КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева

Гордиевский вспоминает о случае с одним молодым сотрудником линии ПР в Третьем отделе (Великобритания, Ирландия, Скандинавия, австралийско-азиатский регион), который получил назначение в Копенгаген. Поскольку у него предполагались возможности проведения операции против недатских объектов, он больше недели обходил Первый отдел (Северная Америка), сектор НАТО Пятого отдела (НАТО и Южная Европа), а также Шестой отдел (Китай). Затем больше месяца он сидел в управлении разведывательной информации, несколько недель в управлении К (контрразведка), почти две недели в службе А (активные действия) и неделю в Оперативно-техническом управлении. Затем еще краткие практические курсы повышения квалификации и практика вождения. И наконец, подготовка для работы «под крышей»: от трех до четырех месяцев в Министерстве иностранных дел для глубоко законспирированного сотрудника КГБ и месяцев шесть в Агентстве печати «Новости» для «крыши» журналиста.

В течение всего этого периода сотрудник КГБ должен интенсивно заниматься языком страны назначения, читать книги и справочники. Предполагалось, что сотрудники, получившие назначение в Лондон, прочитали Диккенса. Рекомендованный список книг включал художественную литературу, начиная от «Тома Джонса» Филдинга до последнего романа Ле Карре. Последнее издание справочника «Анатомия Британии» Энтони Сэмпсона считалось обязательным. Такие же требования предъявлялись к секретной диссертации Михаила Любимова и книге по Британии, написанной бывшим корреспондентом «Правды» В. Овчинниковым.

Жена сотрудника должна была посещать трехмесячные курсы раз в неделю по вечерам, а иногда в дневное время. Занятия проводились в специальном учебном центре на Зубовской площади, в центре Москвы, который был построен в 1980 году. Там она слушала лекции о работе КГБ и стране пребывания, а также бесконечные призывы не жаловаться, если муж будет работать по вечерам. В августе 1983 года андроповский центр начал годичные курсы для специально отобранных жен, которые будут работать со своими мужьями в супружеских парах.

Надо сказать, что в первые годы правления Горбачева в ПГУ на ответственных должностях работало меньше женщин, чем в последние годы сталинского правления – и это в стране, где девяносто процентов учителей, восемьдесят процентов врачей и тридцать процентов инженеров (но не членов Политбюро или старших дипломатов) – женщины. В Ясенево женщин было не больше 10 процентов. Почти все работали секретаршами, машинистками, программистами, уборщицами или поварами и судомойками в столовой. Редко когда в коридоре главного управления можно было увидеть женщину. Одна из немногих в офицерском звании работала во французском секторе службы А (активные действия), была предметом бесконечных мужских шуток. Ее редко называли иначе, чем «женщина, которая сидит на Франции».

Когда в 1988 году КГБ начал заигрывать с общественностью, отсутствие женщин в его плотных рядах было несколько неловким обстоятельством. Но перемен в составе сотрудников практически все же не произошло. Во время одного из телевечеров в Москве в 1989 году ведущий спросил пятерых старших сотрудников КГБ (естественно, всех мужчин): «А есть ли в КГБ женщины? Если есть, то какой процент и чем они занимаются?» Генерал-майор Анатолий Петрович Бондарев в некотором смущении ответил: «Женщины в КГБ есть, и в некоторых областях они просто незаменимы. Но что касается процентов, мне сейчас трудно сказать. Я, откровенно говоря, не ожидал такого вопроса, и у меня нет цифр.» Никто из коллег Бондарева не горел желанием вспомнить о цифрах или областях, в которых женщины незаменимы (столовые и машбюро, в основном). Ведущий решил сменить тему.

Как и в Ясенево, повседневная деятельность сотрудников ПГУ за границей вряд ли сильно изменилась с приходом Горбачева. Большинство офицеров загранрезидентур работают в одной из трех линий: ПР (политическая разведка), КР (контрразведка и безопасность) или X (научно-техническая разведка). Начальник каждой линии одновременно является заместителем резидента. Соотношение сотрудников трех этих линий приблизительно таково: ПР – 40, КР – 30, X – 30 процентов. До своего прибытия на место новые сотрудники получают инструктаж о постоянной опасности «провокаций» западных разведслужб. На памяти Гордиевского, приехав, они тут же начинают подозревать своих соседей, продавцов в близлежащих магазинах, садовников в лондонских парках, через которые они ходят на работу, и вообще считают, что за ними ведется постоянное наблюдение. Однако для большинства из них этот период вскоре проходит.

Рабочий день в резидентуре начинается в 8.30 утра. Сотрудники линии ПР сначала просматривают прессу. В Лондоне они должны читать все основные ежедневные и воскресные газеты, а также периодические издания. Наибольшим вниманием пользуются журналы «Экономист» и «Прайвит ай». В начале рабочего дня сотрудники резидентуры достают из сейфов свои рабочие папки на «молнии» и с двумя отделениями. Папки эти будут побольше иных портфелей. Пожалуй, самым главным документом в такой папке является личная рабочая тетрадь, в которую заносятся сведения об оперативных контактах и основной корреспонденции из Центра. Еще одна тетрадь используется для составления телеграмм и отчетов в Москву. У каждого офицера есть личная печать с характерным рисунком и номером, которую обычно носят на брелоке вместе с ключами. В конце рабочего дня сотрудник закрывает свою папку, налепливает на замок «молнии» кусок пластилина и запечатывает ее.

Хотя советские посольства отсылают отчеты в Москву на обычной бумаге, резиденты КГБ пользуются 35-миллиметровой негативной пленкой. Сначала их сообщения шифруются техническим работником КГБ, а затем переносятся на пленку оперативным работником ОТ (оперативно-техническая поддержка). Входящие материалы Центра поступают на проявленные пленки, которые затем считываются на микрофильмирующем устройстве. При Горбачеве все больше важных материалов стали распечатывать с микрофильма на бумаге. Телеграммы в Центр обычно начинаются следующей стандартной шапкой:

Товарищу ИВАНОВУ Р—77—81090—91—111—126

Расшифровывается эта шапка следующим образом:

ИВАНОВ – это шифр подразделения в Центре, в которое направляется телеграмма. В этом случае – первое управление (Северная Америка). «Р» означает разведданные, в отличие от активных действий или оперативных сообщений по ведению агента.

Следующее число, начинающееся с семерки, обозначало источник материала. 77 значило резидентура, 78 – источник, 79 – перевод официального текста.

Цифра восемь предшествовала месяцу и году составления документа, в данном случае – октябрь 1990 года.

Следующее число, начинающееся с девятки, обозначало тип источника: 91 – агентурный (как в этом случае), 92 – конфиденциальный, 93 – разработка, 94 – официальный.

Число одиннадцать предшествовало оценке надежности сообщения: 111 – надежное (как в этом случае), 112 – непроверенное, 113 – ненадежное.

Число двенадцать относилось к роду занятий источника. Например, 121 означало, что источник работает в правительственных кругах, 126 – в МИДе, 1213 – в прессе.

Однако, по словам Гордиевского, отчетность КГБ не отличалась особой точностью. Если данные исходили от агентов, то резидентуры редко придумывали что-нибудь за него или фальсифицировали данные. Но в сообщениях по конкретной тематике, которые от них запрашивали, они запросто приписывали сведения, полученные из средств массовой информации, безымянным агентам или даже додумывали какие-то детали, чтобы угодить Центру. И в начале горбачевского правления такое вранье по мелочам было обычным делом. Так, 25 марта 1985 года от лондонской резидентуры потребовалась срочная информация о реакции Великобритании на встречи Горбачева в Консультативном комитете Социнтерна. Не успевая связаться со своими источниками, линия ПР попросту придумала некоторые отклики, чтобы угодить Горбачеву, а в качестве источников назвала несколько фиктивных контактов. На следующий день резидентура получила еще один срочный запрос, на этот раз по переговорам о вступлении Испании и Португалии в ЕЭС. Тут сотрудник линии ПР В.К. Заморин попросту прошелся по британской прессе, состряпал отчет и приписал его нескольким тайным или конфиденциальным источникам. Вскоре после этого резидентура раскопала интересную статью в «Экономист Форин Рипорт» о тех областях, где Советскому Союзу удалось получить передовые западные технологии, и в тех, где эти попытки оказались безуспешными. Резидентура хорошо понимала, что Центр статью не примет и объявит ее дезинформацией, поэтому на ее основе был подготовлен отчет с указанием личного источника резидентуры. Поскольку во время своей службы за рубежом большинство работников Центра грешило тем же, они редко высказывали сомнения в надежности отчетов, ими получаемых.

Поддержание контактов с завербованными агентами, что рассматривалось всеми резидентурами как важнейшая форма сбора разведданных, – это исключительно трудоемкий процесс, главным образом, из-за изощренной процедуры контрнаблюдения. Так, чтобы встретиться со своим агентом в 4 часа вечера, его куратор должен покинуть резидентуру в час дня и хитроумным путем, разработанным заранее, подъехать к парковке, лучше у крупного многоквартирного дома. Парковка у частных домов не рекомендовалась, потому что дипломатический номер машины мог привлечь нежелательное внимание, а на крупных стоянках обычно бывало многовато полиции. Припарковав свою машину, офицер отправлялся к условленному месту, где его забирал на своей машине другой сотрудник КГБ. Потом в течение часа они разъезжали по городу, пытаясь обнаружить за собой хвост. Все это время линия КР в посольстве пыталась перехватить радиообмен предполагаемых групп наблюдения местной службы безопасности или обнаружить другие признаки слежки. Деятельность эта называлась «импульс». Радиоприемник в машине куратора и его коллеги был установлен на волне посольского передатчика, по которому шло кодированное сообщение, обычно одной буквы алфавита (эта буква была личным сигналом сотрудника КГБ, которому сообщение адресовано). Если признаков наблюдения не обнаруживалось, около трех часов дня сотрудник КГБ вылезал из машины своего коллеги и пешочком либо общественным транспортом направлялся к месту встречи со своим агентом, чтобы поспеть до четырех.

Несмотря на все перемены, происшедшие в КГБ за последние полвека, главные оперативные приоритеты его внешней разведки не изменились со времени вербовки «великолепной пятерки». В оперативном разделе плана работы на 1984 год, направленной в загранрезидентуры, Крючков повторил традиционную формулу: «Основные усилия должны быть направлены на приобретение ценных агентов». Он призвал резидентуру изучать новые возможности вербовки агентов, «особенно среди молодежи, с целью проникновения на объекты, представляющие для нас интерес». Вряд ли Крючков изменил свое мнение, заняв пост председателя КГБ в 1988 году.

С момента своего прихода к власти в марте 1985 года Михаил Горбачев видел два приоритета в иностранной деятельности КГБ. Во-первых, он был убежден, что динамичная внешняя политика требовала динамичной разведслужбы. Беспрецедентные по своему размаху инициативы во внешней политике требовали максимально полных данных политической разведки по отклику на них Запада.

Еще до бегства Гордиевского из России, к линии ПР предъявлялись повышенные требования. С лета 1985 года они, несомненно, еще более возросли. Главные приоритеты ПГУ в девяностые годы проявились в назначении его начальником Леонида Владимировича Шебаршина, который сменил на этом посту Крючкова в сентябре 1988 года. Как и Александр Семенович Панюшкин, начальник ПГУ с 1953 по 1956 год, Шебаршин начал свою карьеру на дипломатическом поприще. С 1958 по 1962 год и вновь с 1966 по 1968-й он работал в Пакистане. Там же он и начал сотрудничать с местной резидентурой КГБ. После окончания его второго срока в Пакистане Шебаршин был переведен в КГБ и после подготовки в андроповском институте начал работать в Ясенево. В 1971 году он получил назначение в Индию, где возглавлял линию ПР, пока не стал главным резидентом в Нью-Дели в 1975 году. Его служба там продолжалась до 1977 года, а после падения шаха в 1979 году его направили резидентом в Тегеран, где он и оставался до высылки в 1983 году. Когда летом 1985 года Гордиевский покинул ПГУ, Шебаршин уже год работал заместителем начальника управления РИ, которое занималось подготовкой докладов ПГУ высшему советскому руководству. Раз уж Шебаршину удалось обскакать других кандидатов на эту должность, которые занимали положение повыше, его доклады, должно быть, произвели на Политбюро большое впечатление. А раз уж они произвели на Политбюро большое впечатление, то, должно быть, касались таких крупных вопросов, как отклик Запада на новое мышление Горбачева. Точно так же, как консультации Горбачеву в декабре 1984 года, помогли Гордиевскому добиться назначения на должность лондонского резидента, и восхождение Шебаршина на должность начальника ПГУ можно объяснить, видимо, тем же.

Видимо, и в девяностые годы КГБ продолжит эксплуатировать страсть советского руководства к секретным докладам. Как и в прошлом, КГБ наверняка продолжит подавать материал, полученный из открытых источников, как сообщения своих тайных агентов. По словам Шебаршина, главной задачей ПГУ является «обеспечение советского руководства надежной и точной информацией о реальных планах и замыслах ведущих западных стран в отношении нашей страны и по наиболее важным международным проблемам». ПГУ постарается как можно дольше лелеять миф о том, что лишь оно правильно понимает Запад. Советские военные, идеологические и экономические проблемы будут лишь способствовать усилению его влияния. По мере распада Организации Варшавского Договора Кремль выводит из Восточной Европы сотни тысяч своих солдат. Идеологический фундамент Советского государства разваливается, а с ним рушится и престиж Москвы как центра коммунистической веры. Кризис советской экономики неизбежно повлечет за собой сокращение помощи развивающимся странам. Следовательно, все большую важность приобретает разведка: она становится средством сохранения влияния Советского Союза во внешнем мире.

Вторая главная функция советской внешней разведки в глазах Горбачева – это научно-технический шпионаж. Во время закрытой встречи в лондонском посольстве 15 декабря 1984 года, на которой присутствовал и Гордиевский, Горбачев не удержался от похвалы управлению Т ПГУ и его линиям X в заграничных резидентурах. Очевидно, что и тогда Горбачев рассматривал тайное приобретение западных технологий как важную часть перестройки экономики.

На протяжении ряда лет деятельность управления Т ПГУ была наиболее результативной. Ее активный и тщеславный начальник Леонид Сергеевич Зайцев, который начал заниматься научно-техническим шпионажем еще в шестидесятых годах, работая в лондонской резиденту ре, попытался было выделить свое управление из ПГУ и сделать его независимым подразделением КГБ. Однако Крючков вовсе не собирался выпускать из рук такую важную часть своей разведывательной империи. Зайцев заявлял, что его управление было не просто на самофинансировании, но и кормило всю структуру иностранных операций КГБ. Хотя управлению Т вычлениться из ПГУ не удалось, оно и так было достаточно независимым. В андроповском институте его курсанты учились отдельно и по своим собственным программам. Почти у всех у них за плечами было техническое образование. В загранрезидентурах сотрудники линии X мало общались со своими коллегами из других линий. Несмотря на это, надо сказать, что управление Т было лишь частью, хотя и важнейшей, очень крупного механизма сбора научно-технической информации.

Сбор научно-технической информации в самой главной области – в сфере обороны – в начале восьмидесятых годов координировала военно-промышленная комиссия (ВПК), которая при Горбачеве получила статус Государственной комиссии военно-промышленного комплекса. Комиссия работает под председательством одного из заместителей премьер-министра и координирует деятельность по сбору данных пяти организаций: ГРУ, управления Т ПГУ КГБ, Государственного комитета по науке и технике (ГКНТ), секретного отдела Академии наук и Государственного комитета по внешнеэкономическим связям (ГКЭС). По данным французского агента в управлении Т, работавшего под кодовым именем Фарвелл в начале восьмидесятых годов, ВПК в 1980 году дала указание собрать конкретные научно-технические данные 3.617 раз. К концу года 1.085 указаний было выполнено, и эти данные использовались в 3.396 советских научных проектах и опытных конструкторских разработках. В начале восьмидесятых годов 90 процентов всей наиболее ценной, по мнению ВПК, информации исходило от ГРУ и КГБ. Хотя много научно-технической информации можно было почерпнуть из открытых источников на Западе, таких, как научные конференции и технические брошюры, разведывательной деятельности придавалось колоссальное значение. В 1980 году 61,5 процента информации ВПК поступало из американских источников (не обязательно из Соединенных Штатов), 10,5 процента из Западной Германии, 8 процентов из Франции, 7,5 процента из Великобритании, 3 процента из Японии.

Хотя данных за последние годы нет, по всей видимости, масштабы научно-технического шпионажа возросли. Пожалуй, самыми крупными удачами ВПК стало копирование американской системы воздушного предупреждения и управления (АВАКС); американского бомбардировщика В—1В (советский бомбардировщик «Блэкджек»); серия компьютеров РЯД, скопированная с образцов IBM; а также новые микросхемы, сделанные по образцам «Тексас Инструменте».

На этих-то «достижениях» и строился прогресс Советских Вооруженных Сил. Полагают, что около 150 советских систем вооружений основаны на технологиях, украденных у Запада.

Между тем, работа по заданию ВПК составляет менее половины всей деятельности управления Т. Из 5.456 «образцов» (оборудование, узлы, микросхемы и так далее), полученных к 1980 году, 44 процента было использовано в оборонных отраслях, 28 процентов в гражданских через ГКНТ и 28 процентов – в самом КГБ и других организациях. В том, возможно, самом удачном году немногим более половины разведданных, собранных управлением Т, поступило от союзных разведслужб, главным образом, от восточных немцев и чехов. Структуры научно-технического шпионажа советского блока продолжали расширяться до 1989 года. Даже в начале 1990 года некоторые службы внешней разведки восточноевропейских стран пытались произвести впечатление на свое новое политическое руководство, сосредоточив все усилия на сборе информации по тем западным технологиям, которые могли с успехом применяться для модернизации промышленности. Директор ЦРУ Уильям Уэбстер заявил в феврале 1990 года, что КГБ продолжал расширять свою деятельность, «особенно в Соединенных Штатах, где возросло число попыток вербовки людей, обладающих техническими знаниями или доступом к технической информации».

В Западной Европе Управлению Т удалось получить данные из Италии по системам тактической радиоэлектронной связи «Катрин», разрабатываемой для НАТО к началу девяностых годов, а также использовать группу западногерманских программистов для проникновения в базу данных Пентагона и других научно-исследовательских и военно-промышленных компьютерных систем. В начале девяностых годов линия X упорно пыталась проникнуть в Японию и Южную Корею, сосредоточив все усилия на этом регионе. Несмотря на шпионские потуги, использовать украденные научно-технические данные в советской промышленности становилось все сложнее. Так, копирование нового поколения американских и японских микросхем включает в себя сопряжение сотен тысяч соединений и создание совершенно новых комплексных производственных линий. Увы! Целый шквал данных научно-технической разведки не помог сократить разрыв между советскими и западными технологиями, особенно вне оборонного комплекса. В свою очередь, этот разрыв затрудняет копирование наиболее совершенных западных разработок.

Хоть КГБ и поставлял большое количество политических и научно-технических сведений, ему удалось сделать в горбачевскую политику нового мышления вклад и покрупнее. Как настойчиво повторял Эрнест Геллнер, разрушение однопартийной советской системы шло в рамках двуступенчатого внутреннего процесса. При Сталине система держалась на страхе и официальной вере, которую мало кто решался поставить под сомнение. При Хрущеве страх исчез, верующие и конформисты чувствовали себя в относительной безопасности от ужасов сталинизма, которые в прошлом могли обрушиться на всех и каждого. К концу брежневского правления после краткого периода иллюзорного подъема при Андропове вера в систему исчезла, как и страх, который она некогда внушала. Осталось лишь то, что советский культуролог Л. Баткин называл «серократией», то есть правлением серой, бесцветной, застойной и коррумпированной бюрократии.

Трансформация пришедшей в упадок советской системы и начало новой, более цивилизованной внешней политики произошли и благодаря изменившимся взглядам руководства на окружающий мир, в частности, на Запад. Ни один член Политбюро за период с начала сталинской диктатуры и до начала эпохи Горбачева по-настоящему не понимал Запад. Их способность понимать смысл сведений, предоставляемых политической разведкой КГБ, была также затруднена идеологическими шорами и неизлечимой страстью к теории заговоров. В своих контактах с Западом непонимание они подменяли тактической хитростью, жестокостью, неустанным желанием победить даже в мелочах и знанием некоторых слабых точек Запада, которые им подсказали дипломаты и разведчики. В своих потугах стать мировой сверхдержавой Советский Союз создал огромную армию дипломатов, разведчиков, журналистов и научных работников, которые были заняты сбором массива критической информации о Западе. В конце концов они же и подорвали некоторые постулаты системы, начавшей гнить изнутри.

В Михаиле Горбачеве Советский Союз наконец нашел лидера, который, хоть и был пропитан многими традиционными догмами и неверными представлениями о внешнем мире, хорошо понимал, что коммунистическая система сбилась с пути, и был готов воспринять новые идеи. Самым влиятельным советником Горбачева ко времени его прихода к власти был политик, который знал Запад по личному опыту, – Александр Николаевич Яковлев, посол в Канаде с 1973 по 1983 год. Слава Богу, мозг Яковлева был лишь отчасти затуманен догматами марксизма-ленинизма. Но на новое мышление Горбачева сильное влияние оказали его многочисленные встречи в КГБ, который после списания операции РЯН в архив стал трезвее смотреть на окружающую действительность.

Однако к 1987 году темпы и масштаб нового мышления Горбачева показались Виктору Чебрикову слишком резвыми. Сто десятую годовщину со дня рождения Феликса Дзержинского он использовал, чтобы оживить старую теорию о гигантском заговоре западных разведслужб по распространению идеологических диверсий, в частности, троцкизма: «Одной из основных целей подрывной деятельности спецслужб и империалистических держав продолжает оставаться моральный и политический потенциал нашего общества и советская философия… Вот почему подрывные центры не жалеют усилий на акты идеологической диверсии, наращивают попытки дискредитировать марксистско-ленинскую теорию и политику Коммунистической партии и всеми силами стремятся дискредитировать исторический путь Советского государства и практику социалистического строительства. Во имя этого буржуазные идеологи перетрясают свой прогнивший багаж и зачастую вытаскивают для своих инсинуаций аргументы из арсенала троцкизма и других оппортунистских течений.» Под огонь Чебрикова попали две формы «идеологической диверсии», практикуемые империалистическими разведками. Первой была их попытка «расколоть нерушимое единство партии и народа и установить политический и идеологический плюрализм». Второй формой было распространение «вируса национализма», который привел «к недавним провокационным вылазкам националистов в прибалтийских республиках». Вполне возможно, что и сам Чебриков верил в эту чепуху. Но Горбачева она смущала. К 1987 году он значительно больше сблизился с гибким Крючковым, до которого наконец дошло, что традиционные теории заговоров стоит хоть немного приглушить для того, чтобы они совпадали с потребностями нового мышления. Горбачев даже пошел на беспрецедентный шаг и взял с собой Крючкова в первую поездку в Вашингтон в декабре 1987 года для подписания договора по РСМД, первого правового инструмента сокращения ядерного арсенала сверхдержав. Крючков, правда, своего пребывания в Вашингтоне не афишировал. И все же никогда раньше советский лидер не брал с собой на Запад руководителя ПГУ.

Летом 1988 года Горбачев тепло отозвался о «целенаправленной работе» руководства КГБ и ГРУ, «направленной на совершенствование деятельности в условиях, созданных новым этапом развития нашего общества и разворачивания демократических процессов». К этому времени дни Чебрикова на посту председателя КГБ были сочтены. В октябре 1988 года его сменил Крючков. Правда, Чебриков оставался членом Политбюро еще одиннадцать месяцев до того, как и это место ему пришлось уступить Крючкову. Назначение руководителя службы внешней разведки КГБ председателем всего Комитета (а такого раньше никогда не случалось) было явным свидетельством как престижа ПГУ в эпоху Горбачева, так и ее важности.

Свое прощальное послание под заглавием «Объективный взгляд на мир» Крючков зачитал на совещании в Министерстве иностранных дел. В ней удивительным образом переплелось старое и новое мышление. Речь эта, правда, свидетельствовала и о широте перемен во взгляде ПГУ на Запад, прошедших всего за пять лет со времени апокалиптичной операции РЯН. В целом выступление Крючкова было оптимистичным. В частности, он заявил, что движение к разоружению и «устранение угрозы крупного военного конфликта» стали наконец «вполне достижимой» целью. Международный образ Советского Союза изменился в результате перестройки: «Образ врага, образ Советского государства, как тоталитарного и полуцивилизованного общества размывается, и наши идеологические и политические оппоненты признают глубину наших реформ и их позитивное влияние на внешнюю политику.» В более общем плане он сказал следующее: «Не слишком удачно мы проводили различие между социальными и политическими слоями современного капиталистического общества и множеством оттенков и течений в расстановке политических сил в конкретном регионе или стране. Пока мы не добьемся объективного взгляда на мир без прикрас, свободного от клише и стереотипов, все заявления об эффективности наших внешнеполитических действий будут просто пустыми словами.» Все же после выступления Крючкова стало ясно, что былые подозрения теории заговоров еще бродили у него в уме. Не называя конкретно операцию РЯН, он все же попытался задним числом ее оправдать: «Многие прежние задачи (ПГУ) все еще стоят на повестке дня. Главной из них является не упустить непосредственную угрозу ядерного конфликта.» Крючков по старинке напал на западные «и прежде всего американскую» разведывательные службы: «Они в полной мере сохранили свою роль ударных отрядов правоконсервативных сил, одного из острейших орудий империалистического „тормозного механизма“ на пути оздоровления международного положения. Не случайно на Западе широкая кампания шпиономании и грубых провокаций против советских загранучреждений не потеряла своей силы.» Только за первую половину 1988 года, заявил Крючков, против советских миссий и граждан за границей было проведено 900 провокационных операций.

Заняв пост председателя КГБ, Крючков, по крайней мере на публике, смягчил свою позицию и начал кампанию по заигрыванию с общественностью. «КГБ не только в нашей стране, но и во всем мире, должен иметь образ, соответствующий его благородным целям, которые мы преследуем в нашей работе,» – заявил Крючков. В начале 1989 года Крючков стал первым в истории председателем КГБ, который в своем кабинете принял посла Соединенных Штатов. В последующие месяцы он и другие старшие сотрудники КГБ дали интервью и пресс-конференции западным корреспондентам и даже появились в фильме «КГБ сегодня», который был предложен иностранным телекомпаниям. Крючков также дал целую серию пресс-конференций и телеинтервью для советской аудитории и появился на своем утверждении Верховным Советом, где ему пришлось ответить на девяносто шесть вопросов депутатов. Хотя Крючкова большинством голосов утвердили на пост председателя КГБ, при голосовании 26 депутатов воздержались, а шестеро проголосовали против.

В течение всей кампании КГБ по связям с общественностью взгляды Крючкова не менялись. По его мнению, КГБ действовал «в строгом соответствии с советской законностью», находился под жестким контролем партии, с радостью принял и даже предложил контроль своей деятельности новым комитетам Верховного Совета по обороне и государственной безопасности, а также полностью отошел от ужасов своего сталинского прошлого и предложил «целую систему гарантий» для того, чтобы это прошлое никогда не вернулось. Хотя кампания Крючкова имела целый ряд интересных новшеств, он явно перестарался. Его заявление о том, что у КГБ нет стукачей, а «только помощники», было плевком в лицо миллионам советских людей. Позже Борис Ельцин сказал ему прямо в лицо: «Во-первых, в большинстве крупных организаций работают не помощники, а соответствующая агентурная сеть органов государственной безопасности, и это наносит нашему обществу большой моральный ущерб… В период демократизации для нас это нетерпимо.» Несмотря на кампанию активных действий КГБ по его дискредитации, Ельцин победил на выборах и стал Председателем Верховного Совета РСФСР в мае 1990 года. После избрания он пошел на беспрецедентный шаг и отказался от охраны КГБ. Эту функцию взяло на себя новое подразделение в Секретариате Верховного Совета.

Самыми крупными изменениями в иностранных операциях КГБ в конце восьмидесятых годов стали лишь уровень открытости и риторики. В 1990 году впервые назначение Леонида Шебаршина начальником ПГУ было обнародовано в печати. Когда корреспондента «Правды» допустили в штаб-квартиру ПГУ в Ясенево, кабинет Шебаршина показался ему не таким неприступным и мрачным, как в бытность Крючкова начальником ПГУ. На полке стояла небольшая фотография внука Шебаршина, на книжных полках стояли книги о КГБ, опубликованные на Западе, работы Солженицына и других авторов, которые считались ранее антисоветскими.