Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Черные Мантии (№1) - Черные Мантии

ModernLib.Net / Исторические приключения / Феваль Поль / Черные Мантии - Чтение (стр. 23)
Автор: Феваль Поль
Жанр: Исторические приключения
Серия: Черные Мантии

 

 


Андре искал такое местечко, которое лежало бы в стороне от дорог, ведущих из Парижа в столицы Европы. Он выбрал Кан, тихий старинный городок, расположенный в четырехстах лье от Сартэна. Молодые супруги вздохнули наконец с облегчением, поверив в безопасность избранного приюта. Но невидимый демон уже шел по следу влюбленных. Их сияющее счастье, озаренное улыбкой явившегося на свет ребенка, было обречено.

Однажды вечером незнакомый еврей, промышлявший антиквариатом, предложил Андре купить редкую вещь – старинную боевую рукавицу. Документы, удостоверявшие право на владение этой редкостью, были у антиквара в полном порядке. Андре купил боевую рукавицу: искусный мастер, он решил отреставрировать этот шедевр и продать за большие деньги. Любовь сделала его честолюбивым, он мечтал о богатстве для своей Жюли (Джованна носила теперь это имя), созданной для блеска и наслаждений. Этой покупкой Андре накинул себе петлю на шею: боевая рукавица, сыгравшая столь коварную роль в деле Бан-селля, оказалась орудием мести.

Приятель-Тулонец убедил хозяина, что беглецы знают их тайну. Это была ложь: до Андре доходили кое-какие слухи, известные всем в Сартэне, а Джованна, укрытая монастырскими стенами, ни о чем даже не подозревала. Молодому чеканщику пришлось постигнуть зловещий секрет на собственном страшном опыте…

Господин Брюно внезапно прервался и замолчал в задумчивости.

– Что дальше? – в один голос воскликнули молодые слушатели.

– Остальное здесь, – ответил господин Брюно, положив крепкую руку на брошюрку, рассказывающую о канском процессе. – Если вы только просмотрели ее, прочитайте внимательно, и вы угадаете главного героя: изощренного злодея, обыгрывающего правосудие, палача, подкармливающего закон невинными жертвами…

Морис решительным тоном произнес:

– Господин Брюно, вы пришли к нам вовсе не ради мелодрамы!

И поглядел в лицо нормандца пронзительным взором. Тот опустил глаза.

– Я пришел сюда не только ради искусства, – ответил он наконец, – это верно. Наша драма разыгрывается сейчас в этом доме, в замке, на улице, она бежит куда быстрее, чем ваше перо, и развязка ее наступит гораздо раньше театрального представления.

– Мишель в опасности? – с тревогой спросил Морис.

– Мы все в опасности, – ответил господин Брюно, взглянув на него тускловатым взором. И добавил, понизив голос: – Вы когда-нибудь встречали на лестнице вашего соседа, господина Лекока?

– Еще бы! – пожал плечами Этьен.

Нормандец продолжил, адресуясь к нахмурившему брови Морису:

– Не хмурьтесь, мой юный друг, я как раз хотел вас предупредить, что в этой драме вы участвуете не в качестве автора.

– И господин Лекок… – начал Морис.

– Всем известно, – прервал его господин Брюно, – что никакой рай не может обойтись без змея.

– Коварный искуситель! – обрадовался Этьен. – Необходим дьявол, переодетый в кучера, чтобы старенькая карета мелодрамы бежала резво.

– Он ловкач, этот господин Лекок! – произнес нормандец, словно размышляя вслух и задумчиво сжимая в руке свои большие часы, затем разжал пальцы и глянул на циферблат.

– Есть человек, – медленно и со скрытым волнением заговорил он, – который не раздумывая бросится в воду с камнем на шее, чтобы преградить господину Мишелю путь ко дну. Вы молоды, ваше сердце не очерствело. К тому же я вам уже сказал, что в этом деле вы тоже завязли по уши… По уши! Завязли из-за фамильных и дружеских связей, из-за своих привязанностей и антипатий. Хотите вы того или нет, вам придется разыграть вашу партию. Водоворот закружит и вас…

– Черт подери! – заволновался Этьен. – О чем он говорит? О драме?

– Нет, – сухо ответил Морис.

– Почему же нет? – губы господина Брюно тронула ироническая усмешка. – Нам приходится жить в драме. – И вставая, добавил: – Мои часы работают в унисон с Биржей: мне пора идти, чтобы завершить одно дельце, которое касается вас, господин Морис.

– Какое дельце?

– Я собираюсь порушить свадьбу господина Лекока. Морис вскочил на ноги.

– Неужели вы это можете? – изумленно вскричал он.

– У меня длинные руки, – с улыбкой ответил нормандец. Воображение Этьена бурлило. «Какая выдержанная сцена!» – про себя восхищался он.

Господин Брюно сделал шаг по направлению к двери, но остановился при виде таблицы, где были начертаны имена действующих лиц драмы.

– Ага! Здесь уже кое-что стерто.

И, повернувшись к молодым людям, добавил:

– Я один против целой армии, и закон не на моей стороне. Не прерывайте меня! Но любовь, уцелевшая в разбитом сердце и пережившая все другие страсти, могучая сила, особенно если она подкрепляется ненавистью, закаленной в муках. Хотите вы помочь мне спасти Мишеля?

– Если бы знать… – нерешительно начал Этьен.

– Хотим! – решительно ответил Морис.

– Вы готовы на все для этого?

– На все! – на сей раз дружно высказались друзья.

Этьен почувствовал, что его колебания делают драматический диалог рыхловатым.

– Даже против его воли? – спросил господин Брюно.

– Да!

– Хорошо. И повторяю еще раз: обоим вам угрожает опасность. Один их вас мешает известным планам, и оба вы, вышедшие из банкирского дома Шварца, можете оказаться замешанными в преступлении.

– В преступлении! – воскликнул Этьен. – О доме Шварца мы еще не говорили!

– Объяснитесь! – потребовал Морис.

– Позднее. Пока вам достаточно знать, что, спасая Мишеля, вы спасаете и самих себя.

Господин Брюно взял мел и, пробежавшись им по доске, сказал:

– Прочитайте быстро и запомните хорошенько! Это послужит вам хоть каким-то объяснением.

Этьен и Морис, взиравшие на него, как на оракула, обратили глаза на доску, которая обрела новый вид:

Эдуард, сын Андре Мэйнотта и Жюли; Олимпия Вердье, Жюли Мэйнотт; Софи, дочь банкира Банселля; Медок, Приятель-Тулонец.

Молодые люди какое-то время удивлялись молча, затем Морис задал вопрос:

– А моя кузина Бланш тоже дочь этого самого Андре Мэйнотта?

– Нет, – ответил господин Брюно.

– Но… – нерешительно начал Этьен, – Андре Мэйнотт должен быть непременно жив, раз он главный герой нашей драмы?

Нормандец побелел как полотно, но ответил без колебаний и решительным голосом:

– Если Андре Мэйнотт жив, Олимпию Вердье могут обвинить в двоемужестве, что невозможно. Андре Мэйнотт мертв!

Стремительным жестом он стер написанное, забросил мел подальше и устремился к двери. На пороге он чуть задержался, пробормотав: «Вы дали обещание, будьте готовы!» И исчез.

– Готовые к чему? – недоумевал Этьен. – В жизни своей я не видывал подобной сцены! Такой непонятной, такой странной и… захватывающей!

– Один раз он нам солгал, это точно, – вслух размышлял Морис. – Андре Мэйнотт жив.

– Как ты и я, – согласился Этьен. – Голову даю на отсечение. В противном случае нам придется его оживить для драмы.

– Он так и не проговорился, под чьим именем скрылся Андре Мэйнотт.

– Потому что он сам и есть этот Андре Мэйнотт.

– Не думаю.

– А ты кого подозреваешь?

– Это Трехлапый…

– В точку! Андре Мэйнотт – это Трехлапый. Трехлапый – это Андре Мэйнотт… Какой сюжет! Время поднимать занавес!.. Папе я пошлю приглашение: «Дорогой отец, не желаете ли убедиться, что ваш сын одарен исключительными способностями…» В боковых ложах дамы из общества. Горожане на балконе, пресса в партере. Долой клику!

– Ты спятил!

– И горжусь этим! Дуракам уготован рай! Повернись к партеру!

– Уймись! Дай мне подумать.

– Автора! Автора! Автора!

– Да уймись ты наконец, черт возьми!

– Дамы и господа, пьеса, которую мы имеем честь вам представить…

Выведенный из терпения Морис схватил друга за шиворот.

– А Черные Мантии?.. – вскричал он.

– Надежда наша Черные Мантии! Поговорим о ней!

– Если этот человек расставлял нам ловушки?

– Новое осложнение? Тем лучше! Этот человек нам расставил ловушки! А мы такие слепые!

– Если он хочет сделать нас орудиями преступления?

– Браво! Я согласен! Он хочет сделать нас орудиями преступления! Да, он говорил о преступлении… Браво! Браво!

– Если это именно он… если господин Брюно – Черные Мантии?

Этьен сцепил руки и упал на стул, задыхаясь от радости.

– Он! Черные Мантии! Сто дополнительных представлений! Лучше не придумаешь! Благодарю вас!

XXII

ЧЕРНЫЕ МАНТИИ

Пора, однако, поговорить о Черных Мантиях. Сколько раз уже мы упоминали о них! Миф, воскресавший в различные эпохи и оставивший ощутимый след в Париже начала века. Мы сказали вполне достаточно, чтобы люди, привычные к ребусам и шарадам, могли наложить знаменитую кличку на чье-либо лицо. А не слишком ли много мы сказали? И этот нормандец, господин Брюно, можно ли ему доверять вполне?

Случались в Париже такие периоды, когда сообщества злоумышленников делались столь многочисленны, что паника перекатывалась из улицы в улицу, превращая дома в крепости. Мы вовсе не имеем в виду средние века или те варварские времена, когда парижские ночи освещались только луной и были беспросветно темны, стоило ей исчезнуть с неба. Мы не говорим также о временах не столь отдаленных, когда префектура полиции с большим трудом и любыми средствами обеспечивала спокойствие города, возводя из беспорядка порядок, или же наоборот, с помощью порядка устраивая беспорядок. Мы говорим о дне вчерашнем – площадь Бастилии уже украсилась своей колонной, прах императора Наполеона успокоился в доме Инвалидов, воцарился Луи-Филипп: высокопоставленные чиновники жульничали вовсю, за банковские билеты охотно приоткрывая карты державной политики; о коррупции говорилось во весь голос; газеты свойски похлопывали государственных мужей по плечу, дружески предупреждая: «Старина, ты продан!» Тех, кто продавался за большие деньги, презирать не решались. Все обращалось в смех: насытившиеся депутаты и насыщающиеся журналисты состязались в юморе, создавая видимость буйного веселья. Слово «добродетель» превратилось в мишень для насмешек глупцов.

В Европе воцарился мир – мир любой ценой, как любили выражаться тогда; над военной угрозой потешались точно так же, как и над всем остальным. Материальный достаток рос, коммерция процветала – те годы были воистину золотыми для предпринимательства. Скандальные состояния внезапно появлялись и падали, сходили на нет и разбухали, осененные благословением сверху. Париж походил на огромный игорный дом, кипящий страстями. Богатые делали ставки и загребали деньги, бедные поигрывали и проигрывались в пух и прах. Правительство совалось во все, надеясь сорвать банк.

Но кое-что поскрипывало в этой мчавшейся на полном ходу машине – слишком уж большую силу набрала преступность, мешавшая благодушию. Злодейства в ту пору совершались разные, в том числе драматические и оригинальные, окутанные славой. Спускаясь сверху, преступность процветала в разных социальных слоях: в среднем классе орудовали руки довольно белые, но крючковатые и загребущие; внизу бушевала настоящая оргия грабежей и убийств.

Среди этих волнений уже зарождался социализм, с разных сторон раздавались суровые голоса его апостолов, которые, однако, грызли друг друга с таким усердием, что невольно вспоминались времена жестоких схоластических битв. Идея ассоциации, силу которой никто и не собирался отрицать, готова была пойти ко дну под суетливыми толчками ее адвокатов.

Наиболее последовательными приверженцами этой идеи выступили, пожалуй, злоумышленники. Достаточно просмотреть криминальную хронику с 1830 по 1845 год, чтобы удивиться количеству организованных банд, попавших в руки полиции. А сколько их разгуливало на свободе, не говоря уж о тех важных персонах, что испускали душу в собственных постелях, окруженные всеобщим почтением! Следует при этом признать, что господа Видок и Аллард, знаменитые шефы тогдашней полиции, совершали весьма плодоносные набеги на мир Зла. На каждое судебное заседание являлось по две, три, а то и четыре шайки, предводимые главарем. Многие из них были связаны меж собой тайными нитями, одно преступление заходило в друг гое, главари покрупнее, вроде Графта, убийцы часовщика Пешара из Кана, имели свои секретные службы во всех дьявольских полчищах.

Тем не менее не стоит преувеличивать силу пресловутой бандитской солидарности; в нынешних бандитах нет ни следа традиционной романтической стойкости, столь пугающей воображение общества, свидетельством чего могут служить бесчисленные взаимные ябеды и доносы, поступающие в суды. Гигантская фигура Вотрена, хозяина всего бандитского мирах существовала только в богатом воображении Бальзака. Наши воришки, слава Богу, начисто лишены чувства чести, хотя бы разбойничьей, они предают друг друга даже без особой нужды: стоит кому-либо из них обстряпать крупное дельце, как тотчас же из подпольных трясин поднимается целый хор голосов, выкрикивающих имя неудачника прямо в ухо полиции.

В этом отношении лондонские бандиты куда опаснее, чем парижские. Почти два века уже «great family» – «большое семейство» – существует в столице Объединенного Королевства и, вопреки официальным заверениям, похоже на то, что эта грозная жакерия не сложила оружия. У тайной организации свой король, свой закон, свой парламент, своя вооруженная рать. Корни ее раскинулись в глубинах социального низа, а верхушка расположилась на высотах, до каких не дотянуться никакому суду. Выдумкам наших романистов не угнаться за осуществленной в Лондоне правдой: преступление, организованное разумно и широко, действует с государственной осмотрительностью и держится в определенных границах, чуть ли не политических.

Однако пора вернуться во Францию, хотя мы вовсе не случайно заговорили об английских злоумышленниках, спаянных в безупречно действующий механизм: нечто подобное наблюдалось и у нас в том охваченном тайной тревогой 1842 году, о котором идет речь. Активность организованных банд, работавших регулярно и безотказно пополнявших свои ряды новобранцами с парижской мостовой, словно превратившейся в неиссякаемую преступную жилу, заставляла припомнить старинную идею о некой таинственной и враждебной силе, неустанно заполняющей опустевшие души злом. Может, он и в самом деле существовал, этот деклассированный гений Вотрен, огромное колесо, сорвавшееся с оси и готовое врезаться в социальную пирамиду. Может, существовал человек с рукой длинной и крепкой, способной удержать всех злодеев Франции и Наварры, с головой честолюбивой и дальновидной, замыслившей создать свой преступный Рим, чтобы выпестовать в этом новом Ватикане могучую религию отлученных.

Старая идея о духовном средоточии Зла не умещается в одном имени, тем не менее, чтобы выразить ее, смутную и фантастическую, нужен какой-то знак. Знак нашелся: Черная Мантия. Эта кличка, еще не успевшая исчезнуть из людской памяти, звучала громче имен Роб Роя, Жака Шепарда, Шиндерханна или Фра Дьяволо; если это был Вотрен, то в десятикратном, стократном увлечении!

В том же 1842 году суд присяжных департамента Сена вынес приговор целой банде уголовников, присвоивших себе знаменитое прозвище, овеянное опасной славой. Не исключено, что эти уголовники и впрямь принадлежали к мощной ассоциации, устрашавшей Париж, но в таком случае в полицейскую сеть попалась вместо генералов сплошная мелкая сошка, отличавшаяся от обычных уловов разве что непомерными претензиями: иные из них щеголяли в перчатках и отличались склонностью к водевильной риторике. Разумеется, эти фатоватые Черные Мантии были пошлыми самозванцами, и если бы явился среди них настоящий Черный Злодей, они показались бы букашками, облепившими ступни великана.

Публичное мнение тоже склонно к сочинению романов: выдумки его имеют тысячу голов и тысячу хвостов. Как только всплыла на поверхность Черная Мантия, выдуманная или воскресшая, со всех сторон принялись напяливать на нее новые платья и новые лица. В существовании злодея не сомневался никто. Его внушительный силуэт витал среди винных паров простецких пирушек, оглашаемых хриплыми криками; на буржуазных трапезах для его крутых приключений подыскивались словечки покруче, и даже аристократические салоны, смеясь, приоткрыли двери перед этой легендарной славой.

Смеясь – и в этом вся разница. На деревенских вечерах страх серьезен, на вечерах парижских благое намерение подрожать завершается смехом, призванным замаскировать легковерие. В нашем Париже остроумие процветает! Вслушайтесь хорошенько в. игривое веселье, окружившее ныне имя Дюмоларда! Сколько шуточек! Сколько каламбуров! В нашем Париже остроумие процветает!

Однако страх, переживаемый уважительно или с насмешкой, в любом случае сохраняет свой шарм. Особенно любят пугаться дамы. Сказки о привидениях впали в немилость именно потому, что они больше не возбуждают страха. За привидения ми большая вина – они появляются не слишком часто: страх, истомленный ожиданием, улетучивается, прихватывая с собой славу. С призраками покончено.

Злоумышленники! Вот настоящие пугала, которые исчезнут не скоро. Чем совершеннее становится цивилизация, тем стремительнее развивается преступность, охваченная соревновательным ражем и достигающая размаха почти эпического. Но я, разумеется, говорю лишь о злодействе, являющемся профессией или даже искусством, оставляя в стороне постыдное мошенничество поставщиков и торговцев. Нужно заковывать В кандалы бандитов и даже отрубать им головы, но не нужно сравнивать их с гнусными лавочниками, отравляющими вино бедняков или понуждающими весы, символ справедливости, урезать у голодного кусок хлеба!

Злодеи! Романтические злодеи, облаченные в черный оперный бархат и увенчанные кокетливыми шапочками с красными плюмажами, а то и огромными шляпами, более роскошными, чем у мушкетеров. Злодеи плаща и шпаги! Разбойнички, любимые наши разбойнички! В мягких сапогах и накидках, в кружевные манжетах, с гитарой, если они из Испании, с серебряным рогом на груди, если они имеют честь обитать в Гарце или Черном лесу, вот они каковы, наши романтические злодеи! Их трудно считать химерами, фантазия неустанно снабжает их плотью и кровью. Сколько англичанок потеряли голову от любви к этим дерзким молодцам! Сколько испанок и итальянок! Им удается растапливать даже ледяные сердца германок, даже россиянки, эти француженки севера, благосклонно поглядывают на них. С какой же стати плестись в хвосте парижанкам?

Парижанки не отстают от других. Они, ясное дело, гневаются на прозаизм нашего времени, отменившего красные перья и продырявленный шпагой бархат, но пение таинственного охотничьего рога эхом отдается и в парижском лесу, пробуждая их по ночам – бледненьких и дрожащих.

Это страх, разумеется, но страх изысканный и возвышенный. Повторю: дамы любят дрожать, французские дамы особенно – ведь они лет до сорока выдают себя за очаровательнейших малышек.

Он молод, разбойничий атаман: очень молод, но очень грозен – так полагают многие. Что вы, возражают другие, он совсем старик, искушенный во всех тонкостях преступного ремесла. Нет и нет, не соглашаются третьи: злодею тридцать пять, он высокого роста, лицо бледное, взгляд холодный, но прожигающий, орлиный нос, черная бородка, белые руки, изящные ноги, эбеновые брови дугой раскинулись под благородным лбом цвета слоновой кости. Его зовут Пальмер, нет, Кордова, нет, скорее всего, Розенталь. Незаконный отпрыск благородного рода: прегрешения герцогинь способствуют появлению отменных злодеев.

Впрочем, насчет происхождения его существовали и иные мнения. Парень из народа, воплощенная ненависть к тиранству, галл с головы до ног: лицо, смеющееся и дерзкое, увенчанное белокурыми кудрями. Красив, отважен, галантен, но слегка жесток. Вот еще! Злодейство блондинам не к лицу, особенно хорошеньким. У него морда бульдога. Джон Булль! Увесистые кулаки, сломанный нос, длинные уши, весь в шерсти, а зубы как у волка!

Спорным было также и место его проживания. Чаще всего злодея помещали в подвал, прилагая живописнейшие описания его подземной квартирки. А не разумнее ли поселить его в каких-нибудь копях? В одном только чреве Монмартра можно разместить тысячу романов. Не исключалось также, что столь опасное ремесло требует проживания в апартаментах за шесть тысяч франков в месяц на улице Ришелье или на Вандомской площади. Принц в подвале! Это чересчур экстравагантно. Ах! Так он к тому же и принц? Да. Среди принцев, нежащихся по дворцам, бандитов, разумеется, не бывает, но среди бандитов принцев сколько угодно.

Враки! Старый Свет злодеев больше не производит. Он явился прямиком из Америки, где мистер Барнам с нетерпением ждет его возвращения, дабы в качестве курьеза демонстрировать любопытной публике, за деньги, конечно: входной билет десять долларов.

Не верьте: газеты шутят и клевещут на Старый Свет. Видели вы английского миллионера? Члена Верхней палаты? Купца из Манчестера? Ножовщика из Бирмингема? Лорда Томсона или мистера Томсона? Приглядитесь получше к этим физиономиям, чванливым, плоским, апоплексическим, но коварным. Вот наш герой! Он обведет вокруг пальца самого Видока!

Неправда! Черная Мантия – вот его точное имя. Молодой аскет, суховатый, корректный, серьезный, прячущий под новенькой сутаной отмычку и связку фальшивых ключей. Да и что такое Видок? Его обведет вокруг пальца собственный наш, Лекок: он давно уже обогнал Видока!

Значит, все-таки господин Лекок? Приятель-Тулонец?

…Пока что тайна.

Жизнь богата преображениями и обращениями в иную веру. Быть может, теперь господин Лекок благочестивейший рыцарь, рвущийся в бой с могущественной Черной Мантией? Терпение! Скоро мы познакомимся и с монстром, и с паладином.

XXIII

ЖИЛИЩЕ ГОСПОДИНА БРЮНО

Покинув двух молодых авторов, господин Брюно стал спешным шагом пересекать комнату Мишеля, уже знакомую читателю, но, кинув по пути взгляд в окно, остановился и, приблизившись, вглядывался во что-то очень внимательно. Окно напротив, еще недавно освещенное лампой бедной больной, погасло, видимо, госпожа Лебер уже спала, но в соседней комнате, принадлежавшей ее дочери, горел свет. Единственная свеча, укрепленная на пианино Эдме, освещала проступающую сквозь занавески картину: молодой человек на коленях перед девушкой, стоявшей с опущенной головой.

Они были недвижимы и, видимо, хранили молчание. Господин Брюно, явно куда-то спешивший, посвятил созерцанию этой трогательной картины целую минуту и удалился от окна с глубоким вздохом – лицо его имело выражение мягкое и растроганное.

Он начал спускаться по лестнице тяжелым и внушительным шагом, физиономия его постепенно обретала свой обычный вид, сумрачный и очерствело-спокойный, делавший его столь похожим на прочих парижских торгашей, привыкших вести в уме какие-то подсчеты и ни о чем не думать. Добравшись до второго этажа, господин Брюно кинул косой взгляд на весьма элегантную дверь, украшенную овальной медной табличкой, испускавшей золотое сияние. Табличка гласила: «Агентство Лекока». Он прошел мимо, не останавливаясь, а внизу заглянул в привратницкую и почел нужным сообщить папаше Рабо:

– Трехлапый заспался, ленивец этакий!

– Как! – удивился консьерж. – Значит, он у себя?

– Конечно, у себя. Мы с ним даже поиграли в пикет, правда, всего одну партию… А молодые люди живут не сытно, не правда ли, папаша Рабо?

– Ага, значит, вы и к малышам заглянули?

– Заглянул, чтобы предупредить о платежных сроках… Да, живут не сытно!

С этими словами он направился к двери. Оказавшись на улице, господин Брюно свернул влево и остановился у входа в соседний дом. Вошел и легонько постучал в окошко привратницкой, откуда тотчас же раздался шутливый голос:

– Для вас никакой корреспонденции, господин Брюно, он еще в пути, чек, который принесет вам богатство в двадцать пять тысяч ливров!

– Наберемся терпения и подождем!

Из привратницкой ответили смехом. Господин Брюно неспешно и чинно поднялся на второй этаж, зато три других одолел с неожиданной резвостью. Квартира его располагалась на пятом этаже, на двери мелом было выписано имя владельца.

Если бы кому-нибудь пришла в голову мысль пошпионить за господином Брюно, а позднее мы убедимся, что любопытствующие имелись, то он, припав глазом или ухом к замочной скважине, мог бы констатировать следующее.

Нормандцы весьма осторожны, и господин Брюно, оказавшись в квартире, первым делом два раза повернул ключ в замке, после чего зажег лампу. Видимо, для него наступила пора ужина: он наспех, хотя и не без аппетита перехватил какой-то кусок – прием пищи занял у него ровно пять минут.

– Богато! – воскликнул он одобрительно и довольно громко, так что при желании его можно было услышать и с лестницы.

Люди, ведущие одинокую жизнь, нередко приобретают привычку вступать в разговор с собой, а господин Брюно жил совершенно один. С ночным туалетом он покончил столь же быстро, как с едой: слышно было, как он шумно улегся в кровать, скрипнувшую под его тяжестью.

– Доброй ночи, сосед! – громко и приветливо воскликнул он, неведомо к кому обращаясь.

И лампа погасла. Он, видимо, вознамерился погрузиться в сон безотлагательно.

Что касается соседей господина Брюно, то в собственном его доме таковых не имелось: большая комната его была угловой и походила на склад. Зато в том доме, откуда он только что вышел, соседи были: наши молодые авторы и Мишель, а также калека из почтовой конторы, прилегающий к нему ближе всех. По заверениям самого господина Брюно, Трехлапый пребывал в постели и, надо полагать, именно ему адресовалось пожелание спокойных снов.

Какое-то время в комнате царила полная тишина, затем скрипнула кровать, очень тихонько, и обостренный слух мог бы различить легкие, почти неслышные шаги – чьи-то босые ноги касались пола с большой осторожностью. И вдруг какой-то глухой скрежет, похожий на звук приоткрываемой двери. С какой стати дверь, где она и куда ведет? В этой комнате имелась только одна дверь, выходившая на лестничную площадку, во всяком случае, архитектор мог в этом поклясться.

Стоит однако заметить, что навряд ли кто-нибудь взялся бы рассуждать о внутреннем устройстве жилища господина Брюно: с тех пор как он вселился в эту комнату, никто ее порога не переступал. Жилец он был спокойный, солидный, платил вовремя, значит, имел право на маленькие причуды.

Через пару минут после скрипа двери чиркнуло о кремень огниво – в комнате у Трехлапого. Странно. Папаша Рабо утверждал, что он не видел возвращения калеки, а господин Брюно заверял, что сыграл с ним партию в пикет этим вечером, впрочем, у нормандцев, как известно, язык без костей. Из-под двери Трехлапого протянулась полоска света. Покидал он свою постель или только собирался в нее улечься, калека находился дома – факт неоспоримый.

В это самое время Симилор, засунув руки в карманы, и Эшалот, небрежно помахивая Саладеном, словно продуктовой корзинкой, с грустным видом карабкались по лестнице на свою верхотуру. Они только что прошлись вдоль всего бульвара дю Тампль мимо своих любимых театров, чтобы хоть чем-то смягчить горечь недавнего поражения. Двери театриков распахивались поочередно для антракта, но ни одной контрамарки им раздобыть не удалось: по воскресеньям публика поглощает зрелища до дна. Им снова не повезло, бывают дни, когда ни одно дело не удается.

В узенькой голове Симилора роились суматошные мысли, Эшалот впал в угрюмость: оскорбление, нанесенное барчуками, все еще кровоточило. Убить женщину! Работенка, прямо скажем, не из легких, особенно если мешает доброе сердце, но даже в такой подлой службе им отказано. Саладен, несчастный котенок, привыкший к фантастическим позам, тихонько всхлипывал. Детство у малыша задалось несладкое, зато он привыкал к невзгодам, как Митридат к ядам – в будущем его нелегко будет сжить со свету.

– Подумать только, сколько счастливчиков развлекается сейчас по всем веселым местечкам столицы! – простонал Симилор, и руки его, упрятанные в карманы, сжались сами собой в кулаки.

– Да, не всем удается пролезть в счастливчики, – сурово согласился с ним Эшалот.

Симилор остановился перед дверью Трехлапого.

– Гляди-ка! – удивился он. – Ящерица не спит!

– Ему что! Имея службу, не пропадешь, – вздохнул Эшалот, пристраивая Саладена на плечо жестом, каким прелестные итальянки, известные по картинам мастеров, вскидывали на плечо кувшины, отправляясь за водой к фонтану. Но кувшины этому не противились, а Саладен выразил протест громким голосом.

– Может, попытаемся? – предложил Симилор. – В привычках этого типчика много подозрительного.

– Попытайся, Амедей, если хочешь.

Это было сказано с усталостью. Бывший фармацевт потерял надежду. Симилор робко поскребся в дверь. Оттуда не отвечали.

– Будет ли завтра день? – вполголоса поинтересовался он.

Эшалот остановился. Оба затаили дыхание, вслушиваясь, даже Саладен был приведен к молчанию. За дверью однако стояла полная тишина.

– Эй, господин Матье! – погромче окликнул хозяина Симилор: – Может, вам требуются ловкие молодые подручные, знающие, какие речи надо вести при исполнении тайных дел?

– Идите к черту! – послышался наконец ответ.

Незадачливые друзья обменялись тоскливым взглядом.

Никто в них не нуждался. Они молча поплелись наверх, даже ступеньки не пытались скрипеть под их тряпочными туфлями. Только Саладен опять подал голос, и Симилор предложил его придушить. Отец ребенка был не склонен к жестокости, однако невезение доводит людей до крайности. Впрочем, Эшалот ни за что бы на такое не согласился. Они забрались наконец под самую крышу, где несколько отодранных от лодки досок огораживало угол чердака, служивший друзьям пристанищем. К доскам был криво приколочен кусок картона, пародийно повторявший роскошную табличку, красующуюся на втором этаже: «Агентство Эшалот» робким шепотом повторяло зазывный крик «Агентства Лекока».

Нищета! Беспросветная нищета, подчеркнутая слепой надеждой! Эшалот вознамерился делать дела. Какие дела? Меж какими выгодами мог выступать посредником этот бедняга? Однако особенно удивляться не стоит, Париж имеет своих банкиров в лохмотьях: все уловки и трюки, употребляемые на финансовых высотах, бурлескно отражаются в сточной канаве. Впрочем, бурлеск этот зачастую смочен слезами.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39