Зов Амазонки

Аркадий Фидлер

Зов Амазонки

ПРЕДИСЛОВИЕ

Аркадий Фидлер, известный польский писатель и путешественник, родился в 1894 году. В Познанском и Краковском университетах изучал философию и естественные науки.

Фидлер много путешествовал, вначале как естествоиспытатель, собирая материалы для музеев, а затем как писатель. Побывал в Норвегии, в Бразилии, в Перу, в Канаде, на Мадагаскаре, на острове Таити, в Мексике, в Камбодже. В результате этих поездок появился ряд интереснейших книг о тропических странах и о жизни колониальных народов. Сам Фидлер называет себя натуралистом и писателем, влюбленным в простых людей и природу.

А.Фидлер большой друг детей и молодежи. Им он посвятил ряд книг.

Предлагаемая советскому читателю книга «Зов Амазонки»(«Здобывамы Амазонке») — это переработанная автором для молодежи «Рыбы поют в Укаяли». В ней Фидлер описывает свое путешествие по рекам Амазонке и Укаяли, раскрывает сказочные богатства природы, мир буйных тропических лесов, чарующую прелесть необыкновенных цветов, грозу и ужас разбушевавшейся стихии, причудливую красоту бабочек и птиц, мир диковинных животных и поющих рыб.

Описывает автор и нещадный гнет, которому подвержен трудовой люд этой страны, невообразимую нищету, которая уживается рядом с безумным богатством, рассказывает о гнусной торговле препарированными человеческими головами.

Талантливая книга Аркадия Фидлера, раскрывающая перед нами малоизвестный мир тропических лесов Амазонки и Укаяли, интересна не только молодежи, но и взрослому читателю.

1. АМАССОНА, КРУШИТЕЛЬ ЛОДОК

Когда в 1500 году испанцы открыли побережье нынешней Бразилии, они наткнулись на чудо природы, повергнувшее смелых мореплавателей в панический страх. Таинственная земля низвергала в океан огромные массы клокочущей воды; со стороны казалось, что сам ад разверзнул во всю ширь свою пасть. Водовороты кишели стволами могучих деревьев, вырванных с корнем, а плавучие лесные островки, отторгнутые от суши, усиливали ужас этого хаоса1.

Суеверные испанцы крестились и испуганно спрашивали у своих попутчиков-индейцев:

— Что это?

— Бог, — отвечали туземцы, — великий, грозный бог!

— Какой бог?

— Амассона, — испуганно шептали индейцы; на их языке это означало «крушитель лодок».

По-видимому, это было устье какой-то неведомой могучей реки. Испанцы боязливо обходили грозные водовороты, опасаясь за участь своих судов.

Тридцать лет спустя авантюристы Писарро, завоеватели Перу, вторично открыли ту же реку, но на этот раз у ее истоков, далеко на западе, со стороны Анд2. Даже там она своей мощью поражала пришельцев. Самый дерзкий из них, Франсиско де Орельяна, построил бриг и пустился на нем в плавание вниз по реке; когда много месяцев спустя он, наконец, добрался до устья реки, то стал седым — вот что сделала с ним величественная Амазонка! Через три года Орельяна вторично появился у ее берегов, чтобы вслед за этим исчезнуть навсегда3.

2. ДО АМАЗОНКИ ЗА ДВЕНАДЦАТЬ АНГЛИЙСКИХ ФУНТОВ

Среднему европейцу кажется, что Амазонка окружена ореолом таинственности и недоступности и находится за семью морями, за семью горами. А между тем, готовясь к поездке в Перу, я узнал, что Амазонка течет, что называется, под самым носом у Европы. Немногие, вероятно, знают, что проезд в третьем классе парохода от портов Западной Европы — например, Гамбурга, Антверпена или Ливерпуля — до порта Белен-Пара, находящегося в устье Амазонки, стоит всего двенадцать английских фунтов, а до города Манауса, расположенного за тысячу семьсот километров вверх по Амазонке, всего лишь пятнадцать с половиной фунтов.

А вот до штата Пернамбуку, находящегося недалеко от Пара4, проезд из Европы в том же третьем классе стоит уже около тридцати фунтов, хотя Пернамбуку лежит на трассе многих пароходных линий, связывающих Европу с восточным побережьем Южной Америки. Чем объяснить такое резкое расхождение в ценах и почему проезд до Амазонки стоит так дешево? Очевидно, потому, что туда мало кто ездит. Основной поток эмигрантов из Европы устремляется в порты, лежащие южнее от Пернамбуку до Буэнос-Айреса. Всех этих бедняков гонит крайняя нужда. И вот их-то алчные пароходные компании немилосердно обирают.

Однажды я отправился в Южную Америку на судне, принадлежащем «Ройяль Мейл компани», и попытался подсчитать доходы, которые пароходство получает от бедняков-пассажиров третьего класса. Я сопоставил их с тем, что приносят пароходству немногочисленные пассажиры первого и второго классов. По моим подсчетам оказалось, что обитатели третьего класса не только сполна оплачивали комфорт и роскошь, которыми пользовались пассажиры двух первых классов, но и приносили пароходству львиную долю гигантских прибылей. К тому же бедняки-эмигранты были обречены на переезд в ужасных антисанитарных условиях, глубоко оскорбляющих человеческое достоинство.

На этот раз, купив билет по дешевой цене, я плыву на судне, носящем звучное имя «Гилярий». Оно принадлежит английской компании «Бус Лайн». Путь мой лежит от Ливерпуля до Манауса. Укажу для точности, что этот переезд стоит мне пятнадцать с половиной английских фунтов плюс еще десять шиллингов.

Пятнадцать фунтов — это плата за проезд, койку и питание в течение почти четырех недель, а за добавочные полфунта, сунутые мною on the right place to the right man, — то есть в руку господина главного стюарда, — я получаю в безраздельное пользование еще три койки — иначе говоря, всю четырехместную каюту, да еще сверх того нежные заботы главного стюарда. Как видите, господин стюард гораздо щедрее своих хозяев!

Кормят нас четыре раза в день. Пища обильная, здоровая, но ничего изысканного — типично английский стол. Дважды, под звуки музыки, нам подают горячие мясные и рыбные блюда, картофель, макароны, рис, овощи. После Лиссабона на столе появляется совсем неплохое красное вино. Если у вас аппетит хороший, — можете требовать любое количество еды. Нет, на питание жаловаться нельзя было!

3. ЧИКИНЬО

Наше резвое судно «Гилярий» смело рассекает волны и вспугивает стаи летающих рыб. Зрелище занятное: рыбы здесь куда крупнее тех, что встречались нам до сих пор.

Взлетают вверх они у самого парохода. Пассажиры стоят вдоль бортов, возбужденно жестикулируют и обмениваются громкими репликами. Мой сосед, маленький бразилец, в восторге. Он взбирается на перила, размахивает руками и ногами, не замечая в пылу возбуждения, что лупит при этом меня, и истошно вопит:

— Рыбы! Рыбы!..

Но рыбам уже надоело резвиться. Вероятно, они уплыли в другом направлении. Все успокаиваются, мой маленький сосед тоже. Я с удовольствием его разглядываю. На полном загорелом личике блестят черные энергичные глазенки.

— Ты куда направляешься? — заговариваю с ним.

— О, очень далеко! На самую перуанскую границу. Там живет мой отец.

Оказывается, отец мальчонки — кабокло, то есть житель южноамериканских тропических лесов. Кабокло — бразильцы белой расы с примесью индейской, а иногда и негритянской крови. Живут они обычно вдали от городов и селений.

— Тебе предстоит проплыть почти всю Амазонку. Ты не боишься?

Нет, он ничего не боится, и тотчас сам задает мне вопрос:

— А ты куда едешь?

— Еще дальше — до самого Перу, до Икитоса, а потом на реку Укаяли5.

— Barbaridade!6 Зачем ты туда едешь?

Когда он узнал, что я еду за образчиками редкой фауны для музеев и за живыми зверями для зоопарков, его снова обуял дикий восторг. Глядя на меня сияющими глазами, точно я был каким-то высшим существом, он спросил:

— Хочешь, будем с тобой дружить? Меня зовут Чикиньо. А тебя?

— Аркадий. Хорошо, Чикиньо, como nao7.

Так я заключил самую удивительную в моей жизни дружбу. Мы пожали друг другу руки. Его ладошка, маленькая, как птенчик, утопает в моей ладони. Нас разделяют тридцать с лишним лет, но зато объединяет общая страсть к природе.

Горячий и очень непосредственный, этот мальчик обожает все живое. Вместе с тем у обладателя маленьких ладошек уже свой взгляд на мир. Наряду с бурным воображением ему присуще большое чувство собственного достоинства. Но эти свойства его характера я узнал позже, сегодня же — только то, что моему милому резонеру восемь лет. До чего же рано развиваются дети юга!

4. ПАССАЖИРЫ

Среди пассажиров нашего третьего класса больше всего выходцев из Португалии, направляющихся в Северную Бразилию. Едут целые семьи с множеством ребят. Во время неоднократных поездок по Южной Америке мне и раньше доводилось сталкиваться с эмигрантами — поляками и другими, и всегда я наблюдал в них какую-то сосредоточенную настороженность, как бы затаенный страх. Это понятно: все они вырвались из тисков нищеты и теперь, отправляясь в неведомое будущее, со страхом думают о том, что готовит им судьба.

А вот португальцы выглядят совсем иначе! Они веселы, обходительны, держатся свободно, всегда готовы пошутить, посмеяться, поболтать. Вначале я приписывал это их жизнерадостному южному темпераменту, но потом, разговорившись с ними, понял истинную причину. Португальцев не страшит будущее: у каждого из них в Бразилии либо родные, либо друзья, и каждому известно, что его там ожидает. Для них Бразилия — всего лишь продолжение Португалии, а Атлантика — просто широкий канал. Рядом с этими солидными, спокойными, уверенными в себе людьми другие эмигранты, не имеющие никаких определенных целей, выглядят как болезненный, хотя и красочный нарост.

В Сеара на нашем судне появился англичанин — один из самых необычных и, скажу откровенно, самых очаровательных англичан, каких мне когда-либо приходилось встречать. Его зовут Александр Уордлоу. Он похож на путешественников типа Дрейка, Кука или Лоуренса, на тех авантюристов, которые во славу Англии открывали острова и завоевывали колонии. Он рассказывал, как, еще будучи мальчишкой, участвовал в первой мировой войне, сражаясь во Фландрии в рядах стрелков. Позднее, по его словам, он избороздил всю Австралию, шесть лет проболтался в Африке и изведал всяческие приключения. Он собирал экспонаты для чикагского музея, занимался ловлей слонов для зоопарков. В качестве бывалого охотника снимался в нашумевшем фильме «Традерхорн», гонялся за пантерами и усмирял их голыми руками.

— Не плохо придумано! — говорю ему в глаза, увлеченный занятными рассказами.

Но он распахнул рубашку и показал страшные рубцы, оставшиеся на теле после смертельных схваток с хищниками. Показал также написанную им книгу и множество фотографий.

Этот удивительный человек сложен как Урсус8, а лицом и повадками напоминает ребенка. Он непрерывно курит папиросы и крепчайшие сигары, нянчит на судне всех португальских ребятишек, которые — как и их матери — боготворят его, поет чудесным баритоном английские песенки и ежеминутно заливается звонким смехом. На судне все в него влюблены. Он так не похож на тех скучных, уравновешенных англичан, которые издавна существуют в нашем воображении, что я, плененный его обаянием и энергией, полушутя предлагаю ему отправиться в Перу.

Нет, он не может. Он должен быть в Мату-Гросу.

— Зачем?

— Чтобы вздохнуть полной грудью, — отвечает он, смеясь.

Через два дня, в Пара, Уордлоу сошел на берег, промелькнув, как чарующий метеор. А несколько недель спустя в Манаусе я случайно узнал, что наш очаровательный попутчик — агент английских нефтяных компаний и «специализируется» на провоцировании в латиноамериканских республиках всяческих кровавых столкновений, приносящих добавочные барыши нефтяным монополиям.

Я чуть не забыл об одном, пожалуй, самом удивительном пассажире: о бабочке из устья Амазонки. По прихоти капризной судьбы эта бабочка попала на палубу «Гилярия» еще два месяца назад, когда судно уходило в рейс к берегам мрачного Севера. Бабочка приткнулась где-то в теплом углу парохода и проспала несколько недель. Какие же кошмарные сны должны были мучить маленького обитателя тропических лесов, когда осенние бури трепали судно у холодных английских берегов! Но все это уже позади, а когда на обратном пути «Гилярий» снова вступил в полосу тропиков, очнувшаяся бабочка затрепетала крылышками над палубой судна. Впрочем, она предусмотрительно пряталась за трубой, чтобы свежий ветер не сдул ее с палубы в открытое море.

Бабочка эта крупнее нашей русалки и ярко раскрашена. На светло-коричневом фоне — черные полоски, а по краям крыльев белые точки. Красивого предвестника Амазонки все мы встречаем необычайно оживленно. Некоторые пытаются поймать бабочку, но она удачно уклоняется от чересчур сердечных рук. Самым ревностным охотником оказывается маленький Чикиньо. Мне пришлось потратить немало дружеских усилий, чтобы охладить его пыл. Маленький энтузиаст разошелся не на шутку:

— Пусти! Я ее поймаю!

— Ну поймаешь, а дальше что?

— Она будет моей. Я посмотрю на нее вблизи! Я спрячу ее!

— Ты пальцами помнешь крылышки, изуродуешь ее.

— Ну и пусть!

— Чикиньо, ведь ты ее убьешь!

— А что мне до этого?!

Я гневно сдвинул брови:

— Ах, вот что! А знаешь ли ты, как называется тот, кто без нужды убивает животных? Презренный выродок.

— Ну и пусть я выродок! — мальчишка упрямо надувает губы, но все же ему становится не по себе, и он не знает, то ли ему улыбаться, то ли злиться.

— Послушай, Чикиньо, — продолжаю я, — если ты ее поймаешь, между нами все будет кончено, все!

Но тут на помощь моим педагогическим усилиям приходит сама бабочка. Она вдруг куда-то исчезает. Впрочем, не совсем. На другой день она снова появляется, и опять радует нас своей яркой расцветкой и веселым порханием.

С нами едет торговец живыми животными, превосходный знаток амазонской фауны. Он уверяет, что ему достаточно взглянуть на любое живое существо, чтобы определить его вид и группу.

— Limenitis archippus! — вещает он с важным видом, бросив взгляд на бабочку. Может быть, он прав, хотя издали и ошибиться не трудно. Но дело не в названии — экзотический пассажир чем-то волнует нас. Есть что-то трогательное в этом крылатом Одиссее, проделавшем огромный путь через океан и теперь возвращающемся на родину целым и, наверное, стосковавшимся.

Когда на горизонте появилось желтое песчаное побережье Сеара, бабочку мы увидели в последний раз. Вздымаясь все выше и выше, она покружилась над «Гилярием», как бы прощаясь с судном, и, подхваченная попутным ветром, унеслась в сторону суши. Так скрылся с наших глаз яркий летчик, тронувший наши сердца.

— Улетела, — вздохнул рядом со мной Чикиньо. Он произнес это не то с грустью, не то с облегченьем.

5. СДЕРЖИВАЕТ ЛИ» БУС ЛАЙН» СВОИ ОБЕЩАНИЯ?

Передо мной красиво оформленный и богато иллюстрированный путеводитель пароходной компании» Бус Лайн» под названием «Тысяча миль вверх по Амазонке на океанском пароходе». Путеводитель сулит пассажирам всевозможные чудеса, радости жизни, безмятежную идиллию среди лазурных вод, вечерние концерты и дансинги под созвездием Южного Креста; им обещаны чудеса самых больших тропических лесов, окаймляющих самую большую тропическую реку, сказочные лунные ночи под сенью пальм, невиданные звери, причудливые птицы, яркие бабочки и орхидеи. Сдерживает ли компания «Бус Лайн» эти обещания? О, да. Щедрая природа в избытке поставляет все, что перечислено в путеводителе и показано на его фотографиях. Только об одном сюрпризе умолчали составители путеводителя — о том, какой мошеннический трюк выкинет наш «Гилярий» — пассажирский полутуристский пароход. Лишь когда судно уже прибыло в Пара, оказалось, что в трюмах его находится уголь, предназначенный для этого порта. Выгружать его стали тайком, под покровом ночи, но шила в мешке не утаишь, тем более, что все судно заволокло черным облаком угольной пыли. Возмущенные пассажиры громко негодуют, и они правы, потому что кодекс морской чести категорически запрещает перевозку таких грузов на пассажирских судах. Бывалые люди говорят, что «Гилярий» совершил неслыханную низость, и все поносят на чем свет стоит и пароходную администрацию и «Бус Лайн».

Мне тоже хочется считать себя бывалым человеком и присоединить свой голос к общему возмущению, но почему-то у меня это плохо получается. Через иллюминатор каюты я смотрю на воду. Луна протянула серебряную дорожку от бортов парохода до далеких островов, поросших лесом и растворяющихся в ночной мгле.

Давно миновали те годы, когда луна вызывала во мне восторженную экзальтацию. Сейчас я смотрю на лунный пейзаж трезво и спокойно, и все же мне стоит усилий убедить себя, что эта освещенная луной река — настоящая, самая что ни на есть настоящая Амазонка, хотя здесь ее называют Пара. С берегов доносятся острые, пряные ароматы, присущие южноамериканским лесам, слышно пронзительное стрекотание кузнечиков. И запахи и это стрекотание мне хорошо знакомы по прежним поездкам на Парану9. На несколько мгновений скрежет грузовых лифтов и грохот сбрасываемого угля заглушают все другие звуки, но вот опять доносится трескотня кузнечиков. И я знаю, что теперь буду слышать ее непрестанно, в любое время дня и ночи, пока не покину Амазонку.

Да, сейчас я не в состоянии сердиться на кого бы то ни было, ничего не поделаешь. Пусть уж «Гилярий» выгружает свой уголь!

6. ПАЛЬМЫ И КЛЕЩИ

Впервые Амазонка ослепила меня ранним утром, когда мы прибыли в Пара. Мы сошли с парохода и отправились побродить по берегу реки. Миновали последние домишки предместья, и в каких-нибудь ста шагах от них оказались уже в лесной чаще. Тут-то я впервые увидел эти сказочные пальмы. Эмильяно — бронзового цвета нищий, забулдыга и хвастун, идальго10 и оборванец — все в одном лице, пристал ко мне и объявил себя моим проводником и телохранителем. Этот Эмильяно, заметив мое восхищение при виде пальм, поспешил пояснить:

— Асаи!11

И многозначительно прищелкнул языком.

До этого всюду на юге — в Сеара, Пернамбуку, Баия, Рио-де-Жанейро12 — мне попадались кокосовые пальмы, и я восхищался ими, полагая, что ничего лучшего быть не может. Оказывается, я ошибался. Пальмы асаи, растущие здесь, красивее кокосовых. Они напоминают их по форме, но куда стройнее, выше, тоньше. Они так привлекательны, что невозможно пройти мимо и не поддаться их очарованию. Вот на самом берегу реки Пара, южного рукава Амазонки, гордо высятся над чащей четыре-пять асаи. Они — как светлый луч в мрачной пуще13, как ясная улыбка молодой девушки, приветствующей гостя.

— Вы ели, сеньор, плоды асаи? — спрашивает меня Эмильяно. Не дожидаясь ответа, он причмокивает губами и забавно вращает глазами. — Райские плоды! — И приводит бытующую в этих местах пословицу: — «Кто ел плоды асаи, тот останется здесь навсегда».

Позднее я ел их не раз, они действительно превосходны, и все же в Пара я не остался. Но признаюсь: первое впечатление от красавиц пальм оставило в моей душе неизгладимый след.

Мы идем дальше вдоль реки по тропинке, прорубленной в такой густой чаще, что растительность обступает нас со всех сторон сплошной стеной. Один лишь раз я попытался свернуть с тропинки в сторону, чтобы полюбоваться бабочкой, отдыхавшей на ветке дерева. Тщетно пытался! Протиснуться в глубь чащи дальше, чем на пять-шесть шагов, нет никакой возможности. Я вынужден был вернуться обратно на тропинку весь исцарапанный, как после потасовки. Мое знакомство с пущей Амазонки длилось всего лишь несколько минут, но я уже осыпан злющими клещами с ног до головы. Укусы этих клещей ужасны, и раны болят много дней. Как бы для того, чтобы окончательно отрезвить меня и развеять миф о сказочном пальмовом рае, на обратном пути нас атаковали какие-то маленькие мушки. Укусы их оставляют на коже черные точки и вызывают невыносимый зуд на целых две недели.

7. ЯГУАР В ВЕР-У-ПЕСУ

И все же больше всего меня поразили в Пара не пальмы асаи, не буйствующий тропический лес, уже завладевший предместьем, не пестрота населения города, как кто-то остроумно заметил — причудливой смеси Парижа, Тимбукту и бразильского леса, не контраст между лощеными щеголями, расфранченными по последней парижской моде, и нищетой большинства населения, — нет, больше всего меня поразил Вер-у-песу.

Вер-у-песу — порт для туземных барж и одновременно рынок. Из лабиринта десятков рек, речушек и лесных ручейков, прорезающих всю страну, сюда стекается самая причудливая в мире флотилия барж и лодок с людьми всевозможнейших оттенков кожи. Это потомки многократно скрещенных на протяжении трех веков португальских конквистадоров, негритянских рабов и индейских племен, ныне уже не существующих.

Они привозят в Пара плоды своих крохотных полей, отвоеванных у лесной чащи на берегу реки, и дары самого леса. Чего только здесь нет! Рядом с неизбежной кукурузой, маниокой14, фасолью, рисом — всевозможные рыбы самой необычной формы и окраски. Рядом с бразильскими орехами, известными здесь под названием кастанья ду Пара15, и плодами какао десятки, нет, сотни сортов великолепных фруктов. Рядышком с изделиями из пальмовых волокон — красивые, искусно разрисованные горшки, украшенные резьбой тыквы, индейские луки и стрелы, шкуры ягуаров, змеиные кожи и чудодейственные травы, исцеляющие от всех болезней. Рядом с домашней птицей — лесные индюки, игуаны16 — черепахи (изысканное лакомство!); тут же прирученные попугаи — огромные арары17 и крохотные перикиты; живые анаконды18, пекари19, змеи, множество всяких лесных птиц — радужные тангары20, касики-япимы, длинноносые туканы.

Солнце едва взошло, а порт уже кишит баржами. Каждая старается пришвартоваться поближе к той полосе берега, где находится торговая площадь. Над человеческим муравейником высится лес мачт. Несмотря на тесноту, здесь царит удивительное спокойствие — какая-то торжественная тишина. Нет ни суеты, ни шума, обычных для рынков всего мира. Поражают также удивительная приветливость и достоинство, с которым держатся эти лесные обитатели. Лишь немногие из них грамотны и ни на ком вы не увидите целой рубашки — рванье, но как все это чистенько выстирано и выглажено!

Клетку с молодым ягуаром окружила такая густая толпа, что пробраться к ней, казалось, невозможно. Но мой неотступный Эмильяно вежливо, но решительно расталкивает зевак, прокладывая мне путь. Впрочем, люди и сами охотно расступаются. В клетке сидит хищная крупная кошка, величиной с добрую легавую собаку — это юнец, которому понадобится еще не менее года, чтобы достичь нормального роста. Забившись в угол клетки, ягуар притаился. Только сощуренные глаза неуверенно посматривают на окружающих. В зеленых глазах мелькает страх перед неведомыми страшными существами и бессильное отчаяние узника, посаженного за решетку. Владелец ягуара, старый метис, улыбкой и жестами предлагает мне купить зверя. Я отрицательно покачал головой.

— Дешево отдам, — подзадоривает старик.

— Сколько?

— Сто мильрейсов.

Цена действительно очень низкая. Но тут в разговор вмешивается Эмильяно и объясняет метису, что я еду вверх по Амазонке, в Перу, а не в Европу, и мне нет смысла покупать сейчас зверя.

— А, тогда другое дело, — доброжелательно соглашается продавец.

Какой-то подросток просунул в клетку палку и тычет ею в спину ягуара. Он объявил, что ягуар ручной. Но вдруг зверь вскочил с гневной молнией в глазах, яростно зарычал, свирепо щелкнул клыками и вырвал палку из рук паренька. Тот в ужасе отпрянул.

— О да, сеньор, — насмешливо передразнил старый метис, — очень ручной!

Зрители глядят на ягуара с почтительным удивлением. Раздаются одобрительные голоса:

— Вот так молодец! Лесной смельчак! Такого легко не возьмешь! Он за себя постоит!

У людей засверкали глаза. Они возбуждены, поощрительно улыбаются зверю, как герою. Так бы и погладили его по пушистой шерсти! Внезапная вспышка ягуара, казалось, пробудила в них упрятанную нежность. А может быть, их взволновал сильный протест пленника. В беспросветной, полной лишений жизни этих людей каждое проявление героизма радует, как живительный луч солнца.

8. МАЛЕНЬКИЙ ЧИКИНЬО И БОЛЬШАЯ АМАЗОНКА

Чикиньо с матерью возвращается домой в верховья Амазонки. Три года он пробыл в Португалии. Он уже знаком с Амазонкой, а я еще не видел ее, следовательно, маленький Чикиньо имеет передо мной огромное преимущество. Он рассказывает мне об Амазонке самые невероятные истории. Только один раз мне удалось поставить его в затруднительное положение: я спросил — как велика Амазонка, и Чикиньо не сумел сразу ответить. Он долго что-то прикидывал в своей маленькой головке и, наконец, объявил: Амазонка велика, как его отец, и немножко меньше самого бога.

Чикиньо прав: Амазонка очень велика. Когда мы находились еще в Атлантическом океане, на значительном расстоянии от устья Амазонки, она уже давала о себе знать: вода на наших глазах меняла окраску. Из синей она стала зеленой, потом пожелтела, помутнела и, наконец, через много часов стала совершенно желтой. Тогда нам объявили, что мы находимся на самой середине устья реки, хотя виден только один берег ее, южный, а другого не было и в помине. Вот так река, у которой виден только один берег! Так мы плыли еще несколько часов. Затем на севере стали вырисовываться какие-то туманные очертания (мы подходили к Амазонке с юга, от порта Сеара), и, наконец, появилась земля. Оказывается, это не противоположный берег реки, а лишь остров Маражо.

И тут милый Чикиньо вдруг становится бразильским шовинистом — он хвастливо уверяет меня, что остров Маражо вместе с другими, расположенными в устье Амазонки, занимает такую же большую территорию, как вся Португалия. Я с ним соглашаюсь и между прочим замечаю, что на этом приятном его сердцу острове водятся тысячи препротивных кайманов21, каждый из которых способен проглотить в один присест пяток таких Чикиньо. Это ничего, хвастается Чикиньо, когда он подрастет, он перестреляет всех кайманов! Чикиньо очень храбр, но ведь кайманов на этом острове такое множество, что вряд ли удастся всех их истребить!

К северу за островом Маражо начинается, наконец, настоящее северное устье Амазонки, которое вместе с южным (являющимся одновременно устьем реки Токантинс) имеет в ширину около четырехсот километров, то есть больше, чем расстояние от Гдыни до Щецина. Чтобы получить полное представление о той гигантской массе воды, которую Амазонка несет в Атлантику, надо принять в расчет и невероятную глубину этой реки, достигающую в некоторых точках устья ста метров22. В Манаусе, находящемся выше устья на тысячу семьсот километров, глубина реки составляет около пятидесяти метров, а под Икитосом — четыре тысячи шестьсот километров от устья, уже вблизи Кордильер — двадцать метров. Это глубина в засушливую пору, а в дождливое время года — май, июнь — вода в Амазонке поднимается еще метров на пятнадцать. Напомню для сравнения, что средняя глубина Вислы под Варшавой два метра.

Такая глубина Амазонки дает возможность обычным океанским пароходам типа нашего «Гилярия» плыть без всяких помех до Манауса и даже выше. За все время пути наше судно село на мель лишь один раз, и то потому, что бразильский штурман не в меру выпил крепкого английского пива стоут. Благодаря такой глубине в Манаусе может пришвартоваться три четверти всех военных кораблей.

Однако тот, кто подумает, что ширина Амазонки здесь соответствует ее глубине, будет разочарован. Вот уже три недели мы плывем вверх по реке, а ширина ее после устья всего лишь в два-три раза превышает ширину Вислы у Торуня. Объясняется это тем, что мы видим не всю Амазонку, а только один из ее многочисленных рукавов. Именно этим Амазонка отличается от большинства других больших рек — она расчленена на русла и рукава, образующие бесчисленное множество островов, иногда очень крупных.

Другая характерная особенность Амазонки заключается в том, что наклон реки незначителен и она подвержена воздействию морских приливов и отливов. В Сантарене, находящемся на расстоянии около тысячи километров от устья реки, маленький Чикиньо чуть не свалился в воду от изумления: он вдруг увидел, что течение реки повернуло вспять, в сторону Анд. Это был морской прилив, докатившийся от океана до Сантарена.

Еще в устье Амазонки можно видеть, какие богатства таят глубины реки. Стаи огромных двухметровых рыб поминутно высовываются из воды, и кажется, что вокруг вас какой-то сказочный зоопарк. Это самые крупные в мире пресноводные рыбы — пираруку (арапаимы)23, составляющие особенность Амазонки. Вслед за ними из глубин реки, вызывая восхищение маленького Чикиньо и мое, непрерывно появляются всевозможные чудища, речные дельфины, какие-то жирные розовые рыбы со страшной пастью. Вся эта тварь вызывающе шумно плещется у самого борта парохода.

Третью неделю плывем мы и днем и ночью, а река все та же, ничего в ней не меняется, и кажется, что нет ей конца. Она начинает угнетающе действовать на наши нервы и мозг, перевоплощаясь в нашем сознании в некую силу, подавляющую своей суровой мощью.

А по берегам реки в убогих хижинах и шалашах ютятся скромные, тихие люди. Где-то у перуанской границы живет отец маленького Чикиньо. Он сборщик каучука. Мать Чикиньо рассказывает, что когда-то жили они неплохо, но сейчас им приходится туго. Какие разящие контрасты вокруг этой великолепной реки: лесные чащи таят в себе неслыханные богатства, а люди терпят страшную нужду; с одной стороны — изобилие щедрой природы, с другой — тернистый путь и лишения человека.