Военный архив - Мифы Первой мировой

Евгений Белаш

Мифы Первой мировой

©Белаш Е.Ю., 2012

©ООО «Издательский дом «Вече», 2012

©ООО «Издательство «Вече», 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Предисловие

Первая мировая война закончилась почти сто лет тому назад. XX век с чередой бурных событий тоже уже закончился, а XXI с развитием средств массовой информации мало уступает предшественникам. Первая мировая война на фоне последовавших войн, революций, атомных взрывов, космических полетов и всемирной сети кажется чем-то симпатично архаичным, но забытым, как королевская карета или прабабушкин граммофон. Разве что старшее поколение, может быть, вспомнит «убили, значит, Фердинанда-то нашего» из «Швейка». А ведь именно эта война начала коренной слом мира, еще недавно казавшегося незыблемым. Сейчас нам сложно даже представить, каким виделся мир тогда.

Задолго до августа 1914 г. уже были открыты и широко использовались электричество и радио, в газетах прозвучало слово «телевидение», в воздух поднялись первые самолеты, человек добрался до обоих полюсов Земли и узнал высоту Эвереста. Миллионы людей без всяких паспортов пересекали океаны и континенты (правда, не всегда по доброй воле). Телеграф, «Интернет Викторианской эпохи», а за ним и телефон позволяли мгновенно общаться почти в любой точке земного шара. Автомобили уже к концу XIX века преодолели рубеж в 100 км/ч. Возродились Олимпийские игры. Регулярные конгрессы по разоружению позволяли обывателям надеяться на вечный мир, особенно с учетом того, что большинство правителей Европы доводились друг другу родственниками, а ученые и стратеги с цифрами в руках объясняли невозможность и ненужность большой войны. Наука или уже объяснила все загадки природы, или вот-вот должна была это сделать.

Но затем начнется война, где будут гибнуть десятки тысяч людей в день. Причем до войны эти люди часто даже не знали о существовании стран друг друга. Из небытия воскреснут ужасы давно забытых религиозных и революционных войн со всеобщим ожесточением. Рухнут вековые империи и родятся новые. Многие процессы, разбуженные тогда, продолжаются и сейчас.

В этой войне солдаты надевали средневековые доспехи и кислородные аппараты, сражались деревянными дубинками и новейшими автоматами. Наставления, написанные сотни лет назад, соседствовали со стратегическими бомбардировщиками, тяжелыми танками и беспилотными машинами.

Можно спросить: «Неужели мало книг написано о Первой мировой, зачем нужна еще одна?» Да, книг много. В одной книге практически невозможно рассказать о таком событии, как мировая война. Если, конечно, автора зовут не Евгений Тарле или Бэзил Лиддел Гарт. Но и они заложили только первые кирпичи в фундамент наших знаний об этой войне. Одни книги блестяще описывают отдельную битву, другие – единственный вид оружия в выбранной стране. Некоторые книги были написаны и со знанием дела, по горячим следам, когда Великую войну еще почти никто не называл Первой. Зато над более поздними книгами незримо висела тень уже Второй мировой войны – прямой наследницы Первой и других последующих событий. К большому сожалению, сейчас нередко упускается из вида элементарное сравнение: «а что было в то же время в других странах?» Поэтому все еще живучи стереотипы, опровергнутые десятилетия назад. Я всего лишь старался пробудить в читателе интерес к самостоятельному поиску информации и показать некоторые наиболее яркие и интересные фрагменты той эпохи. А также людей, чьи судьбы и поистине героические усилия заслуживают памяти и изучения. Увы, как правило, люди предпочитают учиться на своих ошибках, хотя сейчас благодаря техническому прогрессу большая часть опыта прошлого легко доступна любому желающему.

Война «из-за принципа»

Сегодня Австрия, наконец, объявила нам войну.

Дневник Николая II, 24 июля (6 августа) 1914 г.

Почему случилась Первая мировая война? Этот вопрос легче задать, чем ответить на него.

Много позже шутили, что война случилась «из-за Принципа», т. е. Гаврилы Принципа, боснийского серба, смертельно ранившего эрцгерцога Австро-Венгрии Франца Фердинанда. Но почему убийство даже не главы государства, а всего лишь наследника не самой большой и тем более не самой влиятельной европейской страны вызвало многолетнюю войну и гибель миллионов людей? До Франца Фердинанда были убиты император Александр II, президенты США Гарфилд (1881 г.) и Мак-Кинли (1901 г.), президент Франции Мари Франсуа Сади Карно (1894 г.), король Италии Умберто (1900 г.), король Португалии Карлос и президент Мексики Мадеро (1908 г.), премьер-министр Столыпин (1911 г.), в 1912 г. ранен Теодор Рузвельт, но ни одно из этих событий не вызвало войны, тем более мировой. По выражению Хауза, дипломата и советника президента Вильсона, «весть об убийстве эрцгерцога застала Лондон в апогее ирландского кризиса и суфражистской агитации и произвела не большее впечатление, чем голос тенора в котельном цехе».

На Балканах в 1903 г. группой радикально настроенных офицеров был убит сербский король Александр с женой, ее братьями и несколькими министрами, некоторые из этих заговорщиков будут участвовать и в подготовке убийства Франца Фердинанда. Все заинтересованные страны просто «закроют глаза» на убийство монарха и его жены. А в 1910 г. Богдан Жераич, серб из Герцеговины, неудачно покушался на губернатора Боснии генерала Варешанина.

Нападение Австрии на Сербию? Но всего за 15 лет до начала Первой мировой случились испано-американская, Англо-бурская, Русско-японская, итало-турецкая и две балканские войны, не считая более мелких конфликтов.

Мировая война произошла не просто из-за династической ссоры монархов, дележа колоний или теракта, ее причины зрели не один десяток лет, будущие участники не раз меняли позиции самых невообразимых комбинаций, а поводом могла послужить самая ничтожная стычка в любом уголке земного шара.

Невероятный рост экономики и прогресс техники стремительно меняли мир, но вместе с гордостью постепенно возникал и страх отстать от соседей. Крымская и Франко-прусская войны показали, что происходит с проигравшими в такой гонке: потеря сотен тысяч людей, национальное унижение, отбрасывание в политическом весе на десятки лет назад, а то и миллиардные контрибуции. Тем более ни одна развитая страна не хотела бы видеть себя объектом дележа, как Китай и Турция, или постоянных экспедиций авантюристов, как Мексика.

Всего за несколько десятилетий, предшествовавших началу Первой мировой, выплавка стали, показатель развитости промышленности, выросла в Британии в 3,5 раза, в Германии – почти в 15, и в США – в 86 (!) раз. В разы увеличилась торговля. С 1889-го по 1913 г. ВВП Германии удвоился, а США – утроился. Население Европы с 1880 г. возросло в полтора раза – с 300 до 450 млн человек.

Такое бурное развитие промышленности и финансов, рост потребностей населения требовали в том числе устойчивых рынков сырья и сбыта продукции. Но в Европе, по выражению Барбары Такман – «складе мечей, сложенных так же осторожно, как и карточный домик», все лучшие позиции были прочно поделены, а попытка их прямого передела привела бы к очередной бойне, как в XVII, XVIII или начале XIX в. Поэтому, пользуясь прогрессом транспорта и навигации, большинство стран активно осваивали прежде недоступные территории Африки и Азии, а Британия – и остальной мир.

Франция после 1871 г. жаждала реванша за поражение во Франко-прусской войне. Но прежде ей было необходимо выплатить 5 млрд франков контрибуции. По мысли немцев, такая гигантская сумма на много лет вперед сковала бы Францию, но французы выплатили всю контрибуцию уже к 5 сентября 1873 г., и спустя 11 дней, 16 сентября последние немецкие солдаты покинули оккупируемую ими французскую территорию. В 1875 г. немцы вынашивали идею еще раз напасть на Францию, чтобы на этот раз окончательно разгромить ее, но это вызвало противодействие Англии и России, поэтому Германии пришлось отступить. Франция усиленно модернизировала армию и укрепляла восточную границу, но противостоять Германской империи один на один было все еще невозможно. Тогда как освоение громадных пространств Центральной Африки, Мадагаскара, Индокитая, эксплуатация Суэцкого канала, помимо прямой выгоды, еще и способствовали поднятию престижа. В итоге французская колониальная империя уступала только британской, превосходя по площади саму Францию почти в 17 раз. Но именно с Британией, не менее активно осваивавшей Африку, такая политика сталкивала Францию.

От Фашоды до Балкан

В конце 1896 г. с атлантического побережья в самое сердце Африки была отправлена французская экспедиция под командованием майора Маршана (120 солдат и восемь офицеров). Два года ушло у нее, чтобы пройти к истокам Голубого Нила, и 10 июля 1898 г. отряд достиг городка Фашода на Ниле. Тот, кто контролировал верховья Нила, в теории мог бы контролировать и весь его бассейн. Но к тому времени англичане из Египта покорили Судан и вверх по Нилу двинулся уже их отряд. Больше того, из-за спора вокруг русла Нигера в феврале – марте 1898 г. уже возникла прямая угроза войны. 18 сентября 1898 г. британский отряд подошел к Фашоде, где французы отказались спустить флаг и оставить свои позиции. Противостояние, грозившее вот-вот перерасти в открытую войну, разрешилось только 3 ноября того же года, когда французское правительство, сознавая неготовность своего флота к немедленной войне с Англией, приказало Маршану отступить.

Поиски союзника против Германии привели Францию к заключению секретного договора с Россией в 1891 г. (и военного соглашения в 1893 г.). Однако, несмотря на союз, Россия не была настроена не только воевать, но и вести против Германии сколько-нибудь долгую дипломатическую борьбу. Конфигурация границ и степень развитости дорожной сети делали войну с целью территориальных приобретений обоюдно невыгодной. При этом военный министр Куропаткин писал в докладе 1900 г., что не Германия, но коалиция стран могла бы стать главным противником России.

Еще с 1880-х гг. немецкие товары при высоком качестве отличилась относительно низкой ценой из-за дешевизны рабочих рук, немецкие торговцы и промышленники охотно предоставляли клиентам льготные и долгосрочные кредиты, кроме того, умели приспособиться к покупателю, внимательно изучали все особенности рынка. Германия располагала целой армией коммивояжеров, доставлявших товары в самые глухие уголки не только Европы, но Южной и Центральной Америки, Африки и Азии, заметно лучше других стран обслуживая сбыт. Однако немецкие попытки 1898 г. участвовать в разделе Филиппин и 1902 г. – получить военно-морскую базу в Венесуэле (опираясь на поселения немецких эмигрантов) вызвали резкое противодействие уже США, вплоть до непосредственной угрозы войны. Германии, крайне зависимой от поставок сырья, пришлось удовлетвориться «калийными», «сахарными» и «мясными» войнами, причем в победителях всегда оставался Вашингтон.

Видя союз Франции, угрожающей владениям Британской империи на море, и России, грозившей им на суше, Англия не раз пыталась заручиться поддержкой Германии. В июле – августе 1895 г. будущий премьер-министр Солсбери, находясь в оппозиции, предлагал ведущим европейским странам раздел Турции, которая находилась в глубоком кризисе. Но практически все государства опасались, что реализация такого предложения вызовет полный крах имевшихся союзов и общую войну с Британией в роли арбитра. Германия также подозревала, что такой раздел уменьшит потребность Британии в Тройственном союзе и больше усилит Россию, чем Германию.

В 1898 г. одновременно с очередным ухудшением англо-французских и англо-русских отношений уже министр колоний Джозеф Чемберлен снова предложил союз Германской империи на почве раздела колониальных владений Португалии, а в 1899 г. – уступки в Самоа и Марокко. Уже после окончания Первой мировой немецкие политики сожалели об упущенной тогда возможности, считая, что ничего хуже ситуации 1918–1919 гг. с Германией произойти не могло. Но в 1898–1899 гг. союз с Британией означал неминуемое превращение Германии в «английского солдата на континенте», а война с Францией и Россией становилась вопросом времени. Поэтому император Вильгельм и канцлер Бюлов в конце концов отвергли и это предложение. Возможно, они полагали, что будущее Германии и так блестяще, а Британия никогда не сможет пойти на компромисс с Францией и Россией, будучи и дальше заинтересована в союзе именно с Германией, предлагая еще более выгодные условия. Также было отвергнуто и предложение 1900 г. о совместной политике в Китае против усиливающейся там России.

27 декабря 1899 г. между немецким концерном Сименса и турецким правительством была заключена концессия на постройку Багдадской железной дороги. Прямая железная дорога к Константинополю и Багдаду вместе с ответвлениями фактически делала немцев хозяевами всех азиатских владений Турции, грозила «жемчужине Британской империи» – Индии, одновременно угрожая Египту и Суэцу, причем на суше, там, где Британия заметно уступала Германии.

Но тем временем на юге Африки шла трудная вторая Англо-бурская война, первоначальные успехи буров вызывали бурное одобрение в Европе. Учитывая натянутые отношения с Францией и Россией, идти на обострение еще и с Германией было преждевременно. В конечном итоге Британская империя смогла победить буров и оказалась перед выбором, кто из ее конкурентов теперь сможет стать наиболее выгодным союзником против других. Германия, активно строящая сначала торговый, а потом и военный флот, виделась все более и более опасным соперником. Ирония судьбы – Германия тогда даже и не мечтала о полной победе над Англией. Германия желала создания самостоятельной колониальной империи. Такая империя давала, прежде всего собственные источники сырья и продовольствия (составлявшие 4/5 импорта), с которыми Америка, английские колонии и Россия уже не смогли бы «единым росчерком пера» задушить целые отрасли германской промышленности. Менее важными, но все же существенными были бы рынки сбыта, сравнимые по покупательной способности с английскими или французскими колониями, причем монопольные. И, в-третьих, Германия получала бы военные опорные пункты для дальнейшей экспансии. Военный флот, который должен был выполнять сугубо политическую роль, делая войну Англии с Германией слишком затратной ввиду больших жертв, наоборот, стимулировал все большую гонку морских вооружений. Даже в послевоенных мемуарах кайзер Вильгельм одновременно отстаивал оборонительный характер германского флота и мечтал о сокрушении им флота британского.

После Фашоды Франция, осознавая свою слабость на море против английского флота, уже не хотела бросать новый вызов Англии, куда более важным врагом была Германия. В 1901 г. умерла королева Виктория, а лорд Солсбери ушел в отставку, что открыло дорогу сближению. Уже в 1902 г. были сделаны первые шаги, в середине 1903 г. король Эдуард VII посетил Париж, а президент Эмиль Лубэ – Лондон. Наконец, 8 апреля 1904 г. была заключена Антанта («сердечное согласие», впервые появившееся в начале 1840-х гг.). Франция отказывалась от прав на Египет (и так уже прочно английский), на рыбную ловлю у Ньюфаундленда, взамен получая свободу рук в Марокко и на Мадагаскаре, новые земли в Сенегале, Нигерии и Сиаме (будущем Таиланде).

Еще сильнее расстановка сил в Европе изменилась после Русско-японской войны. Как ни трудно поверить теперь, но эта война не была неизбежна. Россия и Япония были естественными союзниками на Дальнем Востоке. Стремительно модернизирующаяся Япония в 1895 г. разгромила Китай, тоже модернизирующийся, особенно в области вооружений, но менее успешно. Японцы приобрели поистине бесценный опыт современной морской и сухопутной войны, но воспользоваться плодами победы в полной мере им не дали – Германия получила Циндао, а Россия – Порт-Артур. В 1900 г. сборный пятнадцатитысячный отряд, от сипаев до американцев, разгромил восставших китайцев, прошел от побережья к Пекину, штурмовал и сжег город. Тогда русские и японцы сражались бок о бок, заслужив обоюдное уважение. Как полагали некоторые современники, именно в Китае будет суждено начаться большой войне, но эти прогнозы не оправдались – его громадную территорию все заинтересованные страны делили совместно, почти «с чувством глубокого удовлетворения».

В середине ноября 1901 г. японский маркиз Ито Хиробуми предложил России союз. Япония признавала права России на Ляодунский (Квантунский) полуостров с Порт-Артуром и Дальним, а Россия – права Японии на Корею, выводя войска из Маньчжурии. Ито был принят холодно и уехал из Петербурга ни с чем. Почему? Успех строительства Транссиба и Китайско-Восточной железной дороги окрылял как политические, так и финансовые круги России, появлялись мечты о «Желтороссии» и проникновении в Корею. Витте протестовал против таких авантюр (с его точки зрения), хотя сам и настоял ранее на поддержке Россией «принципа целости Китайской империи», благодаря чему Япония лишилась Ляодунского полуострова, а также всемерно, вплоть до взяток высшим китайским чиновникам, способствовал сооружению железной дороги именно на китайской территории.

Не найдя поддержки в России, Ито нашел ее в Англии, заключив 30 января 1902 г. союзный договор. С таким грозным (как в военном, так и в финансовом отношении) союзником противоречия с Россией для Японии проще было разрешить войной. Хотя война и оказалась неожиданно тяжелой, Япония благодаря боевому опыту, более продуманному стратегическому плану, лучшим коммуникациям и прочному тылу смогла ее выиграть, несмотря на большие потери и срыв части операций. Только потери российского флота составили более 1/4 млрд рублей, а общие расходы на проигранную войну составили от 2, по первым оценкам, до 4–5 млрд рублей, по оценке Шацилло. При этом армию и флот, по сути, еще и требовалось создавать заново, тогда как даже учения 1906–1907 гг. срывались из-за дефицита бюджета. Революцию удалось на время загнать вглубь, но теперь и враги, и союзники России учитывали ее слабость в большой войне. Именно поражение в Русско-японской войне и последующая революция привели к образованию группы «младотурков» – влиятельных или перспективных военных (Гурко, Алексеев, Деникин, Головин, на флоте – Колчак) и политиков (Гучков и Звегинцев, члены Госдумы), фактически формирующих параллельное правительство и готовых при следующем же серьезном кризисе взять власть. Прозвище «младотурки» тогда имело особый оттенок, т. к. в 1908 г. именно молодые офицеры с европейским образованием свергли турецкого султана Абдул-Хамида II – напрашивались явные параллели с революцией 1905 г. в России и Николаем II.

В этой обстановке Россия выбрала получение кредитов от Франции в обмен на более тесный союз, прежде всего – поддержку на Альхесирасской конференции против Германии. В 1906 г. Россия получает от Франции заем более 800 млн рублей золотом. Кайзер Вильгельм, используя династические связи с царем Николаем, также попытался привлечь Россию на свою сторону через договор 1905 г. в Бьерке. Но французы предлагали больше денег, чем немцы, и договор, «не прожив и дня, прекратил существование».

Британия, напротив, добилась в отношениях с Россией крупного прорыва. В обмен на отказ России от притязаний на Афганистан и посылок «научных» экспедиций (возглавляемых офицерами Генерального штаба) в Тибет Британия предлагала раздел Ирана, причем лучшая, северная часть отходила России. На фоне недавнего проигрыша Японии подписание 31 августа 1907 г. англо-русских конвенций казалось невероятным успехом русской дипломатии – не пролив ни капли крови, Россия получала едва ли не больше, чем могла претендовать по итогам победоносной войны. Хотя, по словам Снесарева, Британия жертвовала не так много, как может показаться на первый взгляд.

Таким образом, Британская империя в ближней перспективе пошла на серьезнейшие уступки давним конкурентам, но в дальней перспективе выигрывала гораздо большее – стратегическую победу в назревающем конфликте.

Насколько грамотной оказалась английская дипломатия, настолько импульсивной и непродуманной была дипломатия немецкая. Союзниками Германия выступали только Австро-Венгрия, опасавшаяся России и желавшая Балкан, и не слишком надежная Италия, опасавшаяся Франции, но и Австро-Венгрии тоже. Неоднократные попытки разрушения Антанты, напротив, только усиливали ее.

В 1905 г. Германия претендовала на свою долю в формально независимом Марокко, кайзер Вильгельм выступил с речью в Танжере. Франция, неготовая к войне, лишенная помощи так же неготовой Англии и терпящей поражения России, уступила требованию решить вопрос о Марокко на международной конференции. Но на вышеупомянутой Альхесирасской конференции Германия неожиданно оказалась в почти полной изоляции, упустив шанс полюбовного соглашения с Францией.

В 1908 г. Германия помогла Австро-Венгрии аннексировать Боснию и Герцеговину – России пришлось уступить немецкому ультиматуму, но это только приблизило ее к Франции и Англии, а Австро-Венгрия начала проводить все более смелую политику, вынуждая Германию снова и снова поддерживать союзника. При этом немцы, видя, что Англия не поддержала дипломатических усилий России, полагали, что и в случае войны между Германией и Россией Британия не вмешается.

1 июля 1911 г. происходит «прыжок Пантеры» – немецкая канонерская лодка «Пантера» прибыла в марокканскую гавань Агадир «для защиты жизни и имущества немецких подданных», на деле – для компенсации Германии за отказ от части Марокко. И в этот раз надежды Германии не оправдались – премьер Великобритании Ллойд Джордж публично объявил, что «если Германия желает воевать, то она найдет Великобританию на противной стороне». Под угрозой немедленной войны Германии пришлось отступить.

Все сильнее и сильнее в обеих складывающихся группировках звучала мысль, что время работает на противника.

Тем временем на Ближнем Востоке Турция после младотурецкой революции все заметнее теряла былую мощь. В 1911 г. Италия решилась на посылку экспедиционного корпуса в принадлежащую Турции Триполитанию – современную Ливию, где с конца XIX века селились итальянцы. Англия и Франция согласились не противодействовать, а Германия и Австрия не могли защитить Турцию, теряя членство Италии в Тройственном союзе. Поэтому Италия легко захватывает Триполитанию и острова Донеканез в Эгейском море.

В следующем году началась балканская война – Черногория, Сербия, Болгария и Греция, ободренные успехами Италии, неожиданно быстро (хотя их армии были вооружены и обучены по передовым образцам) заняли Македонию и подошли к Константинополю. В тот момент крупные европейские державы по разным причинам считали невыгодным воевать. К тому же Австрию беспокоило усиление Сербии, Россию – усиление Болгарии (выигрывавшей от усиления Германии на востоке и не имевшей претензий к Австро-Венгрии), а Францию – развал Турции, где почти ²/₃ иностранных капиталов принадлежало французам. Англия хотела бы ослабления германских позиций, но без вмешательства в войну. В результате условия мирного соглашения не удовлетворили Болгарию. Но, напав на Сербию, она неожиданно для себя получила коалицию, где против Болгарии выступили также Румыния, Турция и Греция. Уже через месяц открылась мирная конференция, а 10 августа 1913 г. был подписан Бухарестский мир. До начала мировой войны оставалось меньше года.

Тем временем ослабление Турции серьезно обеспокоило Германию, и 30 июня в Стамбул был направлен новый глава военной миссии Отто Лиман фон Сандерс, фактически став командующим турецкой армией. Это привело к окончательному размежеванию позиций России и Германии.

Сараево

Выстрелы 28 июня 1914 г. в Сараеве, смертельно ранившие Франца Фердинанда и его супругу, стали всего лишь удобным предлогом. По замечанию Анники Бомбауэр, с военной точки зрения убийство Франца Фердинанда и последующий кризис не могли случиться в лучшее время. 29 мая 1914 г. Хауз в письме президенту США, характеризовал положение в Европе как «исключительное. Это милитаризм, дошедший до полного безумия». Он указывал, что до ужасного катаклизма остается несколько дней.

Австро-Венгрия почти месяц выжидала с предъявлением ультиматума Сербии, чтобы успокоить Европу. Примечательно, что Сербия неявно поддержала убийц – группа высокопоставленных чиновников и офицеров знала о заговоре, предоставила оружие и проход через границу, в то же время сербский посол в Вене Иован Иованович неофициально намекнул, что эрцгерцогу может грозить опасность во время маневров. По воспоминаниям начальника австрийской контрразведки Максимилиана Ронге, Австрия также использовала боевиков в своих интересах. Время вручения ультиматума было выбрано с учетом ухода из Кронштадта французской эскадры. Таким образом, Россия – покровительница Сербии оставалась бы без немедленной поддержки Франции.

Уже 24 июля британское адмиралтейство, учитывая осложнившуюся международную обстановку, послало приказ флоту, собранному для смотра в Портленде, не рассредоточиваться. Так началась борьба на море. По мнению Лиддел Гарта, «если смотр явился счастливым предлогом, то использование смотра явилось одним из наиболее решительных и здравых решений, принятых во время войны». Не нося провокационного характера мобилизации, это решение автоматически дало Британии возможность установить контроль над морем. Еще раньше, 14 июля, за две недели до объявления Австрией войны Сербии, была закончена и утверждена «Военная книга», поэтапно излагавшая процессы перехода к войне применительно к разным сторонам общественной жизни. Между Россией и Британской империей не было общеполитических и военных соглашений, однако еще в сентябре 1912 г. во время визита министра иностранных дел Сазонова в Лондон Грей, его английский коллега, заверил, что Германии не удастся добиться от Англии обязательства соблюдать нейтралитет.

Россия, несмотря на объявление Австро-Венгрией войны Сербии (28 июля), вплоть до 30 июля колебалась, объявлять ли частную мобилизацию, только против Австро-Венгрии, или всеобщую, могущую спровоцировать Германию. Частная мобилизация не была предусмотрена планами, и в случае, если за ней последовала бы всеобщая, весь график перевозок был бы нарушен. Наконец 30 июля Николай II дал себя уговорить Сазонову, утверждавшему, что «война давно уже решена в Вене и что в Берлине, откуда можно было ожидать слова вразумления, его произнести не хотят, требуя от нас капитуляции перед Центральными державами, которую Россия никогда не простила бы государю и которая покрыла бы срамом доброе имя русского народа». Передав начальнику Генерального штаба Янушкевичу разрешение на мобилизацию, Сазонов добавил, что «теперь вы можете сломать телефон», т. е. события стали необратимыми. Наиболее быстро отреагировал опять-таки флот, начавший постановку мин против внезапного нападения (урок Русско-японской войны) в 6.50 утра 31 июля, за 12 часов до объявления войны.

29 июля в Германию поступили новости о военных приготовлениях в Бельгии, особенно вокруг ключевого, как мы увидим позднее, Льежа. Дальше откладывать было нельзя. Состояние военной угрозы было объявлено в 13.45 31 июля. В полночь 31 июля немецкий посол граф Пурталес вручил Сазонову ультиматум, требовавший отмены мобилизации в России и дававший на ответ всего 12 часов. 1 августа в 19 часов, через 6 часов после истечения ультиматума, Пурталес после троекратного отказа Сазонова дать декларацию о прекращении «враждебных приготовлений» против Австрии и Германии вручил ноту с объявлением войны.

Любопытны ошибки Германии в дипломатическом развитии конфликта. Первая – предоставление свободы действий Австро-Венгрии, поставившей Германию перед фактом. Вторая – поддержка ультиматума при утверждениях о незнании его содержания (полного текста в Германии действительно не видели). В результате, по мнению Сиднея Фея, Германию заподозрили в нечестной игре. К тому же, пока австрийцы выжидали, чтобы опубликовать сербский ответ на ультиматум со своими комментариями, сербы, напротив, быстро опубликовали сначала краткое изложение ответа, а затем и сам ответ, что произвело выгодное впечатление.

3 августа Германия объявляет войну Франции и Бельгии. Война против Бельгии позволила Великобритании 4 августа официально объявить войну Германии. И только 6 августа Австро-Венгрия объявляет войну России, а Сербия – Германии. Таким образом, ни гибель Фердинанда, ни русская мобилизация не были единственными причинами войны.

Многие страны еще выжидали, месяцы, а то и годы. Так, Турция долго колебалась между сторонами, но Россия и Великобритания не давали четкого ответа о будущем Турции после войны, Великобритания к тому же реквизировала построенные у себя турецкие дредноуты «Султан Осман» и «Решадие». Турецкие политики подозревали, что в случае победы Антанты Турция будет банально поделена, тогда как немцы предлагали хоть какой-то выход, вдобавок и новейшие крейсера «Гебен» и «Бреслау», позволявшие не бояться русского флота на Черном море. Италии победа Антанты позволяла приобрести территории за счет Австро-Венгрии, причем высадка итальянских войск в Албании состоялась еще до официального объявления войны. Болгария вступила в войну под впечатлением успехов немецких войск в 1915 г., а Румыния – после наступления русских войск в 1916 г. США, имея оборонительные планы 1913 г. (против нападения Германии в Атлантике и Японии – в Тихом океане), долго поддерживали выгодный нейтралитет и вплоть до мая 1915 г. играли роль «честного маклера». Однако попытки представить Германию мирной в глазах жителей США не удались. Посредническая миссия Хауза в Берлине проваливается, а 7 мая 1915 г. немецкая подводная лодка топит «Лузитанию» с гражданами США на борту. Тогда разрыва удалось избежать за счет уступок со стороны немцев, но именно летом 1915 г. в США было принято окончательное решение выступить в поддержку Антанты. Хауз писал 9 и 11 мая: «Я полагаю, что необходимо потребовать от Германии обещания, что этого больше не случится. Если она этого обещания не даст, я поставил бы ее в известность, что наше правительство предпримет все меры, необходимые для обеспечения безопасности американских граждан… Мы больше не можем оставаться сторонними наблюдателями». К 1916 г. слишком много средств было вложено в Англию, чтобы США могли позволить себе крах Антанты. Перехваченная в январе 1917 г. депеша немецкого министра иностранных дел Циммермана (где излагался план предложения Мексике союза против США) стала всего лишь очередным удобным поводом для объявления войны.

Мы видим, что, промахнись Принцип, не начни Россия мобилизацию, мировая война все равно могла бы произойти как в 1914 г., так и за 5, 10 и даже 15 лет до него. Или, наоборот, позднее. Причин, из-за чего воевать, было достаточно (как тогда думали) для любой страны. Чем и как собирались воевать, мы узнаем в следующей главе.

Война на бумаге

– Приготовиться! – скомандовал авиатор. Худое лицо помощника застыло в мрачной решимости; обеими руками он вынул большую атомную бомбу из ее гнезда и поставил на край ящика. Это был черный шар в два фута в диаметре.

Герберт Уэллс. Освобожденный мир

При умелом руководстве потери в сражениях в будущем будут значительно меньше, чем в прошлом, в результате сами сражения будут продолжаться дольше, и побеждать будет, скорее, самый стойкий, а не самый боевой.

Артур Конан Дойл, Англо-бурская война

(1899–1902)

«У нас “Максимов” много…»

«Всем известно», что немецкий император обещал своим войскам возвращение «еще до того, как с деревьев опадут листья», но почему он был так уверен?

К концу XIX века военные теоретики, гражданские ученые и даже фантасты не раз пытались представить, как может выглядеть будущая война. На помощь приходила как чистая фантазия, так и опыт Крымской, Франко-прусской и более мелких войн, особенно колониальных.

Так, англичане начали использовать защитную окраску формы для отдельных частей пехоты еще с начала XIX века, например, 95-го и 60-го стрелковых полков (известных читателям книжной серии Бернарда Корнуэлла о стрелке Шарпе, а также зрителям одноименного телесериала). С середины XIX века британская армия в Индии для уменьшения потерь начала использовать цвет пыли – хаки, получивший официальное признание в абиссинской кампании 1867–1868 гг, а широкое распространение – в Англо-бурскую войну 1899–1902 гг. Любопытно, что в начале второй войны недостатком хаки считали невозможность отличить солдат разных частей друг от друга, что делало невозможным сохранение строя.

Размывающий силуэт «костюма Гилли» из множества полосок, популярный среди современных снайперов, был охотничьим нарядом XIX века и впервые использовался на поле боя шотландскими разведчиками (Ловатскими скаутами, Lovat Scouts, по имени Симона Джорджа Фрейзера, лорда Ловата/Лоуэвета) во вторую Англо-бурскую войну. В Первую мировую такие скауты ценились как стрелки, но в первую очередь – как высококвалифицированные наблюдатели, поэтому зачастую им даже запрещалось стрелять, чтобы не демаскировать себя.

Картечницы или митральезы, ближайшие предшественники пулеметов, проявили себя в Гражданской войне США, затем во Франко-прусской, но часто отказывали, их огонь было трудно регулировать. В результате в бою картечницы чаще применялись для удержания не слишком сильного противника на почтительном расстоянии – в Русско-турецкой войне и колониальных стычках. Именно недостатки картечниц во многом определили предубеждение против первых пулеметов.

Г.А. Леер считал Франко-прусскую войну скоротечной – судьба кампании была решена в первый месяц, и еще пять шло «систематическое доколачивание уже разбитой Франции» – крепостная война Парижа и Меца. Пруссаки теряли теряли от ¹/₂ до ³/₄ состава за одну атаку. Обе стороны перешли от стрельбы залпами и сомкнутых рядов к рассыпному строю стрелковых цепей, последнее чрезвычайно затрудняло управление. Тогда же при осаде Бельфора крепостная артиллерия перемещалась с места на место, укрывалась и маскировалась в блиндажах, телеграф и велосипеды системы «Мишо» облегчали обороняющимся французам связь. Отмечались случаи подрыва мостов и порчи железных дорог. Было зарегистрировано 37 успешных переливаний крови и 19 безуспешных. Уже к зиме 1875 г. побежденные французы перевооружили полевую артиллерию и в этом же году увеличили армию введением четвертых батальонов в пехотных полках.

В Русско-турецкой войне турки применяли скорострельные магазинные винтовки уменьшенного калибра, например, карабин Винчестера 1866 г. Однако русские военные пришли к выводу, что, несмотря на скорострельность, по настильности и силе удара пули он вряд ли сможет соперничать с кавалерийским карабином Бердана, более легким. По весу патрона и возможности стрельбы с коня он более сопоставим с револьвером Смит-Вессона и не выдерживал усиления патрона, необходимого (по мнению военных) для оружия пехоты. Тем временем, по данным Бориса Михайлова, турки использовали и вариант с длинным стволом, магазином на 17 патронов и, возможно, водяным охлаждением – фактически прообраз пулемета. «Не уничтожив или по крайней мере не обессилив неприятельского огня, рискованно атаковать стойкого противника». Шрапнель и гранаты оказались малодейственными против пехоты в укреплениях. Русские войска осознали необходимость гаубиц, разрушающих укрепления навесной стрельбой, и приняли на вооружение 152-мм полевую мортиру Энгельгардта, хотя первые уроки губительности навесного огня мортир и гаубиц были получены еще при осаде Севастополя в Крымскую войну. Тем не менее позднее полевые мортиры критиковались за малую дальность (3 км), точность и боекомплект (90 снарядов на орудие). Как русские, так и турки удачно использовали маскировку. По итогам Франко-прусской и Русско-турецкой войн в атаке на пересеченной местности опасались перемешивания различных частей, что крайне затрудняло управление ими.

Уже в 1880 г. в «Записках о военных сообщениях» описывались способы порчи железных дорог и переправа на… самолетах, как тогда называли суда, привязанные к канату и силой течения движущиеся по дуге от одного берега к другому.

Пулеметы Максима, разработанные в 1883 г., по данным Федосеева, были впервые применены в ноябре 1894 г. отрядами британского авантюриста Сесила Родса против повстанцев Матабеле в Трансваале. В 1895 г. англичане использовали пулеметы при обороне форта Читрал. В 1898 г. «максимы» использовались опять-таки англичанами в Судане и Гонконге, а пулеметы «Кольт» – американцами на Кубе. Первоначально в британских войсках пулеметы распределялись по два на полк, но в феврале 1898 г. была создана первая батарея из 6 пулеметов на повозках, запряженных тремя мулами каждая. На каждой повозке помещались пулемет и 5000 патронов, еще 20 000 патронов везлись на мулах и верблюдах за батареей. Дальность наиболее эффективного огня пехоты почти утроилась, достигая 800—1500 м, тогда как еще во Франко-прусскую она составляла 300–400 м.

Еще в первую Англо-бурскую войну 1880–1881 гг., как отмечал Конан Дойл, англичане могли сделать по результатам перестрелок с бурами вывод, что «солдата делает стрельба, а не строевая подготовка». Однако британские военные власти продолжали выделять для стрельб только 300 патронов в год и поощрять стрельбу залпами, не дающую солдатам конкретной цели. Кроме того, колониальные войны со слабым противником, как это было у англичан в Судане и французов в Алжире, зачастую избаловывали войска, привыкающие к плотному строю, стрельбе залпами и близкому размещению артиллерии.

Как пишет В.Г. Федоров, с 1863 г. появлялись проекты автоматических ружей, увенчавшиеся в 1882 г. созданием автоматического карабина Винчестера, первоначально использовавшегося как охотничье оружие. Еще через два года Крнка предложит способ переделки винтовки Верндля в автоматическую, а Максим – проект автоматического ружья, но на вооружение ни один образец принят не будет.

В 1897 г. появилась французская 75-мм полевая пушка, лучшая в своем классе.

В том же году во французском «Техническом обозрении» писалось: «Автомобиль можно будет применять для подвоза войск к полю боя, но для перевозки орудий ничто не сможет заменить лошадь, ибо эти орудия должны перевозиться по разнообразной местности». Но тот же автор отмечал, что «недавно было предложено создать отряды бойцов, которые использовали бы автомобиль таким же образом, как эскадроны конницы используют лошадь. Можно предполагать, что батальон автомобилистов должен иметь 1000 человек на 250 машинах».

В марте 1909-го и октябре 1910-го огнеметные аппараты Рихарда Фидлера испытывались на полигонах, но были отвергнуты – по причине излишнего веса либо невозможности прекращения работы в случае смерти оператора.

Дальность стрельбы из винтовки Маузера модели 98 могла достигать 2 км. В 1900 г. принимается на вооружение и проходит боевое крещение в Китае русская 76-мм пушка.

Война Италии в Абиссинии, японо-китайская, испано-американская войны и подавление восстания «боксеров» – ихэтуаней в Китае также дали опыт морских десантов и продвижения их в глубь страны. Естественно, прогресс оружия и все новые войны вызывали размышления о будущем.

«Будущая война»

В 1887 г. Фридрих Энгельс писал во введении к брошюре Боркхейма «На память ура-патриотам»: «И, наконец, для Пруссии – Германии невозможна уже теперь никакая иная война, кроме всемирной войны. И это была бы всемирная война невиданного раньше размера, невиданной силы. От восьми до десяти миллионов солдат будут душить друг друга и объедать при этом всю Европу до такой степени дочиста, как никогда еще не объедали тучи саранчи. Опустошение, причиненное Тридцатилетней войной, – сжатое на протяжении трех-четырех лет и распространенное на весь континент, голод, эпидемии, всеобщее одичание как войск, так и народных масс, вызванное острой нуждой, безнадежная путаница нашего искусственного механизма в торговле, промышленности и кредите; все это кончается всеобщим банкротством; крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, – крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны; абсолютная невозможность предусмотреть, как это все кончится и кто выйдет победителем из борьбы; только один результат абсолютно несомненен: всеобщее истощение и создание условий для окончательной победы рабочего класса.

Такова перспектива, если доведенная до крайности система взаимной конкуренции в военных вооружениях принесет, наконец, свои неизбежные плоды. Вот куда, господа короли и государственные мужи, привела ваша мудрость старую Европу».

В 1889 г. вышел роман «Долой оружие!» Берты фон Зутнер (Sutner), принесший ей мировую славу как активистки пацифистского движения. В романе описывалась судьба графини, теряющей родных в войнах Австрии с Францией, Италией (1859), Пруссией (1866) и снова Францией (1870) – не только на поле боя, но и вследствие шпиономании и болезней. Герои романа надеялись на приход новой эры, способной предотвратить войны.

В 1892 г. профессор Павлов отмечал на основе испытаний и анализа боевого опыта, что в будущих войнах с малокалиберными винтовками ранения будут возможны на больших расстояниях, вероятность попадания – выше, при этом ранения остаются достаточно серьезными. Поэтому необходимо уменьшить цель для неприятеля, особенно при широком применении биноклей, – перемещать стрелков ползком. При уменьшении возможностей эвакуации нужно вводить уже изобретенные индивидуальные перевязочные пакеты.

В 1898 г. под редакцией русского экономиста Ивана Блиоха (Блоха) вышел шеститомный труд «Будущая война в техническом, экономическом и политическом отношениях». Проанализировав все факторы последних войн, Блиох пришел к выводу, что в XX веке еще вероятны колониальные войны и карательные экспедиции, наподобие проводимых Англией, но большая европейская война по ряду причин станет невозможной, пагубной для всех, упоминая «предчувствие, что постепенное возрастание вооружений должно или вызвать войну, которая была бы гибельною для побежденных и для победителей, или же привести народы к страшным замешательствам».

Знаком приближающегося конца войн стало изобретение магазинной винтовки. По мнению Блиоха, изобретение нарезных винтовок и казнозарядных орудий стало рассветом новой эры оружия. Наиболее явным ее признаком стало появление магазинных винтовок, в битве при Омдурмане показавших себя наиболее смертоносным оружием, превосходя даже пулеметы. Если раньше солдат при стрельбе видел и слышал выстрел, замечал немедленный эффект от него, то теперь (после испано-американской войны) солдаты падали убитыми и ранеными от почти невидимых (облако дыма – с расстояния более 300 м) и неслышимых выстрелов, даже не видя стрелков, лежащих за километр и больше. Выстрел винтовки с бездымным порохом трудно было услышать с расстояния уже около 800 м, полевой артиллерии – порядка 1,5–2 км. Современные Блиоху винтовки могли поразить человека на дистанции в 3–4 км, прицельно – с 1–2 км. Если у лука на сто метров попадала в человека 1 стрела из 100, то из винтовки Шасспо – 50 пуль, из новейших – 70 из 100. Если в Русско-турецкую войну (1877–1878 гг.) солдаты могли носить 34 патрона, то с уменьшением калибра до 7,62 мм боезапас возрос до 170. В будущем возможно уменьшение калибров до 5 и даже 3 мм, что позволило бы иметь 380 и 575 патронов, переход к сплавам алюминия и автоматическому оружию, использование оптических прицелов. Повышение скорости оболочечных пуль должно было привести к более высокой смертности, достигавшей 40–50 %, вдвое выше, чем в предыдущих войнах.

Артиллерия конца XIX в. была, по его подсчетам, в 40—116 раз эффективнее артиллерии времен Франко-прусской войны – за счет использования дальномеров, новых взрывчатых веществ, роста дальности стрельбы и увеличения скорострельности. Перспективные панцирные лафеты на конной тяге обеспечивали расчетам защиту не только от шрапнелей, но даже от гранат полевых пушек. Цитируя немецкого генерала Мюллера, Блиох писал, что «при будущих пушках, для избежания полного истребления, люди должны будут, в рассыпном порядке и по возможности незаметно для противника, подползать, кроясь в неровностях почвы и загребаясь в землю, подобно кротам».

По мнению Блиоха, будущая война началась бы перестрелками патрулей, кавалерия представляла бы собой хорошую мишень для снайперов и применялась бы только для стратегической разведки. Артиллерийская дуэль начинается с 6–8 км, обрушивая на вражеские батареи дождь из свинца и стали. Возросшая мощь ружейного огня, действенного уже с 2 км, делает наступление почти невозможным, даже с фланговыми обходами. Выкапывание окопов стало бы обычным приемом. Перед окопами устанавливались бы проволочные сети и мины, а за ними – замаскированные орудия, скорострельные картечницы и пулеметы. Наступающим потребовалось бы превосходство в силах по меньшей мере 8 к 1. Сотня людей в траншее теоретически могли бы вывести из строя 326 людей из атакующих 400, которые пересекали зону огня протяженностью всего лишь в 225 шагов. При трехкратном перевесе наступающих никто из них не добежал бы до дистанции удара в штыки. Война стала бы траншейной войной, сражения продолжались бы днями и даже неделями, и решительная победа стала бы сомнительной. При этом, несмотря на возврат к прошлым формам ведения войны и панцирям, ренессанса устаревшего оружия наподобие штыка не произошло бы.

Армии оказались бы разделенными нейтральной полосой в 1000 шагов, на которой все живое сметалось бы перекрестным огнем, несмотря на любую свирепость атак и расход боеприпасов. На море шло бы неограниченное истребление торговли. Ни одна сторона не могла бы добиться победы, хотя обе объявляли бы о ней. Такая война, по сравнению с которой «Наполеоновские войны будут казаться игрушками», означала самоубийство, вызывая крах экономики и падение правительств.

Например, война между Тройственным союзом и союзом Франции и России потребовала бы армий общей численностью в 10 млн человек. При этом более половины немецких и французских солдат составили бы резервисты, в России и Италии – чуть более трети и четверти соответственно. Трудности управления такой массой необученных людей усугубятся более высокими относительными потерями офицеров. Медики не смогут справиться с громадным количеством раненых и больных и вовремя достичь поля боя. Войска, раздраженные потерями, призванные из рабочих и бедных областей, найдут дома лишь нищету.

Ответом Блиоху и Зутнер прозвучала Гаагская мирная конференция 1899 г., созванная по инициативе Николая II, на которой должны были быть разработаны меры по ограничению вооружений и обеспечению прочного мира. Однако основной вопрос – об ограничении вооруженных сил и бюджетных ассигнований на их развитие – решить не удалось. Военные расходы Англии и Франции к концу века выросли до 63 и 73 % бюджета соответственно.

В 1910 г. вышла «Великая иллюзия» Нормана Энджелла (расширенная версия «Оптической иллюзии Европы», опубликованной годом ранее), изданная в 2 млн экземпляров и переведенная на 25 языков: даже победоносная война не приведет к желаемым результатам, как это случилось после Франко-прусской войны. Захваты бесполезны экономически и общественно: Германия не смогла бы, захватив Австралию или Канаду, превратить их в немецкие колонии – уничтожить язык, литературу, законы, традиции. Идеи пересекают границы, и ни одна современная автору страна не является полностью католической или протестантской, либеральной или автократией, аристократической или демократической.

А что же предполагали военные теоретики?

По расчетам А.П. Скугаревского в 1888 г., атакующий полк вступал в сферу действия огня за 1,5 версты от противника и должен был при традиционной тактике пройти без изменения строя порядка версты – не менее 15 минут, а то 20–30, считая остановки для стрельбы. При стрельбе 800 обороняющихся (со скоростью 2 выстрела в минуту) до сближения на 800 шагов к неприятелю полк терял бы за 20 минут 600–700 человек, или до 20 % состава. При этом у обороняющихся будут выведены из строя всего 60 человек. На дистанции удара в штыки – 200–300 шагов, 100 обороняющихся выпускали бы 8 выстрелов в минуту с 20–25 % попаданий. За 1,5–2 минуты (или 2–3, по Лееру), пока 400 атакующих будут идти в штыки, более 3/4 их будут перебиты, а «остаток не дойдет». Проблема наиболее трудно преодолеваемых «роковых ста шагов» осознавалась уже тогда. Выкладки подтверждались примерами Русско-турецкой, когда отряды добровольцев теряли на этой дистанции 70 человек из 100, но не могли добежать до противника.

Прусский генерал-фельдмаршал фон Мольтке в 1890 г. писал: «Когда разразится война, висящая над нашей головой, как дамоклов меч, уже более 10 лет, продолжительности ее и исхода нельзя будет предвидеть. Величайшие державы Европы вступят в борьбу, вооруженные, как никогда. Ни одна из них не сможет одним-двумя походами быть настолько низверженной, чтобы признать себя побежденной, быть вынужденной подписать мир на тяжелых условиях и не быть в состоянии воскреснуть хотя бы через год, чтобы снова начать борьбу. Война эта может быть семилетней, может быть и тридцатилетней».

Начальник французского Генерального штаба Жоффр, отвечая в 1912 г. на вопросы министров, заявил, что, если Франция выиграет первую битву, борьба Германии примет национальный характер и наоборот. В любом случае в войну будут втянуты другие страны и в результате война станет «бесконечной».

И Мольтке-младший, возглавляя, соответственно, Генеральный штаб Германии с 1906 г., учитывал в своих планах вероятность войны на истощение, неоднократно предупреждая кайзера, но, как показала практика, недостаточно.

Лорд Китченер при назначении его британским военным министром предсказал, что война продлится как минимум 3 года, а то и 7 лет. «Такая нация, как Германия, взявшись за это дело, бросит его лишь тогда, когда будет разбита наголову. А это потребует очень много времени. И ни одна живая душа не скажет, сколько именно».

Идеи о мобилизации промышленности в грядущей «народной войне» высказывались в феврале 1912 в австрийском Генеральном штабе Блазиусом Шемуа (Blasius Schemua). Русский генерал Михневич в 1911-м даже видел для России выгоды в затяжной войне. Свечин в 1913-м писал, что армии должны планировать быструю победу, но готовиться к затяжной войне.

Тем не менее, кроме Китченера, настаивавшего с первых дней своего пребывания на посту военного министра на подготовке многомиллионной армии для войны, которая будет длиться годами, никто всерьез не составлял планов, рассчитанных более чем на 3–4 месяца.

XX век начинается

Англо-бурская и Русско-японская войны показали мощь магазинных винтовок (по ущербу для противника в разы превосходивших артиллерию) и пулеметов не только против «дикарей», но и против регулярных армий. В сражениях при Штормберге, Магерсфонтейне и Коленсо потери англичан в разы превосходили бурские, несмотря на нехватку у буров артиллерии (в т. ч. и благодаря крайне низкой точности английских винтовок у ряда фабрик). Бурские оборонительные позиции было трудно различить на фоне местности. Громоздкие пулеметы ранних конструкций, уязвимые для ответного огня, были облегчены, густые колонны успешно обстреливались даже с расстояния более 2 км (под Вафангоу – 2300 м). Армии снова закапывались в траншеи и осаждали города, как в Крымскую войну. Появились первые минометы, автоматические пушки – «пом-помы» Максима-Норденфельда и Виккерса-Максима, широко применялись колючая проволока, в т. ч. электризуемая, доты, оживился интерес к индивидуальной бронезащите (опыты с передвижными щитами также были в испано-американскую войну), ручным и винтовочным гранатам. Использовались разведывательные аэростаты (Наталь и Порт-Артур, ранее применение армией США аэростатов на Кубе в битве при Сан-Хуане дало ориентир испанской артиллерии).

Прошли испытание первые укрепленные позиции из нескольких линий укреплений, а также способы их штурма, поле боя стремительно увеличилось и «обезлюдело». Под землей саперы копали галереи и закладывали фугасы с электроподрывом, образующиеся воронки становились основой для новых атак. Японские укрепления поливались керосином из пожарных труб, а затем поджигались запалами. По данным М.В. Винниченко, а также воспоминаниям фон Шварца, японские и русские саперы пытались выкурить друг друга обычными и ядовитыми дымами, сжигая солому и соединения мышьяка. Но эти газы застаивались в бетонных и подземных сооружениях, поражая обе стороны. Поэтому после войны Франция, Германия и Британия приступили к экспериментам со слезоточивыми газами, что не считалось бы нарушением Гаагской конвенции.

Любопытно, что буры перед войной заказали у фирмы «Сименс» «беспроводной телеграф», но оборудование из-за раннего объявления войны не успело прийти вовремя и было конфисковано англичанами. У самих англичан радио было установлено летом 1899 г. на три судна, максимальная дальность связи составила порядка 137 км.

Как писал Конан Дойл по итогам второй Англо-бурской войны, «нужно найти другие варианты наступления или совсем отказаться от атак, потому что бездымный порох, скорострельные орудия и современные винтовки предоставляют все преимущества обороне!». Генерал-майор Китченер также писал, что огневая мощь «не может быть преувеличена, и в будущем пулемет в тактическом понимании определяет всю проблему атаки».

«Бурская» система наступления рекомендовала перебежки отделениями и даже отдельными людьми, причем на небольшие расстояния – не более 20–40 м. Кавалерия все чаще становилась ездящей пехотой. Хотя широко рекламируемая конная атака Джона Френча, будущего генерала и маршала, в феврале 1900 имела успех благодаря тучам пыли и отсутствию в этом месте у буров пулеметов и колючей проволоки. Кроме того, кавалерия показала себя полезной в параллельном преследовании. А сама пехота демонстрировала ближний стрелковый бой – на дистанции до нескольких метров, хотя японцы делали основой ночных атак удар в штыки с недопустимостью огневого боя.

После Русско-японской войны японские теоретики вернулись к старой системе быстрого наступления без остановок, сокращающего потери, и даже сгущения цепей при входе в зону действительного огня, чтобы атакующий мог расчищать себе дорогу «жесточайшим огнем» из возможно большего числа ружей. Похожие выводы сделали и немцы: «Русско-японская война устранила возникшую после войны с бурами неуверенность в тактических взглядах, главным образом, поборола сомнение в возможности проведения пехотной атаки. Она освободила от переоценки форм и от привычки придавать слишком большое значение силе огня обороняющегося. Вести войну – значит наступать; наступление – это движение огня вперед. Атака и оборона равноценны. Кто хочет победить, а не только защищаться от нападения противника, тот должен и атаковать». Как отмечал английский бригадный генерал Киггелл (Kiggell), победа теперь (после казусов бурской войны и на опыте японских побед в Маньчжурии) достигается штыком или страхом штыка. Но сами японцы старались атаковать в штыки только в конце аккуратного сближения, до того передвигаясь мелкими группами от укрытия к укрытию. Любопытно, что в японской армии частота ранений холодным оружием составила 3 %.

Уже тогда появилась необходимость отказа от старых концепций, что за пехоту всю необходимую работу сделает артиллерия, и разработки новых – взаимодействия артиллерии с пехотой и даже сопровождения ее. По мнению немецкого офицера Фрейтага фон Лорингофена, «англичане возложили все свои надежды на пушки, что и было главной причиной их поражений». Больше того, некоторые военные теоретики приходили к выводу о ничтожном значении артиллерийской подготовки и самостоятельных боевых задач артиллерии, что еще не раз скажется впоследствии. Другие, напротив, утверждали, что даже слабо укрепленный пункт, но снабженный скорострельными пушками и пулеметами и защищаемый отличным гарнизоном, может противостоять атаке, проводимой без артиллерийской подготовки. Тем не менее тяжелая артиллерия, вплоть до 155-мм орудий Шнейдер-Крезо и 28-см мортир, выдвигалась не только для штурма крепостей, но и на поля сражений. Японцы продемонстрировали первый оперативный артиллерийский резерв Главного командования – две артбригады и отдельный гаубичный полк, хотя эффект его применения зачастую смазывался тактическими ошибками. Под Мукденом японская артиллерия впервые «замкнула кольцо» окружения, когда пехота еще не подошла. Даже для крепости, как в Порт-Артуре, выявилась необходимость подвижной артиллерии – против старых малоподвижных орудий на платформах японцы легко сосредотачивали превосходящий огонь. По опыту Русско-японской войны появились угломер и легкие скорострельные гаубицы, поднимался вопрос о стрельбе через голову своих войск и создании полковой артиллерии, артиллеристы тренировались в стрельбе при значительном удалении командира от орудий. Примечательно, что французский генерал Ломбард (Lombard), глава французской миссии в японской армии, писал о необходимости тяжелой полевой артиллерии, но вопрос об артиллерийской реформе был поднят во Франции только в 1911 г.

Также в Порт-Артуре автомобиль успешно использовался оборонявшимися для разъездов между укреплениями. В Южной Африке в бой шли предшественники танков, САУ и бронетранспортеров – блиндированные железнодорожные и безрельсовые поезда, «автосамокаты», англичане также ставили разведывательную фотоаппаратуру на велосипед. Для диагностики ранений в русской армии были впервые применены рентгеновские лучи.

На море стали реальностью ближняя морская блокада баз, высадка и успешное снабжение десанта с тяжелой артиллерией, внезапные действия миноносцев и подводных лодок.

За боевыми действиями русских и японцев также внимательно наблюдали Ян Гамильтон, позднее командовавший высадкой в Галлиполи, Дуглас Макартур, Джон Першинг, Макс Гофман и другие знаменитые впоследствии военные.

В 1904–1905 гг., по данным Попенкера и Милчева, будет запатентована итальянская 6,5-мм винтовка Чеи-Риготти, разрабатываемая еще с XIX в. и допускающая возможность ведения как самозарядного, так и автоматического огня. Правда, длина очереди была ограничена емкостью магазина в пять патронов. Еще раньше, в 1903 г., в Австрии появился экспериментальный самозарядный карабин Манлихера. В 1905–1906 гг. в США и Бельгии начинает серийно выпускаться самозарядный карабин Браунинга, модифицированный в 1907 г. Согласно Мартину Пеглеру, сержант стрелковой бригады за минуту выпустил из винтовки Ли Энфилд Mk VII 25 пуль, все из них попали с 200 ярдов (около 183 м) в область 8 на 6 дюймов (203x153 мм). По руководству 1911 г., на той же дистанции пуля могла пробить около 1–1,5 м древесины, более 35 см кирпича, от 45 см до 1,5 м мешков с песком и глиной.

Французы хорошо знали об опыте Плевны и Мукдена, но считали, что их армия никогда не окажется в таком положении. То же думали и немцы – быстрота передвижения современных армий просто не позволит завершить оборонительные сооружения наподобие используемых в Англо-бурской войне. Тем не менее, еще до войны французы отрабатывали закладку зарядов, вентиляцию и освещение подземных сооружений, использование механических буровых устройств, подрыв зарядов и даже спасательные работы. Англичане с 1907 г. изучали копание тоннелей и электроподрыв пороховых зарядов в школе военных инженеров в Чатеме. Были сделаны выводы, что в будущем минные работы могут быть полезными не только при осаде крепостей, но и в борьбе с полевой фортификацией. Первые респираторы показали себя не слишком эффективными.

В испано-американской и Англо-бурской войне, как и более ранней Гражданской в США, армии столкнулись с массовыми партизанскими действиями – вплоть до подрывов поездов. Ответом стали сгон мирного населения в «защищенные зоны» (концлагеря современного типа), рейды небольших мобильных групп, привлечение национальных и религиозных меньшинств. Ирония судьбы – пресса США обличала испанского генерала Валериано Вейлера по прозвищу Мясник за его действия против кубинских партизан, но всего через 4 года американская армия на Филиппинах изберет ту же тактику, англичане заимствовали испанский опыт концлагерей и блокгаузов на коммуникациях еще раньше. Тогда же партизаны Филиппин и буры начали надеяться не столько на военную победу, сколько на общественное мнение и изменение политической ситуации после выборов в стране-противнике.

Еще один урок, подтверждавший выводы Блиоха: Япония в 1905 г., как и Россия в 1878 г., несмотря на военную победу, была вынуждена существенно корректировать довоенные планы из-за неожиданно больших расходов на войну.

Так как пассивная оборона, по опыту французов, в конце концов, была всегда обречена на неудачу, от нее надо решительно отказаться. По словам Фоша, «с больших маневров и из колониальных экспедиций вынесли… всемогущество наступления». Окапывание на практике мало применялось – где найти «учебное поле», чтобы постоянно его перекапывать? Кроме того, окопавшегося солдата труднее заставить наступать.

Кириллов-Губецкий уже после Первой мировой войны отмечал, что малая глубина обороны, не превосходившая 3–4 км, заставляла считать дальностями решительного боя дальности до 4 км, а отсутствие авиации, а значит, и возможности наблюдать и корректировать огонь на большие дальности, не стимулировало роста дальнобойности орудий (надо отметить, что корректировка с аэростатов уже существовала). О стрельбе на дальности свыше 6 км для легкой полевой артиллерии никто не думал, хотя Свечин отмечал в Русско-японскую случаи стрельбы на дальность до 7 км. По свидетельству генерала Гаскуэна, во французской артиллерии стрельба на большие дальности была осуждена как ересь и уставом и начальством и в мирное время артиллерия в ней не практиковалась. Как тогда выражались, «стрелять издали – свойство плохой пехоты. То же относится и к артиллерии».

Германская артиллерия преимущественно вела огонь до 5–5,5 км. Сама конструкция наиболее мощных орудий не допускала ведения огня свыше 9—10 км. Легкая 10,5-см гаубица обладала досягаемостью в 7 км. Щит 7,7-см полевой пушки защищал от шрапнельного и ружейного огня с дистанции более 300 м.

Русская артиллерия считала действительным огонь на дальности около 3–4 км и тоже не практиковалась в стрельбе на большие дальности. Поэтому русская трехдюймовая (76-мм) пушка образца 1902 г. имела наибольшую дальность стрельбы около 8500 м. Нарезка же прицела допускала ведение огня только до 6400 м, а шрапнелью – примерно до 5500 м.

Французская 75-мм пушка имела прицел до 5500 м при возможной дальности стрельбы гранатой до 9400 м и угле возвышения 38–39°. Русские наблюдатели весной 1913 г. отмечали ее высокую скорострельность – до 24 выстрелов в минуту без утомления расчета, точность, возможность обстреливать широкий фронт. Для эффективной стрельбы фугасной гранатой на рикошетах требовался хороший прицел по дальности, т. к. «удар топором» имел малую глубину: при высоте разрыва от 10 до 30 м область эффективного поражения 75-мм снаряда – 5 м в глубину, 25 м в ширину, 105-мм 6x40 м, 155-мм снаряда 10x70 м. При этом поражались даже цели в траншеях и за укрытиями. Так, при стрельбе по открытой батарее из 4 орудий на расстоянии 2400 м она была совершенно уничтожена при расходе 167 шрапнелей и гранат. На расстоянии 3300 м при расходе 208 шрапнелей и гранат уцелело только одно орудие, побитое осколками, потери личного состава – 100 %. По замаскированной батарее в 170 м от гребня с 2600 м выпускалось 20 снарядов на пристрелку и 150 – на поражение. Личный состав потерял 100 %, было подбито два зарядных ящика. При стрельбе с 3000 м по окопу длиной 50 м, глубиной и шириной 2 м из 25 стоящих и 25 лежащих болванок в рост человека были поражены по 11, т. е. 44 %, выпущено 50 гранат с замедлителем. При батарее возилось по 312 снарядов на орудие, в корпусе – свыше 500 при общих планируемых запасах в 3000. Долю гранат для поражения защищенных целей планировалось увеличить с ⁴/₁₃ до ⁶/₁₃. Нужно учесть, что на маневрах артиллерии из-за малого количества пехоты их совместные действия не отрабатывались, как и сосредоточение огня нескольких батарей, а оборудование полигонов было слабым.

Как говорил известный артиллерист Е.К. Смысловский в 1911 г. на лекциях в Академии Генерального штаба, «не могу прежде всего согласиться, что для борьбы с воздушными целями необходимы специальные орудия с большим вертикальным обстрелом и большой подвижностью. Даже при том скромном предельном угле возвышения, который принят для 3-дм. пушки обр. 1902 г. (16°), а предельной дальности шрапнели (5 верст) цель, движущаяся на высоте 1 версты, будет находиться в сфере поражения 2,5 версты. А разве можно рассчитывать, чтобы не только современные, но и воздушные цели ближайшего будущего двигались свободно с надежными результатами наблюдения за противником выше 1 версты?». Напротив, Али Ага Шихлинский тогда же ратовал за создание таблиц стрельбы по самолетам, летящим со скоростью до 180 км/ч.

Чтобы непосредственно следовать за пехотой, которую нужно поддерживать, материальная часть артиллерии должна быть легкой, гибкой и подвижной. Батареи, чтобы сохранить достаточную подвижность, должны были оставаться сравнительно легкими, что исключало применение крупных калибров – только в 1912-м французы начнут использовать трактора для перевозки 155-мм орудий. Поэтому русская 122-мм гаубица в силу малой подвижности рассматривалась как пригодная больше для обороны, чем для наступления. Хотя в 1911 г. французской армии предлагали взять на вооружение 105-мм тяжелые полевые орудия, испытания 1905 г. и 1910–1913 гг. показали малую точность 105-мм снарядов и их слабую разрушающую способность против полевой фортификации. Считалось, что гаубицы, уступая в стрельбе по открытым и движущимся целям, «не найдут себе работу», а иметь в полевой артиллерии орудия нескольких типов было бы невыгодно. По выражению полковника Нолле, «гаубица не шампиньон, и ее скоро не сделаешь». Однако англичане после уроков бурской получили в 1904 г. 60-фунтовые (127-мм) пушки и 4,5-дюймовые (дм) – 114-мм гаубицы.

Немцы, напротив, извлекли дополнительные уроки из Русско-японской войны и считали необходимым развитие как осадной, так и тяжелой полевой артиллерии, ручных гранат и подготовки атаки пехоты.

Пулеметные части, по немецким же взглядам, представляли собой «подвижную пехоту, обладающую сконцентрированной огневой силой». Пулеметы усиливали пехоту или даже заменяли ее там, где пехотинцы не успевали бы – например, при действиях с кавалерией. Сила огня пулеметного отделения считалась сопоставимой с огнем цепи из сотни стрелков. При этом за один и тот же промежуток времени пулеметы могли выпустить 3600 пуль по выгодной цели, а стрелки – 500 по невыгодной. 6 пулеметов с 800 м могли обстреливать полосу развертывания бригады до 1500 м. Также пулеметы могли быть полезными для прикрытия артиллерии, защиты узких пространств и обстрела рвов. Однако, как отмечалось немцами впоследствии, на практике взаимодействие пулеметов и пехоты не требовалось и не предполагалось. В силу большого расхода патронов пулеметы следовало приберегать для решительных минут боя. Однако уже с 1500 шагов даже самые разреженные цепи пехоты не могли продвигаться шагом или бегом без огромных потерь, по моральному воздействию пулеметный огонь превосходил даже артиллерийский. Поэтому цепи должны были ложиться и продвигаться вперед перебежками маленькими звеньями, возможно больше укрываясь. При невозможности перебежек следовало ползти. В свою очередь, пулеметы надлежало располагать укрыто от артиллерийского огня, желательно взводами, а не отдельными пулеметами.

Бороться с пулеметами надо было артиллерийским и пехотным огнем. Лучшие стрелки, организованные в команды, умеющие применяться к местности и пользоваться малейшими укрытиями, хорошими биноклями и оружием с телескопическими прицелами, должны были выдвигаться вперед под прикрытием огня остальных и открывать огонь исключительно по пулеметам, желательно – во фланг. Не меньшую пользу могли бы принести группы с легкими пулеметами, ручные гранаты (в т. ч. метаемые ракетой или мортирой) и особые орудия. Например, вместо старой крепостной мортиры из бронзы и с дымным порохом можно было бы создать стальную мортиру, стреляющую современными артиллерийскими снарядами (и в начале войны немцы действительно будут иметь преимущество в мортирах). Больше того, Арнольд Флек описал возможное гранатное ружье калибра 3,7 см, с отделяемой каморой, коротким стволом и пружинным приспособлением для уничтожения отдачи. Его снаряды переносились бы в ранцах.

В русском сборнике 1908 г. «Самоокапывание пехоты в наступательном и оборонительном бою» отмечалось: «Артиллерия поддерживает свою наступающую пехоту огнем, сосредоточивая огонь по намеченным пунктам атаки. Орудия крупных калибров обстреливают укрепления с целью разрушить блиндажи, разбросать бруствера, уничтожить искусственные препятствия. Огнем орудий крупных калибров могут быть перебиты колья в проволочных сетях, перервана проволока; в засеках перебиваются стволы и ветви; волчьи ямы засыпаются. Существенные результаты можно получить лишь при организации тщательного наблюдения за стрельбой. Полевые орудия держат гарнизоны окопов и укреплений за закрытиями, обстреливая их шрапнелью». Русские артиллеристы учились не только поддержке пехоты, но и стрельбе с закрытых позиций, применению тяжелой артиллерии.

Русская полевая 76-мм пушка делала на полигоне до 20 выстрелов в минуту, а в боевой обстановке – до 10–12, за что и получила прозвище «мотовка». Расход снарядов в Русско-японскую войну доходил до 522 за несколько часов боя. В среднем же расход снарядов на одно орудие составил: во время ляоянских боев – 190, боев на Шахэ – 25, под Сандепу – 88, под Мукденом – 387 выстрелов, а всего за войну 1276 русских орудий израсходовали 918 000 снарядов, примерно по 720 выстрелов на каждое. Поэтому после войны были установлены требования к артиллерийскому запасу в 1000 снарядов на орудие, из которых 15 % составляли гранаты, остальное – шрапнели. В 1912 г. обсуждалась, но не была принята норма в 1500 снарядов на орудие, т. к. снаряды могли храниться только от 8 до 10 лет, а потом запас пришлось бы обновлять. Кроме того, за это время снаряды прежних образцов могли устареть. В 1911 г. была установлена норма в 1200 снарядов на полевую гаубицу.

Были случаи, когда в оборонительном бою, например, 24-й Восточно-Сибирский полк под Ляояном, некоторыми ротами за день расстреливалось до 1000 патронов на стрелка, а всего за бой в два с половиной дня полк расстрелял в среднем 1500 патронов на каждого стрелка. Поэтому после войны на винтовку в войсках полагалось 1000 патронов, 1500 – в крепостях и 200 – в ополчении, на войсковой пулемет – 75 000, на крепостной – 30 000—50 000. С другой стороны, малые потери винтовок – четверть от общего числа за полтора года войны, или 100 винтовок на 145 раненых, убитых и пленных, заложили основу для будущих расчетов потерь, что даст в последующую мировую войну тяжелый винтовочный кризис.

По расчетам 1907 г., если в большой европейской войне будет участвовать ²/₃ русской полевой артиллерии и она в первый год войны израсходует весь боекомплект, то расход пороха составил бы 222 000 пудов. Так как расход всего боекомплекта всех задействованных орудий представлялся маловероятным, то расход принимался от половины до двух третей боекомплекта, т. е. 110 000–150 000 пудов пороха. Предполагалось, что в войне будет участвовать не более 2 млн ружей с расходом 500 патронов на каждое. То есть требовались миллиард патронов или 165 000 пудов пороха. Учитывая запас в 829 млн патронов и предполагаемый выпуск 500 млн патронов на частных заводах, количество требуемого пороха предполагалось в 82,5 тыс. пудов. Таким образом, всего в первый год войны потребовалось бы заготовить около 250 000 пудов, или 4000 т пороха.

Как позднее отмечал Де-Лазари, огневые средства пехоты были еще сравнительно слабы – на четырехротный батальон приходилось два пулемета и два-три орудия. При вытягивании огневых средств в одну линию противник, прорвав оборонительную линию хотя бы в одном месте, мог бы решить этим исход боя. Поэтому были выгодны перекрестный обстрел из групп опорных пунктов и маневр резервами.

В 1908 г. в обновленном курсе русских кавалерийских училищ описывалось конно-саперное дело – подрывное (порча дорог, подрыв мостов, орудий, блокгаузов…), телеграфное, телефонное, оптическая сигнализация и искровой телеграф (радио). С 1909 г. в «секретных Персидских экспедициях» для защиты интересов России в Персии использовались конница, автомобильные и саперные части, скорострельные, горные и гаубичные батареи, пулеметы.

В 1906–1910 гг. французы широко конструировали машины под установку радиостанций, прожекторов, перевозку больных и раненых и т. п. Особое внимание уделялось тяжелым грузовикам, в 6–7 т, способным развивать среднюю скорость в 15 км/ч и имеющим радиус действия до 120 км. Однако в 1911 г. французская армия имела всего лишь 7 рот шоферов, числившихся при инженерных полках. Немцы также недооценивали практическую роль автомобилей и в 1913 г., за несколько месяцев до начала войны, имели в армии только 4 роты тяжелых грузовиков с прицепами, роту трехтонных грузовиков и некоторое количество автомобилей и мотоциклов при высших штабах, санитарных и радиомашин.

В 1912 г. был разработан план снабжения русских крепостей механическим транспортом – предполагалась поставка легковых автомобилей, грузовых 1,5-т и 4-т автомобилей с прицепами, а также 4-т автомобилей-тракторов и 24 тяжелых тракторов, но из-за отсутствия финансирования поставки тракторов до войны не производились. В 1912–1913 гг. проводились испытания по буксировке 3-дм (грузовиком) и 6-дм (трактором) пушек, перевозке тяжелого оружия по горной дороге «двойной тягой» – 2 сцепленными 4-т грузовиками «Бенц». Также в России испытывались американский гусеничный тягач «Холт-Катерпиллер», французские полноприводные колесные машины «Панар-Левассор» и «Балаховский и Кэр», полноприводный грузовик «Шкода». Начальник Военно-автомобильной роты П.И. Секретев писал в 1913 г.: «Нам пока нечего задумываться над тем, что будут возить артиллеристы. Гораздо лучше начать выяснение, что может дать современная автомобильная техника, а потом уже перейти к подсчету, сколько и каких орудий может тащить трактор при тех или иных условиях». В том же году был выпущен первый отечественный артиллерийский тягач «Руссо Балт Т40/60» с бензиновым двигателем в 60 л.с.

В британском уставе кавалерии 1914 г. отмечалось, что винтовка, эффективная сама по себе, не может заменить эффект, производимый «скоростью лошади, магнетизмом атаки и ужасом холодной стали». В труде «Our cavalry» 1912 г. пояснялось, что спешивание кавалерии приводит к утрате ее мобильности. Тогда как «шоковая» атака в конном строю, особенно во фланг, в сочетании с обстрелом конной артиллерией с тщательно выбранных позиций могла привести к решительной победе вместо долгих перестрелок в Африке и Маньчжурии. На ряде эпизодов из бурской и более ранних войн указывалось, что и современные винтовки с трудом поражают всадника на полном скаку, при этом кавалерию надо до последнего момента прятать от глаз противника. Артиллерия и пулеметы теперь были абсолютно необходимы кавалерии.

По данным И.Т. Пересыпкина, к началу войны русская армия имела около 100 полевых радиостанций «С и Г» и «РОБТ и Т», свыше 30 легких кавалерийских радиостанций «РОБТ и Т» и 20 базисных и крепостных радиостанций. Немецкая армия имела примерно 40 тяжелых и легких радиостанций с дальностью действия 50—300 км, несколько автомобильных. Английская армия в момент высадки своего экспедиционного корпуса на побережье Франции располагала лишь 12 полевыми радиостанциями.

Неудачные попытки фотографирования с воздуха делались во Франции еще в 1856 г., в 1860 г. в Бостоне были получены фотографии с высоты 360 м (1200 футов). Блиох в 1898 г. спрашивал: «Не увидит ли мир войну на воздухе – шар, нападающий на шар, а может быть, целые эскадры аэростатов, вступающие в бой, низвергающие воздушные корабли, а с ними и их смертоносные снаряды?» Уже в 1901 г. публиковались результаты опытов обстрела воздушных шаров ружейным и шрапнельным огнем.

В 1909 г. знаменитый впоследствии Джулио Дуэ писал в журнале «La Preparazione»: «Не менее важным, чем господство на море, будет в скором времени господство в воздухе… Окажется, что мы присутствовали при зарождении воздушной войны и содействовали этому зарождению. И было бы на самом деле забавно, если бы мы этого даже не заметили!» 25 июля того же года французский пилот Луи Блерио впервые перелетел Ла-Манш. Теперь Англия в планах военных перестала быть неуязвимым островом.

По данным А.Н. Лапчинского, на маневрах осенью 1909 г. и весной 1910 г. немецкая армия отрабатывала применение дирижаблей в условиях, приближенных к боевым: днем и ночью, в туман, ветер, дождь, длительное время находясь на большой по тем временам высоте (1300 м). 13 сентября 1909 г. донесение с французского дирижабля было получено командованием корпуса всего через 55 минут.

В августе 1910 г., по данным Энтони Уильямса, в США с биплана Кертисса впервые стреляли из карабина Спрингфилда. В сентябре Гленн Кертисс, Грехем Уайт и другие летчики на аэрошоу сбрасывали холостые бомбы весом 8 кг. Бомбы бросались по контуру корабля, обозначенного на земле, с высоты не менее 100 футов (30 м). Попадание в «корабль» оценивалось в 1 очко, попадание в площадь в 2–4 фута от трубы – в 3 очка, и попадание непосредственно в трубу – в 10 очков. Почти все летчики на скорости 60–70 км/час, сбрасывая в плоскости ветра, попали в трубу.

В сентябре 1910 г. в маневрах принимали участие не только 4 дирижабля, но и 12 военных самолетов – 8 бипланов (5 «Фарманов», 1 «Райт», 1 «Соммер», 1 «Бреге») и 4 моноплана (2 «Блерио» и 2 «Антуанет»). Самолеты проводили разведку с 400–500 м, с дирижабля осуществлялась радиосвязь. Кроме того, испытывались средства ПВО – специальная пушка, установленная на автомобиле, могущая стрелять под углом в 70° и имевшая горизонтальный обстрел в 270°, и зенитный пулемет, также размещенный на автомобиле. Как оказалось, наводчик зенитной пушки бессилен против самолетов (но, вероятно, не против дирижаблей). Были сделаны выводы о дополнении конной разведки воздушной, необходимости маскировки с воздуха и быстроте проведения операции при обнаружении вражеской разведкой. Любопытно, что в том же году немцы на своих учениях успешно применяли маскировку и ложные позиции, также придя к выводу об уязвимости дирижаблей от артиллерийского огня – безопасная высота составила 1500 м.

Во Франции первые опытные стрельбы с самолета прошли еще 7 января 1911 г., и в том же году проводились опыты радиосвязи с самолета и метания бомб (как и в США). Еще было установлено, что самолетам необходима подготовленная аэродромная сеть, не стесняющая их подвижности. Тем временем на австрийских маневрах самолеты летали ночью. В мае на аэродроме в Хендоне Грехем Уайт на скорости 65–75 км/час с высоты 500–600 футов (150–180 м) попал 20-кг бомбой в середину мишени. В России на авиационных неделях в Петербурге и Москве по контуру корабля сбрасывались пакеты с мелом.

В том же году в России перед маневрами Варшавского военного округа был издан приказ, где, в частности, говорилось:

«На летчика может быть возложено:

1) Производство разведки противника.

2) Поддержание связи.

3) Нанесение материального или морального вреда врагу бросанием с высоты взрывчатых веществ.

4) Уничтожение змейковых и управляемых аэростатов и самолетов противника.

5) Точное определение укреплений и их фотографирование.

…

Увидя самолет или дирижабль, войска должны:

1. Обстрелять его залповым ружейным и пулеметным огнем, а если самолет кружится над одним пунктом, то и артиллерийским. При этом нужно заметить, что в последнем случае важно не поражение самолета, а образование около него воздушных вихрей, что заставит летчика, которому будет трудно держаться, уйти возможно скорее; в удачном случае возможно вихрями, образуемыми артиллерийскими снарядами, сбросить самолет на землю…

8. Прожекторами нужно пользоваться, чтобы слепить неприятельского летчика при ночном полете, направляя луч навстречу самолету».

Однако в «Современной войне» Незнамова 1912 г. говорилось: «Метанию взрывчатых веществ мы не считаем возможным придавать серьезное значение не только теперь, но и в будущем: низко опускаться позволять не надо аппаратам, а с большой высоты эта игра не будет стоить свеч. Если отдельные случаи разрушения мостов, складов и т. п. могли бы иметь место, современная техника сумеет быстро справиться с ними, лишь бы были под рукой нужные средства».

Война между Мексикой и США, итало-турецкая и Балканские войны опробовали в деле боевую авиацию, в т. ч. морскую, и бронеавтомобили.

Снова возрос расход боеприпасов – например, заместитель болгарского главнокомандующего генерал Радко-Дмитриев считал запас в 350 снарядов на орудие достаточным лишь на 2–3 дня. Выявилось преобладание расхода снарядов над патронами, характерное для будущей мировой войны – на каждую винтовку приходилось по 300 патронов, в то время как на орудие: по 900 снарядов. По подсчетам врача в болгарской армии, на одного убитого турка пришлось 150 выпущенных пуль и 90 снарядов и шрапнелей. Позднее перебегание сербской пехоты в Кумановском сражении – сначала отделениями, затем одиночными бойцами, с окапыванием и одновременным огнем (5 человек в отделении окапываются, 5 – стреляют), вошло в примеры тактики. Болгары яростными атаками, в т. ч. ночными, казалось, доказали преимущество наступления, но были отбиты на Чаталджинской укрепленной линии – с прожекторами, проволочными заграждениями, фугасами, бронекуполами и автоматической подачей снарядов из бетонированных казематов.

Еще с 1910 г. Форд поставлял в революционную Мексику подвижные пулеметные точки на базе «Форда-Т».

В октябре 1911 г. итальянцы впервые провели воздушную разведку турецких войск в Ливии с самолета. 1 ноября лейтенант Гавотти, пилотируя германский «Таубе», с высоты 700 м сбросил четыре гранаты по 4,4 фунта (порядка 2 кг), позднее на турецкие позиции сбрасывались бомбы в 10 кг с картечью в массивном корпусе. До того, начиная с 11 октября, летчики с 800—1000 м заблаговременно предупреждали об атаках противника и передавали сообщения, а с аэростатов корректировали артиллерийский огонь. За полгода капитан Моизо (Moizo) сделал 82 вылета и стал первым пилотом, попавшим в плен – при разведке в сентябре 1912 г. отказал мотор, двумя неделями раньше, 25 августа, Пьетро Манзини погиб при аварии. Высота бомбометания с дирижабля (сброс 28 бомб в марте 1912 г.) составила 1 км. Первая попытка ночной бомбардировки была сделана 11 июня 1912 г.

Французы (первый боевой вылет состоялся 17 февраля 1912 г. в Алжире) и испанцы в Северной Африке сбрасывали, по сведениям Энтони Уильямса, гранаты, бомбы и стальные стрелки.

В балканской войне авиация действовала чрезвычайно вяло – летчики, преимущественно иностранцы, не были организованы, за исключением отряда Щетинина в четыре самолета, который выполнил около 20 полетов над осажденным Адрианополем, сбрасывая бомбы в 10 кг, также обучая болгарских офицеров пилотированию, наблюдению и бомбометанию.

После маневров 1912 г. французский генерал Галлиени признал, что армия, лишенная воздушной разведки, будет слепой по сравнению с армией, располагающей воздушными средствами.

В 1913 г. в Мексике два пилота-наемника противоборствующих сторон впервые сошлись в воздушном бою. Расстреляв все патроны у пистолетов, они не добились нужного результата. Некоторые гражданские люди были убиты атаками с воздуха.

В ноябре того же года на парижском авиасалоне демонстрировался английский двухместный T.B.8 с вращающимся цилиндрическим бомбосбрасывателем на 12 десятифунтовых (4,5 кг) бомб и призматическим прицелом в кабине наблюдателя. 12 таких самолетов были заказаны британцами перед самой войной.

14 ноября 1910 г. американский пилот Юджин Илай впервые в мире поднял самолет с борта корабля – крейсера «Бирмингем». С апреля 1912 г. проходили флотские испытания английского «Авро» тип D. 28 июля 1914 г. с самолета «Шорт Фолдер» была сброшена первая торпеда.

Не только европейцы увлекались авиацией – в начале 1914 г. французы помогли тайцам сформировать небольшой авиаотряд.

Успехи боевого применения авиации привели к быстрому росту бюджетов воздушных флотов – если в 1909 г. такой бюджет Франции составлял 240 000 франков (по данным Роберта Греттена, 47 000 фунтов), то в 1910 г. – уже 2 млн, а в 1913 г. – 50 млн (!) франков. Количество французских военных самолетов возросло с 1 (!) до 400 (плюс 12 морских) в 1912 г. В августе 1914 г. в первой линии будет выставлено 158 самолетов. Для Германии бюджет воздушного флота увеличился за то же время со 198 000 марок (или даже 400 000 фунтов) до 28 млн в 1913 г., количество самолетов – до 100 военных и 50 морских и 232 мобилизованных в 1914 г. Правительство Британии в 1909 г. выделило лишь 5000 фунтов. К ноябрю 1910 г. королевский аэроклуб выдал всего лишь 22 летных сертификата. Англичане по-настоящему спохватились, что у них нет воздушного флота, только в 1911 г., увеличив бюджет с 131 000 фунтов в 1911-м (1908 г. – 13 000, 1909 г. – 78 000) до 500 000 в 1913 г. В итоге в 1913 г. Англия располагала 84 самолетами RFC, 45 – флота, персоналом в 2073 человека, в 1914 г. – 179 и 93, соответственно. Любопытно, что США из-за ограничений конгресса с 1908 г. по 1913 г. потратили на авиацию всего лишь 460 000 долларов, тогда как, к примеру, Россия – 11,5 млн.

В 1912–1913 гг. проводились опыты установки пулеметов на дирижабли и аэропланы и стрельбы с них по наземным целям. В 1914 г. французы изучали три модели бронированных аэропланов, но вес брони оказался чрезмерным.

Тем временем генеральные штабы противостоящих стран пытались найти наилучшую стратегию победы для будущей войны.

Как победить?

Германские военные еще в начале 1890-х, периоде подготовки франко-русского союза, работали над планами войны на два фронта и остановились на нескольких предпосылках. Во-первых, война должна была быть обязательно непродолжительной (поскольку при затяжной войне погибала бы германская промышленность). Во-вторых, следовало молниеносным ударом вывести из строя одного противника, направив на него все силы, предоставив пока другому противнику делать все, что ему угодно. В-третьих, выведя из строя одного противника, вся армия перебрасывалась против другого и также принуждала его к миру. Идеи Мольтке более раннего периода (с 1871 г.) – только наступление с ограниченными целями, в пределах Польши и без абсолютного разгрома Франции и России, с упором на дипломатию отвергались. Правда, в случае Франции мир с сохранением статус-кво требовал ее явного поражения. Кроме того, Мольтке переоценивал скорость французской мобилизации и центр приложения сил – Нанси, тогда как в действительности французы планировали сражаться значительно юго-западнее.

В 1891 г. начальником прусского Генерального штаба был назначен граф Шлиффен, вплоть до 1906 г. занимавшийся разработкой, уточнением и совершенствованием планов войны против союза Франции и России, затем план дорабатывался Мольтке-младшим.

Рассмотривались многие варианты, включая и стратегическую оборону – на маневрах в ноябре – декабре 1905 г. Франция первой входит в Бельгию, одновременно атакуя в Эльзасе. Бельгия и Голландия присоединяются к Германии, три германских корпуса с юга перебрасываются в район Антверпена, еще три – с востока и атакуют французов во фланг.

По другим планам, первым ударом должна была быть сокрушена Франция – как наиболее опасный противник. Вместо войны на два фронта – две войны на один фронт. Почему первый удар должен быть нанесен против Франции? Россия могла бы отступить и сорвать быструю победу, втягивая Германию в бесконечную кампанию, как Наполеона веком раньше. Тогда как Париж был близок, а французская армия, могущая провести мобилизацию в течение двух недель (как и немецкая), – опаснее русской. России же, по немецким расчетам, из-за огромной территории, большого населения и слабого развития транспорта потребовалось бы шесть недель для организации наступления, а за это время Франция уже должна была быть разбита. Ради концентрации всех возможных сил против Франции Шлиффен готов был даже пожертвовать Восточной Пруссией, но эта потеря окупалась бы выигрышем всей войны.

Где и как наступать? Прямая атака через общую франко-немецкую границу наткнулась бы на целый ряд укреплений, построенных после Франко-прусской войны и флангами упиравшихся в нейтральные государства – Швейцарию и Бельгию. Длительная осада крепостей срывала бы весь план войны, при этом французы могли бы снабжать свои войска через открытый тыл и в любой момент отступить. Больше того, французы подготовили германской армии Шармский проход между Эпиналем и Тулем, где немцы могли бы быть разбиты. Таким образом, для быстрого разгрома французской армии требовалось ее обойти и окружить. Обойти можно было бы, растянув свой правый фланг к северу до Мезьера. Но, когда правый фланг пересечет Маас, немецкая армия окажется разделенной надвое с единой французской армией против центра. Вторым вариантом были бы смещение к северу значительной части армии и атака не на линии Верден – Бельфор, к югу от Вердена, а на линии Лилль – Верден, к северу. Свободное пространство, нужное полуторамиллионной немецкой армии для обхода, могла дать только нейтральная Бельгия на севере. Первоначально Шлиффен предполагал всего лишь «срезать угол» Бельгии восточнее Мааса, но к 1905 г. план развился до огромного маневра через Льеж и Брюссель. Затем немецкая армия поворачивала на юг, проходя через равнинную Фландрию, удобную для наступления. Несмотря на удлинение пути, этот маневр был бы быстрее, чем прорыв через укрепленную линию. При этом план предусматривал намеренное ослабление левого фланга немецкой армии в Эльзас-Лотарингии, вернуть которую мечтали французы. Войска там заменили бы мощные системы укреплений Меца и Страсбурга. Наступающая французская армия попала бы в мешок между Мецем и Вогезами и удерживалась бы до победы основных немецких сил. «Главное – это образовать мощное правое крыло и использовать его для того, чтобы выигрывать сражения; основное – это, пользуясь силой этого крыла, в непрестанном преследовании вынуждать врага все время прерывать бой».

Таким образом, на карту решающего обхода ставилось буквально все: возможная потеря Восточной Пруссии, Эльзас-Лотарингии, нарушение нейтралитета Бельгии и Голландии, в конечном итоге – судьба Германии. Немцы полагали, что Великобритания, гарант нейтралитета Бельгии, не успеет существенно вмешаться в войну на континенте до разгрома Франции и России (хотя участие ее экспедиционного корпуса допускалось еще Шлиффеном в 1905 г. и Мольтке в 1908 г.). Бельгия не станет сопротивляться всей мощи немецкой армии и даст ей пройти без боя, подчинившись ультиматуму. А если Бельгия все же решит сопротивляться, немецкая тяжелая артиллерия при помощи разведки легко и быстро сокрушит бельгийские крепости.

Еще одним козырем стало привлечение резервистов в первую линию, непосредственно на фронт – до того они предназначались только для тыловой и оккупационной службы. В результате Германия получала дополнительные дивизии и смогла бы противостоять и Франции, и России. На 1905 г. задействовалось 62 пехотных (включая 10 итальянских в Эльзасе), 20 резервных, 13 кавалерийских дивизий и 24 ландверных бригады.

Любопытно, что в 1910 г. был разработан план нанесения первого и главного удара по России. Однако на маневрах 1912 г. игравший «за русских» военный министр фон Хееринген смог вывести свои войска из-под удара, уведя их за линию Западного Буга. Этого времени «французам» хватило, чтобы выйти к Рейну. После этого идея первого удара по России была окончательно отвергнута. Хотя австро-венгры, в т. ч. фон Хетцендорф, требовали удар на Седлец в Польше, но штурмовать для этого русские крепости на реках Бобр и Нарев немцы не собирались, особенно зная о выделении против Восточной Пруссии двух русских армий. Дополнительным фактором стала необходимость защиты месторождений железной руды в Лотарингии. В апреле 1913 г. было принято решение не продолжать ежегодное обновление восточного плана.

Гораздо ранее, в 1904 г., кайзер отклонил идею Шлиффена о немедленном нанесении удара по Франции, пока Россия занята войной с Японией. Продолжающиеся разногласия, болезни и преклонный возраст стали причинами отставки Шлиффена, который и сам неоднократно подавал прошения о ней.

Мольтке-младший отказался от идеи использования голландских дорог – нейтральная Голландия прикрыла бы тылы немецких армий в случае, если Великобритания из-за нарушения бельгийского нейтралитета вмешается в войну. Также Голландия была бы «дыхательным горлом», через которое при наихудшем развитии событий шел бы экспорт-импорт. Сужение коридора для маневра войск повышало роль Льежа.

К 1914 г. план, казалось, был отработан до мелочей, а дальнейшее промедление грозило усилением России – как армии, так и транспортной системы. Усиление немецкой армии было возможно не ранее 1916 г., т. е., по мнению Мольтке, слишком поздно – в 1916–1917 гг. Германия уже не смогла бы разбить Россию, особенно в случае откладывания увеличения армии. Поэтому воевать было выгоднее немедленно…

Французских стратегов не страшила идея охвата немецкой армией. Напротив, в их Генштабе полагали, что чем сильнее немцы укрепят свое правое крыло, тем слабее они сделают свой центр и левое крыло, где французская армия планировала свой прорыв между Мецем и Саарбургом. С 1911 г. Жоффр был почти уверен в нарушении немцами нейтралитета Бельгии, сами бельгийцы догадывались с 1906 г. Генерал Мишель в 1911 г. предложил оборонительный план – с развертыванием французской армии на рубеж Верден – Намюр – Антверпен, т. е. перекрывая вероятное наступление немцев через Бельгию. При этом Мишель предполагал удвоить армию, прикрепив к каждой действующей армии полк резервистов и довести артиллерию до 40 батарей на корпус – как в германских первоочередных корпусах. Дивизия при этом имела бы 24 батальона и 20 батарей. В отличие от других планов здесь имелся бы значительный стратегический резерв в районе Парижа – три корпуса по три дивизии. Но и идея оборонительной войны, и идея использования резервистов были отвергнуты коллегами Мишеля. Решительная победа в быстрой войне требовала стремительных штыковых атак, а стремительные атаки требовали обученных и храбрых солдат, а не каких-то резервистов, только разбавлявших бы качественные войска. Поэтому французы считали, что и немцы не пойдут на добавление резервных частей к действующим, следовательно, немцам не хватит сил для наступления через Бельгию и одновременного сдерживания французского прорыва к Рейну. Если немцы все же растянут фронт до Бельгии, то его можно будет прорвать контрударом в центре – в Арденнах. Кроме того, нарушение нейтралитета Бельгии вовлечет в войну с Германией Британскую империю.

Французский «план-17» был завершен в апреле 1913 г. Как писали позднее французские высшие офицеры, например, Вейган и Жоффр, в учебных задачах почти не предусматривалось неизбежных на войне случайностей, могущих помешать планам. На опыте Русско-японской войны предполагалось, что высокий боевой дух поможет наступающим преодолеть даже современную оборону. К тому же наступление виделось единственным противоядием от более эффективной немецкой мобилизации, тогда как участие английских войск в войне на континенте было трудно прогнозируемым, следовательно, почти не учитывалось.

В России почти за полвека до начала мировой войны осознавалось отставание от немецкой и австрийской армий в сроках мобилизации и сосредоточения. Например, генерал-лейтенант Обручев предлагал оборону передового театра приурочить «к самому важному и сильному пункту во всем крае». Такой пункт он видел в треугольнике, образуемом Вислой и Буго-Наревом, вершинами которого являлись Варшава, Новогеоргиевск и Зегрж, будущем Варшавском укрепленном районе. Однако к 1906 г. построенные крепости уже устарели и требовали дорогостоящей модернизации.

В августе 1913 г. на секретной конференции начальников штабов союзных армий Жилинского и Жоффра французы ввиду увеличения германской армии потребовали сконцентрировать русские силы так, чтобы уже на 16-й день после начала мобилизации вторгнуться в Восточную Пруссию или идти на Берлин южнее ее. Еще до этой конференции также по требованию французского штаба и на французские кредиты был учетверен участок железной дороги Жабинка – Брест-Литовск и построен двухколейный путь Брянск – Гомель – Лунинец – Жабинка. В будущем предполагалось удвоение линий Барановичи – Смоленск, Ровно – Барановичи, Лозовая – Ковель и постройка пути Рязань – Тула – Варшава. Это облегчало переброску войск из тыловых районов к фронту, но не маневр войсками вдоль фронта, что скажется впоследствии. Уже в мирное время в Варшаве должны были быть усилены войска для создания большей угрозы и привлечения к русской границе как можно большего числа немецких войск. То есть развертывание войск выносилось на Вислу, но уже без поддержки крепостей – старые для экономии уничтожались, а новые (Гродно, Осовец, Новогеоргиевск, Брест-Литовск) только создавались.

В зависимости от войны преимущественно с Германией (если бы Германия атаковала Россию) или Австро-Венгрией (если бы Германия атаковала Францию) русские войска должны были охватить Восточную Пруссию или Галицию. Двойственность планов приводила к распылению сил вдоль границы.

Поражение в войне с Японией уже понемногу забывалось, а положение России, имеющий могучих союзников, внушало оптимизм.

В 1913 г. Свечин писал: «Нам нужны новые корпуса, нужно увеличение мирного состава существующих частей, нужны большие маневры, с пополнением частей довоенного состава призванными запасными, нужна постоянная тренировка солдата и начальствующих лиц, нужны новые железнодорожные линии, новые тысячи паровозов и вагонов, нужно обильное снабжение кавалерии мостовыми средствами вместо пироксилина… Нужна подготовка тяжелой артиллерии – те тяжелые мортиры, которые в несколько часов могут истолочь преграду из неприятельских фортов. Нужны войска сообщений, нужны летчики, а главное – нужны новые десятки тысяч молодых пехотных офицеров и надежных подпрапорщиков… Нужно, чтобы вместо пяти корпусов мы были бы всегда готовы разбить двадцать, плюс австрийская армия… Мы уже опасны, но у нас нет гарантии непобедимости». По более поздней оценке Свечина, в отношении снабжения и организации к началу мировой войны русская армия повысила свою боеспособность по сравнению с Русско-японской войной по крайней мере на 300 %.

27 февраля 1914 г. в «Биржевых ведомостях» вышла знаменитая впоследствии статья якобы от имени Сухомлинова «Россия хочет мира, но готова к войне». В статье со слов «безупречного источника» говорилось, что Россия не думает о войне, но готова ко всяким случайностям. Ей уже не страшны угрозы извне и нет причин волноваться. Теперь идея обороны отложена и русская армия будет активной. Офицерский состав значительно возрос и стал однородным по образовательному цензу. Русская полевая артиллерия снабжена прекрасными орудиями, не только не уступающими образцовым французским и немецким, но и во многих отношениях их превосходящими, осадная артиллерия есть при каждой крупной боевой единице. Уроки прошлого (т. е. Русско-японской войны) учтены, в будущих боях русской артиллерии никогда не придется жаловаться на недостаток патронов. Военно-автомобильная часть поставлена высоко, есть телеграфная и телефонная связь. Великолепны результаты аппаратов Сикорского.

Таким образом, в целом статья вполне объективно отражала текущее состояние дел, но без учета позднейших потребностей будущей войны. Ее с «шумной радостью» восприняли во Франции, и неоднократно перепечатывали, в т. ч. газетами «Тан» и «Матен» за 1,5 месяца до войны – 14 июня. Теперь она имела новый заголовок «Россия готова: Франция также должна быть готова», заканчивалась «желанием» России, чтобы Франция ввела трехлетнюю воинскую повинность (злободневный для Франции вопрос) и напечатанной жирным шрифтом фразой «Россия и Франция войны не хотят, но Россия готова, и Франция тоже должна быть готова».

На этом оптимистическом фоне в феврале 1914 г. диссонансом прозвучала записка министра внутренних дел Дурново Николаю II. О чем же шла речь? Дурново разобрал предпосылки, ход и последствия возможной войны. В кратком пересказе можно выделить основные положения:

1) соперничество Англии и Германии неминуемо должно привести к вооруженной борьбе между ними, исход которой, по всей вероятности, будет смертельным для побежденной стороны. Сама Англия малоуязвима для Германии, а Германия – для Англии. Поэтому обе страны постараются обеспечить себе союзников, и англо-германская война превратится в войну между двумя группами держав.

2) Россия не имеет видимых выгод от сближения с Англией ни на Дальнем Востоке, ни в Иране, ни на Балканах. Англо-русское сближение только неизбежно сулит вооруженное столкновение с Германией.

3) Основные группировки в будущей войне, это – Россия, Франция и Англия, с одной стороны, Германия, Австрия и Турция – с другой. Италия не выступит на стороне Германии, не исключена возможность ее участия на стороне антигерманской коалиции, когда жребий войны склонится в ее пользу. Также и Румыния будет оставаться нейтральной до выявления побеждающей стороны, чтобы быть вознагражденной либо за счет России, либо за счет Австрии. Из других Балканских государств, Сербия и Черногория, несомненно, выступят на стороне, противной Австрии, а Болгария и Албания, – если к тому времени не образует хотя бы эмбриона государства, – на стороне, противной Сербии. Греция, по всей вероятности, останется нейтральной или выступит на стороне, противной Турции, но лишь тогда, когда исход будет более или менее предрешен.

4) Главная тяжесть войны выпадет на долю России, так как Англия к принятию широкого участия в континентальной войне едва ли способна, а Франция, бедная людским материалом, при тех колоссальных потерях, которыми будет сопровождаться война при современных условиях военной техники, вероятно, будет придерживаться строго оборонительной тактики. Приготовления после Русско-японской войны, особенно в запасах, окажутся недостаточными при невиданных размерах и упорстве будущей войны. При зачаточном состоянии отечественной промышленности не будет возможности восполнить дефицит и усвоить новые изобретения, а с закрытием Балтийского и Черного морей ввоз из-за границы окажется невозможным. Также неблагоприятны чрезмерная зависимость от иностранной промышленности, недостаток тяжелой артиллерии и пулеметов, неготовность крепостей. Сеть стратегических железных дорог и подвижной состав недостаточны для колоссальных требований европейской (еще не названной мировой!) войны.

5) Жизненные и экономические интересы России и Германии нигде не сталкиваются.

6) Даже победа над Германией дает крайне неблагоприятные перспективы. Война потребует огромных расходов, а приобрести можно только Познань, Восточную Пруссию, Галицию и турецкую Армению, населенные преимущественно враждебными России народами. Также и Германия приобретала бы Польшу и Прибалтику с враждебным ей населением. Разоренная Германия не в состоянии будет возместить России ее военные расходы. А союзники, наоборот, потребуют оплаты долгов – Россия им больше не нужна, а ослабить ее выгодно.

7) В случае проигрыша как России, так и Германии неизбежно возникает революция, перекидывающаяся в другую страну. В России начнется с того, что все неудачи будут приписаны правительству. Побежденная армия, лишившаяся к тому же за время войны наиболее надежного кадрового своего состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению.

Выход Дурново видел в направлении всех усилий дипломатии на сближение России, Германии, примиренной с ней Франции и Японии. Увы, в феврале 1914 г. это было уже невозможно…

По большинству докладов военной игры 20–24 апреля 1914 г., ружейных патронов «едва достаточно для первых серьезных боев», а «на легкое орудье имелось 300 снарядов, т. е. количество также едва достаточное для тех же боев, после чего армейские склады иссякнут». Расчеты потерь были занижены: «Принята норма средней убыли в 3 %, тогда как ожидается убыль до 15–20 %», – а действия армий мало согласованы.

В ноябре 1906 г. начальником австрийского Генерального штаба стал Конрад фон Хетцендорф, пытавшийся реформировать армию и снабдить ее современным оружием. Ежегодно проводились большие «маневры, приближающиеся к условиям настоящей войны»: без заранее подготовленных планов и с возможностью офицеров проявить инициативу и самостоятельность. Главное значение придавалось быстрым переходам, и солдат, по описанию Сиднея Фея, буквально доводили до изнеможения форсированными маршами. Также особое внимание уделялось пулеметам и штыковому бою – по итогам Русско-японской войны.

Любопытно, что во Франции 13 июля 1914 г. сенатор Эмбер обрисовал ситуацию, фактически прямо противоположную сухомлиновской для России: «тяжелая артиллерия французской армии не находится на одной высоте с артиллерией германской армии, французской армии не хватает офицеров… не имеет достаточного количества пушечных снарядов и других материалов», а форты устарели.

Фантастика и реальность

Фантасты и другие писатели также не могли пройти мимо столь многообещающей темы будущей войны. Как ни удивительно, но многие фантастические вещи появились в реальности гораздо быстрее, чем рассчитывали авторы.

В книге «Великая война 189-» британского контр-адмирала Филипа Коломба (Philip Colomb), вышедшей в 1893 г., описывается покушение на… Фердинанда, болгарского принца, раненного в городке поблизости от Софии. Вспыхивает сербско-болгарская война, в которую последовательно включаются и остальные страны – Австро-Венгрия, Россия, Турция, Германия и Франция. Русские войска возглавляют генералы Драгомиров и Гурко, немецкие (среди прочих офицеров) – генерал фон Шлиффен. Города атакуются динамитными бомбами с воздушных судов, на земле используются прожектора для ночных боев, колючая проволока и отряды снайперов. Анализируется идеальный для немцев план вторжения во Францию через Бельгию – Вервье, Льеж, Намюр и Шарлеруа, в обход французских укреплений, и упреждение в мобилизации. Однако Германия, несмотря на победу на востоке, терпит поражение под Парижем. В отличие от реального 1914 г. к Австро-Венгрии и Германии присоединяются Италия и Великобритания. Война, продолжавшаяся всего 8 месяцев, заканчивается переговорами.

Роман Эдварда Фосетта (Edward Fawcett) «Анархист Хартман, или Рок великого города» (1893 г.) показывает разрушение Лондона воздушной бомбардировкой. «Залма» (1895 г.) Томаса Эллиса и «Желтая опасность» (1898 г.) Мэтью Шила описывают применение биологического оружия.

1903 г. – в журнале «Стренд» выходит рассказ «Сухопутные броненосцы» знаменитого Герберта Уэллса, где описывается вымышленная война в Европе. После первых быстрых сражений обе воюющие стороны вынуждены зарыться в землю – огонь современного оружия делает нейтральную полосу непреодолимой, «не предоставляя укрытия и ящерице» (не правда ли, похоже на расчеты Блиоха?). Но неожиданно нападающая сторона бросает в бой новое оружие – 14 «сухопутных броненосцев» на восьми парах трехметровых колес системы Пэдрейла. Такое колесо было изобретено Брэхемом Джозефом Диплоком и продемонстрировано как раз в 1903 г. Стометровые броненосцы вооружены дистанционно управляемыми автоматическими винтовками, наводимыми с помощью камер-обскур, и защищены 12-дюймовой броней. Один из броненосцев подбит пушками, но остальные уничтожают батареи, прорывают фронт, стремительно истребляют или разоружают вражеское войско, сдавая пленных мотоциклистам. Лучшие в мире войска, обучавшиеся годами, физически сильные и отчаянно храбрые солдаты побеждены «головастыми выродками, малокровными из Ист-Энда» благодаря новейшей технике.

В 1907 г. в «The Vanishing Fleets» Роя Нортона описывалось применение изобретенного учеными США радиоактивного оружия против… Японии.

В 1908 г. вышла «Адская война» Пьера Жиффара с иллюстрациями Альбера Робиды, популярного художника и фантаста: из-за спора о шербете на мирной коференции разгорается всеобщая война – от воздушных аэрокаров до подводных глубин.

«Война в воздухе» была описана и в одноименном романе Уэллса того же года. Огромные немецкие дирижабли, вооруженные «пом-помами» и бомбами, буксируют аэропланы. «Они напоминали громадных коробчатых змеев, паривших на невидимых веревках. Носовая часть их была длинной и прямоугольной, а хвост – плоский с горизонтальным пропеллером». Немцы атакуют американский флот, забрасывая бомбами плохо защищенные от воздушного нападения палубы броненосцев. «Дешевые изделия, для изготовления которых требовались только прутья и газ, раз и навсегда покончили с броненосцами, обрушившись на них с неба». Затем наступает очередь Нью-Йорка, точечными ударами с воздуха принуждаемого к капитуляции. Но воздушный флот не может удерживать захваченную территорию, вызывая все большее сопротивление. Тогда немцы прибегают к массированным бомбардировкам устрашения в стиле реальной ВМВ. Мир, казавшийся воплощением незыблемости, стремительно разрушался – «европеизированная цивилизация, если можно так выразиться, просто взлетела на воздух. За какие-нибудь пять лет она рассыпалась так, что от нее не осталось и следа». Немногие выжившие после войн, революций и эпидемий возвращаются к примитивному натуральному хозяйству.

Первый дирижабль Цеппелина взлетел еще 2 июля 1900 г. и продержался в воздухе 18 минут, прежде чем отказал один из двигателей. Несмотря на финансовые проблемы, третий и четвертый цеппелины взлетели в 1906 г. и 1908 г., соответственно, как раз ко времени написания романа.

Владимир Семенов в «Царице мира» и «Царях воздуха» (1908 г. и 1909 г.) также описывает авиацию, но уже Англии и России против Германии.

Алан Милн, автор «Винни-Пуха», пародировал жанр шпионского романа в новелле «Секрет армейского аэроплана», опубликованной в журнале «Панч» в мае 1908 г.

Всего за полтора года до начала мировой войны Артур Конан Дойл написал небольшой рассказ «Опасность!» с целью «привлечь внимание общества к великой опасности для нашей страны» (т. е. Англии). Он описал конфликт Британии с одной из мельчайших стран Европы, почти не имеющей военного флота – 2 броненосца, 4 крейсера, 20 эсминцев и 8 субмарин. Но именно эти субмарины по предложению одного из офицеров станут ключом к победе. Они не будут атаковать английский военный флот, а, расположившись в отведенных секторах, начнут тоннажную войну, блокировав торговлю. Конан Дойл также предвосхитил снабжение со специально оборудованных в мирное время баз и транспортных подводных лодок, координацию действий подлодок, потопление судов пушками для экономии торпед, «суда-ловушки», атаки в нейтральных портах. Британия оказывается в блокаде, цены на продовольствие быстро растут, растет и смертность, особенно детская, правительство вынуждено пойти на мир. В «Great Britain and the next war» Конан Дойл полемизировал с немецким генералом фон Бернгарди, обвинявшим Британию в препятствии свободе мореплавания и территориальной экспансии Германии. Хотя немецкая атака Британии была бы безумием, но атака по ошибочным причинам была бы не менее разрушительной, чем другие. Если Германия нападет только на Англию, война будет долгой и безрезультатной, хотя и при пассивности англичан, но если Германия атакует и Францию, тогда Британия должна будет высадить на континент экспедиционный корпус, чтобы не допустить господства гигантской Германии в Европе. Важно учесть действия подлодок и аэропланов. Для безопасности Британии необходим туннель под Ла-Маншем.

Наконец, в 1914 г. вышел «Освобожденный мир» Уэллса. Автор попробовал описать мир после открытия атомной энергии и создания в 1953 г. атомных двигателей, с точностью почти до года предсказав появление АЭС. Война начинается неожиданной бомбардировкой штаба объединенного англо-французского командования в Париже. В ответ французы сбрасывают атомные бомбы на Берлин «подобно беспрерывно действующему вулкану, годами, месяцами или неделями – в зависимости от размеров бомбы и условий, способствующих или препятствующих ее рассеиванию. Раз сброшенная бомба полностью выходила из-под власти человека, и действием ее нельзя было никак управлять, пока ее энергия не истощалась». Человечество, непрерывно наращивая мощь вооружений, оказалось не готовым к защите от столь разрушительного оружия – к весне 1959 г. уже около 200 городов было стерто с лица земли атомными бомбами. На фронте в это же время происходят перестрелки и рукопашные бои. Мир опять-таки погружается во всеобщую анархию, выход из которой видится только в созыве мирной конференции, всеобщем разоружении и построении принципиально нового общества.

А были и многие другие романы – Ниман, «Всемирная война», Октавиус, «Великая империя Габсбургская», о вторжении немцев в Англию, «Вторжение в 1910 году», «Когда орлы летят к морю», «Когда Англия спала»…

Итак, к лету 1914 г. все было готово к европейской войне. Настала пора проверки армий, оружия и теорий. И всего несколько дней в августе подтвердят или опровергнут труды многих десятилетий.

1914: «Зато Париж был спасен»

Совершенное воплощение сражения при Каннах лишь очень редко встречается в военной истории, ибо для него необходимы, с одной стороны, Ганнибал, а с другой – Теренций Варрон, которые оба по-своему содействуют достижению великой цели.

Альфред фон Шлиффен. Канны

Истина, что против пули не попрешь, была хорошо известна и в минувших войнах.

М.Р. Галактионов. Париж, 1914

Начиная с двадцатых годов прошлого века, т. е. с завершения Первой мировой войны, в отечественной популярной литературе обычны упреки в адрес союзников, т. е. Франции и Англии. Если русская армия, как обычно считается, пожертвовала собой в августе 1914 г., но отвлекла на себя немецкие войска и тем спасла Париж, то союзники якобы ничего не сделали, чтобы затем отдать долг России. Русские военные и политики, особенно эмигранты, проигравшие в Гражданской войне, видели собственные немалые жертвы и полный крах еще недавно мощного Российского государства на фоне торжествующих победителей в Версале. Естественна их обида: «Почему же вы победили, а нам не помогли и бросили на произвол судьбы?» В СССР также поддерживали эту точку зрения – во-первых, приятно сознавать, что именно твоя страна внесла решающий вклад в войне, во-вторых, был повод выставить счет теперешним идеологическим и военным противникам.

Справедливы ли эти упреки? И почему война, которая должна была закончиться через считаные недели, продолжалась годы?

Как мы видели в первой главе, война была объявлена России 1 августа, тогда же кайзер Вильгельм подписывает указ об общей мобилизации германской армии. Но с кем именно придется воевать Германии, помимо России? Французское правительство во главе с президентом Пуанкаре в тот же день мобилизовало все французские сухопутные и морские силы, но войны не объявило. Из Лондона была получена депеша от князя Лихновского, в которой говорилось, что Франция не вмешается в войну Германии с Россией, если Германия первая не нападет на Францию. Но фон Мольтке, начальник германского Генштаба, настоял потребовать от Франции отдачи на все время войны двух важнейших крепостей – Туля и Вердена. Больше того, именно Германия 3 августа объявит войну Франции – немецкие планы не терпели ни малейшей отсрочки.

Французское правительство, напротив, еще 30 июля сделало необычный шаг, приказав осуществить отвод войск на 10 км на всем протяжении границы с Германией – от Швейцарии до Люксембурга. Ни одна часть и ни один солдат под угрозой военно-полевого суда не должны были заходить восточнее. 1 августа вышло специальное напоминание, отдельно «осаживавшее» будущего главнокомандующего Фоша. Не правда ли, очень похоже на «не поддаваться на провокации» 1941 г.?

Еще одна песчинка в налаженный немецкий механизм – Бельгия отказалась мирно пропустить немецкие войска, объявив 31 июля мобилизацию. Следовательно, теперь придется объявить войну еще и Бельгии. А нарушение немцами нейтралитета Бельгии стало великолепным поводом для Британии. Захваченная (мирным или военным путем) Бельгия была бы готовым плацдармом для будущего нашествия на Англию, чего Англия боялась со времен Наполеона. Как сказал позднее Ллойд Джордж, пока речь шла о Сербии, 99/100 английского народа были против войны; когда речь зашла о Бельгии, 99/100 английского народа пожелали воевать. Еще 31 июля Эдуард (Эдвард) Грей, глава английского Министерства иностранных дел, телеграфировал в Брюссель, выражая желание, чтобы Бельгия защищал свой нейтралитет. Он же 1 августа заявил Лихновскому, что не потерпит нарушения бельгийского нейтралитета. Третьего августа Грей выступил в палате общин и добился одобрения решительных действий. В тот же день немецкие войска перешли границу Бельгии. 4 августа немцы получают британский ультиматум с требованием немедленно очистить Бельгию, ответ требовался до 12 часов ночи. Но Германия, уверенная в скорейшей победе, отказалась пойти на попятную.

Что изменило вступление Британской империи в войну?

1. По мнению Евгения Тарле, теперь, даже если бы Россия и Франция были разбиты, они получали возможность не заключать мир, а затянуть войну, оправиться и снова вступить в бой. Даже в случае взятия Парижа французское правительство просто переехало бы на юго-запад и продолжало бы борьбу, имея в своем распоряжении все силы и средства крупнейшей и богатейшей в мире Британской империи. Поэтому план Шлиффена терял смысл.

2. Длительность войны уже подрывала шансы Германии на заключение выгодного мира. Союзникам стоило всего лишь отказываться заключить мир, чтобы германская промышленность и торговля погибали.

3. Британский флот, сильнейший в мире, к открытой борьбе с которым немецкий флот и не готовился, мгновенно отрезал Германию от всех морей, колоний и рынков, от подвоза сырья и припасов. А это еще по опыту торговых войн с США и Россией было крайне болезненно для всей хозяйственной жизни Германии.

4. Наоборот, Антанта получила в распоряжение весь британский торговый флот, дающий возможность пользоваться ресурсами всего мира.

5. При длительной войне, обладая почти четвертью суши с более чем 400 млн подданных, англичане могли создать громадную армию с неограниченными в теории возможностями вооружения и снабжения.

6. Антанта также получала английские кредиты, с помощью которых она могла пользоваться услугами промышленности США.

7. Участие Англии в войне привлекало все новые и новые страны в лагерь союзников Антанты. Не обязательно они имели какие-либо претензии к Германии или были враждебны к ней, но, воюя на ее стороне, эти страны не получили бы практически ничего. А воюя на стороне Антанты, можно было получить часть того места, которое осталось бы после ухода побежденной Германии с рынков вне Европы. Уже 15 августа Япония предъявит Германии ультиматум об уходе из Китая, а затем захватит единственную в нем немецкую колонию – Циндао. Следующей в войну вступит Италия, а в перспективе можно было ожидать и участие США, что и произойдет.

Немало немецких политиков и военных задолго до войны предупреждали об опасности и неизбежности столкновения с Британской империей. Например, в 1912 г. Меттерних, германский посол в Лондоне, был смещен за постоянные напоминания о том, что усиление германского флота приведет к столкновению с Англией, и не позднее 1915 г. Генерал фон Кюль позднее вспоминал: «В годы, непосредственно предшествовавшие войне, у нас не было никаких сомнений в отношении незамедлительной высадки Британского экспедиционного корпуса на континенте». Мольтке полагал, что в случае войны между Германией и Францией Англия вмешается даже независимо от того, нарушит или нет германская армия нейтралитет Бельгии, «так как англичане боятся гегемонии Германии и, придерживаясь принципов поддержания равновесия сил, сделают все, чтобы не допустить усиления Германии как державы». На флоте также считали, что Англия займет враждебную позицию в случае войны. И французы тогда не связывали вступления Англии в войну непременно с нарушением нейтралитета Бельгии. Другое дело, сравнительно небольшая английская армия считалась германцами незначительным противником, который не сможет и не успеет коренным образом повлиять на исход войны.

Кроме того, именно в 1914 г. Британская империя внешне находилась на пороге гражданской войны из-за событий в Ирландии. Сторонники самоуправления (гомруль, home rule) Ирландии добивались принятия требуемого законопроекта, а их противники готовились к вооруженному противостоянию, закупая оружие даже в Германии (!). Как сказал 21 июля король Георг, «события в Ирландии в последние месяцы приняли такое направление, которое ведет неминуемо к вооруженному столкновению. У всех на устах слова: “гражданская война”. Мы находимся накануне гражданской войны». Но немцы переоценили опасность ирландских событий.

Бельгия, а точнее, город Льеж и его укрепления, на протяжении 50 км закрывающие дорогу во Францию, оказалась для немецкой армии неожиданно крепким орешком. В идеале Льеж должен был быть захвачен еще до того, как основные армии закончат сосредоточение. Немцы, используя заранее подготовленные тяжелые мортиры, вплоть до 305-мм и 420-мм со снарядами до 900 кг, смогли разрушить бельгийские укрепления, несмотря на потери, и занять Бельгию. Только за один день форт в Намюре получил примерно 2000 попаданий 150—210-мм снарядами. Отдельные форты смогли продержаться 12 дней с начала атаки, выдержав 3–4 дня бомбардировки 420-мм снарядами. В полевых сражениях немцы пользовались преимуществами корректировки артиллерии с воздуха. В свою очередь, бельгийцы быстро и эффективно мобилизовали автотранспорт, перебрасывая войска со средней скоростью 12 миль в час.

Как отмечал Кюльман, французы еще с 1904 г. предполагали вторжение немцев в Бельгию, но размах его оставался неизвестным вплоть до начала войны. Германцы не планировали продолжения наступления раньше 15 августа, поэтому форты Льежа задержали движение германских войск всего на два дня, а не на две недели, как тогда думали. Но Бельгия дала союзникам большее – повод для войны (прежде всего Англии) и пример ее ведения (Франции).

Еще одной роковой ошибкой стала беспощадная борьба с мирным населением. Немцы были напуганы французскими франтирерами (партизанами) еще во Франко-прусскую войну и теперь стреляли по малейшему поводу. Для устрашения бельгийцев, а затем и французов расстреливались заложники, сжигались деревни и обстреливались артиллерией города. Антверпен терроризировался бомбардировками с цеппелинов, и репортажи о мирных жителях, разорванных на куски во время сна, вызывали всеобщее возмущение.

Тем временем уже через 5 дней после 1 августа русские разъезды показались около Сольдау, в Восточной Пруссии. Несмотря на проволочки и возражения, 9 августа первые английские части грузятся на транспорты и перебрасываются в Европу. После ряда стычек 15 августа французы начинают генеральное наступление в Эльзас и Лотарингию.

Цитата из классического труда «Артиллерия» 1938 г. описывает эффект от столкновения европейских армий с оружием, которое до тех пор применялось только на периферии:

«7 августа 1914 года шел жаркий бой: французы бились с немцами, которые только что перешли границу и вторглись во Францию. Капитан Ломбаль – командир французской 75-миллиметровой пушечной батареи – осматривал в бинокль поле боя. Вдали, километров за пять, виднелся большой лес. Оттуда появлялись колонны немецких войск, и капитан Ломбаль вел по ним огонь.

Вдруг какое-то желтое пятно, показавшееся слева от леса, привлекло внимание капитана. Пятно ширилось, словно растекалось по полю. Но за пять километров даже в бинокль не удавалось разглядеть, что это такое. Одно лишь было ясно: раньше не было этого пятна, а теперь оно появилось – и передвигается; очевидно, это – немецкие войска. И капитан Ломбаль решил на всякий случай пустить в ту сторону несколько снарядов. Быстро определил он по карте, где именно находится пятно, сделал расчеты, чтобы перенести огонь, и подал команды.

С резким свистом снаряды понеслись вдаль. Каждое из четырех орудий батареи сделало по четыре выстрела: капитан Ломбаль не хотел тратить много снарядов на эту непонятную цель. Всего лишь несколько десятков секунд продолжалась стрельба.

Пятно перестало растекаться по полю.

К вечеру бой затих. Большой лес попал в руки французов. А слева от этого леса – на большой поляне – французы нашли горы трупов: около 700 немецких кавалеристов и столько же лошадей лежали мертвые. Это был почти весь 21-й прусский драгунский полк. Он попался на глаза французскому артиллеристу в тот момент, когда перестраивался в боевой порядок, и был целиком уничтожен в несколько десятков секунд шестнадцатью снарядами капитана Ломбаля».

Опять-таки немцы еще по уставу 1909 г. планировали наступать кавалерией разомкнутыми рядами, по возможности с фланга, давая вражеской артиллерии и пулеметам как можно меньшую цель, но в этом случае французские артиллеристы успели раньше.

Похожую картину описывают участники боя 4 августа у местечка Городок, когда в несколько минут был уничтожен венгерский дивизион 7 гонведного полка, а его тяжелораненый командир взят в плен. При средних дальностях и нормальной высоте разрыва 76-мм шрапнели глубина поражения составляла 150–200 м, а ширина – 20–25 м. В сентябре отмечалось, что «после удачного шрапнельного залпа из 250 человек остаются не получившими ранения всего 7 человек».

Однако немцы смогли в 20-х числах августа отразить французское наступление. Шрапнель 75-мм французских орудий оказалась практически бесполезной против стрелков и пулеметчиков в траншеях, осколки гранат – слишком мелкими, а солдаты, натренированные на стремительные броски, натолкнулись на колючую проволоку, готовые к стрельбе пулеметные гнезда и огонь крупнокалиберной полевой артиллерии, корректируемой с воздуха. Французская пехота в приграничном сражении часто атаковала «слепо», без разведки и всякой координации с артиллерией, и даже простейшие методы борьбы давали сокрушительный эффект. Например, одна немецкая батарея 24 августа сделала около 800 выстрелов прямой наводкой, без всякого применения уровня, т. е. наиболее легким способом, что было тогда характерно для немецкой артиллерии. Но при этом позиция была выбрана тщательно – в лесу, с маскировкой орудий таким образом, чтобы французы ни по блеску выстрелов, ни по дыму не могли определить местонахождение батареи. В других случаях вследствие бурного натиска противника и обилия целей прислуга французских батарей стреляла куда попало, поэтому германские орудия, часами стоя на открытом месте под яростным огнем, практически не понесли потерь. В результате как французской пехоте, так и артиллерии пришлось отступить. Немецкая артиллерия получала хорошие видимые цели в виде пехоты в естественных опорных пунктах. К тому же вследствие большого расстояния между пунктами (порядка километра) они легко охватывались. По свидетельству Джо Касселса (Joe Cassells), английские части, оказавшись под перекрестным огнем орудий и пулеметов, буквально резались на куски.

Но и немцы временами попадали под сокрушительный огонь, к примеру, под Виртоном. Как писал французский офицер, «потом поле боя представляло невероятную картину. Тысячи мертвых продолжали стоять, поддерживаемые сзади рядами тел, лежащих друг на друге по нисходящей кривой от горизонтали до угла в 60 градусов».

Такие картины неудивительны при атаках в плотных построениях, позволяющих слышать команды голосом, без артиллерийской подготовки, а иногда – и с вынутыми затворами винтовок. В более ранних войнах, например, Англо-бурской и Русско-японской, такая тактика позволяла легко контролировать пехотинцев и обеспечивать внезапный быстрый удар, особенно ночью, хотя уже тогда подвергалась критике. Теперь пехотинцы стремительно истреблялись артиллерией и залпами в упор. А ведь еще Конан Дойл более чем за 10 лет до августа 1914 г. писал применительно к британской армии: «То, что функция пехоты – стрелять, а не действовать, как средневековые копьеносцы, то, что первый долг артиллерии насколько возможно скрывать свое месторасположение, – два урока из тех, что так часто преподносили нам в течение этой [Англо-бурской. – Е.Б.] войны, что даже наш закоснелый консерватизм вряд ли может их отбросить».

Характерно, что наиболее смертоносной в начале войны была артиллерия, а не пулеметы. Пулеметов было еще слишком мало, и во многих случаях они просто не вводились в бой. И в германской, и во французской армиях их имелось по 6 на полк (или 24 на дивизию, в русской – 32).

Уже 24 августа французам и англичанам пришлось спешно отступать. Германские войска прорвались на фронте в 120 км на севере Франции и двигались на Париж. Но… Произойдет «чудо на Марне» – немецкая армия будет разбита, казалось бы, на пороге окончательной победы, 6 сентября начинается общее наступление союзников от Парижа до Вердена.

Тем временем русская армия наступала в Восточной Пруссии. Направление наступления было выбрано из-за завышенной почти втрое оценки численности германских войск – предполагалось отсечь в Пруссии «главные силы» ударом на Алленштайн (Ольштын) и только затем идти на Берлин. На практике задачами 1-й и 2-й армий стало отрезать германские силы одновременно от Вислы и от Кёнигбсерга. Немецкая территория была заранее подготовлена к обороне, и русским войскам приходилось идти по сравнительно глухой местности без продовольствия и фуража. Полковник Желондковский вспоминал: «Артиллерийские лошади выбивались из сил, приходилось прибегать к помощи пехоты. Помню, с каким трудом двигался вперед автомобильный прожектор. Прекрасная машина “Фиат” зарывалась на малейших незначительных песчаных подъемах – приходилось подкладывать доски, применялись цепи, в конце концов обращались опять же к людям». Район Мазурских болот разделял две наступающие армии, и для взаимодействия между собой после перехода границы им даже без сопротивления противника требовалось не меньше недели. После первых побед риск, что немцы будут атаковать эти армии по частям, посчитали несущественным – в штабе фронта больше думали о том, чтобы не дать противнику отойти за Вислу (и такие планы у немцев действительно были), задав операции слишком большой размах. По резкому выражению Н.Н. Головина, «оперативные планы делались “на глазок”, не на основании продуманной мысли, а на основании разгулявшейся фантазии». В результате немцы смогли разбить армию Самсонова и вытеснить армию Ренненкампфа. Общие потери 2-й армии Самсонова под Танненбергом составили 6789 убитых, 20 500 раненых и более 93 000 пленных, включая 15 генералов и 1830 офицеров, захвачено 350 орудий. Немцы потеряли 1891 убитого, 6579 раненых, 4588 пропавших без вести, 16 орудий.

В советской популярной литературе, например, у Пикуля, красочно описывалась неприязнь между этими командующими, что якобы и послужило причиной поражения. Но тот же Ренненкампф вполне успешно и грамотно действовал в 1900 г. в Китае при подавлении «боксерского» восстания. Деникин дает ему следующую характеристику в Русско-японской войне: «Генерал Ренненкампф был природным солдатом. Лично храбрый, не боявшийся ответственности, хорошо разбиравшийся в боевой обстановке, не поддававшийся переменчивым впечатлениям от тревожных донесений подчиненных во время боя, умевший приказывать, всегда устремленный вперед и зря не отступавший».

Как немцы, так и Лиддел Гарт и другие историки справедливо отмечали легкий перехват и чтение немцами русских радиограмм. Благодаря этому немцы заранее знали о перемещения русских частей и их целях. После директивы Верховного главнокомандующего, требовавшей более осторожно пользоваться радиосвязью и запрещавшей передавать нешифрованные радиограммы, радио стали считать основной причиной, погубившей армию Самсонова, и перестали им пользоваться. В конце февраля 1915 г. пришлось даже издать новую директиву, где говорилось: «Радиотелеграф является единственным техническим средством связи при нарушении других и пользоваться им надлежит до последней возможности, не боясь потери материальной части, если тем могут быть достигнуты важные результаты в общем ходе боя». И, как отмечает Пересыпкин, в целом ряде случаев, от левобережья Вислы до Сарыкамыша, грамотное использование радиосвязи, особенно при маневренных действиях и в окружении, способствовало успеху русских частей.

Но и сами немцы на Западном фронте из-за путаницы в шифрах, когда радиограммы почти невозможно было прочитать, вынуждены были прибегнуть к передаче нешифрованных радиограмм, особенно в кавалерии.

Гораздо более существенным недостатком русской армии, по мнению Головина и Лихотворика, было то, что войска постоянно проигрывали темп и перемещались позже, чем предписывалось приказами, запаздывая где на 10 часов (Сталлупенен), а где и на день (Франкенау и Алленштейн). Это же отмечал и Иссерсон: «Часто войска узнавали задачу своего дневного перехода только к 10 часам; выступали не ранее полудня и потому лишь с наступлением позднего вечера достигали – по плохим песчаным дорогам – места ночлега». Наступления шли очень медленно, несмотря на перевес в количестве и людей и орудий.

Из-за недостатка и плохого качества приданной пехоте войсковой кавалерии (обычно формируемой из второочередных казачьих частей) при каждом выстреле немецкой жандармерии и добровольческих сообществ пехотным авангардам приходилось разворачиваться, теряя драгоценное время и не имея должной разведки. Например, донесение начальника 27-й дивизии 4/17 августа: «Третий день стараюсь войти в связь с 40-й дивизией, вчера послал офицерский разъезд пограничников, но сведения о точном месте ее нахождения не имею». «Артиллерия не держала с нами связи, ее наблюдателей не было у нас в окопах и, благодаря этому, такая прекрасная цель осталась не обстрелянной». То же отмечалось и на других фронтах: «С гвардией связи нам не удалось установить. Нам даже не было известно, где она оперировала, а кроме того у нас не было телефонных проводов». Как отмечал Н. Морозов, при наступлении X армии в Восточную Пруссию в октябре и ноябре 1914 г. постоянно приказы с указанием выступить в 7 часов получались в штабе корпуса только в 9 или 10 часов. Даже в ноябре «движение по Восточной Пруссии шло ощупью; был случай, когда наша 5 рота, посланная в сторожевую заставу на одном из ночлегов, оказалась в тылу какого-то полка 28 дивизии, имевшего в свою очередь полную схему сторожевого охранения. Сразу чувствовалось, что никто из высших чинов не осведомлен о противнике, а действует на “авось”». Хотя, по данным Головина, были и случаи успешной разведки даже в тылу противника, например, на левобережье Вислы в сентябре – октябре. Но он же отмечал, что в целом «руководство боем разбросавшимися частями… требовало тоже проволоки, проволоки и проволоки», т. е. устойчивой связи. Завышенные данные о гарнизоне Кёнигсберга требовали правильной осады, отвлекая главные силы 1-й армии и мешая ее соединению со 2-й. И в целом численность германских войск неоднократно завышалась во много раз.

Германская армия в Восточной Пруссии широко применяла автомобили, отряды мотоциклистов и самокатчиков, в Царстве Польском – и бронепоезда, для фоторазведки – аэропланы и дирижабли. Уже ночью 10 (23) августа при налете цеппелина были убиты 18 и ранены 10 солдат. Пользуясь развитой дорожной сетью и связью, опираясь на стремительно подготовленное местное ополчение (ландштурм) и второразрядные войска (ландвер), систему мелких укреплений-блокгаузов (с 2–3 ярусами амбразур и проволочными заграждениями), немцы значительно стесняли действия русских подвижных частей.

Так, по воспоминаниям Г.А. Гоштовта, «высланные вперед немецкие самокатчики не дали возможности вернуться прямой дорогой через Краупишкен, и потому гусары, посланные со спешным донесением, проблуждали лишний час по проселкам и в поисках брода через реку Инстер» (орфография современная. – Е.Б.). В результате штаб конного отряда не знал об изменении ситуации даже двухдневной давности. «Пехотные же самокатчики, засевшие в канавах за проволокой, подпустили на 200 шагов головную заставу корн. Карангозова и открыли по ней огонь… Немецкая цепь стала отбегать и, сев на велосипеды, под прикрытием огня с бронированного автомобиля полным ходом ушла назад». А русские самокатные команды Гвардейской стрелковой бригады, по запискам начальника ее штаба Э.А. Верцинского, «наспех сформированные, снабженные машинами невоенного образца и попавшие к тому же еще для действия в местность с тяжелыми песчаными дорогами, сравнительно скоро растратили свои самокаты и, понемногу сокращаясь, перешли из боевых команд в команды для связи при штабах».

Многочисленная русская конница практически не смогла ни воздействовать на противника, ни обеспечить разведку, втягиваясь в затяжные пешие бои. Что прямо противоречило приказам, например, перед Каушеном: «В затяжной ружейный бой не втягиваться, чтобы иметь возможность маневрировать и быть подвижным; действовать, главным образом, во фланг и тыл и использовать побольше артиллерийский огонь». И позднее немцам в большинстве случае удавалось организованно отступать, отрываясь от противника (октябрь 1914 г.): «Дороги по пути отхода испорчены, мосты разрушены, телеграф порван, столбы участками на большом протяжении срезаны, на немецких позициях трофеев не видно». По словам Е.А. Меньчукова, «достойны удивления смелость, настойчивость и выносливость германских самокатчиков», доставивших зимой важное донесение через расположение противника, после бессонных ночей.

А при обороне русских войск немцам удавалось чрезвычайно быстро для русского командования сбивать заслоны, пусть и правильно расставленные. Это вызывало быструю дезорганизацию и потерю управляемости. Так, в бою под Сталлупененом 4 (17) августа вышедший во фланг 27-й пехотной дивизии германский отряд в составе 4 батальонов, 1 эскадрона и 5 батарей вынудил к беспорядочному отходу части, которые в общей сложности насчитывали 20 батальонов. В ночь на 8 (21) августа германская авиация временно прервала телеграфное сообщение между штабами Ренненкампфа и Жилинского. Генерал Самсонов, покинув 15 (28) августа командный пункт армии и сняв телеграфный аппарат, практически полностью утратил контроль над соединениями своей армии и фактически оставил ее безо всякого руководства. Его примеру следовали и другие командиры. Больше того, даже при наличии средств слабая культура связи приводила к какофонии. В конечном итоге запоздал и приказ на общее отступление. Характерна реакция генерала Данилова на известие об отсутствии связи с командующим армией (!): «Отсутствие связи с Самсоновым, конечно, тяжко, но ведь у него пять корпусов, и едва ли неудача там может иметь решающее значение, особенно если Ренненкампф не будет заниматься Кёнигсбергом, на что, к сожалению, есть признаки, а заслонившись от него, поторопится войти в оперативную связь со 2-й армией». Разрыв между этими армиями составлял по прямой всего 30 км, но благоприятный момент для соединения был упущен. По выражению С.Г. Нелиповича, «практически центр и каждый фланг 2-й армии действовали уже третий день по собственному усмотрению, не считаясь с положением соседей и не имея связи». И на нижних уровнях в бою управление быстро терялось: «Принужден откровенно сказать, что полк я потерял. Еще в самом начале боя, я лично повел 4-й баталион к дер. Михалкен и там расположил его, возложив на него задачу прикрывать левый фланг боевого порядка корпуса. Вернулся я уже в темноте и остальных 3-х баталионов не нашел. Все попытки установить с ними связь не привели ни к чему. Я разослал всех имевшихся в моем распоряжении конных. Наконец, послал адъютанта и сейчас остался совершенно один».

То же встречалось и на других фронтах, как писал А.А. Зайцов, «главной помехой в наступлении 21 августа были не австрийцы, а отсутствие связи и карт, а также неясность общей обстановки». И даже в апреле 1915 г. «в первый же день отхода оказалось, что штаб корпуса снял свои провода и ушел “неизвестно куда”. Хотя этот корпус располагал 15 км кабеля и 5 телефонными аппаратами, состоящими при штабе корпуса, имелась телеграфная рота с 50 км воздушного и 35 км подземного кабеля с 12 телеграфными аппаратами. То есть слабая управляемость, в чем позднее будут упрекать советскую армию, имела, увы, глубокие корни…

Причем немецкая разведка докладывала об этих недостатках русского командования еще в 1913 г.: «Передвижения русских войск совершаются теперь, как и раньше, крайне медленно. Быстрого использования благоприятного оперативного положения ожидать от русского командования также трудно, как быстрого и точного выполнения войсками предписанного приказом маневра. Для этого слишком велики препятствия со всех сторон при издании, передаче и выполнении приказов. Поэтому немецкое командование при столкновении с русскими будет иметь возможность осуществлять такие маневры, которых оно не позволило бы себе с другим, равным себе противником».

В точности это и произошло в действительности. Исключением, возможно, были действия отрядов 2-й бригады, не позволившие (по мнению Я.М. Ларионова) XX немецкому корпусу быстро форсировать реку Ангерап (Ангерапп), что привело бы к окружению и армии Ренненкампфа. Справедливости ради, некоторые оценки русского генералитета немцами не нашли подтверждения. Немцы тоже допускали промахи (например, их артиллерия не раз обстреливала свои же войска) и несли серьезные потери, но смогли переломить ход операции и добиться победы, хотя и не сразу. И в 1915 г. характерна их постоянная забота о связи – наведение телефонных сетей, перемещение радиостанций и штабов за наступающими войсками.

Свечин, имевший личный опыт и Русско-японской, и мировой войны, писал: «Легкомысленному французскому наблюдателю перед мировой войной казалось, что русский солдат столь нетребовательный, что русскими солдатами бесконечно легче командовать, чем французскими. Это абсолютно неверно… Русские полки успешно работали только в атмосфере порядка и авторитета, а обстановка современного боя сковывала возможности проявления личности начальников и создавала хаос. В немецкой армии существовал определенный “стандарт” боеспособности полевой, ландверной, ландштурменной части; в русской же армии существовал удивительный разнобой: иные второочередные полки дрались превосходно, а другие первоочередные при малейшем активном усилии сразу переходили в полное расстройство. Контроль сверху совершенно отсутствовал, критика снизу оставалась тайной, и командование в каждом полку получало самые причудливые, разнообразные формы».

Характерно, что эти же недостатки скажутся и в последующих операциях, когда зимой 1915 г. выбор целей операций на стратегическом уровне метался от Восточной Пруссии до Карпат.

Плюс лучшая организация и развитая дорожная сеть давали немцам возможность быстрее перебрасывать войска – по выражению Головина, в сентябре «мы оказывались в положении пешехода, состязающегося с железной дорогой» — русским частям приходилось делать по колено в грязи пешие переходы в 30–50 км («неутомимость» имела свои пределы), тогда как германские части спокойно отдыхали в вагонах. Железные дороги Восточной Пруссии могли пропускать 550 эшелонов в сутки. Любопытно, что, по мнению Н. Морозова, успешность железнодорожных перебросок германских дивизий против армии Самсонова в значительной степени была обязана командировке на станции погрузки специальных офицеров Генерального штаба, моментально устранявших на месте все трения.

К началу сентября армии Северо-Западного фронта потеряли более 160 000 человек, германская армия – 18 500. Всего в Восточно-Прусской операции были потеряны до 245 000 человек, из них почти 135 000 – пленными. Немцы за два месяца боев потеряли 3867 погибших, 7053 пропавших без вести и 21 987 раненых, причем 20 415 за это же время были возвращены в строй. В плену оказались 3000 германцев.

В ноябре командующий Северо-Западным фронтом генерал Рузский дал в войска телеграмму: «Если я не могу рассчитывать на элементарную доблесть войск, если целые корпуса отскакивают на десятки верст под давлением лишь передовых частей противника, не оказывая врагу никакого сопротивления, то я, как главнокомандующий, не могу ни комбинировать никаких оперативных планов, ни нести за них какой-либо ответственности».

Что дала жертва русских войск союзникам? Да, немцы в разгар битвы на Марне перебросили в Восточную Пруссию два корпуса и кавалерийскую дивизию – менее 40 000 человек. Однако те же немцы выделили два корпуса против бельгийского Антверпена и три бригады против французской крепости Мобеж (по подсчетам Нелиповича – до шести корпусов). Даже Восточная Пруссия, которой они вполне готовы были пожертвовать во имя общей победы, теперь стала объектом для срочного спасения. Причем победа при Танненберге-Сольдау была достигнута имеющимися там силами еще до того, как переброшенные войска вступили в бой.

Нелипович отмечает, что к началу Восточно-Прусской операции (17 августа) угрожающего положения во Франции… просто не было – французы имели численное преимущество и наступали в Лотарингии и Вогезах. Причем переброшенные на восток два корпуса из осаждавших крепость Намюр войск к битве на Марне также не успевали.

На Западном фронте, по подсчетам Галактионова, 7 дивизий были переброшены на левое крыло; 4 дивизии переброшены на Восточный фронт; 4 дивизии осаждали Антверпен; 2 – Мобеж; 1 дивизия – Живе; 2 дивизии находились между Тионвилем и Верденом для предотвращения наступления французов из района Верден – Туль. Оккупационные войска, по статистике Нелиповича, выросли почти втрое – до 67 000 человек, тыловые и этапные службы – с 25 000 до 161 000 человек. Наконец, 8 корпусов второразрядных войск были или уже растрачены, или еще не сформированы.

Поэтому германские войска, чтобы избежать еще большего растягивания фронта и быстрее уничтожить противника, вместо обхода Парижа с северо-запада устремились на юго-восток, к реке Марне, подставившись под фланговый удар. Добавились несогласованные действия отдельных армий и чрезмерно паническая реакция на первые успехи французов. Ошибки во время сражения допускали обе стороны, и это неудивительно, просто немцы совершили их больше. Одной из наиболее грубых ошибок стала, по мнению Галактионова, попытка прикрыть разрыв в 50 км между армиями одной кавалерией и задержать ею на несколько дней значительно превосходящего противника, для чего кавалерия не была приспособлена.

Германские войска потеряли в августе примерно 136 500 человек – 18 662 убитых, 28 553 пропавших без вести и 89 902 раненых, из них вернулись в строй 39 898 человек. Французы и англичане потеряли порядка 240 000 человек, но сорвали весь германский план войны. На Марне потери немецких армий составили 10 602 убитых, 16 815 пропавших без вести и 47 432 раненых, союзники потеряли 45 000 убитых, 173 000 раненых и 50 500 пленных. Да, соотношение потерь и здесь было в пользу немцев, но не была выиграна война. Поэтому Марна стала шагом к поражению.

Кроме того, план Шлиффена изначально составлялся при ослабленной поражением в Русско-японской войне России, небольшой армии Франции и пассивной Англии. К 1914 г. все изменилось. Еще генерал Сикорский в начале 1930-х писал, что «план Шлиффена был слишком бумажным и вовсе не считался с условиями, которые через десять лет оказали столь решающее влияние на его выполнение. Известно также, что если бы даже Шлиффен был жив и сам руководил действиями в согласии со своим планом, составленным за десять лет до этого, то, натолкнувшись на непреодолимые и непредвиденные для него затруднения, он, по всей вероятности, не достиг бы намеченного успеха, приспосабливая собственные оперативные намерения к событиям, происходящим в 1914 году во Франции». Он считал план Шлиффена лишь планом сосредоточения, а не планом операций. Теренс Зубер, изучив уцелевшие немецкие документы, недавно пришел к похожему выводу – наиболее известный план Шлиффена требовал слишком большого количества несуществующих дивизий и усилий по их переброске. Если в 1904–1905 гг. Германия располагала на западе 50–60 дивизиями, в 1914 г. – 70, то по замыслам Шлиффена требовалось перевезти и задействовать 96 дивизий.

Даже прорыв к Парижу, усиленно готовящемуся к обороне, еще не гарантировал победы в войне. Сейчас трудно однозначно судить о том, смогли бы немцы захватить его, а затем и завершить войну в августе – сентябре 1914 г., но можно с уверенностью сказать, что не только русские войска внесли вклад в победу на Марне. Стойкость бельгийцев, французов и англичан плюс ошибки немцев тоже заложили фундамент победы. В Марнском сражении французы уже избегали бросать пехоту против артиллерии противника, предпочитая выжидать и давать действовать своей артиллерии, также перестроившейся. Заранее подготовленные укрытые позиции оставались недоступными обстрелу германских тяжелых орудий. В результате немецкая пехота без поддержки своих орудий часами лежала под огнем, не имея возможности сдвинуться с места (и так же лежали бы корпуса, переброшенные на восток). А затем на стратегическом уровне французы смогли создать спаянный фронт всего наступления в целом.

Любопытно, что уже 16 августа французской армии даются указания сберегать силы солдат. А 24 августа – вести бой «достаточно разомкнутыми, постоянно подкрепляемыми цепями», чтобы не представлять мишень для артиллерии. Пехоту следовало «вводить в небольшом количестве, артиллерию – без счета» (генерал Фош).

Легендарными стали «марнские такси» – собранные в Париже такси, с помощью которых якобы удалось в решающий момент сражения на Марне перебросить новые войска и переломить ход сражения. Однако, как пишет Лиддел Гарт, в пути гражданские шоферы обгоняли друг друга, сталкивались, на остановках сдваивали машины на дороге и закупоривали улицы. К двум часам ночи 8 сентября 14-я бригада была высажена в районе Нантея, после чего такси были отпущены, перевезя 4000 человек на расстояние до 50 км. Некоторые аварийные машины вернулись в Париж лишь через 2–3 дня. Но все же 14-я бригада была вовремя переброшена и уже в боях 8 сентября усилила левый фланг 6-й французской армии. «Марнские такси» стали удобным и понятным символом своеобразного «золотого ключика» на войне – один ловкий ход, и победа в кармане.

Гораздо менее известно, что 30 августа полковник Вейган предписал всем командирам крупных войсковых соединений организовать немедленно после прохождения войсковых частей отряды с целью обнаружения отставших, сбора их в команды и направления в свои части «с применением самых строгих мер». Все заблудившиеся обозные и транспортные учреждения направлялись на дороги, по которым пошли их части. 31 августа Фош советует генералам прибегнуть к слиянию нескольких частей и применять «строжайшие репрессивные меры в отношении солдат, оставляющих строй, и младшего командного состава, плохо выполняющего свои обязанности». 4 сентября Фош издает приказ, чтобы во всей полосе боевых действий армейской группы беженцы пользовались дорогами, только начиная с 15 часов до полуночи. В остальное время они должны находиться вне дорог, в поле. Уже в октябре 1914 создается т. н. резерв Фоша, поднимающий целую пехотную дивизию. Автобусы с брезентом вместо стекол могли перевозить пехоту со скоростью до 14 миль в час. Дальность переброски составляла от 32 до 160 км (20—100 миль).

А чем могли бы ответить немцы? Они блестяще маршировали, подготовленная пехота проходила до 40–60 км в день (и даже 653 км за 27 дней, с боями без единой дневки), но проигрывали в оперативной подвижности. 1-я армия на ключевом фланге запаздывала по сравнению с другими армиями, увлеченными погоней за разбитым противником, поскольку по плану ей требовалось пройти больше всех. Кроме того, теперь авиация делала практически невозможным внезапное и скрытое перемещение войск, облегчая оборону.

Некоторые немецкие авторы, в т. ч. Ганс фон Зект, считали, что Шлиффен хотел собрать все десять немецких кавалерийских дивизий, которые имелись на Западном фронте, на правом крыле. Но, по комментариям Галактионова, кавалерия сама по себе, без поддержки других родов войск, обладала низкой ударной мощью, а спешившись, теряла свое преимущество в подвижности, так как коней приходилось отводить далеко в тыл. В результате получалось, что пехота даже опережала кавалерию в наступлении. Оськин справедливо отмечает психологический эффект от действий конницы, но такой эффект был более характерен для Восточного фронта, где плотность войск и качество противостоящего противника были ниже. Полагаю, для грамотного стратегического использования кавалерии немцам требовался продуманный, но в то же время гибкий план и четкое управление, которое не позволило бы командирам тактического уровня отвлечься на более мелкие задачи и сжечь кавалерию в лобовых атаках или увлечься преследованием в ненужном направлении. Без послезнания такой план представляется маловероятным.

После войны реальные качества германской конницы в боях на западном фронте оценивались весьма невысоко. Возможности маршей показывает Пюжан: «Все дороги были заняты армейскими корпусами, уже плотно нагроможденными в этом районе. Поэтому 1-й кавкорпус был вынужден продвигаться побригадно без дорог, неоднократно останавливаясь каждый раз, когда приходилось пересекать дорогу, забитую войсками. Это движение прямо по местности в сильную жару окончательно доконало силы лошадей». А в бою немецкой коннице практически каждый раз приходилось звать на помощь приданных егерей.

Дальше было только хуже: «С первыми же признаками рассвета гранаты начали рваться среди эскадронов, приводивших себя в порядок на плато, что севернее реки, и внесли в их ряды серьезный беспорядок. В 4-м эскадроне 5-го уланского полка 40 лошадей разбежались без всадников; в течение всего дня пешие уланы бродили в округе в поисках своих коней; в конце концов они вынуждены были реквизировать на месте автомобили, на которых и исчезли в северном направлении…

На опушке леса командир 11-го гусарского полка подполк. ф. Гильхаузен держал пари с несколькими из своих офицеров, как скоро первые шрапнели спугнут большое начальство. Но английские снаряды стали рваться около командования бригады еще до заключения пари, и штаб быстро рассеялся по лесу… К 11-му гусарскому полку присоединился его 5-й эскадрон; командир полка встретил командира эскадрона ротмистра ф. Экс довольно кисло. Последний будто бы ответил самой длинной фразой из всех им сказанных за всю войну: “Господин полковник, мой эскадрон не мог все-таки скакать так быстро, как штаб полка…”

В тот момент, когда конногвардейцы садились по коням, новая очередь разорвалась поблизости; большая часть лошадей вырвалась и разбежалась, а те из конногвардейцев, которые успели сесть в седло, ускакали на север. По свидетельству исторической монографии полка, “положение было весьма критическим”. К счастью, густой лес скрыл отход эскадронов, и только 2 конногвардейца были ранены».

При одних только сведениях о появлении поблизости… одного (!) эскадрона в бегство обращались целые бригады и дивизии, притом гвардейские.

Германские егеря, напротив, держались, теряя за день до половины и более состава, буквально жертвуя собой. Чрезвычайную, доходящую до абсурда чувствительность кавалерии к потерям и стремление во чтобы то ни стало сберечь себя отмечают Оськин и Базаревский. С.М. Буденный, воевавший в кавалерии еще в Русско-японскую, так комментирует особенности западного фронта: «Бесспорно, что в условиях западного театра войны, пространственно тесного и чрезвычайно пересеченного (как “культурного” театра), широкий размах для крупных конных масс отсутствует».

По мнению Пюжана, только исключительная нерешительность союзников после понесенных ранее потерь помешала нанести немцам еще большее поражение, отрезав целую армию (Клука), и спасла кавалерийские дивизии от уничтожения. Хотя французская кавалерия у Ипра успешно прикрывала развертывание пехоты и промежутки между частями (даже в марте 1918 г. английская кавалерия покажет себя полезной, прикрывая общий отход, пришлось даже посадить на коней несколько ранее спешенных полков). Генерал Вуазен позднее отмечал, что, будь разведывательная авиация французов вынесена к Намюру, она точнее смогла бы вскрыть немецкие силы и сделать ясным немецкий замысел еще в ходе приграничного сражения, 14–15 августа. То есть не только немцы имеют основание жаловаться на упущенные возможности.

Вероятно, нужный эффект как немцам, так и союзникам могло дать создание перед войной подвижных групп пехоты на грузовиках при поддержке мобильной артиллерии и броневиков (и, возможно, той же конницы) и, конечно, их умелое применение. Например, германские самокатчики и бельгийские броневики блестяще показали себя уже в первых боях. Как мы увидим в последующих главах, немцы придут к таким группам еще в ходе войны. Массовые перевозки войск уже осуществлялись армией США в Мексике и французской в Алжире, применялись пулеметные автомобили и броневики. В Европе с ее развитой дорожной сетью (как железнодорожной, так и гужевой) и обученными войсками, способными к быстрым маршам, применение «технической новинки» вне специфических областей, например, эвакуации раненых, не требовалось. Железнодорожный транспорт блестяще обеспечивал мобилизацию, а затем тренированные войска обошлись бы, как считали до войны, своими силами. Плюс автомобили 1914 г., как правило, имели еще очень слабую проходимость вне дорог, не будем забывать и о трудностях снабжения и надежности конструкций.

Была ли альтернатива русским атакам в Восточной Пруссии? Причем не одному наступлению, а трем? Возможно (сейчас мы знаем, как будут развиваться события и на что способны войска, но тогда-то это могли только просчитать), кадровая русская армия добилась бы большего, прежде мобилизации заняв крепости на Висле и разрушая кавалерией впереди лежащую инфраструктуру, как оно и планировалось ранее. Одновременно создавалась угроза Познани, что даже без войны и боев заставило бы немцев отвлекать значительные силы для ее обороны. Пример Японии, Италии, Греции, Румынии, затем и США показывает, что выжидать благоприятного момента вступления в войну было возможно и выгодно, и даже для европейских стран. Природные и искусственные преграды сами по себе не были непреодолимыми, но в сочетании с обученной армией и нерастраченными боеприпасами рубеж Вислы мог стать для германской армии, уже потерявшей лучшие части во Франции, весьма сложным барьером. По подсчетам фон Шварца, только в крепостях на Висле, Нареве и Немане имелось порядка 6000 орудий с боеприпасами. Именно вокруг крепостей и естественных преград во Франции формировались первые звенья сплошной цепи позиционного фронта. Аналогия с 1939–1941 гг. представляется не вполне правомерной – в 1914 г. и маневренные возможности, и сила обороны, и тактика были другими, не говоря уже о целях войны. Хотя, стоит признать, в реальности такой вариант после пассивных отступлений Русско-японской и падения Порт-Артура вряд ли был осуществим – сомнительно, что на него пошли бы до первых боев.

Из прочих вариантов интересно сосредоточение сил против Австро-Венгрии с целью если не вывести из войны, то сделать ее армию малобоеспособной и заставить немцев перебросить часть войск ей на помощь, тогда как в реальности Карпатская операция начала осуществляться слишком поздно.

В результате последующих сражений осени 1914 г. ни одной из сторон не удалось сокрушить противника. Оказалось, что каждая сторона успевает сосредоточить нужные силы и остановить наступление. Солдаты устали морально и физически, лучшие части исчезли в огне первых месяцев войны. Один из немецких полковников сказал в сентябре кронпринцу: «Ваше высочество, еще одно такое ночное наступление – и армия будет деморализована навеки». Боеприпасы, особенно снаряды, также подходили к концу. Уже в боях на Марне французские батареи израсходовали свои последние запасы снарядов, и 12–13 сентября многие из них уже не могли получить пополнение. Немцы после войны также жаловались на недостаток снарядов – 9 сентября V армия имела только 5 грузовиков, которые должны были подвозить боеприпасы более чем за 60 км, и превосходство французской артиллерии в числе, одновременно французы считали превосходящей артиллерией немецкую. 24 сентября Жоффр телеграфирует командующим армиями: «Тыловые запасы в данный момент исчерпаны. Если расход снарядов будет вестись так, как до сих пор, невозможно будет через 15 дней продолжать войну из-за недостатка боеприпасов. Я должен обратить все ваше внимание на исключительную важность этого предписания, от которого зависит спасение отечества». Фош был уведомлен, что в течение двух или трех недель не будет получать 75-мм снаряды. 1 ноября Китченер сказал Фошу: «1 июля 1915 года у вас будет во Франции миллион обученных английских солдат. До этого дня вы ничего или почти ничего не получите» (хотя осенью и зимой английские дивизии продолжали пусть медленно, но поступать). 4 ноября Жоффр приказал перейти к обороне. К концу года он также уволил 2 из 5 армейских командиров, 9 корпусных и половину из 72 дивизионных. Наступал новый период – период окопной войны.

Кроме того, как мы увидим в дальнейшем, союзники, сами всю войну испытывая дефицит вооружения, помогали России, кроме высадки в Галлиполи и действий подводных лодок на Балтике, поставками снаряжения, присылали специалистов для организации производства, расширяли кредиты на закупку оружия, материалов и оборудования, предоставляли для перевозки стратегических материалов свой флот и давали деньги на фрахт нейтральных судов.

Так что обвинения союзников в предательстве, заговоре против России или нежелании воевать, пока кто-то проливал кровь, не имеют серьезных оснований, как бы этого ни хотелось послевоенным мемуаристам и публицистам.

Война должна была продолжаться еще долго. Как писала Барбара Такман, «Германия, не строившая расчетов на длительную кампанию, имела в начале войны запас нитратов для производства пушечного пороха всего на шесть месяцев, и лишь открытый тогда способ получения азота из воздуха позволил ей продолжить войну. Французы, также делая ставку на стремительность кампании, решили не рисковать войсками и сдали немцам железорудный район в Лотарингии, исходя из того, что вернут его после победы. В результате они потеряли восемьдесят процентов рудных запасов и чуть было не проиграли войну. Англичане, проявляя, как всегда, осторожность, смутно рассчитывали на победу в течение нескольких месяцев, не зная точно, где, когда и как они ее одержат». Попов вспоминал: «Много говорилось о будущих георгиевских кавалерах и т. п. Я молчал, глубоко затаив мысль во что бы то ни стало получить хотя бы Анну 4-й ст. в первом же бою, ибо на большее количество боев рассчитывать не приходилось, так как, по моим выкладкам, война должна была кончиться в Берлине примерно через два месяца. Я даже несколько раз прикладывал масштабную линейку, измеряя расстояние до Берлина, и пытался перевести его на количество переходов. Каким все это кажется теперь смешным и далеким». По выражению Эйсманбергера, «уже в августе 1914 г. обученная пехота всех воюющих армий исчезла почти целиком в братских могилах и госпиталях».

На поле боя все увереннее выходили новые виды оружия и новая тактика. Но окажутся ли они более успешными?

Окопная война: хорошо забытое старое

– Уже четыре года я каждую ночь изучаю эту карту. Я знаю каждый порт, каждый канал, каждую бухту, каждую крепость… Фландрия снится мне по ночам. А ведь я никогда там не был!

– Это край света, Ваша Светлость. Когда Господь Бог создавал Фландрию, Он наделил ее чёрным солнцем. Еретическим солнцем, которое не согреет и не высушит дождь, пробирающий до костей. Это странная земля, населенная странным народом, который нас боится и презирает и никогда не оставит нас в покое. Это больше, чем ночной кошмар, Ваша Светлость. Фландрия – это ад.

– Без Фландрии мы ничто, капитан. Нам необходим этот ад.

Из х/ф «Капитан Алатристе/Alatriste»

– Нужно пятнадцать тысяч ручных гранат. Тысячу осадных двенадцатиаршинных лестниц, столь легких, чтоб каждую могли нести бегом два человека. Пять тысяч мешков с шерстью…

– А это зачем?

– Для защиты воина от мушкетных пуль. При осаде Дюнкирхена маршалу Вобану, заграждаясь таковыми мешками, удалось подойти вплоть к воротам, сколь ни была жестока стрельба, ибо пуля легко запутывается в шерсти…

Алексей Толстой. Петр Первый

Прежде всего попробуем представить те места, в которых замер Западный фронт – наискось от Северного моря до гор Швейцарии. В Северное море впадает река Сомма, арена ожесточенных боев 1916 г., и Изер. Города Амьен и Виллер-Бретонне – места сражений уже 1918 г. К северо-востоку – Ипр, Аррас, Камбре и Фландрия. К востоку лежит провинция Шампань, по которой течет Эна, впадающая в Уазу, и южнее – Марна, рубеж продвижения германских войск 1914 г. Еще восточнее – река Маас, на которой стоит Верден. К юго-востоку от него – горы Вогезов, крепости Эпиналь и Бельфор. Равнины на стыке северо-восточной Франции, Бельгии и Голландии издавна предоставляли удобный путь армиям, пытающимся вторгнуться во Францию или наступающим из нее, чему свидетельством Креси, Рокруа, Ватерлоо и Седан, а также Дюнкерк, находящиеся в этих же местах.

С появлением стабильного фронта выяснилось, что ни одна армия не готова к новой войне. Вместо стремительных маршей, лихих атак и покорения вражеских столиц солдатам предстояли многомесячные осады и сражения за каждый клочок изрытой воронками земли. Вместо триумфа передовой военной мысли XX века закопавшимся в землю армиям пришлось заново осваивать искусство ведения сап (траншей и ходов сообщений) и боя холодным оружием, казалось, прочно забытые века назад. Почему?

Прежде всего выявились слабость, неподготовленность и необеспеченность артиллерии. Хотя именно артиллерия (как считал Галактионов), а не пулемет сделала в первый период войны почти невозможным продвижение пехоты по открытому полю и крайне затруднила атаку даже по пересеченной местности, артиллерия же оказалась беспомощной как оружие поддержки пехоты в наступлении.

В полевой артиллерии союзников преобладали 75-мм французская и 76-мм русская пушки, а шрапнель, доказавшая смертоносность против неукрытой пехоты и кавалерии, не могла поразить ту же пехоту, спрятавшуюся за укрытиями. Огромная начальная скорость снаряда, обусловливающая настильность траекторий, приводила к невозможности обстрела противника в складках местности и за укрытиями.

Как пишет Барсуков, обычная шрапнельная пуля вследствие малого веса (10,7 г) и шарообразной формы оказалась бессильной против земляных насыпей даже самой незначительной толщины. Оказывалось достаточным лечь и набросать перед собой земляную насыпь в 60–70 см высоты, чтобы избавиться от потерь при стрельбе на дальностях менее 4 км. А полутораметровое укрытие вполне защищало и на дальности в 5 км. По подсчетам артиллериста Е.К. Смысловского, шрапнелью на дистанции в 1 км теоретически поражались 60 % конницы, 22 % открыто стоящей пехоты, 16 % пехоты, стреляющей с колена, и только 3 % пехоты, стреляющей из-за закрытия. Шрапнель не подходила для ночного боя, а дистанционные трубки было трудно беречь от сырости при долгом хранении на позициях.

Шрапнель, поставленная «на удар», ввиду слабого (только 85 г пороха) вышибного заряда, совершенно не годилась для разрушения даже самых ничтожных закрытий. Для фугасной гранаты калибр в 75—76-мм был слишком мал (что подтвердит и Вторая мировая), т. к. позволял разместить только небольшой разрывной заряд – 0,5–0,8 кг. В большинстве случаев 76-мм граната с принятым для нее взрывателем (3ГТ) из-за настильности траектории разрывалась после рикошета, пролетев около 4 м от места падения. Осколочное действие 76-мм гранаты, не имевшей мгновенного взрывателя, также было весьма слабое, и для поражения живых целей она не предназначалась.

И в других армиях как снаряды, так и взрыватели к ним не удовлетворяли войска. Кроме того, артиллерия с трудом поражала противопехотные препятствия и медленно меняла позиции.

Еще в бурскую войну бригада англичан, вовремя окопавшись, потеряла за день непрерывного артобстрела всего лишь 40 человек убитыми и ранеными. Капитан Суинтон, будущий «отец» танка, в «The Defence of Duffer’s Drift» 1904 г. описал круговую оборону с маскировкой, защитой от шрапнели и снайперов. По выражению Кириллова-Губецкого, «лопата значительно повысила обороноспособность боевого порядка». Тем не менее артиллерия заставила отказаться от старой тактики размещения солдат в обороне «плечом к плечу».

Так описывал Гоштовт первый бой кавалерии в Восточной Пруссии у Каушена: «Люди хлопотливо приноравливаются к стрельбе – из дерна или кирпичей устраивают упоры, стараются поудобнее и поскрытнее улечься. Пулеметчики достали на хуторе лопаты и окапывают забор, за которым поставлены пулеметы. Срезанные шашками ветви воткнуты кругом для маскировки». Любопытны грамотные действия кавалеристов, что в то время обычно было редкостью. Противник тоже вынужден был окапываться: «Поднявшееся для перебежки отделение пруссаков целиком было скошено [пулеметами. – Е.Б.] и легло выровненной шеренгой раненых и мертвецов. Противник залег и стал окапываться».

Офицеры всех армий, пытающиеся возглавить атаки, гибли в первых рядах: «“Кинувшись сам, он увлек примером солдат, – цепи поднялись, – новая жатва для наших пулеметов. Не прошло и нескольких минут, как пруссаки кинулись назад, оставляя шеренги убитых и раненых и впереди их лежавшего окровавленного доблестного майора”. “Здесь произошло внезапное замешательство: упал на самой горе, раненный в живот, командир 13-й роты капитан Барыборов… и вот в это время является заместитель выбывшего из строя командира роты, штабс-капитан М.К. Попов… Прикладывается, прицеливается и стреляет стоя. Вся рота, как один, открывает огонь! И в этот момент немецкие пули поражают героя, и штабс-капитан Попов, держа ружье на “изготовку”, падает навзничь, как подкошенный. Какая красивая и завидная смерть!»

Из журнала боевых действий 6-го армейского корпуса в Восточной Пруссии: «Рекогносцировка обнаружила ряд проволочных заграждений впереди наших частей. Устоями для заграждений служили столбы из накатника, расположенные в три линии; вдоль столбов были протянуты стальные тросы, а по диагоналям и в разных направлениях между столбами – колючая проволока. Высота заграждений 5 фут. (1,5 м). Вдоль заграждений, несколько сзади них, видны были блокгаузы серого цвета, двухэтажные, ок. 3,5 саж. (7,5 м) по фронту и в глубину с рядом бойниц для ружей и пулеметов». Правда, поскольку противник себя не обнаруживал, кроме нескольких выстрелов, в этом случае русские войска смогли легко продвинуться вперед.

Но, как вспоминал Зайцов бои двадцатых чисел августа в Галиции, «ясно вставала картина атаки укрепленной позиции противника голыми руками». То же описывает Успенский: «У самого Герритена большие проволочные заграждения, волчьи ямы и даже рвы, наполненные водой, остановили нас… Очевидно, немцы, ожидая нас, хорошо приготовились. Много здесь потеряли мы убитыми и ранеными, пока преодолели эти препятствия, ножниц для резки проволоки было в ротах мало».

Повсюду залегающие под многочасовым огнем невидимых батарей и пулеметов войска пытались окопаться на месте всем, что было под рукой: «Окопаться! Это было как будто простое дело. На 50 см вкопались мы в землю, и затем – конец. Чем копать глубже? Пресловутых “бригадных вилок” [пик. – Е.Б.] и лопат у нас ведь больше не было, они постепенно пропали. Орудовали только пальцами, штыками, кружками. Но в конце концов кое-чего достигали и таким способом».

Один из участников войны говорил, что при наступлении на Мюльгаузен (в Эльзасе) бойцы, еще не бывавшие в бою, бросали лопаты прочь, чтобы облегчить свою ношу. Через несколько часов они уже руками подкапывали под собой землю, чтобы спастись от убийственного огня. Он же дает резкую характеристику первых укреплений и тактики: «Окопы рыли стихийно, в виде сплошного рва, в котором части скучивались в тесноте: из-за узости окопов и переполнения людьми было невозможно проходить по ним; здесь же бойцы спали без смены. Не было предусмотрено необходимого для отправления естественных надобностей. Защиты против огня и непогоды не было, не было искусственных препятствий. Первые убежища представляли яму, покрытую парой досок с насыпанной сверху землей; понятно, что они предохраняли только от осколков. Окопов 2-й и 3-й линии и ходов сообщения не было. Атаки носили по-прежнему беспорядочный и неорганизованный характер: прямо выпрыгивали из окопов и устремлялись к окопам противника, который, впрочем, применял такую же “тактику”. Соседям не доверяли, и на флангах ставили искусственные препятствия, которые затрудняли взаимодействие частей в случае атаки. Окопы считали временной позицией и не заботились об их совершенствовании. Пулеметы и даже орудия прямо ставили в передовой линии на случай отражения атаки противника. Маскировка отсутствовала. Разноцветные мешки (с песком) давали противнику ясно очерченную линию для точной пристрелки».

То же отмечалось и на русском фронте: «Между прочим, в походе до первого боя многие (из запасных) солдаты моей роты, как доложил мне фельдфебель, легкомысленно растеряли свой шанцевый инструмент, и в первом же бою за это некоторые из них и поплатились, когда на остановках цепи нечем было вырыть себе укрытие…» Сентябрь: «На правом фланге 5-й батареи (высшем) из-за подпочвенной воды глубина окопов могла быть только для сидящего человека; на левом окопы могли быть только насыпными, посередине – комбинацией того и другого. Крыши – из плетня с 10 см земли на нем (т. е. только против шрапнельных пуль)». Причем и у противника зачастую было не лучше: «За деревней начинался отлогий подъем в версты 3, и на гребне были видны окопы, между прочим, резко выделявшиеся желтыми высокими полосами песочных брустверов. Складывалось впечатление, что в смысле применения к местности и маскировки окопов немцы полные профаны. Впрочем, еще и до боя мы могли наблюдать подобные, нелепые с нашей точки зрения окопы… Окопы опять не маскированные, выкопанные по шнурку и видимые с любого расстояния». Примечательно, что немцы отрабатывали на учениях системы траншей еще с 1906 г., тогда же войска не смогли прорвать линию фортов, защищаемых тяжелой артиллерией и колючей проволокой.

Близко расположенные окопы ускорили переход от массированной скоростной стрельбы подразделениями к точной стрельбе немногими снайперами. Как вспоминал гренадерский офицер Попов, в октябре 1914 г. «в этот бой немцы залегли от 7-й роты в 40 шагах, я сам впоследствии точно измерил это расстояние. А против 5-й и 8-й рот расстояние не превышало 200 шагов. Такое близкое расстояние при той обученности войск стрельбе, которой отличались кадровые войска, буквально не позволяло сделать неосторожное движение. Только показывался кончик каски, а немцы были страшно смелы, как его пронизывала пуля. То же самое бывало и с нашими зазевавшимися гренадерами».

Из воспоминаний С.А. Торнау о боях под Ивангородом в октябре: «Окопы местами были настолько близкими от неприятеля, что малейшее движение на участке 11-й роты, при которой я находился, вызывало немедленную стрельбу со стороны противника. С наступлением темноты неприятельские стрелки стреляли даже на огонек от папиросы, в чем я лично убедился, когда, высунувшись из окопа с папиросой в зубах, был тотчас же обстрелян неприятелем».

Похоже описывают участники бои под Краковом: «Положение нашей роты на позиции было очень тяжелое – только на правом фланге стрелки были укрыты канавой и валиком аршина в полтора высотой, на остальных же участках люди были расположены в одиночных “лунках” на дистанции от 5 до 10 шагов друг от друга… Несмотря на очевидную невыгодность нашей позиции, мы, до самого вечера (4-го ноября) буквально не давали австрийцам возможности высунуть голову из их отличного окопа (когда мы потом его заняли, то нашли около 90 трупов с головными ранениями)».

На Западном фронте в ряде случаев расстояние между противниками не превышало 20 ярдов.

Уже в изданной в конце сентября 1914 г. инструкции германское командование указало, что оборонительные позиции должны строиться в виде трех линий узких окопов, в 100–150 м одна от другой, с ходами сообщения. Французы и русские первоначально настаивали на прерывчатых позициях.

Успенский вспоминал, что в ноябре после удачных вылазок немцев были присланы с тыла прожекторы и саперы с материалом для устройства перед окопами настоящих проволочных заграждений, «на проволочные заграждения стали вешать самодельные колокольчики, жестяные банки от консервов и т. п., чтобы они своим звуком при прикосновении к проволоке выдавали противника».

В декабре 1914 г.: «Окопы обмотались и заплелись проволокой. Всюду из окопов были прорыты ходы сообщения в укрытые от взоров противника места. В окопах строились землянки. Делалось это так: вырывалась за окопом четырехугольная яма глубиной в сажень и больше, смотря по тому, как позволяло подпочвенное состояние грунта. В углах ставились столбы, на которые клались перекладины. Верх застилался дверьми, досками, жердями и засыпался слоем земли, полученной от выкапывания ямы для землянки. Такого рода убежища рассчитаны были главным образом с целью укрыться от непогоды и от случайной шрапнели. Граната и тяжелые снаряды беспрепятственно разрушали такого рода постройки».

Зимой 1914 г. в траншеях Западного фронта ручные помпы должны были работать день и ночь, откачивая воду, стоявшую по колено и выше. Саперы были в грязи с головы до ног.

Как отмечал после войны Е.Н. Сергеев, в апреле 1915 г. в Галиции открытое расположение бойниц русских окопов позволяло австрийцам располагать одиночных стрелков в ровике впереди окопа и, оставаясь совершенно скрытыми травой, на уровне земли, держать на прицеле любую бойницу. При первом же появлении в бойнице головы солдата в эту голову неминуемо всаживалась пуля, а сам стрелок по ровику быстро менял позицию.

Из воспоминаний В.Г. Федорова: «Все бойницы в окопах закладывались днем кирпичами и камнями. Я хотел было вынуть один из кирпичей, чтобы лучше рассмотреть расположение противника, но меня тут же остановили: – Что вы делаете, нельзя! Немец немедленно всадит вам пулю в лоб. Мне рассказали, что так погиб недавно офицер, приехавший из штаба».

Зимой 1916–1917 гг. германские снайперы на левом берегу Серета в Румынии буквально не позволяли поднять полголовы не только из-за бруствера, но даже в отверстие замаскированного подбрустверного пулеметного гнезда.

Записки Сергея Мамонтова, Збручь: «В одном месте мы остановились, и командир батальона мне что-то показывал через амбразуру в навесе, имевшую, вероятно, размер 20 на 20 сантиметров. Он отклонил голову, и в это самое время в амбразуру цыкнула пуля и вонзилась в столб, поддерживающий навес. – Ого, – сказал он просто. – Хорошо стреляют. На девятьсот шагов всадить пулю в такую маленькую дыру! У них прекрасные ружья Манлихера с оптическим прицелом и, вероятно, станком».

Но и русские старались не оставаться в долгу: «Прапорщик Грушко, несмотря на неоднократные напоминания, что немецкие снайперы особенно хорошо стреляют ночью по ракетчикам, по молодости лет и неопытности пренебрегал мнимой, как ему казалось, опасностью… Как-то ночью он, по обыкновению, стрелял из ракетного пистолета и на третьей ракете был убит пулей в лоб… В полку я усовершенствовался в стрельбе из винтовки, а также из пулемета. Не теряя времени, я еще раз пристрелял свой карабин, десять раз проверил его, отобрал патроны и вышел на “охоту”. В течение трех дней – ночью я не умел стрелять – я ранил и убил пять немцев, а может быть, и шесть: в пяти случаях я знал, что моя жертва поражена, так как видел немца слегка подпрыгивающим, а потом и падающим, в одном же случае не был уверен в попадании. Немцы за мной тоже устроили “охоту”. Но я не попался. Из романов Джека Лондона я знал, что не следует дважды стрелять с одного места. Я дополнил Д. Лондона: “и в одно время дня”. Станислав был отомщен».

По свидетельству майора Хескет-Притчарда, одного из организаторов снайперского движения, совершенно гладкие и ровные брустверы английских окопов давали возможность немцам замечать малейшее движение. Как отмечал много позже Педди Гриффит, мусор, выбрасываемый перед траншеями, позволял засечь их и мог помешать своим снайперам. Напротив, германские окопы были глубже, на них стояли листы гофрированного железа, стальные ящики, засыпанные землей, и кучи разноцветных мешков, ослеплявшие наблюдателей (но, вероятно, не артиллеристов, судя по замечанию выше). На испытаниях при последовательном выставлении искусственной головы над английским гладким и немецким окопом в течение 2–4 секунд число попаданий в том и другом случае относилось как 3: 1. Позднее немцы маскировали окопы ветошью или сеном. Несмотря на использование британской армией хаки, немцы легче обнаруживали англичан по чрезмерно большому и плоскому верху фуражки и быстро отличали офицеров по их «тонким ногам» – бриджам вместо солдатских шаровар. Только после тяжелых потерь, и то не везде, англичане отказались от старой системы брустверов, а также начали развешивать перед своими позициями как можно больше тряпок, отвлекавших внимание немецких снайперов, офицеры даже начинали носить ружья, чтобы ничем не выделяться внешне.

С началом мировой войны солдатам и полевой фортификации предстояли еще долгие годы войны и совершенствования. А ведь еще в 1908 г. по результатам Русско-японской войны отмечалось: «Лопата при наступлении отнюдь не должна сдерживать порыв вперед, однако опыт показал, что при быстром безостановочном движении в сфере действительного огня громадные потери могут подорвать нравственную энергию, она истощится и атака “захлебнется”. В этих случаях, лопата в умелых руках должна явиться на помощь; она должна помочь штурмующим войскам дойти во что бы то ни стало до позиций противника и овладеть ими. Следовательно, умелое пользование лопатой не только не будет сдерживать, но способствовать движению вперед». Справедливости ради в немецкой армии также недооценивали окапывание и оборону вообще: «Будучи уверенными, что, раз пехота умеет атаковать, она сумеет и обороняться, не обратили достаточного внимания на изучение оборонительного боя. Как начальники, так и солдаты мало увлекались обороной, тем более что солдат неохотно берется за лопату».

Оказалось, что колючая проволока могла защитить в тактическом отношении почти любую позицию. Поэтому проволочные заграждения опутали линии фронта, но далеко не сразу, а только к 1915 г. (т. е. в этом аспекте цитируемые выше мемуаристы точны в описаниях). Например, для германской армии в августе и сентябре 1914 г. поставки колючей проволоки составили 365 т, в декабре они повысились до 5330 т. Промышленность же без всякого напряжения могла изготовить 3000–7000 т. Но в июле 1915 г. в Германии было произведено 8020 т колючей проволоки, и это лишь на 59 % удовлетворило потребности армии; в октябре поставки составили 18 750 т – 86 % потребности фронта.

Тяжелая артиллерия в нужном теперь количестве еще отсутствовала, заводы только разворачивали ее выпуск, а боеприпасы полевой артиллерии в значительной степени были уже израсходованы как немцами, так и союзниками.

Французы, по приводимой Новицким статистике, начиная войну, рассчитывали, что ежедневное изготовление 14 000 снарядов для легкой пушки (и 465 155-мм снарядов – по Шапошникову) покроет боевую потребность их артиллерии и такое количество их будет нетрудно изготовить на казенных заводах. Между тем в начале сентября это производство упало до 7000 снарядов в день вследствие оккупации ряда городов, где находились казенные мастерские, а расход оказался неожиданно велик. Поэтому 17 сентября французское Главное командование потребовало от военного министерства увеличения производства по крайней мере до 40 000 в день, а после сражения на Эне – до 100 000 снарядов в день. Тем не менее за четыре месяца, с августа по ноябрь, общее количество вновь изготовленных снарядов для легкой пушки достигло всего лишь 2 035 000, т. е. и близко не подошло к требуемому.

В отношении легкой артиллерии французы к началу войны имели на 700 орудий больше, чем требовалось для формирования полевых армий. Неожиданно тяжелые потери восполнялись до конца года изготовлением лишь 100 легких орудий и 60–10,5-см орудий. Тяжелые орудия приходилось брать из крепостей и с кораблей.

У германцев по мобилизационному плану мирного времени для всех армий был предусмотрен ежемесячный расход боеприпасов: для легкой пушки – 200 000 снарядов, для легкой гаубицы – 70 000, для тяжелой гаубицы – 60 000 и для 21-см мортиры – 12 500. С октября 1914 г. ежемесячная норма изготовлений снарядов была повышена до 460 000 для легкой пушки и 310 000 для легкой гаубицы, но и это еще не решало проблемы ввиду происходивших в это время напряженных боев во Фландрии. Лишь к концу декабря, т. е. концу кампании 1914 г., удалось довести выпуск до 1 250 000 и 360 000, соответственно.

Германия имела резерв из 67 легких батарей и 17 батарей легких гаубиц и несла значительно меньшие потери в орудиях. Поэтому в первые 2–3 месяца войны изготавливалось не свыше 15, а к концу года до 100 орудий в месяц. Выпуск тяжелых орудий был налажен лишь к началу 1915 г., а за всю кампанию 1914 г. их было изготовлено не более 20. Производство порохов выросло с 200 т по расчетам мирного времени до 4500 т в декабре 1914 г. Австро-венгерская артиллерия выступила на войну с 500 снарядами на орудие – наименьшим запасом среди других стран, несмотря на предвоенные усилия.

Осенью 1914 г. расход снарядов на орудие составлял примерно 5 снарядов в день. В начале 1915 г. на одно орудие английской армии в день приходилось от 4 до 10 снарядов – в 6–7 раз меньше довоенных норм. Резерв орудий и пулеметов перед войной рассчитывался всего в 25 %. Член парламента капитан Райт сообщал: «Наш паек – два снаряда на пушку, восемь снарядов на батарею в день… В отношении снарядов мы посажены на голодный паек». Командующий английскими войсками во Франции Френч писал: «Снарядов хватает лишь на часовую бомбардировку небольшого участка вражеского фронта; в случае перехода немцев в контратаку нам нечем отбивать их нападение…» Кроме того, некоторые типы снарядов имели ненадежные взрыватели и часто преждевременно взрывались или не взрывались вовсе. Пулеметов также не хватало – к концу 1914 г. французы выпускали около 150, немцы – до 200 пулеметов в месяц. Только с патронами ситуация была лучше – французы имели 1,3 млрд патронов и к концу октября изготавливали 3,5 млн патронов в день. Германия имела к началу войны более 1 млрд патронов.

Недостаток традиционной артиллерии стали возмещать артиллерией карманной, т. е. гранатами. К XX в. они были прочно забыты почти всеми армиями и получили второе рождение только по опыту Русско-японской войны.

Первые британские гранаты были приняты на вооружение еще в 1908 г. под впечатлением от успехов японских и русских гранат, но обладали контактными взрывателями, не удобными для неопытных солдат в условиях траншейной войны. Достаточно было задеть гранатой о стенку окопа, как она взрывалась. Противник, наоборот, успешно защищался от них деревянными щитами или даже ловил в воздухе. К тому же промышленность еще не справлялась с выпуском миллионов гранат. Например, в ноябре 1914 г. на весь состав британского корпуса во Франции приходилось не более 70 ручных и 630 ружейных гранат в неделю. Тогда же при потребности 4000 гранат в неделю выпускалось всего 70, в декабре выпуск дошел до 2500, но в начале 1915 г. требовалось уже 10 000. В сентябре 1915 г. компания «Нобель» выпускала всего лишь 5000 контактных взрывателей для гранат в неделю. Поэтому пришлось широко импровизировать. В 1915 г. появились «банки джема», или «жестянки» (официально граната № 8) – двойные цилиндры, между стенок которых засыпалась артиллерийская шрапнель, а в качестве взрывчатки использовался аммонал. Запал гранаты поджигался специальной нарукавной повязкой или даже сигаретой. Похожая по принципу граната «Щетка» (граната № 9) из-за специфической формы рукоятки внешне напоминала щетку для волос. «Бэтти» представляла собой чугунный цилиндр с насечками. Даже гранаты промышленного производства из-за крайне низкого контроля качества часто приводили к несчастным случаям. Граната Миллса, она же граната № 5 стала самой массовой гранатой Первой мировой, выпущенной в количестве около 70 млн экземпляров (в 1916-м производилось 800 000 гранат в неделю).

Французы применяли «браслетную» или «шаровую» гранату еще с 1847 г., с терочным взрывателем и ремешком в виде браслета, о который зацеплялась терка. Немцы часто успевали бросить такую гранату обратно. Легендарной стала граната F-1, принятая на вооружение в 1915 г., с чугунным корпусом и дистанционным запалом. В 1916 г. появилась схожая граната по прозвищу «Лимон». Использовались фосфорные и термитные гранаты.

Русская армия, помимо зарубежных, использовала гранаты В.И. Рдултовского образца 1912 г. и 1914 г. Они были дешевыми, простыми в производстве и обладали высоким поражающим действием. По довоенному описанию, гранату 1912 г. «ловкий метальщик» мог метнуть на 40–50 шагов, радиус действия гранаты по живым целям – порядка 6 шагов, отдельные поражения случались на расстоянии до 30 шагов. Еще в 1913 г. отмечалось, что метальщиков необходимо приучить пользоваться складками местности и различными мелкими закрытиями. Для разрушения заграждения применялись тяжелые гранаты Новицкого-Федорова, за внешний вид получившие прозвище «фонарик». Попов так отзывался о некоторых опытных образцах гранат: «Мне были вручены четыре ручных гранаты с длинными деревянными ручками. Особенность этих ручные гранат та, что они должны при падении на землю обязательно упасть на колпачок, который имеет жало, направленное в капсюль гремучей ртути. Если падение произойдет не на колпачок, а на какое-либо другое место, то никакого взрыва не произойдет. Вторая особенность этих ручных гранат та, что они не наносили никакого поражения. Между прочим уже после описываемого случая этим гранатам производились испытания, в которых я тоже принимал участие и которые выяснили всю непригодность их для боя. Редкие из них падали на жало, несмотря на то, что к деревянным ручкам приделывались направляющие плоскости. Тут мне стало даже смешно, каким опасным и смертоносным оружием мне приказано было забросать немецкие окопы. К счастью, эти гранаты за всю войну больше не применялись».

Наиболее массовая немецкая дистанционная граната, Kugelhandgranate, была принята на вооружение в 1911 г. Она весила 0,75—0,8 кг, представляла собой полый чугунный шар с 50–60 г черного пороха внутри и терочным запалом. Но «сумрачный германский гений» не мог удовольствоваться малым и разработал семейство плоских дисковых гранат ударного действия, взводящихся на траектории. Гораздо более известны Stielhandgranaten – с длинной деревянной ручкой и тонкостенным корпусом, принятые на вооружение с 1915 г., производившиеся и в России. Уже в октябре 1914 г. в боях под Варшавой немцы имели в голове полуротных и взводных колонн фейерверкеров, пытавшихся атаковать гранатами, но попадавших под ружейный и пулеметный огонь.

Если в начале 1915 г. почти никто не умел обращаться с гранатой, то уже в августе 1915 г. одна британская дивизия расходовала в день 220 винтовочных гранат, 120 гранат с контактными взрывателями и 240 гранат, оснащенных запалами с замедлением. По словам офицеров западного фронта, в 1916–1917 гг. молодые солдаты из прибывающего пополнения больше беспокоились о гранатах, чем о винтовках, которые многие из них не умели заряжать. При сражениях последних двух лет войны в среднем расходовался миллион гранат в день (Шварте).

Немецкая армия также имела на вооружении два типа винтовочных гранат. Оба типа весили около 1 кг и выстреливались из стандартной винтовки при помощи специального холостого патрона. Дальность стрельбы британских винтовочных гранат Мартина Хейла достигала 200 ярдов (около 180 м), при этом граната отличалась слишком высокой стоимостью производства. Некоторые модели винтовочных гранат переделывались из ручных добавлением шомпола, и наоборот, винтовочные гранаты адаптировались под метание рукой. Особенно популярным «гибридом» стала граната Миллса. В августе 1915 г. маршал Френч запрашивал 112 000 винтовочных гранат в неделю, но даже в октябре снабжение могло дать только 19 000, в результате на взвод выделялось только 6 таких гранат (характерно, что для гренадерских частей русской армии весной того же года на взвод выделялось 4 тяжелых гранаты Новицкого). Но к битве на Сомме снабжение улучшилось вследствие принятия на вооружение и выпуска новых моделей. Внутрь стального корпуса с насечками помещался тонит или тротил (позднее – аммонал), производство становилось проще и дешевле, теперь гранатами можно было стрелять из старых винтовок Ли Энфилд и Ли Метфорд. Более поздние образцы британских винтовочных гранат разрабатывались Ньютоном и Тодхантером, имели дальность в 250–300 ярдов (плохая обтюрация могла снизить дальность до 220, хорошая – увеличить до 350) и благодаря чувствительному взрывателю разрывались даже в болотистой почве. В стандартной почве гранаты делали воронку в 45 см шириной и 15 глубиной, а при стрельбе по колючей проволоке воронок, так мешавших пехоте, не образовывалось – неожиданный бонус. Граната № 34 («яйцо») выстреливалась на расстояние до 500 ярдов. Однако около 2 % гранат по разным причинам разрывались в стволе. Шомполы гранат имели длину в среднем от 25 до 37,5 см, в зависимости от модели. Леонард Тринг (Leonard Thring) изобрел гранатомет специальной конструкции – трубу с деревянным прикладом и пружинным гасителем отдачи (увы, слишком сложным), также предлагались гранатометы на основе дробовиков.

По описанию Эрнста Юнгера, «мины – коварные существа. Ружейные гранаты по сравнению с ними – миниатюрные изделия. Как стрелы вылетают они из вражеского окопа и несут с собой боеголовки, изготовленные из красно-бурого металла, который, дабы производить более эффективное разрывное действие, разграфлен наподобие плиток шоколада». Однако один британский солдат в мае 1916 г. писал домой, что он ненавидит ружейные гранаты – более опасные, чем снаряды, и они (немцы) имеют их в любом количестве. Капитан Уолдрон (Waldron) отмечал, что такие гранаты летят практически бесшумно и внесистемно в отличие от артобстрела, тревожа днем и ночью. В «Notes on grenade warfare» как пример их эффективности приводился случай, когда пехотный батальон пережил обстрел 3000 снарядов без потерь, но вечером в группу из 12 солдат за ужином упала ружейная граната, убив 4 человек, ранив 8, двух – смертельно. В 1917 г. союзники предполагали выпускать двадцать гранат на одну немецкую.

Помимо боевых, использовались дымовые и другие гранаты. Так, британская граната № 31 давала цветной дым, каждый цвет обозначал определенный сигнал, № 32 и № 38 парашютные – цветные звездочки (обычно – комбинации зеленого и красного). Гранаты № 42, 43 и 45 забрасывались на высоту около ста м (350 футов) и подрывались таймером.

Французы широко применяли винтовочный гранатомет Viven-Bessiere – по имени изобретателя. На ствол винтовки надевалась мортирка в виде «чаши», из которой выстреливалась граната с ударным взрывателем и трубкой для пропуска пули, позволяющая использовать и боевые патроны. К гранатомету были разработаны три типа гранат: осколочная, «связная» (с контейнером для записки и небольшим дымовым зарядом) и граната с разрывным зарядом, могущая снаряжаться отравляющими, дымообразующими или зажигательными составами. Гранаты могли выстреливаться на дальность около 170–185 м, в бою винтовка при выстреле упиралась и в бедро.

Нередко винтовки с гранатой устанавливались на специальные портативные станки, например, Голдиз или Книшоу, позволяющие точнее и проще наводить их на цель. Иногда ставились целые «батареи». Задачей было поражение снайперов, мортир, бойниц и т. п.

В 1917 г. гранаты по дальности делились на ручные (максимальная дальность до 50 ярдов), ружейные (до 320) и гранаты траншейного оружия (катапульт, мортир и пневматических метателей – от 200 до 800 ярдов). Для защиты от гранат в верхней части траншей ставились деревянные кресты или козлы с двускатным проволочным «экраном».

Если традиционная артиллерия не может выполнить поставленные задачи, в ход идет нетрадиционная – различные мортиры, бомбометы, гранатометы и минометы. Зачастую название такого оружия зависело от конкретного языка или классификации, благо и облик оружия с течением времени менялся – минометы Великой войны только отдаленно походили на привычные нам.

В 1914 г. немцы были сравнительно лучше оснащены траншейными мортирами – в немецкой армии их было свыше ста, тогда как в британской – ни одной. По сведениям Барсукова, всего в германской армии насчитывалось 112 средних минометов (или мортир) образца 1913 г., стреляющих на 800–900 м, и 64 тяжелых 25-см миномета 1910 г., стреляющих на 420 м миной в 100 кг. Из-за размера снарядов их называли «летающими свиньями» или «канистрами», 150-мм снаряды гаубиц – «ящиками с углем». Поскольку из-за малой скорости их снаряды были видны в полете, пехотинцы пытались выскочить из сферы поражения, как делали их предки при фитильных бомбах XVIII–XIX вв. Французы называли мины и низкоскоростные снаряды за издаваемые звуки «детским криком» и «горлицами». Англичане использовали наблюдателей со свистками, предупреждавших остальных. Британцы также пытались скопировать мортиры, но их снаряды часто разрывались в стволе. Как считал капитан Данн в 1915 г., «наша армия, вероятно, потеряла больше солдат от несчастных случаев, чем от вражеских мортир».

Недостаток современных мортир заставил использовать мортиры XIX в., например, французскую 150-мм мортиру, и импровизированные бомбометы, стрелявшие черным порохом или кордитом, наводившиеся в т. ч. бечевками с грузиком и деревянными линейками. «Земляная мортира», описанная Шварте, выстреливала снаряд из трубообразной ямки в земле.

Весной 1916 г. англичане получили минометы Уилфрида Стокса. Минометы были простыми в производстве, легкими и компактными, их было легко переносить, устанавливать и наводить. После взрыва мины оставалась воронка глубиной около 60 и диаметром 120 см. Всего за войну из минометов Стокса было выпущено порядка 20 млн мин. Однако их цилиндрические мины без стабилизаторов легко кувыркались в воздухе.

Французы, в свою очередь, использовали 58-мм миномет, стрелявший «воздушными торпедами» со стабилизаторами, вес таких мин составлял от 18 до 35 кг. При заряжании в канал ствола миномета входил только хвост мины, а корпус и оперение оставались снаружи. Конечно, страдали дальность и точность стрельбы, но зато легкий миномет выстреливал сравнительно тяжелый снаряд. Калибр французских минометов быстро вырос до 240 и даже 340 мм, а вес мины приблизился к 200 кг при дальности стрельбы чуть более 3 км. Оперенная мина 240-мм миномета при весе в 81 кг летела на расстояние от 600 до 2150 м и содержала 42 кг взрывчатки, при выстреле пламя поднималось на высоту до 6 м. По мнению французских офицеров, «для срытия неприятельских окопов более пригодна воздушная мина, чем артиллерийский снаряд: обладая достаточной разрушительной силой, первая разворачивает окопы, срывает их, заваливает входы в убежища, замуровывая засевших там; громом разрыва, сотрясением воздуха и почвы она убивает энергию обороняющегося и производит на него сильное устрашающее действие».

В свою очередь, немцы использовали и гранатомет 16 или мортиру Приста, при весе около 40 кг (из них 15 – станок) легко переносимую с места на место. Она метала двухкилограммовый снаряд, больше напоминавший ружейную гранату, на расстояние от 200 до 500 м. Некоторые гранаты оснащались дополнительным зарядом из дымного пороха, который срабатывал при ударе о землю и подбрасывал гранату в воздух, где она и взрывалась.

В 1916 г. были приняты на вооружение 12-см, 15-см и 20-см пневматические минометы (10,5-см был копией французского), метавшие снаряд в 4,7—34,5 кг на 240–725 м. Такие минометы было трудно засечь из-за тихого выстрела без дыма и пламени. Дальность стрельбы регулировалась изменением давления сжатого воздуха, поэтому требовались грамотные расчеты. Кроме того, баллоны были слишком тяжелыми. Калибр итальянских пневматических минометов достигал 150–330 мм. Румынский инженер Контантинеску и британский инженер Хаддон в 1916 г. предложили гидравлический миномет, стрелявший 75-мм снарядами. Из-за сложности в обслуживании (оператору необходимо было качать воду или масло) он не получил широкого распространения. На фотографиях 1918 г. можно увидеть пневматический миномет Брандта с цилиндром для сжатого воздуха.

Бомбометы обычно использовались для поражения живой силы и легких укрытий, минометы – для разрушения оборонительных сооружений. Сначала открывала огонь «обычная» артиллерия, а затем уже минометы, чтобы противник не мог обнаружить и подавить их. Одна мина, по русским наставлениям, разрушала до квадратной сажени заграждения, но образующиеся воронки представляли собой не меньшее препятствие. Для разрушения блиндажа требовалось уже до ста мин.

Как ни удивительно, гранатометы и бомбометы представляли собой наследников легких переносных 8—16-фунтовых мортирок голландского инженера Кегорна (Кугорн, Coehoorn), которые были разработаны для прикрытия саперных работ еще в 1674 г. Русской армией они применялись в Северную и Крымскую войну, преимущественно из передовых траншей, позволявших подобраться поближе к противнику – в точности как в Первую мировую. К началу войны на вооружении имелись 34-линейная нарезная мортира и гладкоствольная 6-фунтовая (152-мм) Кегорнова мортира, стрелявшая гранатой со 120 г пороха на 600 шагов (или 520 м). Вес мортиры в боевом положении составлял всего 41 кг.

Одновременно гранатометы Первой мировой стали предками подствольных и станковых гранатометов конца XX в., воплотивших схожие идеи (в т. ч. «прыгающие» гранаты) для схожих целей, но с новыми технологиями и материалами.

Для забрасывания снарядов во вражеские окопы использовались даже катапульты и требюше, как в Античности и Средние века. Уже к середине 1915 г. на Западном фронте было около 750 катапульт и бомбометов. Например, катапульта Клода Лича, использовавшаяся уже в Дарданелльской операции, представляла собой увеличенную копию рогатки, метала килограммовый груз на 200 м и стоила менее 7 фунтов. Капитан Викс разработал Baby Catapult, стрелявшую примерно на 100 м, а капитан Уэст (West) – версию античного камнемета. Некоторые французские катапульты использовали для натяжения велосипедные передачи, цепи и педали, другие представляли собой полутораметровый упругий рычаг в яме такой же глубины. При наилучших условиях снаряд катапульты преодолевал 75 м за 4,25 секунды, рекордом был выстрел на 300 м меньше чем за 5 секунд. Как отмечали австралийцы, траншейная катапульта при весе в 50 фунтов (около 25 кг), длине около 3,5 м и стоимости в 12 фунтов позволяла при должной тренировке закинуть две из трех гранат в метровую траншею со 120 ярдов (чуть более 100 м). Несмотря на сравнительно долгий полет, дававший противнику время укрыться, и быструю потерю эластичности, катапульты обладали и явным преимуществом перед обычной артиллерией – бесшумностью. Однако не все разделяли оптимизм создателей. Например, Гай Чепмен в 1915 г. считал, что на практике метательные машины скорее способны запустить снаряд прямо в воздух, откуда он падал на головы расчету, или обезглавить неосторожного солдата, наклонившегося слишком близко к их механизму. Поэтому в 1916 г. с появлением более совершенных видов оружия от катапульт начали постепенно отказываться.

Пехотинцы также использовали для метания гранат самодельные пращи и даже арбалеты, испытывались биты.

В дополнение к чудовищным осадным гаубицам популярными стали спешно разработанные траншейные пушки малых калибров. Обычная артиллерия могла просто не видеть необходимых целей со своих командных пунктов, телефонные провода, единственные ниточки связи, с началом атаки часто рвались, а полевые пушки всех стран по своим баллистическим качествам не могли вести огонь по противнику, расположенному ближе 200–300 м от своей пехоты, без риска поразить свои войска. Напротив, траншейные пушки могли следовать за пехотой всюду и в любой момент поддержать ее огнем. Хоть их снаряд и не выкапывал многометровых воронок, зато такие орудия отличались высокой точностью стрельбы, компактностью, легко разбирались на части, перемещались двумя-тремя бойцами и поэтому могли устанавливаться даже в передовых траншеях. Например, вес французской пушки образца 1916 г. в боевом положении составлял 157 кг, на полк отводилось 6 таких пушек. 37-мм граната весом чуть более половины килограмма содержала 340 г взрывчатого вещества и могла пробить бруствер траншеи или щиток пулемета, а большего пехоте и не требовалось. Эту пушку даже называли «антипулеметом». При этом она легко разбиралась на три части – щит (28 кг), треногу (38 кг) и ствол (48 кг), переносимые расчетом из пяти человек. Пушка могла стрелять как с низкой треноги, так и с колес, во втором случае ее перевозила одна лошадь. Легкие 76-мм штурмовые пушки благодаря подвижности и крутизне траектории могли располагаться «под самым носом» противника, оказываясь в окопной войне даже дальнобойнее полевых 76-мм пушек с их обычных позиций.

В условиях окопной войны с грязью, водой, сыплющейся при артобстрелах землей традиционные винтовки и пулеметы зачастую отказывали. Были случаи, когда по этой причине временно заменяли части. Как говорили В.Г. Федорову солдаты в мае 1915 г., «во время боя пыль, грязь, песок забиваются в затвор. Тогда винтовки трудно заряжать, затвор только с трудом можно двигать в ствольной коробке, хоть колотушкой по ней бей!». Поэтому затвор и магазин приходилось обвязывать самодельными тряпками. Англичане забивали в ствол пробки от бутылок, вышибаемые выстрелом. Позднее стали применяться специальные приспособления: «Вдоль бруствера были прибиты к кольям планки с полукруглыми вырезами для цевий лож, а для опоры прикладов – специальные доски. У каждой стойки находилась деревянная задержка в виде крючка, вращавшаяся на гвозде. Она предохраняла винтовку от падения. Подобное приспособление – просто роскошь!» Другим решением стали отказ от сложных видов оружия, как французский пулемет «Сент-Этьен», и переход к более простым, например, дробовикам.

Винтовки облегчались и укорачивались, все шире использовались специальные снайперские винтовки с оптическими прицелами – PPCo (Periscopic Prism Company), Альдис/Алдиса, Винчестера, Герарда, Люксора, Эванса, Уоттса, Хенсолдта и других.

Уже к концу 1914 г. только в германской армии благодаря лучшей оптической промышленности насчитывалось до 20 000 телескопических прицелов (как их тогда называли), выдававшихся до 6 на роту. То есть одна снайперская винтовка приходилась примерно на каждые 30 м (!) фронта. В начале войны германские снайперы, «похитители тел», как называли их англичане, даже позволяли себе ночью пробираться во вражеский тыл и затем расстреливать ни о чем не подозревающего противника. Уроком стало тяжелое ранение двух высокопоставленных французских офицеров, Мишеля Жозефа Монури (Maunoury) и Вилларе (Villaret) 11 марта 1915 г. одним выстрелом через амбразуру бункера. Тогда как у союзников в начале войны не было ни прицелов, ни подготовленных снайперов, хотя опытные стрелки были.

Французы использовали некоторое количество гражданских прицелов «lunette viseur Mignon». Хорошая оптическая промышленность в районе Парижа позволила им выпускать для винтовок Лебеля и Бертье прицел A.Px (Atelier de Puteaux) MIe 1915, который устанавливался и на британские Ли Энфилды. Французы также пытались приспособить прицел от 37-мм пушки или трофейные прицелы, разработав на их основе модель 1916/1917 Пюто.

У англичан большая часть оптического стекла уходила на нужды артиллерии, а крупные производители оружия предлагали свою конструкцию прицелов, причем перед войной 90 % оптики импортировалось. В 1915 г. английские солдаты, даже получив оружие с оптикой, в большинстве случаев просто не умели с ним обращаться и беззастенчиво завышали результаты стрельбы, не зная, как определять дистанцию и не видя места попадания пуль. Дополнительные проблемы создавало крепление прицела сбоку, а не сверху (для удобства перезаряжания) – стандартные бойницы не давали необходимого поля зрения. Выходом стало создание в 1916 г. т. н. почечной амбразуры в виде буквы «Г», размер ее регулировался задвижкой. Были и другие виды бойниц – сужающиеся к фронтальной, тыльной части, комбинированные…

Стараниями энтузиастов снайперского дела – Крума (Crum), Хескет-Притчарда, Невилла Армстронга – создавались специальные курсы, благодаря интенсивной программе позволявшие всего за две недели резко повысить качество стрельбы. К середине 1915 г. в каждом английском батальоне был организован снайперский отряд из 19 человек – офицера, 2 унтер-офицеров и 16 снайперов, разбитых по парам.

Оружие пристреливалось индивидуально, и затем меткий стрелок мог прицельно выстрелить не позднее 2–4 секунд по появлении цели. Снайперы старались использовать патроны одной и той же партии, т. к. регулировка прицелов была хлопотной. Обученный снайпер мог одним выстрелом из двух попасть в модель головы на расстоянии 600 шагов. Наблюдатели при помощи лучших телескопов, с увеличением до 10–30 раз, различали цвета кокард на фуражках с расстояния до 200 шагов или даже цифры на погонах немцев, обслуживающих свой перископ (отражающиеся в верхнем зеркале). Мощные пятикратные прицелы позволяли точно стрелять в лунные ночи и даже при свете звезд. Дальность стрельбы в «не особенно темную ночь» составляла до 200 ярдов. Опытные разведчики утверждали, что могут учуять противника за 50 ярдов. Иногда винтовка (или несколько – до шести) днем устанавливалась на специальный станок и наводилась на место, где предполагалось перемещение противника, а ночью выстрелы терроризировали его. На некоторых участках фронта такие ружья стреляли каждые две минуты.

Были и другие способы ночной стрельбы. «В тонкой стеклянной, герметично закрытой трубочке насыпан порошок. В разных трубочках порошок неодинакового состава и дает огонь разного цвета. Обычно немцы закапывали такие трубочки у самой поверхности земли или прикрывали песком, тонким дерном, веткой и т. п. Трубочка легко разламывалась под ногой, порошок соединялся с воздухом – и мгновенно вспыхивал столб яркого пламени. Дежурные немецкие пулеметчики немедленно открывали стрельбу в направлении огня и на соответствующую его цвету дистанцию».

Теперь бойницы и мешки брустверов в сухую погоду смачивались водой, в холодную погоду приходилось считаться с медленным рассеиванием дыма. Телескопы маскировались мешками с песком, а линзы закрывались от солнца особыми козырьками. Сами бойницы открывались сбоку, и прежде чем заглянуть в нее, рекомендовалось выставить кокарду фуражки и подождать примерно минуту. Для маскировки бойниц использовались легкая газовая ткань (марля), веревочные или проволочные сетки с пучками травы. Тогда же применялись маскировочная окраска и чехлы для касок и щитков, маскхалаты с комбинациями желтого, зеленого, черного и других цветов (зимой на русском фронте – и белого), маскировка листьями, ложные перископы и т. п… Выставлялись картонные головы. В качестве укрытий использовались трубы, старые фуражки, ботинки и даже кувшины из-под рома, имитации деревьев, трупов лошадей, мешков с землей… В одном случае был сделан даже макет киркомотыги, положенной на бруствер (вдоль) и замененной ложной, с рукояткой из прозрачной марлевой ткани. К подделке с внутренней стороны бруствера отрыли узкую щель и поставили снайперский щит.

Как отмечалось в наставлении уже Второй мировой, опиравшемся на опыт первой войны, «человек, думающий, что переползание ниже его достоинства, скоро будет ранен или убит».

Теперь уже и немцы страдали от снайперов (по мемуарам Эрнста Юнгера): «Затем у нас была дуэль с безумно храбрым англичанином, чья голова виднелась над краем траншеи максимум в ста метрах от нас. Он насолил нам своими невероятно меткими, нацеленными на амбразуру выстрелами. Я отражал огонь с несколькими людьми. Все же одна точно нацеленная пуля ударилась о край нашей амбразуры, брызнув песком в глаза и слегка задев шею осколком. Мы, однако, тоже не дали маху: высовываясь, коротко целились и снова исчезали. Вслед за тем раздался выстрел по винтовке стрелка Шторха, чье лицо, задетое по крайней мере десятком осколков, все кровоточило. Следующий выстрел вырвал кусок у края нашей амбразуры. Затем еще один разбил зеркало, в которое мы наблюдали. Но мы были удовлетворены, когда наш противник после нескольких, точно положенных на глиняную приступку у его лица выстрелов бесследно исчез». Во время второго сражения на Ипре (апрель – май 1915 г.) снайпер, ранее получивший королевский приз, насчитал около 150 попаданий из 200 неторопливых выстрелов с близкого расстояния. В 1917 г. снайперы канадского корпуса по заявкам за 20 дней уничтожали немецкий батальон. Во время наступления через лес Рэзм канадский батальон благодаря активности своих снайперов, продвинувшись за день больше чем на 6 км, потерял лишь несколько человек в разведывательной секции и одного – в ротах. Объем выпуска английской оптики с 1913 г. по 1918 г. возрос в 90 (!) раз и с 11 типов до 75.

Широкое распространение получили ручные пулеметы, позволявшие атакующей пехоте иметь собственное оружие автоматического огня. Английская армия уже имела пулемет Льюиса, русская – Мадсена. Заменяя около 15 стрелков, ручной пулемет оказался необходимым и в обороне – теперь в первой линии могли размещаться только пулеметчики и наблюдатели, а основная масса пехоты (и станковые пулеметы) – укрываться от артогня в следующих линиях. К концу войны докажут свою ценность пулемет Шоша, автоматическая винтовка Браунинга BAR (Browning Automatic Rifle) и другие модели.

«Вперед в прошлое»: холодная сталь

Действовать примкнутым к длинной винтовке штыком и прикладом в тесных окопах и траншеях стало трудно. Требовалось новое оружие. Как ни удивительно, «новым» оружием стали в том числе наследники средневековых пик, дубинок и ножей. Почему? Требовалось нечто массовое, простое и безотказное, которое не даст осечки или перекоса, у которого не кончатся внезапно патроны, многоразовое (в отличие от гранаты), готовое к немедленному применению… А холодное оружие было еще и бесшумным.

Штыки – перед войной долго выбирали оптимальную форму штыка, тактику штыкового боя и вообще нужность штыка в современной войне. Из записок Артура Эмпи, американского добровольца: «Затем в мозгу промелькнуло воспоминание штыкового инструктора в Англии. Он сказал: “Когда тебе придется участвовать в штыковой и ты воткнешь штык немцу по рукоятку, фриц может упасть и ружье вывернется у тебя из рук. Не теряй время на освобождение, стараясь сбросить немца ногой в живот со штыка, просто нажми на крючок, и пуля сбросит его”».

Ножи – требуют определенных навыков, в т. ч. знания, куда и как бить. Первоначально использовались пехотные тесаки еще XIX в. – они укорачивались, добавлялась крестовина. Но такие тесаки предназначались больше для рубящих ударов, а места для таких ударов в новых условиях боя не было. Поэтому в ход пошли всевозможные эрзацы из полевых оружейных мастерских, укороченные штатные штыки или металлические пруты от проволочных заграждений – т. н. французский гвоздь, клинок с рукояткой из круглой петли. Серийно делались французский М 1916 или «Венжер 1870», «траншейный нож М 1917» (США), М 1918. У англичан к плоскому латунному кастету приклепывался или привинчивался с одной стороны однолезвийный клинок, причем режущая кромка его лезвия была ориентирована внутрь для удобства снятия часовых.

Саперная лопатка – привычный инструмент, уже имеющийся под рукой. Как говорил герой Ремарка: «Отточенная лопата – более легкое и универсальное оружие, ею можно не только тыкать снизу, под подбородок, ею прежде всего можно рубить наотмашь. Удар получается более увесистый, особенно если нанести его сбоку, под углом, между плечом и шеей; тогда легко можно рассечь человека до самой груди». Но против солдата в каске и шинели, с целой кучей ремней и подсумков, да еще и в узкой траншее, где нет места для размаха, даже заточенная лопатка на практике далеко не столь эффективна, как это описано в художественной литературе, пусть даже у Ремарка. Поэтому лопатка применялась больше в исключительных случаях. Из воспоминаний Д.П. Оськина, 1916 г.: «В окопах и позади них начался штыковой бой, впервые наблюдаемый мной за все время войны. Австрийцы дрались отчаянно. Наши солдаты тоже с остервенением перли на австрийцев, причем последние отступали в лес, где работа штыком была не совсем удобна. Озверение дошло до такой степени, что солдаты пустили в ход шанцевые инструменты, лопатки, которыми раскраивали австрийцам головы».

Дубинка практически столь же удобна в переноске, как и лопатка, при этом ею можно «посыпать врага мелом» независимо от места попадания, даже в каску, почти как в анекдоте о встрече Ильи Муромца и д’Артаньяна. Первоначально дубинки изготавливали кустарно, затем в мастерских на фронте и, наконец, серийно на фабриках. Дубинки делались из дерева и металла, усаживались гвоздями и шипами, иногда имели навершия из корпусов неразорвавшихся гранат и даже крупных шестерней. Такая форма позволяла и при касательном ударе не столько убить, сколько в буквальном смысле слова «ошеломить» даже хорошо защищенного врага. Некоторые дубинки состояли из рукоятки, гибкого стального троса или пружины и ударной части, внешне напоминая скорее допотопные кистени и моргенштерны.

Неожиданную славу приобрели колониальные части, к примеру, гурки (непальские горцы) и сенегальцы (сенегальцами называли солдат, набранных во Французской Западной и Экваториальной Африке). Такие солдаты отлично умели обращаться со своим традиционным холодным оружием и были гораздо устойчивее психологически, что отмечали, например, Анри Барбюс, тоже ветеран Первой мировой, и Борис Савинков, террорист и писатель.

Первые месяцы войны показали, что причиной многих смертей являются сравнительно небольшие и малоскоростные осколки. Стремясь защитить солдат, изобретатели предлагали множество конструкций – от сравнительно легких жилетов из шелка (дороже), хлопка и кожи (дешевле), потомков «бронежилетов» древности, до передвижных щитов с бойницами, опять-таки потомков туров и фашин.

15 марта 1915 г. во Франции появились первые протокаски для защиты головы, надевавшиеся под кепи. Французский генерал Август Луи Адриан, вдохновившись идеями XVI в., предложил более совершенную стальную каску, позднее названную его именем. Уже в начале 1915 г. было выпущено порядка 700 000 таких касок. Англичане последовали французскому примеру, в июне того же года заказав 1000 штук, а в августе запатентовав собственную конструкцию Джона Броди. Но были и национальные особенности: французы стремились обеспечить защиту как можно быстрее, выбрав полусферу из мягкой стали, внешне напоминающую пожарную каску. Англичане заботились о защите от шрапнели, падавшей преимущественно сверху, каской «тарелкой». А немцы стремились защитить от низкоскоростных осколков снарядов, мин и гранат лицо и шею, т. е. спереди. Германская каска, или Stahlhelm, была разработана доктором Фридрихом Швердом (Friedrich Schwerd) и пошла в массовое производство как «Модель 1916». В июле 1916 г. было выпущено 300 000 касок этой модели.

Для защиты самого дорогого у солдата, т. е. его головы, на каски крепились дополнительные бронедетали. Поэтому немецкие каски и получили знаменитые «рожки». Немецкий снайперский или осадный шлем 1917 г. внешне сильно походил на… саксонский шлем XVI в., весил свыше 6 кг (!) и мог выдержать попадание обычной пули примерно с 200 м, а по данным англичан, «любая пуля с легкостью пробивает ее насквозь». Правда, шея солдата дополнительного «усиления» не получала и вращать головой в тяжелой каске было несколько затруднительно. А кинетический удар при попадании пули, даже не пробивая брони, мог запросто сломать шею (проблема выбора оптимального соотношения защита/вес остается и в наши дни). Но и защите живота и паха также уделялось внимание, например, в системе Адриана 1916 г. (Cuirasse abdominale Adrian), изготовленной в 100 000 экземпляров. Защита для рук и ног разрабатывалась, но имела куда меньшее распространение.

В целом, по английской статистике, применение касок снизило потери убитыми на 12 %, а ранеными на 28 %, доля ранений головы в общем количестве ранений снизилась с 25 % до 3 %.

Для защиты лица возродились различные опытные варианты забрал и бронеличин. Экипажи танков и бронемашин для защиты лица и особенно глаз от осколков пуль, капель свинца и окалины, отлетающих внутрь машин, использовали кольчужные сетки.

Британский «бронежилет» «necklet» (ожерелье или горжетка) из шелка, как наиболее прочной нити, стал широко использоваться с 1915 г. и выделялся из расчета 400 штук на дивизию. Он закрывал плечи и шею, имел толщину в 2 дюйма и весил примерно 1,5 кг, показал неожиданно хорошие результаты, но был дорог и быстро изнашивался. Другой вариант, «Chemico», весил 6 фунтов (порядка 2,5 кг) и представлял собой «бутерброд» из льна, шелка, хлопка и резины. Авторами некоторых русских руководств 1915 г. предлагалось даже самим изготавливать панцири из рубленных в кузнице пластин.

Немецкий Infanteriepanzer весил порядка 9—11 кг и был выпущен в количестве полмиллиона штук. При этом, по французским испытаниям, уже со 100–200 м трофейные кирасы пробивались винтовочной пулей навылет, не говоря уже о пулеметах. По испытаниям в США кирасы держали винтовочные пули только с 60—300 ярдов. По отзыву Юнгера о британском бронежилете, «лейтенанта, несмотря на броню под мундиром, уложили на месте, так как пистолетная пуля, пущенная Райнхардтом с близкого расстояния, вогнала весь этот броневой щит ему в тело». Но от осколков снарядов и шрапнели кирасы в сочетании с усиленными шлемами вполне могли спасти, а для снайперов, пулеметчиков и наблюдателей, особенно на передовых постах во время артобстрела, тяжелый вес брони был не столь важен. Некоторые нагрудники имели резиновый подбой толщиной около дюйма (25,4 мм), снижавший травмы при ударе пули.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.