Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Трест Д.Е. История гибели Европы

ModernLib.Net / Отечественная проза / Эренбург Илья Григорьевич / Трест Д.Е. История гибели Европы - Чтение (стр. 5)
Автор: Эренбург Илья Григорьевич
Жанр: Отечественная проза

 

 


      — Я должен сделать вам радостное, но совершенно конфиденциальное сообщение. В сентябре месяце прошлого года мы, а также и союзное румынское правительство, получили от нашей могущественной союзницы-покровительницы Франции предложение уничтожить Россию, которая являлась единственной черной точкой на светлом европейском горизонте. Мы ответили, разумеется, согласием.
      В декабре под флагом «О-ва распространения французской культуры» к нам прибыла военная миссия. Она привезла нам двадцать восемь метательных орудий системы «Центрифуга Дивуар Эксцельзиор». Эти метатели были изобретены в тысяча девятьсот двадцать восьмом году французским инженером господином Дивуаром и в честь его получили названное имя. Работы над ними совершались в абсолютной тайне, и в прошлом году военный суд города Дижона приговорил к расстрелу одного рабочего, хваставшегося, что на заводе строят необыкновенные круглые пушки. Перевоз орудий также удалось произвести незаметно. Двадцать восьмого декабря была закончена установка центрифуг в разных пунктах нашего государства и в Румынии. В час пополуночи первого января мы приступили к работе.
      Вы легко поймете причины, по которым я не могу вам описать детально устройства этих метательных установок.
      Итак, первого января мы приступили к осуществлению на шего плана, и ныне я могу сообщить вам отрадные новости:
      господа, Москвы, Петербурга, Киева и других гнезд насильников больше не существует! Россия погибла.
      Все лидеры патриотических фракций сейма от умиления прослезились и трижды пропели: «Еще Польска не сгинела!..» А бывший полотер Чуг, вместо того чтобы натирать воском полы, брел по развалинам рязанских домов и спрашивал Енса Боота:
      — Что ж делать? Вдруг он увидел нечто странное и похожее на огромную чугунную чечевицу.
      — Вот так штука, — недоуменно сказал Чуг и уставился на Енса Боота.
      Директор «Треста Д. Е.» был сообразительным мужчиной и, тщательно оглядев чечевицу, сказал:
      — Это неразорвавшийся снаряд. Вот такими штуками уничтожена Москва.
      Это очень заинтересовало Чуга, и он провел над снарядом не менее часа, всячески изучая его. Изучать было, собственно говоря, нечего, кроме марки «Д. Е.», указывающей, что этот снаряд приготовлен для центрифуги «Дивуар Эксцельзиор».
      — «Д. Е.», а это-то что означает? — полюбопытствовал Чуг.
      Как легко поймут читатели истории «Треста Д. Е.», это могло означать очень многое, и Енс Боот вместо ответа только усмехнулся.
      Чуг должен был сам расшифровать странные инициалы и опознать, таким образом, коварного врага. Что ж! Он это и сделал, хитроумный полотер, не зря в свое время бивший поля ков и французов.
      — Ты знаешь, что здесь сказано? — крикнул он. — «Д. Е.» — даешь Европу.
      — Браво, — отозвался в восторге Енс Боот. — Тонко подмечено.
      Но Чугу было не до французских комплиментов. Он бежал н кричал:
      — Товарищи, ворочай оглобли. Идем бить их! мать!.. Даешь Европу!..
      За ним бежал директор «Треста Д. Е.», Енс Боот, и тонким голоском, как молодой петушок, кричал:
      Даешь Европу! Беженцы останавливались, с минуту нерешительно моргали глазами, а потом повертывали на запад. К вечеру уже не менее трехсот тысяч человек шло навстречу незримому врагу. Слух о походе дошел до Поволжья Оттуда снялись миллионы. Люди шли с юга и с севера.
      Шестого январи Совнарком объявил войну. С кем Республика воюет, официально оставалось неизвестным, в декрете значилось туманно — «С империалистическими хищниками». Но вся Россия, которая гневной лавиной неслась на запад, хорошо знала, кто ее враг, и вся Россия, проходя по разрушенным городам, уже занесенным январским снегом, кричала:
      — Эй! Эй! Да-ешь Европу!..
      Шла Красная армия, и шли школьники первой ступени. Шли очкастые марксисты и татары в тюбетейках. Шли бабы, старики, ребята. У красноармейцев были пулеметы. Некоторые крестьяне тащили с собой старые винтовки. Большинство было вооружено дубинами. Общая численность этой необычайной армии достигала двадцати восьми миллионов человек.
      Поляки и румыны не дремали. Над ордами людей день и ночь кружили самолеты, скидывая бомбы. Центрифуги энергично работали. Были пущены в ход и удушливые газы. Из двадцати восьми миллионов человек больше половины, а именно шестнадцать миллионов, погибло, не дойдя до границы Республики. Но уцелевшие шли вперед, и никакие центрифуги оста новить их уже не могли.
      Впереди всех шли полотер Чуг и Енс Боот. Они вопили:
      — Даешь Европу! Это было уже возле Брест-Литовска.
      Позади всех ковыляла старушка и тихонько гнусавила:
      — Даешь Европу! Она еще не дошла до развалин Москвы.
      Енс Боот был охвачен подлинным экстазом. Он даже забыл о своем «Тресте». Он кричал: «Даешь Европу». Это было трубным звуком охотника. Вместе с миллионами очумевших людей он шел выгонять из норы рыжую лисицу, прекрасную финикиянку, злую Европу, незабвенную мадам Люси Бланкафар, урожденную мадемуазель Фламенго.
      — Даешь Европу! Двенадцать миллионов прорвали все преграды. Они ворвались в Польшу и Румынию. Они уничтожили центрифуги «Дивуар Эксцельзиор».
      1 января погибла Москва.
      17 февраля была взята Варшава.
      24 февраля пал Бухарест.
      26 февраля господин Феликс Брандево разговаривал по прямому проводу с военным атташе, капитаном Лебазом, находившимся в Кракове.
      — Русские подходят к германской пустыне, — сказал капитан Лебаз. — Они кричат нечто странное: «Даешь Европу», — и не боятся ничего, вы меня слышите, абсолютно ничего. Двадцать восемь центрифуг погибло. Они хотят пройти пустыню и ворваться во Францию.
      Отойдя от аппарата, господин Феликс Брандево вызвал лучшего знатока русской литературы академика Делена.
      — Как перевести «Даешь Европу»? — спросил г-н Феликс Брандево.
      — Это непереводимо, — ответил академик. — Это неблагозвучно, это невежливо и, главное, это очень неприятно. Я вам желаю, дорогой министр, никогда не услышать этих слов.
      Господин Феликс Брандево пощупал сердце под манишкой.
      Оно билось весьма своеобразно. Справиться с Россией было значительно труднее, нежели с палатой депутатов.
      — Позвать начальника седьмого секретного отдела военного министра, — прошептал он секретарю. — Позовите скорей! Не то… Не то…

19 «вот так пудра»

      В старом кабачке Кракова «Приятная встреча» Енс Боот и Чуг пили совместно третью бутылку токайского. Вино было отменного качества, по Чуг со слезами вспоминал родную самогонку:
      Вот у нас в Тамбовской гнали…
      Енс Боот не спорил, Енс Боот был весел, добр. Как невинный младенец, он улыбался миру. Директор «Треста Д.Е.» стал обыкновенным красноармейцем. Стал, не тая никаких задних мыслей, честно и просто. Да иначе и быть не могло. Наш герой отличался редкой впечатлительностью. Увлекаясь чем-нибудь: цирковыми трюками, революцией или игрой на бирже — безразлично, он увлекался до конца, пренебрегая благоразумием.
      Он никогда не отрекался от своей цели, ибо цель эта была сильнее его. Все дороги вели к пей. Теперь, будя средновековый, напыщенный сон Кракова диким рыком «Даешь Европу», он делал то же самое дело, что и несколько лет тому назад, сидя в своем бюро на тридцать втором этаже небольшого небоскреба.
      (Взять женщину иногда не так-то просто. Однажды и всемогущему Зевсу пришлось превратиться в быка.) Енс Боот, идя в первых рядах российской армии, хотел взять Европу. Его сердце, нетерпеливое сердце сына монакского принца, билось согласно с двенадцатью миллионами сердец. Это были прекрасные недели. И Чуг был прекрасным товарищем.
      И стоило ли спорить о том, что лучше: токайское вино или тамбовская самогонка? Друзья спросили четвертую бутылку. На следующее утро авангард гигантской армии выступил дальше: в Чехию и в германскую пустыню.
      В Париже закрылись все лучшие рестораны, ибо клиенты потеряли аппетит.
      Чуг сносил свои сапоги. Он обыскал все магазины Кракова.
      И них имелись шелковые кимоно, бухарские ковры и бокалы из богемского хрусталя. Но во всем Кракове не осталось больше ни одной пары сапог. А для того чтобы дойти до Парижа и взять Европу, полотеру Чугу, натиравшему некогда полы босиком, нужны были именно сапоги. Это поняла дочь содержателя цукерни панна Ядвига, и она подарила Чугу отцовские сапоги: кондитер ведь не собирался брать Европу. Поэтому панна Ядвига сидела в кабачке «Приятная встреча» с Чугом и Енсом Боотом. Если мы не упомянули об этом раньше, то лишь из вполне понятной стыдливости, не желая вызывать у читателей ложные подозрения.
      Чуга не интересовали женщины. Чуга интересовали сапоги и Европа.
      В кабачке «Приятная встреча» было тепло и уютно. Хозяйка зажгла лампу. Взглянув на Чуга, Енс Боот рассмеялся:
      — Ты что ж, совсем европейцем стал? Напудрился? Смотри, теперь все полячки с ума сойдут…
      Хотя из распитых четырех бутылок на долю Чуга приходилось две, он все же сообразил нелепость этих слов и подошел к зеркалу, висевшему на стене, рядом с портретом покойного премьера господина Тшетешевского.
      То, что он увидел в зеркале, еще более озадачило его: вместо рябой, румяной физиономии, к которой Чуг почти так же при вык, как к своему прозвищу, на него глядело перепачканное мукой явно чужое лицо. Чуг вытер щеки рукавом, но от этого ничего не изменилось.
      — Вот так пудра! — сказал он в крайнем недоумении.
      Енс Боот взял со стола лампу и поднес ее к лицу Чуга.
      Одну минуту глядел он. Потом поставил лампу на место и за плакал.
      Енс Боот сообразил, что это за пудра. Енс Боот плакал от ненависти.
      Здесь мы должны сказать несколько слов в защиту давно умершего и несправедливо оклеветанного человека.
      Нет злодеяния, которое не приписывалось бы Енсу Бооту.
      Еще в настоящее время в некоторых городах Северной Африки, где после гибели Европы поселились семьи спасшихся европейцев, старухи любят пугать непослушных детей угрозой:
      — Вот Енс Боот придет — он тебя съест.
      Енс Боот никогда не ел детей. Енс Боот не совершал многих иных зверств. Енс Боот только надоумил дряхлых европейцев сделать то, что они все равно сделали бы через сто лет. Он укоротил агонию Европы. Не он изобрел ядовитые газы, не он построил центрифуги «Дивуар Эксцельзиор». Он только открыл камеры сумасшедшего дома. Остальное было делом самих умалишенных. Европейцы сами придумали хитрейшие способы уничтожения друг друга. Ни автором трагедии, разыгравшейся в 1928-1940 годах, ни режиссером Енс Боот не был. Ему при надлежала скромная роль сценариуса.
      Увидев густо напудренное лицо Чуга, Енс Боот заплакал от ненависти. Непричастный к злодеянию, он обладал должной сообразительностью и богатым опытом, чтобы сразу понять весь ужас совершившегося.
      За эту пудру надо мстить, — сказал он вслух.
      Чуг все еще продолжал, недоуменно улыбаясь, прихорашиваться у зеркала.
      И, сказав это, Енс Боот вспомнил о своем почти забытом детище, "Тресте Д. Е.". Он понимал, что ставка бита и что эти двенадцать миллионов уже не получат Европы. Тогда остается безошибочный расчет.
      Еще два-три года работы треста. Он отомстит. Он возьмет Европу.
      И Енс Боот, вытерев глаза, кратко сказал Чугу:
      — Прощай.
      Л Чуг все еще ничего не понимал. Думая, что Енс Боот перехватил токайского, он только проворчал:
      — Уходишь? Ну-ну. А ты хозяйке за вино заплатил? Енс Боот вышел на темную площадь и стал обдумывать план скорейшего отъезда. Смерти он после Берлина и Москвы не боялся. По медлить не приходилось.
      Енс Боот прошел на главную улицу.
      Здесь царило необычайное оживление: прогуливались красноармейцы, рязанские бабы в платочках, мастеровые с гармошками, прекрасные полячки, казанские татары в ярких ермолках, польские художники с локонами до плеч, пейсатые цадики.
      Пыл первый весенний вечер, и он пах горечью тополей.
      Русские должны были завтра выступить дальше. В боковых темных уличках порой раздавался отрывистый, грустный звук последних поцелуев: люди, пришедшие с востока и кричавшие "Даешь Европу», еще не дошли до Парижа, зато они взяли не мало сердец прекрасных краковянок.
      Кто-то играл на гармошке. Это был очень хороший вечер.
      Но когда вспыхнул золотой рой электрических фонарей, смущенный гул прошел по толпе. Все гулявшие стали тревожно всматриваться в лица своих подруг, товарищей, встречных.
      Какой страшный карнавал: сто тысяч Пьеро с белыми масками.
      — Я боюсь тебя, Галя. Ты совсем белая, как смерть!..
      Через пять минут главная улица опустела. Испуганные люди убегали от света в темноту переулков и дворов.
      Енс Боот шел один полем. Шел он на север, к морю. По его расчету, это был единственный возможный путь. Вдруг он остановился и вздрогнул: какая-то чудовищная мысль родилась в его голове. Впрочем, эта мысль была простейшей: Енс Боот вынул из кармана маленькое зеркальце и взглянул на себя.
      Обычного лица, красного, обветренного всеми ветрами мира, не оказалось. Был гипсовый овал.
      «Я умираю, — подумал Енс Боот. Что будет с «Трестом»? А впрочем, все равно…» И, сладко зевнув, пошел дальше.
      Он шел до рассвета, а когда показалось солнце, остановился, присел на пень, съел оказавшийся в кармане сухарь и снова взглянул в зеркальце: даже умирая, Енс Боот не мог избавиться от любопытства. Что же! — красное, обветренное лицо кокетливо улыбалось.
      (Иногда даже опытные люди могут ошибиться: Енс Боот ночью, глядя в зеркало, забыл о зеленой, огромной луне, висевшей прямо над ним.) А в Кракове утро не принесло облегчения. Раздевшись, люди увидели, что их тела тоже белы и как будто посыпаны известкой.
      Глаза болели и слезились. Першило во рту. С лица кожа начала слезать и висела лоскутами. В ужасе люди кидались к докторам, но ни один врач не мог определить болезни.
      Только какой-то старенький фельдшер многозначительно бормотал:
      — Восточная болезнь. Еще в писании сказано…
      Но это философское замечание не являлось лекарством.
      К вечеру кожа начала гореть, и припухшие лица сразу покраснели. Люди метались в жару. Гнойные глаза замыкались.
      Люди слепли.
      В кабачке «Приятная встреча» на полу лежал голый Чуг.
      Он скинул рубаху, ему казалось, что она из железа и давит его гело. Багряный и распухший Чуг походил на тушу в мясной лавке. Он задыхался и, задыхаясь, еще шептал:
      — Даешь… даешь… даешь Европу!..
      Рядом с ним лежала ослепшая панна Ядвига. Ах, какими странностями отличалась покойная Европа! Девушка успела полюбить Чуга и теперь, умирая, еще пыталась поцеловать его гниющую кровяную руку.
      — Вы прекрасны, пан Чуг!..
      Воздуха не было. Подскочив в последний раз, Чуг прохрипел:
      — Вот так пудра!..
      И умер. Это было на рассвете. В течение одного дня 3 марта в Кракове от неизвестной болезни умерло двадцать восемь тысяч человек, из них семнадцать тысяч русских, а одиннадцать тысяч местных жителей. 4 марта число жертв почти удвоилось.
      Российская армия не выступала в поход.
      Париж ликовал. Клерикальная газета «Эхо до Пари» писала:
      «Бог спас любимую дочь апостольской церкви — Францию».
      Свободомыслящая «Эра нувелль» иначе освещала вопрос:
      «Даже природа стала на охрану светоча культуры и родины Великой Революции».
      Читатели обеих газет почувствовали возврат аппетита. Вновь открылись рестораны. Парижане танцевали модный танец «чой», привезенный из Боливии.
      Енс Боот шел на север. Подойдя к Лодзи, он услышал страшный и, увы, знакомый ему запах падали. Он не вошел в город.
      Он обходил предусмотрительно деревни и, видя издали человека, сворачивал в сторону. Он решительно не хотел этой странной пудры.
      Все же ему пришлось еще раз увидеть мертвый город.
      Узкие улицы Данцига были завалены трупами. От неизвестной болезни люди умирали мучительно, испытывая задыханье, и потому они выползали из душных комнат на улицу. Здоровых но было, уцелевшие убегали из города и бродили в лесах, скрываясь один от другого. Но некоторые, наиболее крепкие, еще боролись со смертью. Слепые, истекавшие гноем, они пол зали меж трупов и, томимые жаждой, высовывали изо ртов воспаленные синие языки, чтобы слизнуть с мостовой капли дождя.
      В одном из портовых амбаров Енс Боот нашел лодочку. От толкнув ее веслом от берега, он еще раз вспомнил белое лицо Чуга под лампой кабачка «Приятная встреча» и воскликнул:
      — Я ее возьму!..
      Эпидемия неизвестной болезни быстро распространялась.
      Очагами ее являлись Польша и Румыния. В течение двух меся цев эти страны опустели. Русская армия, победно вступившая в Европу, была уничтожена. Ее остатки бежали домой, разнося заразу.
      В конце апреля отдельные случаи неизвестной болезни были отмечены в Казани и в Воронеже. Несмотря на энергичные меры, эпидемия вскоре приняла массовый характер, и уберечь от гибели Европейскую Россию, уже разоренную центрифугами «Дивуар Эксцельзиор» и обезлюдевшую после похода на Ев ропу, не удалось! Но с той же быстротой болезнь захватила и южные страны.
      Чехословакия, Австрия, Венгрия, а также все балканские госу дарства погибли. Она проникла и в Константинополь. Джемаль- паша, приказавший стрелять в каждого, кто попытается пере плыть Босфорский пролив, спас этим Анатолию.
      Седьмого июля в Женеве собралась конференция западно европейских государств для борьбы с угрозой эпидемии. Было решено установить кордой, который шел бы по линии Бремен — Кельн — Рейн (по западной окраине германской пустыни), да лее вдоль государственных границ Швейцарии и Италии. Вся кая возможность приближения к этой линии беглецов из охва ченных эпидемией стран была устранена заградительным огнем и волнами газов.
      — Это стихийное бедствие. Но Европа все же будет спасе на, — сказал господин Феликс Брандево, подписывая протокол конференции.
      Английский летчик Джон Бэль совершил отважную экспе дицию в зачумленные страны, разумеется, не снижаясь. С вы соты двух тысяч метров он снял фильм умирающей Вены.
      Этот фильм пользовался громадным успехом. Глядя на шикар ный Ринг, заваленный трупами, любвеобильные парижанки плакали, а заплаканные лица пудрили модной пудрой «Ле- прэт».
      В Париже состоялся 38-й медицинский конгресс. Профессор Брие читал доклад о неизвестной болезни, уничтожившей вос ток и юго-восток Европы, — К сожалению, мы располагаем весьма бедным материалом и не могли лично проследить нормального течения этой болезни. Я считаю ее неизвестной еще формой проказы, развивающейся с исключительной быстротой. Инкубационный период длится не дольше сорока восьми часов. Смерть происходит от отсутствия дыхания, благодаря воспалению покровов. Можно предположить, что болезнь эта занесена русскими с востока, вероятно, из МОНГОЛИИ, и в условиях европейского климата изменилась, а также получила широкое распространение. Микроб ее не найден, но наука движется вперед. По всяком случае, Я предлагаю назвать ее «скоротечной проказой».
      Предложение было принято. По профессор Брие ошибся в одном: микроб этой болезни был хорошо известен, и не кому-либо иному, как ему самому, — господин Брие работал в седьмом секретном отделе военного министерства и, культивируя в течение трех лет микробов простой проказы, вывел наконец гениального микроба, остановившего нашествие российской армии.
      Господин Брие, начальник седьмого секретного отдела, и шестьдесят летчиков, которые сбросили пробирки, получили ордена Почетного легиона.
      Совнарком находился в Чите.
      Господин Феликс Брандево примерял шляпу Наполеона, до этого времени хранившуюся в музее Карнавале.
      Енс Боот в почтовой конторе Лондона составлял деловую телеграмму мистеру Джебсу.

20 о тлетворности европейского климата

      Господин Брие сказал: «Наука движется вперед». И он был прав. В 1932 году шведский ученый Риделлинг открыл микроба скоротечной проказы и способы предохранения от этой ужасной болезни.
      Работы г-на Риделлинга представляли не только теоретический интерес. Нет, два человека воспользовались ими и привили себе антипроказную сыворотку. Это были мистер Хардайль и его невеста мисс Кэт, которые готовились к свадебному путешествию в среднеевропейскую пустыню.
      Венчание состоялось 12 мая 1932 года в 10 часов утра. Прямо из церкви молодые проехали на аэродром, где их ждал комфортабельный самолет системы «Вайл».
      Был превосходный день. Внизу синел океан. Кабина самолета представляла все удобства пароходной каюты или купеспального вагона. Но миссис Кэт заболела воздушной болезнью, представлявшей все неудобства болезни морской. Мистеру Хардайлю пришлось ограничиться кинематографической съемкой состязания облаков. Впрочем, это был человек терпеливый. Если он отложил на пять лет женитьбу только для того, чтобы совершить хорошее свадебное путешествие, то легко мог отложить на один день некоторые супружеские формальности.
      Океан синел. Облака неслись. Кэт жевала лимон. Потом к этому прибавилась луна, желтая, как лимон Кэт.
      На следующее утро показалась заспанная красавица Европа.
      Бледностью и томностью она напоминала миссис Кэт. Мистер Хардайль вынул из саквояжа тетрадь и, сознавая всю важность совершаемого путешествия, стал вести дневник.
      Тетрадь эта сохранилась, и, приводя записи мистера Хардайля, мы хотим дать нашим читателям яркий образец героической любознательности американца средних лет. Кроме того, дневник мистера Хардайля интересен как новое доказательство тлетворности европейского климата.
      Путешествие Мистера В. Хардайля в среднеевропейскую пустыню.
      Одиннадцать часов утра 13 мая. Пролетели еще живые страны. Париж сверху провинциален. Кэт все еще не может оправиться от воздушной болезни. Женитьба несколько нарушает правильный ход моих мыслей. Но я думаю, что это только до первых процедур. Вероятно, в европейской пустыне мы отыщем тень дерева. Тогда я снова получу возможность логически думать.
      Два часа того же числа. Мы пролетаем над пустыней. Развалины городов. Много костей. Дует норд-ост. Видели совершенно пустой город — Нюрнберг. Сфотографировали. Кэт показалось, что колокола церквей звонят. Но это акустический обман (от разреженного воздуха). Я отметил много деревьев, все с тенью.
      Кэт ест по-прежнему лимоны.
      Пять часов того же числа. Наконец-то мы снизились. Кругом абсолютная пустыня. Я совсем не боюсь. 16° восточной долготы, 43° широты. Деревьев не видно. Придется обождать. Решили ПОЙТИ немного погулять. Кот хочет отыскать европейские цветы, которые зовут, нажегся, «незабудками», а я — тень дерева (ка кою безразлично, я в ботанике слаб, только чтобы сверху не падали колючие листья).
      Посели, часов вечери того же числа. Странные нравы! Я ду маю, что Африка его лет тому назад была безопасней. Но именно эти опасности увлекают меня. Расскажу по порядку. Гуляли.
      Какая-то большая река. Кажется, ее звали «Дунаем». Кэт искала незабудки. Но мы нашли только четыре черепа и миску, в которой европейцы, очевидно, ели суп. Я взял миску для этнографического музея. Потом мы наткнулись на маленький домик. Людей в нем не оказалось. Кэт сказала, что охотно прожила бы всю жизнь в таком доме. Я, конечно, не мог с ней согласиться, но быстро вспомнил, что такое примитивное здание в своей оригинальности может заменить тень отсутствующих деревьев. Мебели в доме не оказалось. На стене висела картина, изображавшая два яблока. Людей и на картине не было, а яблоки ничем не отличались от обычных плодов. Я бы не обратил внимания на эту вещь, если б не Кэт, шептавшая мне с нежностью:
      — Это прекрасно!.. Возьмем это с собой!..
      Должен сознаться, что капризный и экспансивный характер моей молодой супруги начинает несколько пугать меня. Но я думаю, что после упомянутых выше процедур и занятий спортом это пройдет.
      Я стал расстегивать дорожное пальто Кэт. Как это ни странно, Кэт не обращала на меня никакого внимания и продолжала кушать консервированные ананасы, которые мы взяли с собой в большом количестве.
      В это время раздался звук, напоминавший рык дикого зверя.
      Я вспомнил, что нахожусь в пустыне, а не у себя дома, и выбежал наружу, хорошо вооруженный. За мной последовала Кэт, продолжавшая, однако, кушать ананас.
      Мы увидали странное существо, сходное с обезьяной крупной породы. Но, заметив на морде животного пенсне, я догадался, что это человек. Он был совершенно голый, и я попросил Кэт, еще не успевшую фактически стать моей супругой, отвернуться. Полагая, что человек, хотя бы голый, но употребляющий пенсне, должен быть грамотным, я протянул ему мой документ, где на всех языках мира было напечатано: «Это паспорт гражданина США». Но голый человек глядел не на паспорт, а на банку с ананасом.
      Дико взвизгнув, он прыгнул на Кэт и вырвал из ее рук лакомство, потом он лег на землю и стал быстро поглощать содержимое банки. Я не мог допустить подобного правонарушения и носком ботинок попробовал усовестить его. Вместо раскаянья он укусил мне икру. Тогда я пустил в ход оружие, и труп этого дикого существа упал в води Дуная. Кэт плакала. Я стал успокаивать ее, говоря, что моя рана — пустяк, но тогда она сказала:
      — Мне жалко этого человека. Почему вы не дали ему спокойно доесть банку? Да, характер Кэт тревожит меня гораздо больше, нежели ранка, которая через день-другой заживет! Конечно, после этого происшествия нечего было думать о супружеских процедурах, и мы вернулись к нашему аппарату.
      Семь часов вечера 14 мая. Богатый событиями день; я сказал бы: открытие следов древней цивилизации. Мы гуляли.
      Вдруг я увидел одиноко стоящий домик. Велико было мое удивление, когда я прочел на двери родное слово «парикмахерская».
      Я гордо вошел внутрь, стараясь не выдать моего волнения.
      Я увидел все признаки обыкновенной парикмахерской цивилизованных народов. Буднично и просто сел я в кресло, откинул голову назад и стал ждать.
      Здесь я позволю себе маленькое философское отступление.
      Хотя известные процедуры еще впереди и некоторая рассеянность не покидает меня, я все же хочу записать свои мысли о парикмахерских вообще. Какое вневременное и внепространственное учреждение! В Аргентине, в Австралии, в Японии то же кресло и то же зеркало. В этом жесте: сесть, откинуть голову, зажмурить глаза и, думая о вечности, предать свои щеки нежной пене — есть нечто эпическое и грандиозное.
      Итак, я сел в кресло, накрыл глаза и стал ждать. Я задумал ся о преходящести земной материи и о нетленности духа. Я так же одновременно представлял себе тень различных деревьев, виденных мной при перелете. Я очнулся от ласкового прикосновения бритвы. О, это не был сои! Меня брил самый обыкновенный парикмахер, и, как все парикмахеры мира, он развлекал меня последними новостями:
      В первый раз за три года вижу клиента. Попрошу голову немного нязад. Здесь проходят иногда люди, но они отпустили бороды и не бреются. В этом недостаток примитивной жизни.
      Перебиваемся. Я успел вывезти из Вены во время эпидемии много пороха. Стреляю в коз и в зайцев. Живем, откровенно говоря, мизерно. Вчера волк съел племянницу. Прикажете одеколон? Старые запасы. Очень приятно поговорить с культурным человеком. Я здесь последний представитель Европы. Храню как ссвятынюо вывеску и брюки.
      Еще погруженный в раздумье, я сказал ему:
      Перемените вывеску. Напишите: «Парикмахерская во Вселенной». Это оригинальное и глубоко философское название.
      Я дал ему доллар, но он отказался и попросил вместо этого банку с ананасом. Вдруг я увидел, что Кэт исчезла. Когда я сел в кресло, она находилась в парикмахерской.
      — Кэт, позвал я, сильно встревоженный.
      Тогда из кустов показалась моя молодая супруга. Ее прическа была растрепана ветром. Заметив на ее щеках здоровый румянец, я благословил хорошее действие европейского климата. Побрившись, я принялся с двойной энергией за розыски тени дерева, но Кэт, сославшись на усталость, легла немедленно спать, и я сейчас охраняю ее невинный сон от волков, съевших бедную племянницу последнего представителя цивилизации.
      Девять часов 15 мая. Хотя я нахожусь на твердой земле, мое самопишущее перо системы Ватермана дрожит. После всего происшедшего мне хочется не писать, а выть, как воют блуждающие по этой пустыне, одичавшие люди. Только чувство ответственности перед человечеством заставляет меня собраться с силами и описать события ужасного дня.
      Ночью я плохо спал, мне мешали уснуть крики диких существ, а также близость Кэт, которая вследствие присутствия летчика решительно отказалась принять кабину самолета за тень дерева. Это была короткая, но очень печальная ночь.
      Проснувшись, Кэт потребовала, чтобы я пошел бриться в парикмахерскую, описанную мной накануне. Я попробовал предложить ей другой маршрут по еще не обследованным местам, указав, что побриться я могу в кабине с помощью моей безопасной бритвы.
      Но Кэт настаивала. На мой вопрос, почему мы должны обязательно идти туда, где уже были вчера, Кэт ответила, что там цветут европейские цветы, называемые, кажется, незабудками, которые она хочет во что бы то ни стало сорвать. Не желая до процедур нервировать мою хрупкую супругу, я согласился.
      Горе мне! Зачем я послушался Кэт? Больше у меня не будет ни процедур, ни супруги! Итак, я брился, Кэт собирала незабудки. Я кончил бриться, Кэт не было. Я позвал ее. Никто не отозвался. Тогда я побрил голову, к величайшему удовольствию последнего парикмахера Центральной Европы, который получил за это две банки с ананасами. Я побрил голову, хотя отнюдь не собирался этого делать, ввиду ветров и возможности насморка. Кэт все еще не было. Я впал в крайнее волнение: ее могли съесть волки или даже люди. Ведь одно из этих страшных существ укусило мне икру. Бедная Кэт! Что с ней? Сидя в кресле, я плакал. А жестокосердный парикмахер, привыкший, очевидно, к подобным инцидентам, спокойно лил каскады вежеталя на мою голую голову.
      Наконец, не вытерпев, я пошел разыскивать Кэт. Я не увидел европейских цветов, называемых, кажется, незабудками, но вскоре я увидел Кэт. О, если б я не увидел ее! О, если бы ее съели волки или даже люди! Кэт лежала на траве, а на ней лежал голый туземец, в жилете, с лицом, поросшим шерстью. Я крикнул:
      — Кэт! Но ни она, ни человек-зверь не услыхали моего достаточно громкого окрика, так они были увлечены своим занятием.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10