Невеста (№1) - Невеста-заложница

— Не спеши, он нам все расскажет, — вмешался его товарищ. — Отведем его лучше к капитану. — И они с приятелем подхватили Порцию под руки, вынуждая встать.

— Я могу идти, — протестовала она, но ее не слушали и грубо волокли по спящему лагерю к палатке начальника стражи.

Начальник стражи проводил время за бочонком эля и развлекался игрой в кости со своим помощником. Он с интересом уставился на необычного пленника, которого привели его часовые.

— И что же это такое? — процедил капитан, ногой отпихнув складной стул и прохаживаясь взад-вперед перед Порцией, которую толкнули на колени.

— Он вылез из самого замка, сэр. Прямо из стены… не иначе как через потайной лаз. И плыл через ров на нашу сторону.

— Ну и тощий сопляк, — заметил капитан. Грубая рука ухватила Порцию за шиворот и рванула вверх. — Что ж, малыш, говори, я слушаю.

Порция затрясла головой, и в тот же миг капитан ударил ее по лицу, так что его массивный перстень глубоко рассек ей губу.

— Так-так. — Голос начальника стражи не предвещал ничего хорошего. — Ничего, ты у меня скоро запоешь. Кто такой? Откуда?

Порция отерла кровь, струившуюся по лицу, и невнятно ответила:

— Я из ополчения Декатура.

Капитан снова ударил, и Порция тут же рухнула на колени.

— Позовите лорда Ротбери. — От обиды и боли ее душили слезы, каждое слово давалось с трудом. Еще никогда в жизни с ней не обращались столь жестоко, и в душе вспыхнул гнев. — Он поручится за меня.

Последовало удивленное молчание. Наконец капитан спросил:

— А откуда ты знаешь лорда Ротбери, милый малыш?

— Вы же слышали. Я из его отряда, — упрямо повторила Порция и кое-как выпрямилась.

Такая уверенность немного поколебала начальни-3Qg ка стражи, и он неохотно буркнул:

— Так и быть. Но пеняй на себя, если это окажется шуткой. — И он обратился к часовому: — Ступай разбуди лорда Ротбери. Остальным возвращаться по местам.

Настойчивый голос часового вырвал Руфуса из глубокого забытья. Он моментально поднялся и протянул руку за штанами.

— Что случилось?

— Меня послал начальник стражи, милорд. Мы поймали пленника, сэр, он выскочил из замка и плыл через ров. Капитан хотел его допросить, да только тот твердит, что вы его знаете.

— Как интересно, — заметил Руфус, торопливо одеваясь. Действительно, перебежчик из замка Грэнвилл мог оказаться интересной штучкой. И он поспешил к палатке начальника стражи, которого спросил с едва ли не радостной улыбкой: — Что здесь случилось, капитан?

Посреди палатки, пошатываясь, стояла Порция. Руфус мигом разглядел ее мокрую насквозь одежду, разбитую губу и синяк на скуле.

— Что, черт побери… — сердито воскликнул Руфус и обернулся к капитану: — Что это за дьявольщина?

Капитан невольно поежился — ему стало не по себе под яростным взглядом графа Ротбери.

— Милорд, мы захватили его, когда он пытался переплыть ров. Часовые видели, как он вылез из какой-то потайной норы. — При этих словах выражение лица Руфуса стало меняться, и капитан продолжил более уверенно: — Он сказал, что вы его знаете, милорд.

Но Руфус уже не слушал капитана. Он обернулся к Порции: волевое лицо словно высечено из гранита, в глазах — мертвая пустота.

— Что тебе понадобилось в замке?

Порция машинально пощупала губу. Пальцы стали липкими от крови.

— Мне нужно было повидать Оливию и Фиби. — Она не пыталась возмущаться и выворачиваться и решила сразу выложить всю правду. Однако чуткое сердце тоскливо сжалось: Руфус больше ей не верит, он утрачен, утрачен навсегда…

— Как ты оказалась внутри? — Ни его голос, ни лицо не выдавали каких-либо чувств. Словно он никогда не имел ни малейшего интереса к тому, кого допрашивает, и добивается исключительно информации.

— Там есть потайная дверь, — с отчаянием призналась сна. — Я узнала о ней, когда жила в замке.

Так вот она, причина его смутного, неясного беспокойства! И Руфус возомнил, будто все встало на свои места. Она знала про дверь, знала с самого начала и ни слова не сказала ему. А ведь осада давным-давно закончилась бы, имей он возможность пробраться в замок по потайному ходу! Но Порция намеренно это скрыла. И ее молчание можно было объяснить одной-единственной причиной…

О, теперь он не сомневался, что с самого начала был обманут! Порция принесла чрезвычайно ценную информацию, чтобы заставить поверить в свою преданность. Грэнвилл не пожалел всех своих богатств — так ему нужен был соглядатай в отряде Руфуса. Такая простая приманка — и он на нее клюнул! Раз в жизни он позволил себе утратить бдительность — и вот, пожалуйста, проклятые Грэнвиллы мигом выставили его на посмешище!

Напускное безразличие изменило Руфусу, и в его голосе загремели демоны гнева — казалось, он вот-вот лопнет от ярости.

— Ты пользовалась этой дверью с самого начала осады. Ты постоянно шныряла туда-сюда, чтобы повидаться с родными, сообщить им новости и утешить. Хотел бы я знать, что Като сказал про…

— Нет! — выкрикнула она. — Нет! Ничего этого не было! Это было в первый и последний раз. Руфус, я не предавала тебя! Я просто хотела повидать подрут. Вот и все.

— Прошу прощения, милорд, что-то я ничего не понял, — вмешался капитан. — Стало быть, это один из ваших?

Руфус грубо сорвал с Порции шапку.

— Нет, — равнодушно обронил он. — Она не из моих людей — просто прибилась к отряду.

— Ну да, ну да, — понятливо закивал головой капитан. — Женщины легкого поведения — не новость в военных лагерях, вот только эта оказалась так странно одета… Впрочем, на такое пугало вряд ли позарятся даже солдаты — скорее всего она действительно пыталась воевать. — Но все же вы считаете, что она шпионила?

— Пожалуй, — по-прежнему равнодушно подтвердил Руфус. — Причем делала это не в первый раз.

— Нет, неправда! — отчаянно выкрикнула Порция. Она все еще не могла поверить, что Руфус так просто отдаст ее на растерзание этому капитану… да еще заклеймит как полковую шлюху. — Руфус, ты же знаешь, что этого не могло быть!

Он пропустил ее слова мимо ушей.

— Ты ведь не отрицаешь, что пробралась в замок через потайной ход?

— Нет.

— Как не отрицаешь и то, что такой поступок делает тебя сообщницей врага?

— Оливия и Фиби не враги… — Однако ее голос погас — бесполезно, он ни за что не поверит в ее искренность. Да еще при таких обстоятельствах…

— Стало быть, ты побывала в том проклятом замке. Среди врагов… — Руфус надменно выпрямился и взмахнул рукой. — Ты присягнула на верность делу Декатуров — и изменила присяге.

Порция замотала головой, чувствуя пульсирующую боль в распухшей губе и щеке.

— Руфус, пожалуйста…

— Ты отнесла что-нибудь тем, в замке? — Его грубый голос скрежетал, словно напильник по металлу.

— Только фрукты, — растерянно прошептала она. — Я подумала, что они страдают от жажды. — И тут обнаружилось, что Порция сама себе вынесла приговор.

— И тем самым предложила помощь и поддержку гнусным мятежникам, посягнувшим на нашего короля, — как по написанному определил капитан. — Это государственная измена, которой занимается высший суд!

— Как я мог быть так слеп? — Руфус отрешенно смотрел на Порцию. — Ведь ты же из Грэнвиллов. А значит, яд порока и предательства у тебя в крови. — И он отвернулся, брезгливо отмахнувшись от нее.

— Государственных изменников судит только высший суд, милорд, — повторил капитан. — Ее следует отправить в королевскую ставку для допроса!

— Руфус… — Порция умоляюще простерла руки. Нет, он не может просто взять и оставить ее! Не может!

— Я не в силах тебе помочь, — так же брезгливо бросил он через плечо. — Ты сама себя приговорила. — И он решительно вышел из палатки.

Порция завороженно смотрела на полог, за которым скрылся Руфус. Не может быть, чтобы весь ее мир вот так рухнул — внезапно, безнадежно и, главное, без видимых причин. Однако солдаты грубо связали ей руки и вытолкнули из палатки в ночь, навстречу жестокостям и ужасам заключения, пыткам и допросам при дворе в Йорке и позорной виселице, уготованной для изменников. Воображение рисовало все эти жуткие картины, от которых стыла кровь. От такой несправедливости Порции хотелось кричать, но от страха язык прилип к нёбу.

Тем временем пленницу подволокли к дереву примерно в ста ярдах от капитанской палатки и усадили там, туго примотав веревкой к стволу. Другой веревкой солдаты связали ей ноги и так оставили — беспомощную, связанную, мокрую и дрожащую — дожидаться рассвета.

Руфус без остановки шагал по лагерю, не замечая ничего вокруг. Он был полностью во власти своего гнева, который клокотал, подобно вулкану, в груди. Насколько жарко пылала в нем ярость, настолько ледяными были тиски, сдавившие сердце. Однако под конец кое-что все же пробилось сквозь эту пелену, и это был его собственный голос, раз за разом повторявший: «Я не в силах тебе помочь»: Руфус не выдержал и пошел искать Уилла.

Что бы она ни натворила, он не сможет обречь ее на все муки и унижения, которые придется испытать в Йорке. Руфус отказался помочь ей в припадке безумного гнева, но сейчас немного успокоился и овладел собой. О нет, это не значит, что гнев миновал или что кусок льда, заменивший отныне сердце, растаял — просто Руфус снова обрел способность рассуждать и не желает позабыть ни то, что было между ними, ни то, чем являлась для него Порция. Он не станет сидеть сложа руки, пока ее будут пытать и поведут на казнь. Пусть она сто раз предательница и вполне заслужила веревку — он не может этого допустить.

Уилл не поверил своим ушам, когда узнал, что произошло, однако предпочел промолчать — лорд Декатур явно был на грани срыва. Он просто выслушал приказ и покинул палатку.

Порция привалилась головой к древесному стволу. Ссадины на лице пульсировали от боли, а грубо связанные руки онемели. Когда из-за деревьев у нее за спиной показался Уилл, Порция едва взглянула на него — губы распухли так, что она не в состоянии была вымолвить ни слова, даже если бы захотела.

— Скорее, — сказал Уилл, опускаясь на колени и торопливо разрезая путы. — Нужно убраться подальше, пока тебя не хватились.

Порция напряглась и невнятно прошептала:

— Я, наверное, не смогу идти. — На самом деле она сомневалась даже в том, что сможет встать на ноги. Рассудок отказывался принять то, что случилось, а в измученном теле не оставалось сил для борьбы.

Уилл не тратил времени на разговоры. Он легко подхватил пленницу и рысью припустил к палатке Руфуса. Хозяин поджидал их, но встретил Порцию ледяным, равнодушным взглядом. Уилл опустил свою ношу на кровать и вышел.

— Снимай с себя эти мокрые тряпки, да побыстрее, — приказал Руфус и кивнул на сухую одежду, которую заранее вытащил из седельной сумки. — Если ты застрянешь здесь до рассвета, я не смогу тебя спасти. Пошевеливайся!

Ничего не соображая, Порция послушно переоделась и натянула запасные сапоги. Молчание, повисшее в палатке, казалось ужасающим. Она не смела поднять на Руфуса глаза — прочесть на его лице приговор предательнице было выше ее сил. Судя по всему, первый всплеск гнева уже миновал, но такая вот холодная отрешенность пугала ее еще сильнее. Однако и теперь она не посмела сказать хоть слово в свою защиту.

Пока Порция возилась с сапогами, вошел Джордж и доложил:

— Лошади готовы. — При этом он старательно избегал встречаться с Порцией глазами.

— Придется помочь ей подняться в седло. Она слишком слаба. — Впервые Руфус дал понять, что заметил ее плачевное состояние, и в сердце моментально вспьшгула дикая надежда. Но когда девушка подняла глаза, оказалось, что Декатур по-прежнему смотрит сквозь нее, как будто это пустое место.

Джордж поступил так же, как сделал Уилл, — легко подхватил Порцию в охапку, вынес наружу и закинул на спину Пенни.

— Я сам ее поведу. Держись за луку — и все, — велел он.

Порция повиновалась. На то, чтобы спросить, куда ее повезут, уже не хватало сил. Руфус вышел из палатки следом за ними. Джордж прищелкнул языком, и лошади тронулись. В тот же миг откуда ни возьмись вылетела Джуно и с пронзительным лаем запрыгала под ногами у лошадей, требуя, чтобы ее подняли в седло. Джордж не обратил внимания на собаку и послал лошадей рысью.

— Джордж, пожалуйста… — В голосе Порции звенели слезы. — Джуно…

Джордж чертыхнулся и проворчал:

— Мне ничего не приказывали про эту проклятую псину.

— Ну пожалуйста!

Впервые за эти минуты Джордж прямо заглянул ей в лицо, и суровые складки у губ немного смягчились. Он натянул поводья, улучил момент, когда Джуно подскочила особенно высоко, и ловко поймал ее за шкирку прямо в воздухе.

— Держи. — Он сунул щенка Порции, которая лишь бессильно улыбнулась в знак благодарности. Теперь, когда с ней Джуно, ей не так страшно будет ехать за Джорджем в неизвестность.

Следующие несколько часов выпали у нее из сознания. То ли она заснула в седле, то ли действительно на какое-то время лишилась чувств. Смысл существования сводился к тому, чтобы не выпустить из скрюченных пальцев луку седла. Тогда она не свалится на землю — пусть даже голова свешивается на грудь, а тело раскачивается при каждом шаге. Мозг охватило полное оцепенение. Она не в состоянии была размышлять ни о том, что произошло, ни о том, что ее ждет, и жила исключительно настоящим, в той точке пространства и времени, в которой обреталось измученное, истерзанное тело.

Как в тумане Порция проезжала через кольцо сторожевых постов вокруг деревни Декатур. Часовых на постах не было, и никто не поддерживал сигнальные огни. Опустевшая деревня перестала быть военным лагерем, и ее немногочисленные обитатели в своих нехитрых повседневных хлопотах не опасались внешней угрозы.

Джордж привел Пенни на самую окраину, к приземистому строению. Сложенное из дикого камня в виде простого квадрата, оно имело зарешеченные оконца и толстенную дубовую дверь с целым бревном вместо наружного запора. Декатур устроил здесь камеру для заключенных.

Джордж протянул руки, и Порция кулем свалилась с седла. При этом она продолжала цепляться за Джуно, как будто щенок служил ее последней связью с миром живых. Не обращая внимания на окружающее, пленница с трудом стояла, покачиваясь на непослушных ногах, пока Джордж поднял окованное железом бревно и открыл дверь. А потом повел ее внутрь, в пыльную духоту. Здесь имелось две камеры. Тесные каменные клетки с узкими нарами и отхожим ведром. В тюрьме не полагалось заботиться об удобствах.

— Иди сюда, малышка. — Джордж распахнул одну из решетчатых дверей и легонько подтолкнул Порцию. — Я сейчас принесу воды и хлеба. Хозяин велел тебе оставаться здесь, покуда он не решит, что делать.

Порция рухнула на нары. Жесткие, прикрытые всего лишь парой тощих одеял, они показались ей раем. Джуно мигом пригрелась у нее на груди. Она уже не слышала, как Джордж вернулся, чтобы поставить на пол кувшин с водой и положить краюху хлеба, как он лязгал ключом в замке на решетке и грохотал бревном на внешней двери.

Джуно разбудила ее своей возней через несколько часов. В камере было темно, и Порция испытала несколько жутких мгновений, покуда сообразила, где она находится и — что самое страшное — кто она такая. Щенок суетился возле двери и поскуливал, явно желая облегчиться.

— О Господи! — Порция с трудом уселась. Вместе с памятью возвращалась и ставшая уже привычной мучительная тошнота. Ссадины на лице горели, язык во рту чудовищно распух. Порция проковыляла к ведру и согнулась в приступе сухой рвоты — уже давно в желудке не было ни пищи, ни воды, и теперь он корчился впустую. Джуно по-прежнему просилась на двор.

— Да не могу я тебя выпустить! — Пленница уселась на корточки на каменном полу и впервые осознала, что оказалась за решеткой. — Я и сама не могу выйти.

Тут в узком зарешеченном оконце под самым потолком мелькнул слабый свет, и она решила, что это блеснула луна. Вокруг царила полная тишина. Неужели ее заперли здесь навсегда?!

Это была невыносимая мысль — еще более жуткая, чем то, что могло ждать пленницу в Йорке. Усилием воли Порция подавила приступ паники, проглотила слезы и отломила кусочек хлеба. Черствый хлеб иногда помогал справиться с тошнотой. И она не спеша жевала его, чувствуя, как желудок мало-помалу успокаивается. Джуно не смогла больше терпеть и пристроилась, в уголке, виновато поглядывая на хозяйку.

И тут она услышала этот звук. Царапанье окованного железом бревна, служившего запором для внешней двери. В открывшуюся щель проник свет масляной лампы, и у узницы вырвался возглас облегчения.

— Эй, как ты тут поживаешь?

Никогда в жизни Порция не слышала ничего чудеснее, чем старческое ворчание Джозефа. Ноздри защекотал аппетитный аромат, сочившийся из прикрытого крышкой котелка. Он поставил свою лампу и котелок на стол снаружи, по другую сторону решетки. А потом не спеша подошел поближе. Теплое желтоватое сияние осветило его голову с венчиком белоснежных волос вокруг блестящей розовой лысины.

— Выпущу-ка я щенка на двор… Ох ты, уже поздно. — Он сердито покачал головой при виде свежей лужи. — Я уже заглядывал сюда пару раз, да вы оба спали как убитые. Ладно, так и быть, принесу тебе тряпку.

— Ты не можешь нас выпустить? — Порция вскочила и схватилась за прутья решетки.

— Только щенка. Так Джордж велел. — Джозеф отпер замок и открыл дверь. Джуно прошмыгнула у него между ног, и старик тут же снова захлопнул решетку. — Погоди, сейчас схожу за этой чертовой тряпкой. — И он вышел из здания. Джуно понеслась впереди.

Порция уселась обратно на нары и попыталась оценить свое положение. Конечно, на поверку все вышло не так ужасно, как ей представлялось всего пару минут назад, но все равно при мысли о том, что она стала пленницей в этой вот каморке, становилось не по себе.

Тем временем вернулся Джозеф с ведром воды и тряпкой. Передавая все это Порции, он с чрезвычайным усердием всякий раз отпирал и запирал дверь.

— Ну, чего ты там начудила? Из вашего Джорджа сроду слова не вытянешь!

— Собственно говоря, ничего, — мрачно отвечала Порция, вытирая лужу за Джуно. — Но Руфус решил, что это не так.

— Наш хозяин судит только по справедливости, — возразил Джозеф, явно не поверив ей. — И делает так всегда, сколько я его знаю. А знаю я его с тех пор, когда он мамкину сиську сосал. — Старик отпер дверь и забрал ведро и тряпку.

— Послушай, тебе вовсе ни к чему каждый раз запирать и отпирать эту решетку, — устало заметила Порция. — Никуда я отсюда не денусь. А где Джуно?

— Носится где-то по деревне, — отвечал Джозеф. Смерив узницу подозрительным взглядом и оценив ее жалкий вид, он нерешительно отошел к столу, не запирая дверь. — Ужинать будешь?

Как и всегда за последние дни, желудок отозвался на предложение смесью совершенно противоположных ощущений, однако Порция понимала, что ей необходимо подкрепиться.

— Можно я выйду к тебе и поем за столом?

Джозефа снова охватила нерешительность. Наконец он проворчал:

— Коли ты пообещаешь…

— Никуда я отсюда не денусь, — торопливо повторила Порция. И вышла из камеры. — А что вообще тебе сказал Джордж?

— Только то, что хозяин велел держать тебя под замком, пока не получу другой приказ. И мне придется за тобой присматривать, потому как в деревне остались одни старики. — Он снял крышку с котелка и сказал: — Там есть ложка для супа.

Порция ела стоя, поскольку стула не было. И с первых же ложек поняла, что изнемогала от голода.

— Как ты думаешь, можно принести мне теплой воды, чтобы помыться?

— Ага, мне приказано доставлять тебе все, что потребуется, — закивал он. — Выносить помои и все такое… теплая вода, обеды-завтраки. Завтра утром постараюсь раздобыть для тебя вина или эля.

Порция поставила на стол опустевший котелок и вернулась в камеру.

— А ты бы не мог принести мне что-нибудь, чтобы заниматься? Бумагу, перо и чернила. И какую-нибудь из книжек Руфуса. Можешь выбрать любую.

— Это что же, взять у него из дома вещь без спросу? — помрачнел Джозеф. — Нет, никак нельзя.

— Вряд ли он рассердится, — уверяла Порция. — А даже если и рассердится — виноват будешь не ты, а я.

Джозеф сосредоточенно нахмурился, пристально глядя выцветшими водянистыми глазами на свою подопечную. Она выглядела на редкость жалко, и старик не мог не вспомнить живую, веселую и полную жизни девушку, какой она была совсем недавно. Что бы там ни было, само по себе заключение в тесном каземате на окраине заброшенной деревни являлось для нее жестоким наказанием, и не стоило его усугублять.

— Пожалуй, что так, — подумав, согласился он. — Не больно-то повеселишься, сидя взаперти.

— Спасибо. — Порция постаралась улыбнуться как можно ласковее.

Однако когда вернулась Джуно и Джозеф ушел, с грохотом опустив засов на внешней двери, узница бросилась на нары, охваченная отчаянием.

Она не в силах была вытерпеть холодный, пустой взор Руфуса, брезгливое осуждение в его голосе и самое ужасное — его уверенность в том, что Порция изменница. Она любила его всем сердцем и даже позволила себе надеяться, что он хоть немножко любит ее. Но Декатур так уверен в ее измене… Если бы он действительно любил Порцию, этого бы не случилось. Если бы Руфус любил ее, то принял бы целиком, такую, какая есть, и тогда ей не грозил бы теперь столь ужасный, жестокий конец.

Боже, как же она устала, пытаясь пробиться к его сердцу, закованному в железную броню кровной мести! Как ей надоело постоянно подавлять что-то в себе — в угоду Руфусу!.Вряд ли стоило платить столь высокую цену за его… за его — что?

Уважение? Любовь? Страсть?

Ах, да разве теперь это вообще имеет значение? Все рухнуло, пошло прахом. Порция скорчилась в комок под тонкими одеялами и провалилась в сон, избавивший ее на время от душевной муки.

Глава 22

—И на каком же ты сроке, позволь спросить?

Порция с трудом подняла голову над помойным ведром и уселась на корточки, вытирая губы платком.

— Как ты догадался?

— Чего уж проще, — дернул плечом Джозеф. — Ну, так на каком ты сроке?

Узница выпрямилась. Все эти дни она никого не видела, кроме старого Джозефа, и ни с кем не могла об этом поговорить.

— Мне очень стыдно, но я и сама не знаю толком.

— Обычно после первых трех месяцев больше не тошнит, — сообщил Джозеф и поставил на стол котелок с овсянкой.

— То есть меня скоро перестанет выворачивать наизнанку? — Порция не сомневалась, что у Джозефа должен быть богатый опыт в таких делах.

— Обычно так, — отвечал Джозеф. — Но некоторые молодки мучаются все девять месяцев.

— Наверное, я буду одной из них, — мрачно решила Порция. И потянулась всем телом, с завистью следя за Джуно, носившейся по лужайке. Джозеф обязательно выпускал щенка побегать не меньше трех раз в день. Еще бы! Ведь Джуно не умеет пользоваться горшком!

— А хозяин знает? — поинтересовался старик, прежде чем отпереть дверь.

— К тому времени, как я стала твердо уверена, у нас не осталось возможности поговорить. — Узница перешагнула порог камеры с невольным вздохом облегчения.

Пять дней, проведенные за решеткой, превратились в вечность. Ноги подергивались от желания ходить и бегать, тело, лишенное возможности разряжаться от избытка энергии, не желало спать, а рассудок мутился от бесконечных «а если…».

— Джозеф, можно мне хоть немного гулять вдоль реки? Я дам тебе слово — и даже поклянусь, — что не сбегу.

— Я и так знаю, что ты не сбежишь, да только приказа-то не было, — уперся Джозеф.

Порция окончательно отчаялась. Тот Руфус, которого она вроде бы знала, ни за что не обрек бы ее на столь жестокое заточение. Оставалось утешаться тем, что он отдавал приказы в спешке, поджимаемый обстоятельствами, и попросту забыл об этих подробностях. А что, если это не так? Если Руфус не упомянул о прогулках намеренно? О да, он спас ее от кары за измену, зато подвергнет собственному наказанию. Оно, конечно, не столь ужасно, зато не менее жестоко.

— Может, стоит дать ему знать… — Ворчание Джозефа перебили звонкие голоса рожков. Даже здесь, на окраине, был слышен шум, который поднялся в деревне: громкие команды, топот копыт и тяжелых солдатских башмаков.

— Что такое? — С бешено бьющимся сердцем Порция метнулась к окошку. Однако каждая клеточка тела и так знала ответ. Вернулся Руфус.

— Пойду погляжу. Кушай покуда овсянку — я мигом. — Джозеф с непривычной поспешностью проковылял к двери и вышел, впустив в камеру толику свежего дыхания летнего дня, отчего Порции еще сильнее захотелось вырваться на волю.

Толстая дверь со стуком захлопнулась, и тут же она услышала, как легло на место тяжелое бревно.

Узница машинально, без аппетита поглощала овсянку. Сидя взаперти, не очень-то проголодаешься, а ее стол был не настолько разнообразен, чтобы возбуждать аппетит. Но Порция чувствовала ответственность за новую жизнь, теплившуюся под сердцем. Жизнь, некоторым образом ставшую ее единственной опорой. Ибо теперь она жила исключительно ради ребенка. Ее кровь струилась по жилам ради него. Ради него она дышала. О нем думала без конца. Ее тело словно по собственной воле подчинило свое существование тому маленькому комочку, который и сам еще не мог осознать ни важности своего появления на свет, ни своих собственных нужд. Порция настолько слилась с плодом в своем чреве, словно сама стала этим ребенком.

Вот и теперь простое поглощение пищи принесло относительный покой. А тем временем шум за стеной переменился. Слитно пищали флейты и гремели барабаны, им в такт грохотали размеренные шаги — это маршировала армия, и слаженные действия настоящих военных ничем не напоминали разбойничью вольницу.

Да и Руфус Декатур больше не был разбойником, отщепенцем. Он теперь граф Ротбери, верный вассал короля, а Порция Уорт — жалкая предательница, недостойная его милости. И что бы ни привело его в деревню, официально он будет игнорировать ее существование. Но он обязательно заглянет сюда… и что-нибудь скажет… или хотя бы пошлет весточку через Джозефа, или Джорджа, или Уилла.

Отрывистый лай Джуно возле двери оповестил о возвращении Джозефа: щенок, путаясь в ногах, прибежал вместе со стариком и кинулся лизать Порцию с таким восторгом, словно не видел хозяйку целую неделю.

— Да… да… я тоже тебя люблю. — Порция наклонилась, чтобы погладить Джуно. Еще месяц назад она бы просто подняла собаку к себе на колени. Однако полугодовалая сучка изрядно подросла и обещала стать большой собакой — хотя совершенно не отдавала себе в этом отчета. Уж очень умильно она упрашивала, как и прежде, подержать себя на коленях.

— Это Руфус? — Порция изо всех сил старалась, чтобы голос не выдал ни нетерпения, ни надежды.

— Он, он. — Черт бы побрал эту стариковскую неспешность! — Они все вернулись, вместе с отрядом принца. Говорят, скоро начнется большая драка. И вся эта прорва народу отправляется туда завтра утром.

— А Руфуса ты видел? — с замирающим сердцем спросила она.

— Не то чтобы видел… Ты уже поела? — И Джозеф кивнул на пустой котелок. В его старческих глазах мелькала тревога. — Он ведь такой занятой стал нынче, да… с этим своим принцем, с его офицерами и все такое…

— Если он захочет поговорить со мной, то наверняка это сделает. — Однако голос выдавал охватившую ее безнадежность. Узница вернулась в свою клетку в сопровождении Джуно. — По крайней мере, он знает, где меня искать.

— Знает, знает, да только не знает, что ты непраздная, — грубовато буркнул Джозеф, запер камеру и взял со стола котелок. — В полдень жди меня с обедом.

Порция улеглась на нары и вслушивалась в знакомый грохот запоров, отрезавших ее от внешнего мира. Сколько еще Руфус собирается ее здесь держать? До конца войны? Или до того, как она сойдет с ума в этой клетке? Неужели он больше никогда не заговорит с ней? А может, в один прекрасный день Джозеф просто отопрет дверь и скажет, что она свободна? Свободна идти на все четыре стороны при условии никогда не попадаться на глаза Руфусу Декатуру? Свободна дать жизнь незаконному отпрыску Декатура, которому не суждено узнать своего отца?

Руфус перешагнул порог своего дома и был ошеломлен мертвящей пустотой. Они с Порцией покинули это место несколько месяцев назад, и за это время его существование утратило всякий смысл. Вот на гвозде за дверью все еще висит ее теплый зимний плащ, и Руфус знал, что там, наверху, на спинке кровати так и осталась ее ночная рубашка, а на перине можно различить отпечаток изящного тела. Его собственное тело было намного больше и тяжелее, так что проминало в тюфяке глубокую яму, в которую скатывалась Порция. Она спала, свернувшись клубком и привалившись к его спине.

Никогда в жизни Руфус не чувствовал такой душевной пустоты, как сейчас. Даже когда остался полным сиротой, в ужасе содрогавшимся при воспоминании о предсмертных словах своего отца, жутком хлопке выстрела и дымившихся руинах, в которые превратили отчий дом, служивший ему единственным пристанищем на свете. Ему не было так больно даже тогда, когда он в горе застыл над телами своей матери и маленькой сестры, не зная, как станет хоронить их.

Ведь в самые жуткие моменты жизни он продолжал верить в будущее — пусть неведомое и пугающее, оно возрождало в нем волю жить. А теперь он не мог отделаться от ощущения, что утрачен самый смысл его бытия. Ему не о чем было мечтать, нечего добиваться. Ибо один-единственный раз за всю сознательную жизнь он рискнул отдать все, что имел, — доверие, преданность и любовь — другому человеку. И он любил… Полно, он все еще любит ее, и сила этого чувства так велика, что затмевает все остальное. А она — она предала его. Порция воспользовалась его любовью и обманула. И боль от этой измены терзала Руфуса несказанно.

— Она, что ли, здесь? Порция здесь? — Люк и Тоби запутались в ногах у отца, поспешно прорываясь в дом. Головой вперед сорванцы влетели в кухню и плюхнулись на пол, ошалело осматриваясь в пустой комнате.

— Ее нет? — с обидой протянул Люк.

— Ее нигде нет, — заявил Тоби. И сердито поглядел на отца. — Куда она делась?

Руфус считал, что малыши приняли исчезновение Порции с той же легкостью, с которой относились к постоянным переменам, которыми была полна их жизнь.