Пробы демиурга

– Полноте, голубчик! – отмахнулся медиум. – Дайте несчастному пообвыкнуть. Он в мире духов сам новичок.

– Неважно! – заупрямился писатель. – Хочу его.

– Хорошо. Но если вразумительных ответов не получите, потом ко мне претензий не предъявляйте.

– Не буду.

– Тогда сосредоточьтесь на этом событии. Представьте себе погибшего человека и мысленно призывайте его к диалогу.

Писатель напыжился.

Медиум деликатно подождал с полминуты и поинтересовался:

– Призвали.

– Призвал.

– Тогда спросим его: тут ли он.

Пауза. Помрачнение голоса:

– Ты тут?

Пауза. Обычный голос:

– Он тут.

– Это он Вам сказал? – усомнился писатель.

– Он самый.

– Спросите, как он себя чувствует.

– Что за бред? Как он может себя чувствовать, если он умер?

– Да я не в том смысле, не в физическом. Спросите, что он чувствует, покинув этот мир и обнаружив себя в ином измерении.

Пауза. Помрачнение голоса.

– Ответь нам, что ты чувствуешь сейчас в новом для тебя состоянии?

Пауза. Обычный голос.

– Говорит, ништяк.

– Так и сказал?

– Именно так!

– И ему не жалко нашего, здешнего? По невесте не скучает?

Пауза. Помрачнение голоса.

– Тебе не жаль было расстаться со своей невестой?

Пауза. Обычный голос.

– Говорит, оттуда все виднее. Не жалеет. Она на самом деле не так хороша, как казалось.

– Ну, знаете, попасть туда и так сразу разочароваться в людях?!

Тут медиум словно бы принюхался и, покивав головой, заметил:

– Он Вас слышит. Говорит, что никого не хотел обидеть. Просто теперь, видя тайную суть явлений, не сомневается, что брак не удался бы.

Писатель вдруг сделался серьезен:

– Попросите его описать последние минуты своей жизни.

– Вы уверены, что именно это хотите узнать? Может, лучше пусть надиктует шесть выигрышных чисел в спортлото?

– Нет, я хочу услышать именно то, что попросил.

Медиум пожал плечами, явно не понимания своего нового клиента.

– Ну что ж, раз Вы такой непрактичный, извольте.

Пауза.

– Я буду говорить от первого лица. Вернее, через меня с Вами будет говорить он.

Пауза. Помрачнение голоса.

– Я развозил пиццу. Я сам, правда, пиццу не любил, но это не мешало мне, вручая клиентам коробки, благодарить их заученной фразой: «Спасибо за заказ. “Профессор пицца” – отменный выбор!»

Я уже несколько часов пропахал, а потом полетел к невесте. В кафе, где она работала официанткой. На обед. По льготной цене и со льготным обслуживанием.

Невеста, я знал, меня заждалась. Да и живот подводило. Так что, уже у самого кафе я даже зажмурился на мгновение, предвкушая любимые яства, а потом, чего греха таить, и кое-что погорячее.

И это была моя роковая ошибка. Я не знаю точно, как это произошло. Но все вдруг смешалось в голове в одну точку. И не возможно было понять, что шло за чем: сначала резкий и страшный визг тормозов, а затем угрожающе быстро приближающаяся серая полоса асфальта, или наоборот?

Я упал. И почти мгновенно душа моя отлетела. И сверху вниз взглянула на то, что осталось позади.

Писатель во все время этого монолога не пошевелился. Только дыхание его участилось, а ладони вдруг стали совершенно потными.

– Неужели же это правда? – подумал он. – А ведь этот медиум мне поначалу показался совершенным шарлатаном! Но вот он повторяет все точь-в-точь так, как я угадал. Без запинки. Или… Или это я ему внушаю этот текст? Так, как это отпечатано в моем мозгу и в моем компьютере? И если я, например, усилием воли поменяю кое-какие детали….

Писатель заволновался от собственной дерзости. Впрочем, он и не посягал на издевательство над духами. Ему просто нужно было убедиться, докопаться, понять, что чему подчиняется: его разум – реальности, которая заранее дает знать летописцу о будущих судьбоносных своих решениях, или, наоборот, реальность – беспомощная, несостоятельная и жаждущая импульса извне – разуму своего новоявленного творца?

А потому писатель решился:

– Спросите его, что же он увидел, поднявшись над местом происшествия.

Медиум уже не переключал голоса. Контакт состоялся на славу, и клиенту и так уже было понятно, что к чему. А потому с той же интонацией и с тем же басовитым оттенком замогильности он почти мгновенно продолжил делиться показаниями духа:

– Зрелище, открывшееся мне там, было явно не для слабонервных. Впрочем, мне уже на нервы жаловаться не приходилось. Так что я, хоть и не без недоумения, но спокойно следил за всей картиной. На проезжей части вздыбился чей-то синий Пежо. А рядом с этим внушительным синим пятном было много-много красного. Останки красного мотоцикла. Красный шлем, откатившийся к самому тротуару и еще качавшийся на своей выпуклой полусфере. Брызги красного пластика, еще недавно ровным глянцевым слоем покрывавшие почти новенький мотоцикл. И брызги крови. Повсюду. Куда ни глянь. Я даже не сразу понял, что кровь-то моя!

Описывая кровь, медиум особенно расстарался. Он даже привстал и еще шире растопорщил пальцы. Но писатель вдруг потерял и к нему, и к его потустороннему гостю всякий интерес.

Синий Пежо его окончательно доконал. И он сразу как-то внутренне сник, испугавшись очередного подтверждения своей все больше крепнувшей в мозгу догадки.

Да, он сам, если бы его кто-то спрашивал, предпочел бы быть пророком, опережающим будущее на 10 минут.

Но не творцом, не автором, не хозяином жизни!

Эта ноша была слишком тяжела, и он отталкивал ее всеми способами, на которые только способно было его сознание.

А сейчас, оно, кажется, было уже не на что не способно, потому что писатель отчаянно захотел спать.

И тут же встал с места и направился к двери, но был остановлен оторопевшим медиумом, который, хоть заговорил о вполне бытовом, но по инерции забыл поменять голос:

– Эй! Вы куда это? Нельзя уходить, не попрощавшись с духом. Вы нарушаете законы магнетизма! Вы же не хотите, чтобы он потащился за Вами и пугал Вас по ночам?

Писатель рассеянно отмахнулся.

– Стойте, я Вам говорю. Сначала мы отпустим духа, а потом уже Вас.

Писатель безвольно подчинился и застыл у выхода.

– Вы уверены, что больше ни о чем не хотите его спросить? – поинтересовался медиум на всякий случай.

Писатель отрицательно покачал головой. Но перед тем как медиум вновь возложил руки на шар, вдруг встрепенулся и, хватаясь за последнюю надежду, как утопающий за гнилую доску, попросил:

– Да, да! Пусть скажет, как его звали.

Медиум прислушался:

– Говорит, Алекс.

– Алекс, значит! – повторил про себя писатель. – Вот это я запомню. И проверю!

Глаза писателя блеснули решимостью. Он резко дернул дверь.

– Мы тебя отпускаем, отпускаем! – завопил медиум, как видно, обращаясь к духу. Затем он посмотрел в сторону распахнутой двери и довольно констатировал. – Чудак он какой-то! А все ж таки славно, что я беру деньги вперед!

8. Сон

Спал писатель беспокойно.

Да и засыпать он привык иначе.

На этот раз он не переодел пижаму и, кое-как сорвав с себя одежду, как был, в одном белье повалился на постель.

Сначала в его сон ворвалась кошка. Некоторое время эта скромная участница дневной трагедии смирно лежала, приникнув гладкой спинкой к поребрику, и ничто не предвещало изменения этой жалобной позы, на которую обрек покойницу жестокий кошачий рок.

Но вот что-то произошло. Или ничего? И писателю в своем сне лишь показалось, что словно от дуновения невидимого ветра шерстка кошки слегка вздыбилась и поникла обратно, а в одном желтоватом глазу на какую-то долю секунды зажегся огонек?

– Показалось, – подумал спящий.

– И ничего тебе не показалось! – раздался чей-то нудный голосок.

– Кто здесь? – оглянулся и никого не увидел писатель.

– А ты кто такой, чтобы мне тебе представляться? Между прочим, невелика птица.

– А ты кто такой, чтобы решать, кто такой я? – возмутился писатель.

– А чего тут решать? И так всем понятно, – все больше наглел голосок и, вдруг зазвучав где-то на расстоянии, поинтересовался:

– Тебе понятно?

Сам не понимая как, писатель догадался, что вопрос адресовался мертвой кошке.

Та вдруг встрепенулась, открыла оба глаза, села, изучающе, но довольно быстро глянула на писателя и, не удостоив его репликой, принялась активно умывать лапкой мордочку.

– Фу, кровищи-то! – недовольно поморщилась она, и тут писатель увидел, что, действительно, животное изрядно вымазано кровью. Не своей, а мотоциклиста, которого предположительно звали Алексом.

– Ты не ответила! – продолжил требовать голос.

– Понято, понятно, – снизошла кошка до требуемой характеристики. – Убийца – вот он кто!

– Слыхал? – злорадно пискнул голос. – Понял, кем тебя народ считает?

– Это она-то – народ? – усомнился писатель.

– Ну, надо же! – обиделась кошка. – Сначала убил, а потом еще и оскорбляет! А у меня, между прочим, дома наверху банка тунца осталась недоеденная. На твоей совести!

– Бред! – отмахнулся писатель.

– Не бред, а настоящие качественные консервы, высший сорт, – еще больше рассердилась кошка. – Хозяйка себе жалела, а мне давала. Эх, такую щедрую душу – и ту не пощадил!

– А с ней что не так? – ужаснулся писатель.

Кошка и противный голос засмеялись в унисон, причем, с каким-то совершенно издевательским шипящим придыханием.

– Видала? – отсмеявшись, обратился к своей сообщнице голос. – Сам не ведает, что творит!

После этого он оставил кошку, которая, видно, уже исчерпала отведенную ей свидетельскую функцию, и пробормотал прямо возле самого писательского уха:

– Твоя соседка скончалась в городской больнице от пережитого при виде смерти своей любимицы острого сердечного приступа.

Голос явно пустил слезу:

– Так и не пришла в себя, горемычная!

Кошка опять встряла в разговор:

– А меня на свалку свезли, как уличную какую-нибудь. А квартиру нашу опечатали. Но ничего! Скоро туда теткин племянник заселится из пригорода. Начнет девок к себе водить, травку покуривать. Вот тогда-то отомстятся тебе наши смерти. В общем, про тишину забудь. И про творчество тоже. Готовь компрессы и таблетки от головной боли.

– Правду говорит! – подтвердил голос. – Начнется у тебя веселая жизнь!

– Да что вы ко мне прицепились? – огрызнулся писатель.

– Сам виноват! – начал оправдываться голос. И по нему даже было слышно, как будто он развел руками. Хотя предположить, что у голоса есть руки, было трудновато.

– Да чем же я виноват-то?

Голос зашелся в клокочущем хохоте.

– Нет, вы поглядите! Он еще спрашивает! Три убийства на дню – это, по-твоему, мало?

– Да разве ж я убивал?

– А кто? Кто все это придумал?

– Я… Я только написал…

– Толь-ко на-пи-сал… – передразнил голос. – Вот все они такие. Пишут и не думают о последствиях. А, например, Достоевскому, от общения с которым ты сегодня так легкомысленно отказался, тоже говорено было: Вы, мол, батюшка, Федор Михайлович, пишите, да думайте хорошенько, что пишете. А то кокошите всех кого ни попадя: старушек – топорами, красавиц – ножиками. Нельзя так необдуманно. Но ему хоть кол на голове теши. Не могу, говорит, иначе. Неправда иначе будет. А каждый герой со своей правдой живет и умирает. А скольких с тех пор по его следам старушек уморили и девиц, ему наплевать.

– А почему это ты с Достоевским на Вы был, а со мной сразу на ты? – разобиделся писатель.

– Нет, вы только посмотрите, – вновь обратился голос к невидимым зрителям, – он еще смеет сравнивать себя с Достоевским! Как таких вообще в авторы пускают, непонятно. А ты сначала напиши «Братьев Карамазовых», а потом требуй иного обращения.

– Я не собираюсь писать «Братьев Карамазовых». И не собираюсь клянчить у Достоевского сюжеты. И вообще, отстаньте вы все от меня.

– Да он псих! Я сразу это понял. И к тому же помешан на женщинах! Бедняжкам лучше такому и не попадаться! – вступил в беседу психоаналитик, незаметно подошедший сзади, а сейчас зачем-то промокающий белоснежным платком свежие пятна крови с асфальта.

– А что ж это кровь не засыхает? – удивился писатель.

– И не засохнет! – затряс головой психоаналитик, демонстрируя все той же невидимой публике насквозь пропитавшийся алым платок. – Для тебя же и не засохнет. Другие тысячу раз по этому асфальту пройдут и ничегошеньки не заметят. А ты будешь видеть, потому что ты – убийца. Да, и сладострастник! Чуть было не забыл.

– И животных не любит! – добавил медиум, тоже присоединившийся к собранию, причем с оленьей головой в руках.

– Это точно! – подтвердила голова и замотала рогами. – Мне он сразу не понравился. Из-за таких мы все и гибнем. От таких только и жди, что пулю в лоб.

– Тебе-то, тебе-то я что сделал? – застонал писатель.

– Да разве ж тебе невдомек, – назидательно ответствовала голова, – что чем больше крови проливают писатели в своих фантазиях, тем больше ее льется в реальном мире? Ты напридумываешь – а нам страдать.

– Прекрати меня поучать. Я тебя сам же, небось, и придумал, а ты меня смеешь критиковать?

– Конечно, ты. Конечно, сам. Потому и критикую. Кого же нам еще критиковать, как не тебя. Вот придумал бы нас Достоевский, мы бы его осаждали да осуждали.

– Да оставьте вы в покое Достоевского. Он, в конце концов, классик.

– И тебе, – встрял голос, – как мы уже выяснили, до него еще далеко.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.