Крылья для демона

– Сама могила – крест! – Даша спешно собрала листы, затолкала под картон. Фома наклонила голову.

– В парке, что ли? – догадалась она, заметив после паузы. – Великоват…

– Нормально.

– Эх, Дуся, скучно тебе без мужика! – захихикала Ленка.

– Обойдусь.

– Эдак через год крест над деревьями вырастет.

– Совсем со своим Фрейдом с ума сошла.

– Саня вон как бесится…

– Спермотоксикоз у него, кол садовый – пусть мочалок дрючит, – зло кинула Даша, Саня отвернулся. Аудитория потихоньку успокоилась: баюкает аспирант, поскрипывает мел под гундосое бормотание. Между партами бродит листок приготовлений; народ вписывает пожертвования на Бяшин балдеж. С небольшой заминкой он вернулся к Громыко. Парень уткнулся носом в расчеты, вскоре довольно оторвался.

– Нормально!

– Что, Громыко, опять облюешься? – съязвила Фома.

– Еще как, Ленусь. Только ваших фамилий не вижу. Съезжаете что ли? Гоните на фуфырь.

– С меня «Амаретта», – пообещала Фома. Громыко кивнул, вывел, высунув язык:

– «Амаретта» – Фома… Так! Что-то никто гандонов не несет…

– Тебя хватит, гандоновая фабрика! – Фома цыкнула сквозь зубы. Дашка ничего не слышала, два листа не желали прятаться вместе. Собакин лез из-под креста, давился духотой. Дашка пожалела его, перевернула… Набросок парковой площади остался в руках. Грифельные разводы долбили нарисованный асфальт, крест обрекал присутствием – могила на перекрестке. Могила… Ой! Лист попробовал упасть, Дашка подхватила уголок пальцами, уложила рисунок тыльной стороной. Домой: вот так – подальше от бурундуков и зайцев. Заполыхало левое ухо, она подняла глаза. Саня. Чертит ручкой по парте, зло щурится.

– Птенец! – прошипела Даша еле слышно.

– Целка, бл! – нарисовали Сашкины губы.

– Таким образом… – Звонок опрокинул сонное царство.

* * *

– Не бесись, Дуся! – огрызнулась Фома.

– Чего он? – Дашка покосилась на хачиков: вьются вокруг фонтана, раздевая глазами Фомичеву. Ленка красивая, а с пузатой бутылкой «Амаретты» – вдвойне.

– Дала бы Сашке… Ровненький.

– Пошел он, – Даша сорвалась на джигитах. – Чего надо!

Эхом отозвалось.

– Бл. – Фома хохотнула:

– Вот именно, злая, как собака – взорвешься без мужика.

– Лен! – взмолилась Дашка.

– Согласна, на курсе искать бессмысленно – дети. Хотя, у Громыко хата…

– Лен!

– Девчонки, поехали в баню? – предложили брутальные пацаны в спортивных костюмах. Ленка обняла бутылку, оценивая самцов.

– Мы умывались! – отрезала она. Мальчики, отпрянули. Фома поежилась. – Ну, где они? Чувствую себя, как на панели. Хорошо тебе в штанах…

– Угу, – согласилась Даша. Еще хорошо было без раскраски и с лошадкиным хвостиком на затылке. Ленка одернула юбку, будто двадцать сантиметров ткани могут достать колен… Дашка прищурилась на солнце. Люди забавные, бродят вперемешку с чайками. Пары картинно жмутся, наигранно радуются, папашки, нет-нет, огладят взглядом бедра ничейных дам. Вокруг стоят машины, тревожные, по-детски стеснительные мужчины оценивают дамочек покупательским взглядом. Пиво – рекой, мороженное – всмятку, вдоль дефиле – мангальный ряд. Румянится и вонюче режет ноздри кошачья шаурма. Зверьки в альбоме заволновались. Даша погладила сумку, особенно досталось псу, память о Мартене ревниво выпустила когти. – Лен, есть жетон?

– Чего? – затормозила Фома.

– Отцу позвоню, что задержусь.

– Подожди, – Фома покопалась в кармане курточки, выудила мелочь вперемешку с мусором. Протянула Дашке. – Один. Телефон на «Динамо». Только недолго – кобели разорвут: ты их хоть как-то отпугнешь. Хе-хе!

– Дура! – Дашка смахнула жетон.

Отец долго не подходил. Мартен, наверное, раздумывает взять или нет. Не дай то бог раскусят! Даша улыбнулась, представила котяру с пультом от телевизора. Нет, он не подойдет. Себе дороже – люди присядут на шею, прощай корм и кошачий пенсион.

– Гришаев! – ответил отец, закашлял в трубку.

– Па?

– Ты, двоечница?

– Я.

– Как дела?

– Да, нормально, па. Я не про это…

– Ох, ты! – удивился отец. – Я думал, хочешь меня про здоровье спросить.

Даша закусила губу, отец выручил.

– Ладно, не грузись, зайчонок. Что хотела?

Она собралась с духом.

– Я поздно приду…

Отец безмолвно проглотил, Дашка поторопилась объясниться.

– У Бяши… то есть у Славки Бекова день рождения…

– Однокурсник, что ли?

– Угу.

– Саня будет?

– Ну, па! – возмутилась Даша.

– Цыц, мелкота! – осадил отец. Даша послушалась. – Правила знаешь: не бухать, не курить, ночевать домой…

– Я у Ленки Фомичевой переночую! – влезла она.

– Че-о? – папа откровенно опешил. – Домой, в стойло!

– Па, – захныкала Дашка. – Ребята смеются…

– Пускай хоть какают – домой!

– Ну, па, электрички до десяти.

– На троллейбусе доедешь. Саша погрузит – я встречу. – Она представила: ветер рвет жиденькие волосы на отцовском черепе, а он всматривается в пустую дорогу – отбрехиваются от мглы фонари. Сердце защемило. Она сдалась.

– Угу.

– Молодец. Целую. Мамке не говорила?

– Нет.

– Вдвое молодец – сам успокою. Мартен, вон, привет передает…

– Пока, – пробурчала Дашка, ударив трубкой о рычаг. Мартен, наверное, потрогал отцов тапок, глядя с сожалением…

Вокруг Ленки ничего не изменилось: фонтан, как центр водоворота – пары еще не перемешалась, но вечер недалече. Еще видны детишки с сахарной ватой и шариками. Зато у пивного павильона нарисовался стол с караоке, парнишка отчаянно рвет горло:

– Кольщик нака-али мне купола-а!.. – подвывает певец. – Рядом православный крест с иконами-и!.. – Подруга исполнителя гордо оглядывается на солидную очередь. Даша отступила от телефона-автомата…

– Привет, черно-белая!

Даша обернулась. Высокий парень с кулаками-кирпичами, одно плечо чуть выше другого, черная кожаная куртка, джинсы-пирамиды. Сухое дубленое лицо с неожиданно живыми серо-зелеными глазами. В них мелькнуло лукавство:

– Не узнаешь?

– С чего это? – соврала она. Вон и лысый, легок на помине… мышью обзывался.

– Меня Артем зовут, – представился парень. Хорошо – руки не протянул.

– И что? – Дашка встала в позу, поискала глазами Ленку.

– Ничего, – Артем пожал плечами. – Отдыхаешь?

– Работаю!

Лысый скучно пялится по сторонам, хрустит жестяная банка в пятерне. Дашка сделала попытку уйти. Напряглась – вдруг остановят. Ни слова! – даже немного жаль.

– У друга день рождения, – кинула она через плечо. Артем заиграл желваками, отвернулся к морю. Лысый тут как тут:

– Хочешь, мы его убьем? – он участливо заглянул в глаза. – Вдруг надоел…

Дашка не выдержала, ускоряя шаг…

– Кто это, Дашка? – Ленка загляделась на тревожную парочку. Впервые за два года не обозвалась Дусей. – Фу, страшные какие!

– Обычные… – Дашка втуне согласилась.

– Ни фига, не обычные! Откуда их знаешь? – прилипла Фома.

– В парке прицепились. – Даша уточнила. – Вчера.

Фома округлила глаза:

– И что?!!

Дашка оглядела подругу с ног до головы – ладная, ухоженная.

– Отпялили меня вдвоем! – неожиданно вспылила она. Ленка уронила челюсть: таращится на Дашку, на кожаные спины.

– А ты? – прошептала она. Дашка прыснула:

– Получила удовольствие!.. Фома, не мели ерунды. Поговорили – расстались! Нахрена мне отморозки – есть Санечка: отличник, гитарист… Хрен озабоченный.

– Дура! – Фома надулась, переложила бутылку в левую руку. – Где их носит?!!

С моря подуло, с бризом нарисовался Громыко.

– Вы чего здесь, снимаетесь что-ли? – он виртуозно отобрал бутылку. – Наши на песке – литр доедают. Фома, обожаю тебя…

– Вроде Дашку собрался побеждать? – огрызнулась Ленка.

– Ее победишь… Идемте! Бяша обижается…

Песок делили с вечерним приливом, вода несмело подбиралась к ногам, цеплялась за пустые бутылки и целлофан. Девчонки визжали. Бяша наотмечался – расхристанное тело разметалось ангелом. Лавка заставлена остатками фуршета: пластиковые стаканчики, салатики и доза ядовитого «Юпи». Суровая бабулька поодаль метала молнии, но заставляла паучка-пикинеса откладывать какашки. Псен греб, но стремился к коллективу. Дашку с Ленкой встретили складным ревом:

– Где вы, блин, ходите? – Отобрали ликер; стаканчики сдвинуты на центр; разлили густую жидкость. Запахло горелой вишней.

– Эх, богато!

– Италия, едрить!

– Фома, ты чудо!

– Может, и Мальбара есть?

– Вздрогнем!

– Бяша, с новым годом! – Светка Тимохина толкнула именинника каблучком. Тот повернулся на бок, собрав покрывало, махнул рукой:

– Гр-р!

– Одобрено! – перевел Громыко. Чокнулись. Выпили. Каждый замер, не упуская послевкусия. Первым оценил Саня:

– Даже запивать не надо.

– Точно! Сироп! – поддержали его. Но «сироп» быстро кончился, начали снаряжать гонца за водкой – Громыко зашелестел подарочными деньгами.

– Скажем Бяше – по пьяни потерял, – предложил он. Дашка незаметно оказалась за кругом, буза шла мимо. Стаканчик опрокинулся. Она вынула альбом, положила на колени. Проверила пса – в порядке. Царапнула ногтем лохматую морду.

– Не грусти! – Море обогнуло закатное солнце, в сиреневой дымке утонули острова, свет сломался в облаках, превратил воду в расплавленную платину – вечер просится на карандаш. Дашка поделила лист, линия провисла, в фокусе вогнутой линзы – солнечный круг. Покопалась в коробочке с мелками – жестяная банка из-под монпансье вмещала уйму обломков. Пальцы перебирают камни: этот треугольный – зеленый, цилиндр с косым срезом – красный, бесформенная галька – желтый… Дашка торопилась, жадно ловила тускнеющие краски.

– Филонишь? – Сашка оставил гитару, усевшись на песок, показал глазами на пятно ликера. Дашка закусила губу – не до тебя! Вечер уплывал, от секунды к секунде готовился заполниться чернилами. Какой?! Даша в панике схватила мелок, набросала трещину света. Закат остановился. Вот так! Солнышко, вода, запредельные контуры берега – потусторонний мир. Воздух густеет, янтарь навсегда фотографирует песок, воду, причальную стенку, ребята застывают с поднятыми бокалами и открытыми ртами. Даже этот похотливый болван…

– Даш!.. – позвал Саня.

– Не дам! – отразила Дашка.

– Чего ты? – Она неохотно покинула горизонт, пронзила холодом:

– Не мешай! – Саня сдулся до размеров мошки, набережная – картонная поделка, а единственно реальный – альбомный лист. Звуковой галлюцинацией толчется: «Моя ви-ишневая девятка». И голос Димки Сомова: «Не трогай ты блаженную. Сыграйте, Шура!». Ленка ладно кроет матом… Дашка сделала над собой усилие. – Не мешай… Пожалуйста… – надавила паузой. – Потом, ладно? – Белые пальцы, сжав щепотью сиреневый мелок, безучастно рассыпали крошки поверх островов…

Саня посмотрел с ненавистью, губы капризно сжались.

– Тварь!

Ребята притихли, Дашка безразлично кинула.

– Хорошо… – И все: Санечки не стало – крикливый карлик за толстым стеклом. Ребята здесь, а он там. Фома пинает гитару, шипит протяжно: «Козлище»! Пацаны тащат его за куртку и опрокидывают рядом с Бяшей. Он плачет…

Дашка собрала мелки; сдув песчинки, отряхнула с альбома воду; грифель не потек. Мокрющий пес скулит из-под бурундуков. Попрощалось солнце, огромный зрачок закатился за край. Ветер легко пронзил плотную вязку свитера. Дашка упаковала сумку, подошла к «столу», нашла стаканчик с водкой и лихо замахнула – впервые в жизни. Легче не стало, тошнотворная сивуха попросилась обратно. Сомов сунул в руки бутылку «Юпи»:

– Запей! – Дашка послушалась.

– Нормально?

– Угу.

– Точно? – Сомов заглянул в лицо.

– Да, нормально, – Дашка шмыгнула носом. – Спасибо, Дим.

– Пожалуйста, – буркнул тот. – Голову запрокинь!

– А?..

– Кровь, – Сомов протянул грязную салфетку. Ее перехватила Фома и намочила в море.

– Ну, Дуся! – она оглянулась на Саню, не глядя, умыла Дашку, попыталась оттереть свитер. Серые волокна впитали кровь – без пятна не обошлось. Остыв, подметила. – На вампира похожа.

– А?..

– Стой так, еще намочу. – Ленка побежала к воде. Дашка покосилась: подруга проваливалась на шпильках, но умудрялась делать это элегантно. Вернулась. – Кому сказала, не шевелись! – Фома стерла капельки с подбородка. Вода холодная, колючая. – На, приложи к переносице.

– Угу.

– Полное «угу», дураки влюбленные.

– Сама ты…

– Да, знаю я – вырвалось. – Ленка приобняла за плечо. – Сумасшедшая ты, Дуся. – Дашка не обиделась… Праздника, как такового, не стало: пробовали раскачаться – натянутое хихиканье радости не принесло. Постепенно курс раскололся на крошки – по темным углам, да по домам. Фома предложила Дашке:

– Ко мне?

– Не-а, я домой, – Даша качнула головой в сторону вокзала.

– Акстись, Дуся! – электрички до десяти, – Ленка продемонстрировала часики.

– На троллейбусе – «шестерка» до двенадцати.

Город расцвел огнями, будто фотография салюта, самородком пылал кинотеатр «Океан». Под фонтаном пунцово светились стопари автомобилей – шел съем. Страсти выползали из дневных приютов.

– Доиграешься, – покачала головой Ленка.

– Кому я нужна? – удивилась Дашка, показала разбитый нос.

– Знаешь, Дуся, даже некрофилы бывают…

– Дура! – засмеялась Дашка; Ленка увернулась от сумки. Ребята бойко собрали мусор – объедки в урну, бутылки оставили бомжам. Наконец, Громыко скомандовал:

– Чиксы – в круг. Самцы – в каре. Идем ко мне! Парням не обязательно. – Засмеялись, Дашка робко вставила:

– Мне домой. – Громыко поглядел с сожалением:

– Не победю?

– Был тут один… победитель, – съязвила Ленка, нашла за спинами угрюмого Сашку. Громыко замахал руками.

– Не очень-то хотелось, – гаркнул, что есть сил. – Выходи строиться! Бяшу не забудьте!

* * *

Дашку провожали всей группой; троллейбус дремал вполнакала на пустой остановке. Никого, только под зашторенными ларьками сладко посапывает бомж.

– Фома, хоть ты пойдешь ко мне? – Громыко сально засветился.

– Женись! – предложила Ленка.

Громыко почесал затылок.

– Давай просто полежим?

– Давай, Дусю отвезу и вернусь – в душ сходи.

– Врешь?

– Вру, – Фома невинно хлопнула глазами.

– За что люблю тебя, Фомка – враль умелая. Я прэлесть?

– Конечно, Громыко. Мечтаю, но, боюсь – недостойная.

– Достойная, достойная… О, свет дали! – Громыко показал на троллейбус. Тот заурчал двигателем, с грохотом растворяя двери. Половина группы шумно впала в салон, прилипла к окнам, прощаясь с остальными. Дашка смотрела в другую сторону. Тронулись. Троллейбус вывалился с Фокина, натужно покатился в гору по Океанскому проспекту. Вязко потекли назад дома, фонари и редкие парочки. За спиной смеялись. Дашка помяла клапан сумки, с трудом удерживаясь, чтобы не достать альбом – и в правду, сумасшедшая. Легла щекой на стекло. Троллейбус притормозил на Прапорщика Комарова – буквально на секунду – отвалил от бордюра, как от причальной стенки. За кафе «Пингвин» он повернул направо, подъем градусов на тридцать преодолел со скоростью пешехода. Вдруг Ленка подскочила, показала на Покровский парк:

– Глядите, больной какой-то! – Ребята кинулись к окнам, чуть не перевернув троллейбус.

– Ужралося… чудо!.. – Дашка повернулась без интереса. Сердце екнуло. Странное имя: жилистая рука тянет огромный лук: «Ар-р…», тетива режет пальцы, трещат жилы, на грани срывается струна «Тем-м-м» – стрела в горле по оперенье. Дашка вытянула шею. Креста почти не видно, тополя едва пускают блики. Артем черен, как падший ангел – обнял крест. Плечи перекладины вот-вот сомкнуться на спине. У подножия – бутылка водки, призрачно блестят стеклянные брызги. Кто-то из пацанов, встав на кресло, заулюлюкал в форточку:

– Урод, не поломай!!! – ребята дружно заржали. Дашка кусала губы, давила пальцами поручень, будто ватный. Троллейбус перевалил подъем, повернул на Партизанский проспект, здесь фонарей полно – оградка парка оттолкнула глубокую стену деревьев. Даша напряглась – не видно, но на сетчатке отчеканился согнутый в три погибели человек. Сам собой в руках оказался альбом, пальцы суетливо перебрасывают листы.

– Дуся? – забеспокоилась Фома. Дашка не услышала. Вот, нашла! Заштрихованы до царапин тополя, крест грозит вырасти до вершин – чушь! Конечно, чушь – он маленький, крохотный: еле до плеча. Показалось, в глубокой карандашной тени проступает фигура, обтекает углы. Ар-р – ноздри тянут лошадиный пот, металлический привкус; вопит под копытами степь – Тем-м!.. Фома заглянула через плечо:

– Сумасшедшая ты, Дуся, сумасшедшая!

Глава 3. Артем.

Детство томило медом, комсомольская юность – грейпфрутовой горечью. Зрелость… Скучная станция с щемотой в груди, будто не успеваешь запрыгнуть на подножку экспресса. Сидя под часами, потешаешься над бегущими, злорадствуешь, если кого затащило под колеса, клюешь себя: «Вот-вот, притормозит – запрыгну». Не тормозит… Ромка вернулся с чебуреками.

– Держи, Азат привет передает.

– Лучше б денег передал, – Артем принял жареный «лопух», обжигаясь, откусил. По подбородку потек мясной сок. – Блин! – Утерся рукавом. – Долго еще ждать? – Ромка бухнулся на лавку, смятый пакет полетел мимо урны.

– А я знаю? – он вытянул ноги. – Покурить бы… – Сосредоточено смаковали подгон татарина.

– Башка трещит, – пожаловался Артем. – Чем бы комок размять?

– Я говорил: бухло от дьявола, трава – от Бога, – вставил Ромка.

– Хиппи, блин. Попроси, чтобы волосы выдали. – Артем стряхнул с пальцев жир, нашелся – вытер об лавку.

– Зачем они мне? – сморщился Ромка.

– Пробором зачесывать, страшилище.

– Пробором… А что за дракон вчера крест пугал? – Мимо: бомжи, менты, торгашки в засаленных фартуках, очкарик приторговывает газетой. Под виадуком ползают электрички. Таксисты спартанской фалангой перегораживают мост, ревниво «пилят» опассажиренных частников. Помойные голуби сражаются под ларьками и мангалами. Ночь для нескольких бухарей еще не закончилась – вымогают свежие «фонари» от попутчиков.

– Ну, его, Засранца, поехали к бабе Нине, – предложил Артем.

– Успеем. Гульденов нема.

– Что тех гульденов?

– Пять сотен.

– Чувствую, обернутся они…

– А че делать, Тёма, че делать? – Ромка привычно развел руками. Товарки покосились. Делать нечего – тут Мефистофель прав. Ромка поправил спортивную сумку. – Может, по пивку, беспризорник?

– Не может! – Артем проводил глазами почтовый поезд. Спекулянты заволновались, оглядываясь, поскакали к платформе. Кивнул. – Наш?

– Наш. – Ромка встал, окинул взглядом парковку. – Где Засранец? Без машины палево.

– Жить так палево! – буркнул Артем, закрыл глаза, с Золотого Рога потянул дизельный смрад – вояки проворачивали механизмы. Еле слышно Артем прошептал. – Что я делаю?..

Рядов приехал минут через десять, когда на платформе вовсю перла разгрузка. Грузчики услужливо подкатывали тележки, из вагонов летели ящики-баулы, крикливые барышни и мордатые интеллигенты делили места: визжало, плакало и материлось.

– Поперло барыжье счастье! – обрадовался Ромка.

– Где он, видишь его? – спросил Артем. Рядов привстал на ограждение, перегнулся.

– Да, вон он, в «варенке». С усами.

– Грач?

– Кто? – изумился Рядов.

– Черный?

– Фиг с ним – лишь бы не голубой, – хихикнул Ромка, пригубил протеина из баночки.

– Азер, кажется, – предположил Рядов; спрыгнув на тротуар, сунул руки в карманы. – Ну что, беретесь?

– Три сотни маловато, – начал Артем.

– Разговор был о пяти, – поддержал Рома. Рядов многозначительно наморщил лоб.

– Андрей Юрьич…

– Ясно – зажал! – закончил Ромка. – Две сотни на покупку дома в Альбукерке не хватило.

Рядов покраснел, ткнул в грудь указательным пальцем.

– Ты…

– Еще раз так сделаешь, Джоник – палец сломаю, – пообещал Артем. Рядов спрятал палец в кулак. Ромка повесил ему на руку сумку.

– Барин, присмотри. Только не уезжай без нас – у меня там каша.

– Какая каша? – опешил Рядов.

– Гречневая, с мясом, – признался Рома. – В банке.

– Нафига?

– Гы, Джоник – а че делать, че делать? – Они собрались уходить, Рядов путаясь в сумке, напомнил:

– Завтра на собрании его быть не должно. – Артему приспичило охолодить его:

– А давай наглушняк? – Рядов взбледнул.

– Как?..

– А че, Джоник, триста доларей – деньги хорошие, – объяснил Ромка. Рядов беззвучно открыл рот. Ромка развил тему:

– Поймают, все не зря – сидеть хорошо будем, тебя комсоргом в лагере сделают. Выйдем – по сотне зеленых на брата. – Рядов сообразил, кто будет третьим, сплюнул в сторону:

– Ну вас!

– Да я ж не с-сука – молчать не буду! – мрачно пообещал Ромка.

– Козе понятно, – Артем потянул товарища к виадуку. Метров через пятьдесят Ромка прошипел.

– Скрысил две сотни, козлина.

– Да понятно, – Артем уже искал в толчее злополучного кавказца. Из норки тоненько пропела совесть. – Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом…

– Чего? – Ромка таращился на горы иностранного добра.

– Ничего.

– Гляди, Тёма, Камел грузят….

– Вот он, – Артем тронул друга за плечо. – Иди за угол. К туалету.

– Как?

– Спугнем – он тревожный, – объяснил Артем. – Там подцепишь.

– Яволь! – Ромка ссутулился – спина колесом, уши под воротником – залавировал между тележками. Проурчал моторами кар: грохочет цепь тележек, счастливые обладатели тюков сидят поверх добра, как беженцы в Гражданскую. Потрепанный вагоновожатый хрипит на тетку с золотым скорпионом на шее. Джинсовая спина гарцует у пирамиды коробок…

– Ваган Эдикович?

Мужчина дернулся – в руках два блока сигарет – развернулся.

– А? – Куртка раздулась, из-под ворота выглядывает свитер плотной вязки, над орлиным носом – бейсболка «Калифорния». Спортивные штаны и солидные туфли: поверх глянца лунная пыль.

– Ваган Эдикович? – повторил Артем.

– Вага, что случилось? – женщина оставила в покое вагоновожатого.

– Что? – мужчина встопорщил усы, заложив руки за спину.

– Мне сказали, что я могу с вами поговорить…

– Вага, кто это? – женщина двинула бюстом.

– Я простите, по поводу КТП, у нас свет…

– Приходите в правление! – мужчина приготовился отвернуться.

– Но, простите… У меня электричка через час, а вы здесь… – Артем унизительно сжался.

– Вага, Артур не может ждать! – женщина заслонила бюстом свет. – Чего вы хотели?

– Лана, не мешай! – мужчина добавил что-то на своем языке, женщина надула губы, гортанно ответила, заламывая руки. Он переключился на русский. – В правление! некогда здесь!

– Электричка… – повторил Артем затравленно. – Может, здесь договоримся? Я же понимаю, не бесплатно… – Мужчина заиграл глазами, сдался:

– Только быстро, ты с какого участка?

– Сто восемнадцать, у нас линия старая, мы бы хотели подсоединиться к вашему товариществу. Ольга Николаевна говорит – вы иногда позволяете. У меня семья…

– Семья, – повторил мужчина. Заиграл под черепушкой арифмометром. Родил. – Три сотни!

– Спасибо, Ваган Эдикович! Конечно! А какие бумаги? – Мужчина снисходительно посмотрел, как Артем суетит по карманам. – С бумагами сам сделаю.

– Вага, ты долго станешь болтать! – не выдержала женщина.

– Ай, женщина, не мешай!

Артем выудил, наконец, деньги, протянул ладонь. Ваган Эдикович опешил, разглядывая мятые бумажки, позволил себе улыбнуться.

– Ты что, дурак?!! Баксы давай! – Баксы, будут тебе баксы – отольются серебром…

– Баксы? – Артем жалобно приподнял брови.

– Баксы, баксы. Нет – проваливай, пожалуйста – некогда мне! Придешь, когда заработаешь. – Артем унижено переступил с ноги на ногу:

– Рублями никак? Откуда у меня доллары?

– Хочешь свет – плати, денег нет – сиди без света.

– Семья у меня…

– Эй, ты дурак? Посмотри, какая у меня семья, – Ваган Эдикович показал горластую жену. Артем покосился на угол – Ромка выглядывал из-за вокзального туалета – обреченно махнул рукой:

– Ладно… – Армян обтер ладонь о штанину – готовится принимать мзду. Артем трясущимися пальцами передал сотку из «гонорара». Волосатая ладошка «слизнула» денежку.

– Другие у жены, – завиноватился Артем, показал на угол. – Там. Пойдемте, заодно заявление… – Не давая возразить, переспросил. – А электрик ваш?

– Сам включай – только денег давай, – отрезал председатель дачного кооператива. Но за Артемом шагнул.

– Вага, ты куда! – увязалась жена. – Артур…

– Скажи, пусть подождет. Я доплачу.

– Чего ты заплатишь, откуда деньги, Вага?

– Цыц, женщина! – он вырвал рукав…

Вонь туалета охраняла безлюдье: Ромка вполоборота, да женщина в годах с сумкой-раскладушкой. Артем зашел за угол первым, отметил, что председатель не отстал.

– Валя, доставай деньги, мы договорились! – сказал он женщине. Та обернулась, глупо хлопая ресницами.

– Простите?.. – За спиной вякнули, Ромка смел армянина, придавив к стене. В ладонь скользнула арматура.

– Долги надо отдавать…

Председатель скрутился ежиком, подвывая от каждого удара.

– Ай, больно, а-а-а! – С его ноги слетел ботинок. – А-а-а!

– Что, урюк, любишь деньги? – под арматурой хрустнуло.

– Ай, мама-а! – Артем вытряхнул из кошелька купюры, пробил карманы, Ромка вскинул брови – небрежная пачка ассигнаций.

Отдельно – авансированный президент Франклин. Ромка уцепился за перстень.

– Брось! – Артем рассовал трофеи, откинул арматуру, в довесок пнул трясущееся тело.

– Брюл! Наташке подарю! – возразил Ромка.

– Брось! – Артем оторвал друга.

– Ах!

Они обернулись – псы над трупом. Жена армянина округлила глаза.

– Вага!.. – истошно заорала. – Вага!!!

– Заткнись, с-сука! – Ромка заозирался – чисто. Хлестко врезал в нос, она запрокинулась, захлебнулась: «Вага-а»!

– Помогите! – Ваган Эдикович шептал без малого акцента. – Помогите!

– Бог поможет, – пообещал Артем, наклонился низко-низко, выдохнул в волосатое ухо. – Долг отдай, в следующий раз – убью!

– Кому-у?! – заплакал армянин.

– Сдохнешь, грач! Лысый, ходу!

* * *

Рядов крутит руль, глаза – в зеркале заднего вида. Машину кидает по провалам; отзывается задняя правая стойка. Артем прислонился к стеклу; клокочет сердце; Ромка стучит ложкой: от стресса – жор; гречка кисло пованивает. Или это пот? Остов памятника Дзержинскому, ДВИСТ, «Пингвин» – «Корона» юзом входит в поворот. Ромка поперхнулся, оплевав переднее сидение.

– Полегче!

– Не трясись ты, проехали, – устало посоветовал Артем. Рядов послушался, машина пошла тише.

– К старухе? – поинтересовался он.

– К ней, – кивнул Артем.

– Когда с ней?.. Полгода возитесь… – Артем с Ромкой переглянулись – Лысый хмыкнул. Рядов не понял:

– Чего?

Ромка подмигнул.

– Крепкая – вчера холодильник на спине снесла, – объяснил Артем.

Ромка поддакнул:

– Блокаду пережила.

Рядов подрулил к обочине, припарковался, над подголовником показалось лицо-сковорода.

– Юрьевич ругается, подрядчики простаивают. Покупатель вроде нарисовался. – Ромка выскоблил остатки гречки, облизал ложку:

– Сочувствую – быстрее только топором.

– Юрьич загрыз.

– Джоник, а че делать, че делать? – Ромка честно уставился на Рядова. Артем открыл дверь.

– Джоник, не с-сы! – аванс потрачен, – сказал он, ставя ногу на тротуар. – Когда-нибудь мы ее победим.

– Гы, – подтвердил Ромка. – Про деньги не забудь. Что там, кстати, про гостинку?

– На продаже. – Рядов суетливо извлек портмоне, отсчитал две сотни. После паузы еще одну. – От меня.

– Брат… – Ромка выхватил бумажки, сделал вид, что целует руку.

– Ты чего? – Рядов по-заячьи подтянул кисть. – Чего!

– Ладно, Лысый, пошли, – Артем вытянул друга из салона.

«Корона» вонзилась в поток, клаксон ударил по ушам, остановка хмуро проводила наглеца…

Единственный дух коммуналки, баба Нина, встретила соседей неприветливо. Прошаркала на кухню, пристукивая клюкой – узловатой, гладкой от времени палкой. Опечатанные комнаты проводили героиню с уважением.

– Как жизнь, баба Нина! – Ромка высыпал на стол гостинцы.

– Не сдохла! – буркнула старуха.

– Мы тебе пенсию принесли.

– Ироды!

– А че, Рядов – не приходил? – как ни в чем не бывало, спросил Ромка. Баба Нина выглянула из-под платка, громко харкнула и сплюнула в раковину.

– Был. Натоптал. – Дрожащая рука подтянула табурет, старушка опустилась, опершись на палку.

– И чего? – не выдержал Артем.

– Натоптал…

– Да, слышали. Спрашивал чего? – Старушка укусила глазами пачку пельменей, дождалась, когда закроется допотопный холодильник.

– Спрашивал.

– ?

– Про здоровье интересовался.

– ?

– Какое там здоровье? – ноги не ходют! – разозлилась баба Нина. – Чего он хочит?

– Чтобы комнату отдала! – прокричал Артем на ухо. Бабка подняла прозрачные глаза – как в первый раз:

– А мне куда? – Бесконечная пластинка забавляла. Артем улыбнулся:

– Квартиру тебе дадут.

– На кой она мне? (Пауза) Григорий, царствие ему небесное, здесь получил – я с ним!

– Живи себе, баба Нина, – не спеши! – успокоил Артем. Ромка наполнил чайник, разжег газовую плиту и нарезал вареной колбасы. Старушка принюхалась, оперлась двумя руками на палку.

– Еще этот с ним был… высокий, лохматый… Андрей Юрьевич.

Артем поправил чайник.

– И что?

– Все про вас справлялся.

– И? – Поймал взгляд Ромки: плакало жилище! Бабка перекрестилась на паутину:

– Прости, мя Господи… Ироды вы и есть: убивцы – со свету мене сжить решили.

Отлегло. Артем накромсал хлеб.