Звезды мирового детектива - Ласковый голос смерти

В конце концов мне пришлось оставить компьютер. По пути в колледж я ненадолго заглянул в один дом в Кэтсвуде, но это мало что мне дало.

Здание колледжа Уилсона было серым в потоках дождя — каменное строение, которое другим казалось омерзительным, а у меня вызывало интерес. Оно выглядело сплошным и монолитным, но чем ближе к нему подходишь, тем больше вблизи замечаешь поросших лишайником трещин и отметин стихии.

На семинар пришли пятеро — Даррен, Лиза, Элисон, Роджер и я. Найджел, преподаватель, как всегда, опаздывал, и мы болтались возле запертой аудитории с кофе из автомата в мрачной тишине. Интересно, подумал я, они тоже пытаются придумать, что бы сказать поумнее? Такая уж проблема с этим курсом — не знаешь даже, о чем с ними и заговорить, чтобы не попасть впросак.

Ко мне подошел Роджер и, откашлявшись, поинтересовался, применял ли я уже на практике какую-либо из методик.

— Нет, ни разу.

Я улыбнулся и несмело ему подмигнул: в силу изучаемого предмета он вполне может понять, что я лгу. Хотя, весьма вероятно, он не заметил лжи и неверно истолковал мое подмигивание — все же наши способы общения не слишком надежны.

После семинара я задержался в аудитории, пытаясь выведать, какие еще курсы схожей тематики имеет смысл пройти и что за преимущества дадут мне эти лекции при получении степени, на этот раз по психологии — почему бы, собственно, и нет? Но на самом деле я просто тянул время, чтобы не пришлось возвращаться на парковку вместе с компанией неудачников.

Сквозь стеклянную дверь вестибюля я заметил Лизу и Роджера, которые застыли у главного входа, о чем-то беседуя. Она стояла вполоборота к нему, отставив носок туфли. Он наклонился к ней, смеясь и — да, в том не было никакого сомнения — облизывая губы. Она тоже рассмеялась и откинула голову, открыв ему шею.

Повернувшись к ним спиной, я стал разглядывать доску у входа — объявления о съеме квартир, разнообразные листовки общественных и спортивных организаций, предложения для студентов, включая психологическую помощь. Последние я изучил чуть подробнее. Под показавшимся мне совершенно неуместным объявлением группы поддержки молодых кормящих матерей приткнулась маленькая бумажка:

«Мы — группа студентов, потерявших близких. Наша цель — найти взаимную поддержку в тяжелой ситуации. Вторник, 18.30–21.00, аудитория 13. Приглашаем всех желающих».

Я несколько мгновений таращился на объявление, не желая оборачиваться, чтобы Лиза и Роджер меня не заметили и не стали интересоваться, что у меня на уме. Рядом висела другая листовка, на этот раз насчет пищевых расстройств. А чуть дальше, более официального вида, — от Общества анонимных алкоголиков.

Странно, как порой причудлива судьба. Я стоял у доски объявлений и читал про алкоголиков и потерявших близких, как вдруг рядом оказалась девушка, перебиравшая те же пустые слова. Я взглянул на нее и ощутил едва заметное волнение. На ней была джинсовая куртка, потрепанные манжеты которой она то и дело натягивала на руки, и шарф, несколько раз обмотанный вокруг шеи.

Снова на нее посмотрев, я попытался улыбнуться, но она тут же отвела взгляд. От нее веяло отчаянием. Я не знал, что тому причиной, но сомневаться не приходилось.

Я коснулся ее руки, и она слегка вздрогнула.

— Послушайте, — сказал я, — думаю, вам следует обратить внимание вот на что.

Я ткнул в случайное объявление, насчет психологической помощи студентам. Она тут же наклонилась ближе к доске — и ко мне, — внимательно читая текст на обрывке бумаги.

— Мне кажется…

— Вам кажется, что больше подойдет вот это? — Я показал на другое объявление.

— Да, — с улыбкой ответила она. — То самое. Думаю, да. Спасибо.

— Порой так легко сделать чью-то жизнь лучше, — сказал я.

Она судорожно всхлипнула, и по щеке ее скатилась слеза. Я снова коснулся ее руки.

— А вы не думаете, что стоило бы пойти со мной в паб? Это ведь проще простого? — спросил я.

— Да, конечно, — ответила она, к моему удивлению даже не поколебавшись.

Роджер и Лиза, к счастью, уже ушли. Я повел девушку на парковку, размышляя, стоит ли ее вот так сразу сажать к себе в машину. На углу светился какой-то паб, и вряд ли в нем было слишком многолюдно. Нас вполне могли заметить, но это меня устраивало. Я не мог рисковать, сажая ее в машину. На двух незнакомцев в местном пабе, вероятно, обратят внимание, но, с другой стороны, вряд ли там есть камеры наблюдения.

В общем баре я усадил ее возле нерабочего камина.

— Где бы вы хотели сесть? Неплохое место, вам не кажется? — спросил я; она без колебаний подчинилась. — Вам не кажется, что вам хотелось бы кока-колы?

— Да, — ответила она.

Я бросил взгляд на пожилого типа, перед которым стояли полпинты темного эля, единственного посетителя бара. С противоположной стороны слышался стук бильярдных шаров и смех молодежи. Более чем подходящее место.

За стойкой появилась барменша — молодая крашеная блондинка с длинной косой через плечо.

— Слушаю вас?

— Кока-колу и пинту «Джона Смита», пожалуйста, — сказал я, протягивая ей банкноту.

Пока она наливала пиво, я оглянулся на мою новую спутницу: сидела там, где я ее оставил, нервно теребя рукава куртки, словно в очереди к зубному врачу или перед собеседованием. Я много лет размышлял, как завоевать женщину, а в действительности все оказалось до смешного просто. Нужно лишь говорить ей, что делать.

Я принес напитки за столик и сел напротив нее.

— Как вас зовут? — спросила она.

— Джон, — ответил я, выбрав имя наугад — каждый раз новое в подтверждение того факта, что для каждой из них я становился другим человеком.

— Джон, — повторила она, словно наслаждаясь вкусом слова.

— А вас?

— Лея.

— Вас зовут Лея, — повторил я. — Хорошо.

Она взяла стакан и отпила колы, не задавая вопросов и даже не удивляясь странному строению моих фраз. Именно в этот момент я понял — она моя, моя целиком, и я могу делать с ней, что захочу. Нам с Леей много о чем предстояло поговорить. Мне хотелось услышать ее историю, хотелось, чтобы она рассказала о своих несчастьях, страхах и утраченных надеждах. И теперь я знаю, как ей помочь.

Аннабель

— Как в том чертовом Бридженде, — сказал Триггер, бросая на свой захламленный стол экземпляр «Брайарстоун кроникл».

— В Бридженде? — переспросила я. — Ты про самоубийства подростков?

— Угу, что-то вроде того. И прежде чем ты что-нибудь скажешь — я знаю, что все они умерли по естественным причинам.

Я промолчала. На самом деле естественными были далеко не все смерти — в отчете, который предоставили нам коронеры, значилось, что двое умерли вследствие алкоголизма, а один от передозировки барбитуратов. Еще семеро, похоже, от голода. Подобную смерть тоже можно было назвать естественной, но если бы они хотя бы иногда ели, то, скорее всего, были бы живы.

— А теперь чертовы газетчики, похоже, об этом пронюхали. Попомни мои слова, хлопот не оберешься. Я вчера говорил с Дэйвом Моррисом — знаешь Дэйва? Дежурный инспектор в диспетчерской, раньше работал в дорожной полиции.

Я кивнула, лишь бы не выслушивать детальный доклад о карьере Дэйва Морриса.

— Он говорит, что им поступает куча звонков от соседей, спасибо прессе. Каждые пять минут: «Мы давно не видели старушку из соседнего дома» или «Какой-то странный запах, будто кто-то умер». На всякий случай они посылают патрули, но это уже начинает их раздражать.

Я улыбнулась в надежде, что он не ждет от меня извинений. Можно подумать, я во всем виновата лишь потому, что обратила на проблему внимание.

На этот раз день выдался солнечный. Я закончила сравнительный анализ и переслала копии Энди Фросту, Биллу, Триггеру и всем прочим заинтересованным лицам, — может, хоть кто-то за них возьмется. На самом деле в отчете было не так уж много данных сверх того, что я уже откопала; графики выглядели впечатляюще, но мои рекомендации и требования к информации оказались вдвое длиннее основной части отчета.

Газету я уже читала. Триггер и Кейт полагали, что репортеров снабдила информацией я, но у тех имелись свои связи в коронерской службе; хватило мимолетного упоминания о количестве разложившихся тел, чтобы разжечь интерес прессы.

Когда Триггер ушел на инструктаж, я взяла газету со стола и перелистывала страницы, пока не нашла колонку про трупы. Я не сразу отыскала имя, зарытое где-то в самом конце. Сэм Эверетт. Сделав пометку в ежедневнике, я вернула газету на стол Триггера на то самое место, где он ее оставил, и вновь занялась анализом краж для завтрашнего совещания. Я пыталась не смотреть на имя, но оно снова и снова притягивало взгляд, словно ангелы уже связали меня с ним.

После работы я прогулялась по склону холма до перехватывающей парковки, разглядывая витрины. Сегодня не требовалось делать покупки для мамы, и я вышла поздно, но домой не торопилась — кошка может и до ужина подождать. Мне хотелось побыть среди людей, даже если эти люди куда-то спешили. Еще несколько часов, и город снова заполонит народ — все пойдут встречаться с друзьями, ужинать, выпивать в ночной клуб. Впрочем, до тех пор болтаться по улице я не собиралась, да и какая мне с того радость? Подвыпившие прохожие будут шуметь, смеяться друг над другом и надо мной — единственной во всем городе, кто гуляет сама по себе, будто вернувшись в школьные годы.

Подойдя к остановке, я, словно в насмешку, увидела в ста ярдах впереди задние огни автобуса. До следующего оставалось двадцать минут, и я пошла дальше через пешеходный район. Возле здания совета была еще одна остановка, срезавшая объезд через центр города, и, если не мешкать, я могла дойти до нее, имея в запасе еще пять минут. Район опустел, все магазины закрылись, ветер гнал по улице газеты и мусор.

В совете давным-давно работал мой отец — где-то в бухгалтерии, хотя мама не вдавалась в подробности. Пятнадцать лет назад там появилась вакансия, на которую мне хотелось претендовать, — в то время я трудилась администратором в адвокатской конторе, и работа казалась мне крайне утомительной, тем более коллеги проявили себя весьма вредными женщинами. Однако мама меня отговорила.

— Ты возненавидишь эту службу, — сказала она. — Твой отец никогда не был счастлив. Сплошная бюрократия. К тому же у тебя плохо с цифрами, ты постоянно путаешься.

Зарплата там была немногим выше, чем я получала, но куда лучше были перспективы — устроился в совет, считай, обеспечен работой на всю жизнь, — но, возможно, именно потому мама и не хотела, чтобы я туда шла. Думаю, она боялась меня отпускать даже пятнадцать лет назад.

Однажды я увидела объявление о наборе в полицию. Я даже не стала рассказывать маме, что подала заявление, пока не получила письмо с предложением должности. Она пришла в ярость.

— Придется носить форму, — воскликнула она, — а ведь тебе это не нравится! Это еще если найдут твой размер.

— Работа для штатских, мама, им нужно носить форму, только если они сидят в диспетчерской или в приемной.

— Ты же сама знаешь, что говорят про полицейских.

— Что?

— Что они все распутники. Что они обманывают своих несчастных жен. Ты там и пяти минут не пробудешь, как они все за тобой увяжутся.

Если бы! Сейчас подобная мысль не вызывала у меня ничего, кроме смеха, хотя, приступая к работе, я и впрямь слегка побаивалась. Потребовалось некоторое время, чтобы набраться уверенности в себе, — казалось, будто все вокруг умнее меня, — но я сосредоточилась на деталях, а вскоре появились новые сотрудники, и уже я показывала им, что делать.

Припарковав машину в трех улицах от дома, я быстро зашагала в темноте. Болели ноги, хотя я весь день просидела на стуле.

Мой дом, как и соседний, погруженный во тьму, ничем не выделялся. Сад зарос сорняками. Нужно будет в выходные прополоть. Ноги сами понесли меня к соседнему дому. Я заглянула в окно входной двери, но свет не горел. Дверь в коридор, похоже, была закрыта — вероятно, как всегда.

Я ничего не видела и не ощущала никакого запаха.

Кошка вертелась вокруг, наверняка удивляясь, что это я такое делаю на заросшей сорняками грядке перед соседним домом. Казалось, будто она говорит: «Ты же там не живешь, тупая корова. Забыла, где живешь?»

Оставив дом в покое, я нашарила в кармане ключ. В моем коридоре было пусто и тихо. Я снова забыла поставить таймер центрального отопления, и внутри царил холод. Кошка постоянно путалась под ногами по дороге в кухню, хотя я ворчала и говорила ей, что, если свалюсь со сломанной лодыжкой, ничего хорошего для нее не будет.

Включив свет, я нашла коробку с кормом в шкафу под раковиной и высыпала порцию в чашку. Люси пронзительно мяукнула, и голос ее сорвался на верхней ноте.

Накормила кошку, можно приготовить что-нибудь и себе. Следовало поискать в холодильнике — или, скорее, в морозилке — еду поприличнее типа овощей и прочей здоровой пищи. Но аппетита не было. Забавно — наконец-то из-за всей этой истории с трупами я похудею, чему не способствовала ни одна диета.

В доме царила тишина, столь же пронзительная, как и холод.

Я включила радио в надежде избавиться от мрачной пелены, словно падавшей мне на плечи, и услышать хоть что-нибудь радостное. Только что закончилась некая неопознанная песня.

— …для тех, кто недавно к нам присоединился, мы говорим о кампании, которую проводит «Брайарстоун кроникл», и это хорошая новость для всех нас — правда, Салли? Вы знаете своих соседей?

— Да, конечно! Мы здесь уже несколько лет и очень подружились со всеми. Но в прежнем доме все было иначе — все пять лет я и понятия не имела, кто живет по соседству. И пожалуй, мне должно быть стыдно…

— Гм… Да, к тому же нет никаких причин не знакомиться с соседями — просто нужно вести себя дружелюбно и стремиться к общению с людьми. Дружить вовсе не обязательно, если это вам не по душе, — но ведь не угадаешь, когда вы можете друг другу понадобиться…

— К тому же население стареет. Полагаю, через несколько лет появится куда больше одиноких стариков, и крайне важно знать, что можешь положиться на соседей…

— Мы примем еще несколько звонков на данную тему, так что звоните нам! Вы дружите со своими соседями? Возможно, вы беспокоитесь, что останетесь в старости одни? Или вы беспокоитесь о своих соседях, но не хотите вмешиваться? Звоните на наш обычный номер, и мы поговорим с кем-то из вас…

Похоже, они упустили самое важное. Какая разница, есть ли у тебя соседи, если ты решил не обращать на них внимания?

— …а сейчас на линии Алан из Брайарстоуна — вы ведь не знаете ваших соседей?

— Угу, Роб, вроде того. Рядом живет одна пожилая пара, но они со мной даже не разговаривают. В смысле, я с ними как-то раз поздоровался, а они просто кивнули в ответ, и…

— Но, может быть, они ждали, что вы еще что-нибудь скажете, Алан? Вам известно, что старики порой становятся опасливыми и не знают, кому доверять?

— Угу, но все же как-то общаются друг с другом? В смысле, когда я был мальчишкой, народ все время торчал на улице, все о чем-то беседовали и все такое.

— Не забывайте, что люди тогда дольше жили на одном месте, а в наши дни они куда мобильнее, постоянно меняют работу или их вынуждают обстоятельства…

Я открыла заднюю дверь, чтобы выпустить кошку, и осторожно потянула носом воздух. Легкий ветерок шевелил ветви деревьев позади дома, за которыми виднелась главная дорога, а дальше кладбище. Никакого запаха не чувствовалось, и на мгновение показалось, что мне лишь почудилось, будто я нашла в соседнем доме Шелли Бертон. Вонь улетучилась, останки убрали — наверняка какие-нибудь работники совета, пока я была на службе. Она исчезла, не оставив после себя ни следа, — как будто вовсе не жила на этом свете.

«Брайарстоун кроникл»

Октябрь

Местная жительница «была мертва много месяцев»

Сотрудники полиции, вызванные в прошлую пятницу в дом на Ньюмаркет-стрит в Брайарстоуне, обнаружили в гостиной собственного дома сорокатрехлетнюю Шелли Бертон мертвой. Мисс Бертон жила одна, и ее никто не видел несколько месяцев.

См. комментарий, с. 12.

Комментарий редакции

Сорокатрехлетняя Шелли Бертон, бывшая актриса и модель, на данный момент последняя в ошеломляющем списке жителей Брайарстоуна и окрестных поселков, которые умерли в своих домах и оставались не найденными в течение долгого времени.

Печальный факт — увы, слишком многие в нашем обществе не знают своих соседей или ждут, что кто-нибудь другой поинтересуется, где они и что с ними, возьмет ответственность на себя. На самом же деле никого другого может просто не оказаться.

Смерть в одиночестве — позор нашего общества

В последние месяцы нас потрясло все увеличивающееся количество человеческих останков, найденных в Брайарстоуне и окрестностях. Стало ясно, что общественный дух, которым когда-то гордилась Британия, угас, — мы больше не заботимся о наших соседях, превращаясь в нацию тех, чей лозунг «моя хата с краю». Кого вы знаете из встречных? С этим вопросом мы вышли на улицы Брайарстоуна.

Стэн Гудолл, 64 года: «Когда-то мы знали каждого встречного, заботились друг о друге, всегда знали, если кому-то требовалась помощь».

Молодая женщина, пожелавшая остаться неизвестной: «Я вообще не знаю своих соседей. Они живут сами по себе, и это вполне меня устраивает».

Этель Джонс, 78 лет; вид у нее хрупкий, но непреклонный: «Да, я боюсь умереть одна. Я знала Джудит Бингэм, которую нашли в марте, и, помнится, никто не заметил, что она больше не появляется. Не могу представить, что она пролежала там все это время».

С ней согласен мистер Алан Уилсон, 47 лет: «Это позор. Говорите, в нас все еще жив общественный дух? Да вы шутите».

«Брайарстоун кроникл» начинает новую кампанию, чтобы высветить трагедию этих никем не любимых людей. Пришла пора поинтересоваться одинокими соседями. Регулярно общайтесь с людьми. Образуйте сети взаимопомощи. Следите за событиями в вашем районе, проходящими при поддержке «Кроникл», и вы ближе познакомитесь со своими соседями!

Шелли

Иногда это происходит очень медленно, так что сперва даже ничего не замечаешь. Для меня же все случилось в одно мгновение, в одну секунду, рассекшую жизнь, словно косой, — на «до» и «после».

Пятого мая 2011 года. Было около трех часов — прекрасный день, к тому же, несмотря на многонедельную жару, легкий ветерок навевал прохладу. Я ехала на машине в супермаркет, думая, продержится ли хорошая погода до свадьбы моей подруги, намеченной на следующие выходные. К тому же был праздник, что в данном случае существенно, ибо, будь это обычный понедельник, я бы сидела на работе и ничего бы не случилось.

Я ехала по участку с круговым движением, ожидая поворота к супермаркету, и уже собиралась свернуть, когда справа внезапно появился автомобиль; я затормозила. Помню, еще успела подумать что-то вроде: «Хорошо, что тормоза исправны», когда сзади в меня врезался фургон, вытолкнув машину наперерез еще одному водителю.

Мне повезло — травмы оказались неопасными. Я отделалась синяками и ссадинами, особенно на правой ноге, которую зажало при ударе. Двое других водителей не пострадали. Драма разворачивалась поэтапно: сперва мы ждали приезда экстренных служб, а вокруг толпились люди и успокаивали меня через разбитое окно, потом прибывшие пожарные долго вырезали меня из машины. Дальше больница, приезд Грэхема, полицейские с допросом…

Меня отпустили на следующее утро, выписав обезболивающее и велев обратиться к лечащему врачу за освобождением от работы. Помню, я тогда подумала, что мне повезло. В тот же вечер мы с Грэхемом выпили по бокалу вина — как он сказал, в медицинских целях; и я улыбалась, несмотря на шок от пережитого, улыбалась вместе с ним, когда он сказал, что я, наверное, сделана из резины или вроде того.

Потребовалось время, чтобы понять — мы смеялись слишком рано. Что-то все-таки случилось в моем теле в момент аварии, и оно полностью меня сломило.

Боль с тех пор не прекращалась. Иногда она утихала, словно проходя через глаз бури, и я могла жить обычной жизнью — ходить по магазинам, заниматься стиркой, — но потом возвращалась, и бывали дни, когда я вскрикивала при каждом движении.

Говорили, что у меня поврежден позвоночник, поскольку порой боль сосредотачивалась в области шеи, и что могут потребоваться месяцы, чтобы ее излечить. Страховая компания в конце концов оплатила физиотерапию, что никак не помогло. К тому же боль перемещалась — с шеи на плечи, потом на поясницу, иногда даже на ноги, — словно некий демон, овладевший мной и подвергавший меня мукам, которым не было видно конца.

Я проходила медицинские обследования и альтернативную терапию, получала рекомендации. Я посещала клинику при больнице, хотя это ничем особо не помогало — лекарства лишь заглушали боль, а испытания, которым меня подвергала езда на машине, сводили все на нет. Врач все выписывал мне освобождения от работы, пока я в конце концов не решила, что проще будет уволиться. К тому времени я подписала договор с претензионной компанией в надежде выбить хоть какую-то компенсацию от кого-либо из водителей, разрушивших мою жизнь. Меня предупредили, что это может занять годы, и я лишь подумала — а собственно, чем мне помогут деньги? Даже они не излечат боль. Но Грэхем настаивал, к тому же, если уж я дала делу ход, не было причин все прекращать.

Эти водители обратили мою жизнь в прах. Все, что казалось прежде обычным, в одно мгновение лопнуло, словно мыльный пузырь. Я осталась без работы. Я не могла выйти в сад, который так любила. Тяжело было сидеть в машине, даже пассажиром, и я редко покидала дом. В свое время мы с Грэхемом говорили о детях, но как я могла даже думать о создании семьи?

Иногда мне казалось, что, если бы я сразу переломала позвоночник и осталась калекой, все было бы очевидно и потому намного проще. Я же выглядела совершенно нормально. Никто не чувствует боль, которую испытывает кто-то другой. Замечают лишь бездеятельность и принимают ее за лень. Мои друзья и родные, сперва часто меня навещавшие, постепенно перестали заходить. Все они думали, будто мне стоит просто чуть больше стараться, что не будет толку, если все время валяться в постели или на диване, что нужно лишь попытаться — и станет лучше, а лежа пластом, я делаю себе только хуже. Боль тем временем накатывала волнами, от которых я становилась злой и раздражительной. Я огрызалась на тех немногих, кто еще оставался рядом со мной, и в конце концов они тоже перестали появляться.

Хуже всего, однако, было с Грэхемом. Я была с ним счастлива, но никогда не знаешь, как поступит человек перед лицом внезапно возникших проблем, пока не столкнешься с ними сам. Мы не были женаты, так что он никогда не обещал мне «быть верным в болезни и здравии» и все такое. Я полагала, что все ясно и так, и в обратной ситуации сделала бы все возможное, чтобы о нем позаботиться. Но…

Самое ужасное, что с ним приключилось в жизни, — перелом лодыжки во время игры в регби; она полностью зажила после физиотерапии. Он считал, что со мной произошло нечто похожее или даже, что, по логике вещей, мне должно быть не так больно, как тогда было ему, ведь я ничего не сломала. Ему надоело отпрашиваться с работы, чтобы возить меня на процедуры, не имевшие пользы. Как и все прочие, он не мог вынести перемен в моем настроении, а когда боль становилась особенно мучительной, он просто уходил из дому, забрав бумажник, ключи от машины и мобильный телефон, — в паб, или к сестре, или просто куда-нибудь, где мог бы забыть о своей больной и вечно всем недовольной партнерше.

В такие моменты я лишь облегченно вздыхала, поскольку это означало, что я могу кричать, стонать, ругать на чем свет стоит проклятую боль и проклятую спину.

И конечно, дело было не только в физических усилиях, которые Грэхему приходилось прилагать, чтобы перетаскивать меня с места на место, помогать одеваться, приносить каждый вечер еду или ходить по магазинам. Мы больше не были близки. Даже в те дни, когда боль притуплялась, мы могли самое большее обнять друг друга и поцеловать. Естественно, ему требовалось большее, но он не хотел ни о чем просить или настаивать, боясь, что сделает мне лишь хуже. И даже когда я хорошо себя чувствовала и могла бы попытаться, он боялся начать то, что я, возможно, не сумела бы закончить.

Он продержался пять месяцев после аварии. Не знаю, постепенно ли в нем это накапливалось, или поводом стали конкретные мои слова или поступки, но однажды утром я проснулась, а его рядом не оказалось. На столе внизу он оставил записку.

В выходные пришла его сестра, и мы вместе собрали вещи — какие смогли.

Я много думала о самоубийстве еще до того, как ушел Грэхем. Порой мне ничего так не хотелось, как умереть, ведь смерть избавила бы от боли, но, пока Грэхем был со мной, сделать этого я не могла. Что, если он меня найдет? И возненавидит за то, что я сдалась, несмотря на силы, которые он на меня потратил?

С его уходом у меня не осталось причин жить дальше, не осталось никого, кого заботило бы, жива я или мертва, — но я боялась сделать что-то не так и причинить себе еще большую боль. И, несмотря на немалое количество прописанных мне лекарств, было сложно накопить достаточно таблеток, чтобы разом решить задачу. Но я часто об этом думала и мечтала о смерти, как прежде мечтала о том, что уходит боль, а еще раньше — о садах, детях и выходных на природе. Смерть стала моим неуловимым любовником, которого я ценила, о котором тосковала и которого ревностно оберегала, пусть он и оставался недостижимым.

Жизнь моя превратилась в пустоту, в руины прошлого счастья. Осталась лишь бездонная пропасть боли и тоски.

Кто знал, что все так просто? Мне лишь нужен был кто-то, с кем можно было бы поговорить, кто понял бы, насколько я близка к крайней точке, и сказал, что в мыслях о смерти нет ничего плохого. Каждый имеет право решать, когда с него хватит. Зачем мучиться долгие годы в этом аду, когда есть столь прекрасный выход?

Колин

Я появился в доме Вона ровно в половине восьмого вечера, держа обернутую в бумагу бутылку белого вина, которую купил в супермаркете за полцены — деньги, показавшиеся мне вполне приемлемыми, — хотя Вон, скорее всего, подумает, что я потратил больше.

Примечания

1

Уэстон-сьюпер-Мэр — приморский курортный город в Северном Сомерсете (Англия). — Здесь и далее прим. перев.

2

Джессика Флетчер — главный персонаж телесериала «Она написала убийство», любительница-детектив.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.