Сожженные Леса

— Посмотрим — в чем же дело?

— Сперва позвольте мне задать вам один вопрос?

— Какой?

— Имеете ли вы какое-нибудь серьезное желание остаться в этой местности?

— Сперва я хотел, но теперь у меня только одно желание — уйти отсюда как можно скорей.

— В таком случае это великолепно.

— Как так?

— Да, мы пойдем вместе.

— Как это понять?

— Вы хотите оставить эту местность, я тоже, итак, мы уйдем вместе отсюда.

— А! Извините, это совсем другое дело.

— Почему же?

— По двум причинам: во-первых, потому, что я люблю путешествовать один, и, во-вторых, если я путешествую в обществе, то это только с людьми, которые мне нравятся.

— Хорошо — комплимент не особенно длинен, благодарю вас. Итак, я вам не нравлюсь?

— Я не говорю этого.

— Однако мне кажется…

— Вы меня плохо поняли или вы желаете меня плохо понимать, капитан Кильд.

— В таком случае лучше всего — объяснитесь. Охотник нагнулся вперед, облокотился на руки и пристально посмотрел на капитана.

— Дорогой сеньор, — начал он, — хотя я и мексиканец, но я очень часто посещал янки и хорошо усвоился с их вероломной пословицей: «Time is money» 1; вы меня, вероятно, понимаете?

— Отлично… продолжайте…

— Дружба дружбой, а дело делом — вы хорошо знаете, что я охотник и что теперь сезон охоты, то есть лучшее время моей торговли. Если мое ружье не будет делать промахов, то я могу получить большие проценты за это время — так как за каждого медведя, то есть за шкуру его, мне платят восемьдесят долларов. Если же я пойду провожать вас, то я потеряю самое благоприятное время и все свои доходы. Я говорю с вами откровенно, для того чтобы вы могли составить себе ясное понятие о том, что заставляет меня отказаться от вашего предложения. Вы, вероятно, поймете меня.

— Благодарю за откровенность, дорогой сеньор, и она мне нравится больше всех тех причин, которые вы бы могли представить мне, отказываясь от моего предложения, я рад видеть, что дело стоит только за деньгами.

— Позвольте, сеньор, есть еще другая причина — я не знаю, убедились ли вы, что я люблю свободу в своих действиях и не могу допустить никого судить их. Положим, что мы сойдемся в цене, и тогда нам нужно будет решить еще один вопрос особенной важности. Он заключается в следующем: я хочу, если я буду вашим проводником, чтобы никто не вмешивался в мои действия и исполнял и вообще следовал по той дороге, которую я только выберу, и чтобы во все время моего пути я мог бы, не отдавая никому и никакого отчета, оставлять вас на сутки или даже больше. При таких условиях, а также если ваша плата удовлетворит меня, я берусь быть вашим путеводителем, и это потому, что я не хочу, чтобы кто-нибудь и когда-нибудь упрекнул меня в том, что, однажды спасши вам жизнь, я допустил возможность погибнуть вам в пустыне. Подумайте… да или нет!..

— Однако вы предлагаете довольно строгие условия.

— Я понимаю это… но ведь вы можете отказаться от них, — ответил, смеясь, охотник.

— В таком случае я буду не менее вас откровенен… я окружен разбойниками без веры и законов, которые не стоят даже той веревки, на которой их повесят, и которым я вверился. В таких обстоятельствах я совсем потерялся. Сегодня утром у меня взяли большую сумму денег, и я не желаю, чтобы это повторилось еще раз. Вы мне кажетесь честным человеком, и вы мне оказали особенную услугу… Мне кажется, что я могу быть откровенен с вами. Как ни тяжелы эти условия, я их принимаю. Попробуем уладить теперь денежный вопрос. Так как я хочу избежать всяких споров, то я выскажу вам свою цену и надеюсь, что вы согласитесь на нее. Я вам дам тысячу пиастров, пятьсот вперед и пятьсот тогда, когда мы достигнем до реки Журдан. Что вы думаете об этом? Довольны ли вы этой ценой?

Охотник как будто размышлял.

— Ну, хорошо, — сказал он наконец, — я согласен, что касается пятисот долларов, то оставьте их у себя, вы мне отдадите их тогда, когда мы будем расставаться совсем: мои деньги сохранятся лучше в ваших руках, чем в моих — мне здесь нечего с ними делать, и они понапрасну отяжелят меня.

— Итак, все улажено и условие заключено?

— Да, тогда вы поднимаетесь завтра с восходом солнца — итак, до свидания, — проговорил охотник, вставая и беря свое ружье.

— Как — вы уходите? — спросил капитан Кильд.

— Сейчас.

— Но куда же это вы пойдете так поздно?

— Уже вопросы? — заметил иронически охотник, — это мое дело.

— Верно… До завтра. — Охотник вышел в сопрождении капитана, который проводил его до самого выхода из лагеря.

— Боже мой! — пробормотала молодая девушка, оставшись одна, — счастье только что начинало мне улыбаться, о, я не знаю, как я могла скрыть свое смущение при виде его… Боже мой! Бог мой! Не оставляй нас и помоги нам, — добавила она и, не ожидая возвращения капитана, вошла во внутренность палатки.

Простившись с охотником, капитан медленно пошел к своей палатке, на половине дороги он встретился с Блю-Девилем, который с озабоченным видом прогуливался взад и вперед по лагерю.

— Ну, что нового? — спросил его капитан.

— Еще ничего, — ответил мрачно Блю-Девиль.

— Как, наши люди еще не возвратились?

— И я их тоже ожидаю. Они принесли серого медведя и по вашему приказанию отправились искать презренного Линго, да, было бы для нас большим счастьем, если бы он скатился в какую-нибудь пропасть.

Э! э! — заметил, смеясь, капитан, — вы, кажется, недолюбливаете этого беднягу Линго.

— Я и не делаю из этого тайны.

— Я его тоже не люблю… у него такое изменчивое лицо… Но нам нечего беспокоиться — он возвратится, так как мы были бы очень счастливы, если бы потеряли его.

В эту минуту вдали показались несколько факелов.

— А, вот и наши, которые, вероятно, нашли его.

И, сказав это, капитан вместе с Блю-Девилем подошел к выходу лагеря.

— Почему они идут так медленно, — проворчал капитан, — мне сдается, что это похоже на какую-то похоронную процессию.

— Кто знает, — заметил Блю-Девиль, — может быть, они наткнулись на этих индейских чертей, которых бродит так много в этих местах.

— Полно… ночью. Если бы это было еще днем — ну тогда может быть, но в такое время и когда так светло — ну да мы скоро узнаем, в чем дело.

Прошло около получаса, прежде чем можно было различить приближавшихся. Они шли чересчур медленно и наконец вошли в лагерь; четверо из них несли на плечах что-то вроде носилок, на которых лежала какая-то фигура, похожая на человека.

— Что случилось? — спросил капитан, не будучи в силах сдерживать своего любопытства.

— Вы это увидите, — ответил мрачно Шакал.

— Нашли ли вы Линго?

— Да, да, капитан, мы его нашли, но в каком виде!

— Что вы хотите сказать, он ранен?

— Немножко потерпите, и вы тогда узнаете больше, чем вы хотите.

Войдя в лагерь, люди, несшие носилки, осторожно опустили их на землю и поставили около костра.

— Осторожней, дьяволы, — вскрикнул Линго, сбрасывая с себя одеяло, которым он был покрыт, — вы хотите окончательно доломать мне мои кости.

— Друг, что же с тобой случилось?

— Вот глупый вопрос! Если бы вы спросили, как это случилось, я бы еще понял вас.

— Гм!.. мне кажется, что случай, происшедший с тобой, сделал тебя еще более грубым, чем ты был всегда.

— Вы называете это происшествием, капитан, благодарю вас — вы очень любезны. Какое неприятное происшествие!

— Да ну же, говори, наконец, чтобы мы могли по крайней мере знать, что нам нужно делать.

— Что со мной? Дайте мне сперва немного рому.

— Как, несчастный, в твоем положении ты хочешь пить еще ром?

— Да что вы за глупец, капитан, разве вы знаете, в каком я теперь положении? Я задыхаюсь от жажды, и если вы мне не дадите пить — то я вам ничего не скажу.

— Пей и говори, — крикнул капитан, суя ему в рот фляжку с ромом.

Линго улыбнулся и сразу сделал громадный глоток.

— Так, — проговорил он, передавая фляжку капитану, — теперь мне лучше — странно, как мой организм привык к спирту, благодарю вас!

— Да будешь ли ты говорить, животное?

— Сколько хотите.

— Ну начинай, как это случилось?

— Первая пуля попала мне в бок, потом другая в правую руку — затем я свалился и катился около шестидесяти шагов. Нужно, чтобы моя душа была так же крепка, как и мое тело, чтобы переносить такие муки… Но все равно. Я ему отомщу…

— Кому?

— А тому, кто меня так поподчевал. Неужели вы думаете, что я сам угостил себя так?

— Ты знаешь, что если мы будем так продолжать, то мы никогда тебя не поймем.

— Действительно, вы правы, капитан. Итак, слушайте, вы меня послали сегодня на разведку — так ведь?

— Да — дальше?

— Итак, я пошел и начал бродить в окрестностях, желая напасть на какой-нибудь след — снег везде был покрыт льдом, и на нем не было видно ни одной кошачьей лапки; соскучившись и не найдя ничего, я около пяти часов вечера уже собирался возвратиться в лагерь, так как я сильно проголодался, когда вдруг шум в кустарниках в нескольких шагах от меня заставил невольно прислушаться, а в это время чей-то голос грозно крикнул: «Кто идет?»

— Это был человек? — спросил капитан.

— Да уж, конечно, не щенок, — заметил, смеясь, парижанин, — однако вы очень хитры, если угадали, что это был человек. Хорошо, подумал я тогда, теперь по крайней мере мне есть с кем поговорить. «Друг!» — крикнул я. «Я недруг такого бездельника, как ты», — ответил мне голос. Мне кажется, что я знаю этот голос, подумал я и не долго думая приложился — но он тоже не дремал и послал тотчас же в меня пулю. Я хотел поднять ружье, которое выпало у меня из рук, но он в ту же минуту послал в меня вторую пулю и вслед за тем крикнул, удаляясь в кусты: «Ты получил свое, и твои товарищи не замедлят получить должное».

— Как, он сказал это? — вскрикнул Кильд.

— Совершенно верно, что и заставляет меня предполагать, капитан, что около нас находятся такие личности, которые сыграют с нами плохую штуку, если вы только поддадитесь им.

— Продолжай, — крикнул, нахмурившись, капитан.

— Мой незнакомец подошел ко мне и ударил прикладом по шее, крикнув: «Получи добавление», — и, видя, что я ищу рукой нож, привешенный к моему поясу, он так ударил меня по руке, что я больше чем полчаса не мог пошевелить ею, а он, стоя около меня, ругался, крича: «Убийца, вор, задавленник! Мы хорошо сочлись с тобой, — и при этом он ударил меня ногой и добавил: — Скоро и другие получат то же самое, и ни один из вас не избегнет этого…» Не знаю, вследствие ли этих слов, или его удара, только я кончил тем, что упал в обморок… И тогда что же он сделал? — Он толкнул ногой так, что я скатился в пропасть. Негодяй!.. Там-то меня и подняли мои товарищи, лежавшего без всякого движения. Если бы вы были так добры, капитан, и дали бы мне еще рому — я чувствую, что это принесло мне пользу.

Капитан подал ему фляжку, из которой Линго выпил и возвратил ее обратно.

— Итак, — сказал Кильд, — ты не мог исполнить поручения, которое я тебе дал, и не мог найти следов тех людей, которые явились так кстати, во время атаки индейцев.

— Каким чертом, капитан, вы хотите, чтобы я мог разыскать какие бы то ни было следы. Я был в недурном положении для того, чтобы делать какие-нибудь открытия, и кто знает, может быть, тот человек, который обошелся так грубо со мной, сделал то же и с теми, кого мы ищем… я ведь этого не знаю.

— Это невероятно, — проговорил капитан, покачав задумчиво головой.

— Кто знает, — заметил по-прежнему насмешливо парижанин, — однако я вам должен сознаться, что как друг он поступил несколько грубо со мной. Черт побери, у него мертвая рука!

— Все это странно!

— Да, или по меньшей мере удивительно.

— Но, наконец, узнал ли бы ты того человека, с которым имел дело?

— Вот смешной вопрос, — заметил парижанин, — чтобы узнать его, нужно было видеть его!

— Как «нужно его видеть»; но ведь, мне кажется, вы были достаточно близко один от другого, чтобы разглядеть друг друга.

— Во-первых, я уже вам сказал, что это было ночью, затем бездельник вскочил на меня как какой-нибудь бульдог; наконец, на нем была такая шляпа, поля которой окончательно скрывали все его лицо. Мне даже не удалось заметить кончика его носа; но, несмотря на это, если я когда-нибудь услышу его голос, то не ошибусь. Звуки его голоса остались в моих ушах.

— Тебе больше нечего сказать?

— Нет. Мне кажется, что и этого довольно.

— Ну, так позволь теперь перевязать себя.

— Делайте что хотите.

Действительно, бедный черт находился в жалком положении. На всем его теле нельзя было найти ни одного места величиною в доллар, которое бы не было страшно контужено или ранено.

Перевязка продолжалась долго. Линго перенес ее с тою беспечной веселостью, которой так отличался его характер. Благодаря случайности, которую можно было считать чудом, — у него ничего не было сломано; первая пуля прошла через кожу и мясо руки, не повредив кость; вторая скользнула по ребрам и не вошла в тело, а остальные повреждения были только контузии, полученные при падении в овраг, и, как он сам выражался, говоря тем, кто сомневался в его жизни:

— Мои дети, когда судьбой назначено быть повешенным, то нельзя утонуть.

Не больше как через полчаса после этого он был уже полупьян и спал глубоким сном.

Капитан Кильд в задумчивости возвратился в свою палатку, приказав Блю-Девилю особенно тщательно бодрствовать во время ночи.

Этот человек, игравший и насмехавшийся в продолжение нескольких лет над всеми лучшими человеческими законами, чувствовал, что горизонт его омрачается, а какое-то предчувствие, которого он не мог никак отогнать от себя, говорило ему, что наступает час страшного наказания за все его дела.

В продолжение целой ночи он был мрачен и в волнении ходил взад и вперед по своей палатке, не смыкая ни на минуту глаз и развивая в своей голове самые ужасные и бессмысленные проекты.

За пять минут до восхода солнца полы его палатки приподнялись и в нее вошел человек.

Капитан вскрикнул от радости, узнав его.

Этот человек был охотник Бенито Рамирес.

Примечания

1

Время — деньги.