Томас Питт - Скандал на Белгрейв-сквер

Энн Перри

Скандал на Белгрейвсквер

Моей подруге Кэти Росс

Глава 1

Томас Питт стоял на каменных ступенях, ведущих к реке, и прислушивался к легкому плеску воды о парапет, когда близко проходили груженые баржи, покидавшие лондонский речной порт. Был полдень, час ланча, поэтому в одной руке инспектор держал бумажную упаковку с заливным угрем, а в другой – большой ломоть хлеба, предусмотрительно купленные у лоточников на Вестминстерском мосту. Жаркое летнее солнце жгло лицо, но воздух был свеж и пах морем. Сверху, с набережной, доносились грохот колес и цоканье копыт проезжавших мимо повозок и экипажей. Джентльмены спешили по делам в Сити, а кто и в клуб; дамы выбирали этот час для визитов, обменов приглашениями или последними сплетнями, а также для того, чтобы посудачить о предстоящих светских раутах и развлечениях в новом сезоне.

Ужас, навеянный кошмарными убийствами в Уайтчепеле, постепенно забывался, хотя все еще продолжали нестись упреки в адрес полиции, потерпевшей полное поражение и так и не сумевшей поймать самого кровавого в истории Лондона убийцу или хотя бы установить, кто он. Пресса окрестила его Джеком-потрошителем. Из-за той неудачи ушел в отставку главный комиссар полиции. Королева Виктория вот уже двадцать восемь лет продолжала оставаться безутешной вдовой, добровольно заточившей себя в Виндзоре. А в общем и целом дела в стране шли не так уж плохо, и даже наметилось немало добрых перемен. Что касается инспектора Питта, то он никогда еще не был так доволен жизнью. Он нежно любил свою жену и был счастлив с ней, его двое здоровых и веселых детей радовали его, он с удовольствием следил за тем, как они растут, и все это переполняло его отцовской гордостью. Ему везло в работе, он стал неплохо зарабатывать, что давало возможность содержать уютный и удобный дом и время от времени даже баловать ближних и себя – правда, в разумных пределах – некоторыми излишествами.

– Инспектор! – услышал он возбужденный, с легким придыханием голос, а затем чьи-то шаги. Кто-то быстро спускался к нему.

– Вы – инспектор Питт, сэр? – громко стуча башмаками по каменным ступеням, окликнул его постовой констебль. – Это вы будете, не так ли? – Констебль остановился и облегченно вздохнул. – Мистер Драммонд послал меня за вами и велел обязательно найти. Ему нужно видеть вас как можно скорее, это так.

Томас неохотно обернулся и посмотрел на вспотевшего, смущенного молодого полицейского, на его разгоряченное лицо и мундир с медными пуговицами, начищенными до блеска. Глаза констебля были полны тревоги – он, видимо, опасался, что не так быстро выполнит срочное задание начальства. Мика Драммонд был самым главным на Боу-стрит[1], и к тому же джентльменом, а Питт – инспектором, чью работу наконец начали оценивать по достоинству.

Томас доел остатки заливного, сунул смятый кулек в карман, а хлебные крошки бросил в реку чайкам. Они налетели мгновенно, сверкая на солнце белыми крылами.

– Благодарю, констебль, сейчас иду, – успокоил юношу инспектор. – Он у себя в кабинете?

– Да, сэр. – Полицейский хотел было что-то еще добавить, но поостерегся. – Да, сэр, у себя, – подтвердил он, следуя за Питтом, уже поднимавшимся по ступеням на набережную.

– Спасибо, можете отправляться на пост, – еще раз поблагодарил констебля Томас и зашагал по направлению к Боу-стрит. Он решил, что пешком дойдет гораздо быстрее; не стоит тратить время на поиски кэба в таком людном месте, как набережная. Денек выдался отличный, и кругом было немало желающих прокатиться в экипаже, чтобы подышать свежим воздухом.

Наконец инспектор достиг полицейского участка – к великому облегчению дежурного сержанта, увидевшего его еще издали, – не медля, поднялся по лестнице и постучался в дверь кабинета начальства.

– Войдите! – услышал он нетерпеливый голос Драммонда.

Войдя, Питт по привычке плотно прикрыл за собой дверь. Шеф стоял у окна, как всегда безукоризненно одетый с той легкостью и простотой, которая свидетельствует о врожденном вкусе, исключающем какое-либо щегольство. Его узкое худое лицо выражало волнение и тревогу, была она и в каждом его движении, и в напряженной прямоте осанки.

– А, Питт, очень хорошо, что вы здесь, – приветствовал он инспектора улыбкой, которая тут же сменилась прежней озабоченностью. – Я передал Парфитту дело о мошенничестве, ибо для вас у меня есть кое-что поважнее. Это весьма деликатное… – Тут он осекся, на мгновение задумался, а потом со знакомой Томасу решимостью отбросил сомнения. Питт ценил начальника именно за эту прямоту, отсутствие лицемерия и недомолвок, часто присущих чиновникам высокого ранга. Если сейчас Драммонд на мгновение заколебался, то на это есть веская причина. Видимо, важность и необычность дела давят на него, и этим объясняется то, что он не сразу находит нужные слова. Инспектор терпеливо ждал.

Наконец Драммонд перешел к сути дела.

– У меня есть задание, которое я хотел бы поручить именно вам. – Их уважение друг к другу во всем, что касалось совместной работы, порой переходило в подобие дружбы. Именно это чувство руководило сейчас Драммондом. – Ко мне только что обратился человек, занимающий весьма высокий пост, обратился как… к другу. – Шеф сделал едва заметную паузу, прежде чем произнести последнее слово, но Питт не без удивления заметил, как легкая краска залила его лицо.

Драммонд отошел от окна, выходившего на улицу, и теперь стоял за своим большим столом, обитым кожей.

– Он попросил меня предупредить действия местной полиции, – продолжил он, – а также прессы и взять на себя рассмотрение этого дела. У вас гораздо больший опыт в подобных случаях, чем у кого-либо другого, Питт. Если быть откровенным, я намеревался поручить вам вообще все политические дела – или те, что могут иметь политический резонанс. Я знаю, что вы против такого повышения, ибо не привыкли сидеть в кабинете… – Он снова умолк, глядя прямо в глаза Томасу.

Питту очень хотелось облегчить начальнику разговор, насколько это было в его силах, но он не представлял, как это сделать, ибо не знал сути дела или же предпосылок этого разговора. Он только гадал, что могло так близко задеть Драммонда, если тот говорит об этом с не свойственной ему потерей привычного спокойствия и явной неловкостью.

– Я расскажу вам по пути, – словно угадал его мысли начальник и, подойдя к вешалке, снял шляпу и открыл дверь. Томас с легким кивком согласия последовал за ним.

Выйдя на улицу, они сразу же поймали кэб. После того как Драммонд дал кэбмену адрес и они с инспектором сели в экипаж, он начал свой рассказ, не поворачиваясь к Питту, а глядя прямо перед собой, положив шляпу на колено.

– Сегодня мне звонил лорд Шолто Байэм, с которым я знаком. У нас с ним общие друзья. – Голос Драммонда странно напрягся. – Он был весьма обеспокоен, узнав об убийстве знакомого ему, но крайне неприятного человека. – Шеф сделал медленный вдох и выдох, все еще не поворачиваясь к Питту. – По причинам, которые он нам лично объяснит, он опасается, что тень подозрения может упасть и на него.

В голове Питта уже роилось множество вопросов. Каким образом лорд Байэм мог узнать об этом убийстве? В газеты это еще не попало. Почему он мог быть знаком с человеком такого сорта? Как могут его подозревать в какой-либо причастности к совершенному преступлению? Но больше, чем эти вопросы, Питта беспокоило состояние Драммонда, все время находившегося в явном смущении. Обстоятельность, с которой он все рассказал, говорила о том, что он готовился к этому заранее и поэтому говорил без отклонений или запинок, ни разу не взглянув на своего собеседника, чтобы узнать, как тот воспринимает все услышанное.

– Кто жертва убийства, сэр? – не выдержав, излишне громко прервал его Питт.

– Звали его Уильям Уимс, это мелкий ростовщик из Кларкенуэлла, – ответил Драммонд.

– Где нашли убитого?

– В его доме на Сайрус-стрит. Убит выстрелом в голову. – Произнеся это, шеф болезненно поморщился. Он ненавидел огнестрельное оружие, Питт знал это.

– Мы едем в западную часть города, сэр, – напомнил он Драммонду, ибо район Кларкенуэлла находился в восточной части Лондона.

– Мы едем на встречу с лордом Байэмом, – пояснил Драммонд. – В Белгравию. Я хочу, чтобы вы знали все, прежде чем отправитесь в Кларкенуэлл. Нелегко брать на себя кем-то уже начатое расследование, да еще если не знаешь всех подробностей и обстоятельств или того, с чем придется столкнуться. Вот поэтому сначала мы заедем в Белгравию.

У Томаса возникло тревожное предчувствие. Теперь уже ничто не могло удержать его от вопросов.

– Кто такой лорд Шолто Байэм, сэр, кроме того, что он ваш знакомый?

Драммонд несколько расслабился. Теперь ему предстояло говорить о конкретных фактах, о чем-то, что он хорошо знает.

– Семейство Байэм весьма известно. Поколения их служили в Торговой палате и Министерстве иностранных дел. Разумеется, это еще и большие деньги. Нынешний лорд Байэм служит в Торговой палате, занимается вопросами иностранных ссуд и займов и международными торговыми связями. Человек редкого ума.

– Что у него общего с мелким ростовщиком из Кларкенуэлла? – Питт постарался, чтобы вопрос прозвучал как можно более тактично, что все равно не сделало его менее странным.

Печальная улыбка скользнула по губам шефа и тут же исчезла.

– Не знаю. Поэтому мы едем в Белгравию, где я на-деюсь получить ответ.

Томас какое-то время молчал. Его мучили вопросы, а еще больше – неопределенность.

Экипаж, проехав бодрой рысью по Экклстон-стрит, пересек Итон-сквер. Здесь начинался район Белгравия. Навстречу попадались парные экипажи с семейными гербами на дверцах. Начинался сезон светских визитов, когда каждый, кто причислял себя к знати, выезжал куда-нибудь и зачем-нибудь.

– В газеты это еще не попало? – нарушил молчание Питт.

Драммонд знал, что стояло за этим вопросом, и улыбнулся как бы над самим собой.

– Не думаю, что это произойдет. Одним мелким процентщиком в Лондоне стало меньше. Обыкновенное убийство. Убит ростовщик в задней комнатенке своей квартиры в лондонском районе Кларкенуэлл, убийца или убийцы неизвестны. – Он переменил позу на сиденье. – Необычным, пожалуй, покажется лишь то, что он убит из огнестрельного оружия, которое не у каждого имеется. Остальное не стоит комментариев.

– В таком случае как объяснить то, что лорд Байэм был немедленно уведомлен об этом? – не мог не поинтересоваться Томас.

Шеф вновь смотрел перед собой.

– У него друзья в полиции…

– Что ж, в Белгравии это вполне возможно. – Инспектора не устраивала такая неопределенность ответов. – Но в Кларкенуэлле?

– Очевидно, и там тоже.

– Почему полиция решила, что лорда может интересовать убийство мелкого ростовщика? Именно этого ростовщика?

– Не знаю, – ответил с несчастным видом Драммонд. – Я могу только предположить, что кто-то знал о знакомстве Байэма с этим человеком и захотел предупредить его.

Питт решил пока на этом остановиться. Какое-то время они ехали молча, пока кэб не остановился и они не вышли под сень пронизанных солнцем деревьев Белгрейв-сквер. Дома здесь были большие, из светлого камня, в георгианском стиле, с дорическими колоннами у входа, с витыми чугунными решетками и балконами, украшенными яркими цветами в подвесных ящиках и горшках.

Держась прямо и высоко вскинув голову, Драммонд медленно поднялся по ступеням дома номер 21. Питт свободной походкой следовал за ним, отставая шага на два. Карманы его были, как всегда, набиты всякой всячиной, галстук завязан скверно, а шляпа чересчур сдвинута на затылок. Лишь дорогие башмаки – подарок невестки, – начищенные до благородного блеска, производили впечатление.

Предупредительный, как и положено в таких домах, лакей немедленно открыл дверь. Увидев Драммонда и сразу определив в нем джентльмена, что также входило в его обязанности, он собирался было должным образом приветствовать его, но тут взгляд слуги упал на Питта, и почтительный полупоклон не состоялся.

– Слушаю, сэр? – произнес он, глядя на визитеров уже с подозрением.

– Мика Драммонд, – представился шеф. – Лорд Байэм ждет меня.

– А другой… джентльмен? – Лакей вопросительно чуть вскинул брови, на лице его появилась смесь вымученной вежливости и откровенного презрения.

– Именно так, – холодно ответил Драммонд. – Джентльмен, и он со мной. Лорд Байэм будет очень рад видеть нас, не сомневайтесь. Пожалуйста, доложите ему о нашем приходе.

Лакей был умело поставлен на место.

– Слушаюсь, сэр. – Бывалый малый сразу понял, что здесь шутки плохи и лучше пойти на попятный во избежание неприятностей. Он пригласил гостей войти.

Просторный вестибюль особняка из-за георгианской простоты своего убранства казался старомодным. В нем действительно не было ничего от громоздкой пышности современной моды. Темные стены были отделаны светлыми деревянными панелями, на большом столе красного дерева с прямыми, без резьбы, ножками, бесспорно работы Адама[2], стояла большая ваза с распустившимися розами, чьи сочные красные и золотисто-розовые краски, как в зеркале, отражались в безукоризненно отполированной поверхности стола. Уважение Питта к хозяевам невольно возросло.

Лакей провел их в малую гостиную и ушел доложить хозяину о приходе гостей. Вскоре он вернулся, и они проследовали в библиотеку, где их и ждали лорд и леди Байэм. Комната, уставленная книжными шкафами, была полна солнца. Хозяин дома встретил их, стоя в самом ее центре, стройный, чуть выше среднего роста, с темными волосами, тронутыми у висков сединой. Его лицо впечатлительного, даже мечтательного человека освещали своим блеском прекрасные темные глаза. Лишь узнав его поближе, можно было угадать в нем скрытую силу и решимость, о чем говорил твердый подбородок и внезапная жесткость складок у рта. Он явно нервничал – это выдавали непроизвольные движения его тонких рук и напрягшиеся мышцы шеи.

Стоявшая рядом леди Байэм, темноволосая и почти такого же роста, как ее муж, казалась спокойной. Черты ее лица не были столь изменчивы, словно она не знала ни бурных чувств, ни страстей или же умело скрывала их.

– А, Драммонд! – воскликнул лорд; лицо его про-светлело и несколько уменьшилась напряженность позы, словно один вид Мики Драммонда успокоил его. Но когда он посмотрел на Питта, в его глазах возник тревожный вопрос.

– Добрый день, милорд, добрый день леди Байэм. – Драммонд при всех обстоятельствах не пренебрегал правилами этикета. Это стало привычкой, столь глубокой, что он ее уже не замечал. – Я привел с собой инспектора Питта, что позволит не объяснять ситуацию дважды; да, пожалуй, и лучше, что он услышит все от вас и сам задаст вам необходимые вопросы без посредников. Он лучший из всех, кого я мог бы найти для столь деликатного расследования.

Лорд Байэм с сомнением окинул взглядом Питта. Инспектор, в свою очередь, с интересом разглядывал лорда. Возможно, общая ситуация и явная нервозность Драммонда несколько насторожили инспектора, но человек, которого он видел перед собой, оказался совсем другим, нежели Томас представлял его себе. Интеллигентное лицо хозяина дома подсказывало ему, что перед ним человек живого ума, тонкой натуры и, как подумал Питт, бесспорно наделенный чувством юмора.

Но Драммонд, кажется, не торопился представить инспектора лорду или как-то объяснить его присутствие здесь; он вел себя так, словно продавал Байэму некий товар. Разумеется, он что-то должен был сказать ему о Питте, и, возможно, этого было вполне достаточно для того, чтобы Байэм или принял услуги Томаса, или же решил бы обратиться за помощью к кому-нибудь другому.

Но, кажется, Байэм принял его, не требуя лишних слов и объяснений.

– В таком случае я должен поблагодарить вас за то, что вы пришли, – сказал он и повернулся к жене. – Элинор, дорогая, тебе нет необходимости оставаться и снова слушать то, что ты уже знаешь. Но я благодарю тебя за то, что оставалась со мной, пока я ждал приезда Драммонда.

Элинор понимающе улыбнулась. Возможно, она действительно уже слышала исповедь мужа и ей было бы тяжело выслушать ее еще раз.

Драммонд и леди Байэм попрощались друг с другом легкими кивками. Походкой, полной грации и достоинства, женщина покинула комнату, притворив за собой дверь.

Байэм тут же предложил гостям сесть, что они из вежливости и сделали, но сам хозяин, видимо не в силах расслабиться, продолжал медленно ходить из угла в угол по бежево-розовому китайскому ковру, устилавшему пол библиотеки. Не дожидаясь неизбежных вопросов, лорд сам начал объяснять, почему решил обратиться к Драммонду за помощью.

– Сегодня утром мне стало известно от моего друга из полицейского участка в Кларкенуэлле… – Байэм сделал паузу. Они не видели его лица, а лишь затылок и сцепленные сзади пальцы. – Это был человек, которому я когда-то оказал услугу… – пояснил он и обер-нулся, однако, не посмотрев в их сторону, снова зашагал взад-вперед. – Он сообщил мне о том, что Уильямс Уимс был найден убитым в своей квартире на Сайрус-стрит. Кажется, его застрелили. Тогда еще не было известно, из какого оружия был сделан выстрел, но очевидно, что стреляли с близкого расстояния, а оружие было крупного калибра. Возможно, спортивное ружье.

Драммонд открыл было рот, чтобы задать главный вопрос, мучивший его: каким образом смерть Уимса может касаться лорда Байэма? Или же предложить ему оставить факты, представляющие интерес для следствия, полицейским из Кларкенуэлла, а ему и Питту объяснить свою причастность к происшедшему? Но, заметив неподвижный взгляд Байэма, стоявшего к ним вполоборота, устремленный на залитые солнцем кожаные с золотом корешки книг, Драммонд ничего не сказал.

– В обычных обстоятельствах это было бы обыкновенным мерзким убийством, которое не могло бы интересовать меня, а лишь вызвало бы негодование, как и любое иное преступление, – с явным усилием продолжал свой рассказ лорд Байэм, пройдя в дальний конец библиотеки к письменному столу. – Но я знал Уимса. Наше знакомство произошло в силу крайне неприятных для меня обстоятельств. От слуги, с которым Уимс состоял в родстве… – Байэм внезапно умолк и машинально поправил висевшую на стене картину, – ему стало известно о трагическом случае в моем прошлом, в котором моя роль оказалась малодостойной. Уимс стал шантажировать меня. – Байэм застыл, стоя к ним спиной. Яркое солнце, падавшее на его волосы и плечи, казалось, высвечивало каждую пылинку на ткани его сюртука.

Потрясенный Драммонд сидел на зеленом кожаном диване, не двигаясь, с застывшим лицом. Томас понял, что он ждет, когда Байэм скажет наконец о причине шантажа. Ссора, долги? И то и другое пугало и обескураживало шефа.

– Стал требовать деньги? – не выдержав, спросил он очень тихо.

– Что же еще? – сразу же резко ответил Байэм. – Прошу простить меня, конечно, деньги. Слава богу, он не потребовал большего. – Лорд снова умолк. Ни Питт, ни Драммонд не осмелились нарушить пугающего молчания. Байэм продолжал стоять к ним спиной. – Я полагаю, вам хочется знать, что заставило меня платить деньги такому человеку, как Уимс, чтобы добиться от него молчания. Вы вправе знать все, если намерены помочь мне. – Он сделал глубокий вдох. Томас видел, как поднялись и опустились его узкие плечи. – Двадцать лет назад, еще до моей женитьбы, я какое-то время гостил в поместье лорда Фредерика Энстиса и его жены Лоры. – Красивый, с богатыми модуляциями голос лорда Байэма звучал теперь глухо и бесцветно. – Мы с Энстисом были близкими друзьями, каковыми остались и по сей день, могу утверждать. – Он с трудом сглотнул слюну. – Но в те времена мы были как братья. Много общих интересов, одинаковые устремления и образ мышления… Мы в равной степени увлекались охотой с борзыми, верховой ездой и чистокровными скакунами.

В комнате стояла тишина, никто не шелохнулся. Часы на камине пробили четверть часа. Их неожиданный бой испугал Питта.

– Лора… леди Энстис была необычайно красивой женщиной. Я впервые видел подобную красоту, – продолжал Байэм. – Ее белоснежная кожа была подобна лепесткам ночной лилии, и художник, создавший ее портрет, недаром назвал его «Луноцвет». Я не встречал женщины, в чьих движения было бы столько волшебной грации. – Он снова умолк. Видимо, боль утраты никогда не утихала в его душе, и теперь Байэм произносил слова, лишь бередящие незажившие раны, которые он так долго скрывал. – Я был непростительно глуп. Энстис – мой друг, я был его гостем… и я предал его, предал словом, хотя не предавал ни действием, ни поступком. – Голос его был настойчив и взволнован, словно он умолял поверить ему, ибо это было так важно для него; в нем звучала та искренность отчаяния, которая была сильнее его нынешних волнений и страхов.

Драммонд невразумительно пробормотал что-то себе под нос.

– Я, должно быть, стал ухаживать за ней. – Теперь Байэм смотрел в окно, на деревья и разросшиеся кусты рододендронов под окном. – Я плохо помню сейчас, но, очевидно, я проводил с ней недопустимо много времени и, конечно, говорил ей, как она прекрасна, ибо это была чистейшая правда – она действительно была неправдоподобно красива. – Он опять умолк. – Лишь потом, когда уже стало слишком поздно, я понял, что она отвечает мне взаимностью, отвечает на чувства, в которые я заставил ее поверить, и отвечает с той небывалой страстью, о которой я даже не помышлял и не собирался в ней вызвать.

Теперь он говорил так быстро, словно торопился все высказать, голос его прерывался.

– Я был глуп, боже, как я был глуп, и, что еще хуже, я обманывал друга, злоупотребляя его гостеприимством. Я был потрясен тем, что совершил по легкомыслию. Мне льстило, что я нравлюсь ей… да какому молодому человеку не было бы лестно это? Я позволил ей думать, что мое внимание – нечто большее, чем простая влюбленность юноши и глупые мечты. Она же полюбила меня, искренне и страстно, и ждала от меня каких-то драматических действий. – Лорд по-прежнему стоял к ним спиной. – Я старался убедить ее, что это не только невозможно, но и дурно, нехорошо. Мне казалось, что она понимала меня, – видимо, потому, что я сам искренне был убежден в том, что говорил ей. – Байэм снова умолк, его застывшая фигура была полна отчаяния и трагизма.

Питт и Драммонд обменялись взглядами, но тут же решили, что не следует прерывать его. Любые слова сочувствия в таких случаях могут быть неправильно поняты.

– Но она так и не смогла принять того, что я говорил ей, – сказал Байэм совсем тихо. – Она не принимала отказов мужчин, которые нравились ей, и даже тех, кто был ей безразличен. Все они были игрушками в ее руках. Для нее мой отказ был чем-то окончательным и роковым, как приговор. Можно лишь гадать, что она почувствовала, но, кажется, это подорвало ее уверенность в себе. – Плечи лорда Байэма опустились, он как-то сник, съежился, словно хотел укрыться от внезапной стужи. – Я не мог поверить в то, что она так сильно любила меня. Я не делал ничего, чтобы внушить ей это чувство. Я был просто глупец и всего лишь флиртовал с ней, не более. Я не делал страстных признаний в любви, не давал обещаний… Мне всего лишь, – он шумно вздохнул, – всего лишь нравилось бывать в ее обществе. Я был ослеплен ее необыкновенной красотой, как был бы ослеплен каждый мужчина, окажись он на моем месте.

На этот раз пауза была настолько долгой, что были слышны шаги прислуги в коридоре и приглушенный голос дворецкого, отдающего распоряжения горничной. Наконец Драммонд нарушил молчание:

– Что же произошло?

– Она выбросилась с балкона, – произнес Байэм так тихо, что полицейские едва расслышали. – Смерть наступила мгновенно. – Лорд закрыл лицо руками и опустил голову. Тело его напряглось, и он застыл в этой позе, скрыв свое лицо не только от них, но и от света.

– Мне очень жаль, – хрипло произнес Драммонд. – Очень жаль.

Байэм медленно поднял голову, но они по-прежнему не видели его лица, оно оставалось в тени.

– Благодарю вас. – Казалось, у него перехватило горло. – Это было ужасно. Я понял бы Энстиса, если бы он вышвырнул меня из своего дома и не простил бы до самой смерти. – Байэм взял себя в руки и уже вполне контролировал себя. – Я совершил по отношению к нему самое ужасное предательство, – продолжал он. – Ненамеренно, по глупости, по слепоте юнца, но это погубило Лору, а моя невиновность и искреннее раскаяние уже не могли что-либо исправить. – Он опять вздохнул и продолжил упавшим голосом, словно силы изменили ему: – Но Энстис, сделав над собой невероятное усилие, на какое только может быть способен человек, простил меня. В его печали по погибшей не было ни упрека, ни ненависти к кому-либо, она была тихой и светлой. Энстис предпочитал считать это несчастным случаем, своей личной трагедией. Он всем говорил, что его жена вы-шла вечером на балкон, оступилась в темноте и упала. Никто не посмел усомниться в этом, что бы кто ни думал про себя или даже догадывался. Лора Энстис умерла в результате несчастного случая. Ее тело покоится в семейной усыпальнице.

– А Уильямс Уимс? – не выдержал Драммонд, забыв о присущем ему такте.

Байэм наконец повернулся к ним, лицо его было бледным, на губах – тень вымученной улыбки.

– Уимс пришел ко мне два года назад и заявил, что он родственник швейцара, служившего в доме Энстисов в те годы, и что ему известно, что мы с леди Энстис были любовниками. Она покончила с собой, когда я прекратил нашу связь. – Байэм подошел к дивану, на котором сидели Питт и Драммонд. – Я был потрясен тем, что кто-то знает о нас больше того, что знают все. – Он пожал плечами. – То есть что ее смерть – трагический несчастный случай. Возможно, на моем лице Уимс заметил чувство вины, которое до сих пор не покидает меня, и решил воспользоваться этим.

Наконец лорд Байэм сел.

– Разумеется, я опроверг эту ложь и отрицал, что был любовником леди Энстис. Не знаю, поверил он мне или нет, но продолжал твердить свое. – Улыбка на лице Байэма стала заметней и горше. – Очевидно, этим он хотел показать, что мне не верят даже люди моего круга. Кому придет в голову поверить, что красавица, подобная Лоре Энстис, может покончить с собой из-за такой банальной истории, как неудачный флирт? – Байэм скрестил ноги. – Только сильная страсть могла толкнуть ее на это. – Лицо его потемнело, губы скривились в насмешливой улыбке. Он иронизировал сам над собой. – Но все было не так, уверяю вас, далеко не так! Да кто теперь поверит этому? – Лорд поднял глаза на Драммонда. – Однако это может погубить меня. Я не могу представить, каким ударом это будет для моей жены, – жалостные взгляды, шепот за спиной, скрытое злословие и вежливо захлопнутые перед нею двери… Разумеется, с моей карьерой тоже будет покончено, а со временем я неизбежно лишусь и своего поста. – Он сделал красноречивый взмах рукой. – Никто не скажет мне прямо – лишь конфиденциальный намек в надежде, что я сам все пойму. Сопротивляться здесь бесполезно, это последует неизбежно и неумолимо, как морской прилив, а с ним, как известно, бороться невозможно.

– Но это было бы всего лишь слово Уимса против вашего слова, – возразил Драммонд. – А кто поверил бы такому человеку, как Уимс? Кто стал бы его слушать?

Байэм был очень бледен.

– У него оказалось письмо, вернее, обрывок письма. Я не видел его прежде, но оно было написано Лорой ко мне и было очень… откровенным. – Он мучительно покраснел, произнося это, отвел глаза и стал смотреть куда-то вниз и в сторону.

– И вы заплатили ему. – Это не был вопрос, ибо ответ Драммонду был известен.

– Да, – подтвердил Байэм. – Он не запросил много, всего двадцать фунтов в месяц.

Питт с трудом удержался от улыбки. Отрывать двадцать фунтов от своего бюджета ежемесячно означало бы для Томаса оказаться на грани нищеты, да и для любого полицейского – кроме, конечно, Драммонда, у которого было состояние. Интересно, думал ли его начальник, какая пропасть разделяет мир Байэма и мир простых людей, осознавал ли ее когда-нибудь?

– Вы полагаете, что Уимс, сохранив этот обрывок письма, вел запись всех ваших выплат ему и теперь это неизбежно станет известно? – с некоторым удивлением спросил Драммонд.

Байэм прикусил губу.

– Я знаю, что Уимс это сделал. Он не поленился уведомить меня об этом, как бы страхуясь на всякий случай. Известил он меня и о том, что ведет запись всех моих выплат, и как бы я ни отрицал это, мне не поверят, будто я выплачиваю ему проценты за некогда взятые у него в долг деньги. Ведь я не из тех, кто пользуется услугами ростовщиков. Для таких, как я, есть банки, где можно взять ссуду, или же позаимствовать у приятелей, таких же джентльменов, как я. В карты я не играю и достаточно обеспечен, чтобы жить по своим вкусам и потребностям, не делая долгов. Нет… – Тут он впервые посмотрел на Томаса. – Уимс не-двусмысленно дал мне понять, что все аккуратно учел и занес в тетрадь: отрывок письма, сведения о смерти Лоры Энстис и мою роль в этом, а также его собственные предположения, если те придут ему в голову. Вот почему я обратился к вам за помощью. – Он посмотрел на Питта. – Я не убивал Уимса; более того, я не причинил ему никакого зла, мне не приходило в голову даже угрожать ему. Однако я буду удивлен, если у местной полиции не возникнет желания поговорить со мной, и тогда выяснится, что у меня нет свидетелей, могущих подтвердить, где я был в тот или иной час. Я не знаю, когда его убили, но вчера вечером я по крайней мере полтора часа оставался один – здесь, в библиотеке. Никто из слуг не входил ко мне. – Он бросил быстрый взгляд на окно. – Как вы можете заметить, мне ничего не стоило вылезти из окна в сад, а оттуда выйти на улицу, взять кэб и поехать куда вздумается.

– Понимаю, – согласился Драммонд, ибо все действительно могло обернуться именно так. Окна большие и всего в трех футах от земли. Любой ловкий мужчина или даже женщина могли бы вылезти из них и так же влезть обратно – без особого труда и не привлекая внимания. Стоило только убедиться, что внизу никого нет, а все остальное было бы делом нескольких секунд.

Байэм внимательно следил за их лицами.

– Видите, Драммонд, в каком я затруднительном положении. Ради нашей дружбы, – он сделал особое ударение на последнем слове, – я прошу вас прийти мне на помощь, используя ваш профессиональный опыт и ваше влияние.

Это была странная фраза, и казалось, что лорд пользуется ею как привычным клише.

– Хорошо, – медленно сказал Драммонд. – Конечно, я… я сделаю все, что смогу. Питт займется расследованием, освободив от него полицию Кларкенуэлла. Это можно устроить.

Байэм бросил на него быстрый взгляд.

– Вы знаете, к кому обращаться?

– Конечно, знаю, – немного резко ответил шеф.

Томас почувствовал, что на время его как бы исключили из числа присутствующих; эти двое слушали только друг друга, а их слова приобрели дополнительный, понятный только им смысл.

Байэм немного расслабился.

– Я у вас в долгу. – Он снова посмотрел на Питта. – Если я чем-то еще могу быть полезен, инспектор, я жду вас в любое время. Если пожелаете зайти ко мне в Казначейство, я бы просил вас сохранить конфиденциальность.

– Разумеется, сэр, – согласился Томас. – Я сообщу всего лишь свое имя. Возможно, вы сможете ответить на пару моих вопросов уже сейчас, сэр, и этим мы сократим число наших встреч.

Глаза Байэма еле заметно расширились от неожиданности, но он не возразил.

– Если это необходимо.

Инспектор чуть наклонился вперед.

– Вы платили Уимсу по требованию или у вас была договоренность о регулярных взносах в определенный срок?

– В определенный срок. А что?

Драммонд переменил позу и откинулся на подушки дивана.

– Если это был шантаж, то, возможно, вы не единственная жертва Уимса, – вежливо объяснил Питт. – Он мог проделывать это еще с кем-нибудь.

Тень досады на собственную недогадливость пробежала по лицу лорда.

– Понимаю. Да, я платил ему каждое первое число месяца, платил золотыми монетами.

– Как?

– Как? – повторил Байэм, нахмурившись. – Я же сказал – золотыми монетами.

– Я хочу сказать – лично или посылали с кем-нибудь?

– Разумеется, лично. Не мог же я возбуждать ненужное любопытство у своих слуг, отправляя их к ростовщику с мешочком золотых монет.

– Вы сами ездили в Кларкенуэлл?

– Да. – Красивые глаза Байэма расширились. – Ездил к нему на квартиру на Сайрус-стрит.

– Интересно…

– Что именно? Я не вижу ничего интересного.

– Уимс, следовательно, не опасался вас, иначе не назвал бы вам своего имени и не дал бы адрес, – пояснил Томас. – Он вполне мог бы действовать через посредника. Шантажисты редко прибегают к личным контактам.

Раздражение исчезло с лица Байэма.

– Думаю, что да. Это очень интересно, – согласился он. – Я не подумал об этом. В таком случае, какой-то бедняга проявил ненужную поспешность. Возможно, кто-то из жертв оказался менее выдержанным, чем я, как вы считаете?

– Это была единственная причина, почему вы бывали на Сайрус-стрит, сэр? – продолжал любопытствовать Питт.

Драммонд шумно втянул в себя воздух, решив было вмешаться, но тут же передумал.

– Конечно, – резко ответил Байэм. – Я предпочитал видеться с этим человеком только в крайних случаях, лишь когда был вынужден к этому.

– Вы могли бы припомнить хотя бы одну беседу с ним? – продолжал инспектор, не обращая внимания на переменившийся тон Байэма и некоторое его замешательство. – Это помогло бы понять, как ему удалось получить информацию о вас или еще о ком-нибудь. Например, о любом известном человеке, который мог прибегнуть к его услугам как ростовщика и стал жертвой его вымогательства.

Тень улыбки пробежала по губам Байэма, но трудно было сказать, что вызвало ее – собственные мысли или слова Питта.

– Боюсь, что нет. Я просто вручал ему деньги и как можно скорее уходил. Это был негодяй, отвратительный во всех своих проявлениях. Я избегал бесед с ним. – Лицо лорда скривилось в презрительной гримасе. Томас подозревал, что она могла относиться не только к ростовщику, но и к нему, инспектору Питту, тоже. – Сейчас я думаю, что мог бы это сделать, и даже с пользой для себя. Мне жаль, что я так мало могу помочь вам.

Томас поднялся.

– Разве можно все предвидеть, – сказал он с холодной иронией. – Благодарю вас, милорд.

– Что вы намерены делать? – спросил его Байэм, и на лице его снова мелькнуло раздражение. Инспектор понял, что на вопрос придется ответить. Он знал, чего боится хозяин дома.

– Прежде всего отправлюсь в полицейский участок в Кларкенуэлле, – ответил он, не глядя на своего начальника.

Драммонд медленно поднялся с дивана. Теперь он и Байэм оказались лицом к лицу; они молча смотрели друг на друга, готовые что-то сказать, но не решаясь на это. Возможно, им не нужны были слова. Наконец Байэм просто поблагодарил Драммонда и протянул ему руку, тот пожал ее. Питту лорд лишь кивнул, и гости отбыли. Слуга проводил их до выхода; на сей раз он был вежлив.

Взяв кэб, полицейские медленно поехали вдоль тихих и пустынных улиц Белгравии навстречу шуму и тесноте Кларкенуэлла. Томас без устали задавал шефу вопросы, на которые тот вынужден был отвечать.

– Вы хотите сказать, сэр, что знаете того, кто без лишних вопросов сможет изъять дело из ведения полиции Кларкенуэлла и передать в другие руки?

Драммонду явно было не по себе от настойчивости подчиненного.

– Есть вопросы, на которые я не могу вам ответить, Питт. – Он упорно смотрел на обшивку кэба, не поворачиваясь к инспектору. – Вам придется просто поверить в то, что это можно сделать.

– Вы полагаетесь на помощь того, кто известил лорда Байэма об убийстве Уимса? – не отступался Питт.

Драммонд ответил не сразу.

– Нет, я имею в виду не его, а кое-кого другого, но столь же заинтересованного в этом; и, уверяю вас, это поможет нам.

– Кому я должен докладывать о ходе расследования?

– Мне, только мне.

– Если этот процентщик шантажировал лорда Байэма, возможно, он мог шантажировать и других известных людей.

Драммонд застыл от неожиданности. Очевидно, подобная мысль не приходила ему в голову.

– Возможно, – быстро согласился он. – Ради бога, Питт, будьте осторожны!

Томас улыбнулся.

– Это весьма секретное задание, не так ли? Предстоит кое-что подправить после не очень осторожных действий его светлости лорда Байэма.

– Это несправедливо, Питт, – тихим голосом упрекнул его Драммонд. – Он всего лишь жертва обстоятельств. Он делал комплементы красивой женщине, а она возьми да и влюбись в него. Это, должно быть, была впечатлительная и меланхоличная особа. Бедняжка не перенесла, что ее отвергли. Вполне понятно, почему Байэм хотел сохранить происшедшее в тайне. Он делал это не только ради себя, но и ради лорда Энстиса. Пересуды о трагедии, случившейся двадцать лет назад, никому не принесли бы пользы.

Томас не стал спорить. В какой-то мере ему было даже жалко Байэма, однако его беспокоила та уверенность, с которой лорд не колеблясь обратился за помощью к Драммонду и сумел заставить того поручить расследование инспектору, которому Драммонд доверял. Прошло всего несколько часов после того, как было найдено тело убитого Уимса, но за это время шеф успел снять Питта с текущего расследования, навестил вместе с ним лорда Байэма в его особняке, и теперь они едут в Кларкенуэлл, чтобы приказать местным полицейским властям передать это дело в его, Питта, руки.

Остальную часть пути они проделали молча, не возобновляя прерванного разговора. Томас даже не знал, о чем теперь говорить с начальником; пустые же разговоры каждый из них посчитал бы ниже своего достоинства. Поэтому Драммонд погрузился в свои раздумья, которые, судя по его лицу, были не особенно радостными.

Покинув кэб, шеф первым вошел в полицейский участок Кларкенуэлла, представился и велел доложить о себе. Его почти немедленно провели к дежурному офицеру. Питт же остался его ждать. Спустя десять или чуть более минут Драммонд вернулся, все такой же озабоченный, однако менее мрачный. Теперь он спокойно встретил вопрошающий взгляд Томаса.

– Все в порядке, Питт. Дело переходит к вам. С вами будет работать сержант Иннес. Он расскажет вам, что уже сделано, и будет выполнять ваши поручения по расследованию на месте происшествия. Докладывать мне лично.

Томас отлично все понял. Он хорошо знал своего шефа и не сомневался в его честности. Если будет доказано, что шантажиста убил Байэм, это, пожалуй, явится для Драммонда не просто ударом, но горьким разочарованием. Однако он не станет ни защищать Байэма, ни скрывать улики.

– Слушаюсь, сэр, – улыбнулся Питт. – Сержанту Иннесу известно, что я приеду в участок?

– Он будет здесь минут через пять, – успокоил его шеф, в глазах его тоже появились лукавые смешинки, – и вскоре присоединится к вам. К счастью, он оказался рядом, хотя кто сказал, что это к счастью?.. – Он умолк, предпочитая не уточнять, каким образом сержант Иннес оказался под рукой. Теперь с помощью такого чудесного, хотя временами и несовершенного изобретения, как телефон, вполне возможна немедленная связь с теми, кто также владеет им, – как, например, в случае с лордом Байэмом и, возможно, кем-то еще в полицейском участке в Кларкенуэлле.

После этих слов Драммонд не мешкая уехал на Боу-стрит, а Питт остался ждать сержанта Иннеса в неприглядном, давно не знавшем ремонта вестибюле полицейского участка. Как и было обещано, тот явился через пять минут – небольшого роста, но крепкий жилистый человек с крупным носом и неожиданно быстрой улыбкой, показывающей его белые, хотя и неровные зубы. Он сразу понравился Питту, хотя оба они чувствовали некую неловкость ситуации, в которую начальство поставило беднягу сержанта.

– Сержант Иннес, – представился тот сдержанно, еще не зная, как ему относиться к инспектору с Боу-стрит, но уже был доволен, что, судя по чину Питта, он никак не мог быть инициатором этой скоропалительной акции с передачей дела Уимса в другой полицейский участок.

– Питт, – коротко назвал себя инспектор и протянул сержанту руку. – Приношу всяческие извинения за действия власть имущих. – Он не закончил фразу, ибо не чувствовал себя вправе сказать Иннесу больше того, что уже сказал о причине, по которой полиции Кларкенуэлла не дали самой довести дело до конца.

– Понятно, – коротко ответил Иннес. – Хотя не могу понять почему, ибо это самое обыкновенное убийство, пусть даже отвратительное. Убит какой-то мелкий процентщик, убит у себя в конторе. – Лицо сержанта скривилось в неодобрительной гримасе. – Возможно, на преступление пошел какой-то бедняк, из которого тот высосал последний грош. Ростовщичество – грязное ремесло. Ростовщики – это настоящие вампиры!

Томас полностью был с ним согласен и с удовольствием подтвердил это.

– Что вы успели сделать? – продолжал он расспрашивать Иннеса.

– Не так много. Свидетелей, как всегда в таких случаях, нет. – Сержант улыбнулся. – Ростовщичество – профессия, окруженная тайной. Станут ли клиенты признаваться в том, что берут деньги в долг у такой грязной свиньи, как этот процентщик? Надо дойти до полного отчаяния, чтобы прибегнуть к услугам ростовщика. – Произнеся это, он направился к двери, Питт последовал за ним. – Проще будет начать с морга, – пояснил Иннес. – Это недалеко, а потом отправимся на Сайрус-стрит, где жил убитый. У меня не было времени сделать осмотр дома. Не успел я начать, как прибежал констебль и сообщил, что мне следует все бросить и явиться в участок. Я закрыл квартиру и оставил постового сторожить ее.

Питт сошел со ступеней крыльца на шумный тротуар. Воздух был теплым и тяжелым от влаги, пахло конским навозом. Он и Иннес шли рядом, Томас – вразвалку, свободно, а сержант – мелким быстрым шагом.

– Я начал опрашивать его соседей, – рассказывал далее Иннес. – Разумеется, никто ничего не видел и не знает.

– Конечно, – сухо согласился Питт. – И полагаю, никто из них не высказал сожаления по поводу его смерти.

Иннес, ухмыльнувшись, искоса взглянул на инспектора.

– Никто даже и не попытался изобразить подобие скорби. Сколько долгов могли бы оказаться списанными сами собой!

– Что, наследников нет? – удивился инспектор.

– Пока никто не объявился. – Лицо Иннеса помрачнело.

Причина перемены его настроения была ясна Томасу. Он и сам не возражал бы, если бы полиция попридержала у себя несколько листков из списка должников ростовщика, добытых во время расследования. Важное свидетельство, это верно, но стоит ли спешить докладывать о нем начальству? Если бы такой список вдруг затерялся, Томас, пожалуй, не стал бы его искать. Слишком ярки были воспоминания о голоде и холоде, гнетущей тревоге, постоянно преследующих бедняка и знакомых Питту с детства. Он знал, что такое долги, и не пожелал бы никому иметь их.

Они с Иннесом шли, минуя торговок платьем, хлебом, овощами и прочим товаром. Продавцы фруктов и овощей катили перед собой тележки, поближе к тротуару, и на все лады громко расхваливали свой товар. Торговцы вразнос, устроившись по углам, предлагали спички, шнурки, заводные игрушки и прочую мелочь. Кто-то вовсю расхваливал мятную воду, его торговля шла бойко. Торговцы газетами нараспев сообщали последние скандальные новости.

Помещение морга было мрачным. Как только полицейские открыли дверь, в нос им ударил запах карболки. Смотритель сразу же узнал Иннеса, но на Питта посмотрел с недоверием.

Сержант представил инспектора и сообщил цель их прихода.

– Значит, вы хотите взглянуть на Уимса? – сказал смотритель, с гримасой приглаживая рукой волосы, особо аккуратно поправляя светлую прядь. – Неприятное зрелище, – словоохотливо заметил он. – Чертовски неприятное. Пойдемте, джентльмены.

Повернувшись, он повел их в дальний конец здания, в зал с каменным полом и выложенными кафелем стенами, с двумя большими ваннами в конце его. Посередине зала стоял каменный стол со стоками, ведущими к канализационному люку. На стенах горели газовые рожки, в центре зала с потолка свешивалась одинокая лампа. На столе под простыней, судя по очертаниям, лежало тело.

Иннес поежился, изо всех сил стараясь, чтобы лицо не выдавало его.

– Вот и он, – весело сказал разговорчивый смотритель. – Покойный мистер Уильям Уимс. Один из тех, о ком меньше всего будут сожалеть обитатели Кларкенуэлла. – Он фыркнул. – Простите, джентльмены, ежели я сболтнул лишнего. Негоже говорить плохо об усопших, даже недостойно, да уж. – Он снова фыркнул.

Присутствие смерти, мокрый каменный стол, запах карболки и тошнотворно-приторный запах крови начинали беспокоить Питта. Он хотел как можно скорее покончить с неприятной процедурой осмотра тела.

Он, не дожидаясь, сам быстро откинул край простыни и взглянул на останки Уильяма Уимса. Это было тело крупного мужчины, уже ставшее несколько дряблым после того, как прошло окоченение мускулов, втянулся живот и ослабели мышцы ног. Но в жизни, подумал Питт, покойник, видимо, имел вполне внушительный вид.

Причина смерти предстала его взору во всей своей отвратительной достоверности. Левая часть головы была снесена выстрелом с близкого расстояния – видимо, из крупнокалиберного огнестрельного оружия, заряжавшегося, скорее всего, с дула пулями или даже металлическими осколками. Трудно было определить, как выглядел погибший, ибо с левой стороны головы не осталось ни уха, ни щеки, ни левого глаза, даже пробора в волосах. Питт не раз бывал свидетелем того, как полицейские падали в обморок от подобных зрелищ. Теперь же он и сам почувствовал, как конвульсивно среагировал его желудок. Рядом с ним шумно втянул в себя воздух сержант Иннес. Томас тут же принялся успокаивать себя тем, что смерть наступила мгновенно и на столе теперь лежит не человек, а лишь глина, из которой он слеплен, не более, – никаких страданий, никакого страха.

Он перевел взгляд на правую сторону лица, оставшуюся нетронутой. Теперь можно было представить, какими были большой широкий нос, крупный рот, зеленоватого цвета глаза под тяжелыми веками, ибо правый глаз, казалось, все еще смотрит, и в этом было что-то нечеловеческое. Неприятное лицо. Питт сознавал, что осуждать покойников несправедливо, какой бы ни была их смерть, и все же ему стало не по себе от того, что он испытывает так мало жалости к погибшему.

– Видимо, убит из ружья, – мрачно заметил Иннес. – Одного из тех старинных ружей, которые заряжаются с дула любой дрянью, даже картечью. Отвратительная работа.

Питт повернулся и посмотрел на него.

– Как я понимаю, орудие убийства не найдено?

– Нет, сэр. Во всяком случае, я так полагаю. На стене у него, правда, висит старое ружье. Может, кто-то воспользовался им, а затем снова повесил на место.

– Что означает, что убийца пришел без оружия, – раздумывая, произнес инспектор. – Что сказал врач?

– Совсем немного. Смерть наступила вчера вечером, между восьмью и двенадцатью ночи, и была мгновенной. С таким ранением долго не протянешь. Стреляли с близкого расстояния, судя по размерам комнаты.

– И, конечно, никто ничего не слышал? – с иронией спросил Питт.

– Ни единая душа, – чуть улыбнулся Иннес. – Не думаю, что соседи в чем-то нам помогут. Его не очень-то любили.

– Я еще не знал ростовщика, которого любили бы, – заметил Томас и бросил последний взгляд на бледные черты мертвеца; смотритель снова накрыл тело простыней. – Очевидно, будет вскрытие?

– Да, только не понимаю, что оно даст. – Иннес поморщился. – И без того ясно, отчего он помер.

– Кто нашел его? – спросил Питт.

– Человек, служивший у него посыльным и кем-то вроде клерка. – Иннес брезгливо сморщил нос от запаха в мертвецкой. – Если вам здесь больше ничего не надо, сэр, мы могли бы поехать на Сайрус-стрит, как вы считаете?

– Разумеется. – Томас с облегчением отошел от мокрого стола, подальше от запахов карболки и смерти.

Они поблагодарили смотрителя и поспешили поскорее выйти на свет и летнее тепло улицы, в ее грязь, шум и толчею на тротуарах, к запахам конского навоза и к бьющей через край жизни большого города. Питт продолжал расспросы.

– У него не было экономки?

– Приходящая служанка, она убирала и готовила ему пищу. – Иннес четким шагом шел рядом. – Правда, готовила только завтрак. Увидев свет в его комнате, она решила, что хозяин рано встал, поэтому спокойно приготовила завтрак и оставила, как всегда, в кухне на столе, не потревожив хозяина. Просто крикнула, что завтрак готов, и стала ждать от него ответа. Очевидно, процентщик не был особенно разговорчив, поэтому его молчание ничуть не удивило ее. – Иннес поглубже сунул руки в карманы и, чтобы обойти кучу мусора на тротуаре, сделал шаг в сторону. Погожий солнечный денек становился жарким. Сержант, прищурившись, окинул взглядом небосклон. – Ее чуть не хватил удар, когда мы сказали ей, что она готовила завтрак мертвецу. Пришлось отпаивать ее джином; понадобилось целых две порции, пока она пришла в себя.

Питт не мог сдержать улыбку.

– Она смогла рассказать вам что-либо интересное о своем хозяине?

– Тут особой любви не было, но они не спорили и не ругались, насколько нам удалось выяснить. Да она и не сказала бы нам, если бы между ними были размолвки.

– Приходил ли к нему кто-либо, представляющий для нас интерес? – Питт осторожно обошел грузную даму с двумя детишками.

– Кто знает, – ответил Иннес. – Никому не хочется, чтобы его видели у ростовщика. К нему заходили с черного хода и так же уходили. Его контора вела свои дела под покровом глухой тайны. Такая уж особенность этой профессии.

Питт нахмурился.

– Это точно. Он отпугнул большую часть клиентов, если бы вел дела в открытую. Именно поэтому, мне кажется, у него было какое-то прикрытие, некая протекция. – Полицейские остановились у края тротуара, поджидая, когда можно будет перейти улицу. – Во всяком случае, большинство его клиентов – люди несчастные, – продолжал Томас, когда они перешли улицу. – Возможно, даже отчаявшиеся. Кого же он принимал так поздно вечером?

Иннесу ответ был ясен.

– Того, кому он доверял и кого не боялся. А почему? Потому что был под надежной защитой. – Сержант хмыкнул. – Или знал, что посетитель не представляет угрозы. Конечно, он ждал того, кого знал и кто чем-то рассердил его. Все это кажется весьма интересным, если призадуматься.

Питт хотел было согласиться, но в памяти вдруг возник привлекательный образ лорда Байэма. Неужели Уильям Уимс поджидал именно его светлость, важную персону из Казначейства, не ведая, что тот убьет его за мизерную сумму в двадцать фунтов? Едва ли. Если бы лорд Байэм захотел это сделать, то сделал бы не сейчас, а еще два года назад.

– Да, интересно, – вслух согласился инспектор. – А как насчет клерка, он же посыльный? Что это за человек?

– Самый обыкновенный, – с сомнением покачал головой Иннес. – Седой маленький человечек, торопливо шныряющий из одной подворотни в другую, озабоченно бегущий куда-то по краю тротуара; таких полно на улицах Кларкенуэлла, их видишь, но не запоминаешь. Встретив снова, никогда не вспомнишь, что уже видел его однажды. Зовут его Миллер. Кличка у него почему-то Враль – должно быть, потому, что малый труслив, вот и врет. – Он скорчил гримасу. – Смахивает скорее на хитреца, не лезущего в драку, коли не уверен, что победа будет за ним.

– Что ж, по описанию он похож по меньшей мере на полмиллиона седых маленьких человечков, которыми может похвастаться Лондон, – заметил без всякого энтузиазма Питт, минуя женщин, о чем-то спорящих над корзиной с рыбой.

Проехала телега пивовара с бочкой пива, запряженная парой великолепных лошадей, крутые холки которых лоснились в лучах солнца, игравшего и на ладной сбруе. Возница в красивой новой униформе был преисполнен гордости и достоинства. Торговец фруктами и зеленью в полосатом фартуке без передышки нахваливал свой товар.

Питт и Иннес свернули налево на Комптон-стрит, которая выходила прямо на Сайрус-стрит. Вскоре сержант остановился и обменялся парой слов с констеблем, застывшим перед ним навытяжку на тротуаре. Тот словно окаменел, глядя прямо перед собой; мундир его был безукоризненно аккуратен и застегнут на все пуговицы, которые были начищены так, что слепили глаза; шлем сидел на голове так, будто сросся с ней.

Иннес познакомил его с Питтом.

– Да, сэр, – чеканя слова, докладывал констебль. – Никто не спрашивал мистера Уимса. Да и не спросят, осмелюсь сказать. Все делают вид, будто никогда и не знали такого.

– В этом нет ничего удивительного, – сухо пояснил Питт. – Жертвы убийств мало популярны, разве только у тех, кто жаждет удостоиться сомнительной известности. Но здешнему обывателю ни к чему привлекать к себе внимание, особенно если он знал убитого. Даже друзья едва ли захотят признаться, что близко знали его; враги же просто постараются не попадаться на глаза полиции. Как вы знаете, слухи распространяются быстро. Не лучше ли нам войти и оглядеть место преступления? – закончил он.

– Вы правы, сэр, так будет лучше, – охотно согласился Иннес, повернулся и вошел в дом. Инспектор и констебль последовали за ним.

Они оказались в помещении обычной аптеки. Получилось, будто они заглянули сюда, чтобы купить что-нибудь от головной боли. Минуя шкафы и полки со склянками, полицейские уперлись еще в одну дверь, массивную и прочную, что было необычно для обыкновенной городской аптеки. Дверь оказалась не заперта и открылась от легкого толчка – похоже, дверные петли были хорошо смазаны. Оказавшись в коридоре, покрытом ковровой дорожкой, Питт невольно оглянулся назад и увидел на двери прочные засовы, закрывавшие ее изнутри. Такую дверь не возьмешь приступом, да еще и в одиночку. Уильям Уимс хорошо побеспокоился о своей безопасности. Кого же в таком случае он спокойно впустил к себе, когда был совсем один? Должно быть, он полностью доверял своему гостю.

Контора Уимса находилась на верхнем этаже в конце коридора. Из окна была хорошо видна Сайрус-стрит. Комната оказалась небольшой, футов десять на двенадцать; в ней стояли большой дубовый стол с множеством ящиков, удобное кресло, три застекленных шкафа и один встроенный стенной, а также единственный стул для посетителей. Вторая дверь вела в кухню и жилые комнаты.

Уимс, должно быть, сидел в кресле, когда в него выстрелили. Повсюду виднелись следы крови. Стоял жаркий день, и в комнату успела залететь пара больших мух.

Стены украшали несколько гравюр со спортивными сценами – возможно, ценных, а возможно, ничего не стоящих; очень красивая, до блеска начищенная старинная медная грелка и такая же старинная аркебуза[3], о которой уже упоминал сержант Иннес, – великолепное творение безымянного оружейника, с тонким резным прикладом и до блеска отполированным стволом. Питт протянул руку и осторожно снял аркебузу со стены. В руке у него предусмотрительно был зажат носовой платок, чтобы не стереть отпечатки пальцев, если они там есть, или, возможно, ворсинки с одежды, следы крови и другое, что может стать уликой. Осторожно вертя в руках ружье и так и эдак, он осмотрел его со всех сторон, заглянул в дуло и даже понюхал. Ружье пахло маслом. Наконец Томас, опустив его дулом в пол, положил палец на скобу и даже прицелился.

– Ударник замка[4] спилен, – наконец сказал он. – Вы это знали?

– Нет, сэр. Мы не трогали ружья, – искренне удивился Иннес. – Значит, убили не из него.

Питт снова внимательно осмотрел курок. Он не блестел, как остальные металлические части аркебузы, и вместе с тем на нем не было свежих следов напильника или рашпиля. Наоборот, место, где был ударник, покрыла темная патина времени.

– Практически исключено, – с сомнением покачал головой инспектор. – Теперь это не оружие, а предмет искусства. – Томас повесил аркебузу на место.

На полке под ружьем стояли в ряд небольшие ящички, три из которых были одинаковые, металлические, а еще три – разные: один из мыльного камня, другой из эбонита, а третий – из какой-то породы дерева. Питт открыл их один за другим. Первые три оказались пустыми, в четвертом он разглядел две сиротливо лежавшие дробинки, а в остальных двух – следы пороха.

– Интересно было бы заглянуть в них, когда они не были пусты, – задумчиво произнес инспектор. – Хотя без ружья это все равно ничего нам не дало бы.

Он опустил глаза на пол – и впервые заметил ковер в красивых, слегка приглушенных тонах. Быстро присев на корточки, Питт отогнул угол ковра и увидел с оборотной стороны множество узелков. Он не ошибся, ковер был ручной работы.

– Что-то обнаружили, сэр? – сержант с любопытством посмотрел на инспектора.

– Возможно, только то, что убитый тратил уйму денег на дорогие ковры, – ответил Питт, разгибаясь. – Если только он не брал их в счет погашения долгов.

У Иннеса брови поползли вверх.

– Что, прямо здесь? Но у тех, кто берет деньги в долг у таких ростовщиков, как Уимс, нет ковров, которые чего-то стоили бы.

– Это верно, – согласился Томас, вставая. – Но среди его клиентов могли быть люди иного сорта – скажем, джентльмены, которые из страсти к карточной игре попадали в безвыходное положение. А у Уимса явно была страсть к коврам.

– Значит, процентщик мог бывать в домах у джентльменов? – справедливо усомнился Иннес. – Не представляю джентльмена, приглашающего в свой дом типа, подобного Уимсу, а вы, сэр?

Питт улыбнулся.

– И я не представляю. Но, думаю, вам следует знать, что власти потому и заинтересовались этим делом, что наш мистер Уимс, помимо прочего, также занимался шантажом. Он сумел завязать нужные ему связи в высших кругах благодаря родственнику, работавшему слугой в одном доме.

– Вот как. – В умных глазах Иннеса появились искорки интереса, а на тонком живом лице заиграла улыбка удовлетворения. – Я, признаться, догадывался, но думал, что вам не захочется посвящать меня в это. Обычно у нас не отбирают такие дела. Кого интересует убийство какого-то ростовщика? А вот шантаж – это уже другой вопрос. Вы полагаете, его убил кто-то, кого он шантажировал?

– Надеюсь, что нет. Иначе нам придется нелегко, – с неожиданной горячностью ответил Томас. – Но исключать этого тоже нельзя.

– И вы, конечно, не можете сказать мне, кто это?

– Не могу, если только обстоятельства не вынудят меня сделать это.

– Я так и думал. – Иннес был вполне готов к такому повороту, и в словах его не было ни тени упрека. Он понял, что Питт сказал ему все, что мог, и даже, возможно, больше. Он оценил это. – Что бы там ни было, ясно одно, – раздумывая вслух, произнес Иннес. – Его посетил человек, которого он нисколько не опасался, но до смерти боялся того, кто стоял за ним, – более сильного и важного.

Инспектор улыбнулся.

– Да, вы правы. И тот, кто стоял за ним, был чертовски напуган, – с недоброй усмешкой закончил он.

Иннес бросил на него взгляд, полный искреннего удивления.

– Что-то мне подсказывает, сэр, что его нам не поймать. Я ненавижу шантажистов не менее, чем ростовщиков. И те и другие – подонки.

Питт молча согласился.

– Где вы нашли убитого?

– Он сидел в своем кресле за письменным столом, так, словно только что беседовал с кем-то или получал деньги от должника. То, что случилось, видимо, стало для него неожиданностью. Все здесь осталось нетронутым и на своих местах, даже стул не опрокинут…

Томас какое-то время смотрел на сцену убийства, пытаясь представить себе крупного, самодовольного Уимса в кресле, глядящего на посетителя, который стоял там, где сейчас стоит он, инспектор Питт. Почти несомненно, тот, кто пришел сюда, имел намерение убить Уимса. Едва ли у кого-либо из них двоих было оружие, тем более с собой. Встреча поначалу была вполне мирной, но потом все изменилось; возможно, произошла ссора или гость был доведен до того предела негодования, когда уже не смог притворяться. Он схватил заранее припрятанное ружье и выстрелил. Только вот где оно могло быть спрятано – достаточного калибра и мощности, чтобы нанести столь обширное ранение?

Питт окинул взглядом комнату. Все ящики стола и шкафы были закрыты, все вещи на своих местах, ничто не сдвинуто и не сломано.

Словно читая его мысли, сержант Иннес покачал головой.

– Если здесь до нас был обыск, то произвели его довольно аккуратно, – заметил он с сомнением.

– А вы сами всё осмотрели? – справился Питт.

– Нет еще. Прежде всего мы занялись поисками свидетелей. Надеялись узнать, видел ли кто, как сюда, возможно, кто-то заходил или же выходил. Но если они и видели что-либо, то ничего нам не сказали.

– А как посыльный… этот, как его там, Миллер?

– Ничего не знает, но я еще раз его допрошу.

– Да, попытайтесь; может, хотя бы так нам удастся что-нибудь узнать. А пока давайте всё осмотрим. Бумаги Уимса могут представлять интерес не тем, что в них содержится, а тем, чего в них нет.

– Думаете, убийца унес какие-нибудь записки, касающиеся его лично? – с интересом спросил Иннес.

– Вполне возможно, – подтвердил его догадку Питт, выдвигая первый ящик.

Сержант начал со шкафа, оказавшегося к нему поближе, и в течение часа они методично осматривали всё, включая бумаги. Иннесу попался общий реестр с именами и адресами клиентов – жителей этого квартала. Учет велся скрупулезно, до последнего фартинга, с точным указанием дат и сумм погашения, подводился общий баланс, и указывалась окончательная дата полного погашения долга, а также сумма возрастающих процентов.

Были среди бумаг и личные счета Уимса, траты на покупки и суммы вложений, которые были довольно значительными.

Повезло, однако, именно Питту: в его руки попал другой список, где против имен стояли суммы более внушительные и не было никаких дат поступлений или выдачи. Зато адреса были отнюдь не местные – они относились к таким районам Лондона, как Мэйфер, Белгравия и Гайд-парк. Глаза Томаса быстро пробежали по именам, но среди них не оказалось Шолто Байэма. Список был короткий, слишком короткий, чтобы из него могло выпасть хотя бы одно имя.

– Нашли что-нибудь? – с любопытством взглянул на него сержант.

– Еще один список, – ответил инспектор. – Оказывается, у мистера Уимса была и другая клиентура.

– Знатные господа? – быстро догадался Иннес.

– Похоже, – согласился Питт. – Эти имена я уже где-то слышал, да и по адресам видно, что это господа. Не могут же это быть их слуги. Откуда у слуг такие аппетиты – ведь деньги немалые, коли на то пошло. К тому же ни один ростовщик в здравом уме и рассудке не даст слуге в долг более нескольких шиллингов.

– Что-то важное? – поинтересовался Иннес и стал далее перебирать бумаги.

– Весьма. – Томас еще раз пробежал глазами список. – Большинство из указанных в списке, однако, выплатили свои долги; остались всего трое должников: Эдисон Карсуэлл с Керзон-стрит, Мэйфер; Сэмюэл Урбан, Уайтфилд-стрит, Блумсбери; Кларенс Латимер, Бофорт-стрит, Найтсбридж. – Он вдруг остановился и вздрогнул, словно от удара. Сэмюэл Урбан! Это имя почему-то ему знакомо. Неужели совпадение? Или это он, инспектор полиции Урбан с Боу-стрит? Но он не может быть должником такого ростовщика, как Уимс! Да и этот долг, превышающий его двухлетнее жалованье… Это невозможно.

– Что случилось? – Выражение лица Иннеса было вполне невинным; очевидно, имена в списке ничего ему не говорили.

– Один из должников – мой коллега, работаем в одном участке, – медленно произнес Питт. – К моему великому удивлению.

Это сообщение, видимо, потрясло сержанта. На его выразительном лице появились одновременно растерянность и сожаление.

– Вы хотите сказать, что он один из нас? Сколько же он задолжал?

– Мне пришлось бы работать два года, чтобы заработать столько, – убито произнес Томас. – Он в том же чине, что и я. Полицейский детектив.

– О господи! – Иннес все еще не мог прийти в себя. – А двое остальных, вы их тоже знаете?

– Нет, но нам следует их проверить.

– Вот почему вам поручили вести это дело, – понимающе сказал Иннес, состроив гримасу. – Не только помочь господам, но и почистить наши собственные конюшни.

– Возможно. – Инспектор сложил листок вдвое и сунул его в карман. – Но это еще не все.

– Вы нашли что-нибудь о господине, из-за которого это дело передали вам?

– Пока нет, – ответил Питт, открывая следующий ящик. – Скажите мне, если найдете еще какой-нибудь список, только не хозяйственных расходов покойного.

– Слушаюсь, сэр, – ответил Иннес, возвращаясь к прерванному занятию.

Три часа спустя в кабинете процентщика был проверен каждый клочок бумаги, осмотрены его спальня, кухня, ванная комната, перевернуты все матрасы и подняты ковры. Обыск закончился, не дав более ничего интересного. Завершили они его в кухне, мрачно созерцая мертвую плиту.

– Теперь понятно. Готовя завтрак на кухне, экономка заметила свет в кабинете хозяина и решила, что тот уже встал. Она крикнула ему, что завтрак готов, и вскоре преспокойно ушла. Экономка недолюбливала своего хозяина. Будучи из местных, она знала все, что о нем думают люди.

Слушая размышления сержанта, Питт тем временем гадал, следует ли ему тоже допросить эту женщину, но пришел к выводу, что не стоит. С этим неплохо справляется сам сержант, и не следует перепроверять его. Это может задеть самолюбие Иннеса.

– Да, – рассеянно ответил он, глядя на кухонный шкаф с рядами белых с голубым тарелок на его полках.

– Выходит, теперь нам не остается ничего иного, как заняться теми, кто в списке, – сказал Иннес, глядя на Питта.

– Я тоже так полагаю – во всяком случае, пока. – Томас решил было еще раз проверить содержимое всех ящиков в кухне, но тут же отказался от этого. Он уже проверил их дважды.

– Нашли что-нибудь о вашем джентльмене? – с беспокойством спросил сержант.

– Нет… – медленно, как бы раздумывая, произнес Питт. – Ничего. И это очень странно, потому что он был уверен, что я обязательно что-то найду. Ведь именно за этим он и послал меня сюда. Уимс недвусмысленно дал ему понять, что записывал все касавшееся их сделки для собственной же безопасности. – О письме Томас, однако, умолчал.

– Следовательно, тот, кто убил Уимса, унес все с собой, – мрачно заключил сержант и сжал губы. – Я не завидую вашему джентльмену, сэр.

– Если он получил все, что ему нужно, зачем ему понадобилась наша помощь? – резонно заметил Питт. – Не вижу смысла.

– Может, он не уверен, что получил все? – высказал предположение Иннес.

– И тогда он позвал нас и сказал о характере своей связи с убитым? – Питт покачал головой. – Этот человек не так глуп. Он просто избавился бы от документов, а к нам обратился бы лишь в том случае, если бы возникли осложнения. Нет, он был уверен, что мы найдем его имя в списках.

– Может, он искал сам, но ничего не нашел, – не соглашался Иннес, видимо не очень сочувствуя пострадавшему.

– Разве здесь видны следы тщательных поисков? – возразил Питт.

– Нет, не видны, – согласился Иннес. – Или тот, кто искал, знал, где найти. Поэтому все шито-крыто.

– Итак, или здесь вовсе не было компрометирующих материалов, или же убийца знал, где их искать, нашел и унес с собой.

– Иного не получается, – нахмурился сержант. – Все очень странно, говорю я вам, сэр. Очень странно.

– Нам предстоит еще долго разбираться в этом. – Томас выпрямился и посмотрел на дверь. – Лучше займемся-ка теперь клиентами Уимса.

– Хорошо, сэр, – послушно согласился Иннес. – Бедняги, мне их жаль.

Глава 2

Хлопот было столько, что Шарлотта Питт буквально сбилась с ног. Ее сестра Эмили, год спустя после смерти мужа вновь вышедшая замуж, теперь ждала ребенка. Это было огромной радостью для нее и ее мужа Джека Рэдли. Он совсем недавно выдвинул свою кандидатуру в члены парламента, и нынешнее довольно болезненное состояние его жены доставляло всем немало беспокойств. Первую беременность несколько лет назад от брака с Джорджем Эшвордом Эмили перенесла относительно легко; теперь же ее мучили головокружения и тошнота, часто не позволявшие исполнять роль хозяйки на непременных многочисленных приемах и встречах, что было совершенно необходимо, если они хотели, чтобы Джек был вы-двинут в кандидаты.

Поэтому Шарлотте пришлось уступить просьбам сестры и на предложенные ею деньги нанять для себя еще одну служанку, купить пару новых платьев и позаимствовать у Эмили кое-что из драгоценностей, которыми щедро одаривал ее первый муж, имевший не только титул, но и состояние. Такой обмен за драгоценное время Шарлотты Эмили считала вполне справедливым и уговорила сестру присутствовать вместе с ней на приемах или заменять ее, если это окажется необходимым.

Сегодня был именно такой день. Эмили лежала в своей спальне, чувствуя себя отвратительно, тогда как вечером предстоял бал, на который она пригласила нескольких очень важных персон, могущих помочь Джеку. Выдвигая себя кандидатом, он претендовал на место в парламенте от сильного либерального крыла, и если ему удастся попасть в список кандидатов, он, без сомнения, сможет победить даже при сильной конкуренции. Место, на которое претендует Рэдли, в последние десять лет ни разу еще не доставалось консерваторам.

Вот почему этот прием был так важен для Джека. Эмили, почувствовав недомогание, уже утром послала к сестре слугу с запиской. И теперь Шарлотта, беспокоясь, какой уже раз пересекла холл, наведываясь то туда, то сюда, проверяя, все ли идет как надо. От волнения у нее порой перехватывало горло. Сейчас ей надо было проверить, доставили ли цветы на лестничную площадку, ведущую из холла в гостиную, хорошо ли расставили вазы с цветами на столе в столовой. Немало нервов отняла сервировка стола, хотя обо всем распорядилась сама Эмили и, соответственно, проинструктировала повара и прислугу. Но Шарлотта все равно считала, что, в конце концов, ответственность за все лежит на ней.

По центру стола, по всей его длине, высилась композиция из цветов и фруктов, а вокруг располагались изысканные закуски и десерты: печенья, торты, сласти, фруктовые муссы и суфле, кремы и желе разных цветов, бисквит, пропитанный вином, со взбитыми сливками. Далее следовали запеченные в тесте устрицы, салат из омара, холодная телятина, лососина, пирог из дичи и сама дичь, жареная и отварная, заранее нарезанная и искусно скрепленная тонкой атласной лентой для сохранения формы, что, однако, не мешало легко взять любой приглянувшийся кусок. Из горячих блюд предполагался лишь бульон в чашках. И – вина в широком ассортименте: херес, бордо, легкие игристые, сухие белые и в изобилии шампанское.

На балу будет играть специально приглашенный венгерский струнный оркестр, который уже прибыл и подкрепляется на кухне. Лакеи в ливреях и напудренных париках, у парадного подъезда сияют золотисто-розовые фонари, а сад украшен разноцветными китайскими фонариками – на тот случай, если гостям захочется подышать свежим воздухом.

Шарлотте, по существу, нечего было беспокоиться, но она не могла позволить себе хотя бы на минуту присесть или расслабиться. Время близилось к десяти, и она пока еще не ждала прихода даже ранних гостей, которые, возможно, еще заняты своими делами и намереваются прибыть не ранее чем через час.

Джек в смокинге, полностью готовый к встрече гостей, удалился в кабинет, чтобы привести в порядок информацию в своей памяти, полученную о политических пристрастиях, связях и влиянии тех или иных персон, которые пожалуют сегодня к нему в гости. У Шарлотты вполне было время, чтобы подняться наверх и повидать Эмили, еще раз успокоить ее, сказать, что все идет хорошо и что гости поймут и извинят ее отсутствие. Вечер пройдет с успехом, ибо Эмили все отлично предусмотрела и спланировала.

Медленно поднимаясь по широкой лестнице и предусмотрительно подхватив юбки, чтобы не наступить на подол, Шарлотта минула украшенную цветами лестничную площадку. Через какой-нибудь час она будет стоять на ней и вместе с Джеком встречать гостей, объясняя каждому, почему она это делает, а не Эмили. Господи, лишь бы запомнить все их имена, которые будет громко объявлять швейцар в холле! Куда проще было бы благовоспитанным господам самим представляться хозяевам и называть себя.

Поднявшись на второй этаж, Шарлотта свернула в коридор, ведущий в спальню сестры, и, постучавшись, вошла. Эмили лежала в постели в просторном бледно-голубом с зеленым пеньюаре, светлые волосы свободно рассыпались по плечам. Лицо ее было очень бледно и заметно осунулось. Она слабо улыбнулась сестре, когда та присела на край ее постели.

– Как ты, дорогая? – ласково справилась Шарлотта. – Вид у тебя неважный, мне очень жаль.

– Это пройдет, – заверила ее Эмили больше с надеж-дой, чем с уверенностью. – С Эдвардом, когда я его носила, ничего подобного не было. По утрам меня если и подташнивало, то уже к часам десяти или одиннадцати все проходило. А у тебя как было с Джемаймой и Дэниелом? Если ты тоже себя плохо чувствовала, то стоически все переносила. Хотя я не замечала, чтобы ты в это время недомогала.

– Да, со мной ничего такого не было. Наоборот, я никогда не чувствовала себя лучше, чем в первые два-три месяца беременности. У тебя еще очень маленький срок; плохое самочувствие продлится не более нескольких недель, поверь мне.

– Недель! – Голубые глаза Эмили были полны упрека. – Но мне столько надо сделать! Сезон только начинается, я должна устраивать балы, приемы, бывать на скачках в Эскоте, на регате в Хенли, на крикетных матчах в Итоне и Хэрроу! А бесчисленные завтраки, обеды и чаепития? – Она глубже опустилась на подушки, плечи ее поникли. – Джек не пройдет в кандидаты, если будут думать, что у него больная жена. Конкуренция очень высокая. Герберт Фитцгерберт – вполне подходящий кандидат, и за его внешним обаянием, мне кажется, скрывается и ум тоже.

– Не следует уже сейчас пророчить себе неудачу, – попыталась успокоить ее Шарлотта. – У мистера Фитцгерберта тоже есть свои проблемы, просто мы о них ничего не знаем. Но и нам не следует вести себя так, чтобы он узнал о наших. Мы должны сделать все, чтобы этот вечер удался. А через неделю тебе станет намного лучше. Все в порядке, дорогая, стол напоминает натюрморт кисти фламандских мастеров, даже жаль его трогать.

– А как оркестр? – встревоженно спросила Эмили. – Музыканты уже прибыли? Хорошо ли они одеты, трезвы ли?

– Конечно, они уже здесь, – заверила ее Шарлотта. – Одеты безукоризненно, в черных костюмах, сюртуки отделаны голубым шнуром. И, кажется, вполне трезвы. Один из скрипачей показался мне чересчур веселым, но он ведет себя вполне прилично. Тебе не о чем беспокоиться, уверяю тебя.

– Я так тебе благодарна… Прошу тебя, Шарлотта, будь мила и приветлива со всеми гостями. – Эмили взяла Шарлотту за руку. – Какими бы глупыми и надменными они тебе ни казались и какие бы глупости ни говорили. Мы не должны никого обидеть, если хотим, чтобы Джек прошел. Самые неприятные люди, увы, бывают и самыми влиятельными.

Шарлотта прижала руку к сердцу.

– Обещаю быть воплощением любезности и внимания, не высказываться бестактно или говорить невпопад, когда моего мнения никто не спрашивает; обе-щаю ни над чем не смеяться, кроме очевидных шуток. – Она с удовольствием заметила, как постепенно успокаивается Эмили и сомнения ее сменяются улыбкой и смехом. – Я никому не скажу, что мой муж полицейский, – продолжала Шарлотта. – Я знаю, как это может напугать – если, конечно, он не офицер самого высокого ранга и не джентльмен по рождению, как Мика Драммонд. А поскольку мой Томас ни то ни другое из того, что требуется в глазах света, я буду лгать, как цыган, продающий лошадь.

Отец Питта служил простым егерем в поместье. Своим безупречным английским его сын обязан тому, что обучался вместе с сыном хозяина, был вхож в дом и стал товарищем по играм юного джентльмена. Томас не был благородного происхождения и не разделял взглядов знати.

Шарлотта, родившаяся в семье, принадлежащей к среднему классу Англии, – не относящейся к аристократии и тем не менее достаточно состоятельной, чтобы не зарабатывать на хлеб собственным трудом, – выйдя замуж, относительно легко научилась обходиться одной служанкой и приходящей прислугой для большой уборки два раза в неделю. Она сама готовила, штопала одежду, экономно делала покупки, хорошо вела дом – и даже получала от всего этого удовольствие.

Эмили, выйдя замуж, не пришлось обременять себя заботами о доме – огромном особняке в фешенебельном районе Лондона – или о поместье Эшворд-хилл, куда она наезжала в конце недели и где проводила какую-то часть летнего сезона. Она всегда была тщеславной, что касалось положения в обществе, и, будучи способной и умной, быстро усваивала все и училась. Она любила блеск и изысканность приемов, поединки злословия и остроумия и не прочь была проверить силу своего женского обаяния. Она заработала довольно прочную репутацию в обществе, не пострадавшую даже от того, что так быстро снова вышла замуж после смерти первого мужа. Теперь Эмили намеревалась сделать все, чтобы помочь Джеку достичь новой цели, ставшей еще ближе после разоблачений, связанных с убийствами в Хайгейт-райз.

– Обещаю тебе, что буду тактичной со всеми твоими гостями, – торжественно поклялась Шарлотта. – Даже если от усердия у меня лопнет корсет.

Эмили хихикнула.

– И будь особенно мила с лордом Энстисом, прошу тебя! Он самая важная персона на этом балу. – Шутливость исчезла, и Эмили стала серьезной. – Если кто-то будет испытывать твое терпение, остановись и подумай, прежде чем что-то сказать. Вспомни убогое жилище, куда как-то привел тебя Стивен Шоу, маленькую изможденную женщину и десятки тысяч таких же, как она, больных, голодных и холодных, терпящих всё только потому, что хозяин отказался починить крышу или прохудившиеся водосточные трубы, а бедняку некуда больше податься. В таких случаях поблагодаришь даже дьявола, если он поможет.

– Я все сделаю так, как ты просишь, Эмили, – пообещала Шарлотта, наклонившись и убирая рукой с ее лба прядку упавших волос. – Поверь мне, я не такая свое-нравная и недисциплинированная, как ты думаешь.

Эмили ничего не сказала, лишь опустила глаза и с облегчением по-настоящему улыбнулась.

Оставшиеся полчаса сестры болтали о моде, светских сплетнях, о том, кто придет на бал и кто им нравится, а кто нет и почему. Затем Шарлотта заботливо поправила постель Эмили, разгладила смятые простыни, взбила подушки, снова заверила сестру в том, что все готово к приему гостей, поклялась еще раз, что будет образцом внимания и тактичности, и наконец покинула спальню, чтобы подготовиться к приез-ду гостей.

На лестнице она встретилась с Джеком. Ее зятя нельзя было назвать красивым в общепринятом смысле этого слова, но он был обладателем необыкновенно красивых темно-серых глаз в таких пушистых ресницах, которым позавидовала бы любая женщина, и незабываемой улыбки. Впервые увидев его, сестры решили, что он слишком привлекателен, чтобы заслуживать доверия. Однако постепенно настороженность сменилась уважением, а вскоре и настоящим доверием, когда он, как истый друг, проявил смелость и трезвость суждений в невыносимо трудные дни испытаний после того, как муж Эмили погиб от руки убийцы, а сама она оказалась под подозрением. Эмили не сразу поняла, что полюбила, но теперь в этом не было сомнений. Всякий раз, думая о них, Шарлотта радовалась.

– С ней все хорошо, – быстро ответила она. – Все это пройдет.

Джек старался скрыть свою тревогу.

– Вы готовы? – наконец спросил он, оглядывая ее новое платье, подарок Эмили.

У Шарлотты никогда не хватило бы денег на такое дорогое платье, да и повода для этого тоже не было. Платье густого голубого цвета шло к ее темно-каштановым волосам и тронутой загаром золотистой коже. Естественно, будучи подарком франтихи Эмили, оно было декольтированным, с красивой асимметричной вышивкой по подолу, что лишь только-только становилось принятым. Турнюр был почти незаметным, ибо модницы уже меняли его на элегантный шлейф.

Джек, человек достаточно светский, не мог не следить за модой, поэтому он сразу оценил новое платье Шарлотты – не только потому, что оно должно было произвести впечатление, но и потому, что весьма шло его невестке. Шарлотта подозревала, что от него не укрылось также и то, как она чувствует себя в нем. Им обоим были знакомы моменты в жизни, когда приходилось ограничивать себя не только в одежде, но и в чем-то большем из-за скудости средств.

Лицо Джека расплылось в понимающей улыбке. Слова сейчас были бы неуместны.

Когда они вместе достигли пролета лестницы, ведущей в холл, на улице уже послышался цокот копыт. Начали собираться гости. Вскоре двери распахнулись, впустив шумную и веселую группу первых из них. Послышался шорох снимаемых плащей и накидок, стук каблуков по мрамору пола, шелест шелка и тафты широких юбок, задевающих балюстраду лестницы. Гости поднимались по ней, здоровались и проходили в зал, несколько смущенные тем, что оказались первыми, а это считается дурным тоном. Но отступать было поздно. А впрочем, кто узнает, что они были первыми?

– Сэр Реджинальд, леди Уэст, как я рада видеть вас! – воскликнула Шарлотта, сияя улыбкой. – Я миссис Питт, сестра миссис Рэдли. Какая жалость, что она прихворнула и не может приветствовать вас лично, но я счастлива, что эта честь выпала мне. Разумеется, вы уже знакомы с моим зятем мистером Джеком Рэдли.

– Здравствуйте, миссис Питт, – довольно холодно ответила леди Уэст, неприятно удивленная, что видит перед собой не ту сестру, которую ожидала. – На-деюсь, с миссис Рэдли не случилось ничего серьезного?

– Разумеется, нет! – горячо опровергла ее Шарлотта. Конечно, было бы бестактно объяснять причину, но что-то сказать следовало. – Одно из тех неизбежных временных недомоганий, которые нам, женщинам, остается лишь достойно переносить.

– О, конечно, я понимаю. – Леди Уэст наконец овладела собой и сделала попытку улыбнуться. Она была раздосадована тем, что растерялась и допустила глупость, выдав себя, поэтому была недовольна не только собой, но и Шарлоттой – за то, что та это заметила. – Передайте сестре мои пожелания скорейшего выздоровления.

– Непременно, это так мило с вашей стороны. Эмили будет рада.

Чета Уэстов, проследовав дальше, поздоровалась с Джеком, который тут же провел их в освобожденный от мебели зал, предназначенный для танцев. А внимание Шарлотты уже было занято следующей парой – худосочным молодым человеком с рыжей шевелюрой и девицей в розовом. За ними следовала еще одна пара, успевшая освободиться от верхней одежды и уже готовая подняться по лестнице.

Но прошло не менее получаса, прежде чем появились гости, которых Шарлотта знала и без подсказок Эмили, а минут через пятнадцать, бросив взгляд в холл, она с огромной радостью увидела знакомую высокую и прямую, сухощавую фигуру леди Веспасии Камминг-Гульд. Она была теткой первого мужа Эмили, и уже много лет Шарлотту связывала с ней тесная дружба. Веспасия, Шарлотта и Эмили не раз вступали в тайный сговор, чтобы помочь Питту в его расследованиях, и нередко смело брали на себя роль детективов или же, с меньшим успехом, реформаторов, пытавшихся сделать социальные законы более справедливыми в тех случаях, когда те особенно возмущали их.

Если бы можно было пренебречь правилами этикета, не вызывая всеобщего конфуза, Шарлотта, не раздумывая, сбежала бы вниз навстречу тетушке и сама помогла бы ей снять накидку. Но вместо этого она расточала банальные комплименты величественной даме, которая рядом со своим мужем казалась серой перепелкой, ибо грудь его перехватывала лента со множеством орденов и медалей. Шарлотте оставалось лишь бросать через их плечо взгляды на Веспасию, которая уже медленно миновала поворот лестницы. Ее седую голову украшала драгоценная диадема; вместе с перламутрово-серым платьем, расшитым бусинами горного хрусталя, она сверкала и переливалась в свете люстр. Входивший в моду шлейф платья леди Камминг-Гульд был безукоризненно рассчитанной длины, дюйм в дюйм.

– Добрый вечер, Шарлотта, дорогая, – спокойно поздоровалась она с миссис Питт, достигнув площадки. – Как я понимаю, тебе досталась роль Эмили?

– Боюсь, она не в лучшей форме сегодня, – торопливо посвятила ее в положение дел Шарлотта, присев перед ней в реверансе. – Она будет ужасно огорчена, что не смогла встретить вас лично. Я счастлива, что мне так повезло.

Веспасия, явно довольная ее словами, улыбнулась, кивнула и, сказав что-то приятное Джеку, проследовала вместе с другими гостями в первую гостиную. При ее появлении там воцарилась благоговейная тишина, все головы повернулись в ее сторону, а затем послышался шепот восхищения. Все знали леди Камминг-Гульд. Полвека назад она была первой красавицей Англии, и даже сейчас, несмотря на свои восемьдесят лет, она со своим точеным лицом и великолепной прической вызывала зависть у молодых франтих. Веспасия казалась еще более хрупкой, чем год назад, но по-прежнему гордо несла голову, а ее холодный взгляд мог привести в трепет любого несчастного, позволившего себе замечание, недостойное джентльмена или леди.

Шарлотта испытывала огромную радость и гордость, провожая ее взглядом, пока тетушка не смешалась с толпой гостей. Ее появление придало вечеру особый тонус и значение. Все ждали чего-то особенного.

Но внимания Шарлотты уже требовали подошедшие мистер Эдисон Карсуэлл и его супруга. Эмили предупредила ее, что судья Карсуэлл – человек, заседающий в одном из главных судов в центре города. Внешне он ничем не выделялся – среднего роста, несколько располневший, уже начавший лысеть, но прядь тусклых темно-русых волос все еще падала на лоб, а на тщательно выбритом лице выделялась узкая полоска усов. Обмениваясь с ним несколькими общепринятыми любезными фразами приветствия, Шарлотта успела разглядеть волевые складки у рта и проницательный умный взгляд. Выражение лица судьи тем не менее показалось ей спокойным и доброжелательным.

Миссис Карсуэлл, дама плотного телосложения с красивыми чертами лица, прямым носом и спокойными умными глазами, всем своим обликом и манерой держаться излучала покой и удовлетворение. Светские рауты, видимо, не были ее любимым развлечением. Пожалуй, она являлась человеком, который не сразу найдется, как ответить колкостью на колкость, на которые так скоры светские женщины, но и не считает эту способность столь уж важной для того, чтобы чувствовать себя счастливой, и отдает приоритет дому и семье.

Вслед за родителями следовали четыре дочери Карсуэллов, по очереди представившихся Шарлотте. Старшая из них, Мэри Энн, была с мужем, Элджерноном Спенсером, грубовато-добродушным увальнем со слишком отросшей не по моде шевелюрой, но во всех других отношениях он был неплохой партией для Мэри Энн, чего она не собиралась скрывать, как, впрочем, сделала бы любая старшая сестра, вышедшая замуж, как положено, раньше младших.

Ее младшие сестры, мисс Мод, мисс Маргарита и мисс Мэйбл, были белокуры, розовощеки, довольно милы, но ужасно похожи друг на друга, так что узнать их порознь было трудно, как и запомнить каждую в отдельности.

Они грациозно присели перед Шарлоттой, бросив на нее взгляд из-под полуопущенных век, выражавший умеренный восторг, и проследовали за родителями в зал, в послушном ожидании, когда матушка соизволит представить их тем, кому сочтет необходимым, или втянет в светский разговор, когда можно будет щебетать ни о чем, но с приятностью. Девушки были хорошо обучены матерью, как и когда наивно вскидывать глаза, вежливо отвечать на вопросы, небрежно обмахиваться веером и, грациозно изогнувшись, подбирать шелковые трены юбок. Без сомнения, в течение двух сезонов даже самая младшая из них найдет себе жениха, что совершенно необходимо, ибо высший свет дает юным леди лишь два сезона и в случае неудачи сбрасывает их со счетов.

Разумеется, на сестрах были одинаковые белые платья, и различать их стало еще труднее.

На сей раз их не сопровождал брат – мистер Артур Карсуэлл предпочел для себя иной прием, где можно было встретить некую молодую леди, чьей руки он хотел добиться.

За Карсуэллами Шарлотта с радостью увидела Сомерсета Карлайла. Его светящееся любопытством, насмешливое и необычайно характерное лицо было полно искреннего интереса – не столько к данному событию, сколько к личностям, в нем участвующим, к столкновению характеров и амбиций. Он много лет заседал в парламенте. Начав с верного проводника идей своей партии, затем Карлайл, увлеченный реформаторскими идеями, постепенно стал независимым парламентарием. Шарлотта впервые познакомилась с ним, когда активность Сомерсета каким-то образом привела его к событиям, связанным с расследованием убийств на Ресуррекшн-роу, происшедших несколько лет назад. Он очень понравился Шарлотте, и она разделяла его убеждения. Уже тогда Карлайл стал ее другом и много помогал ей вместе с тетушкой Веспасией. Именно эти двое убедили Джека баллотироваться в парламент.

Обрадованная Шарлотта с восторгом приветствовала его.

– Я могу быть чем-то полезен Джеку? – тут же справился Карлайл, глядя на нее с улыбкой. – Мне нужен союзник в парламенте.

– Как вы считаете, какие у него шансы? – понизив голос и посерьезнев, спросила Шарлотта. Она не хотела, чтобы их слышали.

– Что ж, его главным соперником будет Фитцгерберт, – ответил Карлайл. – Остальные не в счет, я думаю. Но Фитц известен и весьма популярен. Он пока еще не женат, но помолвлен с мисс Оделией Морден, у которой хорошие связи. – Быстро подняв глаза, он встретился взглядом с Шарлоттой. Этот взгляд многое говорил ей. – Ее матушка – третья дочь какого-то графа или что-то в этом роде – я, признаться, забыл, – но у них много денег. – Он вдруг озорно повысил голос. – Не больше, чем у Эмили, однако у Эмили они уже есть, а Оделия то ли получит их, то ли нет, да еще и неизвестно когда. К тому же Эмили умна и знает, как следует вести себя жене политика. А еще нам хорошо известно, что никто, как Эмили, не умеет столь быстро постичь многое и адаптироваться почти в любых обстоятельствах, если ей только того захочется. Она может быть чертовски остроумной, модной и необыкновенно обаятельной.

– Кажется, мистер Фитцгерберт еще не приехал, – раздумывая, заметила Шарлотта, припоминая имена уже собравшихся гостей. – Он тщеславен? Каковы его убеждения, что его интересует?

Улыбка на лице Карлайла стала еще шире.

– Не думаю, что у него есть то, что ты называешь убеждениями, дорогая. Он не общественный деятель, преданный идее, а просто приятный светский человек, который решил, что работа в парламенте может стать для него более интересным занятием, чем что-либо другое в настоящий момент. – Сомерсет еле заметно пожал плечами. – Он займет свое место в нем, используя свой ум и обаяние, а этого едва ли можно от него ожидать – если, конечно, в его жизни не произойдет чего-либо такого, что разбудит в нем потенциальные способности, которые, возможно, у него имеются. – Он все еще улыбался, но глаза были серьезны. – Его не следует недооценивать. Именно такой человек наиболее удобен лидерам партий: популярен среди избирателей, не опасен ни своими пристрастиями, ни умом, а главное, легко поддается воздействию.

У Шарлотты упало сердце. Опасения, что Джека может постичь неудача, становились реальностью, и было обидно за те идеи, ради которых он и Эмили затевали эти приемы и встречи. Она сама искренне верила в правоту побуждений Джека. Перед ее глазами вставали картины трущоб, о которых он рассказывал, и становилось жаль жертв нищеты. В душе Шарлотта лелеяла надежду на легитимные меры, новые законы, которые ограничат власть спекулянтов, укрывающихся за вывесками различных коммерческих фирм, всякого рода налоговых инспекторов, менеджеров и адвокатов – людей в сером, с холодным взглядом и непроницаемыми лицами, вечно строчащих различные бумаги.

– Многое в значительной степени, увы, зависит от протекции какой-нибудь влиятельной особы, – продолжал Карлайл, на этот раз понизив голос до шепота. – Что бы ни говорили политики, но если вам удастся привлечь на свою сторону лорда Энстиса, успех на отборочных выборах будет обеспечен. Его влияние и власть гораздо значительнее, чем полагают многие. А попасть в список кандидатов – это уже победа. Тори с незапамятных времен не одерживали ее в этом округе.

За спиной Карлайла уже теснились подоспевшие гости. Своим чрезмерно долгим разговором с ним Шарлотта невольно задержала всех и этим грубо нарушила правила гостеприимства. Поймав взгляд Сомерсета, она увидела в нем сочувствие и понимание. Он тут же быстро поклонился и проследовал в танцевальный зал, полный цветами, шелестом шелковых шлейфов и блеском драгоценностей и медалей.

Шарлотта еще ничего не знала о новом расследовании, которое начал ее муж, поэтому имена лорда и леди Байэм ничего ей не говорили. Гости все прибывали, и она, встречая эту пару, смогла только ослепительно улыбнуться и сказать, что счастлива их видеть. Мысленно она, однако, отметила, что у лорда Байэма живое умное лицо и красивые глаза, а леди Байэм была полна спокойной сдержанности и достоинства, словно заранее знала, что ее может ждать на этом отнюдь не оригинальном приеме. Шарлотта всегда ценила в женщинах подобные качества.

С Оделией Морден ей тоже пришлось обменяться лишь краткими словами приветствия, когда та поднялась по лестнице в толпе расфранченных дам, видимо сознательно выбравших лучший момент для своего появления: не слишком рано, чтобы смутить хозяев, но и не слишком поздно, чтобы бросить обществу вызов или, наоборот, остаться незамеченными. Если на то пошло, не следует переоценивать себя или давать повод думать, что вы появились здесь просто потому, что больше некуда было пойти. Мистер Морден и леди Флавия Морден внешне ничем не были примечательны, хотя леди Флавия была дочерью аристократа. Однако в облике их дочери Оделии было нечто такое, что бесспорно указывало на знатность ее происхождения. Прежде всего, она была необыкновенно хороша, с прекрасными карими глазами, легкими, как пух, светлыми волосами и правильными чертами лица. Ее обаятельную улыбку было трудно забыть, как, впрочем, и весь ее облик. Она умела держаться, в ней не было ни развязности, ни высокомерия. Шарлотта сразу поняла, что она достойная соперница, бесспорно заслуживающая уважения, и недооценивать ее не следует.

Спустя какое-то время прибыл и ее жених, Герберт Фитцгерберт. Его появление произвело большее впечатление, чем появление его невесты. Он считался необычно привлекательным мужчиной, хотя и не прилагал к этому особых усилий. Своей улыбкой Герберт неизменно располагал к себе всех. Его взгляд свидетельствовал о том, что он наделен не только живым воображением, но и юмором и, казалось, только и ждет, чтобы поделиться чем-то важным со своим собеседником, причем искренне, без всякой задней мысли. Было в нем еще нечто доверчивое и беззащитное; это нередко подкупало женщин, подозревавших, что в его жизни была какая-то тайная печаль и что без сочувствия женщины ему не обойтись. И вместе с тем Фитцгерберта нельзя было упрекнуть в позерстве… ну разве лишь чуть-чуть, что при его обаянии вполне объяснимо. Но он был достаточно умен, чтобы самому подшучивать над собственными слабостями или недостатками, а здоровое чувство юмора позволяло ему не обижаться, если это иногда делали другие.

Шарлотта допускала, что у некоторых людей – в основном мужчин – он мог вызывать чувство неприязни, но была уверена, что, будь он с ними мил и любезен, они неизбежно поддались бы его чарам. Не питать к нему симпатии было бы мелко и недостойно.

Фитцгерберт был чуть выше среднего роста, со светлыми волосами и серо-голубыми глазами. Но не это запоминалось тем, кто впервые встречался с ним, а присущее ему изящество, с которым он двигался, что-либо говорил или делал. Именно оно составляло главное и незабываемое впечатление о нем, да еще загадочная печальная улыбка.

Еще до того, как Шарлотта успела произнести вежливые слова приветствия, она невольно подумала о том, смогут ли старания Эмили, ее деньги, доставшиеся ей после смерти первого мужа, и немалая поддержка тетушки Веспасии обеспечить Джеку победу на выборах в кандидаты при таком сопернике. Фитцу, как называли его друзья, нужно совершить какую-нибудь непоправимую ошибку, чтобы проиграть им. Шарлотте было стыдно за те нелепые мысли, которые родились в ее голове. Что, если Фитцгерберт, напившись до беспамятства, опозорит недостойными приставаниями какую-нибудь престарелую герцогиню и признается в этом публично? Но, учитывая его неотразимость, герцогиня, возможно, ничего не будет иметь против. Или он соблазнит чью-то дочь? Соблазнение жены не дало бы такого эффекта, особенно если она не проболтается об этом. Вот если бы он стал ярым поборником непопулярных и неприемлемых идей – например, избирательное право для женщин или самоуправление Ирландии… Да, это, пожалуй, было бы вернее всего.

– Добрый вечер, мистер Фитцгерберт, – наконец произнесла Шарлотта и улыбнулась. С ним следует быть особенно приветливой, подумала она. Это станет своего рода барьером между ними. Однако мистер Фитцгерберт, несмотря на все принятые ею защитные меры, положительно нравится ей, хотя пока еще не вымолвил ни слова. – Я миссис Питт, невестка мистера Джека Рэдли.

– О да! – Со свойственной ему сообразительностью он все понял. – Эмили говорила, что если она захворает, вместо нее будете вы. Это так благородно с вашей стороны – жертвовать своим временем. Ведь большая часть его уйдет на скучнейшее и вгоняющее в сон общение с такими, как я.

– Не сомневаюсь, что оставшаяся его часть вполне восполнит потерю.

Шарлотта была изысканно любезна, но старалась держать дистанцию. Пусть он гадает, к какой части она относит общение с ним. Лучше прикинуться простушкой.

Фитцгерберт весело рассмеялся.

– Браво, миссис Питт! – искренне воскликнул он. – Я уверен, мы станем друзьями.

Поставить его на место означало бы быть грубой и лицемерной. Презирая себя за то, что проиграла в первом же поединке, Шарлотта тем не менее, продолжая испытывать симпатию к гостю, поблагодарила его.

Лорд Энстис был последним из гостей. Поднявшись по лестнице, он уже маячил за спиной Фитцгерберта. Среднего роста, крепкого сложения, но не располневший, несмотря на свои пятьдесят с небольшим лет, он уже начал лысеть. Отказавшись от бороды и усов, Энстис носил бакенбарды, оставляя свое спокойное и умное лицо открытым. Будучи человеком волевым, образованным и умным, он внушал всеобщее уважение. Встретившись с ним взглядом, люди угадывали в нем личность незаурядную. Он был полон той уверенности, которую дает человеку успех. Лорд Энстис не нуждался в чьих-либо похвалах, ибо сам знал себе цену.

Фитцгерберт ничуть не растерялся и, повернувшись, улыбнулся лорду Энстису и извинился, что заставил его ждать. Затем быстро направился в гостиную.

Шарлотта, чувствуя холодок страха, обратилась к важному гостю.

– Добрый вечер, лорд Энстис, – промолвила она с легким придыханием от волнения и улыбнулась. Этот гость играл важную роль в планах Эмили. – Мы так рады, что вы нашли возможность прийти. Я миссис Питт, сестра миссис Рэдли. К сожалению, ей нездоровится, поэтому честь встречать гостей выпала мне.

– Я уверен, что вы прекрасно справляетесь с этим, миссис Питт. – Лорд был очень любезен. – Прошу вас передать миссис Рэдли мое искреннее сожаление; надеюсь, она скоро поправится. Ничего серьезного, я полагаю?

Памятуя, что у членов парламента должны быть здоровые жены, Шарлотта уже придумала, что будет отвечать в таких случаях.

– Да, конечно, – убежденно ответила она. – Ее недомогание – это обычное состояние, которое приходится переносить нам, женщинам, в первые два-три месяца, но это неизбежно, если мы хотим подарить нашим мужьям наследников.

– Думаю, вы правы, – согласился лорд с легким поклоном. – Я искренне рад, что это и есть счастливая причина недомогания миссис Рэдли. – Кинув взгляд назад и убедившись, что лестница за ним пуста, он предложил Шарлотте свою руку. – Могу я провести вас в зал? Я слышу звуки музыки. – Действительно, оркестр уже открывал бал кадрилью.

Пока все шло хорошо. Все знаменитости как будто восприняли ее неплохо, думала Шарлотта. А теперь нужно оказать всем внимание, перемолвиться словечком с каждым – достаточно неофициально, но и не навязчиво, – убедиться в том, что все чувствуют себя хорошо, никто не обижен и не обойден вниманием и что не произошло ничего, требующего вмешательства хозяйки, что всем хватает закусок, шампанское достаточно охлаждено, а оркестранты не злоупотребляют перерывами.

– Благодарю вас, я польщена, – приняла предложение Шарлотта и, опираясь на руку лорда Энстиса, павой поплыла в полный цветов танцевальный зал.

На кадриль они опоздали, но мило поболтали в ожидании следующего танца, обмениваясь банальными фразами и улыбками со знакомыми. После паузы оркестр снова заиграл, и Шарлотта, подхваченная сильной мужской рукой, закружилась в вихре старинной кадрили. Ей оставалось только следить за своими ногами и покрепче держать рукой шлейф. Наконец она вспомнила все па этой забытой кадрили – словно вернулись далекие годы юности, и ей казалось, что она снова девица на выданье, не пропускающая ни одного бала в поисках жениха. Хотя, если вспомнить юность, мать никогда не вывозила ее на подобные балы. Семья Шарлотты не принадлежала к самым высшим слоям общества. Они не были аристократами, хотя и принадлежали к классу состоятельных и уважаемых граждан.

Когда музыка смолкла, Шарлотта, присев в реверансе, поблагодарила лорда и извинилась за то, что вынуждена вернуться к своим обязанностям хозяйки. Среди гостей она заметила Джека и, одарив его мимолетной улыбкой, присоединилась к дамам, которые, насколько было ей известно, имели значительное влияние в высших сферах. Именно сейчас Шарлотта решила использовать ценные инструкции, данные ей сестрой.

Поскольку она была не совсем сведуща в таких темах оживленного разговора, как последние новинки моды – да и скромный бюджет Питтов не способствовал этому, – Шарлотта тут же решила, что беседовать об этом будет столь же болезненно для нее, как сыпать соль на рану. С другой стороны, она также не была в курсе того, кто за кем ухаживает, кто кого отверг или обидел, или же, наоборот, полюбил и какая новая пьеса в каком театре ставится. Поэтому Шарлотта избрала хитроумную тактику и, пустив в ход все свое обаяние, начала сама задавать вопросы и с подкупающей искренностью и жадным вниманием выслушивала чужие суждения. Хотя это решительно противоречило ее характеру и натуре, она все же решилась на эту уловку – и, кажется, та удалась.

– Неужели? – восклицала Шарлотта, широко открывая глаза, когда худая дама, сверкая сапфирами, излагала свое мнение о последней драме, идущей в одном из театров на Хеймаркете. – О, расскажите нам о спектакле как можно более подробно. Из ваших уст все звучит так живо и увлекательно.

Довольную комплиментами леди не пришлось просить дважды. Ей явно не понравилась пьеса, и теперь ей не терпелось убедить всех в бесспорности своих суждений.

– Я отнюдь не ханжа, поверьте мне, – горячо заявила она. – И, смею думать, способна оценить по достоинству литературу разных направлений. Но это копание в себе, в собственных пороках и греховных желаниях! Последующее возмездие, когда грех наказан, отнюдь не извиняет всего, что нам показывают на сцене. Все, что мы видим, справедливо вызывает негодование.

– Боже милостивый! – Шарлотта была поражена и заинтригована. – Неужели они осмелились показать все это на сцене?

Глаза леди округлились еще больше.

– Дорогая миссис Питт, именно это сказала и я.

Мимо прошел смеющийся молодой человек, на его руке повисла раскрасневшаяся хихикающая девушка.

– Я рада, что не взяла в театр свою дочь, – взволнованно поддержала разговор другая леди. Она не могла скрыть дрожи, охватившей ее от великого возмущения. – Представляете, я собиралась взять ее с собой! Ведь хорошая пьеса так обогащает. Молодая девушка должна быть образованной, возвышенной, уметь поддерживать беседу, не правда ли? Глупость всегда шокирует, вы согласны со мной?

– Еще как! – поддержала ее Шарлотта, и вполне искренне. – Самое очаровательное личико может мгновенно наскучить, если выяснится, что девушка глупа и говорить с ней не о чем.

– Совершенно верно, – опять поспешила сказать свое слово дама в сапфирах. – Но то, что я увидела, уверяю вас, не достойно даже обсуждения в приличном обществе, а для молодой девушки так и просто недопустимо, если она хочет удостоиться внимания порядочного джентльмена. Стоит ей начать разговор на подобную тему – и этого будет вполне достаточно, чтобы оттолкнуть от нее интеллигентного человека. Он просто ужаснется, узнав, что юная леди осведомлена о подобных вещах.

Еще одна молодая пара со смехом прошла мимо.

В это время к группе беседующих дам присоединилась тетушка Веспасия, милостиво приветствуя всех легким кивком.

– Миссис Хартер, однако, модница, – заметила дама в сапфирах, провожая взглядом пару. – Вы как считаете, леди Камминг-Гульд?

– Пожалуй. От моды она не отстает ни на минуту. Мила, пока не открывает рта.

– О, вы хотите сказать, она вульгарна? Или глупа? Я ничего не слышала об этом. – В голосе обладательницы сапфиров сквозило явное неодобрение.

– Ни то ни другое, насколько я знаю, – заметила Веспасия. – Я имею в виду ее смех. Он похож на ржание испуганной лошади, слышное за два квартала в тихую ночь.

Кто-то из дам не удержался и хихикнул, но тут же сконфуженно умолк, испугавшись собственной несдержанности. На мгновенье воцарилась тишина, и громче стали слышны все звуки в зале: скользящие шаги по паркету, шорох тафты и туго накрахмаленного тюля, шелест шелковых шлейфов, звон бокалов в гостиной рядом и звуки настраиваемых инструментов.

– А как называлась эта пьеса? – поспешила спросить Шарлотта.

– «Тит Андроник». Мне сказали, что это Шекспир[5], – быстро ответила дама в сапфирах. – Поэтому я и решила пойти, надеясь увидеть нечто возвышенное и благородное.

– Разве вам не понравился язык Шекспира? – удивилась Шарлотта.

– Дорогая миссис Питт, я не знаю, о чем вы говорите. – Дама явно сдерживала себя. – Даже если он и хорош, то все равно это не оправдание. В наше время слишком многое оправдывается стилем и прочим, словно это самое главное. Мы утрачиваем наши ценности. Слишком много скандалов. – Дама презрительно фыркнула. – Мне жаль принцессу Уэльскую. Бедняжка, до нее, очевидно, доходят слухи.

– Не думаю, – сухо возразила Веспасия. – Она глуха, как телеграфный столб, и это спасает ее от злостных нашептываний, которые могут больно ранить.

– Да, это верно, – кивнув, согласилась дама в розовом, и камни в ее диадеме ослепительно засверкали. – Страшно подумать, сколько горя могут принести злые языки. Например, сплетни о том, что у ее мужа есть любовница, некая Лилли Лангтри, и он открыто появляется с ней в свете. Я не права? Эта женщина не лучше… – Дама пожала плечами и не решилась произнести ужасное слово. – А ее сын – мот, чего принцесса не может не знать. Мне говорили, что герцог Кларенский по ночам тайком уходит из дворца, чтобы навещать женщин с панели. Вы готовы этому поверить?

– Я слышала, что он навещает одну женщину. – Леди в сапфирах высоко вскинула брови; у нее было лицо человека, которому известно нечто такое, о чем знают немногие. – И еще говорят, что дело зашло куда дальше всеми осуждаемых мужских шалостей. – Она понизила голос. – Разумеется, это всего лишь предположения, но кое-кто связывает это с ужасными убийствами в Уайтчепеле в прошлом году. Вы, наверное, догадались, что я имею в виду Джека-потрошителя? – Дама избегала смотреть на Веспасию, в голосе ее слышалось осуждение. – Конечно, я всегда мало верила в способности нашей полиции, – продолжала она. – Мой дед был решительным противником ее создания. – Дама пожала плечами. – Он считал, что полиция слишком дорого обходится, нарушает права человека, посягая на его достоинство и независимость, лезет не в свои дела, и вообще от нее мало проку, как это подтверждают события в Уайтчепеле. – Она окинула взглядом своих собеседниц. – Если такое могло произойти в самом центре Лондона и за полгода полиция никого не поймала, это подтверждает правоту моего мнения, не так ли?

Веспасия незаметно одернула Шарлотту, собиравшуюся было вступиться за полицию, в особенности за мужа, и быстро произнесла, с ироничной улыбкой глядя на даму в сапфирах:

– Безукоризненная логика. Следуя ей, я предложила бы отказаться также от врачебной помощи. От врачей тоже мало проку. Не смогли спасти принца-консорта – и королева овдовела… В конце концов смерть настигла почти всех, кого я знала.

Все повернулись и уставились на леди Камминг-Гульд. Никто, кроме Шарлотты, не знал, как отнестись к ее словам, ибо то, что она сказала, звучало как несусветная глупость. Но лицо Веспасии было невозмутимым, на нем не дрогнул ни единый мускул; даже в прекрасных серебристо-серых глазах не было и намека на улыбку.

У Шарлотты, ждавшей, что будет дальше, перехватило дыхание. Она боялась нарушить этот великолепный момент тетушкиного торжества над глупостью.

– А… а… – попыталась что-то ответить дама в сапфирах, но беспомощно умолкла. Все с надеждой уставились было на нее, но куда девался ее апломб? Она словно онемела.

Дама в розовом, нервно поежившись, открыла было рот, но, тут же передумав, ненатурально раскашлялась.

Веспасия наконец смилостивилась над ними.

– Это жестокий мир, – назидательно заметила она. – Врачи не в состоянии победить смерть, а лишь облегчают страдания, помогают при несчастных случаях и болезнях. То же можно сказать о полиции. Она не может побороть жестокость в человеке, но предупреждает ее появление и наказывает виновных в назидание остальным. – Тетушка изо всех сил старалась не встречаться взглядом с Шарлоттой. – Даже церковь не смогла победить греховность человека. Жаль, но я тоже ничего не могу предложить.

– Я… э-э-э… я… – снова сделала попытку что-то возразить дама в сапфирах.

– Кто-нибудь из вас был на последней опере Гилберта и Салливана? – бросилась спасать положение Шарлотта. Она тоже избегала смотреть в сторону тетушки Веспасии.

– О да. «Руддигор»! – с облегчением подхватила дама в розовом. – Немного печальна, вам не кажется? Я предпочитаю «Пензанских пиратов» и совсем не понимаю «Принцессу Иду» – авторы не то ратуют за всеобщее образование женщин, не то высмеивают его, как вы считаете?

– Женщин следует обучать манерам, элегантности, умению держать себя, – воспрянула духом дама в сапфирах. – Науки нам совершенно ни к чему, они лишь вызывают брожение в умах. Господь Бог или же природа создали нас совсем не для этого.

– А разве это не одно и то же? – невинно спросила Шарлотта.

– Простите, я не поняла?

– Бог и природа, разве они не единое целое? – пояснила Шарлотта.

Опять подвижные брови дамы в сапфирах взлетели вверх.

– Я считаю…

Оркестр заиграл вальс.

– Простите меня… – ухватилась за эту возможность Шарлотта, пытаясь уйти.

Но это было не так просто.

– Вы получили удовольствие, миссис Питт? – задержала ее дама в розовом, с подлинным интересом глядя на нее.

– О чем вы? – переспросила сбитая с толку внезапным вопросом Шарлотта.

– Я об опере «Руддигор», конечно, – терпеливо пояснила дама.

– К сожалению, я не была на ней, – смущенно призналась Шарлотта. – Представляю…

– О, вы обязательно должны побывать! Я уверена…

– Разумеется, – поспешила на выручку Шарлотте тетушка Веспасия и взяла ее под руку. – А теперь, дорогая, позволь мне умыкнуть тебя. Пойдем, я представлю тебе леди Байэм. Я уверена, она тебе понравится. – И, не дав никому возразить, леди Камминг-Гульд увела Шарлотту.

– Вы все это сделали нарочно! – яростным шепотом укорила ее Шарлотта.

– Конечно, – без всякого раскаяния призналась Веспасия. – Летиция Фокс – набитая дура и вообще не очень приятная особа. Она нагоняет на меня вселенскую тоску своей глупостью. А вот Элинор Байэм тебе должна понравиться, ее муж весьма важная шишка. У него большое влияние не только в Казначействе, но и в политических кругах. Его благосклонность поможет Джеку. Хотя самое важное для вас – это покровительство лорда Энстиса, не так ли?

– Расскажите мне о нем подробнее, – попросила Шарлотта. – Я знаю, что он покровительствует искусствам и помог многим художественным галереям и театрам; кроме того, он щедро дает деньги на благотворительные нужды. Однако каков он как человек? О чем я могу говорить с ним?

Шарлотта взглянула в сторону все еще играющего оркестра. В центре зала кружились пары.

– Регина Карсуэлл, – рассеянно произнесла Веспасия, когда они прошли мимо четы Карсуэллов, беседующей с пожилыми джентльменами. – Приятная дама и не лишена здравого смысла, чего многим так не хватает, но у нее три дочери на выданье, а найти им мужей не так просто, особенно когда девицы все на одно лицо.

– Но у нее положение и деньги. – Шарлотта указала взглядом на генерала в алом мундире в окружении двух подчиненных.

– Да, это верно. Эдисон Карсуэлл – мировой судья, – согласилась Веспасия. – Но три дочери – это нелегкое бремя. Хорошо, что у его жены есть хоть какое-то чувство меры.

– Я спрашивала вас о лорде Энстисе, – напомнила Шарлотта.

– Я все слышала, Шарлотта. Это человек, у которого много власти, много денег и то уважение, которое они неизбежно приносят. Кроме того, это дает ему возможность помогать науке и искусствам в той степени, в какой он этого хочет. – Веспасия взяла бокал охлажденного шампанского, предложенный лакеем. – Он покровительствует отдельным личностям и идеям, – продолжала она, – а это означает, что многие добиваются его благосклонности. Учитывая все это, следует сказать, что лорд весьма добр и терпелив.

– Очень хорошо, – тихо сказала Шарлотта. – А вам он нравится?

– Это не имеет отношения к нашему разговору, – ответила Веспасия.

– Значит, нет.

– Ни то ни другое, – защищалась леди Камминг-Гульд. – Я знаю его лишь по встречам в обществе. Некоторые черты его характера мне импонируют, и я весьма одобряю его деятельность. Но нам мало пришлось говорить друг с другом. – Она отпила шампанского. – Он умен, а это всегда привлекает. Но, моя милая, ты сама должна составить о нем мнение. Однако помни, что у него много власти и влияния. Не забывай об этом, ибо сейчас мы все должны думать о том, как помочь Джеку.

– Я не забуду.

Веспасия улыбнулась.

– Спасибо вам, – искренне поблагодарила ее Шарлотта.

– Тогда выполняй свои обязанности хозяйки, – напомнила ей леди Камминг-Гульд, и Шарлотта послушно покинула ее на какое-то время.

Поскольку Эмили тоже говорила ей о лорде Энстисе, его авторитете и влиянии, Шарлотта считала для себя непременным уделить ему особое внимание и обязательно поговорить с ним – во всяком случае, убедиться, что ему нравится общество, и сообщить, что здесь ему особенно рады.

Она без труда отыскала лорда Энстиса среди гостей. Он стоял, держа бокал в руке, в обществе лорда и леди Байэм и еще какой-то худощавой дамы с соломенными волосами и великолепным изумрудным колье. Оно мерцало и переливалось на ее шее. Как только Шарлотта приблизилась к ним, все они повернулись в ее сторону, словно безоговорочно принимали ее в свою компанию.

– Великолепный прием, миссис Питт, – вежливо похвалил ее лорд Энстис. – Конечно, вы знакомы с миссис Уолтерс? – Он слегка наклонил голову в сторону дамы в изумрудном ожерелье.

Шарлотта, однако, понятия не имела, кто это.

– Конечно, – пробормотала она. Нельзя же признаться в том, что не знаешь свою гостью; это оскорбление. – Я так рада видеть вас, миссис Уолтерс.

– Очень мило с вашей стороны, – неохотно произнесла та. – Лорд Энстис рассказывал нам об опере. Вы любите музыку, миссис Питт?

– Да, конечно, – ответила Шарлотта, надеясь, что они не заставят ее перечислять, в каких концертах она побывала в последние дни. Увы, такие мероприятия были ей не по карману. – Я люблю любую музыку, от пения одного человека в свое удовольствие до грандиозных хоровых исполнений.

– Я говорю о великих голосах, а не великом их количестве, – холодно заметила миссис Уолтерс.

У Шарлотты мелькнула догадка, что дама крайне раздражена ее появлением, невольно нарушившим ход беседы. О чем же они на самом деле говорили? Она более внимательно посмотрела на миссис Уолтерс и заметила тонкие капризные линии на ее лице, словно предвестники привычного ей состояния гнева. Сейчас же гостья была не только напряжена, но и взволнована, и Шарлотте показалось, что это связано с присутствием лорда Энстиса. В данную минуту она бросила на него вопрошающий взгляд, словно не решалась, говорить ей далее или промолчать.

Шарлотта мило улыбнулась даме, искренне сочувствуя ей.

– Я думала о форме исполнения, а не о его качестве. Должно быть, я плохо изложила свою мысль, прошу извинить меня. А вам, миссис Уолтерс, удалось побывать на каком-нибудь значительном спектакле?

– О!.. – Та небрежно повела плечами. – Я была на «Отелло» несколько недель назад. Верди, вы, конечно, знаете? Это последняя его опера. Вы были на ней?

– Нет, – охотно призналась Шарлотта. – Мне не удалось из-за моей занятости. Наверное, это было великолепно?

– О да. А вы как думаете, лорд Энстис? – Дама повернулась к нему. Глаза ее сияли.

Энстис тут же пустился в пространные рассуждения знатока и ценителя музыки. Лицо его преобразилось, он был воодушевлен спектаклем, речь его была возвышенна и окрашена всеми красками его богатых эмоций. Никто не прерывал его. Шарлотта тоже с интересом слушала. Ей хотелось, чтобы ее жизнь была полна таких событий. Увы, это останется только мечтой. Сейчас она участвует в пьесе под названием «Несколько дней из жизни Эмили», поэтому должна наслаждаться каждым мгновением и сделать все, чтобы с честью доиграть до конца свою роль и оправдать надежды сестры.

– Как прекрасно вы умеете рассказывать, милорд, – наконец сказала она и улыбнулась. – У меня такое впечатление, словно я сама побывала там и в прекрасном обществе, о котором только можно мечтать.

Лицо лорда выразило удовольствие.

– Благодарю вас, миссис Питт, это действительно приятный комплимент. Но и вы доставили мне радость, заставив вновь пережить тот незабываемый вечер в опере. – Если это была лишь вежливая фраза, он мог бы ее не произносить, подумала Шарлотта, если бы не хотел.

Лицо миссис Уолтерс, наоборот, потемнело.

– Я уверена, что с величайшим интересом вас слушали и все мы, милорд, – несколько раздраженно вмешалась она. – А вам, миссис Питт, следует чаще бывать в концертах самой. Неужели вы все свободное время отдаете политической карьере вашего зятя? Как я понимаю, политика стала интересовать его совсем недавно?

Стоявший рядом лорд Байэм, отвлекшийся на разговор с кем-то, тут же снова повернулся к ним.

– Джек давно интересуется политикой, миссис Уолтерс, – возразила Шарлотта. – Но решение баллотироваться в парламент он действительно принял недавно.

– Став приятным исключением, – с удовольствием заметил лорд Энстис. – Ты как считаешь, Байэм?

Тот улыбнулся, словно оценил остроумие друга.

– Я понимаю вас, миссис Питт. И все же жаль, что это отнимает у вас то время, которое можно было бы посвятить театру, музыке…

– Что вы, лорд Байэм! У меня есть время и на это. – Шарлотта не собиралась производить впечатление ограниченной простушки. Порывшись в памяти, она попыталась вспомнить что-либо из спектаклей последних лет. – Совсем недавно я была на прелестном спектакле в театре Гилберта и Салливана. Это, конечно, не Верди, но было великолепно.

Миссис Уолтерс высоко вскинула брови, но промолчала.

– Я с вами совершенно согласна, – внезапно присоединилась к разговору Элинор Байэм. – Мы не можем все время смотреть трагедии. В прошлом месяце я снова смотрела «Терпение». Я по-прежнему считаю этот спектакль интересным и до сих пор не могу забыть ту прекрасную музыку. – Она бросила взгляд на мужа.

– Безусловно, – подхватил он, посмотрев не на жену, а на лорда Энстиса.

– Вы не находите, что сам замысел, его воплощение и юмор этой вещи просто восхитительны? Что скажете вы с точки зрения эстета?

Энстис глядел куда-то поверх их голов с таким видом, будто проникал в суть чего-то более глубокого, чем только что произнесенные слова; глаза его светились юмором.

– Мистер Оскар Уайльд был бы польщен, – немного небрежно заметил он. – Его остроумные идеи стали бессмертными, и теперь их будет напевать и насвистывать добрая половина Лондона, даже не задумываясь, почему она это делает.

– Особенно хороша песенка о серебряной маслобойке, – тихо промолвил Байэм и чему-то улыбнулся, тоже глядя в пространство. Он попробовал напеть себе под нос. – Странная это вещь – магнетизм. У кого-то он есть, а кто-то его лишен.

– Вы о металлах или о нас, грешных? – переспросил Энстис.

– И о том, и о другом, – ответил Байэм. – Загадка остается загадкой в обоих случаях.

– Очень способный молодой человек, мне говорили, – промолвила миссис Уолтерс с придыханием. – Вам он нравится, лорд Энстис?

– Мне нравится его язык, обороты его речи, миссис Уолтерс, – осторожно ответил Энстис. – Не более. – В его голосе были нотки снисходительности. – Я имею в виду характеристику, данную ему Банторном[6]. Мистер Гилберт создал сатиру на то эстетическое движение, светочем которого является мистер Уайльд.

– Я знаю, – вспыхнув, рассердилась миссис Уолтерс.

Энстис бросил взгляд на Байэма, и оба тут же поспешили отвести глаза в сторону. Но они отлично поняли друг друга. Лицо Байэма выражало сочувствие.

– Разумеется, – примирительно произнес лорд, – я просто объясняю свое отношение к нему. Лично я не знаком с мистером Уайльдом или с кем-нибудь из его почитателей, если на то пошло. Я всего лишь немного знаю его стихи, вот и все.

– Я отдаю предпочтение классическому театру, – решила резко переменить тему миссис Уолтерс. – А вы, леди Байэм? Мне недавно посчастливилось видеть сэра Генри Ирвинга в «Гамлете». Поистине вдохновляющее впечатление.

Улыбнувшись лорду Энстису и попрощавшись взглядом с четой Байэмов, Шарлотта извинилась и, сославшись на свой долг хозяйки, поспешила к другим гостям, оставив поле словесных сражений за миссис Уолтерс.

Остальные полчаса Шарлотта обменивалась вежливыми, ничего не значащими фразами почти со всеми, с кем еще не успела поговорить, обошла несколько раз стол, чтобы убедиться, что всего хватает, проверила, трезвы ли музыканты, в чем у нее было немало сомнений, и улучила минутку, чтобы обменяться мнениями с Джеком по поводу успеха вечера.

В полночь она снова оказалась рядом с тетушкой Веспасией, и они в спокойном и приятном молчании прошли по комнатам. Дойдя до террасы под танцевальным залом, женщины заметили лорда и леди Байэм. Свет китайских фонариков, мягко падавший на лицо и темные волосы женщины, придавал ей некую загадочность.

Они обменялись скупыми фразами, а затем разговор от светских новостей перешел к тому, что их всех интересовало, – к политике. Само собой разумеется, речь зашла о предстоящих выборах. Имена Рэдли или Фитцгерберта, естественно, не произносились, но то и дело упоминались какие-то обстоятельства или факты, касающиеся в той или иной степени конкретных личностей. Не раз Шарлотта ловила на себе взгляд Элинор Байэм, и они невольно обменивались улыбками.

– Конечно, все это очень сложно, – заявил лорд вполне серьезно и без всякого превосходства, которое Шарлотта так не терпела в чиновниках высокого ранга. – Редко когда принимаются финансовые решения, затрагивающие лишь определенную группу людей или чей-то конкретный интерес. Мне кажется, некоторые из наших будущих реформаторов это не понимают. Деньги представляют богатство, но сами богатством не являются.

– Я этого не понимаю, – с подкупающей искренностью призналась Элинор. – Мне казалось, что деньги всегда были наиболее очевидной формой богатства.

– Деньги – это просто бумажки, моя дорогая, – с едва заметной улыбкой объяснил Байэм. – В лучшем случае это золото, товар весьма ограниченного пользования. Его не съешь, в него не оденешься, оно не сможет удовлетворить и другие жизненные потребности. Оно приятно глазу и не подвержено порче и времени, но менее полезно, чем сталь, и неизмеримо менее нужно и полезно, чем уголь, древесина, хлопок, зерно, шерсть и мясо.

– Я не понимаю тебя, – возразила неудовлетворенная ответом мужа Элинор.

В эту минуту к ним присоединился молодой человек с тяжелыми веками, затенявшими яркий блеск его глаз, с крупным носом и необычайно красивыми вьющимися темно-каштановыми волосами, небрежно подстриженными и уже изрядно отросшими. Он не раздумывая присоединился к разговору, не представляясь сам и не ожидая, что кто-то его представит.

– Деньги – это средство, с помощью которого цивилизованный человек договорился совершать обмен товарами намного быстрее и проще, но это всего лишь механизм. – Он протянул вперед свои длинные, нервные руки. – И если договор не соблюдается – потому что в одних руках сосредоточился весь товар, достойный обмена, – тогда деньги, как средство обмена, теряют свое значение, они никому не нужны. Каравай хлеба – всегда каравай хлеба. Он может прокормить человека в течение нескольких дней. А вот кусок бумаги будет стоить столько, сколько мы ему определим, не меньше и не больше. Если этот договор нарушается, наступает финансовый кризис, анархия. – Он по очереди взглянул в глаза каждому. – Именно это происходит, когда мы даем людям деньги в долг под непомерные проценты, а платим им так ничтожно мало за их товар и труд, что они никогда не смогут вернуть нам долги. Поскольку правила устанавливаем мы, цены тоже наши, и мы держим должника в руках.

– Это действительно вас так волнует, мистер… – с интересом обратилась к юноше Веспасия, но, не зная его имени, запнулась и поэтому не стала критиковать его манеры, чего так опасалась Шарлотта.

– Питер Валериус, – представился молодой человек, чуть покраснев, что самому приходится это делать. – Простите. Да, я взволнован.

Шарлотта, как хозяйка, постаралась тут же всех перезнакомить, начав, конечно, с тетушки Веспасии. Она не могла вспомнить, слышала ли имя этого юноши, когда встречала гостей, и теперь не решилась спросить, был ли он приглашен.

– Ростовщичество в виде ли сделки одного человека с другим или в международном масштабе, когда сделка заключается между странами, – это одно из самых гнусных видов человеческой деятельности. – Валериус повернулся к Шарлотте. – Надеюсь, что торговля и банковская деятельность станут объектом пристального внимания мистера Рэдли.

– Я уверена в этом, – быстро сказала Шарлотта. – И намерена сама ему это подсказать. Он очень болезненно реагирует на любые проявления социальной несправедливости.

– Но он может не получить поддержки от своей партии, – предупредил ее Валериус, словно забыв о присутствии лорда Байэма, хотя стоял рядом с ним. – Он не завоюет этим себе друзей, и, разумеется, у него будет мало шансов продвинуться по службе.

– Я не думаю, что он ставит перед собой цель добиваться высоких постов, – искренне возразила Шарлотта. – Он вполне будет доволен оказанием помощи тем, кто этого заслуживает.

Юноша внезапно улыбнулся широко и весело. Улыбка на его лице была естественной и обаятельной.

– Вы таким же образом намерены выяснить взгляды мистера Фитцгерберта? – с ироничной усмешкой высказал предположение Байэм.

– Конечно, – искренне ответил Валериус, глядя на собеседника широко открытыми глазами. – Разве не для того устраиваются эти великолепные балы? Чтобы узнать, кто во что верит, кто за что готов бороться, насколько упорно и с какой степенью риска…

– Достаточно откровенно, – с сожалением промолвил Байэм. – Теперь я понимаю, почему вы сами не баллотируетесь.

Лицо Валериуса чуть покраснело; впрочем, он не был смущен. Но прежде чем молодой человек смог продолжить спор, им помешала герцогиня, двигавшая-ся к ним, как галеон под всеми парусами, в окружении трех дочерей.

– Моя дорогая леди Байэм, – произнесла она зычным контральто. – Как я рада видеть вас. Какой великолепный бал! – Приблизившись, она лишь немного понизила голос, что уже означало почти конфиденциальность беседы. – Меня почти убедили, что это собственный дом миссис Рэдли – во всяком случае, так поклялась мне леди Биглоу. Кто знает, ведь нынче принято снимать чужие дома для приемов, если считают, что собственный недостаточно шикарен. – Бесцветные глаза герцогини многозначительно округлились. – Как можно составить представление о человеке, когда даже не знаешь, принадлежит ли ему вся эта мебель? – Она наклонилась к леди Байэм. – Расскажите мне подробнее о Джеке Рэдли. Кто он, вы знаете его? Должна признаться, я ничего о нем не слышала. – Герцогиня словно не замечала присутствующих.

Шарлотта поймала весело-насмешливый взгляд лорда Байэма. В нем не было неприязни.

Элинор, сделав глубокий вдох, повернулась вполоборота к Шарлотте, словно намереваясь представить ее герцогине, но та продолжала засыпать ее вопросами.

– Надеюсь, он не радикал? – Герцогиня грозно уставилась на Элинор. – Не переношу радикалов, им нельзя доверять. А что думает лорд Энстис? Пожалуй, я устрою бал и приглашу мистера Рэдли – и, разумеется, мистера Фитцгерберта тоже. Я сама в них разберусь. Вы собираетесь в этом сезоне в Хенли?

– Да, конечно, – ответила Элинор. – Я люблю яхты, а если погода будет хорошей, то это прекрасная возможность провести летний день. А вы, ваша светлость?

– Конечно. У меня три дочери, которых надо выдать замуж, а, как вам известно, регата – это великолепная возможность. – Она многозначительно кивнула. – Лорд Рэндолф Черчилль сделал предложение мисс Джером через четыре дня после того, как познакомился с ней в Каус на регате.

– Я слышала, что лорд и леди Мальборо были решительно против этого брака, – сказала Элинор. – Правда, то было давно и не смогло помешать их браку.

– Что ж, она была американкой, – заметила герцогиня. – Не всякий готов жениться на американке, какой бы красавицей она ни была и как бы ни были нужны жениху деньги. Например, я не уверена, что решилась бы на это. И тем не менее я буду в Хенли на регате, можете мне поверить… – Она оглянулась вокруг, чтобы убедиться, что ее дочери рядом с ней. Успокоившись, продолжила разговор: – К тому же Хенли – единственное место, где невозможно встретить эту ужасную миссис Лангтри. В Лондоне все знатные леди должны приглашать к себе это жалкое создание, иначе принц Уэльский и весь клан Мальборо отвернутся от вас. Вот как обстоят дела.

– Лучше отказаться от привилегий, чем принимать у себя тех, кто тебе неприятен, – откровенно заявила Элинор.

– Разумеется, – сердито согласилась герцогиня. – Но у вас прочное положение в обществе и нет дочерей на выданье. Я же не могу этого себе позволить. У герцога, да хранит его Господь, нет ни ума, ни влияния, чтобы рассчитывать на государственную службу; я же полностью завишу от мнения света, когда речь идет о выездах и балах. – Она поморщилась, словно от холода. – Вы знакомы с Оскаром Уайльдом и его странным обществом? Говорят, что они весьма забавны и пытаются казаться испорченными… – Герцогиня пожала плечами. – Молодой Фитцгерберт утверждает, что все это – поза, желание эпатировать общество. Он был близок к ним, до того как решил баллотироваться в парламент, но потом ему пришлось порвать с ними. Намечается удачный брак. Мать невесты очень рада. – Голос герцогини оставался спокоен, но по ней было видно, насколько небезразлична ей эта новость. – Она может этим гордиться. Хотя следует признать, что Оделия, если это имя невесты, достаточно хороша собой и точно знает, что ей делать и говорить и как одеваться, а это означает, что у нее достаточно преимуществ. Как вы считаете, миссис э-э-э… – Она повернулась к Шарлотте и подняла на нее свои широко открытые блекло-голубые глаза.

– Миссис Питт, – быстро назвала себя Шарлотта. – Сестра миссис Рэдли. – Она поторопилась сделать это во избежание возможной неловкости, если герцогиня неосторожно скажет что-нибудь. – Разумеется, хорошее воспитание всегда было преимуществом, как и послушность, и мягкость характера.

Герцогиня пристально посмотрела на Шарлотту.

– Не надо шутить надо мной, миссис Питт. Я, возможно, несколько преувеличила. Что привлекательно в невестах, скучно в женах. – Она хмыкнула. – Никто еще не получал от жизни удовольствия, оставаясь в послушании. Если мне приходится принимать у себя людей с дурной репутацией, то я предпочитаю, чтобы это был остроумный джентльмен, а не обыкновенная потаскуха. – Брови ее взлетели вверх. – Что проку от еще одной красивой женщины с репутацией послушной? Приятно было познакомиться, миссис Питт. Если надумаете заехать, буду рада. До свидания, леди Байэм. Аннабел, Амелия, Джейн, идемте! Ради всех святых, перестань пялиться на этого глупого юнца, Джейн! Он никто. Ты меня слышишь, Джейн? – Даже не взглянув в сторону Питера Валериуса, герцогиня, подняв паруса, отплыла с попутным ветром.

Взглянув на Элинор, Шарлотта увидела на ее лице смесь отчаяния, смеха и облегчения. Ее, возможно, позабавило столь яркое разнообразие эксцентричности в людях. Слова здесь были лишними, и обе промолчали.

Извинившись и мило улыбнувшись, Шарлотта отправилась проследить, всем ли гостям хорошо на приеме, продолжает ли играть оркестр, хватило ли напитков, не назревает ли где-нибудь под сенью цветов случайный скандальчик и как ведут себя молодые парочки, должно быть уже уединившиеся по углам, пользуясь долгими перерывами между танцами.

Полчаса спустя, почти в час ночи, она все же набрела на Герберта Фитцгерберта и его невесту Оделию Морден в одном из слабо освещенных уголков, словно созданных для влюбленных. Оделия сидела на одном из угловых диванов, скрытом за большой пальмой в кадке. Огромные резные листья пальмы бросали темные тени на ее молочно-белые плечи, на бледный шелк и тюль пышных, словно пена, юбок. Шарлотте невольно показалось, что в позе девушки есть какая-то картинная нарочитость. Возможно, это и есть одно из тех ее преимуществ, на которые намекала герцогиня.

С бесспорным торжеством Оделия взирала на сидящего перед нею на стуле жениха, который, поставив локти на колени и наклонившись вперед, не отрывал от нее взгляда. Его позу Шарлотта нашла куда более изящной, потому что та была естественной.

Сначала она колебалась, стоит ли нарушать уединение влюбленных, столь поглощенных собой, но вспомнила наказы Эмили. Издалека уже доносились звуки музыки. Шарлотта сама предпочла бы быть сейчас приглашенной на танец, но роль хозяйки обязывала.

– Добрый вечер, мисс Морден! – радостно воскликнула Шарлотта. – Как приятно, что вы пришли. Добрый вечер, мистер Фитцгерберт.

Тот немедленно вскочил и поклонился. Будучи моложе и не забывая правила этикета, поднялась с дивана и Оделия Морден, но сделала это явно неохотно, и улыбка ее была хотя и вежливой, но холодной. Если Фитцгерберт мог забыть, что Шарлотта – невестка его соперника по выборам, то об этом хорошо помнила Оделия. Она была тщеславной.

– Добрый вечер, миссис Питт. Как мило, что миссис Рэдли пригласила нас. Это чудесный вечер, и я надеюсь, что он не раз повторится, если этому не помешает слабое здоровье миссис Рэдли. Мои искренние соболезнования. Весьма жаль, что она заболела именно в такое время.

Это была серия явных уколов и намеков, и Шарлотта прекрасно поняла это. Прямо посмотрев Оделии в глаза, она дала ей понять, что принимает вызов.

– Да, вы правы, – согласилась она с ослепительной улыбкой. – Иногда благодеяния природы сопряжены с известными неудобствами, как, я уверена, с ее благословения вы вскоре познаете это сами. Кроме того, лучше недомогать сейчас, чем позднее, когда начнутся выборы в парламент. Срок проведения избирательной кампании весьма ограничен, и трудно объяснить общественности то, что легко поймут друзья. – Она снова улыбнулась, не сводя взгляда с девушки. – К счастью, у Эмили роды всегда легкие.

– Как я рада за нее, – пробормотала Оделия. – Но как неудачно совпадает по времени!

– Миссис Гладстон родила восьмерых, сама заботилась о них и даже отказалась от кормилицы. Она сама учила их, проверяла тетради, слушала молитву каждого перед сном и, кроме того, занималась еще и благотворительностью. И все это не помешало ее супругу быть лучшим премьер-министром Англии нашего века.

– Боже милостивый! – воскликнула Оделия, округлив глаза. – Неужели миссис Рэдли собирается стать женой премьер-министра?

Шарлотта словно не заметила явного сарказма – более того, сделала вид, что его вообще не было.

– Признаться, я не спрашивала ее, но это вполне благородное желание. А как вы думаете? – Она оглянулась и с улыбкой, даже с симпатией, посмотрела на Фитцгерберта. В глазах его танцевали искорки смеха.

– Я хочу стать женой Герберта, – мило сказала Оделия. – И хочу быть ему хорошей женой. Конечно, если он преуспеет до такой степени, я сделаю все, чтобы быть достойной его, но не настолько, чтобы копировать эксцентричность миссис Гладстон. Я слышала, что званые приемы, которые она устраивает, настолько сумасбродны, что это оскорбляет многих.

Шарлотта на мгновение растерялась. Об этом она слышала впервые.

– Видимо, они не настолько сумасбродны, чтобы испортить ее репутацию, – поспешно нашлась она. – Я слышала, что ее очень любят, а мистер Гладстон – один из самых преуспевающих политиков за последние пятьдесят лет.

Оделия решила атаковать ее с другой стороны:

– Мне нравится ваше платье, миссис Питт, этот цвет… он сразу бросается в глаза. И сшито по моде. Я не забуду его.

Шарлотта тут же в уме перевела ее слова и получила следующий текст: «Осторожней, миссис Питт, цвет вашего платья ярок до вульгарности, оно модно сегодня, но через месяц уже не будет смотреться, и если я снова увижу вас в нем, то не премину сказать вам об этом, причем в самый не подходящий для вас момент».

– О, благодарю вас за комплимент, мисс Морден, – ответила Шарлотта, улыбаясь еще шире. – Ваше платье хорошо не только к случаю, но и к лицу. – Что в переводе означало: «Оно безвкусно, и запомнить его невозможно. Даже если вы будете появляться в нем на каждом вечере в этом сезоне, никто этого не заметит, да и зачем?»

Лицо Оделии застыло.

– Вы очень добры, – сквозь зубы процедила она.

– Ну что вы! – небрежно воскликнула Шарлотта и, кивнув Фитцгерберту, извинилась и поспешила в бальный зал, где юный Питер Валериус тут же пригласил ее на веселый танец рил[7].

В половине второго ночи, после заключительного котильона, гости последовали в столовую на ужин. Теперь все свое внимание Шарлотта должна была уделить тому, чтобы горничные побыстрее обслуживали гостей, а лакеи не забывали наполнять опустевшие бокалы. К счастью, все обошлось, если не считать каких-то пустяков.

В половине третьего бал был еще в разгаре, а в три в зале все еще играл оркестр и кружились пары. Вечер удался, успокоилась Шарлотта.

Но когда над кронами деревьев, зарослями папоротника и все еще горевшими китайскими фонариками начала светлеть полоска неба, предвещая рассвет, Шарлотта стала свидетелем встречи, давшей ей пищу для размышлений на весь остаток этой ночи.

Покинув гостиную, расположенную на первом этаже под бальным залом, она решила выйти на террасу и подышать воздухом. Давала себя знать усталость, внимание Шарлотты рассеялось, и, проходя мимо ящика с белыми душистыми цветами, она остановилась, чтобы вдохнуть их свежий ночной аромат. Именно в это мгновение ее взор привлекло пятно света, как бы выхватившее из темноты белую манишку, край алой орденской ленты и звездочку ордена.

Шарлотта замерла на месте, не желая нарушить уединение тех, кому так и не удалось на вечере побыть вдвоем.

Однако вскоре она поняла, что тот, кто находился в тени, тоже был мужчиной, и, приглядевшись, узнала лорда Байэма. Он стоял чуть ниже на ступенях лестницы террасы и смотрел в сад, на темные деревья и китайские фонарики на фоне светлеющего неба. Рассвет уже был близок. Шарлотта сделала несколько бесшумных шагов вперед.

Первый мужчина чуть повернул голову. Это был лорд Энстис. Выражение его лица показалось Шарлотте необычным: губы довольно улыбались, блестящие, широко открытые глаза смотрели в темноту сада, ноздри носа слегка подрагивали, и Шарлотта подумала, что лорд чем-то взволнован. Однако его рука, лежавшая на балюстраде террасы, казалась спокойной – короткая, широкая, с лопаткообразными пальцами рука артиста. Она словно гладила холодную гладкую поверхность мрамора и получала от этого удовольствие. В ней не было напряжения; это была рука, готовая к ласке, а не к удару.

Байэм смотрел куда-то в сторону, но глаза его то и дело возвращались к дому, где начался разъезд гостей. Он пребывал в каком-то раздумье, немного грустном, но было в его лице что-то еще – боль. Беззащитное лицо.

– Еще рано делать выводы, – тихо произнес Энстис. – Рэдли – это кот в мешке, но он мне нравится. Человек, который знает народ, мне кажется.

– А Фитц? – спросил Байэм, глядя мимо Энстиса на лестницу, по которой спускались гости.

– Легковесен, – ответил Энстис. – Нет уверенности, податлив, как я думаю. То, что я сделаю с ним, тут же может переделать любой другой. Кстати, что ты скажешь о миссис Рэдли? У нее слабое здоровье?

– Не думаю, – рассеянно произнес Байэм. – Она ждет ребенка, вот и все. Бывшая леди Эшворд. Известна в свете.

– Это подходит. А кто такая миссис Питт, черт побери?

– Ее сестра, как я понимаю. – Байэм все еще смотрел на открытую дверь дома и отбывающих гостей. – Она не в счет и здесь временно, на пару недель. Скоро уедет к себе. Мне кажется, она приятная дама, к тому же красива и остроумна.

Энстис скривился в насмешливой усмешке.

– Надеюсь, у нее нет социальных амбиций. Терпеть не могу дам с амбициями, упаси меня от них бог.

– Не могу сказать. – Байэм сделал несколько шагов к дверям в дом. – Мне пора, завтра много работы.

– Разумеется, – согласился Энстис с нотками иронии в голосе. – Доброй ночи.

– Доброй ночи, – ответил Байэм и, не повернувшись, направился мимо кадок с цветами к входу в дом.

Энстис снова перевел взгляд на предрассветное небо, уже посеребрившее бледным лучом верхушки деревьев.

Глава 3

Шарлотте пришлось остаться ночевать у Эмили, поэтому Томас не виделся с ней утром, когда собирался в Кларкенуэлл. Он, разумеется, не успел еще сказать ей об убийстве Уильяма Уимса, да и особенно не стремился. Помимо того, что встречу с лордом Байэмом надо было хранить в тайне, сам по себе случай был вполне заурядный. Шарлотту всегда больше интересовал не способ убийства, а его причина. Тот факт, что старинная аркебуза исключается как орудие преступления, а другое оружие не найдено, Шарлотта сочтет случайностью, и ее, пожалуй, заинтересует лишь то, как такой джентльмен, как Байэм, смог пройти по улице с огромным ружьем в руках и остаться незамеченным. Но вскоре и это перестало бы ее интересовать, потому что Уимс, как личность, был бы ей неприятен, а его должники вызвали бы ее горячую симпатию.

У семьи Питт, кроме приходящей прачки и уборщицы, дважды в неделю выполняющей грубую работу, была всего одна горничная, девушка по имени Грейси. Она постоянно проживала в доме и, кроме выполнения своих прямых обязанностей, еще заботилась о детях. Джемайма семи лет была отчаянной болтушкой и постоянно задавала вопросы, пугающие своей детской логикой. Ее братишка Дэниел, двумя годами младше, был относительно спокойным ребенком, но упрям и целеустремлен.

Грейси готовила Питту завтрак, бесшумно занимаясь своим делом в кухне, ставшей странно пустой без Шарлотты, хотя жизнь в доме шла своим чередом. Плита дымила, ее чистили, мыли и снова разжигали, хотя летом на ней разве что кипятили чай и нагревали сковородку, чтобы приготовить Томасу яичницу.

Его повышение по службе и передача ему наиболее деликатных и сложных расследований положительно сказались на бюджете семьи: Питт купил жене зимнее пальто, детям – обувь; яйцо всмятку стало возможным почти каждый день, если бы кто пожелал, а баранина теперь бывала на столе два-три дня в неделю. В каминах жарче горел огонь в зимние вечера, а Грейси получила небольшую надбавку к своему жалованью, что привело ее в неописуемый восторг – не из-за денег, а от гордости, что ее ценят. Грейси и без этого считала себя счастливицей, выше статусом своих товарок по профессии, потому что работала у таких интересных людей, как мистер и миссис Питт, и время от времени была участницей весьма важных событий. В других домах служанки мыли, скребли, смахивали пыль, таскали корзины с углем и исполняли роль посыльных. Все это тоже входило в круг обязанностей Грейси, но, помимо этого, она участвовала и в самых увлекательных приключениях. Это делало ее равной всем женщинам ее страны, и об этом она никогда не забывала.

Ставя перед хозяином завтрак, она старалась не смотреть на него, остро ощущая, что делает сейчас то, что делала каждое утро хозяйка, провожая мужа на работу. Поэтому Грейси должна была держаться скромно, а то, не дай бог, мистеру Питту что-нибудь не понравится.

Он же, поблагодарив, принялся за завтрак, а начав есть, поблагодарил еще раз. Грейси действительно была отличная стряпуха, а сегодня еще и особенно старалась. В кухне, залитой солнцем, было уютно и тепло, в буфете блестели вымытые чашки, а по начищенной до сияния медной посуде бегали солнечные зайчики. Пахло свежим хлебом, горевшими в плите угольями и чистыми льняными полотенцами.

Закончив завтрак, Питт поднялся и, снова поблагодарив Грейси, направился в прихожую. Надев башмаки, он взялся за сюртук. Застегивая его, Томас нечаянно оборвал пуговицу и преспокойно сунул ее в карман, где уже и без того было немало всякой всячины: перочинный нож, клубок бечевки, кусок сургуча, пара монет, два носовых платка и коробок спичек. Затем он вышел на улицу.

В полицейском участке Кларкенуэлла его уже ждал сержант Иннес, бодрый и готовый к действиям, что крайне удивило Питта, ибо ничего особенного, кроме проверки списка должников ростовщика, этот день им не сулил. Возможно, Иннес и питал надежду на то, что доведется допрашивать судью Эдисона Карсуэлла или мистера Латимера, кем бы он ни оказался, или же полицейского Сэмюэла Урбана. О последнем Питт вспоминал почти с ужасом, однако допрос первых двух может оказаться интересным. Если это так, то Томасу придется огорчить Иннеса. Расследование подобных деликатных дел Драммонд поручил лично инспектору, освободив его от других обязанностей. И дело не только в том, что надо считаться с чувствами лорда Байэма, – речь идет и о других людях, тем более что здесь замешан полицейский чин.

Однако Питту не пришлось огорчить Иннеса, ибо тот опередил его неожиданным сообщением.

– Доброе утро, сэр, – вытянулся он перед Питтом с широко открытыми от волнения глазами. – Доктор прислал нам записку, просит прийти в морг. Он обнаружил такое, чего в своей жизни не видывал. Сказал, что у этого убийства романтическая подкладка.

– Романтическая? – переспросил Томас. – Что романтического в том, что какой-то грязный процент-щик в Кларкенуэлле получил пулю в лоб? Бесспорно, это дело рук доведенного до отчаяния бедняги, терпение которого лопнуло, и он не совладал с собой, зная, что терять ему уже нечего. У меня нет охоты слушать доктора, который находит в этом романтику.

Лицо сержанта вытянулось от удивления.

– Нет, я, разумеется, пойду к нему, – поспешил успокоить его Питт. – А затем мы займемся списком этих бедняг и навестим их. Во всяком случае, отсеем тех, кто сможет доказать, что не мог быть на месте убийства.

С этими словами он повернулся и направился к выходу. Иннес, приноравливаясь к его широкому шагу, последовал за ним.

– Мы будем брать на веру показания членов семьи? – с сомнением спросил он у Томаса. – Ведь они будут держаться вместе и твердить одно и то же. Это так естественно. Слово жены в защиту мужа ничего не стоит. Каждая порядочная жена будет утверждать, что ее муж был дома в ту ночь – если, конечно, он не работает по ночам.

– Да, придется потрудиться, – согласился Питт. Он знал, чего ему будут стоить эти допросы. Мучительным испытанием для него было видеть отчаяние, нищету, изможденные лица, тесноту, кошмарные санитарные условия и лица больных детей. Попытка выведать тайны их жизни только напугает их и причинит еще большее зло. – Мы постараемся допрашивать не всех, – успокоил он Иннеса.

– А как с богатыми должниками? – не удержался тот и сошел с тротуара, чтобы пропустить выехавшую из подворотни телегу, а потом снова зашагал рядом с Питтом. – Вы собираетесь с ними встретиться?

Томас едва избежал столкновения с тяжеловозом.

– Да, как только покончим с допросом остальных, – ответил он, переведя дух.

Иннес понимающе улыбнулся.

– Полагаю, вам не очень-то нравится спрашивать господ, «не задолжали ли вы мелкому жулику» и «не вы ли, сэр, всадили в него пулю, снесшую ему полчерепа»?

Питт не смог удержаться от улыбки.

– Да, не очень, – признался он. – Я все еще на-деюсь, что этого не придется делать.

Сержант ничего не успел ответить, потому что они уже достигли морга. Он пропустил Питта вперед. Снова в нос ударил запах карболки, влажного пола и другие специфические запахи мертвецкой, что заставило обоих подтянуться и дышать реже, словно так было возможно уберечься от неприятных ощущений.

Доктора они нашли в небольшой комнатке за анатомическим залом. Он сидел за столом, покрытым беспорядочно разбросанными бумагами.

– А! – воскликнул он, как только Питт и Иннес вошли. – Вы по поводу убийства в Кларкенуэлле? У меня кое-что есть для вас. Полон загадок этот ваш мертвец. Клянусь, такого я еще не видывал.

Иннес скорчил гримасу.

– Застрелен, – зачем-то уточнил врач. На нем болтался потрепанный халат в пятнах крови и кислоты, но сорочка была свежей, однако, видимо, никто уже не пытался, стирая ее, выводить старые пятна. Чувствовалось, что перед их приходом доктор занимался своим обычным, не очень приятным делом. Теперь же он сидел и смотрел на посетителей, держа в руках старинное гусиное перо.

– Да, – на всякий случай подтвердил Питт. – Он был застрелен. Но мы не знаем, из какого ружья. То, что висит на стене в его кабинете, – это старинная сломанная аркебуза.

– А! – удовлетворенно воскликнул доктор, как будто довольный тем, что услышал. – Но вы, конечно, не знаете, чем в него стреляли, не так ли?

– Пули мы не обнаружили, – признался Питт. – Или еще чего-либо, способного превратить лицо убитого в сплошное месиво. Такое обширное ранение можно было, конечно, нанести из аркебузы, с близкого расстояния, но дело в том, что в ружье спилен ударник.

– Вот как? Я бы не подумал об этом, если бы вы мне не сказали, – самодовольно ответил доктор, сияя от удовольствия. – Даже в голову бы не пришло. Что вполне понятно.

– Может быть, вы все-таки объясните нам, док-тор? – промолвил Питт ровным голосом. – Итак, что вы нашли?

– О!.. – Врач наконец отказался испытывать далее их терпение. – Вот это! – Он сунул руку в карман, извлек из него смятый носовой платок и, осторожно развернув его, показал инспектору блестящую золотую монету.

Томас какое-то мгновение молчал, ничего не понимая.

– Следовательно, вы нашли золотую гинею…

– Я извлек ее из того, что было мозгом вашего мистера Уимса, – очень довольный собой, подтвердил врач. – А затем еще одну – правда, очень помятую. Она, должно быть, и раздробила кости черепа. Золото – мягкий материал, это вы знаете. Но данная монета особой чеканки и формы. Выпущена королевой Викторией в 1876 году, тринадцать лет назад. – Он состроил гримасу. – Ваш ростовщик, джентльмены, был убит из ружья, заряженного не пулями, а золотыми монетами. У кого-то неплохое чувство юмора.

Комната, в которой они находились, имела казенный вид, в ней почти не было мебели, и поэтому их голоса отзывались слабым эхом в пустых углах.

– Романтизм, – заметил Питт с мрачной иронией, почувствовав, как у него пробежали по коже мурашки, а на лбу выступила испарина.

– Убит собственными деньгами? – с удивлением воскликнул Иннес. – Странно, очень странно!

– Не думал, что у бедняков такое богатое воображение, – пожал плечами доктор. – Но факт налицо. Мне пришлось вытаскивать эти золотые монеты пинцетом. Могу поклясться на Библии.

Питт, вздрогнув, представил себе картину: тихая комната на Сайрус-стрит, мягкий свет настольной лампы, с еле слышным шипением горят газовые рожки настенных бра, с улицы доносится цокот копыт и звуки проезжающих экипажей. За столом сидит Уимс, безжалостный, неумолимый. В темноте появляется фигура с огромным ружьем в руках, оно заряжено золотыми монетами. Слышится грохот выстрела, похожий на взрыв, и у Уимса половины головы как не бывало.

– А остальные монеты? – не удержавшись, спросил Питт. – Не станете же вы утверждать, что это было сделано с помощью двух гиней?

– Нет, не стану, это было бы невозможно, – согласился доктор. – Их нужно не менее полудюжины. Думаю, что тот, кто стрелял, кто бы он ни был, потом подобрал их – кроме, правда, тех, что прочно застряли в ткани мозга, если вы в состоянии такое себе представить. Убийца действовал дьявольски жестоко и хладнокровно.

– А ружье? – настаивал Питт, тряхнув головой и стараясь прогнать чудовищное видение. – Здесь понадобилось бы тяжелое ружье с широким стволом, чтобы можно было зарядить его монетами.

– Это не могла быть та аркебуза, что висела у убитого на стене, – размышлял Иннес. – Сам дьявол не смог бы выстрелить из нее без ударника. Следовательно, убийца принес ружье с собой, а потом так же унес. Только как могло случиться, что его никто не заметил, не понимаю. – В раздумье он выпятил нижнюю губу. – Может, кто-то и видел его, но не скажет. Своего рода заговор молчания. Ростовщиков не любят, особенно таких, как этот Уимс. Он был жесток, очень жесток.

– Даже если бы весь квартал был настроен против него, – согласился Питт, – это не объясняет нам, почему Уимс сидел и наблюдал, как маньяк шарит по углам, находит золотые монеты, засыпает в ствол порох, затем монеты, прицеливается и стреляет в упор. Почему Уимс не сопротивлялся?

– Не знаю, – чистосердечно признался Иннес. – В этом нет смысла.

– Но есть факты, – выразительно повел плечами доктор. – Я всего лишь предоставляю в ваше распоряжение факты, джентльмены. А вы должны их сопоставить. Однако могу добавить, что выстрел был огромный силы, с близкого расстояния – четыре-пять футов, не более, вы можете сами судить по размерам его комнаты. Я извлек всего две золотые гинеи из того месива, что было когда-то мозгом человека.

– Спасибо, – поблагодарил его Питт. – Если еще что-нибудь попадется, пожалуйста, немедленно сообщите.

– Не представляю, что еще может попасться. Но, разумеется, позвоню.

– Премного вам обязан, доктор, до свидания. – Питт направился к двери, за ним, как положено, последовал сержант Иннес.

На улице, выйдя на яркое солнце, сержант громко чихнул и тряхнул головой.

– Что теперь, сэр? Список?

– Да, – мрачно сказал Томас. – Боюсь, что так. Мы отправляемся к этим беднягам.

Все оказалось куда труднее и мучительнее, чем он предполагал. Последующие три дня они ходили из одного старого дома, стоявшего на отшибе, в другой, заходили в комнаты, не знавшие ковров, куда их не-охотно впускали перепуганные женщины, за юбки которых цеплялись бледные босоногие дети.

– Что вам нужно? – нервно спросила их первая женщина, ибо боялась всех, кто стучался в ее дверь.

– Миссис Колли? – спросил Питт так тихо, чтобы не услышали прохожие, с любопытством оборачивающиеся на незнакомцев.

Женщина растерялась, но деваться ей было некуда, и она уступила.

– Да. – В ее глухом голосе слышалось отчаяние. Она все еще стояла на ступенях крыльца – так ей было лучше, несмотря на взгляды соседей. Впустив их в дом, она окончательно потеряет уверенность в себе, ибо ее нищета станет очевидной.

Томас не знал, как сказать ей, кто он, чтобы не напугать ее еще больше.

– Я – инспектор Питт с Боу-стрит, – наконец решился он. – А это сержант Иннес…

– Я ничего не сделала! – Ее голос дрожал. – Что произошло? Зачем вы здесь?

Быстрый ответ – самый милосердный.

– Человек, которого знал ваш муж, был убит. Вы можете помочь нам что-нибудь узнать об этом…

– Я ничего не знаю. – На ее бледном лице и в погасших глазах не было притворства, лишь отрешенность и покорность судьбе.

Мимо прошел сборщик мусора с тележкой, с любопытством повернув к ним лицо.

– Ваш муж на работе, миссис Колли? – продолжал задавать вопросы Питт.

Женщина решительно вскинула подбородок.

– Да-а, на работе. На рыбном рынке, в Биллингс-гейте. Он ничего не знает ни о каком убийстве.

Иннес так взглянул на любопытного сборщика мусора, что тот поторопился поскорее уйти и вскоре скрылся за углом.

– Что он делал во вторник, миссис Колли? – настаивал Питт. – Весь день, вспомните.

Заикаясь, она начала рассказывать. Ребенок на ее коленях, словно чувствуя ее страх, расплакался.

– Спасибо, – наконец тихо поблагодарил женщину Томас. – Если все, что вы мне рассказали, правда, не волнуйтесь. Я больше не побеспокою вас. – Ему хотелось бы рассказать ей о смерти Уимса и о том, что ее долги, возможно, будут забыты, но это было бы преждевременно, а он не хотел вселять в ее сердце надежду, которая может не сбыться.

Второй визит они нанесли маленькой усталой женщине, отличающейся от первой лишь тем, что у нее были карие глаза и более седые волосы, однако ее платье оказалось таким же ветхим, застиранным и многократно штопанным; женщина была так худа, что оно висело на ней. На ее щеке красовался синяк. Она не знала, где был ее муж, но его интересы были столь ограниченны, что она тут же сказала, где его можно найти, – в пивной в конце улицы. Вчера около полуночи он пришел домой пьяным и уснул на полу в кухне – там, где упал, когда вошел в дом.

Питт и Иннес день за днем шли по этому кругу несчастий, рожденных крайней нищетой, недоеданием, антисанитарными условиями, болезнями и невежеством, где единственным спасением был алкоголь, ибо лишь в нем люди находили забвение. А пьянство порождало насилие, потерю работы, долги у ростовщика, а за ними в конце концов – пропасть нищеты.

Питт ненавидел таких, как Уимс, не потому, что хотел что-то изменить – никто не знал, как это сделать, – а потому, что ростовщики бессовестно извлекали прибыль из людского горя. Томасу трудно было заставить себя усердно искать убийцу. Возможно, кому-то из жертв Уимса повезет и роковые долги будут списаны, потому что некому будет напоминать о них, считать проценты и вытягивать еженедельно с несчастных должников последние пенсы, и так до гробовой доски.

Поскольку Питту нечего было докладывать Драммонду, он направился прямо домой, к Шарлотте, в свой чистый и уютный дом, полный знакомых и дорогих ему запахов, где никто не страшится стука в дверь. Шарлотта подробно расскажет ему, как прошел бал в доме Эмили, кто как был одет, чем кормили гостей, о чем они говорили. Он будет смотреть на оживленное лицо жены, слышать ее взволнованный голос и представлять себе, как она играла роль хозяйки в тот вечер, получая от этого большее удовольствие, чем все герцогини, вместе взятые, потому что это была всего лишь веселая игра, маскарад, который уже закончился, – и она вернется к своей собственной счастливой жизни, к детям, уюту дома, который был ничуть не хуже, чем у других, к простым и приятным обязанностям жены и хозяйки. Будет печь хлеб, штопать детские вещи, срезать сухие ветки на розовых кустах в саду и отдыхать в сумерках перед окном, глядя на танец вечерних мошек в теплом летнем воздухе.

Утром Питт и Иннес возобновили свои обходы по списку. Теперь им предстояло обойти обедневшие, но приличные семьи, которые изо всех сил старались поддерживать видимость прежней респектабельной жизни и готовы были лишить себя угля и тепла зимой, но ни за что не расставаться с единственной горничной, ибо люди их положения всегда имели горничных. Они сидели на хлебе и жидкой похлебке, но для гостей, если такое случалось, накрывали достойный стол. У этих людей был лишь единственный приличный костюм или платье, обычно давно вышедшее из моды, прохудившиеся башмаки и никакого теплого пальто, но каждое воскресенье они шли в церковь, высоко подняв голову, вежливо кивали и улыбались знакомым и соседям и придумывали самые невероятные причины, чтобы отклонить приглашение в гости, потому что не могли ответить тем же.

Питт испытывал острое чувство жалости к этим людям, понимал их страх при каждом стуке в дверь, знал, почему ему предлагают чай и подают его дрожащей рукой.

Он испытывал огромное, но какое-то болезненное облегчение, когда эти люди могли с помощью свидетелей подтвердить, где были в тот день и час, когда был убит Уильям Уимс. Это было, пожалуй, их единственным преимуществом перед лордом Байэмом, не способным сделать этого. Уединение являлось той роскошью, которую они редко могли себе позволить. Почти каждый из них постоянно находился в обществе других членов семьи, не только по вечерам, но и ночью. Редко кто имел возможность уединиться, чтобы совершить, например, утренний туалет, не говоря уже о сне или отдыхе. Самые бедные из них ютились в одной комнатушке и могли лишь мечтать о лучшем. Долги росли, проценты съедали все, что удавалось заработать, а долгам не было видно конца. Жить в долг стало их образом существования.

Питту искренне хотелось, чтобы убийца Уимса уничтожил все списки должников. Томас больше презирал и ненавидел злоумышленника за возможность использовать их, чем за то, что тот снес ростовщику полчерепа его же золотыми монетами.

На пятый день расследования Питт, взяв экипаж, направился, наконец, на Боу-стрит – сообщить Драммонду, что пока он не нашел ничего, что позволило бы ему выдвинуть что-либо против лорда Байэма, но, с другой стороны, он не может полностью снять с него подозрения.

Было уже после пяти часов пополудни, но солнце стояло высоко, и воздух был теплым. Ярко зеленели пышные кроны деревьев, на Линкольн-Инн-филдс играл оркестр. Питт высунулся из окна кэба и смотрел на детишек в яркой летней одежде, игравших в скакалку. Мужчина в жилетке с серьезным выражением лица, засучив рукава, запускал бумажного змея для маленького мальчика, который зачарованно глядел, как змей взмывает в небо. Парочка влюбленных, взявшись за руки, шла по аллее; девушка радостно смеялась, юноша держался так, будто знал себе цену. Прошла нянька с коляской, высоко неся голову, гордясь белоснежным, туго накрахмаленным передником, в котором отражалось солнце. Два старых джентльмена сидели на скамье. Греясь на солнышке, они казались несколько запыленными под его беспощадными лучами, но лица их были умиротворенными.

К тому времени, как Томас достиг полицейского участка на Боу-стрит, он почти забыл о том всепроникающем чувстве человеческого отчаяния и безнадежности, которое преследовало его весь день и которое он ощущал, словно песок на зубах.

Расплатившись с возницей, инспектор отпустил кэб и поднялся по ступеням участка. Не успел он закрыть за собой входную дверь, как услышал шум на улице. Наконец дверь с грохотом распахнулась, пропуская пятившегося задом полицейского, который увещевал наступавшего на него джентльмена плотного телосложения с бакенбардами на багровом от гнева лице. Стараясь вырваться из крепких рук полицейского, он бился, как рыба, попавшая на крючок. Несмотря на преимущество возраста и сноровку, молодой констебль явно не мог справиться с ним.

Питт поспешил ему на помощь, и вдвоем они наконец обуздали строптивого джентльмена, уже понявшего бесполезность дальнейшего сопротивления. Когда тот внезапно затих, остановились все – констебль в измятом кителе и сбившемся набок шлеме, инспектор Питт с надорванным карманом и брюками со следами грязных ботинок сопротивлявшегося джентльмена и сам виновник шумной баталии. Его сюртук был порядком помят, сорочка порвана, ее пристегивающийся воротничок совсем отскочил; галстук затянулся на шее, словно удавка; верхняя пуговица брюк была оторвана.

– С вами все в порядке, констебль? – осведомился Питт, стараясь сохранить серьезность, несмотря на явную комичность ситуации.

Тот одной рукой одернул китель, а другой продолжал крепко удерживать смутьяна.

– Все в порядке, сэр. Я очень признателен вам за помощь, – поблагодарил он инспектора.

– Как вы смеете! – гневно возмутился задержанный. – Вы, должно быть, не знаете, кто я! Я – Горацио Осмар! – Свое имя он произнес, уже обращаясь лично к Питту, в котором угадал старшего по чину, человека, достойного его внимания.

Это имя Томас хотя и с трудом, но припомнил. Горацио Осмар был помощником министра в прошлом правительстве, но уже два года как в отставке.

– Слушаю вас, сэр, – с удивлением произнес он, глядя поверх головы Осмара на расстроенного констебля.

– Я готов принять извинения и покончить с этим недоразумением, – жестко заявил Осмар, одергивая сюртук и пытаясь скрыть непорядок с брюками, однако его рука неуверенно замерла, словно он передумал. Лицо его было по-прежнему багровым.

– Я не могу, сэр, – вмешался констебль, прежде чем Питт успел ответить. – Я должен предъявить вам обвинение.

– Возмутительно! – взорвался Осмар, вырывая руку, за которую его продолжал удерживать полицейский, и поворачиваясь к Томасу. – Вы похожи на разум-ного человека. Ради всех святых, объясните этому… не в меру старательному юноше, кто я.

Питт взглянул на констебля, лицо которого слегка порозовело. Тот выглядел несчастным, стоя навытяжку, но в его взгляде была непреклонность.

– В чем вы его обвиняете, констебль?

– В поведении, нарушающем общественные правила приличия, сэр.

– Вранье! – возмущенно крикнул Осмар. – Полнейшее вранье! Ничего этого не было!

– Вы не ошибаетесь, констебль? – с сомнением переспросил инспектор.

– Нет, сэр. Констебль Кромби задержал молодую леди.

– Какую молодую леди?

– Ту, с кем был мистер Осмар. Они сидели в парке, сэр. – Констебль смотрел перед собой в пространство, в глазах его было страдание, лицо покрылось испариной.

– Вот именно, – негодуя, воскликнул Осмар. – Сидели! – Он трясся от возмущения. – Разве это нарушение правил приличия, сэр, если джентльмен и молодая леди сидят в парке и наслаждаются приятным солнечным днем? – Он снова одернул свой измятый сюртук. – Совершенно недопустимо то, что двое молодых нахальных полицейских ни с того ни с сего вдруг прибегают к применению грубой силы!

– Двое? – вопросительно вскинул брови Питт.

– Да, двое, сэр! Второй арестовал мою спутницу, мисс Джайлс. Представляете, что должна переживать молодая девушка из порядочной семьи? – Лицо джентльмена, его округлившиеся глаза и нос картошкой – все выражало обиду и возмущение. – Я в отчаянии от того, что подобное произошло с ней в моем обществе, когда она должна была бы чувствовать себя в полной безопасности. Я никогда этого не забуду!

– А где же мисс… мисс Джайлс, констебль? – озабоченно спросил Питт. Это уже походило на серьезную ошибку и могло плохо обернуться, если Осмар будет настаивать на том, чтобы констебли понесли наказание.

– Она идет за мной, сэр, – констебль прятал глаза от Питта, но, несмотря на смущение, оставался непреклонным.

В это мгновение открылась дверь, и второй полицейский ввел внутрь молодую женщину, крепко держа ее за обе руки. Девушка отличалась той здоровой цветущей красотой, которая присуща молодости. Ее светло-русые волосы, потеряв все шпильки, падали в беспорядке на плечи, платье было измято и расстегнуто у ворота. Трудно было сказать, когда ее одежда приняла такой вид – сейчас, в результате сопротивления полицейскому, или уже была в беспорядке, когда девушка и Осмар обнимались на скамейке и были задержаны.

– Вы – констебль Кромби? – строго спросил Питт у второго полицейского.

– Да, сэр. – Тот, судя по всему, устал и был расстроен. Ему еще не приходилось сражаться с молодыми леди, да еще из приличной семьи, или вообще с порядочными девушками, как эта, и он был растерян. Все это было написано на его честном лице.

– Леди тоже задержана? – спросил Питт.

– Да, сэр. Она была в парке с этим джентльменом. – Констебль указал на Осмара, с ненавистью взиравшего на полицейских и готового снова раскричаться. – Они вели себя недостойно в общественном месте, сэр, – не выдержал Кромби. – Так ведут себя в спальне или, на худой конец, в собственной гостиной.

– Как вы смеете?! – Осмар уже не сдерживал себя. – Это наглая ложь, сэр! – Он попытался освободиться от рук полицейского, но безуспешно. – Мы ничего подобного не делали. Вы оскорбляете мисс Джайлс, и я не потерплю этого, предупреждаю!

– Мы видели то, что видели, сэр, – настаивал констебль.

– У вас разыгралось воображение! – Осмар повысил голос, и теперь все в участке, кто был поближе, слышали шум и крики.

Открылась дверь, и вошел инспектор в форме, блондин с грубоватым простым лицом, почти такого же высокого роста, как и Питт.

– Что-то случилось, констебль? – обратился он к Кромби, не сразу угадав в Питте, одетом в штатское, офицера полиции.

Кромби облегченно вздохнул.

– О, мистер Урбан, сэр, я рад, что вы здесь. Алардайс и я задержали эту леди и этого джентльмена за недостойное поведение в парке. У них был непристойный вид в парке на скамье. Они пытались раздевать друг друга, словно были у себя в спальне.

– Это неправда! – гневно выкрикнул Осмар. – Совершеннейшая неправда! Вы не знаете, кто я. – Он дернул свой сюртук обеими руками, внезапно осознав, что они у него наконец свободны. – Я – Горацио Осмар, бывший министр правительства Ее Величества.

Глаза Урбана лишь чуточку расширились, но выражение их осталось прежним.

– Да, сэр. А эта леди?

Девушка открыла было рот, чтобы ответить, но Осмар опередил ее:

– Мисс Бьюла Джайлс, весьма респектабельная молодая особа, моя знакомая. Леди безукоризненной репутации и бесспорных достоинств.

Урбан взглянул на Питта.

– А вы, сэр?

– Томас Питт, полицейский инспектор-детектив. Но этот случай не имеет ко мне никого отношения. Я пришел к мистеру Драммонду по совсем другому делу.

На этот раз выражение глаз Урбана изменилось. Простая вежливость превратилась в живой интерес.

– Значит, вы и есть Томас Питт? Я недавно переведен в участок на Боу-стрит, но уже наслышан о вас. Сэмюэл Урбан. – Он протянул Питту руку.

Томас пожал ее, почувствовав ответное пожатие сильной теплой ладони.

– Я оставлю вас, – сказал он с улыбкой. – Похоже, случай непростой.

С этими словами Питт повернулся, миновал стол дежурного и поднялся по лестнице, направляясь в кабинет Драммонда. Достигнув площадки верхнего этажа, он вдруг резко остановился, едва не споткнувшись о последнюю ступеньку от бросившей его в холод догадки. Сэмюэл Урбан! Это имя он видел в списке убитого ростовщика, а рядом с именем – солидную сумму…

Пройдя по коридору, инспектор постучался в кабинет Драммонда.

Горацио Осмар и Бьюла Джайлс провели в полицейском участке всю ночь и на следующее утро предстали перед судом полиции. Мика Драммонд сам при этом не присутствовал, но велел Урбану обо всем подробно ему доложить. Нелегко было выдвигать против экс-министра правительства обвинение в аморальном поведении в общественном месте.

Лишь в полдень Урбан постучал в дверь начальника.

– Войдите, – быстро сказал Драммонд, подняв глаза от бумаг. Он надеялся, что это Питт с новым докладом относительно дела Уимса, но его оптимизм не оправдался.

При виде Урбана к нему вернулось беспокойство уже иного рода, но он не винил в этом инспектора. Конечно, чрезвычайно досадно, что пара полицейских оказалась именно в этом месте и в этот час. Но раз такое случилось, он не может требовать от них, чтобы они сделали вид, будто ничего не видели, даже если нарушителем оказалась такая важная персона, как Горацио Осмар.

– Итак? – спросил Драммонд.

Урбан стоял перед начальством хотя и не навытяжку, но с достаточным почтением на лице.

– Мистер Осмар был объявлен виновным, но он наотрез отказался признавать свою вину. Он был возмущен.

Драммонд иронично улыбнулся.

– Я был бы удивлен, если бы он повел себя иначе и признал свою вину.

– Я думал, ночь в камере его немного образумит, – сокрушенно произнес Урбан. – Возможно, признание вины помогло бы избежать огласки. – Урбан стоял на ковре в луче яркого солнца, хорошо высветившего веснушки на его лице и тень от ресниц, падавшую на щеку. – Мисс Джайлс все больше отмалчивалась. Видимо, он наказал ей поменьше говорить, что вполне естественно.

– Репортеры были? – справился Драммонд.

– Я их не заметил, но думаю, они вскоре появятся и все разузнают.

– Авось Осмару повезет. Роясь в картотеке, репортеры могут не обратить внимания на этот случай. В сущности, обычное происшествие. Недостойное поведение не заслуживает каких-либо особых комментариев в прессе при обычных обстоятельствах.

Лицо Урбана выражало презрительное сожаление.

– Сомневаюсь, сэр. У Осмара, мне кажется, не хватает для этого здравомыслия. Он добился личной связи с министром внутренних дел.

– Что? – Драммонд чуть не выронил ручку. – Что это значит? Он послал к нему посыльного?

– Нет, сэр. – Глаза Урбана смеялись. – Он воспользовался одним из телефонных аппаратов. Это наделало много шума.

– И ему удалось? – Драммонд не был удивлен, но почувствовал тревогу. Дело принимало опасный оборот.

С лица Урбана начисто исчезло насмешливое выражение.

– Да, сэр, кажется, это ему удалось. Хотя не уверен, что это что-нибудь изменит. Разве что затянет разбирательство и процедуру освобождения мистера Осмара под залог, что, учитывая характер его проступка, вполне возможно.

– А девушка, эта, как ее… мисс…

– Мисс Джайлс. Ее тоже отпустят под залог, взяв с обоих подписку о невыезде, – ответил Урбан, пожав плечами. – Все это стало бы обычной процедурой, если бы не звонок министру внутренних дел. Представляю, что было бы, если бы мы обвинили Осмара в краже. Он позвонил бы самому премьер-министру, а если в нападении – то добрался бы и до королевы.

– Перестаньте каркать, – мрачно прервал его Драммонд. – Этот человек опасен. Что может произойти, если дело передадут в суд?

– Один Господь знает, – признался Урбан. – Если, конечно, он не прислушается к разумному совету и не прикусит язык. Да, вот еще что. Мы вернули ему его портфель.

– Какой портфель? – Драммонд не понимал, о чем говорит Урбан.

Инспектор самодовольно расслабился и сунул руку в карман.

– Да, сэр, его портфель. В участок пришел мужчина. Это было спустя полчаса после ареста мистера Осмара. Он сообщил, что был в это время в парке. Мистер Осмар, когда его увели, якобы оставил на скамье, где они с мисс Джайлс… сидели, небольшой портфель. Мужчина взял его и принес в участок. Очевидно, он кого-то ждал в парке и надеялся, что полицейские вернутся, но когда этого не произошло, а он уже успел повстречаться с тем, кого ждал, и принес портфель в участок. Теперь Осмар, по крайней мере, не сможет нас обвинить в том, что из-за нас он потерял портфель.

– Вы отдали ему портфель?

– Да, сэр. Тот был у него в руках, когда он покидал полицейский суд.

– Что ж, это действительно происшествие, – вздохнул Драммонд. – Как неприятно. Почему этот парень вел себя так в общественном месте?

Урбан широко улыбнулся и сделал рукой шутливый жест.

– Не утерпел. Ведь весна на дворе.

– Уже лето, – сухо заметил Драммонд.

– Нам повезло. Представляю, что было бы с ним весной.

– Всё, идите, хватит уже.

Урбан понимающе улыбнулся.

Драммонд, положив ручку на стол, встал.

– Держите все под своим контролем, Урбан, – строго приказал он. – У меня и без того масса дел, причем поважнее. Неприятное дело об убийстве, в расследовании которого нас попросили помочь.

Урбан удивленно посмотрел на него.

– Попросили помочь, сэр?

– Убийство произошло не в нашем районе. Сейчас у меня встреча по этому поводу.

Он пересек комнату и снял шляпу с вешалки у двери. Погода была слишком теплой, чтобы надевать пальто поверх кителя, поэтому он отказался от этого – лишь поправил погоны.

Урбану это не показалось чем-то необычным. Джентльмен всегда джентльмен, а такой человек, как Мика Драммонд, должен всегда быть хорошо одетым, куда бы и к кому он ни шел.

На улице Драммонд нанял кэб и велел ехать в Белгравию.

В покойном экипаже его мысли невольно вернулись к лорду Байэму и собственным обязательствам перед ним, втянувшим его в это дело. В течение десяти лет Драммонд был членом особой группы, называвшейся «Узкий круг», некоего братства, членство в котором хранилось в особой тайне; о нем было известно лишь небольшому кругу самых близких людей. Обет молчания свято скреплялся клятвой. Тайно они сделали много хорошего, помогали несчастным, боролись против несправедливости, щедро жертвовали на благотворительные цели.

Существовала также договоренность приходить друг другу на помощь по первому же сигналу от «Круга» и оказывать ее без сомнений и вопросов, не считаясь с личными неудобствами и затратами. Шолто Байэм обратился к Драммонду, следуя правилам договора. Как члену «Круга», тому ничего не оставалось, как сделать все, что он может, не обмолвившись Питту о братстве ни словом, ни намеком. Все равно он ничего не смог бы объяснить инспектору. Его самого немало смущала и беспокоила создавшаяся ситуация. В Лондоне было огромное количество всяких обществ, одни из них – благотворительные, другие – тайные. Тогда, вступая в братство, Драммонд мало думал об этом. Так поступали многие из пэров Англии, и это казалось мудрым и правильным решением – в плане как дружбы, так и карьеры. Его никогда не мучили сомнения до сегодняшнего дня.

Не то чтобы он боялся, что Байэм виновен. Даже если бы это было так, Драммонд сделал бы все, чтобы защитить его от последствий его поступка. Просто он был лишен возможности объяснить Питту свое поведение, а также то, почему ему так легко удалось передать инспектору дело, которым по праву должна была заниматься полиция Кларкенуэлла. Существовали и другие члены «Круга», к которым можно было обратиться, чтобы определить, где и кем будет рассматриваться дело об убийстве Уимса; для этого стоило лишь сказать, что он брат, и все было бы сделано без объ-яснений и вопросов.

Теперь Драммонд должен выполнить то, что от него требуется, и помочь Байэму с должным благородством и сознанием чести.

Прибыв на Белгрейв-сквер, он расплатился с кэбменом и, когда тот уехал, еще раз поправил галстук и поднялся по ступеням крыльца. Когда он протянул руку к звонку, дверь внезапно распахнлась и лакей поспешил впустить гостя.

– Доброе утро, мистер Драммонд, – вежливо приветствовал он его, помня, с каким нетерпением хозяин ждал его в тот, первый визит. – Сожалею, сэр, однако лорда Байэма в данный момент нет дома. Но я доложу о вас леди Байэм, если пожелаете.

Драммонд почувствовал растерянность, замешательство и радостное предчувствие чего-то. Первой его мыслью было, что леди Байэм может помочь ему получше узнать ее мужа, его привычки и, возможно, сообщит факты и детали, которые он не заметил или забыл и которые помогут доказать невиновность лорда. Полицейский вспомнил грацию движений леди Байэм, когда она покидала комнату в его первый визит, обаяние ее улыбки, с которой она его тогда приветствовала.

– Благодарю, – сказал он слуге. – Это очень хорошо.

– Прошу вас подождать в малой гостиной.

Драммонд последовал за слугой, который провел его в комнату, обставленную мебелью, обитой приятным зеленым штофом, и залитую солнцем. Увидев красивый мраморный камин, Драммонд с удовольствием отметил, что это творение семейства Адам[8], весьма изысканное в своей неподдельной простоте. Картины на стенах являлись в основном морскими акварелями, но, обернувшись, Мика с удовольствием увидел и живопись фламандской школы. Он никогда ранее не замечал, что мирные стада могут навевать такой покой.

Тяжелые бархатные занавеси на окнах, тоже зеленого цвета, были очень длинны и ниспадали на пол красивыми декоративными складками, зато золотые плетеные шнуры, перехватывавшие их, показались Драммонду безвкусным излишеством. Он сам не знал почему, но ему не нравились эти вошедшие в моду длинные, устилающие пол занавеси и золотые плетеные шнуры, скорее говорящие о достатке и расточительности, чем о вкусе.

На низком, красного дерева столе стояла большая хрустальная ваза с розами, у стола – два стула.

Драммонд подошел к окну и, греясь в лучах ласкового солнца, стал ждать возвращения лакея.

Однако, когда дверь открылась, в гостиную вошла сама леди Байэм. Она прикрыла за собой дверь, дав понять, что намерена принять гостя именно здесь, а не в другой комнате дома. Хозяйка дома была выше ростом, чем Драммонд запомнил ее, и при ярком беспощадном свете солнечного дня показалась ему старше, хотя и на несколько лет моложе его. Кожа белая и чистая, с легким румянцем на скулах, у глаз заметны легкие морщинки. От этого леди показалась ему более близкой и уязвимой, однако умеющей смеяться.

– Доброе утро, мистер Драммонд, – поздоровалась она с легкой улыбкой. – Сожалею, что лорда Байэма нет дома, но я надеюсь, он скоро приедет. Могу я предложить вам что-нибудь выпить?

Драммонду не хотелось ни есть, ни пить, но неожиданно для себя он согласился.

Леди Байэм дернула шнур звонка. Немедленно появился лакей, и она приказала подать чай с печеньем и закусками.

– Простите, мистер Драммонд, – сказала она, как только слуга ушел. – Не могу не спросить, есть ли у вас новая информация о смерти мистера Уимса?

Драммонд отметил про себя: несмотря на то что она брюнетка, глаза у нее не карие, а темно-серые.

– Очень мало, мадам, – ответил он, как бы извиняясь. – Но я подумал, что лорду Байэму все же будет интересно узнать, насколько мы продвинулись, хотя пока это лишь путь исключений…

– Исключений? – Ее спокойный ровный голос несколько повысился. – Вы имеете в виду причины, по которым мой муж не мог этого сделать?

Драммонд пожалел, что не может ответить ей утвердительно.

– Боюсь, что нет. Я имел в виду работу над списком должников Уимса, имеющих алиби и подтвердивших, где они были в момент его смерти.

– Вот как вы работаете? – Миссис Байэм сдвинула брови, в глазах ее мелькнула тревога и, как ему показалось, разочарование.

– Нет, – поспешно ответил он. – Нет, это просто один из способов каким-то образом исключить возможность искать там, где не следует, лишь зря тратя время. Когда убивают такого типа, как Уимс, трудно решить, с чего начать, поскольку у него имеется множество врагов. Убить мог каждый, кто был ему должен. – Драммонд вдруг понял, что говорит слишком быстро и много; но остановиться он уже не мог. – Мы должны установить, у кого была причина желать его смерти, а также возможность и средство совершить преступление. Не так много найдется людей, у которых есть все эти три составляющие. Когда мы сузим круг подозреваемых с помощью доказательств, то сможем выявить действительного виновника. – Драммонд посмотрел на леди Байэм, чтобы убедиться, что она поняла не только его слова, но и то, что стояло за ними. Ему хотелось, чтобы она поверила, что полицейские действуют как профессионалы.

Он был вознагражден тем, что в ее глазах стало меньше сомнения, плечи под мягкой тканью платья облегченно опустились; платье тоже было темно-зеленого цвета, как шторы в гостиной, и напоминало ему глубокую летнюю тень под деревьями. Но тревога не покидала ее.

– Видимо, это ужасно трудно, мистер Драммонд? Ведь люди могут говорить вам неправду. – Она опять нахмурилась. – Если мы не причастны к убийству и ничего не знаем о нем, все равно у каждого из нас есть свои тайны, которые мы предпочитаем не разглашать, сколь бы малы или, наоборот, неприглядны они ни были. Как вы узнаете, кому можно верить?

Вошедший слуга, принесший чай и сладости, помешал ему ответить. Элинор рассеянно поблагодарила слугу и отпустила. Затем предложила Драммонду попробовать печенье и стала разливать чай.

Сладости и легкая закуска выглядели действительно очень аппетитными – от крохотных пирожных до разнообразных бутербродов; чай был ароматный и крепкий. Драммонд сидел напротив хозяйки, стараясь отдать должное угощению, остро осознавая собственную мужскую неуклюжесть рядом с ее непринужденностью и грацией.

– Это очень нелегко, – продолжил он разговор, словно тот не прерывался. – Разумеется, и у нас бывают промахи, и все приходится начинать сначала. Но инспектор Питт – отличный работник, и его трудно ввести в заблуждение.

Леди Байэм впервые непринужденно улыбнулась.

– Он очень интересный человек, – заметила она, остановив взгляд на розах в вазе. – Вначале я недо-умевала, кого это вы к нам привели. – Она улыбнулась, как бы оправдываясь за это свое замечание. – Его карманы были чем-то набиты, сюртук на нем сидел плохо, и, мне кажется, он давно не пользовался услугами парикмахера. Но затем я увидела его лицо. У вашего подчиненного самые чистые и правдивые глаза, какие мне доводилось видеть. Вы заметили это?

Ее слова застали Драммонда врасплох, он даже не нашелся что ответить.

Леди Байэм понимающе улыбнулась.

– Конечно, вы этого не заметили, – ответила она сама на свой вопрос. – Мужчины не очень наблюдательны. А вот мне было бы стыдно, если бы мистер Питт уличил меня во лжи. Я верю, что он может это сделать. Надеюсь, так думаю не только я, но и многие из тех, кого он допрашивает. – Она умолкла, увидев сомнения на лице Драммонда. – Вы считаете, что у меня разыгралось воображение? Возможно. Или просто я хочу слишком многого?..

– О нет, разумеется, – поспешил заверить ее полицейский, наклонившись вперед, и тут понял, что не знает, куда деть пустую чашку, которую все держит в руке. Наконец он смущенно поставил ее на стол. – Питт отлично справляется со своей работой, поверьте мне. Я не поручил бы ему этого дела, если бы не доверял ему полностью. Он расследовал довольно сложные случаи. Ему присущи сострадание и благоразумие.

– Похоже, он образцовый офицер, – тихо промолвила леди Байэм, глядя не на Драммонда, а в свою тарелку.

Тот понял, что несколько переусердствовал в похвалах Питту.

– Отнюдь нет. Зато прекрасный человек, – поспешил он исправить свою оплошность. – Питт бывает строптив, не любит покровительственного тона, и я в жизни не видел более нечесаного человека. Но он честен, наделен умом и воображением, и только он способен найти убийцу Уимса.

Впервые леди Байэм посмотрела в глаза Драммонду, и лицо ее осветила искренняя добрая улыбка.

– Он нравится вам, не так ли?

– Да, нравится, – признался тот.

Это было подобно исповеди. Дама из высших кругов общества едва ли могла ожидать, что Драммонд захочет признаться в своих дружеских отношениях с подчиненным в ранге Питта.

Она ничего не сказала, но Драммонд неожиданно ощутил, что его признание ей понравилось – возможно, потому, что она сама прониклась доверием к Питту. Общение с инспектором в процессе расследования не будет для нее в тягость; она даже сможет надеяться, что с его стороны не будет ни грубости, ни неожиданностей. А возможно, ее доброжелательная оценка Питта не имела к этому никакого отношения…

Эту странную мысль Драммонд поспешил тут же прогнать. Сделав вдох, он попытался продолжить беседу, но в это время леди Байэм чуть пододвинула к нему блюдо с закусками.

– Еще что-нибудь, мистер Драммонд? – предложила она. Ей тоже пришлось подыскивать слова, и она вдруг перешла на обычную светскую болтовню. Голос Элинор потерял прежнюю мелодичность и стал тембром ниже.

– Вчера я была на балу у мистера и миссис Рэдли. В первом браке она именовалась леди Эшворд, недавно снова вышла замуж. Ее муж собирается баллотироваться в парламент, и этот бал был началом его избирательной кампании. Но миссис Рэдли нездоровилось, и ее заменила ее сестра, миссис Питт. Знаете, я вдруг подумала сейчас, что уже слышала это имя… – Голос ее стал громче, но казалось, что леди Байэм трудно дышать. – Представляю, что подумали бы все те, кто был вчера там, увидев, как сегодня я принимаю в своем доме представителя полиции, беседую с ним о расследовании и надеюсь снять со своего мужа подозрение в убийстве ростовщика… Сколько из них снова захотели бы так же вежливо беседовать со мной и пребывать в моем обществе?

С уст Драммонда готовы были сорваться слова возражения. Он почувствовал необходимость объ-яснить ей, кто такая Шарлотта, но быстро погасил этот порыв. Это было бы несправедливо по отношению к миссис Питт и, возможно, уменьшило бы его шансы узнать что-нибудь в непринужденной беседе. Жена инспектора действительно не раз проявляла проницательность в своих суждениях. Но Драммонду прежде всего хотелось успокоить леди Байэм и сказать ей, что, если кто-то из ее друзей отвернется от нее, он не заслуживает ни ее общества, ни ее дружбы. Потом он понял, что Элинор и без него это знает, однако все равно нуждается в чьей-то поддержке. Она боится скандала, боится быть отвергнутой обществом, страшится злых языков, недобрых домыслов и догадок. Мужество не избавляет от боли, лишь помогает переносить ее с достоинством. Однако сознание того, что друзья оказались людьми мелкими и холодными, не поможет избежать разочарований. Миссис Байэм не захочет подвергать друзей испытанию и видеть, как их дружба не выдерживает проверки.

– Питт умеет хранить тайны, – посерьезнев, произнес Драммонд. – Сейчас он работает над версией о должниках. Многие задолжали Уимсу, и, возможно, один из них, доведенный до отчаяния, убил его.

На лице леди Байэм появилось выражение жалости и легкой иронии над собой.

– Жаль, что для доказательства невиновности Шолто приходится искать настоящего убийцу, – искренне сказала она. – Возможно, с моей стороны плохо так думать, но я не могу винить того, кто, попав в тяжелое финансовое положение, подвергаясь угрозам ростовщика, решился на такой отчаянный шаг, не видя иного выхода. – Она прикусила губу в раздумье. – Я понимаю, что убийство – это не решение вопроса, но представляю себе чувства безнадежно задолжавшего бедняка.

Примечания:

1

На Боу-стрит находилось Управление полиции Лондона.

2

Адам Роберт (1728—1792) – известный английский архитектор и создатель особого стиля в мебельном дизайне.

3

Аркебуза – старинное фитильное ружье, заряжаемое с дула; пищаль.

4

Здесь и далее: ошибка автора. В аркебузном замке не могло быть ударника; в лучшем случае его механизм был ударно-кремневым.

5

Это произведение считается самой ранней трагедией У. Шекспира.

6

Банторн Реджинальд – герой комической оперы А. Салливана на либретто У. Ш. Гилберта «Терпение, или Невеста Банторна» (1881). Считается, что он представляет собой карикатуру на О. Уайльда.

7

Шотландский хороводный танец.

8

Камины производства братьев Роберта и Джона Адамов получили широкую известность во второй половине XVIII в.; сложился даже отдельный «стиль Адам», относящийся не только к каминам, но и к интерьеру дома в целом.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.