Архив Троцкого (Том 3, часть 2)

      223
      дач, которые формулируются уравнением с огромным числом неизвестных, неизбежно ведет к тому, что путем плановой регулировки и пригонки частей устраняют иногда частные затруднения, загоняя их внутрь и накопляя и подготовляя таким путем обобщенные кризисы, которые взрывают уже как будто наладившиеся экономические взаимоотношения.
      Если прибавить к этому низкий теоретический уровень и практическое короткомыслие хозяйственного руководства, то нетрудно понять, что плановое начало может стать самоубийственным орудием, доводя кризисы до напряжения, угрожающего всей системе в целом.
      Классическим примером является все тот же хлебозаготовительный кризис, ибо он идет по линии взаимоотношений между государственной промышленностью и крестьянским хозяйством, т.е. именно по линии уже будто бы обеспеченной смычки. Все на том же Седьмом пленуме ИККИ, который осудил оппозицию, а с нею вместе и марксизм, Бухарин, как известно, выбрал как раз вопрос хлебозаготовок обеспеченность633 автоматического укрепления смычки и социализма. Бухарин
      fit4
      говорил:
      Это его обличение, столь широко скомпрометированное дальнейшим ходом хозяйственной жизни, полностью вытекает из механического представления об экономике переходного периода как об экономике потухающих противоречий. Наиболее абстрактным и наиболее законченным в своей схоластической безжизненности выражением этого взгляда явилась та статья Бухарина, которая мотивировала постановление Седьмого пленума ИККИ о нашем социал-демократическом уклоне. Статья эта из абстракции оценки дедуктивно выводила абстракцию социализма в отдельной стране и требовала от нас, чтоб мы указали тот пункт, ту грань, где планомерный процесс укрепления смычки и ее перерастания в единое плановое хозяйство мог бы быть прерван какими-либо внутренними факторами. Бухарин писал:635
      В эту схему возрастающей гармонизации взаимоотношений города и деревни и экономики вообще Бухарин без труда включал все практические хозяйственные вопросы. Крестьянство обогащалось, кулак врастал в социализм. Незачем говорить, что хлебозаготовки шли из года в год лучше. Мы говорим о бухаринской схеме. В речи своей на Седьмом пленуме ИККИ Бухарин выбрал вопрос о хлебозаготовках для иллюст
      рации противоречия между троцкистским и партийным пониманием хозяйственных проблем. Вот что сказал Бухарин:636
      Рыкову пришлось в июле 1928 года признавать, что он на Пятнадцатом съезде давал неправильную оптимистическую картину хозяйства, не предвидя хлебозаготовительного кризиса и его остроты. Между тем, этот кризис был совершенно точно предсказан в ряде документов оппозиции, а еще раньше в нашем докладе о промышленности на Двенадцатом съезде, когда впервые была формулирована проблема ножниц.637
      Предупреждение, несмотря на всю свою ясность, не было ни усвоено, ни даже понято. Наоборот, оно послужило основой для обвинений в сверхиндустриализме, которые в свете нашего хозяйственного опыта не могут быть иначе названы, как идиотскими.
      Какой процент в хлебозаготовительном кризисе заложен в объективных противоречиях планового начала в крестьянской стране, а какой вытекал из мелкобуржуазного, пассивно-выжидательного хвостистского отношения к проблеме смычки, на этот вопрос, конечно, нельзя ответить с математической точностью. Но совершенно несомненно, что исключительное сгущение кризиса является результатом теоретической схоластики и практического короткомыслия.
      Положительная проблема смычки с 1923 года встала, как отрицательная проблема ножниц. Административное регулирование цен при неправильной политике в области распределения национального дохода и в вопросе о диспропорции загоняло, до поры до времени, противоречия внутрь, скрывая их от глаз и питая бухаринскую иллюзию потухающих противоречий. От руководителя торговли Микояна мы слышали в 1926 году, что если государственные тресты с трудом поддаются регулировке, то в отношении хозяйственных функций в деревне задача осуществлена на 100%. Это то же самое, как если бы сказать, что...638
      Таким образом, теоретическая схоластика переходного периода заполнялась практикой спиритизма в руководстве внутренней торговлей. Хлебозаготовительный кризис 1927 года явился оптовой расплатой за блуждания и ошибки предшествующих лет, вернее сказать, началом расплаты.
      Проблема ножниц дает проблеме перерастания демократической революции в социалистическую совершенно точное рыночно-числовое выражение.
      224
      От уничтожения самодержавно-помещичьего режима крестьянство выгадало на земельной ренте и налогах около пятисот миллионов рублей. На ножницах, т. е. на изменении соотношения промышленных и сельскохозяйственных цен крестьянство теряет около полутора миллиардов в год. Таковы основные индексы смычки. Крестьянский выигрыш на земельной ренте есть окончательный баланс демократической революции. Крестьянский проигрыш на ножницах цен есть не окончательный, а сегодняшний баланс социалистической революции. Государственная промышленность обменивает продукты на продукты крестьянского труда с миллиардным минусом для крестьянина по сравнению с довоенным временем. Когда эти иллюстративные цифры были впервые приведены нами на одном из пленумов ЦК, их попытались, разумеется, оспорить. Яковлев, известный укротитель цифр, попытался свести ценностный дефицит крестьянского хозяйства к тремстам -- четыремстам миллионам рублей. Хлебная забастовка верхних слоев крестьянства показала, что справиться с хозяйственной материей труднее, чем с ее статистическим отражением. Но даже и укротитель арабских цифр Яковлев не решился отрицать, что баланс двух революций, демократической и социалистической, сводится пока для крестьянства -- при одном положительном слагаемом и другом отрицательном -- с итоговым минусом в несколько сот миллионов.
      Разумеется, под демократической революцией я имею в виду не февральскую, которая ничего мужику не дала, а октябрьскую, которая радикально разрешила аграрный вопрос. Крестьянство очень четко различало демократический и социалистический этапы революции, высказываясь за большевиков, но против коммунистов. Отступление НЭПа явилось прямым результатом мужицкого подсчета выгод и убытков от демократической и социалистической революции.
      Практически задача смычки на основах НЭПа формулировалась так: добиться того, чтобы государственная промышленность и торговля обменивали "социалистические" продукты на продукты распыленного крестьянского хозяйства по крайней мере в такой же пропорции, в какой это делал довоенный капитализм, а затем и в такой, в какой это делает мировой капиталистический рынок. Своевременное сжатие ножниц до довоенного уровня означало бы разрешение проблемы
      смычки -- не навсегда, но на некоторый период, [разрешение] задачи дальнейшего равнения по ценам мирового хозяйства.
      Нет таких календарей, которые указывали бы сроки, в течение которых мы обязаны разрешить эти задачи. Но перетягивать сроки нельзя. Хронический хлебозаготовительный кризис свидетельствует о том, что сроки перетянуты и что чем дальше, тем более героические меры нужны для выхода из кризиса.
      Подойдем теперь к этому противоречивому хозяйственному процессу с критерием Седьмого пленума ИККИ: чем является наша революция "сама по себе"? В свете основных экономических процессов и фактов на этот вопрос приходится ответить так: наша революция имеет противоречивый и двойственный характер. Даже если оставить в стороне вопрос о том, в какой мере революция справилась на двенадцатом году с вопросом о материальном положении промышленных рабочих, то остается тот неоспоримый факт, что социалистическая сторона октябрьской революции ложится пока еще тяжелым дефицитом на бюджет крестьянства, т. е. подавляющей массы населения. Замазывать этот факт могут только трусы из породы реакционных национал-социалистов или американизированные дельцы, которые из всей американской техники усвоили пока что главным образом технику пускания пыли в глаза.
      Крестьянин пытался противопоставить большевика коммунисту, т. е. по существу -- революционного демократа социалистическому реорганизатору хозяйства. Если бы это были действительно две разные политические породы, выбор не представлял бы для мужика никаких затруднений: он поддержал бы большевика, от которого получил землю, против коммуниста, который покупает у него задешево хлеб и доставляет ему по дорогой цене и в недостаточном количестве промышленный товар. Но вся суть в том, что большевик и коммунист -- одно и то же лицо. Вытекает это из того, что демократический переворот явился лишь вступительной частью социалистической революции. Мы опять возвращаемся к марксовой формуле о диктатуре пролетариата, которая оказалась подперта крестьянской войной. Если бы крестьянин получил землю из рук демократической диктатуры, а не пролетарской, тогда советский режим при нынешнем соотношении цен не мог бы, вероятно, продержаться и года. Но дело в том, что тогда советский режим не мог бы и установиться. Об этом у нас с до
      226
      статочной полнотой сказано в другой главе. Здесь мы вскрываем, какое полновесное содержание сохраняет и до сего дня вопрос о политических путях перерастания демократической революции в социалистическую. Только потому, что аграрный вопрос как революционно-демократический вопрос был разрешен не через демократическую, т. е. мелко-буржуазную, а через пролетарскую диктатуру, только благодаря этому факту [крестьянин] не только поддержал советскую власть в ожесточенной трехлетней гражданской войне, но и мирился с нею, несмотря на длительную убыточность для мужика государственной промышленности.
      Демократическая и социалистическая революция в деревне еще не срослись. Не в том смысле не срослись, что деревня еще не перестала быть деревней -эта задача имеет пока что лишь перспективный и отдаленный характер. Даже не в том смысле, что социалистическая промышленность на деле доказала крестьянину свою возрастающую для него выгодность по сравнению с капитализмом. Нет, мы имеем в виду гораздо более скромный этап: социалистическая промышленность далеко еще не сравнялась с довоенной капиталистической в обслуживании деревни. Ножницы цен постоянно возобновляют разрез между демократической и социалистической революцией, придавая ему острый политический характер. До тех пор, пока этот разрез не зарубцевался, нельзя говорить о том, что создан фундамент -- не фундамент самостоятельного социализма, а фундамент правильных взаимоотношений между пролетариатом и крестьянством в течение того же периода, который отделяет нас от победоносной революции пролетариата в передовых капиталистических странах.
      Из нашего анализа апологеты капитализма и мелкобуржуазные реакционеры, в первую голову меньшевики, сделают вывод о необходимости возврата к капитализму. Им попытаются помочь официозные кляузники, которые скажут, что из моего анализа и нельзя сделать другого вывода. А так как мой анализ не может быть опровергнут, ибо он опирается на фундамент несомненных и правильно объясненных процессов, то официозные критики будут только с другого конца подталкивать мысль в сторону меньшевистских выводов. Между тем, из моего анализа вытекает не экономическая необходимость возвращения к капитализму, а политическая опасность реставрации капитализма. Это совсем не одно и то же. Сказать, что
      государственная промышленность пока менее выгодна для крестьянина, чем довоенный капитализм, вовсе не значит сказать, что возвращение к капитализму в нынешних условиях было бы для крестьянина выгоднее даже сегодняшнего положения вещей. Нет, возвращение к капитализму означало бы прежде всего страшное напряжение борьбы внутри мирового империализма за право распоряжаться Россией No 2. Это означало бы, в свою очередь, включение России в цепь империализма как заведомо подчиненного звена, т. е. на полуколониальных началах. Это значило бы превращение крестьянина [в] данника империализма при чрезвычайной задержке развития производительных сил в стране. Другими словами, Россия заняла бы свое место не в ряду Соединенных Штатов, Англии, Франции и т. д., а в том ряду, где значатся Индия и Китай.
      Но все эти соображения относятся к области исторического прогноза. Реакционность меньшевиков и оттобауэровщины в том и выражается, что они берут капитализм "в отдельной стране" вместо того, чтобы рассматривать вопрос о судьбах капиталистической России в свете международных процессов.
      Трудно требовать и трудно ждать, чтобы крестьянин в своем отношении к советской власти руководствовался сложным историческим прогнозом, как бы ни был этот последний ясен и неоспорим для каждого серьезного марксиста. Даже пролетариат, тем более крестьянство исходит из жизненного опыта. Колониальная кабала есть историческая перспектива. Но вместе с тем жестокая реальность. Вот почему из нынешнего положения, которое все еще характеризуется отсутствием фундамента смычки, вытекает не историческая необходимость возврата к капитализму, а политическая опасность его реставрации.
      [Ноябрь 1928 г.]
      ИЗ ДОКЛАДА УГЛАНОВА НА ПЛЕНУМЕ МК И МКК
      "В области внешней торговли пассивный баланс (минус
      145 милл. руб").
      "В области себестоимости продукции -- в первом полуго
      дии программное задание не выполнено".
      "В области снижения цен" -- реальных достижений "по
      понятным причинам" -- нет.
      Безработица увеличилась на пятьдесят с лишним тысяч
      человек.
      "Товарный голод налицо". "Перспективы для будущего
      года еще не ясны. Снабжение по линии сельскохозяйствен
      ной продукции заметно ухудшилось".
      "Посевная площадь под зерновыми культурами сократи
      лась на 3,4% ([19] 27 г.- 87 миллионов десятин, в [19] 28 г. 84
      мил. десятин)".
      "В области текстильной промышленности: а) хлопка не
      хватает в общей сумме на 150 мил. руб.; б) положение со льном
      тяжелое, хотя цены на лен и подняты на 22%; в) в отношении
      шерсти неизбежно напряжение (шерстяная промышленность
      в нынешнем году будет стоять 5 -- 6 дней)".
      "Трудно сейчас сказать что-либо конкретное о перспек
      тивах на будущий год". "Все же ясно, что вряд ли удастся осу
      ществить экспорт зерновых продуктов в будущем году".
      "В такой же мере еще не ясна перспектива в отношении заработной платы". "Рискованно в этой области что-либо говорить -- посмотрим".
      9. "Индустриализация предполагает не только постройку
      новых фабрик и заводов, но и соответствующее оборудование
      существующих... Текстильные фабрики у нас оборудованы
      плохо; нужны солидные ремонты. Между тем, нам денег на
      это не дают. Мы обязаны требовать, и мы требовать будем.
      В этом вопросе нам никто уклона не пришьет, вплоть до Красной профессуры: "враги, мол, тяжелой индустрии"...
      10. "Оппозиция живуча. Ее философия захватывает кое-ко
      го из наших партийцев, главным образом в верхушечном слое.
      Те, кто в последнее время увлекается пришиванием уклонов -
      должны четко представить себе всю перспективу этого дела.
      Это в перспективе -- фракционная борьба, а там дальше -
      и раскол партии".
      "Надо понять, что в партии у нас сейчас остается чрезвычайно небольшой слой639, которых страна знает и которым она верит..."
      "Московская организация, выдержавшая на протяжении последних четырех лет борьбу со всякого рода оппозициями -- имеет право выступить застрельщиком в борьбе с при-шивателями уклонов..."
      "Нечего заниматься свержением совершателей ошибок, давным-давно исправленных и осознанных..."
      "Больше терпимости..."
      "Оппозиция пытается влиять на нашу партийную политику и влияет". "Мы должны дать этому влиянию соответствующий отпор".
      [Конец ноября 1928 г.]
      Л. Троцкий. НА ЗЛОБЫ ДНЯ
      1. О "блоке" с правыми и о чепухе вообще
      Заключительные строки моей "Беседы с благожелательным
      " 640
      партийцем" совершенно неожиданно вызвали смущение и даже почти возмущение у нескольких товарищей, живущих, правда, в одной и той же колонии. Им почудилось, что заключительные строки беседы могут быть поняты как прокладывание путей для "блока" с правыми. Не больше и не меньше. Эти товарищи стали даже посылать призывные телеграммы по другим колониям.
      Мне сперва показалось -- прошу прощенья -- что здесь перед нами некоторое проявление меряченья, болезни, вызываемой, как известно, однообразием природы и монолитностью жизни.
      В нашем заявлении Шестому Конгрессу, написанном задолго до того, как борьба центристов с правыми вышла наружу, говорится:
      "Может ли оппозиция поддержать правых против стоящих формально у власти центристов, чтобы помочь опрокинуть последних, чтобы "отомстить" им за безобразную травлю, за грубость и нелояльность, за врангелевского офицера, 58-ю статью и прочие заведомо темные дела?
      Такие комбинации левых с правыми бывали в революциях, и такие комбинации губили революцию. Правые представляют то звено внутри нашей партии, за которое буржуазные классы подспудно тянут революцию на путь термидора. Центр делает в данный момент попытку отпора или полуотпора. Ясно: оппозиция не может иметь ничего общего с комбинаторским авантюризмом, рассчитывающим при помощи правых опрокинуть центр."
      Заявление наше сохраняет и сейчас всю свою силу, вопреки некоторым торопливым голосам, которые после июльского пленума объявляли заявление "устаревшим" и считали, что
      положение спасается только "Послесловием"641. Неправильность такой оценки сейчас совершенно ясна. "Послесловие" реагировало на определенный -- очень знаменательный -- эпизод в борьбе центристов с правыми и реагировало правильно. Оно, вместе с другими документами и выступлениями наших единомышленников, несомненно ускорило кризис право-центристского блока, разъяснивши довольно широким кругам, в чем тут, собственно, дело. Можно сказать, и это вовсе не будет самомнением оппозиции, что такого рода документами мы чрезвычайно облегчили центристам их "победу" над правыми (не беря в то же время на себя и тени ответственности за центристов), ибо называли людей и вещи своими именами, что совершенно недоступно центристскому косноязычию. Если "Послесловие" брало определенный момент во взаимоотношениях центристов с правыми, то заявление рассчитано на более длительный период. Вот почему оно сохраняет всю свою силу и сейчас, когда кампания против правых приняла открытую форму и широкие аппаратные масштабы. Перечитайте его сейчас и сопоставьте с упражнениями деци-стов. Но об этом не стоит и говорить. Сохраняет, разумеется, свое значение и приведенное выше место, заранее отвергающее "комбинаторский авантюризм", который стал бы "пытаться при помощи правых опрокинуть центр".
      В некоторых письмах товарищи спрашивали: "Неужели есть и такие?" Персонально я никого не имел в виду в нашей среде. Но логика борьбы может у известных элементов создать такие настроения. Предупреждение было тем более необходимо, что насчет зиновьевцев поручиться уж во всяком случае нельзя было, нельзя и сейчас. Недаром же Бухарин вступил от имени тройки в официальные переговоры с Каменевым642, и не случайно Каменев и Ко об этих переговорах до сведения партии не довели, оставляя тем самым себе и этот путь открытым. Здесь, стало быть, нужно было заранее провести ясный и четкий водораздел, что и было сделано в заявлении. Какой-нибудь лихой децист скажет: "А вы разве отвечаете за зиновьевцев?" Нет, не отвечаем. Но мы живем жизнью партии и активно вмешиваемся во все ее внутренние отношения.
      "Послесловие" цитирует слова Рыкова: "Главная задача троцкистов заключается в том, чтобы не дать этому правому крылу победить". Как замечательно звучат эти слова теперь,
      когда Рыков с Углановым "монолитно" голосуют за резолюции, в которых объявляется, что их собственная, Рыкова и Угланова, "главная задача заключается в том, чтобы не дать этому правому крылу победить". Вот он куда забрался, троцкизм. Большую сделал карьеру за короткий срок. Ноябрьский пленум монолитно усыновил "главную задачу троцкистов". Но мы все же не обольщаемся. Голова у нас не кружится. Мы помним немецкую поговорку: "Когда два разных человека говорят одно и то же, то это совсем не одно и то же". Эти слова еще больше относятся к разным политическим группировкам. Однако, польза есть. Теперь и отсталый партиец должен будет шевельнуть мозгами: как же это Рыков с июля по ноябрь успел заделаться троцкистом, т. е. пламенным "борцом" против правого уклона?
      В полном соответствии с заявлением Шестому Конгрессу "Послесловие" подтверждало грозное обвинение Рыкова:
      "Именно так. Правильно. Победа правого крыла была бы последней ступенью термидора... Рыков прав. Главная наша задача сейчас заключается в том, чтобы не дать правому крылу победить."
      Таким образом, мы заняли в этом вопросе вполне своевременно ясную и отчетливую позицию, не оставлявшую места никаким лжетолкованиям. Откуда же родилась столь внезапная тревога нескольких товарищей, которые, по французскому выражению Л. Толстого, сгоряча даже заставили "играть телеграф"? Тревога родилась из нескольких заключительных строк беседы. Воспользуемся же этим поводом, чтобы рассмотреть вопрос в том более конкретном виде, в каком он встает перед нами на нынешнем более развернутом этапе.
      Что вся беседа в целом направлена против обывательской пошлости правого крыла (одна из его черт), этого не станут отрицать вышеуказанные товарищи. Что же в таком случае означают заключительные строки? Неужели же в них есть столь грубое противоречие не только с заявлением и "Послесловием", но и с самой беседой? Нет, противоречия нет и в помине. Строки эти требуют к себе живого и жизненного политического отношения, а не педантского.
      В самом деле, беседа сводит все вопросы к вопросам партийного режима, т.е. "режима Ярославских", у которых в руках "большие ресурсы, не идейные, конечно, но в своем роде тоже действительные... до поры до времени. Они вас (правых) пы
      таются душить, проводя по существу вашу же политику, только с рассрочкой платежа..." и т.д. Мой корреспондент скулит по поводу всего того, что совершается в партии, и жалобно уговаривает меня вернуться на правильную стезю. Есть, значит, и такие правые. Надо вообще иметь в виду -- замечу пока мимоходом -- крайнюю разношерстность внутреннего состава и правой, и центристской группировок как результат подпольно-аппаратных форм партийной жизни. Всяких передвижек и перегруппировок будет еще немало. На этом ведь и основана в последнем счете наша политика по отношению к партии. Вот почему ясная и принципиально законченная характеристика правых и центристов должна на практике, т. е. в агитации и пропаганде, дополняться большой гибкостью в обращении с живым человеческим составом этих группировок. Один язык -- с Рыковым или Углановым и другой -- с таким же рядовиком или даже кадровиком, который по собственной инициативе обращается к вам с письмом и слезно умоляет оппозиционеров вернуться в партию.
      Другой тон, другой язык -- но линия, конечно, должна быть одна. И вот линии нашей я не нарушил ни в малейшей степени. Я ее только развил, конкретизировал и чуть продвинул дальше. Я говорю этому благожелательному и растерянному рыковцу: вы плачетесь на положение партии? Вы боитесь развала? Правильно. Опасности страшно велики. В партии нет возможности говорить по совести и начистоту. Самокритика означает попросту, что всем приказано сейчас самокритиковать Угланова. Опаснейшая, ибо непосредственнейшая из всех опасностей* -- партийный режим. В чем же выход? В том, чтобы перевести партию на легальное положение. Уменьшить в 20 раз, т. е. свести к 5 -- 8 миллионам партбюджет, который стал базой бюрократического самоуправства. Дать возможность партийцам тайно голосовать. Подготовить честно Шестнадцатый съезд, т. е. так, чтобы вся партия могла с полной свободой выслушать представителей всех трех течений, для чего, конечно, оппозицию надо вернуть в партию. Перечислив эти требования, беседа заключает:
      "Вот строго практические предложения. На почве этих предложений мы были бы согласны даже и с правыми договориться, ибо осуществление этих элементарных предпосылок партийности дало бы пролетарскому ядру возможность по-настоящему призвать правых к ответу, и не только правых,
      но и центристов, т. е. главную опору и защиту оппортунизма в партии".
      Вот эти строки и вызвали смятение. Это-де может быть истолковано, говорят мне, как блок с правыми против центра. Нет, дорогие товарищи, вы тут не продумали вопрос до конца, не представили себе конкретно создающуюся обстановку. Да, по-видимому, недостаточно задумались и над тем, что такое блок. У нас был блок с зиновьевцами. Ради этого блока мы шли на отдельные частные уступки. Чаще всего это были, впрочем, уступки некоторым из наших ближайших единомышленников, которые сами политически или тактически тяготели к зиновьевцам. В отдельных случаях эти уступки были явно чрезмерны и дали отрицательные результаты, что мы твердо себе запомнили на будущее. Но во всем остальном блок объединился на почве идей пролетарской левой, т. е. на нашей почве.
      Какой же блок может быть с правыми? На какой почве? Можно ли вообще, хоть на одну минуту, серьезно говорить или думать об общей с ними платформе? В переговорах с Каменевым Бухарин ставил вопрос так: "Заключим блок против Сталина, а положительную платформу будем потом писать вместе". Буквально! Но так могут ставить вопрос либо лошадиные барышники, либо в конец запуганные, растерянные и опустошенные Балаболкины. Что у нас может быть общего с этими двумя "категориями" (если говорить философским языком теоретика Сталина)?
      Что же в таком случае означает фраза о том, что "на почве этих предложений мы были бы готовы даже и с правыми договориться"? Она означает именно то самое, что в ней сказано. Конкретно говоря, она отвечает благожелательному партийцу: вместо того, чтобы ныть и скулить, потребуйте для начала возвращения оппозиции из ссылки, на этот счет у нас с вами будет полное "соглашение". Потребуйте еще честного созыва партийного съезда. А что же я обещаю правым в виде компенсации? Ответ дан в тех же строках: "По-настоящему призвать правых к ответу, и не только правых, но и центристов, т. е. главную опору и защиту оппортунизма в партии". Где же тут блок? Где тень намека? Или хотя бы тень этой тени? Нет, без "меряченья" тут дело не обошлось. Заключительное место беседы звучит злейшим издевательством над правыми: доигрались, мол, голубчики, туго приходится, аппарат жмет -- не
      хотите ли полакомиться демократией, попробуйте, попробуйте, а мы поддержим... как веревка -- повешенного. Вот ведь какой смысл в заключительных строках. Только разве что злорадство в них слегка прикрыто, чуть-чуть, ибо беседа ведь ведется с благожелательным партийцем.
      Но кроме издевательства над правыми в этих строках есть и более серьезный смысл, предназначенный для наших единомышленников в партии. Исключена ли возможность того, что по вопросам партийного режима правые будут попадать в оппозицию к аппарату и повторять наши элементарнейшие требования на этот счет? Нет, такая возможность не исключена, она вероятна, а при развитии борьбы и неизбежна. Уже на ноябрьском пленуме, при всей его монолитности, раздавались чьи-то голоса протеста против того, что московские секретари смещались в порядке "самокритики", т.е. без конференций и без масс (см. газетный отчет о речи Сталина). Как же быть в этих случаях нашим единомышленникам в составе партийных ячеек? Обличать ли им узурпаторскую систему перевыборов? Требовать ли правильно подготовленных и созванных конференций? Да, обличать и требовать. Но ведь тут они "совпадут" с правыми? Не они совпадут с правыми, а правые в этой области будут иногда "совпадать" с нами, застенчиво отрекаясь от своей теории и практики вчерашнего дня и тем самым помогая нам разоблачать и их самих, и весь партийный режим. Что же в таком "совпадении" страшного, если мы не делаем при этом ни малейшей уступки, а продолжаем с удвоенной силой развертывать нашу принципиальную линию? Именно в предвиденье того, что такого рода "совпадения" или "полусовпадения" голосований или выступлений по вопросам партийного права возможны, даже неизбежны, и написаны мною приведенные выше заключительные строки беседы.643
      Если допустимо сравнение из совсем другой и нам совершенно чуждой области, то я взял бы пример дуэли, очень пригодный для освежения интересующего нас вопроса. Дуэль есть варварски-"рыцарская" и гнуснейшая форма разрешения личных конфликтов: тут дело идет попросту о том, чтобы перерезать друг другу глотку. Однако перед каждой дуэлью "цивилизованные" противники вступают друг с другом в "соглашение", непосредственно или через секундантов, насчет условий дуэли, т. е. насчет того, с какой дистанции и из какого револь
      вера враги будут палить друг в друга. Можно ли сказать по поводу этого "соглашения", что противники заключили блок? Как будто нельзя. Какой тут, к дьяволу, блок, когда дело идет о взаимоистреблении. Но в "цивилизованном" обществе и взаимоистребление совершается не из-за угла, а по известным нормам, требующим предварительного "соглашения".
      Партийный устав представляет собою закрепленные нормы обсуждения, коллективного решения действия644, а также и внутренней идейной борьбы. Поскольку мы, оппозиция, хотим вернуться в партию и фактически большей своей частью входим в нее (см. речь Сталина), постольку мы признаем и устав как регулятор партийной жизни, а, значит, и нашей борьбы с правыми и центристами. Это и есть готовое соглашение. Но оно попрано, раздавлено, уничтожено. И мы готовы заключать "соглашение" с любой частью партии, в любом месте, в любом отдельном случае для частичного хотя бы восстановления партийного устава. По отношению к правым и центристам как политическим фракциям это означает, что мы готовы заключать с ними соглашение об условиях непримиримой идейной борьбы. Только и всего.
      В своей ноябрьской горе-речи, о которой надо будет еще сказать особо, Сталин уже говорит о блоке левых с правыми -- не то как о факте, не то как о возможности.