Свет мой, зеркальце, скажи

      Она направилась к постели, стоявшей у стены и я, видя, что путь свободен, проскользнул к двери.
      - А ну постой! - прикрикнула она. - Я не сказала, что закончила с тобой, не так ли?
      Я видел, как она взяла бутылку виски и стакан с туалетного столика, где царил полнейший беспорядок, и удивился, как дрожат её руки, когда она наливала себе приличную порцию. Горлышко бутылки не дошло до края стакана и виски пролилось на ковер. Содержимое стакана она проглотила в два глотка. Ставя бутылку на место, о чем-то задумалась. Потом внезапно повернулась ко мне.
      - Я хочу кое-что от тебя услышать.
      - Услышать?
      - Да. Я хочу, чтобы ты произнес это громко, вслух. Моя мать - дерьмо.
      Я заметил, как свело мои челюсти. При всем желании я не смог бы произнести этой фразы. А я и не хотел этого делать.
      - Говори! Если не хочешь, чтобы твой отец узнал об этом, говори!
      Ужасная, как голова Горгоны, она шагнула ко мне. Я отступил для безопасности. Номер небольшой. Три шага - и я прижат к креслу, стоявшему в углу. Изо всех сил она дает мне пощечину.
      - Говори!
      Прежде, чем я смог раскрыть рот и прийти в себя от шока, она бьет ещё раз.
      - Говори!
      И она все повторяет, шепча эти слова, она хлещет меня теперь с обеих рук, в то время как я стараюсь сделаться как можно меньше, ибо боюсь защищаться, не раздразнив её ещё больше, не подтолкнув на исполнение своей угрозы наплести невесть что моему отцу.
      - Говори! Говори!
      Кошмар. Все клиенты отеля должны слышать эти вопли. Я боюсь, что её хватит удар, настолько она взбешена. Я слышу, как произношу то, что она хотела слышать:
      - Хорошо, хорошо, ладно. Моя мать - дерьмо.
      Это конец. Ее руки безжизненно повисают. Я вижу, что она плачет, она рыдает. Она в ужасном состоянии. Черные слезы текут по её щекам. Она шмыгает носом; пучок волос рассыпается и длинные пряди падают на плечи. Она не может остановиться и продолжает рыдать.
      Я пользуюсь шансом и прошмыгиваю к дверям, стараясь при этом не задеть её. Я открываю дверь, пытаюсь улизнуть, на мгновение задерживаюсь, думая, что она ещё чем-то меня напугает, но со мной у неё все кончено.
      - Пока достаточно, - говорит доктор Эрнст.
      - Травмирован, - шепчет Ирвин Гольд с задумчивым видом. - Травма. Травмирующий случай...
      Он поворачивается к психиатру.
      - Что вы думаете о подобной системе защиты? Несколько простодушный ребенок сталкивается с травмирующим случаем. Да?
      - Конечно. Вне всякого сомнения, это и есть подобный случай. А говоря по - научному - этот мальчик - имбецил.
      - Точно. И в действительности ребенок - отец мужчины.
      Медик вздергивает брови.
      - Правда?
      - Естественно, господин председатель. В противном случае, откуда столько сведений о каждом из нас со дня рождения? Когда Питер Хаббен достигнет половой зрелости, мы сможем отбросить его дело и сказать ему, что все начинается с нуля? Так всегда в этом мире. Что до зрелого возраста, он теряет голову, и мы возвращаемся назад.
      - Куда это вы клоните, мэтр?
      - Просто обращаю внимание на факт, что это Питер Хаббен - ребенок ответственен за преступление, в котором обвиняется Питер Хаббен - взрослый, следовательно ребенок и должен быть приговорен и приговор приведен в исполнение.
      Неужели этот клоун говорит всерьез? Я восклицаю:
      - Но все можно повернуть и другим боком, Гольд, гроб должен быть моего размера, не так ли?
      Боже! Серьезен ли он!
      - Послушайте, Хаббен, когда ваше дело передадут Николасу, вы будете фигурировать там, как убийца-психопат, сексуальный маньяк, хотите вы того или нет. Но если мы немного сдобрим это профессиональным жаргоном, вы понимаете, приправим Павловым, Торндайком и Скиннером, мальчик будет иметь о своем отце более симпатичные воспоминания. Ну вот, возьмите неуравновешенного ребенка, достигшего половой зрелости, как Питер Хаббен, думающий только об этом, как говорят добропорядочные люди, бросьте его на съедение такой как эта Дэдхенни - и в результате бедный малыш обязательно будет страдать всю жизнь. А потом достаточно произнести его имя, и - бац он старается положить этому конец. Это не его ошибка. Он не может ничего изменить. И как только она внезапно предстает перед ним годы спустя...
      - Внезапно? - прерывает доктор Эрнст. - В таком ключе?
      - Почему бы и нет? Может быть, он потребовал от неё исполнить стриптиз, прежде чем убил. Чтобы заставить её предстать такой, какая она была. Последнее наслаждение.
      Эрнст поворачивается к присяжным заседателям. Реакции нет, ни малейшего признака жизни.
      - Вы прекрасно видите, - обратился он к Гольду. - Вы напрасно теряете время. Здесь профессиональный жаргон ничего не даст.
      Гольд пожал плечами.
      - Вы не можете утверждать, что я не прилагал усилий.
      - Вы старались принудить меня, да! - выкрикнул я. - Кучка негодяев, вы меня уверяли, что Ник ничего не узнает, если я соглашусь предстать перед вашим так называемым правосудием. Но вы рассчитываете открыть ему всю грязь потом, не так ли?
      Гольд с презрением посмотрел на меня.
      - Единственная вещь, которую я вам обещал, Хаббен: если вы согласитесь играть в игру, Николас не будет присутствовать на слушаниях. Если только вы не предпочитаете видеть его там, рядом с вами, чтобы он смотрел на вас с соответствующим выражением?
      Я принялся приковывать велосипеды цепью к решетке Центрального Парка, а Ник смотрел на меня с выражением, которое бывает только у него. И как всегда в таких случаях, у меня возникло впечатление, что он здесь старший.
      - Ну что же, согласен, старина, я слишком осторожен, - сказал я ему. Но по мне лучше так, чем видеть пару черных ковбоев, уводящих наших лошадей у нас на глазах.
      - Я предпочел бы, чтобы ты не выражался подобным образом.
      - Я не хотел.
      - Вот те на! Еще один замшелый консерватор.
      - Ой! Можно подумать, что ты людей не обижаешь.
      Мы заулыбались, прекрасно понимая друг друга. Было немало вещей, на которые мы смотрим по-разному, и вся соль состоит в том, чтобы не терять чувства юмора по отношению к ним.
      Мы взбираемся на вершину холма и усаживаемся там, прислонившись к камню и храня молчание. Я вырываю травинку, провожу тонким стебельком по одной, затем по другой щеке.
      - Итак? - спрашивает Ник.
      - Я не знаю, как лучше выразиться. Подыскиваю слова поточнее.
      - В основном покороче, да?
      - Да.
      - Ну и что?
      - Ладно, решено. Вы с матерью с завтрашнего дня переберетесь к бабушке и дедушке. А послезавтра она отправится в Мексику оформлять развод.
      - Одна?
      - Да.
      - Ты не думаешь, что я должен поехать с ней?
      - Нет. Она не желает никого видеть.
      - Но ты не думаешь, что там несколько опасно? Я хочу сказать...
      - Я знаю то, что ты хочешь сказать. Но мексиканский адвокат и его жена - друзья мистера Гольда. Он уже предупредил их, и они за ней присмотрят. Ожидая мать, займись бабушкой и дедушкой. Для них это столь же неприятный момент, который нужно пережить.
      - Вот те на... А они подумают тоже самое обо мне... Мне бы не хотелось пока там появляться.
      - Мы не можем так поступить, Ник. В конечном счете это тяжкий момент для всех.
      Молчание. Тягостная пауза. Наконец он спросил:
      - Что происходит? Что-то не складывается?
      - Не знаю. Столько всякого. И всяких обстоятельств...
      - Я, например?
      - Нет. Вовсе нет. Только не ты. И не забивай такими мыслями себе голову.
      - Я не могу этому помешать.
      - Советую тебе поскорее выбросить это из головы. Поверь мне, ты был лучшим в нашей жизни.
      - Тогда что не складывается?
      - Я тебе сказал. Всякое. Все меняется. Ты понимаешь, двое людей создают семью и все идет отлично. Но люди меняются. Это единственная вещь в мире, в которой можно быть уверенным. Люди меняются. И то, что было у них общего, может потеряется в пути.
      Он посмотрел на меня со свойственным только ему выражением.
      - Бабушка с дедушкой не изменились.
      Я подумал о Джулиусе и Дженниш Береш, о своем первом визите к ним. Вздохнул и сказал сыну:
      - Иногда я сожалею, что ты полукровка. Эта половинка заставляет обрезать тебе волосы на четверть?
      - Pilpoul.
      - Так это будет по-еврейски?
      - На иврите. Но бабушка с дедушкой никогда не менялись, не так ли?
      - Да. Только я полагаю, что их различие не было таким глубоким, как между твоей матерью и мной.
      Вновь молчание. Я слежу за многочисленными прохожими, пытаюсь представить магические слова, способные немедленно излечить все раны моего сына. Их нет. Я не смог заставить себя позавтракать; теперь депрессия и голод вызывают тошноту. Хочу расплакаться, но не могу.
      - Я тебя когда-нибудь увижу? - спрашивает Ник.
      - Каждый уикэнд, если только пожелаешь. Я переселяюсь, нашел квартиру ближе к центру, рядом с Гринвич Виллидж, там будет комната и для тебя. Ты будешь у себя дома. Ты сможешь приходить туда прямо из школы в пятницу и оставаться до вечера воскресенья.
      - Бабушка и дедушка знают?
      - Это часть нашего соглашения. Они все знают.
      - Идет. Ты понимаешь, они всегда так обо всем хлопочут, что мне не хотелось бы...
      - Нет, они понимают, что ты будешь приходить только на выходные. Впрочем, тебе не придется долго жить у них. У вас с матерью вскоре будет своя квартира, как только мистер Гольд найдет что-то подходящее.
      Я заметил. что лучшее средство преодолеть неловкую ситуацию - говорить невесть что. Нанизывать слова, как бусинки. И главное - смотреть прямо перед собой, не повернуться к Нику, лишь наблюдать за чернокожими и пуэрториканцами, оставляющими за собой на тропинке у наших ног обертки от жвачки, пакетики от попкорна и пивные банки.
      Я плачу налоги, уходящие на пособие для их многодетных семей, чтобы они могли покупать эту грязь. Просто жульничество. Потом я оплачиваю уборщика этого мусора. И в благодарность за это они набрасываются на моего сына, возвращающегося из школы, и он приходит домой с ножевым ранением в руку и окровавленным рукавом.
      Это выше моих сил. Я поворачиваюсь к нему и замечаю, что он наблюдает за мной. Я подумал, что было бы лучше, чтобы новость сообщила ему Джоан, как и она хотела, но у меня нет к ней доверия, я боялся, что она исказит факты. Я не знал бы, что и как она объяснила, потому-то воскресным утром я здесь, в Центральном Парке, готовый распять своего собственного сына, а он этого не заслуживает, ибо никогда не сделал мне ничего плохого, только верил в меня.
      С мрачным видом лекарь пристально глядит на меня. Заседатели вновь стали восковыми фигурами. Фантастика. Кошмар. Конечно, это кошмар.
      - Проснитесь же во имя Господа! Немедленно!
      Изо всех сил я закусываю губу. Сжимаю зубы и делаю безнадежное усилие воли, чтобы, игнорируя боль, прогнать её, но она лишь усиливается. Я почти теряю сознание, чувствую тепловатую жидкость, стекающую по подбородку. Кровь?
      - Почему дети? Почему дети должны страдать? - спрашивает меня Эрнст. Знаете ли вы, кто написал эти строчки, Пит?
      - Достоевский. В "Братьях Карамазовых".
      - Вы один из его почитателей? Вы остались им с тех пор, как открыли его во время учебы в университете?
      - Да.
      - И ещё Толстого, Тургенева, Флобера, Джойса и Манна? Вы должны любить Папу Хемингуэя?
      - Да.
      - Ах, так... Ибо это, Пит, только фантазия. Не процесс. Но фантазия, во время которой вы, новоиспеченный Максвелл Перкинс, вновь открываете Достоевского, Хемингуэя и поднимаете их на вершину славы. Вы рвете голосовые связки и вымостили ими дорогу сквозь литературную чащу. И в конечном счете появится великолепный том, именующийся "Письма Питера Хаббена"; в благодарность за открытие новых талантов он будет введен в школьную программу. Ужасно.
      - Почему?
      - Потому, что близок финал. Фантазия, Пит, всегда должна оставаться фантазией.
      - Что касается меня, господин председатель, - живо вмешался Гольд, финал не так уж и близок. Если бы мы только могли...
      - Разумеется, мэтр, - подтвердил герр доктор, повернувшись к присяжным заседателям. - Следующий!
      В течение нескольких секунд никто не реагировал. А затем встали с улыбкой родители Джоан.
      - Береш, - представился дедушка. - Джилиус Береш, и моя жена Дженни. Господин председатель, у меня всего лишь два слова. Я никоим образом не хочу участвовать в этом деле.
      - Подумайте, папаша, будьте разумны, - запротестовал Гольд. - Вы отлично знаете, что он был способен убить эту женщину. Вам просто надо сказать об этом.
      - Все, что я могу сказать, так это то, что он подарил мне чудесного внука.
      - Это тут не при чем.
      - Ну, ещё я могу сказать, что он уже давно болен. Очень нервный, вы понимаете? И, между нами, Ирвин, я предпочитаю защищать его, а не давать пинка под зад.
      Он защищает меня, он! Господи! В прошедшей жизни эта старая развалина позволяла управлять собой и жене, и дочери, обжуливать себя всем, с кем имел дело, регулярно и любезно отдавать черномазым бандитам свои с трудом нажитые деньги, даже не протестуя... и теперь он защищает меня!
      По лицу Гольда я мог понять, что он находит это столь же гротескным, как и я. Но коварный как питон, заметивший недосягаемую мышь, он внезапно меняет тактику.
      - Отлично, папочка, не говорим больше о преступлении, а поговорим о причинах, по которым подала на развод Джоан. Вам известны причины, не так ли?
      - Я и об этом не хочу говорить.
      Я удивился. Почему нет? Что тут странного, если двое понимают, что по-разному смотрят на мир? Он бы должен быть рад посчитаться? Ведь она отдала ему Ника.
      - Оставь его в покое, - закричала вдруг Дженни, схватив мужа за руку. - Этот человек - святой. Ангел. К чему на него давить?
      Гольд тут же меняется и мягчает.
      - Ну что вы, мамочка, я не давлю на него. Но голосование должно быть единодушным, и его отказ касается нас всех.
      - Он не способен сказать о ком-то плохо, даже о дегенерате. Поэтому я проголосую за двоих, - заявила она, обращаясь к доктору и указывая на меня. - Вы должны поверить мне, господин судья, - это монстр. Сексуальный маньяк. Убить ничего не сделавшую ему женщину!
      Я смотрю на Джулиуса. Если этой мышке предоставилась когда-либо возможность запротестовать, то момент наступил. Но протеста не последовало. Сгорбленный, раздавленный, он молча вернулся на место. Он привык к такому, это его образ жизни. Он не рискует внезапно преобразиться во льва ради меня. И от этого жалкого человечка теперь набирается опыта Ник!
      Я обратился к доктору.
      - Вы называете это свидетельством? Обвиняете во всех преступлениях, промелькнувших в воспаленном мозгу свидетеля? Вам не достаточно убийства, теперь мы переходим к сексуальным извращениям? Питер Хаббен или Джек-потрошитель? Боже! Это просто кошмар!
      - Вы полагаете? У меня создалось впечатление, что вы с болью расстались с этим предположением?
      Я провел языком провел по надкушенной губе и почувствовал тепло крови.
      - Если это кошмар, доктор, то вы абсолютно не представляете себе правосудие. Если бы вы хотели докопаться до истины...
      - Заткнись, дерьмо.
      Новое внезапное превращение. Четкая дикция, венский акцент испарился бесследно. Теперь это говор подворотен Бруклина, скрипучий голос выходит из уголка рта. Он тверд, каким и подобает ему быть. В действительности он странным образом походит на Макмануса - моего хозяина, издателя, который грабит состоятельных членов литературной семьи, ведя себя как гангстер из фильмов категории Б. Чтобы сыграть роль гангстера, доброму доктору надо всего лишь надеть свою шляпу с опущенными полями и сунуть в зубы окурок сигары.
      - Меня раздражают подобные глупости, и с меня достаточно, - начал он. - Ты известен как большой мастер болтать, сынок. Но музыка смолкла, беби. Танцы кончились.
      Меня испугала эта внезапная перемена.
      - Господин председатель?
      - Я и есть.
      - Господин председатель, я просто хотел бы заметить, что это вы говорили о моем подсознании, жаждали провести меня по мрачным лабиринтам моей психики, которая...
      - Конечно. И я стараюсь сделать это наилучшим образом. Но к сожалению я не знал, что это будет путешествие из Нью-Йорка в Йонкерс через Гонконг. Это не лабиринт, а просто куча дерьма.
      - Но разве не так работает подсознание?
      - Может быть да, а может быть и нет. Но твое поведение показало, что бывает и хуже, если взглянуть на твою губу. Больно, нет?
      Машинально я провел языком по ране и, видя мою реакцию, он понял, что я страдаю.
      - Ты видишь? Потому в наших общих интересах все расставить по местам, прежде чем истечет время. Разложить все факты и изучить их. В противном случае ты никогда не узнаешь, почему и зачем здесь буянишь.
      - Но факты...
      - Факты! Как это овечка пролила кровь в твоей овчарне! Ты скажешь мне, что это неправда?
      - Нет.
      - Потому, что ты все же можешь признавать факты, когда они бросаются в глаза?
      - Да.
      - Как, к примеру, что сегодня пятница?
      - Да.
      - И ещё небольшая деталь: около полудня ты сбежал с работы, чтобы вернуться к себе? Чтобы дождаться там возвращения сына из школы?
      - Да.
      - А когда ты пришел, этой мексиканской зомби, убирающей твою квартиру, уже не было?
      - Нет.
      - Но был кто-то другой.
      - Кто-то другой?
      - Ты знаешь, что я хочу сказать, убийца! Эта шлюха Вивьен Дэдхенни. Там, в твоей постели, в ожидании начала представления!
      - Я клянусь вам...
      - Ты клянешься слишком легко, убийца. Она была там. Изнеженная и томная. И знаешь, что произошло? Ты не смог с ней справиться и она сбежала от тебя. Потому ты убил её.
      - Ее там не было. Я не помню её, я ничего не помню об этом.
      - Тогда, может быть, ты объяснишь мне, почему вдруг вспотел? Посмотри на себя! Можно подумать, что ты принимал душ одетым.
      Я чувствовал, как купаюсь в холодном поту, стучу зубами, холод пронизывает меня.
      - Ее не было там! Ее не могло быть у меня! Я ничего не помню!
      Молодой мускулистый секретарь помогает Грандалю надеть его пальто с такой осторожностью, будто тот сделан из стекла. Литературный агент повернулся ко мне.
      - Не хотите ли позвонить вниз, Питер? Скажите им, что герр Андерс Грандаль собирается уйти и желает, чтобы лифт подождал его.
      Я мгновение колебался, затем снял трубку и передал сообщение портье, готовый услышать невесть какие нелестные реплики. Но дежурный не замедлил ответить:
      - Да, конечно. Лифт для герра Грандаля.
      Послушать его, так можно подумать, что мы готовим транспорт с национальным достоянием. Что, если хорошенько поразмыслить, не столь далеко от истины.
      Винс Кенна напился и теперь витает в облаках. Он восхищенно воскликнул:
      - Личный лифт герра Андерса Грандаля! Вот это я называю обслуживанием, маэстро!
      Старик закудахтал своим астматическим смехом, польщенный комплиментом. Его английский был лучше, чем я предположил по первому впечатлению, если он прекрасно расслышал Винса. Дерзость Винсента Кенны ничего не стоила, ибо ублажила одного из великих мира сего. Как не стоит уважения респектабельная робость некого Питера Хаббена перед Олимпийцем, чтобы создать впечатление, что он всего лишь статист, способный лишь предложить ручку для подписания контракта. И этот негодяй Винс проворно выхватил ручку-сувенир из рук Олимпийца после подписания и затолкал в свой собственный карман.
      Контракт. Он там, на бюро, и, с Винсом или без, это я заставил подписать его, несмотря на все препятствия.
      - Минутку, - говорю я, и уношу контракт в комнату, чтобы запереть его в кейсе, который кладу на комод как трофей.
      Я замечаю, что женщина, ждущая в комнате, мне улыбается. Вивьен? Вивьен. Приятельница Карен, подруга, дублер? У нас ещё будет время взглянуть на это более внимательно. Во всяком случае, она обладает тем же чувством такта, что и Карен, ибо никак не выказала своего присутствия во время нашего приема, а постаралась скрыться в комнате. Она мне улыбнулась, подмигнула, и я почувствовал меж ног легкую дрожь ожидания. Мероприятие завершено, другое, как мне кажется, сейчас начнется, и в этот раз без Винса Кенны.
      Провожая гостей в холле, я чувствую даже некоторую радость от сознания, что мы все немного навеселе. Лифт ожидал. В конце коридора лифтер преграждал вход случайной паре, абсолютно ничего не понимающей.
      Мы с Винсом следовали чуть позади за Грандалем и его небольшой свитой, как внезапно он схватил меня за руку, остановился и прошептал:
      - Андерс отвезет меня в аэропорт.
      "Андерс"! Господи! Старинный приятель Винса, как Тед Достоевский!
      - Это очень любезно со стороны герра Андерса.
      - Очень. Это даже не по пути. Послушай, Пит, ты можешь оказать мне услугу?
      - Как всегда, а в чем дело?
      Ложь - превосходная вещь.
      - И тем самым ты окажешь услугу издательству. Как только мы уедем, позвони в авиакомпанию и прозондируй, можно ли договориться о представителе по связям с общественностью и фотографе, чтобы те ждали нас в аэропорту. Перед главным входом. Они нужны лишь на пару минут, сделать фото Андерса и меня. Можешь этим заняться? Или кого-то из прессы? Это бы ещё лучше. Я могу на тебя рассчитывать?
      Я бы в этом усомнился.
      - У меня нет времени, Винс, но я попытаюсь.
      - "Держи карман шире", - сказал я про себя.
      Когда мы все подошли к лифту, пара, которую отказались везти, уже готова была затеять скандал. Англичане среднего возраста, оба пухленькие и одетые в твид.
      - Но послушайте, какого черта... - протестовал джентльмен.
      Лифтер оборвал их, непреклонно заявив:
      - Я вам уже сказал, нужно подождать следующего лифта.
      Затем он сделал им знак отойти в сторону и, как загипнотизированные, они отступили, пропуская Грандаля и его свиту в кабину. Винс следовал за ними по пятам. Грандаль позволил себе громогласно пукнуть, улыбнулся мне и потер живот.
      - Вы слишком хорошо приняли меня, друг мой. Mange tak.
      Так как дверь лифта закрылась, чувствуя себя всецело под воздействием выпитого аквавита, я глубоко поклонился. Кабина начала спуск.
      Англичане с удивлением смотрели на меня. Мужчина попытался вновь протестовать, я поднес палец к губам.
      - Прошу вас. Его Высочество будет очень недоволен.
      - Его Высочество? - воскликнули англичане, глядя на дверь лифта. - Это был король? Король Дании?
      - Инкогнито. Поэтому, прошу вас, вы ничего не видели. Никому ни слова.
      - Нет, нет, конечно. Я прекрасно понимаю. Прекрасно.
      У меня создалось впечатление, что они готовы обнажить головы и встать по стойке смирно.
      - Tak.
      Я щелкнул каблуками, вновь поклонился, развернулся и удалился по коридору с руками за спиной и головой, полной государственных дел.
      Вивьен.
      Но вначале надо подготовить почву, мысленно или эмоционально. Я позвонил в приемную из маленького салона, чтобы посыльный пришел убрать остатки ужина. Затем с серьезным видом зашагал взад-вперед. Если учесть гонкуровскую премию, я заполучил для Макмануса и Нэйджа пару международных лауреатов, которые обедни не испортят, но ничего эпохального уже не родят. Это позволит моим хозяевам покупаться в их славе, как только новость станет достоянием общественности. Позже, тем не менее рискует проявиться дефицит. И затруднения. Большие трудности для небольшого издательского дома, всецело существующего на банковский кредит. А как я подготовлюсь к этому? Мои нервы с головы до ног затягиваются в узлы, пока я рассматриваю маловероятное решение этой проблемы.
      И самое дерьмовое - контракт Андерса Грандаля там, в комнате. Положи руку на него, он наделен магической силой.
      И Вивьен тоже там, в комнате.
      Укрытый решеткой радиатор свистел и клокотал, но комната показалась мне неприятно прохладной. Я заметил, что занавески слегка колышутся. Закрывая окно, несколько мгновений я созерцал лежавший у моих ног Копенгаген, плоский и сероватый на темном фоне. Внизу, неподалеку отсюда, был вокзал, я видел его тускло освещенные перроны. Подошел игрушечный поезд и из него как муравьи высыпали пассажиры. Большая неоновая реклама светилась на здании напротив и отбрасывала зеленоватый отблеск каждый раз, как только зажигалось слово "Боулинг"
      Вивьен нежно ласкала мой обнаженный живот.
      - Что за город, - прошептала она. - Не удивительно, что Гансу Христиану Андерсену понадобилось погружаться в страну мечты.
      - Тем не менее, тут есть сады Тиволи.
      - С царством сосисок и машин под ними. Задерни занавески.
      - Никто не может нас увидеть, мы слишком высоко.
      - Я знаю. Но все же закрой.
      Я поискал и нашел шнур, потянул за него. Старые шторы сомкнулись.
      - Какие пыльные, - заметила Вивьен. - За те деньги - которые ты платишь, дирекция должна бы предупреждать об этом.
      - Платит издательство.
      - В таком случае черт с ними.
      Обнаженная, она уселась перед открытым ящиком комода, просмотрела ассортимент белья фрау Герды, которое разложила там Карен. Потеребила пальцами кисею и кружева.
      - Очень даже"люкс" - заметила она, имитируя говор Карен. - У этой шлюхи Карен неплохой вкус, весьма своеобразный.
      Она поднимается, встает перед огромным зеркалом, держа перед собой ночную сорочку. Она такая же рослая, как и Карен, но более массивная. И в то время как Карен использует лишь макияж, эта выделяет не только губы, но и соски. Различия бросаются в глаза. Карен холодна и разыгрывает страсть. На профессиональном жаргоне - она знает, как возбудиться и возбуждается ещё больше, если речь идет о деньгах. Вивьен не разыгрывает страсть, она сама достаточно страстна. Стоя перед зеркалом с полуприкрытыми ресницами и приоткрытыми губами при сжатых зубах, с раздувающимися ноздрями, она не восхищается своим телом, как это делает Карен, но оценивает возможности его использования. Тело - это профессиональный инструмент, и обожает она его функции, а не само тело.
      Она надевает сорочку. Красные соски кажутся черными под дымчатой кисеей.
      - Так любишь? - спрашивает она у моего отражения.
      - Люблю.
      Она с интересом изучает отражение. Как балерина поднимает и закладывает за голову руки.
      - Волоски в подмышках, надеюсь, тебя не шокируют?
      - Нет, но как американцу мне кажется это неудобным.
      - Но я уже давно интернациональна, дорогой. И может быть, несколько упряма.
      Она поворачивается к зеркалу, смотрит на меня, вначале на меня, а затем на кровать. Я киваю.
      - Спешить некуда.
      - Я вижу. Ожидание - половина удовольствия. Как когда идешь к дантисту.
      Я смеюсь, это её удивляет, поэтому я объясняю.
      - Теперь я знаю, кто ты. Впервые, когда я тебя увидел, я действительно шел к дантисту.
      - В тот день в отеле? Маленький обалдевший разносчик?
      - Нет, накануне. На тротуаре Фледжер стрит. Ты выходила из своей машины. Первое, что бросилось в глаза - твой зад и ноги. Ты наклонилась поправить застежку на туфле. Прямо посреди дороги.
      - Я делала это мастерски. Чтобы возбудить мужчин.
      - Ты странным образом возбудила и меня.
      - Я знаю. Ну что же, выпьем стаканчик за приятные воспоминания?
      - Аквавит со льдом?
      - Отлично. Правда, если лед старика Грандаля не растаял.
      Несмотря на звонок, никто не пришел убрать со стола и, зная теперь обслуживание в "Регале", я был почти уверен, что все останется до утреннего визита горничной.
      Вивьен, гримасничая, оглядела стол, выудила белый кусочек курицы и принялась его жевать.
      - Грандаль с компанией неплохо поработали.
      - Безусловно.
      - Это датская привычка.
      - Как и все остальное.
      - Я предпочитаю остальное, - заметила она. - Остался лед?
      Горстка льда плавала на поверхности. Я выловил его, бросил в стакан и залил водкой. Все это протянул Вивьен.
      - Ты не будешь?
      - Выпьем вместе.
      Поочередно мы пили до тех пор, пока стакан не опустел, затем она мне улыбнулась.
      - Не правда ли, все было не зря? Грандаль теперь твоя собственность?
      - Да.
      - Ты знаешь, ваш издательский дом ведь может просто выбросить деньги на ветер.
      - Не исключено.
      - А тот французский гений, с которым ты недавно подписал контракт? Ведь он не сможет с успехом разойтись в Америке, не так ли? И даже в Англии?
      - Я не думал об этом.
      - А все эти бородачи, которых ты собрал под крылышко издательского дома в обмен на их нерожденные шедевры? Необоснованный риск, тебе не кажется?
      - Крайне рискованно.
      - И все лишь для того, чтобы не чувствовать духа Винса Кенны?
      - Может быть отчасти.
      - Отчасти? А остальное? Старый добрый культ устарелых героев?
      - Мне кажется, это не так.
      - Нет. Но тем не менее какой забавный пантеон! Добрый старый Том Хаббен спина к спине с Андерсом Грандалем.
      - Послушай, дорогая, может быть, ты позволишь мне самому заняться маленькими парадоксами моей жизни?
      Она покачала головой.
      - Время волнений уже давно прошло. А судя по этим мелочам на прикроватном столике, настал час расслабления и сна. Время принимать пилюли.
      - Скорее время сладкой лени, ясно тебе? Ты в самом деле знаешь обо мне очень многое.
      - Все самое важное, дорогой.
      - Тогда как я практически ничего не знаю о тебе, за исключением имени.
      Смех её напоминает смех Карен.
      - А Вивьен даже не мое имя.
      - Что же это тогда?
      - Неважно. Это часть меня самой. Скрылась и забылась.
      - Почему ты выбрала имя Вивьен?
      - Ты помнишь "Унесенные ветром"?
      - Вивьен Ли?
      - Верно. Моя кормилица, если можно так выразиться. Я находила её просто фантастической. Полное перевоплощение.
      - Бедная малышка. Брошенная Кларком Гэйблом до наступления половой зрелости!
      - Не так все было у Скарлетт. Я точно знаю, что когда он её в конце бросает, это не настоящее прощание. Он вернется на следующее утро, привязанный своею страстью, как осел, и овладеет ею прямо у входа. На ковре.