Вождь окасов

Тогда Бустаменте подошел к токи Инапире-Мануса и, взяв его под руку, сказал дружеским голосом:

– Брат мой Антинагюэль не хочет ли войти на минуту в мою палатку выпить со мной стакан вина или матэ? Он сделает друга счастливым.

– Почему мне не пойти? – отвечал вождь, весело улыбаясь.

– Пусть же брат мой идет со мной!

– Пойдемте!

И они оба удалились, разговаривая между собой о посторонних предметах, к палатке Бустаменте, которая была разбита на ружейный выстрел от того места, где происходила церемония. Бустаменте распорядился заранее и потому в палатке его все было приготовлено для великолепного приема гостя, которому он сильно желал угодить для успеха своих планов.

ГЛАВА XXIX

Похищение

В то время как между ароканами и чилийцами происходила описанная нами церемония, ужасное событие произошло на берегу реки, в лагере дона Тадео.

Опасаясь Красавицы и шпионов Бустаменте, дон Тадео с сожалением согласился взять с собой донну Розарио в долину на церемонию, хотя, с другой стороны, он был рад, что она не будет в Вальдивии в то время, как там готовились важные события.

Донна Розарио советовалась только со своей любовью, когда обратилась к опекуну с этой просьбой; одно желание увидеть того, кого она любила, побудило ее к этому. Так как дон Тадео вынужден был скрываться, то он, разумеется, никак не мог присутствовать на церемонии.

Как только слуги его раскинули палатки, он отвел французов в сторону. Тогда было около семи часов утра; долина была уже наполнена народом. Король Мрака бросил подозрительный взгляд на окрестности, но успокоенный уединением, царствовавшим вокруг него, решился наконец объясниться с молодыми людьми.

– С тех пор, как я имею честь знать вас, – начал он, – я ничего от вас не скрывал; вы знаете все мои тайны: ныне борьба, которой я отдал все силы вступила в решающую фазу. Я еду сию минуту обратно в Вальдивию: в этом городе будет нанесен, через несколько часов, первый удар; борьба будет ужасна. Я не хотел бы подвергать опасности молодую девушку, которую вы знаете и которой вы уже спасли жизнь; я вверяю ее одному из вас, а другой поедет со мной в Вальдивию. Если в борьбе со мною случится несчастье, я вручу ему бумагу, из которой вы оба узнаете мои намерения относительно этого бедного ребенка, который для меня дороже всего на свете и с которым я расстаюсь с безмерной печалью. Кто из вас, господа, соглашается на время моего отсутствия взять на себя обязанность защищать донну Розарио?

– Поезжайте спокойно, дон Тадео, куда призывает вас долг, – отвечал Луи взволнованным голосом, – клянусь вам, что пока я жив никакая опасность, ни издалека, ни вблизи, не будет угрожать донне Розарио; добраться до нее могут только через мой труп.

– Благодарю вас, дон Луи, – отвечал Мрачное Сердце, тронутый выражением голоса француза, – верю вашему слову. Я знаю, что вы сдержите клятву, несмотря ни на что; впрочем, через несколько часов я надеюсь возвратиться, и притом здесь, по-видимому, ей нечего опасаться.

– Я буду осторожен, – просто отвечал молодой человек.

– Благодарю еще раз.

Дон Тадео оставил молодых людей и вошел в палатку донны Розарио. Она с живостью встала.

– Сядьте, умоляю вас, милое дитя, – сказал дон Тадео, – я должен сказать вам только два слова.

– Я вас слушаю, друг мой.

– Я пришел с вами проститься.

– Проститься, дон Тадео? – вскричала донна Розарио с испугом.

– О! Успокойтесь, трусиха, только на несколько часов.

– А! – произнесла донна Розарио с улыбкой удовольствия.

– Вообразите, здесь в окрестностях есть очень любопытный грот. Утром я имел неловкость сказать об этом несколько слов дону Валентину и этот демон француз, – прибавил дон Тадео с улыбкой, – непременно хочет, чтобы я свозил его туда; чтобы отвязаться от него, я должен был согласиться.

– И прекрасно сделали, – сказала молодая девушка с живостью, – мы очень обязаны этим двум французам, а просьба дона Валентина так ничтожна.

– Что я разумеется не мог ему отказать, – перебил дон Тадео, – итак, мы сейчас поедем, чтобы скорее возвратиться; не слишком скучайте во время нашего отсутствия, милое дитя.

– Постараюсь, – сказала донна Розарио с рассеянным видом.

– Впрочем, я оставляю вам дона Луи; вы будете разговаривать с ним и время пролетит быстро.

Молодая девушка покраснела.

– Возвращайтесь скорее, друг мой, – сказала она.

– Да, да, я возвращусь скоро... прощайте, милое дитя. Дон Тадео вышел из палатки и подошел к молодым людям.

– Прощайте, дон Луи, – сказал он, – едете вы со мной, дон Валентин?

– Еду ли? – отвечал, смеясь, парижанин. – А то как же! Да я был бы в отчаянии, если б не воспользовался вашим предложением. До свидания, Луи, – сказал Валентин, пожимая руку своему молочному брату и, наклонившись к его уху, он прибавил:

– Благодари небо; ты видишь, что оно покровительствует твоей любви.

Молодой человек отвечал только вздохом и уныло кивнул головой. Слуга индеец привел лошадей дона Тадео, его друга и француза. Трое всадников вскочили на лошадей, вонзили шпоры в их бока и скоро исчезли.

Луи вернулся в лагерь. Он был один с донной Розарио. Два индейские вождя пошли к капелле, чтобы, смешавшись с толпой, присутствовать при церемонии. Прислуга не замедлила последовать за ними.

Молодая девушка села на груду крашенных бараньих кож перед палаткой и стала смотреть, как облака, гонимые сильным ветром, быстро мчались по небу. Донна Розарио была очаровательная шестнадцатилетняя девушка, невысокая, тоненькая, хорошо сложенная и чрезвычайно миловидной наружности; ее малейшие движения имели неизъяснимую прелесть. Она была блондинка, ее волосы, длинные и шелковистые, имели цвет спелых колосьев; голубые глаз отличались тем меланхолически-задумчивым выражением, которое свойственно только ангелам и молодым девушкам, начинающим любить; нос с маленькой горбинкой и розовыми ноздрями, красивый рот, зубы ослепительной белизны, матово-белая кожа, чрезвычайно тонкая, окончательно делали из нее существо в высшей степени восхитительное.

Звук шагов молодого человека вывел ее из задумчивости: она обернула голову в ту сторону и посмотрела на Луи с неизъяснимой нежностью. Граф почтительно поклонился молодой девушке.

– Это я, – сказал он тихо.

– Я знала, что вы приехали, – отвечала донна Розарио. – О! Зачем вы вернулись?

– Не сердитесь, что я опять рядом; я хотел вам повиноваться, уехал, без надежды, увы, увидеть вас когда-нибудь; но судьба решила иначе.

Донна Розарио улыбнулась, опустив глаза.

– К несчастью, – продолжал граф, – вы осуждены несколько часов терпеть мое присутствие.

– Покоряюсь, – отвечала она, протянув ему руку. Молодой человек запечатлел пламенный поцелуй на ручке прелестной девушки.

– Итак, мы одни, – сказала она весело, отнимая свою руку.

– Боже мой, да, почти, – отвечал граф таким же тоном, – индейские вожди ушли к капелле, и это доставило нам свидание наедине.

– Наедине посреди десяти тысяч человек, – сказала донна Розарио, улыбаясь.

– Это лучше всего; каждый занимается своими делами, не думая о других, и мы можем говорить без опасения, что нам помешают.

– Да, – сказала донна Розарио задумчиво, – часто человек особенно одинок среди толпы.

– Разве сердце не обладает великой способностью уединяться, когда ему угодно, с самим собою?

– Разве иногда эта способность не делает нас несчастными?

– Может быть! – отвечал Луи со вздохом.

– Кстати, скажите мне, пожалуйста, —проговорила девушка, стараясь переменить разговор, который становился слишком серьезен, – как это случилось, что в то время, когда я видела вас в Париже, вы находились тогда, если я не ошибаюсь, в блестящем положении, а теперь я встречаю вас так далеко от вашей родины?..

– Увы! Моя история похожа на историю многих молодых людей и может уместиться в двух словах: слабохарактерность и неопытность.

– Да, это слишком справедливо; ваша история похожа на историю почти всех молодых людей и в Европе, и в Америке.

В эту минуту послышался сильный шум. Донна Розарио и граф разговаривали при входе в палатку; они стояли таким образом, что не могли видеть того, что происходило в долине.

– Что это? – спросила молодая девушка.

– Вероятно, до нас долетают отголоски торжества; угодно вам присутствовать при церемонии?

– К чему? Эти крики и этот шум меня пугают.

– Однако мне показалось, что вы просили дона Тадео...

– Это была моя прихоть, – отвечала донна Розарио, – зато она так же скоро прошла, как была задумана.

– Но намерением дона Тадео не было ли...

– Кто может знать намерения дона Тадео? – перебила донна Розарио с заглушаемым вздохом.

– Он кажется очень вас любит, – отважился заметить Луи.

– Иногда я сама так думаю. В другое же время мне кажется, что он с трудом может выносить мое присутствие; он отталкивает меня, мои ласки надоедают ему.

– Странное поведение, – заметил граф, – этот дворянин ваш родственник, конечно?

– Не знаю, – отвечала молодая девушка простодушно, – когда я вспоминаю мои детские годы, я вижу смутный образ молодой и прекрасной женщины, черные глаза которой беспрестанно улыбаются мне, а губы покрывают меня жаркими поцелуями; потом вдруг память отказывается мне служить, память совсем мне изменяет, и тогда, как ни стараюсь я проникнуть в прошлое, припоминаю только дона Тадео, заботящегося обо мне всегда и везде так, как отец заботится о дочери.

– Но, может быть, он в самом деле ваш отец? – заметил граф.

– О! Нет, нет, он мне не отец.

– Почему вы в этом уверены?

– Послушайте, как в сердцах всех молодых девушек, и в моем сердце потребность любить какое-нибудь существо, которое связывало бы меня с жизнью, сильно дает себя чувствовать... Однажды я вдруг заболела тяжкой болезнью, в продолжение которой дон Тадео целый месяц день и ночь не отходил от моего изголовья, ни на минуту не отдыхая. Когда я стала поправляться, дон Тадео, обрадовавшись, что я возвратилась к жизни, потому что он уже опасался потерять меня, улыбался мне с нежностью, целовал мои руки и лоб, словом, обнаруживал сильнейший восторг.

«О! – сказала я ему, когда в голове моей вдруг промелькнула внезапная мысль. – О! Вы мой отец! Один отец может показывать такую преданность к своему ребенку». И бросившись к нему на шею, я спрятала голову на груди его и залилась слезами. Дон Тадео встал; лицо его покрылось смертельной бледностью, черты страшно исказились; он грубо оттолкнул меня и начал ходить большими шагами по комнате.

«Ваш отец, я? – вскричал он отрывистым голосом. – Донна Розарио, вы с ума сошли! Бедное дитя, не повторяйте никогда этих слов; ваш отец умер, мать также умерла, давно, очень давно; я не отец ваш, слышите ли? Не повторяйте никогда этого слова! Я только ваш друг. Да, отец ваш, умирая, поручил вас мне, вот почему я вас воспитываю... я даже вам не родня!» Волнение дона Тадео было чрезвычайно; он говорил еще многое другое, чего я не припомню, потом вышел... Увы! С этого дня я уже ни разу не смела спрашивать его о моих родных.

Наступило молчание. Молодые люди размышляли. Простой и трогательный рассказ донны Розарио сильно взволновал графа. Наконец он заговорил трепещущим голосом:

– Позвольте мне любить вас, донна Розарио. Молодая девушка вздохнула.

– К чему нас приведет эта любовь, дон Луи? – отвечала она с горечью. – К смерти, может быть!

– О! – вскричал Луи с жаром. – Смерть была бы для меня дорогой гостьей, если бы я мог умереть за вас...

В эту минуту несколько человек ворвались в палатку с громкими криками. Движением, быстрым как мысль, граф бросился перед молодой девушкой, с пистолетом в каждой руке. Но точно будто небо хотело исполнить желание, только что им произнесенное: прежде чем Луи имел время оборониться, он упал на землю, пораженный несколькими ударами кинжала. Падая, он заметил как сквозь сон, что два человека схватили донну Розарио и убежали вместе с ней.

Тогда с неслыханными усилиями Луи приподнялся на колено, а потом успел наконец встать на ноги. Он заметил похитителей, бежавших к лошадям, которых недалеко от палатки держал за поводья индеец. Граф прицелился в бежавших злодеев, закричав слабым голосом:

– Убийцы! Убийцы!

И выстрелил. Один из похитителей упал с яростным проклятием. Истощенный сверхъестественным усилием, граф зашатался как пьяный; кровь зашумела в его ушах, зрение помутилось и он без чувств упал на землю.

ГЛАВА XXX

Протестация

Три всадника прискакали в Вальдивию с такой быстротой, что едва прошло полтора часа, как они уже проехали пространство, отделявшее их от города. Они встретили на дороге дона Панчо Бустаменте, который отправлялся на церемонию с отрядом копьеносцев и с многочисленным штабом. Мрачные Сердца проехали, не обратив на себя внимания встретившихся с ними. Дон Тадео бросил иронический взгляд на своего врага.

– Посмотрите, – сказал он с насмешливой улыбкой дону Грегорио, – Бустаменте воображает уже себя протектором; какую величественную позу он принимает!

– Э! – возразил дон Грегорио, смеясь. – Он однако ж должен знать, что между чашей и губами довольно места для несчастья.

Десять часов пробило в ту минуту, когда два чилийца и француз въезжали в Вальдивию. Город был почти пуст; все, кого неотложные дела не удерживали дома, отправились в долину, где возобновлялся договор между чилийцами и ароканами. Эта церемония очень интересовала жителей провинции; она была для них гарантией будущего спокойствия, то есть доставляла им возможность безопасно вести торговлю с индейцами. Более чем все другие провинции Чили, Вальдивия опасается своих страшных соседей, будучи совершенно отделена от республики и предоставлена своим собственным силам: малейшее недовольство индейцев уничтожает ее торговлю.

Впрочем, если жители по большей части ушли из города, зато многочисленный гарнизон, – какого никогда еще не бывало в мирное время, – состоящий из полутора тысяч человек, в последние два дня, а особенно в прошлую ночь, был усилен двумя кавалерийскими полками и артиллерийским батальоном.

К чему было собирать такую сильную армию? Немногие жители, остававшиеся в городе, чувствовали неопределенное беспокойство, в котором не могли дать себе отчета.

Есть одно странное обстоятельство, которое мы хотим привести здесь, хотя не беремся объяснить его, потому что оно всегда казалось нам необъяснимым. Когда какое-нибудь важное событие должно совершиться в стране, смутное предчувствие как будто предостерегает жителей; магнетический ток пробегает по жилам у всех, тягостное стеснение сжимает грудь каждого, атмосфера становится тяжелее, солнце теряет свой блеск и не иначе как шепотом испуганные жители сообщают один другому свои впечатления. Словом, в воздухе разлито что-то угрожающее. И это роковое предчувствие так всеобще, что когда событие совершится, когда кризис пройдет, каждый восклицает инстинктивно: «Я это чувствовал!»

Никто однако же не мог бы сказать, почему он предвидел катастрофу. Не потому ли, что чувство самосохранения, которое Господь вложил в сердце человека, это чувство до того сильно, что когда приближается опасность, оно немедленно предупреждает его: «Берегись!»

Вальдивия в эту минуту находилась под гнетом неизвестного опасения. Немногие граждане, оставшиеся в городе, спешили возвратиться в свои жилища. Многочисленные кавалерийские и пехотные патрули обходили улицы. Пушки катились с грохотом проезжали по улицам и занимали позицию на углах главных площадей. Около ратуши толпилось множество офицеров и солдат, другие выходили из нее с озабоченным видом. Посыльные беспрестанно скакали взад и вперед с различными приказаниями.

Между тем на углах улиц люди в широких плащах, в шляпах, надвинутых на глаза, разговаривали с работниками и матросами и составляли вооруженные группы, которые с каждой минутой увеличивались. В этих группах блистало оружие, ружья, штыки и копья. Эти таинственные люди беспрестанно переходили с одного места на другое и позади их, как бы по волшебству, тотчас образовывались баррикады.

Въехав в город, дон Тадео и его товарищи, все в масках, добрались сквозь толпы народа до Большой Площади. Во всех городах испанской Америки, в середине главных площадей обыкновенно бывают фонтаны. К такому-то фонтану дон Тадео подъехал со своими товарищами. Человек сто, по-видимому ожидавшие их приезда, тотчас подошли к ним.

– Ну, – спросил дон Тадео Валентина, – как вы находите вашу прогулку?

– Восхитительной! – отвечал молодой человек. – Только мне кажется, что здесь скоро загремят выстрелы и засвистят пули.

– Надеюсь, – холодно отвечал дон Тадео.

– О! Все равно; я очень рад, что не пропустил этого случая.

– Неужели?

– Право так!.. Это удивительно, как много узнаешь в путешествии! – прибавил он в заключение.

Люди, собравшиеся около фонтана, окружили дона Тадео и его товарищей. Это были Мрачные Сердца, на которых можно было совершенно положиться.

– Сеньоры, – сказал дон Тадео, – борьба скоро начнется; я хочу наконец, чтобы вы узнали человека, который повелевает вами.

Говоря это, он сбросил маску. Трепет восторга пробежал по рядам Мрачных Сердец.

– Дон Тадео де Леон! – закричали они с удивлением, смешанным с уважением к человеку, который пострадал за общее дело.

– Да, сеньоры, – отвечал дон Тадео, – перед вами тот, кого тиран осудил на смерть, а Бог чудесно спас для того, чтобы он сделался ныне орудием его мщения.

Все Мрачные Сердца шумно столпились вокруг дона Тадео. Эти люди, в высшей степени впечатлительные, чрезвычайно суеверные, не сомневались более в победе, потому что во главе их стоял тот, кого Господь спас таким чудным образом. Дон Тадео внутренне рассчитывал на этот восторг, чтобы увеличить жар Мрачных Сердец и влияние, которым он пользовался; результат был именно таков, какого он ожидал.

– Все ли на своих местах? – спросил он.

– Все.

– Розданы ли оружие и снаряды?

– Розданы.

– Все ли баррикады сделаны? У всех ли городских ворот поставлены караулы?

– У всех.

– Хорошо. Теперь, братья мои, ждите.

Тишина восстановилась. Все эти люди давно знали дона Тадео, ценили его и питали к нему безграничную дружбу; теперь же, когда они узнали, что Король Мрака и дон Тадео было одно и то же лицо, они готовы были умереть за него.

В то время, когда дон Тадео разговаривал таким образом с Мрачными Сердцами, пехотный полк встал перед ратушей, по правую и левую стороны которой разместились два эскадрона копьеносцев.

– Внимание, – тихо сказал дон Тадео.

Трепет нетерпения пробежал по рядам людей, собравшихся вокруг него.

– Э! Э! – прошептал Валентин с той насмешливой улыбкой, которая была ему свойственна. – Начинается! Кажется, мы скоро позабавимся!

Двери ратуши с шумом растворились. Генерал, сопровождаемый блестящим штабом, занял место на верхних ступенях большой лестницы; потом показалось несколько сенаторов в парадных мундирах; все они столпились вокруг него. По знаку генерала раздался барабанный бой. Когда восстановилась тишина, один из сенаторов, державший в руке сверток бумаги, сделал несколько шагов вперед и приготовился читать.

– Ба! – сказал генерал, останавливая его за руку. – Зачем терять время на чтение этого вздора? Предоставьте все мне...

Сенатор, внутренне обрадовавшийся, что избавили его от обязанности довольно щекотливой, свернул бумагу и отошел назад. Генерал гордо подбоченился, оперся кончиком шпаги о землю и сказал голосом резким и громким, который слышен был на всей площади:

– Граждане и народ Вальдивийской провинции, сенат, соединившийся в конгрессе Сантьяго, принял единогласно следующие решения:

1. Различные провинции Чилийской республики отныне будут составлять независимые штаты, соединенные под названием Конфедерации Соединенных Штатов Южной Америки.

2. Доблестный и мужественный дон Панчо Бустаменте избран протектором чилийской конфедерации: граждане и народ! Кричите вместе со мной «Да здравствует протектор дон Панчо!»

Офицеры, столпившиеся вокруг генерала, и солдаты, расставленные на площади, закричали во все горло:

– Да здравствует протектор! Народ оставался безмолвен.

– Гм! – прошептал генерал. – Восторг не велик.

Вдруг из группы, собравшихся около фонтана, вышел человек и с решимостью подошел шагов на двадцать к солдатам. Этот человек был дон Тадео; лицо его было спокойно, походка тверда. Он поднял руку.

– Чего вы хотите? – закричал ему генерал.

– Я хочу опротестовать вашу декларацию, – неустрашимо отвечал вождь Мрачных Сердец.

– Говорите, я вас слушаю.

Дон Тадео поклонился, улыбаясь.

– Именем чилийского народа, – сказал он ясным и звучным голосом, – сенат Сантьяго, составленный из негодяев, подкупленных генералом Бустаменте, объявлен изменником республики!

– Что осмеливаетесь вы говорить, презренный? – вскричал генерал с гневом.

– Удержитесь от оскорблений и позвольте мне окончить мой протест, – холодно отвечал дон Тадео.

Невольно подчиняясь героическому мужеству человека, который один, без оружия, перед стройным рядом ружей, направленных на него, осмеливался говорить таким громким и твердым голосом, генерал молчал; побежденный тем влиянием, которое всегда производят великие характеры.

– Именем народа, – продолжал дон Тадео, спокойный и бесстрастный, – дон Панчо Бустаменте объявлен изменником республики и как изменник лишен своей власти. Да здравствует Чили!

– Да здравствует Чили! – вскричал весь народ, собравшийся на площади.

– О! Какая дерзость! – вскричал генерал. – Солдаты, схватите его.

Но быстрее мысли, дон Грегорио и Валентин бросились к дону Тадео и увлекли его в середину группы.

– Какой же вы храбрец! – вскричал Валентин, пожимая руку дону Тадео. – Я люблю вас!

Между тем генерал, взбешенный в высшей степени тем, что дон Тадео ускользнул от него, скомандовал солдатам стрелять: страшный залп раздался как громовый удар, несколько человек упало убитых и раненых.

– Да здравствует Чили! Долой протектора! – закричал народ.

Раздался другой залп, потом третий. Земля в минуту была усыпана мертвыми и умирающими.

Мрачные Сердца не рассеялись, а напротив приготовились выдержать начинающуюся борьбу и отвечать выстрелами на выстрелы войска.

– Гм! – печально прошептал генерал. – Я взялся за неприятное поручение.

Однако ж, как солдат по характеру одаренный в высшей степени тем бесстрастным повиновением, которое отличает всех военных, он приготовился или победить, или храбро умереть на своем посту.

ГЛАВА XXXI

Испанец и индеец

Не из боязни, как могут подумать, Бустаменте отлучился из Вальдивии в ту критическую минуту, когда один из его подчиненных с высоты ступеней ратуши так смело провозглашал его протектором перед остолбеневшей толпой. Бустаменте был один из тех искателей приключений, образцы которых часто встречаются в Америке; привыкшие ставить на карту свою жизнь, не боясь ничего на свете, эти люди жертвуют всем для того, чтобы достичь своих целей. Бустаменте надеялся, что с помощью войск, сосредоточенных им в этой отдаленной провинции, жители ее, захваченные врасплох, окажут лишь незначительное сопротивление. Он думал, что после этой первой победы, ему стоит только соединить свои войска с войском Антинагюэля, и тогда он легко овладеет провинцией Кончепчьйон, а оттуда явится в Сантьяго совершенно вовремя, чтобы предупредить всякое волнение со стороны жителей столицы и заставить их признать смену правительства, уже совершенную им в отдаленных провинциях республики.

В плане генерала не было недостатка в смелости и изобретательности; шансы на успех были велики. К несчастью для Бустаменте, Мрачные Сердца, осведомители которых находились всюду, узнали об этом плане и воспрепятствовали его осуществлению, воспользовавшись случаем, который враг их сам доставил им.

Мы видели, как началась борьба в Вальдивии между двумя партиями. Генерал, еще не знавший что случилось, был совершенно уверен в успехе. Оставшись один в своей палатке с Антинагюэлем, он опустил за собой закрывавший ее полог и пригласил токи садиться.

– Садитесь, вождь, – сказал он, – и поговорим.

– Я готов к услугам моего белого отца, – отвечал индеец, кланяясь.

Бустаменте внимательно рассматривал человека, находившегося перед ним, и старался прочесть на его лице различные чувства, волновавшие его; но черты индейца были неподвижны: на них не отражалось ничего.

– Будем говорить откровенно и честно, как друзья, – сказал Бустаменте.

Антинагюэль наклонил голову в знак согласия. Бустаменте продолжал:

– В эту минуту народ Вальдивии провозглашает меня протектором новой конфедерации, составленной из всех штатов.

– Хорошо! – сказал вождь, кротко качая головой. – Отец мой в этом уверен?

– Конечно; чилийцы утомились от постоянных волнений, возмущающих край; они принудили меня взять на себя тяжелую ношу; но я обязан служить моей стране и не обману надежды, которую мои соотечественники возлагают на меня.

Эти слова были произнесены тоном лицемерного самоотвержения, которое нисколько не обмануло индейца. Улыбка скользнула по губам вождя; Бустаменте сделал вид, что не заметил этого.

– Короче, – продолжал он, оставив доверительный тон, которым говорил до сих пор, и принимая тон сухой и отрывистый, – готовы ли вы выполнить ваши обещания?

– Почему бы нет? – отвечал арокан.

– Так вы пойдете со мною и будете содействовать успеху моего предприятия?

– Пусть отец мой приказывает, я буду повиноваться.

Эта сговорчивость вождя не понравилась Бустаменте.

– Кончим, – продолжал он с гневом, – я не имею времени бороться в хитрости с вами и следовать за вами во всех ваших индейских вывертах.

– Я не понимаю моего отца, – бесстрастно отвечал Антинагюэль.

– Мы никогда не кончим, вождь, – сказал Бустаменте, топая ногой, – если вы не будете отвечать мне категорически.

– Я слушаю моего отца, пусть он спрашивает, я буду отвечать.

– Сколько можете вы выставить войска через двадцать четыре часа?

– Десять тысяч, – с гордостью отвечал Антинагюэль.

– Все воины опытные?

– Все до одного.

– Чего вы требуете от меня за эту помощь?

– Отец мой это знает.

– Я принимаю все ваши условия, кроме одного.

– Какого?

– Отдать вам Вальдивию.

– А разве отец мой не получит вместо этой провинции другую?

– Каким образом?

– Не должен ли я помочь моему отцу завоевать Боливию?

– Да.

– Ну вот видите...

– Вы ошибаетесь, вождь, это не одно и то же; я могу увеличивать Чилийскую Область, но честь запрещает мне уменьшать ее.

– Пусть отец мой вспомнит, провинция Вальдивия была прежде ароканским утальманусом.

– Может быть, вождь; но если так, то и весь Чили был ароканским до открытия Америки.

– Отец мой ошибается.

– Я ошибаюсь?

– Сто лет назад, Синхирока завоевал чилийскую землю до Рио-Маулэ.

– Вы, как видно, хорошо знаете историю вашей страны, вождь, – заметил Бустаменте.

– Разве отец мой не знает истории своей страны?

– Не об этом идет дело; отвечайте мне прямо – принимаете ли вы мои предложения, да или нет?

Вождь размышлял с минуту.

– Говорите же, – продолжал Бустаменте, – время не ждет.

– Справедливо; я сейчас соберу совет, составленный из апо-ульменов и ульменов моей нации и передам им слова моего отца.

Бустаменте с трудом обуздал в себе движение гнева.

– Вы, без сомнения, шутите, вождь? – сказал он. – Ваши слова не могут быть серьезны.

– Антинагюэль первый токи своей нации, – отвечал индеец надменно, – он никогда не шутит.

– Но вы должны дать мне ответ сейчас, через несколько минут, – вскричал Бустаменте, – почем знать, может быть, мы принуждены будем выступить через час?

– Моя обязанность, так же, как и отца моего, увеличивать землю моего народа.

Послышался галоп приближавшейся лошади; Бустаменте бросился ко входу в палатку, где уже показался его адъютант. Лицо этого офицера было покрыто потом; на мундире его темнели пятна крови.

– Генерал!.. – сказал он задыхавшимся голосом.

– Молчать! – закричал Бустаменте, указывая ему на вождя, равнодушного по наружности, но следовавшего со вниманием за всеми его движениями. – Вождь, – обратился Бустаменте к Антинагюэлю, – я должен отдать приказания этому офицеру, приказания, не терпящие отлагательства; если вы мне позволите, мы через минуту будем продолжать наш разговор.

– Хорошо, – отвечал вождь, – пусть отец мой не беспокоится, я имею время ждать.

И, поклонившись, он медленно вышел из палатки.

– О! – прошептал Бустаменте. – Демон! Если когда-нибудь ты попадешься мне в руки!..

Но заметив, что гнев увлек его слишком далеко, он закусил губы и обернулся к офицеру, который оставался неподвижен:

– Ну! Диего, какие известия? Мы победители? Офицер покачал головой.

– Нет, – отвечал он, – Мрачные Сердца помешали.

– О! – вскричал Бустаменте. – Неужели я никогда не смогу раздавить их? Как это было?

– Враги построили баррикады, дон Тадео всем распоряжался.

– Дон Тадео! – вскричал Бустаменте.

– Да, тот, кого так неудачно расстреляли.

– О! Это война насмерть.

– Часть войска, увлеченная офицерами, подкупленными Мрачными Сердцами, перешла на их сторону. Теперь дерутся во всех улицах города с неслыханным ожесточением. Я должен был проехать сквозь град пуль, чтобы предупредить вас.

– Мы не можем терять ни минуты. Проклятие! – вскричал Бустаменте. – Я не оставлю камня на камне в этом проклятом городе!