Зов Амазонки

Но за последнее время моя капибара расхулиганилась не на шутку. Она откровенно издевается над нами, и мы перед ней совершенно бессильны. Все веревки и путы сползают с ее разжиревшего туловища, и вольный дух торжествует. Частенько она исчезает, пропадает по два-три дня в болотах Кумарии (на этих-то болотах несчастные польские колонисты рассчитывали построить свое будущее!) и возвращается лишь затем, чтобы поесть бананов. Но я рад хотя бы тому, что она вернулась.

Хуже то, что она явно деморализует вторую, младшую капибару и юного тапирика. Тапирик это наш любимец. Звереныша я выходил, залечил тяжелые раны, нанесенные ему собаками, и теперь он относится ко мне, как к родной матери, которую убили люди.

На этой почве между мной и капибарой-искусительницей идет упорное соперничество: каждый из нас старается завоевать сердце этого увальня. Капибара соблазняет его лесом и вольным житьем на лоне природы, а я стараюсь привлечь его добрым, человеческим словом и датским сгущенным молоком. У тапирика мучительное раздвоение чувств. Увлекаемый капибарой, он уходит в лес, но когда, обеспокоенный их долгим отсутствием, я тоже мчусь туда и изо всех сил свищу, тапирик из глубины леса свистит мне в ответ. Наконец, не выдержав, он посылает ко всем чертям свою обольстительницу и припадает к моей ноге, после чего мы в самых лучших отношениях возвращаемся домой.

Я заметил, что по утрам побеждает влияние капибары, зато вечера целиком принадлежат мне. С наступлением сумерек тапирчик забирается под стол, принимает участие, правда пассивное, во всех наших разговорах за ужином, и уже никакая сила не выгонит его оттуда.

Мой тапир молодая самочка, а я и доктор Жабинский, милейший директор зоопарка в Варшаве, — мы оба при ней играем роль сватов. Путем оживленной переписки мы договорились, что я привезу девицу в Польшу и мы выдадим ее замуж за тапира-самца, тоскующего в Варшавском зверинце.

Думаю, что пара получится неплохая!

43. НАШЕСТВИЕ

Охотясь однажды в чаще несколько дальше обычного, я вдруг заметил, что все живые существа вокруг ведут себя необычайно возбужденно. Птицы как безумные перепрыгивают с ветки на ветку с писком и криком. Какой-то броненосец, очевидно только что проснувшийся, сломя голову мчится со страшным шумом сквозь кустарник. Множество жуков, кузнечиков и других насекомых с громким жужжанием проносится в воздухе. Некоторые из них, обессилев, на мгновенье опускаются на листья, но тотчас продолжают бегство.

Все живое в паническом страхе мчится в одном направлении. А когда мимо меня пробегает испуганный паук-птицеед — свирепый разбойник, перед которым все дрожат, я начинаю понимать, что произошла какая-то катастрофа, повергшая в ужас всех обитателей леса.

Я крепче сжал ружье и, укрывшись за деревом, стал выжидать. Беспокойный крик птиц и ужас насекомых подействовали на нервы. Сердце забилось быстрее. Удивительно неприятно стоять так и дожидаться неведомой опасности. На всякий случай перезаряжаю ружье: закладываю в один ствол шрапнель, а в другой — пулю, предназначенную для крупного зверя.

Перелет насекомых уже прекратился, и теперь до моих ушей доносится непрерывный приглушенный шум, похожий на звук рвущейся бумаги. Трудно понять, откуда исходят эти таинственные шорохи. Затем в воздухе разнесся кисловатый запах как бы испорченного мяса.

Наконец я все понял. В нескольких шагах от меня среди густой растительности показалась на земле черная масса: надвигались муравьи. Эти хищники, муравьи-эцитоны, уничтожают на своем пути все живое. Ничто не может устоять перед ними: ни человек, ни зверь, ни насекомое. Все, что не успело или не сумело удрать, погибает, растерзанное неказистыми разбойниками.

Несколько острых уколов в ноги напомнили мне, что пора ретироваться: десятка два муравьев уже успели взобраться на меня. Я метнулся в сторону, но понял, что уйти не так-то просто. Перескочить через плотный, почти метровой ширины вал муравьев, да еще среди густых зарослей — дело нелегкое. Муравьи чем-то раздражены и мгновенно впиваются в ноги. Бегу в противоположную сторону, но там такая же картина: движется нескончаемая лента. Тем временем к дереву, за которым я скрывался, приближается третья мощная колонна эцитонов, и положение становится серьезным. Я окружен с трех сторон.

Не теряя времени, высматриваю в кустах местечко, где муравьев поменьше, и пробиваюсь сквозь кордон. Бегство удалось, однако не без потерь: пока я пробивался, новые муравьи успели всползти на меня. Некоторые пробрались в ботинки и, точно колючки, впились в тело с такой яростью, что невозможно было их оторвать. Разодранные пополам, они продолжают вгрызаться в мою ногу. Только раскрошив их, мне удалось избавиться от этих разбойников. Боль от их укусов, очевидно ядовитых, очень сильна. Укушенные места вспухают. Стиснув зубы, я сосредоточил все внимание на происходящем вокруг.

Муравьиная процессия растянулась в длину шагов на восемьдесят, она разделена на несколько групп, которые движутся бок о бок, точно колонны войск. Трудно сказать, сколько здесь муравьев. Может быть, миллион, а может, и все десять. Ширина каждой колонны несколько десятков сантиметров. Передвигаются они со скоростью четырех-пяти шагов в минуту. Муравьи идут такой сплошной массой, что можно подойти к ним на близкое расстояние, не рискуя быть укушенным.

Шествует, по-видимому, весь муравейник, потому что здесь муравьи всех размеров: маленькие, средней величины, большие и, наконец, огромные, почти в полтора сантиметра. Эти держатся по краям колонн, точно фланговые, и бегают то вперед, то назад, наблюдая, видимо, за порядком. Исключительно подвижные и стремительные, они исполняют также роль разведчиков: влезают на кусты и деревья (но не выше двух метров от земли), оттуда ведут наблюдение, а затем возвращаются в строй.

В середине колонн, в самом безопасном месте, множество муравьев тащит на себе потомство муравейника — белые куколки и личинки.

Эта голодная, отчаянная, непобедимая, страшная армия никому не дает пощады. Несколько зеленых гусениц величиной с указательный палец вели безмятежное существование на ветке ближайшего куста. Но вот их заметил муравей-разведчик и тут же доложил товарищам. Мгновенно сотня «воинов» устремилась за добычей. Без долгих церемоний они растерзали безобидных гусениц в клочья и потащили с собой. Вся разбойничья операция продолжалась не более пятнадцати секунд.

Труднее оказалась охота за пауком. Хотя он больше муравья раз в тридцать, однако трусливо убегает на самый конец ветки. Но муравьи настигают его и здесь. Первых двух паук хватает челюстями, третьего давит лапой. Но налетают все новые. Уже впились в него, уже вспарывают ему брюшко, разрывают на куски туловище и голову, и все это тащат вниз, не забыв даже о лапах несчастной жертвы.

А вот истлевший пень поваленного бурей дерева, в нем нашли себе пристанище несколько десятков больших, жирных червей. Муравьи вытаскивают их на свет божий и мгновенно раздирают на куски. При этом они с бешеной яростью вырывают эти куски друг у друга, как бы торопясь поскорее прикончить свои жертвы.

Но в природе существуют насекомые, пользующиеся милостями и даже дружбой черных разбойников. Со своего наблюдательного пункта я хорошо вижу, что творится в муравьиной колонне. В самом центре ее я замечаю красных жучков, принадлежащих к совсем иному отряду насекомых, нежели муравьи, однако бодро шагающих вместе с ними. Многочисленное племя жучков — рабы. Эцитоны ревниво охраняют пленников, доставляющих своим владыкам вкусное, душистое масло. Это, так сказать, муравьиные коровы.

Из любопытства я одного жучка вылавливаю веткой и сажаю на расстоянии метра от колонны. Его исчезновение вызывает в муравьиной толпе неописуемое волнение. Многочисленные патрули разбегаются во все стороны. Обнаружив беглеца, три муравья схватили его за ноги и поволокли обратно, причем один из муравьев в пылу возбуждения отгрыз ему ногу. Прежде чем жучок успел подумать о свободе (хотя сомневаюсь, способен ли он был на это), его уже втолкнули в ряды колонны и черный поток накрыл его. Эцитоны все делают быстро, решительно, без раздумий и колебаний, с большой целеустремленностью.

Однако не все в этом государстве благополучно. В черной массе я заметил уродливых белых насекомых, не похожих на муравьев. Я схватил одного из них и обнаружил — невообразимое страшилище не что иное, как личинка мухи. Невообразимое потому, что на голове этой личинки торчал в виде колпака пустой внутри остов муравьиной головы. Это на первый взгляд необъяснимое явление стало понятным, когда я увидел, что над муравейником кружат тучи мух. Эти мухи-паразиты сопровождают муравьев во время их передвижения. Они подкарауливают удобный момент, чтобы незаметно отложить яйца на муравьином теле. Через несколько дней из такого яйца вылупится личинка. Она медленно станет пожирать муравья и за его счет будет расти сама, пока в конце концов не доберется до головы муравья и не опорожнит ее. После этого, защищенная маской, она нагло шагает вместе с муравьями, пока не превратится в куколку.

Я вижу среди эцитонов множество таких личинок. В этом таится своеобразная биологическая драма: хищники, немилосердно пожирающие все живое, что попадется на их пути, в своем муравейнике терпят каких-то жалких личинок, которые, в свою очередь, пожирают их. Они совершенно не замечают шагающей рядом с ними опасности! Бывали случаи, когда этот коварный враг уничтожал весь муравейник.

Эцитоны служат пищей также и для птиц. Многочисленные виды пернатых стерегут эту процессию, и среди них выделяются особые специалисты — коричневые муравьеды. Крики их разносятся далеко по лесу.

44. БОРЬБА НЕ НА ЖИЗНЬ, А НА СМЕРТЬ

Муравьиная процессия все движется мимо меня, углубляясь в чащу, и я все еще не могу оторвать глаз от необычного зрелища.

На ветвях кустарника, тут же, над землей, висит большое, как футбольный мяч, гнездо ос. Полтора десятка эцитонов-патрулей заметили его и мгновенно набросились на серую оболочку гнезда. Для их острых челюстей это пустяк: оболочка затрещала, как бумага. Но в воздухе уже появились осы. Со злобным жужжаньем они набрасываются на налетчиков и мгновенно уничтожают их. Попросту уносят их в воздух, и даже трудно понять, что они там с ними делают. Спустя минуту куст очищен от врага.

Но ненадолго. Очевидно, шествующая колонна узнала от уцелевших патрулей о случившемся. В черной массе возникло нервное замешательство, затем наиболее наглые муравьи взбегают на куст. Осы не допускают их к гнезду, и смертельная схватка завязывается среди ветвей. Каждая из ос во много раз больше и сильнее своего противника, к тому же они более подвижны, ибо располагают крыльями, и смерть густо косит муравьев; их разодранные тела устилают землю.

Место погибших заступают новые, все более многочисленные подкрепления муравьев, но и осы тоже словно двоятся и троятся в глазах. В этой сумятице мне трудно уследить за перипетиями боя. Вижу только, что беснующихся, жужжащих ос сотни, а муравьев — тысячи. Предусмотрительно отодвигаюсь на несколько шагов в сторону, опасаясь, как бы и мне не досталось от взбешенных насекомых.

Но вот что-то серьезное произошло в самом гнезде. По-видимому, муравьи проникли внутрь. Из разодранной оболочки гнезда вдруг стали вываливаться белые личинки, сначала по одной, а потом все больше и больше. Это потомство ос шлепается на землю. Здесь его немедленно раздирают муравьи. Среди падающих личинок я вижу и осу; обессиленная, облепленная муравьями, она слабо обороняется от них и, видимо, погибает. За ней падают все новые побежденные осы. И наверху, на ветвях, где идут самые жаркие бои, среди бесчисленных муравьиных тел валяются тут и там осы.

Тем временем полчища других муравьев, до сих пор не участвовавших в драке, забрались высоко на ветки соседних кустов и оттуда ринулись в атаку. Они падают сверху на гнездо, раздирают остатки его в клочья, забираются внутрь. Осы обороняются изо всех сил, но их становится как будто все меньше. И вот настала минута, когда чаша весов решительно склонилась на сторону муравьев. Множество их орудует внутри гнезда, и оттуда градом валятся на землю белые крупные личинки, муравьи, осы… Все это беспорядочно перемешалось, вгрызлось друг в друга, полуживое, но все еще яростное и подвижное. На земле муравьиная армия добивает остатки не пожелавших спастись бегством и мужественно сражающихся ос и уже готовится сомкнуть ряды, чтобы двинуться дальше, унося с собой добычу. Гнездо грозных ос прекратило свое существование, оно пало под натиском более многочисленного противника.

А одновременно с этой трагедией, на расстоянии ста шагов впереди нac, произошла другая схватка. Патрули соседней муравьиной колонны вспугнули огромную, почти метровую, ящерицу тейю, которая, спасаясь, забралась в ближайшую земляную нору. Тысячи эцитонов ринулись за ней туда. Невидимая моему глазу борьба длилась недолго: вскоре ящерица появилась на поверхности, черная от облепивших ее насекомых. Муравьи уже успели выесть ей глаза. Ослабевший гад медленно уползает, но недалеко. Вдруг он останавливается, как громом пораженный, широко разевает пасть, злобно скалит зубы на недосягаемого врага, а сотни муравьев тем временем забираются ему в пасть. Ящерица отчаянно мотает головой, а эцитоны поспешно вырывают из нее куски живого мяса и тащат их в колонну.

Я не могу видеть мучений гада и выстрелом из ружья приканчиваю его. А муравьи продолжают разрывать его внутренности.

Когда минут через пятнадцать проходят мимо последние ряды колонны, им уже ничего не достается. От ящерицы осталась только бесформенная груда костей и горсточка чешуи.

Муравьи прошли.

Черный кошмар исчез в чаще, затихли и крики муравьедов. Солнце жарко светит, и его лучи, пронизывая чащу, проникают местами до самой земли.

Неожиданно в воздухе появляется веселая бабочка геликонида, красивый экземпляр черной окраски с желтым пятном и красной лентой. Бабочка тут же, рядом с останками ящерицы, усердно откладывает на листьях куста свои яйца, заботясь о продолжении рода. Из этих яиц через два месяца вылупятся зеленые гусеницы, которые будут вести безмятежное существование под лучами жаркого солнышка.

45. КОЛИБРИ

Долорес — дочь Еутиния Арешача, сборщика каучука, моего ближайшего соседа, живущего в километре от меня. Долорес двенадцать лет. У нее светло-коричневая кожа и живые глаза. Она типичное создание этих мест, выросшее на границе пущи и цивилизованного мира, где царит смешение понятий не менее головокружительное, чем водовороты на реке. Хотя Долорес дочь метиса и чистокровной индианки племени кампа, однако она три года посещала школу и выучилась читать и писать по-испански. Девочка еще не оторвалась от лесной чащи, которая крепко держит ее в своих объятиях, но цивилизованный мир уже привил ей огромную любознательность и стремление познать другую жизнь. Рядовой индеец этих мест, темный и неграмотный, не интересуется сложным внутренним миром белого человека, и взгляд у него обычно грустный и тупой. У Долорес, наоборот, глаза смелые и сияющие.

Однажды утром она прибегает ко мне и кричит:

— Сеньор, идите к нам! Возле нашей хижины собралось много птичек.

Я беру ружье и иду вслед за Долорес.

Арешача вокруг своего домика вырубил кусок леса. Между пнями разросся буйный кустарник, покрывшийся сейчас желтыми цветами. Вот к этим цветам и слетелись сказочные птицы — колибри. «Тррр» — слышится энергичный звук, напоминающий шум летящего вдали самолета, и неожиданно в двух шагах от нас в воздухе застыла… птица не птица, скорее изумруд, превратившийся мгновенно в пылающий рубин, а затем в сверкающее золото. В следующее мгновенье он уже промелькнул в молниеносном полете и застыл шагах в тридцати у другого желтого цветка, погрузив в его чашу свой длинный острый клювик.

«Тррр» — пролетел мимо второй колибри, за ним третий, четвертый. Они проносятся над ближайшими цветами и исчезают. Три других колибри со свистом прорезают воздух. Вскоре вокруг нас собирается десятка полтора этих пестрых летчиков. Чарующее зрелище!

Колибри! Щедрая южноамериканская природа сотворила много чудес красоты, но колибри, несомненно, должны быть отнесены к ее величайшим шедеврам.

Эта самая маленькая в мире птичка привлекает к себе больше внимания, чем все другие представители пернатого царства. Корнелий Макушинский в одном из своих юмористических рассказов остроумно, хоть и не очень учтиво, сказал об одной даме, что ее мозг не больше мозга колибри. Однако в глазах людей колибри стал олицетворением красоты всей южноамериканской природы, куда более богатой, нежели природа других стран. Все путешественники, побывавшие в Южной Америке, отдали дань восхищения этим «крылатым драгоценностям». Открываю первую попавшуюся книгу о Бразилии, написанную английским художником Кейсом Хендерсоном, под названием «Пальмовые рощи и колибри» (Лондон, 1924 г.) и читаю: «Люблю тебя, крошечный колибри, за твою храбрость и проникновенную красоту. Пленительный чародей, я склоняю голову перед тобой, кого некогда почитали богом!» Допустим, что Хендерсон как впечатлительный художник склонен к преувеличениям, но ведь даже самые закоренелые снобы не могли устоять перед обаянием колибри.

И в самом деле, эти птички по праву заслуживают исключительного внимания. Привлекателен не только их внешний ослепительный наряд, изумляет — пожалуй, это самое точное выражение — быстрота и легкость их полета, смелость и задор. В крохотном тельце колибри — иногда оно не больше нашего шершня — поразительно сильные мышцы.

Эти птицы, точно сказочные существа, всегда появляются неожиданно; они замирают в воздухе, склонившись над цветком, причем крылышки их трепещут так быстро, что кажутся неподвижными. Не присаживаясь, они выбирают из чаши цветка маленьких жучков и высасывают нектар. Этим изумрудам и рубинам, превращенным в птиц, цветы так же необходимы, как бабочкам.

Вот два маленьких воинственных самца ведут ожесточенную схватку. С писком оба они описывают в воздухе стремительные круги и взлетают высоко в небо. Затем, вероятно, немного пощипав друг друга, разлетаются в разные стороны. Один из них стрелою мчится к нам и присаживается на сухой веточке ближайшего куста.

Наглый грохот выстрела из моего ружья разорвал воздух. Колибри камнем упал на землю. Мы бросились искать нашу добычу в густой траве. Искали долго и безуспешно.

— Он упал здесь! — говорит Долорес жалобно. Да, упал, и все же его нет, как будто земля его поглотила.

Вот как началась моя охота на лесную крохотную дичь.

Сердце буквально разрывалось, когда нужно было стрелять по колибри, но этого требовали мои обязанности: ведь я должен был привезти для варшавского музея коллекцию здешней фауны.

Странная это дичь; колибри совсем не боится человека и пролетает иногда так близко, что невозможно выстрелить. В первый же день за два часа я убил двадцать колибри, но, увы, некоторые из них оказались совершенно изрешеченными дробью. Ко всем другим животным нужно подбираться тайком, на расстояние выстрела, а тут наоборот: охотясь на колибри, приходится отдаляться на это же расстояние.

Однажды на третий день охоты мы стали свидетелями захватывающего зрелища. Большой сокол описывал над поляной круги и в поисках добычи все больше снижался. Колибри заметили опасность и мгновенно скрылись. Не все однако. Один бесстрашный малыш принял бой с великаном и с воинственным писком бросился в атаку. В воздухе разыгралась небывалая сцена — ожесточенная схватка двух противников с такими неравными силами, что, казалось, достаточно было одного взмаха огромного соколиного крыла, чтобы убить лилипута. И все же колибри победил! Его молниеносная быстрота, поразительная ловкость и упорные атаки на глаза гигантского противника в конце концов вынудили хищника сдаться: сокол отказался от борьбы и улетел, оставив поле боя за колибри. Долорес и Чикиньо вне себя от радости и громко аплодируют в честь воинственного юнца.

Однажды возле желтых цветов появился какой-то необычайный экземпляр. Я стреляю по нему раз, другой, третий, а он хоть бы что — продолжает спокойно кружиться над цветком! Наконец после четвертого выстрела он падает на землю, и здесь мы обнаруживаем, что это вовсе не птица, а бабочка из семейства дневных бражников. Их способ летать и добывать себе пищу с цветка необычайно схож с колибри.

В последующие несколько дней колибри прилетают в большом количестве. Ежедневно мы видим их не менее ста пятидесяти. За каких-нибудь два часа охоты мы добываем по десять-двенадцать экземпляров. Этого вполне достаточно, чтобы потом весь день спокойно заниматься препарированием шкурок. Но через неделю наплыв колибри ослабевает; с каждым днем их прилетает все меньше и меньше. И тогда происходит занятное явление, типичное для южноамериканской природы, изобилующей различными формами мимикрии63: на место колибри прилетают бабочки, которые копируют их во всем.

Из ближайшего леса вылетают бабочки парусники — черные с белыми и красными пятнами, принадлежащие к тому же семейству, что и наша бабочка махаон. Они вылетают на поляну, хотя раньше опасались это делать, и густо облепляют желтые цветы. Безошибочный инстинкт подсказал им, что поляна, вчера еще безраздельно принадлежавшая колибри, сегодня самое безопасное место для них, так как воинственные птички прогнали всех врагов.

И вот мы видим, как бабочки старательно копируют движения колибри. В лесу они летели медленно, степенно размахивая крыльями, теперь же, приближаясь к цветам, они быстро и нервно перебирают крылышками — совсем так, как это делают колибри!

А колибри прилетают теперь так редко и так мало их, что нет смысла охотиться за ними, и мы с Чикиньо решили однажды остаться дома. Но вскоре прибегает раздосадованная Долорес:

— Почему вы не пришли сегодня?

— Потому что колибри уже нет.

— Колибри нет, но зато есть масса других птиц!..

46. ИНДЕЙЦЫ ПРЕЗИРАЮТ БЕЛЫХ И ОБЕЗЬЯН

Индейцы из племени чама — честные, добросовестные пожиратели укаяльской рыбы — самого плохого мнения об умственных способностях белого человека; они считают, что белая раса обижена богом, а сам белый человек — растяпа.

— Почему ты считаешь, что я глупее тебя? — спрашивает полуголого чама задетый за живое белый.

— Причин столько, сколько рыбы в реке! Хотя бы потому, что ты не умеешь толком грести! — отвечает индеец.

— Это верно: мы не умеем грести так хорошо, как ты, но зато мы умеем строить пароходы! — парирует белый.

Чама пренебрежительно смеется:

— Скажи, а часто приходят сюда пароходы?

— Ну, примерно раз в месяц.

— Вот видишь! А грести ты должен три раза в день. Так скажи, что важнее?

Он прав, здесь важнее весло!

После такого объяснения индеец плотно закутывается в свою Кузьму — нечто вроде самодельного хлопчатобумажного мешка, защищающего тело от комаров, которые здесь, на Укаяли, немилосердно кусают. Кузьму соткала ему мать двадцать лет назад, и с тех пор чама носит ее, никогда не снимая и не стирая. К чему стирать? Когда-то Кузьма была белой, теперь она уже серая. Лет через пять, когда она от грязи совсем почернеет, ее выкрасят в отваре коры красного дерева, и Кузьма станет темно-коричневой. Так чама и проносит ее до конца своей жизни, ни разу не выстирав.

В верхнем течении реки Укаяли мне все время приходится соприкасаться с индейцами чама. Я познакомился со многими из них и изучил их обычаи. Племя чама занимается исключительно рыболовством и живет только на берегах Укаяли, не уходя далеко в лес. Нет их даже на лесных притоках. В лесах охотятся индейцы другого племени — кампа, весьма воинственный народец, и миролюбивые чама, спасаясь от них, иногда прибегают к защите белых.

Чама — крепыши низкого роста и округлых форм. В чертах лица явно монгольская примесь. Питаются они преимущественно рыбой и бананами. И то и другое они приготавливают на разные лады. Так называемая «патарашка» — рыба, запеченная в пальмовом листе, — могла бы стать украшением стола самого взыскательного лакомки. В любое время дня индейцы поедают невообразимое количество цяпу — что-то вроде супа, приготовленного из вареных и размятых руками бананов. Они обожают водку, добытую из тростника, но когда ее нет, пьют масату — сок юкки. Чтобы получить этот сок, женщины пережевывают юкку64.

Очевидно, рыба и бананы идут им на пользу: чама не знают болезней и обычно бывают в прекрасном настроении. Это просто поразительно: всегда они веселы, всегда смеются, даже когда их постигает какая-нибудь беда. На белого пришельца это производит странное впечатление; он смотрит на индейца, больно поранившего себе руку и при этом хохочущего, как на сумасшедшего. Смех чама не похож на наш смех. Он напоминает скорее ржание коня или хихикание, и мне кажется, что чаще всего они зубоскалят. В общем чама — веселые индейцы.

Хотя чама живут среди белых и повседневно соприкасаются с ними, они сумели отгородиться китайской стеной от влияния их цивилизации и культуры. Возможно, поэтому племя чама не погибло, а, наоборот, все больше размножается. Чама приняли христианство, но для них это только форма. Они продолжают соблюдать свои языческие обряды, а о христианском боге имеют самое смутное представление. «Люди без бога» — так называется, кажется, единственная монография о чама, принадлежащая перу выдающегося знатока этого племени — Тессманна. Колдовство играет в жизни чама немаловажную роль. Некоторые из них умеют считать на пальцах рук, а некогда был славен курака (вождь), который умел считать до десяти тысяч. О деньгах чама не имеют понятия. А может быть, и не хотят иметь? Вообще они не знают цены вещам, но зато хорошо знают цену своим капризам и ими руководствуются: если одному из них понравился нож соседа, он охотно отдаст за него свое индейское ружье — эскопету, стоящее раз в двадцать больше, чем нож.

Чама не приходится бороться за существование. В реке полно рыбы, а на берегу вдоволь бананов. Привольно живется этим большим капризным детям!

Среди других племен чама выделяются не только своим веселым нравом, но и художественными наклонностями. Я оговорюсь: наклонности эти присущи только женщинам. Женщины лепят из глины искусные горшки различной формы и украшают их характерными рисунками. Рисунки эти состоят из красных и темно-коричневых полосок. Скрещиваются они под прямым углом и в целом напоминают какой-то таинственный и своеобразный рисунок шахматной доски. Чаще всего они похожи на геометрические фигуры, но изредка похожи на стилизованных людей и животных. Поскольку у всех чама рисунки совершенно одинаковые, можно легко предположить, что они имеют особый смысл. Возможно, это иероглифы — отзвуки забытой письменности. Такие же изображения, как и на горшках, украшают вытканные чама кузьмы, а также женские платки и повязки на бедрах.

Как и у большинства других примитивных племен, женщины чама, в отличие от праздных мужчин, с утра до ночи заняты хозяйством. Мужчины, правда, сажают маниоку, но этим ограничивается вся их работа. Убирают маниоку женщины. Они также высаживают и убирают все другие растения.

Чама считают, что есть обезьян еще можно, но вот когда люди сами похожи на обезьян и имеют такие же круглые головы, это никуда не годится. Поэтому новорожденным они привязывают спереди и сзади головы дощечки, которые через несколько месяцев изрядно сплющивают череп. Такая изуродованная голова впоследствии является гордостью ее обладателя и повышает в нем чувство собственного достоинства. Волосы, растущие на теле, за исключением головы, тоже слишком напоминают обезьяну, поэтому их отовсюду тщательно выщипывают.

Нелегкое, а подчас даже невозможное дело для белого проникнуть во внутренний мир этих людей. Чама старательно прячут свои мысли от белых соседей, так же как и свои обычаи и свою веру. Жить среди белых они не прочь, но брататься с ними упорно не желают. Это умное, веселое племя хочет жить по-своему!

Может случиться, что белому человеку станут невмоготу его городские «друзья»и расшатанные нервы; ему захочется уйти от шума на лоно природы, поселиться на этой благословенной земле, на берегу большой богатой реки, под сенью пальм, среди скромных, честных людей, которые не желают знать, что такое деньги. Ему захочется вместе с ними и по-детски смеяться, и грести, и бросать гарпун в большую рыбу, есть цяпу и восхищаться их примитивным искусством. Словом, он хотел бы прийти к чама, живущим на берегу реки Укаяли, и с сердцем, полным лучших чувств, просить позволения жить в их шалашах и брататься с ними.

Но, увы, он будет разочарован. Смущенный вождь-курака долго будет почесывать затылок, а затем учтиво предложит вместо дружбы быть их господином или покровителем, а они-де будут его подчиненными. И пусть он построит себе большой дом подальше от их жилищ. Пришелец воскликнет:

— Но я не хочу быть для вас ни господином, ни покровителем!

— О, да, да! Мы будем твоими очень покорными слугами и рабами… — с упорством продолжает курака.

— Нет! Я хочу быть таким, как вы, слышишь? Хочу и жить с вами и веселиться, как вы!

— А, теперь я понял! Как это хорошо будет, как славно! Ты выстроишь себе большой, красивый дом, — о, да! — и с высоты его будешь взирать, о ты, надменный повелитель, белый человек, на своих невольников!

— Слушай, курака, не болтай, прошу тебя. Я не надменный и повелевать вами не желаю. Я хочу только жить в шалаше рядом с твоим шалашом…

— Да, это хорошо, очень хорошо! Твой дом будет большой, на прочных столбах, на высоких и прочных столбах…

Курака произносит эти слова с бесстрастной улыбкой, в состоянии какого-то экстаза. Ему чудится какой-то огромный домище, уходящий в поднебесье, и это кажется ему самой надежной защитой от дурных обычаев белого нахала. Индеец бессмысленно улыбается своим видениям. Потом он переводит взгляд на белого пришельца, все еще продолжая улыбаться, но уже несколько по-иному: с сожалением и мягкой издевкой.

47. ЧИКИНЬО ПОЛОН ОТЧАЯНИЯ