Пепел Снежной Королевы

Никто не знал, откуда пришел он в эти края, куда уходит, время от времени оставляя без присмотра ближайшие замки, амбары и лавки.

– Набродился по своим холмам и озерам? – ворчливо приветствовал Энгус старого друга.

– Это вы верно отметили, милорд, что по своим. Вся земля принадлежит тому, кто ходит по ней.

– А не тем, кто владеет ею, ты хочешь сказать? – насмешливо уточнил граф.

– Кто из смертных может претендовать на права владения хоть малой частью этого мира? – философски парировал гость, снимая длинную рапиру и пристраивая ее рядом с креслом, подвинутым им ближе к алькову. – Может, задернуть занавес, не слишком ли ярко для ваших глаз солнце?

– Оставь так. Лучше расскажи, как наши дела. Я с нетерпением ждал твоего возвращения.

– Слушаю, милорд. Начну с труппы актеров. Я нашел их в соседнем графстве. Они долго не соглашались заехать так далеко от границ, вы ведь знаете, сейчас, после голодной зимы, горцы особенно неспокойны. Сумма их вознаграждения будет значительной еще и потому, что они привыкли к большей публике хотя и менее изысканной. Боюсь, они не смогут удовлетворить ваши пожелания полностью. Хотя этот мошенник, владелец труппы, божился, что его актеры часто выступают перед благородными людьми, даже якобы играли при дворе. Но ничего другого нет. – Крысолов вздохнул, грустно посмотрев на Энгуса, сильно сдавшего с последней встречи.

– Ты прав, друг мой. Времени мне осталось совсем немного. Но я признателен тебе за помощь в моей, возможно, последней прихоти. – Остановив знаком возразившего было Крысолова, Энгус продолжал: – Но что там с несчастными девочками?

Вот уже дважды на веку графа Монтроуза его земли поражала странная эпидемия смертей. Раз примерно в пятьдесят лет двенадцать самых прелестных в округе девушек расставались с жизнью при загадочных обстоятельствах.

Местные жители верили, что некая темная сила питается их жизнью. Впрочем, эти невежественные горцы верили во множество сказочных существ и до сих пор справляли подозрительные праздники, не отмеченные в Библии.

Энгус слышал о старинной легенде, объясняющей смерти невинных детей, но, как и Крысолов, ни на секунду не верил в нее. Однако теперь, когда болезнь грозила прервать жизнь владельца этих земель, он серьезно вознамерился раз и навсегда прекратить эту кровавую традицию.

Первые воспоминания лорда о жуткой легенде хранились еще в незапамятном детстве. Няня мальчика рассказывала сказки о фейри, баньши, прокси [6] и множестве других подданных Светлого и Темного Дворов. Тогда же он впервые услышал о цветах Королевы Брэнны.

К тому времени, когда Энгусу исполнилось десять лет, он уже хорошо сидел в седле, охотился наравне со взрослыми и о детских сказках успел позабыть. Вот тогда-то все и произошло.

Его отец, суровый, даже жестокий человек, устроил настоящую охоту на предполагаемого убийцу, но так никого и не поймал.

После большого совета, на который съехались все предводители послушных ему кланов, было решено устроить всеобщую облаву. Но девочки погибали одна за другой.

Наконец, к отцу Энгуса привели Знающую. Старуха, согнувшаяся под тяжестью лет в три погибели, разговаривала с самым могущественным человеком Хайленда дерзко и высокомерно.

Энгус, не допущенный на эту беседу и подслушавший разговор из потайной комнаты, впервые видел отца таким покорным и внимательным. Пыль щекотала лицо, нестерпимо хотелось чихнуть, но мальчик зачарованно прислушивался к беседе взрослых.

Старуха сказала, что никто из смертных не сможет сделать ничего, потому что не смертный забирает жизни девочек. Она сказала, что это длилось сотни и тысячи лет до могущественного графа и будет происходить тысячи лет после того, как забудется имя его.

Тогда отец Энгуса, к удивлению сына, до сих пор не видевшего, чтобы тот пасовал перед кем бы то ни было, смирился и, похоронив двенадцатую девочку, забыл об этих событиях навсегда.

Сам Энгус тоже потом вспоминал о них нечасто. Но теперь, стоя на пороге, за которым давно его дожидался отец, он вознамерился захватить в преисподнюю и убийцу девушек.

– Ничем не могу утешить вас, сэр. – Темные глаза Крысолова выразили озабоченность, брови нахмурились, добавив морщин на смуглом и высоком челе.

– Новые факты? Жертвы?

– Увы, милорд. Я не думал, что убийца может действовать на таких больших расстояниях от поместья. Это нарушает вашу версию о причастности к ним обитателей замка или селения.

– Где еще? – тревожно спросил Энгус.

– Еще две жертвы. Но обе в деревнях, расположенных на главном тракте.

– По дороге в столицу. – Кивнув, Энгус задумался. – Нет, это не исключает возможность причастности местных к совершенным преступлениям. Кто из владельцев еще занимается этим делом?

– Милорд, мало кого волнует печальная судьба простолюдинок. Ни сиятельных господ, ни односельчан бедных девушек. Со дня на день здесь ожидают войска, грозящие большими разрушениями, где уж тут озаботиться смертью, пусть и страшной, какой-то незначительной крестьянки или служанки.

– Служанки? – вскинул голову Энгус.

– В гостинице «Красный лев с короной» у Кросс-Хилл. Ее нашли только к вечеру. Думали, что, не явившись на кухню утром, она сбежала с лакеем или кучером одной из проезжавших за последние сутки карет.

– Все тот же способ, – почти уверенно предположил Энгус.

– Отнюдь. У этой несчастной были следы сношения и значительные повреждения. Девушка была сиротой. Мать умерла несколько лет назад, отца никто не знает, обычная история. Ей не было и пятнадцати.

– Когда? – отрывисто бросил Энгус. – Как давно?

– В сочельник была предыдущая. Эта – всего неделю назад. Судя по всему, она последняя на этот момент жертва. Но я не уверен, что одного и того же убийцы, кем бы он ни был – простым смертным или отродьем Сатаны.

– Даст Бог, последняя на моей земле на все времена, – горячо пожелал хозяин, осенив себя крестным знамением.

– Будем надеяться, господин, – мрачно и безнадежно вторил ему гость. – Но вы побледнели. На сегодня хватит. Остальное я поведаю в другой час, милорд.

Не возражая решительно вставшему с кресла Крысолову, Энгус махнул рукой и устало прикрыл глаза. Однако, услышав скрип открываемой двери, он поднял голову и слабым голосом сказал:

– Навести Хэтти, девочка очень ждала тебя. Она вырастила новый цветок.

– С вашего позволения, милорд. – Крысолов поклонился и осторожно прикрыл за собой двери.

У дверей сидела пожилая женщина в чепце и белом переднике. Увидев выходящего из покоев господина гостя, она проворно вскочила со стула и бросилась к Крысолову, тревожно сжимая руки и вопросительно заглядывая тому в глаза.

– Что милорд?..

– Дженни, как давно ему стало хуже? – прервал он женщину.

– Ах, господин Юбер, что я могу поделать? С утра у него был этот хлыщ, он его и расстроил. Мне даже не позволяли войти, пока вы не появились.

– Это секретарь приказал пустить Корки?

– Он, он.

– Хорошо же. Ступай теперь к господину. Затемни окна, свет ему вреден. Вечером я еще раз приду. Когда он проснется, выйди и скажи мне. Дженни! – Он сурово посмотрел на служанку: – Ничего ему не рассказывай.

– Хорошо, господин Юбер, – склонилась в поклоне Дженни и, бесшумно отворив двери, исчезла в покоях графа.

Крысолов, пройдя темными лестницами и холодными каменными коридорами, вышел к южным стенам замка, где располагался внутренний сад и теплицы. Открыв тяжелую дубовую дверь, Юбер оказался в царстве благоухающих трав и цветов.

Залитый мягким теплым солнцем, защищенный от ветров с холмов высокой каменной стеной, внутренний дворик так не вязался с холодным и серым замком. С его сырыми и промозглыми внутренними покоями и подвалами. Сад выглядел веселой и яркой шелковой заплаткой на стальной рыцарской кирасе.

Здесь, у одной из грядок, с совком в испачканных землей руках сидела на коленях девушка. Золотистые волосы блестящей в весенних лучах короной были уложены на ее голове. Прозрачно-бледная кожа оттенялась темными бровями вразлет и неимоверно длинными ресницами. Маленькая садовница сама казалась цветком, а не простой смертной.

Юбер, помедлив, бесшумно прикрыл за собой дубовую дверь. Но девушка уже вскинула голову и прислушивалась к звукам, отличавшимся от птичьего гомона и шелеста листьев.

– Милорд? – вопросительно начала она было, но тут же поправилась и со смехом воскликнула: – Господин Юбер, как же давно вас не было!

– Хэтти, мне ни разу не удалось ввести тебя в заблуждение! – Уже не таясь, он подошел к девушке, стараясь не наступить на растения. – Здравствуй, милая барышня, маленькая птичка.

Он подошел и помог подняться той с колен.

– Вовсе я не птичка, – рассудительно поправила Хэтти гостя. – Все-то вы смеетесь надо мной! И уж, разумеется, я вас ни с кем не перепутаю, вон как звенит ваша шпага, за три мили слышно. Верно, даже в Кросс-Хилл знают, что вы к нам вернулись.

– Но ты ждала кого-то другого, – пожурил Юбер, все еще держа в своих руках ее испачканные пальцы.

– Нет, что вы! Я знаю, Корки уже уехал, хотя обещал зайти ко мне перед отъездом, после того как проведает милорда. – На тонком лице мелькнула печаль, но, как легкое облачко, растаяла бесследно.

– Вот как? – Нахмурившись, Юбер спросил: – Анна уже приходила сегодня?

– Нет, – расстроилась Хэтти. – Не понимаю, что могло ее задержать. Наконец расцвела луковица, которую Корки мне привез из Франции в прошлый раз, ничего прекраснее вы не видали, могу поручиться! Идемте же скорее в оранжерею, я так боялась, что вы не увидите цветок. Скажете мне, какого он цвета.

Оставив совок на грядке, не отряхнув землю с испачканного передника, она с нетерпением потянула гостя за руку в сторону теплицы, сиявшей в западном углу сада.

Глядя прямо перед собой, девушка ловко перескакивала через грядки, ориентируясь ей только известным способом в своем маленьком королевстве. Проверив рукой, открыта ли стеклянная дверь, она ввела Юбера в сверкающий домик.

Глава 5

Куки встала не первая. Горячий кофе ждал ее на кухне. Отца нигде не было видно. Скорее всего, он уже играет в шахматы в городском парке. Для паба, пожалуй, рановато. Даже для ее отца.

С появлением жильца отношения между ними стали меньше напоминать действия двух вражеских держав. Удивившись заботливости отца, она озадаченно стояла посреди кухни.

«Что за чудеса? Грязной посуды нет. Он что, не завтракал? Не мог же он вымыть тарелки и сковородки после своей ужасной утренней яичницы с беконом? Вероятно, я была с ним чересчур груба. Устроила безобразную сцену, надо же – бить посуду! – Чувство вины захлестнуло смущенную Куки. – Следовало бы с ним поговорить. Пояснить хоть что-то о госте. Ах, черт, надо ведь мальчику еды оставить…»

Наскоро приготовив пару сандвичей и взяв яблоки, Куки понесла все это наверх. Вежливо постучав, она открыла люк, так и не дождавшись ответа. Ромео сидел там же, где Куки вчера его оставила.

«Все строчит свою цифирь… Кто же ты, бедный мальчик?» – Размышляя, с чего бы начать расследование, Куки спустилась вниз. Чувствовала она себя разбитой и несчастной.

Все же найдя в себе силы налить в чашку кофе, она присела у стола и застывшим взглядом уставилась в окно. В саду с яблонь облетали последние листья. Зима – значит, работы прибавится. Люди гораздо чаще умирали в холодные и серые зимы, чем в теплые и светлые весны, лета и осени.

До того как попасть к Питеру, Куки не подозревала об этом. Раньше она даже всерьез задумывалась о самоубийстве. Такие мысли быстро прекратились с тех пор, как она впервые в жизни увидела мертвеца.

Обычно, работая в конторе, она старалась не заходить на территорию, где полновластным хозяином был Питер, ее работодатель и владелец похоронного агентства. Но однажды их неожиданно посетила делегация из ассоциации графства.

Куки пришлось зайти к Питеру, когда он готовил к бальзамированию миссис Фэйрфакс. Телефона в препараторской не было, этого Питер не терпел. «К покойным надо относиться с уважением даже большим, чем к живым», – часто говорил он, важно подняв указательный палец, обозначая значительность этого утверждения.

Недовольно поджав губы, Питер снял резиновый фартук и, с видимым сожалением оглянувшись на стол, вышел на переговоры некстати явившихся коллег. А Куки так и осталась стоять у порога, не имея сил отвести глаза от вытянувшегося на столе тела.

Еще не нанесли макияжа, делавшего покойных похожими на мирно спящих, но вполне себе живых людей. Еще не сделала маникюр Мишель. Еще не прикрывала тела с бледной морщинистой кожей, сквозь которую даже на расстоянии были видны синие вены, приготовленная простыня.

Седые волосы миссис Фэйрфакс, обычно уложенные в элегантную прическу или покрытые соломенной шляпкой, оказались на удивление длинными. Они свисали со стола на добрых полметра, расправленные под головой покоившейся на специальной фиксирующей шею подставке. Руки, расслабленно и беспомощно повернутые вверх ладонями, лежали вдоль распластанного на металлическом столе тела старушки.

Миссис Фэйрфакс лежала тихо, но Куки все ждала, что она вот-вот что-нибудь скажет или хотя бы поправит волосы. На худой конец, прикроет свою сморщенную грудь! На покойнице лежал только небольшой прямоугольный отрезок ткани чуть ниже пупка, ниже старого шрама от вырезанного аппендикса.

Не хотелось верить, что вот этот самый кусок мяса, в компании немногих костей, желтоватой гофрированной кожи, и пук подсиненных неприлично длинных волос – совсем недавно были живыми. И не просто живыми, а имели привычки, характер, личность. Богатое прошлое, еще бы – почти девять десятков лет. Имелись также родственники. Куки сейчас делала несколько венков и букетов от скорбящих сестер, племянников, друзей.

Движимая возмущением, протестуя против такой позорной сдачи всех форпостов, Куки решила выяснить, что же за человек был способен лежать сейчас такой вот… вещью, в полной и безоговорочной капитуляции перед равнодушным служителем смерти, каким представлялся девушке Питер.

Что делает из людей такое? Какая сила отменяет их прошлое, жизнь, их самих? Для начала прояснению этого главного вопроса поможет документирование, пошаговое доказательство существования этого самого прошлого. Необходимо выяснить, что за человек эта миссис. Каким ребенком, девушкой, матерью, подданной, сестрой, подругой, главой церковного комитета она была.

Вся жизнь миссис Фэйрфакс теперь содержалась в пухлой папке, спрятанной в комнате Куки. Это была самая первая папка. Нисколько не приблизившись тогда к разрешению главной загадки смерти, Куки, тем не менее, уже не могла прекратить никому не нужную реабилитацию клиентов бюро.

Не всех и не всегда, разумеется, ей было любопытно изучать. Были удивительно неинтересные или просто отталкивающие мертвые. Мертвые, вполне законно лишившиеся жизни. Их Куки оставляла без надежды на разгадку.

Кто бы мог заподозрить в Куки изобретательность, хитроумие и нередко отчаянную смелость, которую ей приходилось проявлять в процессе восстановления общей картины, наиболее полно и точно отражающей жизнь ее очередного подопечного.

Фотографии, письма, личные вещи, газетные вырезки постепенно заполняли следующую папку и с точностью, ясностью и однозначностью хирургического скальпеля высекали из глыбы небытия всего человека. Все, чем он был до того, как оказаться на холодном металлическом столе, отдавшись в большие мягкие руки Питера.

Неудивительно, что в его руках не росли цветы – эти руки идеально подходили для мертвых, а не для живых. Именно поэтому ему как никому другому удавались композиции из срезанных цветов.

А в руках Куки цвели самые капризные луковицы, прорастали самые хилые семена, оживали самые привередливые растения. Питер единственный, кто оценил ее по достоинству, но и он не верит в ее способности и не знает о ее талантах. Обо всех ее талантах.

Принимая на работу нескладную, странноватую особу неопределенного возраста (Куки вполне можно было дать как меньше двадцати, так и больше сорока), он сомневался, насколько она будет пригодна в его заведении.

Но рук не хватало, особенно ввиду того, что единственная дочь Мишель в семейном деле оказалась бесполезна. Несчастная девочка предпочла бессовестно сойти с ума.

Миша не была буйной… Но откровенные странности и периодические курсы лечения в Инсайд-Хилл делали ее непригодной к серьезной работе. Разве что подпилить ногти покойникам и редким живым клиенткам, которые из сочувствия к жене Питера Труди, передвигавшейся на инвалидном кресле главе всевозможных женских комитетов их небольшого прибрежного городка, позволяли прикасаться к себе тонким, нервным рукам Миши в латексных (слава богу!) перчатках.

Нанимать помощника в бизнес было против правил корпоративной этики. А вот нанять работницу в цветочную лавку при бюро… Скажем, девушку для украшения залов, составления рядовых букетов и венков, закупки растений на цветочных фермах очень даже позволялось. И более того – было просто необходимо, по словам жены, которая вела всю бухгалтерию в их небольшой фирме.

Но справится ли эта создающая впечатление недотепы черно-белая, как немое кино, и неуклюжая девица? Однако со временем, как-то незаметно, но почти полностью переложив на ее плечи все заботы о зелени и сосредоточившись исключительно на бальзамировании и организации похорон, Питер успокоился.

Иногда украдкой поглядывая на сотрудницу, вечно склоненную над грядками или над корзинами с цветами, он, покачивая головой, убеждался, что ничуть не изменившаяся с первого их собеседования Куки все же почти справляется вопреки всем ожиданиям.

Почти– потому что ей никак не удавалось обрести «полет» и составить мало-мальски приличный букет. Нет, не было в ее голове с вечно зализанными волосами, которые обычно забирались в невыразительные кички или скручивались в настороженно притаившиеся на затылке бублики, ни единой капли фантазии.

«Н-да, полное отсутствие вкуса и утонченности. А для создания приличной композиции из цветов надо иметь полет!»

Зато Куки никогда не опаздывала. До сегодняшнего дня. Еще раз в нетерпении посмотрев на часы, Питер наконец услышал колокол, подвешенный над входной дверью.

Укоризненно посмотрев на запыхавшуюся Куки и еще раз демонстративно взглянув на часы, хозяин спустился в морг, оставив сотрудницу в прохладном зале с несколькими выставленными на обозрение клиентов гробами.

А Куки, отдышавшись, занялась поливкой пальм и кипарисов в кадках, раздумывая, зачем отцу понадобилось пытаться склеить старую кружку, разбитую ею во время недавнего срыва.

Даже если бы он просто собрал осколки и выбросил их в контейнер для мусора, она была бы по-настоящему удивлена. Сейчас же – пребывала в полном недоумении. И только время от времени, забывшись, проводила рукой по скуле, нащупывая тонкую царапину.

Глава 6

– Но разве мы уже не получили то, зачем сюда приехали, – недовольно спросил камердинер, с тоской обозревая бескрайние холмы, зелеными волнами накатывающие на карету, одиноко гремевшую по желтому тракту.

Не удостоив слугу ответом, Корки все так же сосредоточенно смотрел на точку в пространстве за спиной попутчика.

«Старая развалина, несомненно, знает больше, чем хотел показать. Есть маленькая, потому и не принятая в учет, но все же вероятность, что я поставил не на ту лошадку». Возможно, у графа есть свои источники при дворе и, возможно, более верные, чем у него, Корки.

Надо предпринять упредительные шаги, которые обеспечат ему отходные пути в случае неудачи заговорщиков. А так близка была к осуществлению дерзкая мечта занять по праву причитающееся ему место среди избранной аристократии.

Золота действительно меньше, чем он рассчитывал. С такой скудной суммой ему нечего и мечтать о возвращении в столицу. При существующем положении он угодит непосредственно в долговую тюрьму. И матушка вряд ли его оттуда выкупит.

Хотя, конечно, эта книга… Ради нее она, пожалуй, потрудится вытащить из долговой ямы своего отпрыска. Сколько он ее помнил, она всегда увлекалась заплесневелыми легендами и оккультными ритуалами.

Какой скучной и однообразной должна казаться жизнь для неописуемо богатой леди, каковой являлась его матушка, чтобы с такой страстью увлекаться никому не нужными, вот уже многими веками позабытыми культурами и религиями…

По крайней мере хоть в ее родстве сомневаться не приходится. Не взяла бы Фрэнсис по доброй воле на себя заботы о воспитании Корки, не имей она к нему отношения. Ветреная и беззаботная Фрэнсис, красавица и умница, одинаково увлеченная балами, придворными интригами и книгами по алхимии.

Блестящая аристократка, не озаботившаяся запоминанием имени очередного любовника, от которого родила своего единственного сына.

В списке возможных кандидатур, со смехом предоставленном ею как-то Корки, были титулы громче владельца полуразрушенного замка, из которого он сейчас уезжал, но никто, кроме него, не признал и не признает незаконнорожденного.

Видимо, сентиментальный старикан Энгус Монтроуз и впрямь испытывал к блистательной Фрэнсис нечто похожее на любовь.

К ней единственной Корки питал какое-то подобие человеческих чувств, сам порой удивляясь этой способности своего организма, во всех остальных случаях в первую и единственную очередь принимавшего во внимание исключительно личную выгоду и животный инстинкт самосохранения.

Задумчиво перебирая пальцами, унизанными перстнями, Корки обманчиво безмятежно ласкал эфес своей шпаги. С детства надеясь только на свои силы, он в отличие от других многочисленных бастардов, довольствовавшихся ролью подъедал при своих покровителях, не стал учиться тому, что могло бы пригодиться секретарю или низшему военному чину.

Нет, его целью стали совсем другие горизонты. Виртуозное владение шпагой, необходимое разве что аристократам, прожигавшим жизнь на пирах, дуэльных поединках и охотах, стало первой ступенью в достижении главного.

С каким наслаждением он протыкал этой шпагой сиятельные шкуры тех, кто неосторожно задевал тонкого и гибкого, на первый взгляд всего лишь холеного и беспомощного обитателя великосветских салонов.

Под маской томного, пресыщенного праздной жизнью юнца прятался настоящий артист, профессиональный убийца с железной кистью не знающей усталости левой руки (он с легкостью фехтовал и правой, но, будучи левшой, чаще пользовался этим естественным преимуществом перед своими соперниками) и жесткостью, позволявшей не прощать своим жертвам ни единой оплошности или промаха.

Сам он отличался при этом меткостью и точностью, невиданными среди избалованных дворян голубой и самой чистейшей крови.

Слухи о его способностях быстро разнеслись при обоих дворах, английском и французском, и теперь уже редко кто осмеливался подшучивать или открыто презирать щуплого и невысокого Корки.

Острый на язык, не стесненный никакими обязательствами, он дрейфовал по салонам, дворцам и замкам, ведя почти такую же жизнь, как и большинство его ровесников, более счастливых признанием их наследных прав или родословных, получивших блестящее образование, планомерно идущих путями, сулившими им придворные должности, наследства или титулы.

Никто не знал, на что существует Корки. Многие и кроме него одевались и кутили в долг или в счет еще не полученного наследства от злонамеренно не умирающих престарелых теток или вот уже который год дышавших на ладан дядей.

В конце концов, старики благополучно испускали дух и, почив в Бозе, позволяли расплатиться с наиболее нетерпеливыми башмачниками или оружейниками. И сделать очередные астрономические долги.

Ему же, жалкому бастарду, не на что было рассчитывать, кроме как на громкое имя матушки, проигрывавшей за один вечер целые состояния, всепобеждающую самоуверенность и врожденный лоск придворного джентльмена до кончиков отполированных ногтей.

К тому же рано или поздно Корки расплачивался с какой-то частью долгов, причем не преминув сделать новые. Но расчетливые кожевники или королевские парфюмеры скрепя сердца ссужали ему опять и опять – полагая, что лучше понемногу, но соскребать с паршивой овцы по клоку шерсти, чем раз и навсегда содрать всю шкуру целиком.

Доехав до гостиницы, покинутой этим утром открыто самим господином и тайно его камердинером, они расположились в том же номере, предварительно заплатив трактирщику за постой и обед.

Скрипя зубами, мистер Ролли вынужден был расплатиться за предыдущий день и отправился наверх следить за сменой постельного белья и проветриванием шкафов и матрасов. Это была его маленькая месть хозяину гостиницы за несправедливые поборы.

Корки, устроившись внизу в кресле у камина в пустом зале, дожидался ужина, листая от скуки книгу, заказанную матушкой. «Что ей, право, дались эти пыльные алхимики?» – морщился он, с отвращением разглядывая подозрительные картинки, изображавшие людей с вывернутыми наружу внутренностями. В иллюстрациях были грубейшие ошибки, свидетельствующие о позорном неведении элементарной анатомии.

Доподлинно зная о расположении жизненно важных органов в так легко смертном человеке, умея с первого раза делать точечные уколы шпагой именно в них, Корки презрительно читал подписи под картинками, пояснявшими «тройственную жизнь внутреннего человека».

Сколько раз он пронзал человеческое сердце, имея возможность убедиться, что никакого дерева из него внутри человека не произрастает. А все, напротив, заполнено мягкой пульсирующей массой и кровью, толчками выбрасываемой из ран.

Впрочем, Корки предпочитал убивать с наименьшими кровопотерями. Чисто и красиво. Почти не повреждая кожи, он прокалывал сердца, печени или головы своих соперников, нимало не нарушая кровеносных сосудов.

Потратив уйму часов в анатомических театрах, он с легкостью мог видеть все, что было скрыто от глаз одеждами или бледной кожей. Анатомия – единственное полезное для человечества знание. И, пожалуй, еще математика.

Отложив скучнейший том о символизме человеческого тела, молодой человек с видимым наслаждением принялся за «Теоретическую арифметику» Тейлора, захваченную по пути из спальни милорда в кабинет секретаря.

Завернув в библиотеку, в которую спустя всего лишь несколько минут суждено было прийти секретарю за «Теософией», Корки, зная наверняка, в каком шкафу может находиться искомое, в мгновение нашел то, что нужно было ему самому.

Что может быть увлекательней таинственного космоса цифр! Идеальные, безгрешные, точные и всегда одинаковые, они внушали ему восхищение своей логикой и однозначностью.

Лишенный, в отличие от скучного мира людей, понятий несправедливости или благородства, мир цифр представлялся ему единственно достойным изучения. Открыв Пифагора, Корки уже не мог уйти от очарования его философии.

Отвлекшись ненадолго для ужина, он продолжил чтение. В камине потрескивали дрова. Камердинер, с жадностью уничтожив остатки трапезы своего господина, ушел наверх дожидаться его в спальне.

Простых посетителей, торговцев и шотландцев из горских кланов, не допуская в эти комнаты, поили и кормили в трактире, спать же предоставляя в конюшне или сеннике. Ничто не мешало Корки предаться числам в ожидании позднего посетителя.

Незадолго до полуночи в дверь постучали. Вскинув голову, молодой джентльмен спросил:

– Кто там?

– Господин, здесь к вам пришли, – неуверенным голосом глухо ответил из-за дверей хозяин гостиницы.

– Пусть войдет. – Корки убрал руку с эфеса шпаги и снова вытянул ноги к решетке камина.

Дрова почти выгорели, оставив тлеющие угли. Кровавые отблески скакали по стенам, наполнив комнату багровыми всполохами, густо замешанными на угольно-черной тьме, выползающей из углов.

В помещение просочился посетитель. Держа шляпу в руках, молодой человек нерешительно топтался у порога. Длинные волосы сосульками свисали с его лба, глубоко посаженные глаза горели на бледном, без следа пудры, лице. Тонкий нос с горбинкой странно смотрелся в сочетании с неожиданно мягкими и полными, как у юной девицы, губами.

– С вашего позволения, милорд. – Он стоял у дверей, пока Корки не махнул ему, позволив приблизиться.

– Итак? – скучливо поинтересовался Корки, всем видом показывая, сколь тягостно для истинного джентльмена общество вошедшего.

– Было сложно, ваша милость изволили прибыть без предупреждения… К тому же сейчас сезон большой охоты, вся округа наводнена гостями и их прислугой. Но я справился, – поспешил заверить Корки говорящий. – Все подготовлено.

– Возраст?

– Тринадцать, записано в приходской книге.

– Ее рождение регистрировали в церкви, – зловеще тихим голосом уточнил Корки.

– Это простая служанка из ближайшего поместья, – заикаясь, пояснил гробовщик. – Всех дворовых регистрируют… Но это простолюдинка. Всего лишь грязная маленькая девчонка.

– Имя, – еще более тихим голосом потребовал Корки.

– Ка… Кажется, Анна, – проблеял скорчившийся ответчик.

Глава 7

– Куки! Куки, – уже в который раз окликнул ее недовольный Питер, – ты сегодня рассеянна. Больше чем обычно, я имею в виду.

– Я вас слушаю, Питер. – Куки старательно изобразила полнейшую внимательность. – Два венка с белыми и красными розами. Что еще?

– Все. Это было последнее. Не опаздывай, – подняв указательный палец с безупречным маникюром, внушительно повторил ей гробовщик, уже в двадцать первый раз за сегодняшний изнурительно нескончаемый день.

Проводив взглядом девушку, Питер запер двери и поднялся в жилые комнаты к скрывавшейся там вечно больной жене. Удовлетворенно осмотрел попутно жирно зеленевшие пальмы и листья Ficus benjamina в кадках, которые оживляли выставку гробов в зале. Что у Куки действительно получается, так это ухаживать за растениями. Но все-таки она слишком странная девочка, даже для этого бизнеса.

Пробираясь по мокрым улицам, под огромным черным зонтом похожая на черепаху, Куки шла домой. Она от всей души надеялась, что отец еще не вернулся из паба. Пусть бы его там задержал очередной чемпионат по дартсу или первенство на звание «самой крепкой башки» – все что угодно, лишь бы не встретить его мощную гривастую физиономию. Лучше вообще успеть спрятаться у себя до его возвращения, притворившись спящей.