Ночные видения

Стеклянная дверь кладовки открыта; из-под курток и пальто выглядывает уголок коробки. Она слишком тяжела для полок, поэтому Вероника всегда оставляет ее на полу. Перетащив коробку в спальню, она садится на кровать и поднимает крышку. Правый бок напоминает о себе болью. Внутри двадцать три Библии. Вероника достает несколько лежащих наверху и начинает пересматривать. На каждой то или иное мужское имя, в каждой надежда, что доктора ошибаются.

Даг Уильямс, Дейв Соллорс, Алан Бергман, Джеймс Ларсен…

Все началось в колледже, в тот день, когда Вероника пропустила урок социологии, чтобы встретиться в спортзале с Маркусом. У них не было ничего общего, кроме пота. Они вместе бегали, вместе играли в рокетбол, не пропускали ни одного баскетбольного матча. Для молодого человека столь атлетического телосложения Маркус на удивление мало двигался во время секса. Он предпочитал лежать на спине, концентрируясь на собственных приятных ощущениях, заложив руки за голову, без стеснения почесывая затылок и обильно потея. Кровать в ее комнате в общежитии была маленькая и узкая, и Вероника всегда отправляла Маркуса в его комнату, чтобы любовник мог выспаться. К тому же ей требовалось пространство. И время, чтобы просохнуть.

Стоило им раздеться, как Маркус сразу закрывал глаза, исходя из чего Вероника сделала вывод, что ему в общем-то наплевать на то, кто там, сверху. Он старался разубедить ее разговорами о любви и страсти. Но если какое-то пламя страсти и теплилось в нем, оно угасло, умерло в море пота, когда он узнал о том, что она беременна. На следующий день Маркус предложил оплатить половину расходов, связанных с абортом, и не сказал больше ничего. Он просто сидел у противоположной от нее стены, положив руки на колени.

Он не смотрел на нее.

После его ухода Вероника расплакалась.

За день до операции она стояла на лестнице. Пытаясь сделать выбор между жизнью и смертью, разделенными тремя этажами пахнущих потом тел, Вероника слушала какофонию звуков: стук баскетбольных мячей, пронзительные свистки рефери, гул тренажеров. Всю предыдущую неделю ее тошнило по утрам, кружилась голова, так что подниматься на лестницу ей не следовало. Проникшись звуками и запахами, Вероника покачнулась и упала. При этом она не потеряла сознания и до сих помнит, как кувыркалась по цементным ступенькам, даже не пытаясь остановить падение.

Потом прибыла «скорая помощь».

Ее напугала не столько боль, сколько кровь. Пропитанные черно-красной кровью шорты прилипли к бедрам, и Вероника видела свое тело так, как будто смотрела на него со стороны. Потом врачи сообщили, что у нее никогда уже не будет детей.

Джошуа Трахтенберг, Кейт Перкинс, Альберт Константини, Джонатан Лире…

Память о тех, других вечерах жива в ней; они мелькают перед глазами разрозненными сценами, но сегодня она не останавливается на деталях. У всех этих историй один конец. Вероника ждет чуда, которое все изменит. Она складывает Библии в коробку.

Надо позвонить в полицию и рассказать о прошлом вечере, думает Вероника, но тело отказывается двигаться. Она ложится на кровать и смотрит в потолок. Прямо над ней — белые стикерсы звезд, лун и комет, наклеенные, вероятно, много лет назад каким-то мальчишкой. Когда-то они мерцали желтовато-зеленым светом — сейчас просматриваются только их очертания. Тот мальчишка давно уже здесь не живет, и в квартире стоит абсолютная тишина. Вероника лежит на кровати, глядя на выцветшие стикерсы и думая о коробке с Библиями.

— Вот только немного отдохну, — шепчет она.

22

ВОЗВРАТА НЕТ

Пятница

Саманта проспала всю ночь на жестком матрасе и, проснувшись, прежде всего вспоминает доктора Клея. Неужели он действительно вернул ей дар сна? Над головой, будто москиты, пищат лампы дневного света, а круглое желтое пятно на потолке то обретает резкость, то расплывается перед ее еще не приспособившимися к перемене освещения глазами. Внезапно оно становится красным, как отметина, оставленная убийцей на груди Фиби. Нет. Она закрывает и снова открывает глаза. Желтое пятно возвращается. Может быть, такова цена сна? Страшные видения и кошмары, предвещающие ужасные события?

Однажды, после того как Фрэнк переехал к ней, отец сказал:

— Саманта, у всего есть цена. Не принимай и не бери то, платить за что не готова.

— Но это же любовь, — с некоторой обидой ответила она.

— Тем более если это любовь.

Голос отца звучал без всякой печали, но сухо и деловито, как голос библиотекаря.

В то время Саманта не поняла его. Она была влюблена во Фрэнка. Уверена в себе и в нем. И, будучи уверенной, самодовольно полагала, что то, что было у них, невозможно ни украсть, ни потерять. Однако потом многое изменилось. Фрэнк ушел, потому что не мог постоянно отдавать той, которая умела только брать. По крайней мере так это представлялось ей. И в конце концов Саманта поняла, что имел в виду отец. У всего есть цена, и она обнаружила ценник слишком поздно.

Наверное, думает Саманта, настоящие подарки делают только незнакомые, посторонние, чужие. Ты можешь, например, положить мелочь в шляпу нищего на углу. Сам по себе этот жест лишен всякого смысла и скорее объясняется затаенным чувством вины, но тот, кто получил эти деньги, знает, что за ними никто не вернется, никто не потребует их назад. Любовь не должна быть подобна подарку, который можно вернуть после Рождества в надежде обменять его на что-то лучшее или более дешевое.

Не должна.

Клацающий металлический звук отвлекает Саманту от размышлений, и она встает. Шаги по линолеуму все ближе и ближе. Не шаркающие, как у Снейра, а быстрые, летящие.

— Фрэнк?

— Я всегда знал, что рано или поздно ты окажешься за решеткой, — с улыбкой говорит он.

— Это Снейр меня посадил. Ему стало известно, что я не работаю на корпорацию «Паличи».

— Знаю, — кивает Фрэнк.

— Тебе надо съездить в клинику. Арти в опасности. Доктора Клея убили так же, как и других. Я была в его доме…

— Знаю, — повторяет Фрэнк.

Саманта стоит, держась обеими руками за решетку.

— Снейр думает, что это все сделала я, но вчера он лишь задал мне пару вопросов.

В коридоре слышны еще чьи-то шаги.

— Сейчас тебя выпустят, — говорит Фрэнк. — Обвинения сняты.

— Почему?

— Ну, ты же ведь невиновна, разве не так?

— Забавно.

Она выдавливает улыбку.

— Думаю, Снейру просто нужен был повод, чтобы арестовать тебя.

— Скотина! — бормочет она.

— Я бы не стал его винить.

Подошедший полицейский отпирает замок и открывает дверь.

— Тебе не следовало отправляться к доктору Клею одной. Это было опасно. Убийца мог находиться в доме.

— Я же не знала, что его убили.

— Ты допускала такую возможность, Сэм. Надо было подождать.

Саманта не отвечает. Их шаги отдаются громким эхом. Она упрямо смотрит перед собой.

— Кстати, как ты его нашла?

— По телефонному справочнику.

— Его телефона там нет.

Она бросает на него взгляд.

— Забыла сказать — я потеряла туфлю.

Над головой сияющее голубое небо. Ничто не напоминает о вчерашней грозе. Прежде чем сесть в машину, Саманта останавливается и вдыхает прозрачный, чистый воздух.

— Надо съездить в клинику.

— Полиция уже проверила. Арти там нет. Нет и доктора Купер. За клиникой и за их квартирами установлено наблюдение. Если они появятся, мне позвонят.

— Значит, доктора Купер нет?

— Ну, не стоит делать слишком…

— А Мередит? — Вопрос выскакивает изо рта, как будто его вышибли из нее ударом в солнечное сплетение.

— Кто?

— Сестра Богарт. Она работает в клинике.

— Это, должно быть, та самая медсестра, с которой Снейр разговаривал вчера вечером. А что такое? При чем здесь Мередит?

— О ней ведь позаботились? Ее охраняют?

— Сомневаюсь. Снейр занят поисками Арти.

— Если доктор Купер исчезла, то получается, что убийца охотится за всеми, кто так или иначе связан с проектом, а не только за участвующими в нем и доктором Клеем. Ее необходимо найти, Фрэнк!

Он достает сотовый, телефон и набирает номер.

— Детектива Снейра, пожалуйста. Срочно.

Пока Фрэнк ожидает в гостиной, Саманта быстро принимает душ и переодевается. Он не замечает ее, и она, войдя в комнату, некоторое время молча наблюдает за ним. Фрэнк стоит у стола, держа на ладони фарфоровую лягушку Фиби. Высокий, массивный, он слишком велик для гостиной, как неподходящий по размерам шкаф, и она думает о том, не сделали ли его таким неуместным последние шесть месяцев.

— Спасибо, что приехал за мной утром.

Она вытирает волосы белым полотенцем.

Фрэнк резко поворачивается, как будто его застигли врасплох.

— Никаких проблем. — Он осторожно ставит лягушку на стол. — Я навел справки о Максвелле Харрисе, приятеле Кэтрин.

— И что?

— Тело было слишком изуродовано поездом, чтобы можно было делать какие-то выводы, но в управлении полиции Дарема не склонны считать, что Харрис совершил самоубийство.

— Почему? Что изменилось?

— Появились показания свидетеля. Какой-то бездомный, живущий под мостом, видел, как все случилось. Через несколько дней после смерти Харриса полиция задержала его за появление в пьяном виде в общественном месте, и бродяга рассказал о парне, которого столкнули с моста.

— Он его видел? Убийцу?

— Не очень ясно, но… — Фрэнк выдерживает паузу. — Он уверен, что его столкнула она. Женщина.

— Кэтрин? — шепчет Саманта.

— Ну, алиби у нее нет, но, не имея доказательств, полиция бессильна. Тем более что речь идет о дочери одного из самых богатых семейств в Северной Каролине. Даже если бы тот бродяга оказался трезв и сумел опознать ее, в суде такие показания не прошли бы.

В кармане его пиджака звонит сотовый.

— Да. — Фрэнк берет ручку и начинает что-то записывать. — Спасибо. — Он поворачивается к ней. — У меня есть адрес Мередит. Патрульная машина уже едет туда. Ты готова?

— Почти. — Саманта откладывает полотенце и хватает висящую на спинке стула куртку. — Насколько я могу понять, родители Кэтрин поручили тебе найти ее убийцу.

— Да. А корпорация от моего имени обратилась к департаменту полиции Сан-Франциско с просьбой допустить тебя ко всем материалам дела. Если бы не они, ты и сейчас бы сидела в камере, а детектив Снейр не спешил бы тебя выпускать.

— Тебе не в чем оправдываться. Я вовсе ничего такого не имела в виду.

— Имела. — Он смотрит на нее, потом открывает дверь. — Ладно, идем.

23

ТИРЕЗИЙ[10]

Перед квартирой Мередит какой-то человек роется в тележке, наполненной пластиковыми пакетами и алюминиевыми банками. Саманта обращает внимание на длинные, до плеч, черные волосы, сухую морщинистую кожу и потрескавшиеся, с волдырями от долгого пребывания на солнце руки. Когда она выходит из машины, человек улыбается ей и продолжает делать свое дело. Черты лица у него немного странные, будто женские: маленький нос, поджатые губы. Левый глаз словно затянут пленкой и жутковато неподвижен. С шеи свешивается серебряный кулон в виде двух сплетенных змей. От его одежды исходит запах дыма и мочи.

Фрэнк поспешно взбегает по ступенькам.

Саманта идет за ним, но внезапно совсем рядом, у самого ее уха, раздается шепот:

— Ей ничто не грозит.

Она поворачивается, но незнакомец уже толкает тележку в противоположном направлении. Колесики поскрипывают, не желая крутиться.

— Мередит! — кричит Фрэнк, во второй раз нажимая на кнопку звонка.

Не дождавшись ответа, он нетерпеливо стучит в дверь, потом поворачивает ручку. Дверь открывается.

Саманте становится не по себе — она уже знает, что могут означать открытые двери.

Гостиная обставлена довольно скудно: черный кожаный диван, два кресла в тон ему и телевизор. На кофейном столике ваза цвета индиго с букетом подсолнухов, на дальней стене картина в раме, изображающая женщину, одиноко стоящую на фоне театра. Саманта подходит ближе. «Нью-йоркское кино» Эдварда Хоппера[11]. Деревянный пол блестит — его недавно натерли, и в теплом воздухе еще висит химический запах. Вход в кухню преграждает гладильная доска.

Фрэнк снова зовет Мередит, и ему снова никто не отвечает.

Свободного места в гостиной мало, наверное, из-за слишком большого стола и стоящего у стены велотренажера. На столе — «Кроникл», раскрытая на разделе «Кино», и недопитая чашка кофе, аккуратно поставленная точно на середине салфетки. Чашка еще теплая. У противоположной от входа стены — узкая лестница, ведущая на нижний уровень. Не дожидаясь Фрэнка, Саманта начинает спускаться. Внизу темнее, чем наверху. Справа от лестницы — забитый книгами шкаф. В конце холла — две закрытые, расположенные одна против другой двери. Надо выбирать, которую открыть первой, и Саманта чувствует себя участницей какой-то телеигры. Она толкает левую и зовет Мередит странно дрожащим голосом.

В небольшой спальне чувствуется запах цветов и ароматических — ваниль? — свечей. За стеклянной дверью затененная веранда, которой тем не менее удается освежить комнату. На полу, у шкафа, разбросанная одежда. Постель убрана. С фотографий на туалетном столике и прикроватной тумбочке на Саманту смотрит улыбающееся, со шрамом над верхней губой лицо Мередит. Она — на растянувшемся песчаном пляже с друзьями, под Эйфелевой башней, в лондонском «Хард рок кафе». На снимках часто появляется один и тот же мужчина; он же и на отдельной, помещенной в рамку фотографии с надписью «Я тебя люблю. Пит», на которой Мередит целует его в щеку. Оба выглядят счастливыми.

В углу — письменный стол с какими-то бумагами. Саманта подходит к нему. Сверху лежит отдельный листок.

Дорогая!

Мы так давно не вместе, что я уже привык к боли разлуки, хотя от этой боли ком подступает к горлу и немеет тело.

Всю жизнь я думал, что любовь наполнит меня, как вода наполняет стакан, но любовь к тебе оставляла лишь жажду. Не ты, а любовь к тебе, нынешняя любовь издалека иссушает меня. Любовь не в том, чтобы найти нужного человека. Она в том, чтобы найти нужный момент. И я боюсь, что упущу это, если мы останемся друг с другом. Я не могу не искать любви, которая наполнит меня. Это нужно нам обоим.

Я буду скучать по тебе, зная, что ты там, даже когда ты в тысячах миль от меня. Но так лучше для всех. Мы все ждем свои моменты.

Все еще люблю тебя.

М.

— Что это вы, черт возьми, здесь делаете!

Мередит стоит у двери. Рядом с ней Фрэнк.

— Э… ищу вас. Мы… я…

— Читаете мое письмо.

Она подходит ближе и забирает у Саманты письмо.

— Простите… Оно прекрасно.

Саманта стоит неподвижно, опустив руки.

— Это личное, — тихо говорит Мередит.

— Мередит, — торопится на выручку Фрэнк, — как я уже говорил, мы считаем, что вам угрожает опасность.

Она смотрит на него и молчит.

— Почти все, так или иначе связанные с проектом доктора Клея, либо исчезли, либо были убиты на прошлой неделе, — продолжает он. — Мы хотим взять вас под защиту. С минуты на минуту сюда приедут полицейские.

— Вы — коп?

Она поворачивается к Саманте, явно шокированная тем, что, очевидно, считает еще одним предательством.

— Нет. Я… я что-то вроде консультанта.

— Консультанта? Так вы лгали доктору Клею? У вас нет никаких нарушений сна! Вы знали, что мы в опасности?

— Нет! Я сама не могу нормально выспаться уже несколько месяцев!

Саманта бросает умоляющий взгляд на Фрэнка и снова поворачивается к Мередит.

— Сэм? — осторожно спрашивает Фрэнк.

— И доктор Клей тоже, да?

— Что? — растерянно переспрашивает Мередит.

— Доктор Клей ведь тоже имел проблемы со сном, не правда ли?

— Да, думаю, что да. Он иногда жаловался на то, что ему не хватает сна.

— А вы?

— Нет. У меня никаких проблем.

— Тогда почему вы работаете в клинике сна?

— Я собираюсь получить диплом сестры в университете Сан-Франциско, и работа в клинике — моя интернатура.

— Что вы знаете о докторе Купер? Что она за специалист?

— Вообще-то доктор Купер психиатр. А что…

— А с какой стати психиатра попросили подменить доктора Клея? — перебивает ее Саманта.

— Ну, они друзья.

— Это не дает ей права руководить проектом. У нее же нет необходимой квалификации.

— Не нужно быть специалистом по коррекции сна, чтобы вести курс лечения. Такое по силам каждому.

Кто-то стучит в дверь наверху.

— Мисс Богарт? Это из департамента полиции Сан-Франциско.

— Мы здесь, внизу. Подождите минутку! — кричит Фрэнк и поспешно направляется к лестнице.

— Нам надо идти. Полиция на несколько ближайших дней возьмет вас под свою защиту.

Саманта подходит к Мередит.

— Все будет в порядке, — продолжает она, надеясь, что ее голос звучит достаточно убедительно, но и сама не знает, кому из них адресованы эти слова.

— Не надо было вам читать мое письмо, — тихо говорит Мередит, и что-то в ее тоне напоминает Саманте отца — так же, тихо и спокойно, звучал его голос, когда он хотел выразить свое разочарование в ней.

— Мне очень жаль, — бормочет Саманта.

— Мне тоже.

Мередит поворачивается и медленно поднимается по лестнице.

Фрэнк ожидает ее, прислонившись к стене, со сложенными на груди руками. Патрульная машина увозит Мередит.

Саманта машет ей вслед, но сидящая на заднем сиденье Мередит даже не оборачивается.

— По крайней мере она разрешила мне помочь ей собрать вещи.

Предложение заканчивается вопросительной интонацией.

— С ней все будет в порядке.

Саманта поворачивается к нему, кивает и опускает голову.

— Почему ты расспрашивала ее о докторе Купер? На этот вопрос она готова ответить.

— Не думаю, что эти убийства как-то связаны с проектом или с доктором Клеем. Все дело в людях, страдающих расстройствами сна.

— Не вижу разницы.

— Мишенью убийцы могут стать и другие клиники.

Она нервно сплетает пальцы.

— Ты имеешь в виду, что теперь, когда ты и Мередит под охраной полиции…

— Мне кажется, что Мередит ничто не угрожает. Она не страдает так, как страдает убийца, поэтому и не должна стать мученицей.

— Стать мученицей?

— Утратив сон, граф старался лишить сна и других, тех, кто окружал его. Он хотел, чтобы и они страдали так же, как он сам. Не давал слугам спать…

— Твоя гипотеза не объясняет, почему убийца начал с тех, кто связан с исследованиями доктора Клея, — обрывает ее Фрэнк. Он не хочет больше слышать ни о графе, ни о Гольдберге, ни о проклятии. — Должна же быть какая-то причина.

— Ей ничто не грозит, — бросает Саманта и, вскинув голову, оглядывает улицу. Бездомный бродяга роется в мусорном баке в конце квартала. — Откуда он это знает?

— Что?

— Подожди.

Она бежит по улице, не спуская глаз с незнакомца, который, закончив с баком, сворачивает со своей тележкой за угол. Саманта уже не надеется увидеть его, но нет, бродяга стоит за поворотом, как будто ожидает ее.

— Привет. — Она останавливается. — Э… вы ведь что-то сказали мне, да?

Дурацкий вопрос. И вид у нее, должно быть, дурацкий, думает Саманта. Молчание.

— По-моему, вы сказали, что ей ничто не грозит. Что это значит?

Замутненный, неподвижный глаз смотрит ей в лицо, и сплетшиеся змеи поблескивают на солнце.

— Вам говорит что-нибудь фамилия Гольдберг?

Вдруг он хватает ее за руки. Саманта пытается освободиться, но незнакомец держит крепко. Он переворачивает ее кисти ладонями вверх и напряженно всматривается в них.

— Вы помечены.

— Что?!

Она вскрикивает и резко отдергивает руки. Пытается вздохнуть, но грудь не поднимается, словно ее сдавило что-то.

Бродяга смотрит на ее живот, и Саманта опускает глаза. Две нижние пуговицы рубашки расстегнулись, обнажив край шрама.

— Оно все равно найдет вас.

— Нет, — шепчет Саманта.

Она отшатывается от незнакомца, так и не поняв, что напугало ее больше — сказанные им слова или его сильные ледяные пальцы.

За спиной слышатся шаги Фрэнка.

— Сэм?

Она отступает, но незнакомец продолжает смотреть на свои руки, как будто перед ним все еще ее ладони. Саманта тяжело вздыхает:

— Не понимаю.

— Автобусы ходят повсюду.

Глаза его наполняются печалью. Он поворачивается и уходит, толкая перед собой тележку. Колеса поскрипывают. В корзине позвякивают пустые банки и бутылки.

24

ЛЮБОВНЫЕ ПИСЬМА

— О чем думаешь? — не глядя на нее, спрашивает Фрэнк.

— Об этой пьесе, что передают сейчас по радио. Нам рассказывали о ней в школе, на уроке музыки. Что-то вроде любовного письма.

Моцартовская «Месса до минор» была посвящена не Богу, а двум женщинам, рассказывала учительница. В двадцать один год Моцарт влюбился в Алоизию Вебер, певицу с ангельским сопрано и чудными ножками. Страсть его была огромна, как Мюнхенский дворец оперы, но кошелек оставался пустым. Ухаживания закончились, когда она сказала, что ему надо заниматься делом, добиваться успеха. Только тогда она выйдет за него замуж. А пока Алоизия обещала ждать. «Я всегда буду любить тебя, Вольфганг», — сказала она. Спустя некоторое время появилось сообщение о ее помолвке с каким-то художником. Свое разбитое сердце Вольфганг понес к кузине Алоизии, Констанце. В ее объятиях он обрел не только утешение, но и любовь, не ту, что становится причиной пожаров и войн, а другую, предлагающую убежище от бури. Ко дню свадьбы он написал «Мессу», а Констанца исполнила партию сопрано. Наполняя церковь своим голосом, она, наверное, чувствовала, что скорбные мелодии скорее свидетельствуют о чувствах супруга к Алоизии, чем к ней или Христу.

Алоизия могла бы спеть лучше.

Моцарт мог бы любить ее сильнее.

— Как Мередит? — спрашивает Фрэнк, по-прежнему глядя перед собой.

— Что?

— Ее письмо.

Саманта виновато опускает голову.

— Она сказала, что любовь не в том, чтобы найти нужного человека, а в том, чтобы найти нужный момент. А как по-твоему? Ты с ней согласен?

— Зависит от вечера, — отвечает со смехом Фрэнк. Саманте приятно слышать, как он смеется, и она

улыбается. Тем не менее она ждет ответа и искоса поглядывает на Фрэнка, который бросает взгляд в зеркало заднего обзора перед тем, как сменить полосу.

— Для меня любовь — это убраться в доме… почистить зубы, приодеться, ну и все такое, — бодро, но вместе с тем осторожно отвечает он.

— Личная гигиена?

— Не совсем так. Для меня любовь — это стремление стать лучше. Или по крайней мере постараться. — Он пожимает плечами. — Вся штука в том, чтобы найти человека, ради которого ты хочешь это делать.

— А ради меня ты хотел это делать?

Саманта замирает, удивленная собственной смелостью.

Фрэнк отвечает не сразу:

— Да.

Признание дается ему трудно, и он не знает, как воспримет его Саманта.

Ей хочется сказать, что она всегда хотела делать то же самое ради него и что комплимент слишком хорош для нее. Она подвела его, подвела их обоих. Чувства переполняют ее, но слова, как всегда, теряются прежде, чем она успевает их произнести.

Машина сворачивает на улицу, где расположена клиника, и Саманта с облегчением переводит дыхание. Здание предстает перед ними оранжево-красным в косых лучах заходящего солнца. У входа уже стоит полицейская машина. Фрэнк паркуется на противоположной стороне, и они вместе переходят улицу.

В кабинете доктора Клея нет ничего особенного: обтянутые коричневой кожей кресла, дубовые книжные полки, латунная лампа под зеленым абажуром. На столе — явно купленные в одном магазине черный степлер и держатель для клейкой ленты. На стенах — морские пейзажи. Стол в почти образцовом порядке. Папки сложены аккуратной стопкой, на стеклянном футляре, защищающем пирамидальной формы часы, приклеена бумажка со словами «Ленч с Майком в 12.45». Вверху сегодняшняя дата.

Встретивший их внизу полицейский стоит у двери. Фрэнк перебирает содержимое ящичков с карточками пациентов. Саманта просматривает бумаги на столе.

Некоторое время они работают молча.

— Посмотри на это, — говорит Фрэнк и подает ей тоненькую бумажную папку. На ярлычке слова «Саманта Ранвали». — Ты говорила, что в проекте предполагалось участие кого-то еще, но этот человек так и не появился. Доктор Клей не называл имя четвертого?

— Нет, — рассеянно отвечает Саманта.

Она смотрит на свое имя, только теперь понимая, что участвует в этом деле как свидетель. С первой открытой страницей ее охватывает беспокойно-тревожное чувство, и в памяти всплывают недавние слова Дона: что, если следующая в списке ты, Сэм?

— Должен же где-то быть полный список. Фрэнк переходит к столу и начинает проверять ящики.

— Как-то непривычно читать собственное досье.

— Все же лучше, чем совать нос в чужие письма.

— Спасибо.

Первые страницы занимает заполненный лично Самантой бланк медицинской страховки, затем идет медицинская карта и наконец странички с написанными от руки замечаниями доктора Клея.

— Что? — вырывается у нее. Фрэнк поднимает голову.

— Нет, ты только послушай. «Саманта хорошо воспринимает лечение. Ее настроение изменилось к лучшему, она стала более уступчивой и менее упрямой». Он написал это после первого же дня!

— И что? — с усмешкой спрашивает Фрэнк.

— Мое настроение. Я вообще не упрямая и всегда готова уступить.

— Ошибаешься.

— И ты туда же! Он смеется:

— Может быть, доктор Клей вкладывал в эти слова другое значение. Воспринимай их как комплимент.

— Не могу.

Она приподнимает брови и качает головой. Фрэнк вытаскивает из нижнего ящика какую-то папку и садится в кресло.

— «Круг Эндимиона», — читает он. — Интересно, зачем ему понадобилось ее прятать?

Саманта подходит ближе и останавливается за спиной Фрэнка. Положив руку ему на плечо, она наклоняется и смотрит на развернутые страницы.

— А вот и список всех четырех участников проекта, — говорит Фрэнк.

— Габриэль Морган, — читает Саманта.

Фрэнк слегка поворачивает голову и смотрит на нее.

— Так вот как Кэтрин узнала об этом проекте. Должно быть, познакомилась с Морганом в ресторане в Солт-Лейк-Сити и поехала вместе с ним в Сан-Франциско.

— Потому что она тоже была больна. Как и Макс. Саманта выпрямляется и бросает взгляд на полицейского у двери. Тот чистит ногти.

— Что ты имеешь в виду?

Фрэнк поворачивается к ней вместе с креслом.

— Об этом говорила та девушка, которая жила с ней в одной квартире. Кэтрин беспокоилась из-за того, что может заболеть, как Макс. Если он ранил ее в тот вечер на мосту… — Она вздыхает. — После смерти Макса Кэтрин не могла уснуть. Возможно, у нее стали проявляться те же, что и у Макса, симптомы. От отца Моргана ей становится известно об исследованиях доктора Клея, и она решает отправиться в Сан-Франциско в надежде на его помощь.

— Это не объясняет, почему она сбежала.

— Может быть, и объясняет… — Саманта задумчиво кивает, потом смотрит Фрэнку в глаза. — Возможно, она убежала, чтобы защитить родных и друзей.

— От кого?

— От самой себя, — едва слышно шепчет Саманта. Фрэнк с недоумением смотрит на нее.

— Целью исследования доктора Клея являются люди с острыми случаями проявления парасомнии.

— Ты говорила, что это нечто вроде хождения во сне.

— Одним из ее результатов может быть агрессивное поведение. Думаю, убийца действует в полубессознательном состоянии.

— Это смешно, — с заметным раздражением говорит Фрэнк. — Во-первых, Кэтрин никому ничего не сделала. Во-вторых, люди не совершают убийства во сне.

— Во сне люди проходят разные стадии, — объясняет Саманта. — Самая важная — стадия БС, быстрого сна. На этой стадии мы спим. Сон дает выход нашим беспокойствам и страхам. В таком состоянии наш мозг активен, но тело бездействует. Это что-то вроде защитного механизма, не позволяющего нам переносить события сна в реальную жизнь. Однако люди, страдающие от парасомнии, не достигают стадии БС, поэтому они могут не только ходить, но и совершать опасные для других действия.

— Послушай, — прерывает ее объяснения Фрэнк, — убийца каким-то образом узнал о связи Кэтрин с отцом Морганом и этом проекте. Именно потому она и стала целью. Нам нужно выяснить, кто имел доступ к документам доктора Клея.

— Согласна, но это вовсе не значит, что Кэтрин… — Саманта прикладывает ладонь к губам. — Может быть, проклятие манипулирует людьми во сне. Тогда все становится понятно.

— Какой-нибудь душевнобольной тебя бы и понял, — говорит Фрэнк, качая головой. — Господи, Сэм, давай заканчивать с проклятиями и несчастными музыкантами. Кэтрин — жертва, такая же, как отец Морган, такая же, как доктор Клей, такая же, как Фиби.

— Пусть будет по-твоему. Но если убийца действует в полусонном состоянии, то он может и не сознавать того, что делает.

Она поворачивается и идет к ящичкам с картотекой.

Фрэнк молча наблюдает за ней. Целых шесть месяцев у Саманты была бессонница. Это проклятие лишило ее сил, превратило в лодку без паруса и мотора. Ею играли волны и ветры. И все же ее несло какое-то невидимое глазу течение. Может быть, история Гольдберга дает ей надежду, помогает искать вину за безжалостно бессонные ночи не в себе, а в чем-то другом. Может быть, ей не обойтись без этой фантазии.

Звонит телефон. Фрэнк находит на столе листок бумаги и берет ручку, чтобы записать два адреса. Саманта поворачивается и вопросительно смотрит на него.

— Что?

— Снейр получил ордера на обыск у доктора Купер и Арти. Полиция уже на месте. Предлагаю отправиться сначала к Арти, его дом ближе.

— Хорошо.

Он проходит за ней в дверь мимо полицейского с неясным чувством, что каждый из них двоих идет своим путем.