося грузовика. Тормоза машины завизжали, когда Дэвид нажал на педали.

– Я думаю, мы едем слишком быстро, – мягко произнесла Люси.

При повороте влево машину подбросило. Дэвид сбавил скорость, опасаясь, что при резком тормозе автомобиль опять загремит. По обеим сторонам дороги в тусклом свете фар мелькала живая изгородь. Поворот вправо оказался таким крутым, что машина аж задрожала. Казалось, этим поворотам не будет конца... Вдруг их бросило в сторону, затем крутануло на 180 градусов, и потерявшая управление машина продолжая разворачиваться и визжа тормозами, понеслась вниз по скользкой дороге.

– Дэвид! – во весь голос закричала Люси. Неожиданно на небе появилась луна... и только тут они увидели грузовик. Он с трудом поднимался на холм им навстречу. Из трубы валил густой дым, который на фоне лунного света казался серебряным. Люси даже заметила лицо водителя, его матерчатую кепку и усы; он изо всех сил жал на тормоза, рот застыл в немом крике... Только сейчас их машина, сделав полный оборот, встала, наконец, по ходу движения. Еще была надежда, что хватит места и удастся разъехаться с грузовиком, только бы Дэвид сумел справиться с управлением. Времени размышлять не оставалось. Он крутанул руль и нажал на газ. Именно в этом заключалась ошибка. Машина столкнулась с грузовиком лоб в лоб.

4

Иностранные государства имеют в Британии свою агентуру. У англичан же есть своя разведка и контрразведка. Сокращенно ее принято называть МИ. В 1940 году МИ структурно входила в Военное министерство. В то время она расправляла свои щупальца, как спрут, – и это естественно – различные ее службы имели свои номера: МИ-9 тайно переправляла людей из нацистских концлагерей в Европе в нейтральные страны; МИ-8 занималась радиоразведкой, перехватом и стоила больше, чем шесть армейских полков; МИ-6 засылала агентов в оккупированные немцами страны, в частности, во Францию.

Профессор Персиваль Годлиман стал работать на английскую контрразведку МИ-5 осенью 1940 года. Он появился в Военном министерстве в Уайтхолле холодным сентябрьским утром, после того как целую ночь тушил пожары в Ист-Энде. Немцы еще не оставили своих надежд на «блицкриг», и пожарным приходилось здорово помогать.

В мирное время в МИ работали, главным образом, профессионалы, но сейчас шла война, опытных кадров не хватало, и, случалось, туда брали любителей. Во всяком случае, Годлиман был приятно удивлен, когда обнаружил, что знает многих сотрудников контрразведки в лицо, а некоторых даже по совместной работе. В первый же день он встретил адвоката, с которым ходил в один клуб, историка-искусствоведа – с ним вместе учился в колледже, архивариуса из его университета и любимого писателя, автора детективов.

В 10 утра его провели в кабинет полковника Терри. Было ясно, что Терри находился в кабинете по крайней мере уже несколько часов – в корзине лежали две пустые пачки из-под сигарет.

Войдя в комнату, Годлиман первым делом сказал:

– Теперь я, наверное, должен прибавлять «сэр», обращаясь к тебе?

– Не забивай себе голову. Перси. Здесь это не принято. Будет вполне достаточно «дядя Эндрю». Садись. – И все же в манерах Терри проглядывала какая-то особенная деловитость и озабоченность – этого не было тогда, за ленчем в «Савое». Годлиман отметил про себя, что его собеседник не улыбается и то и дело поглядывает на кипу еще не просмотренных документов на столе.

Терри посмотрел на часы и сказал:

– Хочу вкратце ввести тебя в курс дела – так сказать, закончить лекцию, которую я начал в «Савое».

Годлиман улыбнулся.

– На этот раз я не тороплюсь.

Полковник зажег еще одну сигарету.

* * *

– Шпионы Канариса здесь, в Британии, – никчемные люди. – Терри произнес это так, будто их беседа была прервана не три месяца, а пять минут назад. – Типичный пример – Дороти О'Трейди. Мы взяли ее в тот момент, когда она обрезала телефонные провода закрытой связи на острове Уайт. Дороти писала письма в Португалию, используя спецчернила, которые можно свободно купить в любом магазине, где продаются разные штучки-дрючки для розыгрышей. Большой наплыв немецких шпионов в Британию начался в сентябре. Им ставилась задача провести разведку перед вторжением – определить наиболее удобные для высадки морского десанта участки побережья, дороги, по которым лучше продвигаться в глубь страны, обнаружить танковые ловушки, заграждения на дорогах и колючую проволоку. Похоже, их неважно отбирали, еще хуже готовили и уж совсем плохо экипировали. В этом плане характерен пример четверки, которая была заброшена в Британию в ночь со 2-го на 3-ье сентября: Мейер, Кибум, Понс и Вальдберг. Кибум и Понс приземлились около Хита и были арестованы рядовым Толлервеем из Сомерсетского полка легкой пехоты; патруль наткнулся на них в песчаных дюнах, когда они спешно пытались избавиться от парашютов. Вальдбергу же удалось передать сообщение в Гамбург: «Приземлились успешно. Следы уничтожили. Военный патруль в 200 метрах от берега. Берег в сетевом ограждении. В 50 метрах железнодорожные вагоны. Мин нет. Солдат мало. Недостроенный блокгауз. Новая дорога. Вальдберг». Совершенно ясно – он не знал, где находится. У агента нет даже своей клички. Это краткое сообщение – все, на что он оказался способен. Кроме того, готовили их из рук вон плохо – агент не знал наших порядков. Вальдберг вошел в пивной бар в поразительно странное время – в 9 часов утра – и попросил сидра. – Годлиман при этом засмеялся, а Терри сказал: – Подожди, дальше еще смешнее. Хозяин бара порекомендовал Вальдбергу зайти в 10, а пока он мог бы осмотреть деревянную церквушку неподалеку. Как ни парадоксально, Вальдберг подошел к бару ровно в 10 и был тут же, на месте, арестован двумя полицейскими, которые его ждали.

– Черт побери, это же готовый сюжет для радиопостановки «Опять этот человек!», – сказал Годлиман.

– Мейера нашли несколько часов спустя. В течение нескольких недель мы взяли еще одиннадцать немецких агентов, большинство из них едва успели приземлиться на английской земле. Почти все приговорены к смертной казни.