Пираты Карибского моря (№5) - Лесник

— Сдержи свое слово, а я сдержу свое.

— Вот тебе и моя рука, Хосе, — вмешался Мигель, — раз капитан Лоран берет на себя обязательство, я также беру его. Хотя я понятия не имею, о ком он говорит, это имя для меня ровно ничего не значит, отыщи этого мерзавца и полагайся на меня.

— Благодарю, капитан Мигель, — ответил проводник с волнением, странным для человека, который всегда владел собой.

— Однако как долго не едут наши молодцы, — заметил Лоран, набивая трубку.

— Сейчас шесть часов, капитан, не пройдет и получаса, как они будут здесь. Но позвольте, здесь курить нельзя, запах табака может нас выдать.

— Это правда, ей-Богу! А ведь мне и в голову не пришло. С этими словами Лоран положил трубку на стол.

— Как же мы увидим их? — прибавил он. Проводник выдвинул и убрал во внутренние пазы две-три

тоненькие дощечки.

— Отсюда видна вся комната, где они будут находиться. Щели, которые я открыл, находятся в украшениях потолка и совершенно незаметны снаружи, поглядите.

Капитан наклонился к отверстиям, которые находились почти наравне с его плечом, и стал всматриваться.

Отверстия достаточной величины просверлены были так, чтобы одним взглядом можно было легко охватить всю комнату.

Комната эта, просторная и хорошо, даже роскошно меблированная, была скорее гостиной, чем кабинетом.

Несколько небольших свертков лежало на столе.

— Что это за свертки? — спросил капитан.

— Жемчуг.

— Гм! Должно быть, на громадную сумму!

— Из-за этих-то свертков дон Хесус Ордоньес сюда и скачет.

— Возможно, — с приливом надменности ответил Лоран. — Между тем, стоило ему только потребовать, и я счел бы за долг немедленно возвратить их.

— И вместе с тем вы узнали бы, что дон Хесус Ордоньес де Сильва-и-Кастро занимается контрабандой, чего именно он и хотел избежать.

— Это правдоподобно, но, думаю, здесь кроется еще что-то.

— Об этом мы скоро узнаем, надеюсь.

— Терпение!

— Самое главное сделано, капитан… Э! А вот и наши друзья! Слышите? Минут через десять они будут здесь.

Действительно, со двора донесся сильный шум, слышался звук отпираемых и затворяемых дверей, шаги стали раздаваться все ближе, наконец дверь кабинета растворилась и в нее вошли дон Хесус и дон Пабло в сопровождении третьего лица.

— Так я и знал! Тут кроется что-то еще, — прошептал проводник. — По местам, сеньоры, и ни слова!

Все трое приникли к отверстиям.

У дона Хесуса и дона Пабло одежда была в беспорядке и вся в пыли, как бывает после дальнего переезда верхом.

Сопровождал их высокий старик невзрачного вида, с хитрым лицом и блестящими маленькими бегающими серыми глазками. Он был с ног до головы одет в черное, в шляпе того смешного фасона, который веком позднее, после представления Фигаро, прозвали «доном Базилио».

— Сеньоры, — произнесла эта мрачная личность, — я имел честь получить ваше извещение всего полчаса назад и поспешил явиться на зов. Вероятно, речь идет о чем-то важном.

— И даже очень, сеньор коррехидор16, — ответил капитан Сандоваль. — Прошу садиться, сеньор дон Кристобаль Брибон-и-Москито, нам надо переговорить о серьезном деле.

— Весь к вашим услугам, любезные сеньоры, — ответил, садясь, коррехидор дон Кристобаль Брибон-и-Москито, фамилия которого метко обрисовывала его, если душа соответствовала внешности.17

— Что нового у нас здесь, сеньор дон Кристобаль? — спросил дон Хесус.

— Да немного, сеньор.

— Хорошего?..

— Ровно ничего.

— А дурного?

— Много.

— Черт возьми, как видно, дело дрянь! — вскричал дон Пабло.

Судья благоговейно перекрестился.

— Не поминайте проклятого, любезный капитан, прошу вас, — заметил он с притворным лицемерием, — это приносит несчастье.

— К черту ваши гримасы! — возразил запальчиво капитан. — Я просто выхожу из себя, когда вижу такого старого плута, как вы, вечно бормочущего молитвы.

— Дела делами, капитан, — возразил судья тоном оскорбленного достоинства, — но они не должны мешать мне спасать мою душу!

— Спасать вашу душу! Да будет вам вздор-то молоть, поговорим о деле. Ей-Богу! Мы здесь не для того, чтобы терять время на ваше смешное жеманство, ведь вы даже хуже нас.

— Сохрани меня от этого Господь! — вскричал судья, осенив себя два-три раза крестным знамением и круто переменив тон. — Ведь контрабанда — не преступление!

— Нет, но воровство — грех, да еще величайший из смертных грехов, — грубо перебил его капитан. — Вам, как судье, должно быть хорошо известно — преступление ли кража или нет, — посмеиваясь, заключил он.

— Капитан! — воскликнул с гневом коррехидор. — Да простит мне Бог, что я не в силах дольше владеть собой, но подобные оскорбления…

Ссора была неминуема между грубым моряком и лицемерным чиновником, дон Хосе понял это и вмешался, чтобы положить ей конец.

— Полноте, сеньоры! — вскричал он повелительно. — Что это за речи между друзьями и товарищами? Мы здесь для того, чтобы заниматься нашим делом, и ни для чего другого.

— Правда, дон Хесус, — ответил капитан. — Сеньор коррехидор, я погорячился и прошу у вас извинения.

— Все оскорбительное я слагаю к ногам моего Господа, — ответил злопамятный судья.

— Итак, вы говорили, дон Кристобаль, — продолжал дон Хесус, — что из новостей имеются только дурные.

— И не мелочь — увы, сеньор, не мелочь!

— В каком смысле?

— Нас подозревают! Наше товарищество было выдано правительству.

— Кто изменник?

— Не знаю, но разыщу его. Губернатор призвал меня к себе четыре дня тому назад.

— Ага! Дон Рамон де Ла Крус против нас?

— Самой ожесточенный наш противник.

— Он, видно, не может простить нам барышей последней сделки, которые он считал в своих руках, а мы так искусно увели у него из-под носа, — заметил капитан, посмеиваясь.

— Именно так, он не может перенести своего поражения.

— Я это понимаю, сто тысяч пиастров у собаки под хвостом не валяются, как говорят простолюдины.

Все трое рассмеялись.

— Что же сказал вам губернатор? — продолжал дон Хесус спустя некоторое время.

— Вот его собственные слова: «Сеньор дон Кристобаль Брибон-и-Москито, вы — главный коррехидор в городе; при этом звании долг велит вам не только печься о безопасности жителей, но и соблюдать выгоды казны. Вы же постыдно пренебрегаете своими обязанностями: контрабанда принимает чудовищные размеры. Я подозреваю несколько весьма высокопоставленных лиц в городе; берегитесь, чтобы я не напал на доказательства вашего сообщничества с ними и не потребовал вашего отстранения от должности!» С этими словами он отпустил меня.

— Положение стало опасным. Что же вы сделали, сеньор? Обычно вы изворотливы.

— Увы! — ответил судья своим протяжным и льстивым голосом. — Я понял, что все пропало, если не прибегнуть к решительным мерам. Я велел схватить первых попавшихся презренных индейцев, по моему приказанию им сунули на пятнадцать тысяч пиастров жемчуга в пояс, и таким образом я сам привел их к губернатору.

— Ага! Что же он сделал? Пятнадцать тысяч пиастров — большая сумма.

— Надо было покориться неизбежному, любезный сеньор, я записал их на общий расход общества.

— Гм! Что же дальше?

— Как я ожидал, сеньор, так и случилось: губернатор взял жемчуг и отослал меня, осыпав похвалами и рассыпаясь в извинениях. Таким образом я удостоверился, что подозрения его основаны лишь на одних неопределенных доносах и ни одного имени ему не известно.

— Так значит, на первый случай мы спасены?

— Надеюсь.

— А что же сталось с индейцами, которых вы захватили?

— К моему глубокому сожалению, я должен был велеть повесить их вчера, но, разумеется, умываю руки в этом деле — приказание исходило от дона Рамона де Ла Круса, а не от меня, я только повиновался его воле.

— Мы и не ставим вам этого в укор.

— Потом я дал три пиастра настоятелю францисканского монастыря, чтобы он помолился за их души.

— О! Я узнаю в этом вашу бережливость, которая так благородно согласуется с вашей просвещенной верой! — не мог удержаться от насмешки капитан.

Дон Хесус опять поспешил вмешаться, чтобы предотвратить новую ссору, которую могла вызвать насмешливая выходка моряка.

— Каково же ваше мнение, дон Кристобаль, обо всем случившемся?

— Да, да, послушаем-ка ваше мнение, я не прочь был бы узнать его; один раз не закон, да и вам для разнообразия неплохо бы разок высказаться откровенно.

Дон Кристобаль Брибон-и-Москито бросил на своего оппонента взгляд, исполненный надменности и презрения.

— Я думаю, — сказал он, — что подозрения на наш счет скорее временно усыплены, чем уничтожены вовсе, и пробудятся при первом же случае с удвоенной силой.

— И я так думаю, дон Кристобаль, но что вы подразумеваете под этим первым случаем?

— То, что подозрения с новой силой возникнут в уме губернатора, как скоро он проиграет полученные от нас хитростью пятнадцать тысяч пиастров — будьте уверены, что он все отлично понимает и ничуть не проведен нами.

— Разумеется, нет, — подтвердил неисправимый капитан, — это он нас провел.

— Вполне разделяю ваше мнение. И вы заключаете из этого, любезный сеньор коррехидор…

— Я заключаю, дон Хесус, что положение наше опасно, очень опасно, даже может привести к катастрофе.

— И я это полагаю, но мне приятно было бы услышать, как, по вашему мнению, нам следует поступить теперь.

— Я вижу один только выход из западни.

— А именно?

— На время, по крайней мере, совсем прекратить нашу деятельность и ловко направить подозрения на других лиц, которые таким образом поплатятся за все вместо нас. В сущности, это устроить не трудно.

— Но и не так легко, как вы думаете.

— Почему же, дон Хесус?

— Господи! Да по той простой причине, что все так или иначе занимаются запрещенным торгом в Панаме, ведь ни для кого это не тайна, и дон Рамон де Ла Крус знает об этом не хуже кого-либо, вот потому-то я и думаю, что, обратившись к нам, он имел особую на то причину, и кто знает, не лучше ли дон Рамон снабжен сведениями на наш счет, чем заблагорассудил выказать вам?

— К тому же, — прибавил капитан, — ваша выдумка с индейцами, которую вы считаете такой искусной и хитрой, просто глупость и страшная ошибка.

— Капитан!

— Да, сеньор, повторяю, глупость и страшная ошибка! Дон Рамон де Ла Крус далеко не олух, он сунул себе в карман наши пятнадцать тысяч пиастров, но разгадал проделку, как Бог свят! С помощью этой вашей гениальной выдумки он узнал все, что ему было нужно, и будьте уверены — он не преминет воспользоваться этими сведениями. Благодаря вашей трусости его подозрения, если они прежде существовали, превратились в уверенность, и скоро вы увидите последствия ваших гениальных соображений.

— Если только мы не пресечем зла в самом корне и немедленно!

— Я был бы рад этому, сеньор, и чем скорее, тем лучше.

— Выслушайте меня внимательно, дон Кристобаль, ни одного слова не пропустите мимо ушей, дело чрезвычайно важно.

— Слушаю во все уши.

— Послезавтра около полудня я прибуду в Панаму со своей дочерью Флорой, капитаном Сандовалем и несколькими слугами.

— Как прибудете в Панаму?

— В эту же ночь я вернусь на асиенду, понимаете?

— Ровным счетом ничего, но все-таки продолжайте.

— Я остановлюсь в своем доме на Пласа-Майор, где все будет готово для моего приезда.

— Не лучше ли вам было бы остановиться здесь?

— Ну, видно, что вы меня вовсе не понимаете; постараюсь говорить яснее, если возможно.

— Очень был бы признателен вам за это, весьма важно, чтобы я понял вас хорошо, иначе не смогу удачно содействовать.

— Втолковать будет трудно, — побурчал капитан, посмеиваясь по своему обыкновению.

— Вчера после землетрясения, — продолжал дон Хесус, — которое, вероятно, почувствовали и здесь…

— Действительно, сеньор, несколько ударов были ощутимы, но благодаря милосердному заступничеству Пресвятой Девы Марии нам не приходится оплакивать ни одного несчастья.

— Тем лучше… Итак, после землетрясения ко мне на асиенду прибыл путешественник со слугой и проводником-индейцем и попросил приюта. Разумеется, я принял гостя с полным радушием.

— До сих пор я не вижу…

— Этот путешественник — один из знатнейших вельмож при испанском дворе; он едет сюда и должен быть в городе завтра, так как уехал из асиенды сегодня утром на рассвете.

— Ага!

— О его прибытии давно уже оповещен губернатор.

— Как же зовут этого путешественника?

— Дон Фернандо Гарсиласо, граф де Кастель-Морено. Он племянник вице-короля Новой Испании и даже, если не ошибаюсь, немного сродни губернатору Кампече.

— Этого вельможу действительно ждут с нетерпением, сеньор! Два дня назад в гавань вошла каравелла, доверху груженная одними его вещами.

Слушатели со значением переглянулись.

— Но я не вижу еще, какое отношение… — начал было судья.

— Подождите, сейчас дойду и до этого. Графу понадобилось снять дом, и я сдал ему свой.

— Который?

— Вот этот самый.

— Как! Этот дом, который так удобен для нас?

— Именно потому и сдал. Разве не решено, что мы, по крайней мере на время, должны прекратить нашу деятельность? Присутствие здесь графа де Кастель-Морено уничтожит все возможные подозрения относительно этого дома, которые могли возникнуть вследствие его уединенного положения. Кроме того, граф имеет большой вес, влияние его громадно; я поступил с ним так, что должен был внушить к себе доверие, он считает себя моим должником за оказанную ему услугу, знакомство с ним я буду поддерживать усердно, постараюсь втереться к нему в доверие, и это не будет трудно, так как он молод, кажется добр, благороден и совершенно неопытен. Разумеется, он станет нам покровительствовать, в случае нападения защитит нас, и нам нечего будет опасаться, держась его. Понимаете теперь?

— Отлично понимаю, сеньор, вы прекрасно умеете устраивать дела!

— К тому же, граф беден, — продолжал асиендадо, — он сам мне признался в этом. Кто знает, если искусно подойти к делу, не сумеем ли мы сделать из него не только друга, но и сообщника?

— Вот мастерская шутка была бы, ей-Богу! — вскричал судья в порыве восторга, но тотчас же, опомнившись, осенил себя крестным знамением и пробормотал благоговейно: — Да простит мне Господь, что я произнес Его святое имя всуе!

— Для достижения этой цели, которую я вовсе не считаю невозможной, — продолжал дон Хесус, — нужны осторожность и ловкость.

— Главное, надо впутать его как-нибудь в дело, остальное придет само собой.

— Совершенно справедливо, любезный дон Кристобаль, это я беру на себя и преуспею в том, клянусь вам.

— Нисколько не сомневаюсь.

— Здесь у нас остается еще некоторое количество товара, который следует сейчас же скрыть. Можете вы взять его к себе?

— Это крайне затруднительно. Разве здесь, в доме, нет какого-нибудь чердака или подвала, или, наконец, потайного угла, где можно было бы спрятать товар без опасения, что его отыщут?

— Увы, любезный коррехидор, дом этот, как вам известно, нечто вроде беседки или охотничьего павильона, в нем нет ни подвалов, ни тайников.

— Это весьма неприятно.

— Утешьтесь; товар, о котором я говорю, не займет много места: всего-то несколько пачек жемчуга и два-три тюка расплющенной серебряной посуды. Как только стемнеет, мы сможем перенести их к вам так, что никто и не заметит, и легко сделаем это в один прием.

— Если это необходимо, — согласился коррехидор в полном отчаянии.

— Не пугайтесь из-за ерунды, дон Кристобаль, послезавтра я все заберу у вас обратно, только заранее навьючьте на мула, когда по своем прибытии в город я проеду мимо вашего дома; мул с навьюченным на него товаром смешается с моими мулами, и никто ничего не заметит.

— Так-то лучше, я весь к вашим услугам.

— Разумеется, с условием иметь большие барыши и ничем не рисковать, — заметил презрительно капитан.

— Что ж прикажете? — наивно возразил судья. — Ведь я главный коррехидор, одно из первых лиц в городском управлении, мое звание ставит меня на вид, прежде всего мне надо охранять свое доброе имя и стараться не потерять уважение публики.

— Как же, как же! — вскричал капитан с насмешливым хохотом. — И счастлив же город, черт возьми, где такая администрация! Если правосудие наблюдается и не всегда, действует оно, по крайней мере, быстро; пример тому — бедняги-индейцы, которых вы так проворно вздернули на виселицу.

Судья встал, весь позеленев от злости. Но дон Хесус опять вмешался.

— Полноте! Полноте! — вскричал он. — Что вы это, сеньоры? Нам пора приниматься за дело — надо скорее все убрать с глаз долой.

Дон Кристобаль прикусил свои тонкие губы и бросил ядовитый взгляд на моряка, а тот презрительно пожал плечами и замолчал.

Все трое взялись за пачки с жемчугом, которые лежали на столе, и вышли из кабинета.

Еще некоторое время слышно было, как они ходили взад и вперед по дому, но по прошествии четверти часа все окончательно смолкло.

Ночь была темная, хоть глаз выколи.

— Что вы обо всем этом скажете? — обратился индеец к Лорану, зажигая свечу.

— Скажу, что это канальи, каких свет не видывал, а судья со своим набожным видом и приторной кротостью — самый отвратительный из всех.

— Мне капитан по душе, — заметил Мигель.

— Впрочем, я узнал многое, что для нас очень важно, — продолжал Лоран, — прибытие каравеллы, виды на меня достойного дона Хесуса, из которых я надеюсь извлечь свои выгоды, и плюс уверенность, что никто не знает тайников этого дома.

— Поскольку мы теперь здесь хозяева и нам нечего бояться посторонних глаз, не желаете ли вы, капитан, чтобы я ознакомил вас с подробным устройством этих тайников?

— Разумеется, желаю, Хосе, и немедленно: пока нам нечего делать, следует воспользоваться свободным временем.

Путешественники немедленно приступили к осмотру, который и произвели тщательно, со всеми подробностями, в продолжение нескольких часов. Было около полуночи, когда он наконец был кончен и три путешественника могли насладиться отдыхом.

ГЛАВА VIII. Как граф де Кастель-Морено водворился в своем новом жилище

На рассвете следующего дня они уже выходили из дома, а на исходе восьмого часа дон Фернандо открыто въезжал в Панаму со своим слугой и краснокожим проводником. Чтобы весть о его прибытии разнеслась возможно скорее, молодой человек счел нужным въехать в ворота, противоположные той части города, где находился Цветочный дом.

И цель его была достигнута — в особенности благодаря тому, что подученный Хосе ловко пробалтывался и с величайшей любезностью отвечал на расспросы, с которыми осаждали его любопытные на каждом шагу.

В гавани дон Фернандо остановился у таможни и велел вызвать служителя, назвавшись всеми своими именами и титулами.

Служитель таможни, толстяк с одутловатым лицом, тотчас выбежал впопыхах, рассыпаясь в раболепных извинениях, что заставил ждать его сиятельство.

Мнимый граф положил конец этому словоизвержению, попросив служителя доставить ему в тот же день тюки, присланные для него на каравелле «Святая Троица» и сложенные в таможне. Само собой разумеется, что толстяк свято обязался исполнить желание его сиятельства и не переставал извиняться неизвестно в чем, пока дон Фернандо не простился с ним и не уехал.

Миновав площадь Пласа-Майор и оставив за спиной улицы Маркадер и Платерос, путешественники свернули на улицу Сан-Франсиско, в конце которой находился Цветочный дом.

Коррехидор и два альгвазила стояли неподвижно у входа.

Увидев графа, коррехидор с почтительным поклоном доложил, что в соответствии с законом явился лично присутствовать при отпирании дверей дома, снятого его сиятельством, и его водворении в нем. Он прибавил, что утром к нему прискакал пеон из асиенды дель-Райо. Гонец привез запасные ключи и передал, что дон Хесус Ордоньес де Сильва-и-Кастро второпях забыл вручить их своему благородному жильцу.

Все сказанное было ложью от первого до последнего слова, дон Фернандо знал это как нельзя лучше, но не подавал вида. Он любезно поблагодарил коррехидора за хлопоты, принял от него ключи и пригласил его войти вместе с ним.

Коррехидор с радостью согласился.

Двери отперли, и путешественники в сопровождении коррехидора и двух альгвазилов вошли внутрь.

Дом был действительно великолепен и, в особенности, прекрасно расположен.

Архитектор дона Гутьерреса Агуире был человеком гениальным, план его вполне мог назваться образцовым.

Комнаты, отлично спланированные, были просторны, светлы, прохладны, удобны и меблированы не только роскошно, но и с тем глубоким пониманием комфорта, о котором тогда почти не имели понятия.

Службы, размещенные не слишком близко, но и не слишком далеко от дома, состояли из конюшенного двора с сараями прекрасного устройства.

От обилия больших деревьев и клумб с громадными тропическими растениями, поднимающимися на пятнадцать-двадцать метров в высоту, сад, обширный и со вкусом разбитый, был исполнен прохладной тени и таинственной тишины; по нему протекала речка, в струях которой весело играли на солнце целые стаи рыбок.

Казалось, граф был в полном восторге от всего увиденного.

— Известен вам этот дом, сеньор коррехидор? — между делом спросил он судью, следовавшего за ним по пятам.

— Почти что нет, ваше сиятельство, — не смущаясь, ответил дон Кристобаль, — я был в нем только раз, и то давно, в то время, когда первый его владелец погиб при таких несчастных обстоятельствах.

— Он утонул, кажется? — небрежно спросил граф.

— Утонул, ваше сиятельство, а человек был предостойный, которого Господь наверняка принял в обитель блаженных.

— Аминь! — заключил граф. — Надеюсь, сеньор коррехидор, что вы окажете мне честь и будете навещать меня.

— Помилуйте, ваше сиятельство, это будет честью для, вашего покорного слуги!

В эту минуту к графу подошел Хосе и доложил, что привезены его вещи, которые смотритель таможни поспешил доставить, и слуги графа, прибывшие на каравелле «Святая Троица», явились в сопровождении самого капитана.

— Извините, что я вынужден оставить вас, любезный сеньор, — обратился граф к дону Кристобалю с величайшей любезностью. — Как видите, я не волен теперь располагать собой.

— Помилуйте, ваше сиятельство, я пришел бы в отчаяние, если бы стеснил вас чем бы то ни было.

— Впрочем, — заметил молодой человек, — надеюсь еще сегодня увидеться с вами.

— Каким же это образом, ваше сиятельство?

— Я намерен сегодня же явиться к его превосходительству дону Рамону де Ла Крусу, вашему губернатору, к которому имею рекомендательное письмо, — заявил дон Фернандо с улыбкой.

— Не разрешите ли вы мне оповестить дона Района де Ла Круса о вашем скором посещении, ваше сиятельство?

— Сделайте одолжение, буду очень рад.

Они расстались, и дон Кристобаль ретировался в полном восхищении.

«Дон Хесус прав, — думал он про себя, направляясь к своему дому, — этот молодой человек премилый, мы наверняка будем иметь успех».

Когда дон Фернандо возвратился из сада в дом, тюки уже были внесены, а пеоны отпущены Мигелем Баском.

Человек двенадцать слуг, рослых, дюжих, с резкими, выразительными лицами и в богатых ливреях, уже распаковывали тюки и вынимали вещи.

Тюки эти не вскрывались на таможне, так как были отмечены гербом и вензелем графа де Кастель-Морено; осмотреть их — значило бы грубо оскорбить благородного графа, племянника вице-короля Новой Испании. Служитель таможни отлично знал свои обязанности и, разумеется, не мог совершить подобного преступления против вежливости относительно такой высокопоставленной особы.

Это соблюдение этикета было счастливым для авантюристов. Дон Кристобаль Брибон-и-Москито, честный и богобоязненный коррехидор, известный читателю, скорчил бы престранную физиономию, если бы мог видеть различные предметы, поочередно извлекаемые из таинственных тюков.

Во-первых, в них заключалось шестьдесят отлично упакованных и разобранных на части буканьерских ружей, замечательных по дальнобойности и меткости выстрела; ружья эти изготовлялись исключительно в Нанте и Дьепе у оружейников Желена и Бражи.

Потом на свет были извлечены сабли, кинжалы, кортики, порох, пули и Бог весть что еще.

Надо было обладать смелостью этих отважных авантюристов, чтобы отправить подобные предметы в испанский порт, хотя бы и под прикрытием одного из знатнейших имен в Испании. Пустая случайность могла привести к тому, чтобы все открылось, но буканьеры не задумывались ни на секунду.

Впрочем, они рассчитывали на гордость испанской знати и низкое раболепство правительственных чиновников. Расчет их оказался верен.

Следует сказать теперь же, чтобы больше к этому не возвращаться, что весь экипаж на каравелле и все без исключения слуги мнимого графа де Кастель-Морено были буканьерами, отобранными с величайшей тщательностью из числа самых храбрых Береговых братьев на Тортуге, в Леогане, в Пор-де-Пе и Пор-Марго.

По мере того как упомянутые нами странные предметы вынимались из тюков, их переносили в потайную комнату.

Всего тюков было штук двадцать, но только два из них с бельем, гардеробом и драгоценностями дона Фернандо.

Понаблюдав с минуту за работой Мигеля Баска и его товарищей и пожав каждому из них руку, молодой человек прошел в свой кабинет, где его ожидал капитан каравеллы.

— Здравствуй, Тихий Ветерок! — Здравствуй, Лоран! — вскричали оба в один голос и бросились друг другу в объятия.

— Вот мы и опять вместе! — сказал Лоран с чувством.

— Как же я рад этому! — воскликнул Тихий Ветерок.

— Выкурим по трубочке, выпьем по стакану и потолкуем о делах.

— Хорошо, отличная мысль! Эти черти-испанцы — чтоб им пусто было! — все едят с приправой из перца, так что в их проклятой стране вечно хочется пить.

— Так ли уж это плохо? — засмеялся Лоран.

— Да я, собственно, не жалуюсь.

Приятели раскурили трубки и разлили вино по стаканам.

— Теперь побеседуем, — сказал Лоран. — Твое здоровье!

— Спасибо, твое здоровье! Побеседуем, я готов.

— Кстати, ты знаешь, что десять человек из наших сидят здесь в тюрьме, и дело идет к тому, что их повесят?

— Знаю ли? Это мне нравится! — вскричал Тихий Ветерок, захохотав во все горло. — Да ведь я же эту штуку и подстроил!

— Ты?

— Самолично.

— Почему? С какой целью? Разве взбунтовался экипаж?

— На судне, где командует Тихий Ветерок? Полно, брат, ты, верно, шутишь!

— Да ведь это непостижимо…

— Разумеется, и если не объяснить тебе всего, ты ни за что в жизни не догадаешься.

— В таком случае, объясни мне все.

— Это самое лучшее. Твое здоровье!

— Твое! Ну, рассказывай.

— Постой, брат, дай начать с самого начала. Представь себе, что я был уже недалеко от берега, когда внезапно мне пришла в голову мысль, что для торгового судна у меня экипаж слишком многочисленный и может возбудить подозрения: не считая твоих слуг, нас на судне было двадцать пять человек.

— Многовато.

— Не правда ли? Легко можно было заподозрить неладное. Вот я и поделился этой заботой со своим лейтенантом.

— Твоим лейтенантом ведь был Бартелеми?

— Был.

— Как был? Разве он умер?

— Да слушай же, пропасть тебя возьми!

— Ты прав; твое здоровье!

— Твое! Бартелеми нашел, что я прав. «Надо поправить дело, брат», — сказал он мне.

«Но каким образом? — возразил я. — Не побросать же мне своих людей в море».

Ты знаешь Бартелеми, он только рассмеялся.

«В крайне случае, и это средство хорошо, — продолжал он, — но, кажется, я нашел лучшее: я возьму десять человек и вместе с ними отправлюсь в лодке к берегу. Само собой, испанцы схватят нас, отправят в Панаму…» — «…И повесят всех до одного, — перебил я. — Прекрасное средство, нечего сказать!» — «Полно, брат! — расхохотался он. — А ты-то где же будешь? Неужели Лоран и Мигель Баск, не говоря уже об остальных товарищах, не спасут нас?»

— Храбрец!

— Конечно, да и мы были поблизости и могли спасти их. Я не противился более и сказал ему: «Поступай как знаешь».

Тут он свистком вызвал экипаж на палубу и, когда все собрались, рассказал о предстоящем деле, — ты знаешь, как он умеет говорить, когда захочет. В результате я чуть ли не один остался на каравелле, прах их возьми! Но Бартелеми — хитрая бестия, он знает толк в деле; он предложил бросить жребий, кому ехать. Люди согласились, случай решил выбор, и Бартелеми с девятью матросами отчалил от каравеллы в маленькой лодочке. С песнями они направились прямо к берегу, а я, пожелав им успеха, распустил паруса и лавировал до четырех часов вечера, потом вошел в гавань и стал на рейде при заходе солнца… Ну, брат, что скажешь? Доволен мной?

— Еще бы!

— Но теперь их нужно выручить.

— Я думаю! Не воображаешь ли ты, что я ждал твоего приглашения?

— Нет, Лоран, я знаю тебя, знаю, что ты истый Береговой брат.

— Спасибо, твое здоровье!

— Твое!.. Кстати, тебе нужен паж — все вельможи, сколько-нибудь важные, имеют пажей.

— Ну и дальше что?

— Я привез тебе пажа.

— Кого?

— Шелковинку.

— Да ты что?!

— Честное слово!

— Ты ничем не мог порадовать меня сильнее!

— Эй! Шелковинка, причаливай живо! — крикнул Тихий Ветерок громовым голосом.

Дверь отворилась, и юноша лет пятнадцати-шестнадцати, тонкий, стройный, ловкий и бойкий, в прелестном костюме пажа, появился на пороге.

— Теперь ты поступаешь в распоряжение его сиятельства графа, — сказал ему Тихий Ветерок с достоинством. — Смотри в оба, малый, не плошай!

— Я знаю капитана Лорана, и он знает меня, — ответил паж с тонкой улыбкой.

— Знаю и люблю, дитя; я рад, что ты будешь при мне.

— Не больше того, как я рад находиться при вас, капитан Лоран, — с чувством ответил юноша.