Томас Питт - Скандал на Белгрейв-сквер

– Разумеется, – примирительно произнес лорд, – я просто объясняю свое отношение к нему. Лично я не знаком с мистером Уайльдом или с кем-нибудь из его почитателей, если на то пошло. Я всего лишь немного знаю его стихи, вот и все.

– Я отдаю предпочтение классическому театру, – решила резко переменить тему миссис Уолтерс. – А вы, леди Байэм? Мне недавно посчастливилось видеть сэра Генри Ирвинга в «Гамлете». Поистине вдохновляющее впечатление.

Улыбнувшись лорду Энстису и попрощавшись взглядом с четой Байэмов, Шарлотта извинилась и, сославшись на свой долг хозяйки, поспешила к другим гостям, оставив поле словесных сражений за миссис Уолтерс.

Остальные полчаса Шарлотта обменивалась вежливыми, ничего не значащими фразами почти со всеми, с кем еще не успела поговорить, обошла несколько раз стол, чтобы убедиться, что всего хватает, проверила, трезвы ли музыканты, в чем у нее было немало сомнений, и улучила минутку, чтобы обменяться мнениями с Джеком по поводу успеха вечера.

В полночь она снова оказалась рядом с тетушкой Веспасией, и они в спокойном и приятном молчании прошли по комнатам. Дойдя до террасы под танцевальным залом, женщины заметили лорда и леди Байэм. Свет китайских фонариков, мягко падавший на лицо и темные волосы женщины, придавал ей некую загадочность.

Они обменялись скупыми фразами, а затем разговор от светских новостей перешел к тому, что их всех интересовало, – к политике. Само собой разумеется, речь зашла о предстоящих выборах. Имена Рэдли или Фитцгерберта, естественно, не произносились, но то и дело упоминались какие-то обстоятельства или факты, касающиеся в той или иной степени конкретных личностей. Не раз Шарлотта ловила на себе взгляд Элинор Байэм, и они невольно обменивались улыбками.

– Конечно, все это очень сложно, – заявил лорд вполне серьезно и без всякого превосходства, которое Шарлотта так не терпела в чиновниках высокого ранга. – Редко когда принимаются финансовые решения, затрагивающие лишь определенную группу людей или чей-то конкретный интерес. Мне кажется, некоторые из наших будущих реформаторов это не понимают. Деньги представляют богатство, но сами богатством не являются.

– Я этого не понимаю, – с подкупающей искренностью призналась Элинор. – Мне казалось, что деньги всегда были наиболее очевидной формой богатства.

– Деньги – это просто бумажки, моя дорогая, – с едва заметной улыбкой объяснил Байэм. – В лучшем случае это золото, товар весьма ограниченного пользования. Его не съешь, в него не оденешься, оно не сможет удовлетворить и другие жизненные потребности. Оно приятно глазу и не подвержено порче и времени, но менее полезно, чем сталь, и неизмеримо менее нужно и полезно, чем уголь, древесина, хлопок, зерно, шерсть и мясо.

– Я не понимаю тебя, – возразила неудовлетворенная ответом мужа Элинор.

В эту минуту к ним присоединился молодой человек с тяжелыми веками, затенявшими яркий блеск его глаз, с крупным носом и необычайно красивыми вьющимися темно-каштановыми волосами, небрежно подстриженными и уже изрядно отросшими. Он не раздумывая присоединился к разговору, не представляясь сам и не ожидая, что кто-то его представит.

– Деньги – это средство, с помощью которого цивилизованный человек договорился совершать обмен товарами намного быстрее и проще, но это всего лишь механизм. – Он протянул вперед свои длинные, нервные руки. – И если договор не соблюдается – потому что в одних руках сосредоточился весь товар, достойный обмена, – тогда деньги, как средство обмена, теряют свое значение, они никому не нужны. Каравай хлеба – всегда каравай хлеба. Он может прокормить человека в течение нескольких дней. А вот кусок бумаги будет стоить столько, сколько мы ему определим, не меньше и не больше. Если этот договор нарушается, наступает финансовый кризис, анархия. – Он по очереди взглянул в глаза каждому. – Именно это происходит, когда мы даем людям деньги в долг под непомерные проценты, а платим им так ничтожно мало за их товар и труд, что они никогда не смогут вернуть нам долги. Поскольку правила устанавливаем мы, цены тоже наши, и мы держим должника в руках.

– Это действительно вас так волнует, мистер… – с интересом обратилась к юноше Веспасия, но, не зная его имени, запнулась и поэтому не стала критиковать его манеры, чего так опасалась Шарлотта.

– Питер Валериус, – представился молодой человек, чуть покраснев, что самому приходится это делать. – Простите. Да, я взволнован.

Шарлотта, как хозяйка, постаралась тут же всех перезнакомить, начав, конечно, с тетушки Веспасии. Она не могла вспомнить, слышала ли имя этого юноши, когда встречала гостей, и теперь не решилась спросить, был ли он приглашен.

– Ростовщичество в виде ли сделки одного человека с другим или в международном масштабе, когда сделка заключается между странами, – это одно из самых гнусных видов человеческой деятельности. – Валериус повернулся к Шарлотте. – Надеюсь, что торговля и банковская деятельность станут объектом пристального внимания мистера Рэдли.

– Я уверена в этом, – быстро сказала Шарлотта. – И намерена сама ему это подсказать. Он очень болезненно реагирует на любые проявления социальной несправедливости.

– Но он может не получить поддержки от своей партии, – предупредил ее Валериус, словно забыв о присутствии лорда Байэма, хотя стоял рядом с ним. – Он не завоюет этим себе друзей, и, разумеется, у него будет мало шансов продвинуться по службе.

– Я не думаю, что он ставит перед собой цель добиваться высоких постов, – искренне возразила Шарлотта. – Он вполне будет доволен оказанием помощи тем, кто этого заслуживает.

Юноша внезапно улыбнулся широко и весело. Улыбка на его лице была естественной и обаятельной.

– Вы таким же образом намерены выяснить взгляды мистера Фитцгерберта? – с ироничной усмешкой высказал предположение Байэм.

– Конечно, – искренне ответил Валериус, глядя на собеседника широко открытыми глазами. – Разве не для того устраиваются эти великолепные балы? Чтобы узнать, кто во что верит, кто за что готов бороться, насколько упорно и с какой степенью риска…

– Достаточно откровенно, – с сожалением промолвил Байэм. – Теперь я понимаю, почему вы сами не баллотируетесь.

Лицо Валериуса чуть покраснело; впрочем, он не был смущен. Но прежде чем молодой человек смог продолжить спор, им помешала герцогиня, двигавшая-ся к ним, как галеон под всеми парусами, в окружении трех дочерей.

– Моя дорогая леди Байэм, – произнесла она зычным контральто. – Как я рада видеть вас. Какой великолепный бал! – Приблизившись, она лишь немного понизила голос, что уже означало почти конфиденциальность беседы. – Меня почти убедили, что это собственный дом миссис Рэдли – во всяком случае, так поклялась мне леди Биглоу. Кто знает, ведь нынче принято снимать чужие дома для приемов, если считают, что собственный недостаточно шикарен. – Бесцветные глаза герцогини многозначительно округлились. – Как можно составить представление о человеке, когда даже не знаешь, принадлежит ли ему вся эта мебель? – Она наклонилась к леди Байэм. – Расскажите мне подробнее о Джеке Рэдли. Кто он, вы знаете его? Должна признаться, я ничего о нем не слышала. – Герцогиня словно не замечала присутствующих.

Шарлотта поймала весело-насмешливый взгляд лорда Байэма. В нем не было неприязни.

Элинор, сделав глубокий вдох, повернулась вполоборота к Шарлотте, словно намереваясь представить ее герцогине, но та продолжала засыпать ее вопросами.

– Надеюсь, он не радикал? – Герцогиня грозно уставилась на Элинор. – Не переношу радикалов, им нельзя доверять. А что думает лорд Энстис? Пожалуй, я устрою бал и приглашу мистера Рэдли – и, разумеется, мистера Фитцгерберта тоже. Я сама в них разберусь. Вы собираетесь в этом сезоне в Хенли?

– Да, конечно, – ответила Элинор. – Я люблю яхты, а если погода будет хорошей, то это прекрасная возможность провести летний день. А вы, ваша светлость?

– Конечно. У меня три дочери, которых надо выдать замуж, а, как вам известно, регата – это великолепная возможность. – Она многозначительно кивнула. – Лорд Рэндолф Черчилль сделал предложение мисс Джером через четыре дня после того, как познакомился с ней в Каус на регате.

– Я слышала, что лорд и леди Мальборо были решительно против этого брака, – сказала Элинор. – Правда, то было давно и не смогло помешать их браку.

– Что ж, она была американкой, – заметила герцогиня. – Не всякий готов жениться на американке, какой бы красавицей она ни была и как бы ни были нужны жениху деньги. Например, я не уверена, что решилась бы на это. И тем не менее я буду в Хенли на регате, можете мне поверить… – Она оглянулась вокруг, чтобы убедиться, что ее дочери рядом с ней. Успокоившись, продолжила разговор: – К тому же Хенли – единственное место, где невозможно встретить эту ужасную миссис Лангтри. В Лондоне все знатные леди должны приглашать к себе это жалкое создание, иначе принц Уэльский и весь клан Мальборо отвернутся от вас. Вот как обстоят дела.

– Лучше отказаться от привилегий, чем принимать у себя тех, кто тебе неприятен, – откровенно заявила Элинор.

– Разумеется, – сердито согласилась герцогиня. – Но у вас прочное положение в обществе и нет дочерей на выданье. Я же не могу этого себе позволить. У герцога, да хранит его Господь, нет ни ума, ни влияния, чтобы рассчитывать на государственную службу; я же полностью завишу от мнения света, когда речь идет о выездах и балах. – Она поморщилась, словно от холода. – Вы знакомы с Оскаром Уайльдом и его странным обществом? Говорят, что они весьма забавны и пытаются казаться испорченными… – Герцогиня пожала плечами. – Молодой Фитцгерберт утверждает, что все это – поза, желание эпатировать общество. Он был близок к ним, до того как решил баллотироваться в парламент, но потом ему пришлось порвать с ними. Намечается удачный брак. Мать невесты очень рада. – Голос герцогини оставался спокоен, но по ней было видно, насколько небезразлична ей эта новость. – Она может этим гордиться. Хотя следует признать, что Оделия, если это имя невесты, достаточно хороша собой и точно знает, что ей делать и говорить и как одеваться, а это означает, что у нее достаточно преимуществ. Как вы считаете, миссис э-э-э… – Она повернулась к Шарлотте и подняла на нее свои широко открытые блекло-голубые глаза.

– Миссис Питт, – быстро назвала себя Шарлотта. – Сестра миссис Рэдли. – Она поторопилась сделать это во избежание возможной неловкости, если герцогиня неосторожно скажет что-нибудь. – Разумеется, хорошее воспитание всегда было преимуществом, как и послушность, и мягкость характера.

Герцогиня пристально посмотрела на Шарлотту.

– Не надо шутить надо мной, миссис Питт. Я, возможно, несколько преувеличила. Что привлекательно в невестах, скучно в женах. – Она хмыкнула. – Никто еще не получал от жизни удовольствия, оставаясь в послушании. Если мне приходится принимать у себя людей с дурной репутацией, то я предпочитаю, чтобы это был остроумный джентльмен, а не обыкновенная потаскуха. – Брови ее взлетели вверх. – Что проку от еще одной красивой женщины с репутацией послушной? Приятно было познакомиться, миссис Питт. Если надумаете заехать, буду рада. До свидания, леди Байэм. Аннабел, Амелия, Джейн, идемте! Ради всех святых, перестань пялиться на этого глупого юнца, Джейн! Он никто. Ты меня слышишь, Джейн? – Даже не взглянув в сторону Питера Валериуса, герцогиня, подняв паруса, отплыла с попутным ветром.

Взглянув на Элинор, Шарлотта увидела на ее лице смесь отчаяния, смеха и облегчения. Ее, возможно, позабавило столь яркое разнообразие эксцентричности в людях. Слова здесь были лишними, и обе промолчали.

Извинившись и мило улыбнувшись, Шарлотта отправилась проследить, всем ли гостям хорошо на приеме, продолжает ли играть оркестр, хватило ли напитков, не назревает ли где-нибудь под сенью цветов случайный скандальчик и как ведут себя молодые парочки, должно быть уже уединившиеся по углам, пользуясь долгими перерывами между танцами.

Полчаса спустя, почти в час ночи, она все же набрела на Герберта Фитцгерберта и его невесту Оделию Морден в одном из слабо освещенных уголков, словно созданных для влюбленных. Оделия сидела на одном из угловых диванов, скрытом за большой пальмой в кадке. Огромные резные листья пальмы бросали темные тени на ее молочно-белые плечи, на бледный шелк и тюль пышных, словно пена, юбок. Шарлотте невольно показалось, что в позе девушки есть какая-то картинная нарочитость. Возможно, это и есть одно из тех ее преимуществ, на которые намекала герцогиня.

С бесспорным торжеством Оделия взирала на сидящего перед нею на стуле жениха, который, поставив локти на колени и наклонившись вперед, не отрывал от нее взгляда. Его позу Шарлотта нашла куда более изящной, потому что та была естественной.

Сначала она колебалась, стоит ли нарушать уединение влюбленных, столь поглощенных собой, но вспомнила наказы Эмили. Издалека уже доносились звуки музыки. Шарлотта сама предпочла бы быть сейчас приглашенной на танец, но роль хозяйки обязывала.

– Добрый вечер, мисс Морден! – радостно воскликнула Шарлотта. – Как приятно, что вы пришли. Добрый вечер, мистер Фитцгерберт.

Тот немедленно вскочил и поклонился. Будучи моложе и не забывая правила этикета, поднялась с дивана и Оделия Морден, но сделала это явно неохотно, и улыбка ее была хотя и вежливой, но холодной. Если Фитцгерберт мог забыть, что Шарлотта – невестка его соперника по выборам, то об этом хорошо помнила Оделия. Она была тщеславной.

– Добрый вечер, миссис Питт. Как мило, что миссис Рэдли пригласила нас. Это чудесный вечер, и я надеюсь, что он не раз повторится, если этому не помешает слабое здоровье миссис Рэдли. Мои искренние соболезнования. Весьма жаль, что она заболела именно в такое время.

Это была серия явных уколов и намеков, и Шарлотта прекрасно поняла это. Прямо посмотрев Оделии в глаза, она дала ей понять, что принимает вызов.

– Да, вы правы, – согласилась она с ослепительной улыбкой. – Иногда благодеяния природы сопряжены с известными неудобствами, как, я уверена, с ее благословения вы вскоре познаете это сами. Кроме того, лучше недомогать сейчас, чем позднее, когда начнутся выборы в парламент. Срок проведения избирательной кампании весьма ограничен, и трудно объяснить общественности то, что легко поймут друзья. – Она снова улыбнулась, не сводя взгляда с девушки. – К счастью, у Эмили роды всегда легкие.

– Как я рада за нее, – пробормотала Оделия. – Но как неудачно совпадает по времени!

– Миссис Гладстон родила восьмерых, сама заботилась о них и даже отказалась от кормилицы. Она сама учила их, проверяла тетради, слушала молитву каждого перед сном и, кроме того, занималась еще и благотворительностью. И все это не помешало ее супругу быть лучшим премьер-министром Англии нашего века.

– Боже милостивый! – воскликнула Оделия, округлив глаза. – Неужели миссис Рэдли собирается стать женой премьер-министра?

Шарлотта словно не заметила явного сарказма – более того, сделала вид, что его вообще не было.

– Признаться, я не спрашивала ее, но это вполне благородное желание. А как вы думаете? – Она оглянулась и с улыбкой, даже с симпатией, посмотрела на Фитцгерберта. В глазах его танцевали искорки смеха.

– Я хочу стать женой Герберта, – мило сказала Оделия. – И хочу быть ему хорошей женой. Конечно, если он преуспеет до такой степени, я сделаю все, чтобы быть достойной его, но не настолько, чтобы копировать эксцентричность миссис Гладстон. Я слышала, что званые приемы, которые она устраивает, настолько сумасбродны, что это оскорбляет многих.

Шарлотта на мгновение растерялась. Об этом она слышала впервые.

– Видимо, они не настолько сумасбродны, чтобы испортить ее репутацию, – поспешно нашлась она. – Я слышала, что ее очень любят, а мистер Гладстон – один из самых преуспевающих политиков за последние пятьдесят лет.

Оделия решила атаковать ее с другой стороны:

– Мне нравится ваше платье, миссис Питт, этот цвет… он сразу бросается в глаза. И сшито по моде. Я не забуду его.

Шарлотта тут же в уме перевела ее слова и получила следующий текст: «Осторожней, миссис Питт, цвет вашего платья ярок до вульгарности, оно модно сегодня, но через месяц уже не будет смотреться, и если я снова увижу вас в нем, то не премину сказать вам об этом, причем в самый не подходящий для вас момент».

– О, благодарю вас за комплимент, мисс Морден, – ответила Шарлотта, улыбаясь еще шире. – Ваше платье хорошо не только к случаю, но и к лицу. – Что в переводе означало: «Оно безвкусно, и запомнить его невозможно. Даже если вы будете появляться в нем на каждом вечере в этом сезоне, никто этого не заметит, да и зачем?»

Лицо Оделии застыло.

– Вы очень добры, – сквозь зубы процедила она.

– Ну что вы! – небрежно воскликнула Шарлотта и, кивнув Фитцгерберту, извинилась и поспешила в бальный зал, где юный Питер Валериус тут же пригласил ее на веселый танец рил[7].

В половине второго ночи, после заключительного котильона, гости последовали в столовую на ужин. Теперь все свое внимание Шарлотта должна была уделить тому, чтобы горничные побыстрее обслуживали гостей, а лакеи не забывали наполнять опустевшие бокалы. К счастью, все обошлось, если не считать каких-то пустяков.

В половине третьего бал был еще в разгаре, а в три в зале все еще играл оркестр и кружились пары. Вечер удался, успокоилась Шарлотта.

Но когда над кронами деревьев, зарослями папоротника и все еще горевшими китайскими фонариками начала светлеть полоска неба, предвещая рассвет, Шарлотта стала свидетелем встречи, давшей ей пищу для размышлений на весь остаток этой ночи.

Покинув гостиную, расположенную на первом этаже под бальным залом, она решила выйти на террасу и подышать воздухом. Давала себя знать усталость, внимание Шарлотты рассеялось, и, проходя мимо ящика с белыми душистыми цветами, она остановилась, чтобы вдохнуть их свежий ночной аромат. Именно в это мгновение ее взор привлекло пятно света, как бы выхватившее из темноты белую манишку, край алой орденской ленты и звездочку ордена.

Шарлотта замерла на месте, не желая нарушить уединение тех, кому так и не удалось на вечере побыть вдвоем.

Однако вскоре она поняла, что тот, кто находился в тени, тоже был мужчиной, и, приглядевшись, узнала лорда Байэма. Он стоял чуть ниже на ступенях лестницы террасы и смотрел в сад, на темные деревья и китайские фонарики на фоне светлеющего неба. Рассвет уже был близок. Шарлотта сделала несколько бесшумных шагов вперед.

Первый мужчина чуть повернул голову. Это был лорд Энстис. Выражение его лица показалось Шарлотте необычным: губы довольно улыбались, блестящие, широко открытые глаза смотрели в темноту сада, ноздри носа слегка подрагивали, и Шарлотта подумала, что лорд чем-то взволнован. Однако его рука, лежавшая на балюстраде террасы, казалась спокойной – короткая, широкая, с лопаткообразными пальцами рука артиста. Она словно гладила холодную гладкую поверхность мрамора и получала от этого удовольствие. В ней не было напряжения; это была рука, готовая к ласке, а не к удару.

Байэм смотрел куда-то в сторону, но глаза его то и дело возвращались к дому, где начался разъезд гостей. Он пребывал в каком-то раздумье, немного грустном, но было в его лице что-то еще – боль. Беззащитное лицо.

– Еще рано делать выводы, – тихо произнес Энстис. – Рэдли – это кот в мешке, но он мне нравится. Человек, который знает народ, мне кажется.

– А Фитц? – спросил Байэм, глядя мимо Энстиса на лестницу, по которой спускались гости.

– Легковесен, – ответил Энстис. – Нет уверенности, податлив, как я думаю. То, что я сделаю с ним, тут же может переделать любой другой. Кстати, что ты скажешь о миссис Рэдли? У нее слабое здоровье?

– Не думаю, – рассеянно произнес Байэм. – Она ждет ребенка, вот и все. Бывшая леди Эшворд. Известна в свете.

– Это подходит. А кто такая миссис Питт, черт побери?

– Ее сестра, как я понимаю. – Байэм все еще смотрел на открытую дверь дома и отбывающих гостей. – Она не в счет и здесь временно, на пару недель. Скоро уедет к себе. Мне кажется, она приятная дама, к тому же красива и остроумна.

Энстис скривился в насмешливой усмешке.

– Надеюсь, у нее нет социальных амбиций. Терпеть не могу дам с амбициями, упаси меня от них бог.

– Не могу сказать. – Байэм сделал несколько шагов к дверям в дом. – Мне пора, завтра много работы.

– Разумеется, – согласился Энстис с нотками иронии в голосе. – Доброй ночи.

– Доброй ночи, – ответил Байэм и, не повернувшись, направился мимо кадок с цветами к входу в дом.

Энстис снова перевел взгляд на предрассветное небо, уже посеребрившее бледным лучом верхушки деревьев.

Глава 3

Шарлотте пришлось остаться ночевать у Эмили, поэтому Томас не виделся с ней утром, когда собирался в Кларкенуэлл. Он, разумеется, не успел еще сказать ей об убийстве Уильяма Уимса, да и особенно не стремился. Помимо того, что встречу с лордом Байэмом надо было хранить в тайне, сам по себе случай был вполне заурядный. Шарлотту всегда больше интересовал не способ убийства, а его причина. Тот факт, что старинная аркебуза исключается как орудие преступления, а другое оружие не найдено, Шарлотта сочтет случайностью, и ее, пожалуй, заинтересует лишь то, как такой джентльмен, как Байэм, смог пройти по улице с огромным ружьем в руках и остаться незамеченным. Но вскоре и это перестало бы ее интересовать, потому что Уимс, как личность, был бы ей неприятен, а его должники вызвали бы ее горячую симпатию.

У семьи Питт, кроме приходящей прачки и уборщицы, дважды в неделю выполняющей грубую работу, была всего одна горничная, девушка по имени Грейси. Она постоянно проживала в доме и, кроме выполнения своих прямых обязанностей, еще заботилась о детях. Джемайма семи лет была отчаянной болтушкой и постоянно задавала вопросы, пугающие своей детской логикой. Ее братишка Дэниел, двумя годами младше, был относительно спокойным ребенком, но упрям и целеустремлен.

Грейси готовила Питту завтрак, бесшумно занимаясь своим делом в кухне, ставшей странно пустой без Шарлотты, хотя жизнь в доме шла своим чередом. Плита дымила, ее чистили, мыли и снова разжигали, хотя летом на ней разве что кипятили чай и нагревали сковородку, чтобы приготовить Томасу яичницу.

Его повышение по службе и передача ему наиболее деликатных и сложных расследований положительно сказались на бюджете семьи: Питт купил жене зимнее пальто, детям – обувь; яйцо всмятку стало возможным почти каждый день, если бы кто пожелал, а баранина теперь бывала на столе два-три дня в неделю. В каминах жарче горел огонь в зимние вечера, а Грейси получила небольшую надбавку к своему жалованью, что привело ее в неописуемый восторг – не из-за денег, а от гордости, что ее ценят. Грейси и без этого считала себя счастливицей, выше статусом своих товарок по профессии, потому что работала у таких интересных людей, как мистер и миссис Питт, и время от времени была участницей весьма важных событий. В других домах служанки мыли, скребли, смахивали пыль, таскали корзины с углем и исполняли роль посыльных. Все это тоже входило в круг обязанностей Грейси, но, помимо этого, она участвовала и в самых увлекательных приключениях. Это делало ее равной всем женщинам ее страны, и об этом она никогда не забывала.

Ставя перед хозяином завтрак, она старалась не смотреть на него, остро ощущая, что делает сейчас то, что делала каждое утро хозяйка, провожая мужа на работу. Поэтому Грейси должна была держаться скромно, а то, не дай бог, мистеру Питту что-нибудь не понравится.

Он же, поблагодарив, принялся за завтрак, а начав есть, поблагодарил еще раз. Грейси действительно была отличная стряпуха, а сегодня еще и особенно старалась. В кухне, залитой солнцем, было уютно и тепло, в буфете блестели вымытые чашки, а по начищенной до сияния медной посуде бегали солнечные зайчики. Пахло свежим хлебом, горевшими в плите угольями и чистыми льняными полотенцами.

Закончив завтрак, Питт поднялся и, снова поблагодарив Грейси, направился в прихожую. Надев башмаки, он взялся за сюртук. Застегивая его, Томас нечаянно оборвал пуговицу и преспокойно сунул ее в карман, где уже и без того было немало всякой всячины: перочинный нож, клубок бечевки, кусок сургуча, пара монет, два носовых платка и коробок спичек. Затем он вышел на улицу.

В полицейском участке Кларкенуэлла его уже ждал сержант Иннес, бодрый и готовый к действиям, что крайне удивило Питта, ибо ничего особенного, кроме проверки списка должников ростовщика, этот день им не сулил. Возможно, Иннес и питал надежду на то, что доведется допрашивать судью Эдисона Карсуэлла или мистера Латимера, кем бы он ни оказался, или же полицейского Сэмюэла Урбана. О последнем Питт вспоминал почти с ужасом, однако допрос первых двух может оказаться интересным. Если это так, то Томасу придется огорчить Иннеса. Расследование подобных деликатных дел Драммонд поручил лично инспектору, освободив его от других обязанностей. И дело не только в том, что надо считаться с чувствами лорда Байэма, – речь идет и о других людях, тем более что здесь замешан полицейский чин.

Однако Питту не пришлось огорчить Иннеса, ибо тот опередил его неожиданным сообщением.

– Доброе утро, сэр, – вытянулся он перед Питтом с широко открытыми от волнения глазами. – Доктор прислал нам записку, просит прийти в морг. Он обнаружил такое, чего в своей жизни не видывал. Сказал, что у этого убийства романтическая подкладка.

– Романтическая? – переспросил Томас. – Что романтического в том, что какой-то грязный процент-щик в Кларкенуэлле получил пулю в лоб? Бесспорно, это дело рук доведенного до отчаяния бедняги, терпение которого лопнуло, и он не совладал с собой, зная, что терять ему уже нечего. У меня нет охоты слушать доктора, который находит в этом романтику.

Лицо сержанта вытянулось от удивления.

– Нет, я, разумеется, пойду к нему, – поспешил успокоить его Питт. – А затем мы займемся списком этих бедняг и навестим их. Во всяком случае, отсеем тех, кто сможет доказать, что не мог быть на месте убийства.

С этими словами он повернулся и направился к выходу. Иннес, приноравливаясь к его широкому шагу, последовал за ним.

– Мы будем брать на веру показания членов семьи? – с сомнением спросил он у Томаса. – Ведь они будут держаться вместе и твердить одно и то же. Это так естественно. Слово жены в защиту мужа ничего не стоит. Каждая порядочная жена будет утверждать, что ее муж был дома в ту ночь – если, конечно, он не работает по ночам.

– Да, придется потрудиться, – согласился Питт. Он знал, чего ему будут стоить эти допросы. Мучительным испытанием для него было видеть отчаяние, нищету, изможденные лица, тесноту, кошмарные санитарные условия и лица больных детей. Попытка выведать тайны их жизни только напугает их и причинит еще большее зло. – Мы постараемся допрашивать не всех, – успокоил он Иннеса.

– А как с богатыми должниками? – не удержался тот и сошел с тротуара, чтобы пропустить выехавшую из подворотни телегу, а потом снова зашагал рядом с Питтом. – Вы собираетесь с ними встретиться?

Томас едва избежал столкновения с тяжеловозом.

– Да, как только покончим с допросом остальных, – ответил он, переведя дух.

Иннес понимающе улыбнулся.

– Полагаю, вам не очень-то нравится спрашивать господ, «не задолжали ли вы мелкому жулику» и «не вы ли, сэр, всадили в него пулю, снесшую ему полчерепа»?

Питт не смог удержаться от улыбки.

– Да, не очень, – признался он. – Я все еще на-деюсь, что этого не придется делать.

Сержант ничего не успел ответить, потому что они уже достигли морга. Он пропустил Питта вперед. Снова в нос ударил запах карболки, влажного пола и другие специфические запахи мертвецкой, что заставило обоих подтянуться и дышать реже, словно так было возможно уберечься от неприятных ощущений.

Доктора они нашли в небольшой комнатке за анатомическим залом. Он сидел за столом, покрытым беспорядочно разбросанными бумагами.

– А! – воскликнул он, как только Питт и Иннес вошли. – Вы по поводу убийства в Кларкенуэлле? У меня кое-что есть для вас. Полон загадок этот ваш мертвец. Клянусь, такого я еще не видывал.

Иннес скорчил гримасу.

– Застрелен, – зачем-то уточнил врач. На нем болтался потрепанный халат в пятнах крови и кислоты, но сорочка была свежей, однако, видимо, никто уже не пытался, стирая ее, выводить старые пятна. Чувствовалось, что перед их приходом доктор занимался своим обычным, не очень приятным делом. Теперь же он сидел и смотрел на посетителей, держа в руках старинное гусиное перо.

– Да, – на всякий случай подтвердил Питт. – Он был застрелен. Но мы не знаем, из какого ружья. То, что висит на стене в его кабинете, – это старинная сломанная аркебуза.

– А! – удовлетворенно воскликнул доктор, как будто довольный тем, что услышал. – Но вы, конечно, не знаете, чем в него стреляли, не так ли?

– Пули мы не обнаружили, – признался Питт. – Или еще чего-либо, способного превратить лицо убитого в сплошное месиво. Такое обширное ранение можно было, конечно, нанести из аркебузы, с близкого расстояния, но дело в том, что в ружье спилен ударник.

– Вот как? Я бы не подумал об этом, если бы вы мне не сказали, – самодовольно ответил доктор, сияя от удовольствия. – Даже в голову бы не пришло. Что вполне понятно.

– Может быть, вы все-таки объясните нам, док-тор? – промолвил Питт ровным голосом. – Итак, что вы нашли?

– О!.. – Врач наконец отказался испытывать далее их терпение. – Вот это! – Он сунул руку в карман, извлек из него смятый носовой платок и, осторожно развернув его, показал инспектору блестящую золотую монету.

Томас какое-то мгновение молчал, ничего не понимая.

– Следовательно, вы нашли золотую гинею…

– Я извлек ее из того, что было мозгом вашего мистера Уимса, – очень довольный собой, подтвердил врач. – А затем еще одну – правда, очень помятую. Она, должно быть, и раздробила кости черепа. Золото – мягкий материал, это вы знаете. Но данная монета особой чеканки и формы. Выпущена королевой Викторией в 1876 году, тринадцать лет назад. – Он состроил гримасу. – Ваш ростовщик, джентльмены, был убит из ружья, заряженного не пулями, а золотыми монетами. У кого-то неплохое чувство юмора.

Комната, в которой они находились, имела казенный вид, в ней почти не было мебели, и поэтому их голоса отзывались слабым эхом в пустых углах.