Сам себе психолог - Как и почему лгут дети? Психология детской лжи

Елена Ивановна Николаева

Как и почему лгут дети? Психология детской лжи

Вместо предисловия

Ложь – типичная проблема детства. Любой взрослый может окунуться в мир своих воспоминаний и обязательно найдет там что-то, связанное с обманом. Часто разрешение таких ситуаций способствует личностному росту человека. Существует много причин, по которым дети лгут. И не всегда они связаны с желанием ребенка обмануть.

Взрослый гость спрашивает ласковым вкрадчивым голосом у двухлетней девочки: «Настенька, а тебя мама бьет?»

Девочка смотрит на большого дядю небесно-голубыми чистыми глазами и кивает головой в знак согласия. Гости замирают. Мама девочки с ужасом смотрит на дочь.

– А тебя мама ремнем бьет? Да? – продолжает уже более уверенно допрос взрослый.

Ребенок вновь кивает.

– А часто? – и снова положительный ответ.

Тут мама не выдерживает и обращается к дочери: «Настя, да кто же тебя бьет?» Девочка ласково прижимается к матери и удивленно смотрит вокруг. Она привыкла доверять миру взрослых и соглашаться с ними. Эта ложь – знак доверия взрослым, которые для ребенка ее возраста обладают всеми положительными характеристиками идеальных объектов. Она еще не знает, что некоторые из этих взрослых получают удовольствие от провокаций. Дядя спрашивает, ему нужно отвечать, даже если не знаешь, что такое «бить» и, тем более, «бить ремнем».

Но в какой-то момент ложь становится признаком возросшего интеллекта ребенка. Внезапно малыш, ранее уверенный в том, что мама знает все и всегда, вдруг догадывается, что она не знает того, что происходит в ее отсутствие. И если ребенок предполагает, что мама может его наказать, узнав, что происходило, пока ее не было в комнате, то он попробует соврать. Первая ложь слишком наивна и очевидна. Интеллекта хватило, чтобы соврать, но не хватило, чтобы соврать умело.

У подростков больше причин для лжи, и она более искусная, чем в другие возрастные периоды. Часто подростки лгут, чтобы охранить свой мир, в который постоянно вторгаются взрослые и разрушают его нетактичными действиями. И тогда это ложь личностного роста. Но подростки могут лгать, чтобы избежать наказания и получить поощрение, чтобы уйти от ответственности или сохранить положительное представление о себе.

Это означает, что на разных этапах становления человек будет лгать, причем ложь не всегда будет связана с формирующимися негативными чертами характера ребенка. Однако будет ли это случайным эпизодом его жизни или станет личностной чертой, зависит от реакции взрослых на детскую ложь. Именно поэтому одни дети перестают лгать, а другие начинают делать это часто и с каждым днем все искуснее и искуснее.

В данной книге проанализированы причины лживого поведения на разных этапах становления личности ребенка.

Первая глава посвящена причинам, которые заставляют родителей беспокоиться о лживом поведении ребенка. Это не праздная проблема, поскольку культура, в которой живут и дети и родители, включает в себя ложь как необходимый феномен. Более того, родители сами вынуждены порой говорить неправду, в том числе детям. К тому же общество не принимает правдоборцев. Существует сложная дилемма. Закон позволяет гражданам на суде не свидетельствовать против себя. Но в каждой семье наступает момент, когда перед судом родителей от ребенка требуют свидетельствовать против самого себя и часто жестоко наказывают в случае непослушания.

Все факты говорят о том, что родители хотят, чтобы дети им не лгали, не потому, что они требуют от них правды, а потому, что ложь разрушает само основание семьи – доверие в ней.

Вторая глава описывает основные причины лжи дошкольника. Первые случаи лжи даже не воспринимаются ребенком как нечто плохое, но соответствуют его уровню понимания правил взаимоотношений между людьми. Чем старше становится ребенок, тем изощреннее становится его ложь. Он вдруг догадывается, что ложь может защитить его от неизбежного наказания или, напротив, позволить получить поощрение, она помогает привлечь внимание окружающих или продемонстрировать собственное превосходство над другими людьми. Поведение взрослых является значимым ориентиром для ребенка, как поступить в той или иной ситуации. Если родители смогут сформировать доверительные отношения с ребенком, а ложь будет угрожать этому доверию, ребенок предпочтет правду, даже если это потребует от него достаточных усилий.

В жизни младшего школьника (третья глава) открывается новая большая сфера, в которой он также может экспериментировать с ложью и правдой, устанавливая отношения со сверстниками, – школа. Наиболее типичная ложь этого периода – имитация психосоматических симптомов, которая обнаруживается практически у всех детей этого возраста. Симптомы (боль в животе, головная боль, рвотный рефлекс, повышение температуры и т. д.) появляются в случае чрезмерных (с точки зрения ребенка) требований, формируются на неосознанном уровне, но могут привести к реальным заболеваниям и приобретению статуса профессионального больного, если родители будут неадекватно реагировать на них.

У младшего школьника появляется возможность соотнести собственные достижения и возможности с теми, которые есть у его сверстников. Это вызывает новые причины лживого поведения, в частности, желание выглядеть лучше перед одноклассниками. Сверстники могут обучать новым полезным навыкам, но могут и негативно влиять на ребенка, заставляя лгать и воровать. Именно поэтому в книге говорится о необходимости родителей быть внимательными к кругу общения ребенка.

Четвертая глава посвящена причинам лжи подростка. Подчеркивается, что нерешенные проблемы более ранних возрастных периодов не исчезают сами собой, а содействуют появлению новых причин не придерживаться правды. В главе анализируются психологические особенности подросткового возраста, способствующие лживому поведению. Ложь в этом возрасте может иметь не только отрицательные, но и положительные стороны. Подросток пробует себя, проверяет разные роли, на этом пути он не может не ошибаться. И тогда, при чрезмерной опеке со стороны родителей и стремлении контролировать все аспекты его жизни он вынужден защищаться от них ложью. Родители не должны создавать условия для лжи и вынуждать подростка лгать.

В пятой главе делается вывод о том, что говорить правду и быть честным – разные вещи. Подчеркивается зависимость понятия «правда» от контекста. Любой факт интерпретируется, и это создает условия для лжи. Также рассматривается необходимость лжи для существования культуры. Если учитывать, что сокрытие правды – это ложь, то вежливое поведение и есть эта ложь. Мы не говорим начальнику, что у него пахнет изо рта, мы не указываем подруге на то, что она сильно поправилась, вернувшись из отпуска. Мы вообще многого не говорим. Как научить ребенка быть вежливым, одновременно не становясь лжецом? Честность берет начало от слова «честь». Если правда направлена вовне, то честность отражает внутреннюю искренность и доверительность.

Наконец, шестая глава посвящена некоторым наиболее типичным сторонам поведения взрослых, которые способствуют формированию доверия и искренности между ними и их детьми и, как следствие, зарождению у ребенка желания быть откровенными и правдивым.

Основная мысль книги состоит в том, что развитие детей не может не сопровождаться ложью. Но будет это поведение закреплено или нет – определяется реакцией родителей. Более того, автор пытается доказать, что столкновение с ложью ребенка – не трагедия, а условие становления сплоченной семьи, и разрешение проблемы детской лжи ведет к личностному росту не только ребенка, но и его родителей.

1 Глава

Почему родители хотят, чтобы дети говорили правду?

Прежде чем начать разговор о том, что скрывает детская ложь, стоит ответить на вопросы:

? Почему взрослых так задевает обман ребенка?

? Почему они прощают обман всем вокруг, начиная с газет и кончая собственными родителями и близкими друзьями?

? Почему они прощают его своим возлюбленным, наконец, себе, но не готовы сделать это допущение в отношении ребенка?

Даже закон позволяет взрослым не свидетельствовать против себя в суде, если это ухудшит их положение. Но ребенку «на суде» перед родителями такого права не дается, и он должен свидетельствовать против себя, в противном случае ему обычно грозит наказание. И многие родители считают правильным, чтобы, солгав, ребенок повинился. Некоторые, зачастую самые совестливые дети готовы стоять в углу часами, как партизаны, чтобы только не выдавить из себя слова самообвинения.

Первое, что вспоминается при попытке ответить на эти вопросы, – ощущение родителя, понявшего, что ребенок лжет, возможно, близкое к тому, что чувствовал Юлий Цезарь, узнавший, что его приемный сын участвует в заговоре против него: «И ты, Брут?» Дальше каждый родитель формулирует что-то более простое, но уже свое: «Я тебя поил-кормил, а ты…».

Родителей, как и знаменитого Юлия Цезаря, задевает не ложь сама по себе, а ощущение предательства, нарушение искренних подлинных отношений. Ложь – привычный компонент нашей культуры, а искренность – необходимая составляющая любви, без которой не может быть семьи. Как задолго до нас выяснил Александр Сергеевич Пушкин, «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань» (в данном случае – ложь и искренность).

Взрослые давно знают, когда впрягать коня, а когда – лань. Именно поэтому так различается их поведение в обществе и дома. Дети этого еще не умеют, а потому регулярно попадают впросак.

Любой воспитанный человек вынужден или просто лгать, или говорить полуправду исключительно из чувства такта, хорошего тона. Мы не говорим нашим тяжело больным близким, что они выглядят, как покойники, и не сообщаем приехавшей из отпуска подруге, что от загара морщины на ее лице стали более глубокими. Мы не произносим того, что, как нам кажется, может обидеть или задеть других. И мы не считаем себя при этом неисправимыми лгунами, которым в будущем не светит ничего, кроме тюремной камеры. Но мы можем легко нарисовать подобную перспективу нашему ребенку, если он сказал, что съел всю кашу, а мы обнаружили ее в тарелке у кошки.

Да и детям на самые насущные их вопросы в случае собственного затруднения мы разве не говорим, что «нашли их в капусте», «купили в магазине», причем «купили девочку, потому что на мальчика денег не хватило»?

Русский язык весьма четко передает это внутреннее ощущение от правды, поскольку мы ее не говорим, но режем – не сообщаем, не произносим, а «режем по живому». Правда при этом – матка, тогда как лень – и та матушка. С точки зрения языка правда – тяжелое оружие, и им нужно пользоваться осторожно. Именно поэтому ребенок с рождения окутан мягкой и теплой ложью. Взрослые рассказывают ему сказки, в которых герои постоянно обманывают друг друга. Возможно, не лжет лишь один Колобок, честно признающийся первому встречному в том, что он надолго не задержится и уйдет. Более того, мы все знаем, чем закончилась эта его приверженность открытости и честности. Может быть, Курочка Ряба действительно будет нести только простые яйца, но нам известно лишь ее обещание и никаких фактов о его реализации мы не имеем.

Другие сказочные персонажи, чтобы совершить свой геройский поступок, нагло врут. Маша, разломавшая у медведей все, что могла, просто сбежала, оставив хозяев один на один с разоренным ею жилищем. Другая Маша, чтобы вернуться домой, сделала короб с двойным дном и всю дорогу до дому лгала Медведю о том, что она «высоко сидит, далеко глядит». Дюймовочка обманула Крота и мышь, которые добродушно позволили ей перезимовать. Золушка, безусловно, обманула принца, представившись принцессой. И она никогда бы не обрела своего счастья честным путем. Русалочка притворилась женщиной и вышла замуж ценой обмана. Перечитайте другие сказки, и эта книга покажется вам бессмысленной.

Почему, предлагая в качестве образца для подражания таких героев, мы надеемся, что в этой вакханалии лжи наши дети останутся уникальными субъектами предельной честности? Зачем, нежно любя ребенка, только его наделять добродетелью правдоискателя, прекрасно зная, что мир больно бьет таких людей?

Существует явное противоречие. Если бы родители хотели воспитать честных людей, они не рассказывали бы детям сказки, которые лживы просто потому, что в них всегда добро побеждает зло и справедливость торжествует. Они рассказывали бы правдивые истории о том, как Джордано Бруно, не отказавшегося от своих идей, после долгих пыток сожгли на костре. А Галилео Галилей, увидев «испанский сапог», тут же согласился с тем, что Земля – центр Вселенной, а человек – венец творения. И остался жив. Более того, они бы могли припомнить, что все великие утопии о счастливой жизни честных людей и Томмазо Кампанеллой, и Николаем Гавриловичем Чернышевским были написаны в тюрьме. Люди много лет читают эти произведения о честных людях, живущих в честных городах, и радуются, что им не посчастливилось там побывать.

При желании взрослые могли бы безыскусно повествовать о том, как Жанна д'Арк, узнав, что будет сожжена на костре, сначала в ужасе солгала, отказавшись от своих слов, что слышит божественные голоса. И тогда голоса покинули ее. Собрав все свое мужество, она предпочла вернуть себе общение с ними, вновь надела мужскую одежду и честно призналась в том, что именно голоса направляли ее в походах. И ее сожгли. И такими правдивыми жизнеописаниями полна история человечества.

Если бы мы рассказывали детям только правдивые истории, захотелось бы им жить в этом мире? И если бы каждое утро, просыпаясь, мы помнили только правду об этой жизни, то, возможно, даже не вставали бы с постели.

Институт семьи потому столь уникален, что он постепенно вводит ребенка в мир реальности. Безопасная семья не обрушивает на малыша все жестокости мира вместе с глотком молока, охраняя до поры слабую детскую психику от проблем, которые пока не подвластны его разуму. Такая семья предлагает ребенку задачи соответственно возрасту и возможностям психики понять происходящее. Получая знания таким образом, ребенок учится преодолевать проблемы, а не избегает их, как зачастую бывает, когда он встречается с обстоятельствами, для борьбы с которыми у него нет ни сил, ни возможностей.

Ведь взрослые сами принимают этот мир не потому, что помнят про Джордано Бруно, а потому, что в детстве получили ориентировку на чудо благодаря Золушке, Дюймовочке и многим другим героиням и героям, возможно, не очень правдивым, но так похожим на нас. Они тем и привлекательны, что вселяют надежду на успех, счастье и долгую жизнь.

И каждый раз, когда нам совсем тяжело, мы не вспоминаем Жанну д'Арк, последние дни ее жизни и реабилитацию после смерти, а, неосознанно опираясь на факты из жизни Золушки, убеждаем себя, что впереди нас почти со стопроцентной вероятностью ждет чудо. И это заставляет напрягать силы, преодолевать трудности и, в конечном счете, – побеждать. Нам помогает вера в чудо, которую бесхитростно вложили в нас наши близкие еще тогда, когда в дошкольном возрасте у нас не было критического мышления, позволяющего сопоставить реальность с тем, что сообщают родители. Очевидно, что сила, позволяющая нам преодолевать себя и достигать результата, опирается на ложь.

Я помню, как мне, очень маленькой (возможно, мне было 3–4 года), папа рассказывал сказку про волка и семерых козлят. Когда дело доходило до того, что «волк съел всех козлят, кроме черненького», мне становилось так жалко козлят, что я поправляла папу:

– И беленького.

– Хорошо, – говорил он.

– И серенького, – настаивала я.

Затем я перебирала все известные мне на тот момент цвета. Папа смиренно соглашался и выходил из положения следующей фразой:

– Хорошо, эти остались, а всех остальных он съел.

Помню это чувство удовлетворения, позволявшее мне дождаться того момента, когда волку распарывали живот и козлята появлялись на свет «живыми и невредимыми». Я благодарна папе, который не придерживался правды и не указывал, что благодаря моему вмешательству в повествование спрятавшихся за печкой козлят и съеденных существенно больше, чем семь. Нам просто было вместе спокойно и тепло. И я не столько знала, сколько чувствовала, что папа – на моей стороне и может защитить меня и моих козлят. А значит, все в жизни сложится хорошо. Я благодарна ему за то, что он не рассказывал мне сказку про Мальчика-с-пальчик – сказку, которую я никогда не читала своим детям, возможно, потому, что никак не могла обойти причину, по которой дети оказались у людоеда: родителям нечем было кормить детей и они отправили их в лес, чтобы не видеть, как те умирают с голоду.

Существует предположение, что такие страшные сказки появились тогда, когда в семьях было много детей и их смертность была крайне высока. Тогда не возникало личных, интимных отношений между детьми и родителями. И было удобно укладывать спать ораву, рассказывая страшную сказку. Ребенок предпочитал поскорее уснуть, чем слышать, почему родители увели детей в лес.

Тонкий знаток человеческой души Рюноскэ Акутагава утверждает, что «бывает правда, о которой можно рассказать только с помощью лжи». Он имеет в виду, что правда иногда бывает не только жестокой, но и неэстетичной. И тогда человеческое существо отказывается принимать ее. Но оно может принять правду, если она излагается в формате «мягкой лжи», например, в романе, в кино, в театре, в пересказе близкого человека. В каждом из нас слишком много темных сторон. И можно сказать об этом абсолютно откровенно, но тогда не захочется жить. Правда же, хорошо изложенная языком лжи, подпитывает желание стать лучше и добрее.

Как-то раз, перед тем как пойти со студентами в больницу к детям, лежащим в онкологическом отделении, я решила подготовить добровольцев к тому, что они могут увидеть. Я говорила правду. Они увидят деток без волос. Лечение рака проходит крайне тяжело. Детям ставят капельницы в течение нескольких дней. Вещества, уничтожающие раковые клетки, ослабляют весь организм. Все это время ребенка постоянно тошнит, он чувствует слабость и т. д. Мои студентки-добровольцы впечатлились этой жесткой реальностью и сказали, что им страшно идти – они боятся расплакаться от сочувствия. И тогда я предложила им прочитать абсолютную выдумку – пьесу Эрика-Эмманюэля Шмитта «Оскар и Розовая дама». Это рассказ о мальчике, умирающем от рака. Он не мог говорить откровенно со своей матерью, которая его жалела и все время плакала. Но его навещала женщина-доброволец, с которой он мог общаться на любые темы, в том числе о своей смерти. Эти разговоры были ему очень нужны. И эта ложь помогла. Придя в больницу первый раз со страхом, в дальнейшем студенты с большим энтузиазмом ходили туда самостоятельно. И эти посещения приносили благо всем: одним было легче переживать страдания, другие получали удовлетворение от дела, которое совершали.

Есть еще один пример, подтверждающий мысль Акутагавы. Каждый ребенок довольно рано (в четыре-шесть лет) узнает о смерти – существенно раньше способности психики осмыслить это явление. Еще совсем недавно, в XIX столетии, когда практически каждый ребенок сталкивался со смертью брата или сестры, совместные ритуальные действия с многочисленной родней облегчали принятие факта смерти.

Современные мамы, когда ребенок, впервые осознавший идею смертности, обращается к ним со слезами, боясь не столько собственной смерти (подобную мысль ребенок в этом возрасте осознает существенно реже), сколько смерти родителей. Утрата самых близких слишком страшна. Если в этот момент говорить ребенку правду, подтверждая его догадку, что да, родители умрут, это вряд ли принесет облегчение. Попробовав разные варианты ответов, родители понимают, что единственный способ успокоить ребенка, не готового к осознанию явления, – солгать.

Я тоже оказалась в подобной ситуации, когда мой сын в четыре года вдруг понял неотвратимость смерти его близких и стал глубоко и безутешно плакать. Я мучительно искала возможность помочь ребенку. В какой-то момент мне удалась его успокоить. Я солгала, что мама и папа умрут, когда сильно состарятся и сами захотят этого, но потом обязательно родятся заново. Второе рождение было крайне необходимо моему сыну. Он через некоторое время полностью забыл этот эпизод, как и многие другие дети. Обычно мы полностью вытесняем наш первый опыт осознания факта смерти. Мы все проходим эту стадию понимания бренности жизни тогда, когда мозг не готов принять эту мысль. И сказки о втором рождении помогают пережить это. Затем уже в более позднем возрасте каждый заново решает эту проблему, но уже с более зрелыми эмоциями и с более глубоким пониманием жизненных процессов.

Русские пословицы также не против лжи: «Не солгать, так и правды не сказать», «Умная ложь лучше глупой правды». Культура принимает ложь как нечто позитивное.

Что бы ни говорили герои пьесы Максима Горького «На дне», в памяти всплывают взятые из Беранже строки: «Если к правде святой мир дорогу найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой».

Получается, что наша культура, и не только наша, внешне декларирует главенство правды, но в общем-то не очень ей и доверяет. Недаром, доказывая что-то, мы оПРАВДываемся, то есть как бы камуфлируем то, что говорим, под правду.

Мы выходим на улицу, сделав макияж, надев парик, одежду, которая скрывает наши недостатки. Это ложь или правда? Девушки наряжаются, идя на свидание, юноши, также стремясь понравиться, покупают цветы. Позднее, когда заключается брак, многие начинают вести себя более естественно, уже не стремятся выглядеть лучше. Когда же в поведении влюбленных была ложь, а когда – правда? Может быть, дарение цветов – все-таки правда, а отсутствие этого – проявление усталости?

Сколько родителей курят, полагая, что их дети этого не видят? Сколько отцов не используют нецензурную лексику в семье, но крепко выражаются в мужской компании? Лучше быть правдивым и обнаруживать все свои знания в любых обстоятельствах?

Слово «личность» происходит от слова «личина» – «маска». Следовательно, каждый из нас становится личностью через механизм сокрытия под маской нашей глубинной сущности, предоставляя вовне только нужную, с нашей точки зрения, информацию. Мы ретушируем свой портрет постоянно, подобно Дориану Грею, показывая внешнему наблюдателю черты, востребованные обществом, и пряча те, которые вызывают вопросы. У Стефана Цвейга есть замечательный рассказ о молодом человеке, который влюбился в прекрасную незнакомку. Юноше удается проникнуть в ее комнату поздно вечером. К своему ужасу он видит старуху с вынутой челюстью и смытым макияжем. Стефан Цвейг жил в начале XX столетия и не сталкивался с современными уловками, позволяющими убирать морщины, жировые отложения с живота и менять размер груди. Настоящие бриллианты люди, пользующиеся подобными услугами, хранят в банках, а на торжества надевают фальшивые драгоценности. Несомненно, поддельные драгоценности лучше отражают сущность тех, кто их носит.

Однако ложь и правда связаны не только с демонстрацией внешних атрибутов молодости и успеха, которые особенно востребованы, а потому и в большей мере имитируются в современном обществе, но и с особенностями внутреннего мира человека. Анализ таких нравственных проблем идет в рассказе Ильи Зверева «Второе апреля». Вдоволь пообманывав друг друга 1 апреля, шестиклассники договорились 2 апреля не лгать. Этот день принес катастрофы, переживая которые дети осознали, что необходимы правила «говорения правды». Потому что на практике говорение только лишь правды существенно усложняет отношения между людьми, и прежде всего близкими. За один день были разрушены репутации и полиняли доблести, возникли проблемы не только в школе, но и дома, поскольку честность в отдельно взятом классе, существующем в реальности с иными приоритетами, не могла принести ничего хорошего.

Венгерский социолог Петер Стигниц выразил эту мысль более точно: «Ложь полезна до тех пор, пока не причиняет другим людям сознательного вреда».

В культуре, как и в кулинарии, все зависит от соотношения ингредиентов, в данном случае – лжи и правды. Хотя иногда она (культура) предлагает врать беззастенчиво, особенно если нет возможности проверить справедливость рекомендаций. Так, в египетской «Книге мертвых», написанной около II тысячелетия до н. э., дается инструкция как вести себя в загробном мире. Согласно ей, при встрече с богами лучше превентивно врать примерно таким образом: «Вот я пришел к тебе, владыка правды. Я принес правду. Я отогнал ложь. Я не творил несправедливости относительно людей и не убивал… Я не делал зла… Я не делал того, что для богов мерзость… Я не уменьшал меры зерна, не увеличивал весов гирь, не подделывал стрелки весов… Я чист, я чист, я чист…» В этом тексте находит выражение примерно та же мысль, что и у Петера Стигница: ложь можно оправдать, если она никому не вредит, но позволяет кому-то чувствовать себя более уверенным и счастливым. Богу, наверное, все равно, раз он знает все, а человеку так спокойнее.

Когда-то в 30-х годах XX столетия в нашей стране развернулась дискуссия, в центре которой оказались два детских писателя – Агния Барто и Корней Чуковский. Агния Барто полагала, что детей пролетарских родителей необходимо воспитывать не на выдуманных, а на реальных примерах, тогда как Корней Чуковский отстаивал для детей сказку, основанную на чуде. Времена изменились и доказали правоту сказочника Чуковского. Кто теперь будет читать стихи, четко отражающие реалии определенного времени: «Мы с Тамарой ходим парой, санитары мы с Тамарой»? Современные дети знать не знают, откуда в первом классе взялись санитары. Сказки же Чуковского вечны, хотя никто никогда не видел Бармалея и Тараканище. И именно вера в чудо поддерживает нас, одновременно являясь и ложью, и правдой, потому что мы, веря в чудо, добиваемся намного большего результата, чем тот, который могли бы получить, анализируя лишь возможное. И все мы в любом возрасте ждем Нового года, чтобы получить подарки от Деда Мороза, вне зависимости от того, насколько верим в его существование.

Мы принимаем обман, потоком идущий из средств массовой информации: о том, что йогурт сделает нас здоровыми, крем – красивыми, платье – счастливыми. Что очистка организма от шлаков (то есть просто-напросто «большая клизма») навсегда оздоровит. Впечатление такое, что, несмотря на существование в наше время медицины, мы больше доверяем средневековым эскулапам, которые лечили больных, искренне полагаясь на мысль Гиппократа, что здоровье определяется сочетанием в организме четырех жидкостей. Вот они и ставили больному клизмы и одновременно пускали кровь. Только представьте, что в вас еле теплится жизнь, а после клизмы вам нужно куда-то нестись, при том, что еще раньше у вас откачали часть крови. А если человек мог заплатить больше, то его тело жгли каленым железом, чтобы через возникающие волдыри выпускать ненужную, с точки зрения лекарей, слизь.

Но мы допускаем ложь не только на телеэкраны, но и непосредственно в душу. Разве можно ответить честно на вопрос: «Ты будешь любить меня вечно?» – или на еще более сложный: «Ты любишь только меня?» Очевидно, что человек, задающий вопрос, ждет вполне определенного ответа и тем самым провоцирует отвечающего на ложь.

А теперь вообразим ситуацию, в которой ребенок, опираясь на требования родителей (а не на внутренний неосознаваемый инстинкт самосохранения), действительно вдруг становится абсолютно честным. Сколько несчастий в таком образе он принесет и себе, и близким! Представьте, что произойдет, если вы будете рассказывать своим родителям нежную историю о том, как вы готовили им подарок, а ребенок вдруг (следуя вашим же указаниям) скажет, какие слова вы на самом деле произносили? А если подобное произойдет на работе, куда вы привели ребенка и в его присутствии стали говорить начальнику о том, как тепло к нему (начальнику) относитесь? А ребенок вдруг повторит ваши слова о начальнике, сказанные в телефонном разговоре с подругой?

Или когда вы, преподнося подруге подарок, будете рассказывать, как долго его искали, а ребенок вдруг заметит, что вчера его вам подарила другая подруга? Самое печальное, что в таких случаях просто нечего ответить.

Сколько родителей были пойманы своим ребенком, когда меняли планы в связи с внезапно возникшими обстоятельствами. И тогда ребенок резонно заявлял: «Но ты же обещал(а)!» И у родителей не было оправданий, потому что трудно объяснить ребенку, которого вы привели к себе на работу на полчаса, а задержались на полтора, что есть дело, которое нужно срочно сделать, потому что от этого многое зависит. Ребенок не может включить в анализ множество деталей, а потому не принимает ваших объяснений, особенно если вы регулярно повторяете: дал слово – держи.

Я до сих пор не могу забыть (хотя простила много раз много лет назад), как родители, уезжая от меня, четырех– или пятилетней, и оставляя на государственной даче (в пятидесятые годы детей из яслей и детских садов в летний период вывозили оздоровляться на подобные дачи), обещали, что сейчас вернутся. Я не могла поверить воспитательнице, что они уехали домой, оставив меня одну, и ждала…

Согласитесь, многие родители, когда ребенок заливается слезами, повторяют этот трюк и в наше время, чтобы успеть на самолет, поезд, машину.

Владимир Тендряков изобразил в повести «Ночь после выпуска» безрадостную картину того, что получается, когда счастливые люди решают сказать друг о друге правду. В его произведении это делают выпускники школы. Они договорились говорить ВСЮ правду, но они не понимали, что необходимы «правила говорения правды». Оказалось, что сказанная ими правда разрушила мир, в котором они так счастливо жили, и 10 лет, проведенные вместе, обратились в прах. Но правда ли это была? Сиюминутные ощущения вовсе не обязательно – правда. Да и нагромождение случайных фактов, вырванных из контекста, нередко вырастает в большую ложь.

Более того, ребенку трудно отличить ложь и правду. Рэй Брэдбери в романе «Вино из одуванчиков» повествует о старой леди, миссис Бентли, которая начала дружить с детьми. Это общение доставляло ей большое удовольствие до тех пор, пока они не разговорились о деликатном предмете, недоступном для детского понимания. Неожиданно обнаружилось существенное различие в восприятии ими простых вещей. Старая леди сообщила обычный, с ее точки зрения, факт, что когда-то она была девочкой. Дети, уверенные в постоянстве вещей и событий, решили, что она лжет. Вот как пожилая женщина пыталась доказать им, что она не лгунья:

«А теперь взгляните. – И старуха торжествующе подняла вверх раскрашенную фотографию, свой главный козырь. Фотография изображала миссис Бентли семи лет от роду, в желтом, пышном, как бабочка, платье, с золотистыми кудрями, синими-пресиними глазами и пухлым ротиком херувима.

– Что это за девочка? – спросила Джейн.

– Это я! – Элис и Джейн впились глазами в фотографию.

– Ни капельки не похоже, – просто сказала Джейн. – Кто хочешь, может раздобыть себе такую карточку. – Они подняли головы и долго вглядывались в морщины.

– А у вас есть еще карточки, миссис Бентли? – спросила Элис. – Какие-нибудь попозже? Когда вам было пятнадцать лет, и двадцать, и сорок, и пятьдесят? – И девочки торжествующе захихикали.

– Я вовсе не обязана ничего вам показывать, – сказала миссис Бентли.

– А мы вовсе не обязаны вам верить, – возразила Джейн.

– Но ведь эта фотография доказывает, что и я была девочкой!

– На ней какая-то другая девочка, вроде нас. Вы ее у кого-нибудь взяли».

Дети не верили ни одному ее аргументу. Пожилая женщина очень расстроилась, но ночью ей почудился разговор с умершим мужем:

«Это не поможет, – говорил мистер Бентли, попивая свой чай. – Как бы ты ни старалась оставаться прежней, ты все равно будешь только такой, какая ты сейчас, сегодня. Время гипнотизирует людей. В девять лет человеку кажется, что ему всегда было девять и всегда так и будет девять. В тридцать он уверен, что всю жизнь оставался на этой прекрасной грани зрелости. А когда ему минет семьдесят – ему всегда и навсегда семьдесят. Человек живет в настоящем, будь то молодое настоящее или старое настоящее; но иного он никогда не увидит и не узнает».

«Ты бережешь коконы, из которых уже вылетела бабочка, – сказал бы он. – Старые корсеты, в которые ты уже никогда не влезешь. Зачем же их беречь? Доказать, что ты была когда-то молода, невозможно. Фотографии? Нет, они лгут. Ведь ты уже не та, что на фотографиях.

– А письменные показания под присягой?

– Нет, дорогая, ведь ты не число, не чернила, не бумага. Ты – не эти сундуки с тряпьем и пылью. Ты – только та, что здесь сейчас, сегодня, сегодняшняя ты.

Миссис Бентли кивнула. Ей стало легче дышать». Наутро она позвала детей и раздала им то, что хранила многие годы.

«И потом все лето обе девочки и Том часто сидели в ожидании на ступеньках крыльца миссис Бентли, как птицы на жердочке. А когда слышались серебряные колокольчики мороженщика, дверь отворялась и из дома выплывала миссис Бентли, погрузив руку в кошелек с серебряной застежкой, и целых полчаса они оставались на крыльце вместе, старуха и дети, и смеялись, и лед таял, и таяли шоколадные сосульки во рту. Теперь, наконец, они стали добрыми друзьями.

– Сколько вам лет, миссис Бентли?

– Семьдесят два.

– А сколько вам было пятьдесят лет назад?

– Семьдесят два.

– И вы никогда не были молодая и никогда не носили лент и вот таких платьев?

– Никогда.

– А как вас зовут?

– Миссис Бентли.

– И вы всю жизнь прожили в этом доме?

– Всю жизнь.

– И никогда не были хорошенькой?

– Никогда.

– Никогда-никогда за тысячу миллионов лет? – В душной тишине летнего полудня девочки пытливо склонялись к старой женщине и ждали ответа.

– Никогда, – отвечала миссис Бентли. – Никогда-никогда за тысячу миллионов лет».

Все-таки иногда ложь – действительно лучшее решение проблемы, особенно когда мы имеем дело с детьми.

Русский язык, отражающий культуру людей, на нем говорящих, дает нам дополнительные подсказки. В нем существует то, чего нет во многих языках, например, в английском. У нас есть правда разного рода. Например, у нас есть «истинная правда», которая, соответственно, предполагает, что правда может быть и неистинной.

Правда бывает подлинной (линка – это кусок кожи, который вырезали со спины во время пытки, чтобы узнать правду), чистой (человека бросали в воду, и если он всплывал, то был не прав, а если тонул, то был прав), подноготной (когда что-нибудь засовывали под ногти все ради той же правды), голой (представьте себя голым на Соловках в окружении комаров или на морозе) и т. д. Таким образом, большая часть «названий» правды связана с пытками.

Есть правда настоящая, сущая – и это вновь заставляет задуматься над тем, что такое несущая и ненастоящая правда. Итак, правда бывает множественной (а вовсе не одна), но какой-то подозрительной ввиду методов, используемых для ее получения. Это как рыба не первой свежести. Где-то есть рыба (и она является свежей), но еще есть рыба первой, второй и разной другой свежести. Возникает ощущение, что правда, полученная под пытками, никак не может быть «первой свежести».

Помимо этого существует также полуправда. Это когда что-то является правдой, а остальное – нет. Но, может, тогда это уже ложь? Например, на бутылке написано «водка», а внутри – технический спирт. Опять же встает вопрос: когда правды половина, это еще правда, а когда правды одна треть – это уже неправда? Если в бокал качественного вина налить треть чего-то другого, это будет вино? Например, подросток говорит, что сдал экзамен, но при этом не говорит, что все списал. Или, как в романе «Два капитана» Вениамина Каверина, человек утверждает, что был близким другом капитана Татаринова, но не говорит, что своими действиями убил его.

И только русский язык дает возможность выбирать между «поступать по совести» и «по закону», а потому каждый действует в рамках своего собственного видения конкретной ситуации. Но существуют культуры, где такой дилеммы нет, поскольку нет такого понятия, как совесть. А потому люди поступают однозначно – по закону. Нельзя забывать еще об одной замечательной вещи. До XVI века в русском языке слово «ябеда» означало «судья» и имело положительное значение. Но видно такова уж практика судейского дела в нашей стране, что это слово изменило свой смысл на противоположный и стало обозначать «напраслину» и «наговор».

Ложь тоже бывает не одного «сорта». Ложь бывает во спасение (правда, не понятно, во спасение кого, – возможно, того, кто лжет), белая ложь (когда вы говорите человеку, что он прекрасно выглядит, чтобы его не обидеть, а в душе думаете, что «в гроб людей краше кладут»), ложь во благо (например, врач не говорит больной женщине, что она умирает от рака. А у женщины маленький ребенок и она умирает, не оставив ребенку квартиры, не назначив опекуна и т. д. Кому от такой лжи благо?). И уж совсем замечательный вид лжи – святая ложь (интересно, как святые относятся к такому определению?). Александр Куприн (1985) в одноименном рассказе очень точно ее охарактеризовал: «Святая ложь – это такой трепетный и стыдливый цветок, который увядает от прикосновения». Наконец, существует благородная ложь. Еще Платон полагал, что в хорошем государстве правитель будет лгать людям, чтобы всем было хорошо. Судя по всему, правителям всех времен и народов эта философская мысль пришлась по душе.

Оказывается, что правду добывают под пытками, а большая часть лжи встроена в тело культуры, причем в самые трепетные его части.

Напрашиваются два вывода: родители хотят, чтобы дети были с ними честны, хотя сами позволяют себе другое поведение; родители хотят, чтобы дети были честны с ними тогда, когда это нужно самим родителям, но при этом были хорошо адаптированы в культуре, где ложь – необходимый компонент жизни.

Но это означает, что родителей не волнует вопрос правдивости ребенка. Их задевает его ложь только по отношению к ним в определенный момент. Они хотят, чтобы ребенок, как и взрослый, соотносил слова с контекстом, в котором они произносятся. Но как давно мы сами узнали, что правда в одних условиях равносильна лжи в других? Более того, не этому ли мы учимся каждый день всю жизнь?

Это не значит, что нет правды и лжи и не надо стремиться говорить правду. Однако прежде чем решить, как воспитывать детей, мы должны осознать, чего мы добиваемся от ребенка, что хотим получить в результате. Рассуждая о правде и лжи, мы должны помнить, что многое определяется условиями, в которых происходит действие. И соотнесение слов с контекстом событий, в которых они произносятся, – сложная наука, которую каждый познает постепенно, по мере расширения опыта.

Все это позволяет сделать важный вывод: родителей волнует не ложь ребенка, а внезапное осознание отсутствия интимности в отношениях с ним, допущение ребенка, что, приспосабливаясь к этому миру, можно быть неискренним с близкими. Родителей ужасает то, что ребенок пренебрегает самым важным качеством семейного благополучия – доверием.

Это действительно крайне болезненное ощущение по двум причинам. Во-первых, сплоченность любой семьи определяется именно возможностью интимности, доверия, задушевности. Все эти слова разным способом описывают открытость другому человеку, а значит, предсказуемость действий каждого члена семьи. Предсказуемость же позволяет видеть перспективу и управлять проблемными ситуациями. Именно поэтому интимность является центральной составляющей любви. Доверие к миру (хотя бы в узких рамках семьи) позволяет нам идти вперед в надежде на положительный результат, преодолевать трудности и созидать что-то новое, поскольку мы знаем, что позади – надежный тыл. Отсутствие доверия создает ощущение опасности, снижает этот исследовательский и созидающий потенциал, направляя силы не на поиск новых путей и возможностей, а на защиту флангов и ожидание непредвиденного.

Доверие и интимность не появляются внезапно. Они взращиваются – не словами, а поступками, почти физическим ощущением плеча, на которое можно опереться, или сомкнутых в объятии рук, от присутствия которых становится легко и спокойно. Именно поэтому для малышей так важны прикосновения близких, от которых они черпают силу и уверенность для познания мира.

То, что это так, подтверждается основным способом, позволяющим научить ребенка не врать. Ребенок, в котором заложено доверие к родителям, который обрел узы привязанности к ним, крайне дорожит этим. Как только он осознает, что ложь будет стоить ему этого доверия, он предпочтет говорить правду, чтобы сохранить его. Это не означает, что он никогда не будет лгать. Он будет лгать в крайних случаях, тогда, когда будет думать, что содеянное им может повлиять на крепость уз доверия. Но если отношения между детьми и родителями не столь доверительны, а в большей мере сухи и холодны, то управлять ребенком возможно только путем наказаний, и тем более жестких, чем меньше доверия в семье. Но и это не будет гарантией правдивости отпрыска.

Во-вторых, неискренность ребенка создает у взрослых ощущение непредсказуемости, утраты контроля. Если родитель знает, что происходит в семье, он может планировать ее будущее и свою жизнь. Но если каждый член семьи что-то утаивает или искажает, предсказательная сила взрослых падает, и семья подвергается значительному риску.

Недаром в русском языке кроме слов «правда» и «ложь» есть словосочетание «честное слово», подразумевающее, что залогом правдивости является честь как высшее мерило человеческого достоинства. Но само существование такого словосочетания свидетельствует о том, что просто правды не достаточно для эффективного взаимодействия людей. А это значит, что семьи, в которых дети никогда не лгут, сталкиваются с другими проблемами, возможно, более сложными, чем семьи, в которых эпизодически всплывает ложь. Если же ребенок врет постоянно, то это тоже не свидетельствует о налаженных отношениях в семье и является предвестником больших проблем с ребенком в будущем.

Честное слово необходимо держать. Были времена, когда людям доверяли настолько, что давали деньги «под честное слово» и даже отпускали из тюрем. Еще в Советской России, достаточно недавно, когда в 1921 году умер Петр Алексеевич Кропоткин, из тюрем под честное слово были выпущены анархисты. И все они как один сдержали данное слово и после процедуры похорон вернулись в тюрьмы. А до того Ф. Дзержинский выпустил из тюрьмы В. Пуришкевича, организовавшего монархический заговор, и тоже под честное слово, когда узнал, что у Пуришкевича болен сын. Под честное слово отпускали пленных офицеров еще во время Первой мировой войны, если они обещали, что не будут принимать в ней участие. Подобное отношение к честному слову было не только у взрослых, но именно потому, что оно существовало у взрослых, оно было и у детей. И о том, как мальчишка, давший честное слово другим мальчишкам стоять на посту, держал его, нам поведал Леонид Пантелеев в рассказе «Честное слово». Поведение мальчишки того времени – отражение поведения взрослых того времени. Сейчас людей отпускают из тюрьмы под залог, да и деньги дают под залог, но люди исчезают, как исчезают и деньги.

Что-то изменилось в этом мире, но изменившиеся родители хотят, чтобы их дети держали честное слово.

Эти рассуждения, в свою очередь, ведут к следующему:

1) дети обязательно в какой-то момент начинают лгать, поскольку они живут в мире, в котором это явление встроено в контекст жизни;

2) преодоление этой проблемы является важнейшим фактором личностного роста как ребенка, так и его родителей, способствует сплочению семьи и повышению уровня интимности в отношениях. А посему столкновение с детской ложью – не трагедия, а задача, решение которой ведет к развитию и психологическому росту всей семейной группы.

Значимость такого явления, как обман, отражена в воспоминаниях и рассказах огромного числа писателей. Трудно назвать тех из них, кто, обращаясь к периоду детства, обошел бы эту тему.

Можно сказать, что российскому родителю повезло, поскольку ему не нужно самому решать, почему сокрытие правды – та же ложь. Чук и Гек из одноименного рассказа Аркадия Гайдара доказали это. А их родители показали, как нужно реагировать на сокрытие правды дошкольниками. В самом кратком пересказе суть конфликта, изложенного в повести, следующая. Мать-москвичка отправилась с двумя сыновьями-дошкольниками на Новый год почти на край света – в Сибирь, где ее муж, отец ее детей, работал в геологической партии. Однако еще до отъезда он прислал телеграмму, что вынужден покинуть место стоянки партии, а потому семейство должно было выехать, только получив новую телеграмму. Но мальчишки во время драки потеряли телеграмму об отсрочке отъезда и решили сказать маме об этом только в том случае, если она спросит. Мама не спросила про телеграмму, потому что ничего о ней не знала. В дальнейшем возникло множество сложных ситуаций, в ходе которых и раскрылся обман мальчиков. Но все закончилось хорошо, семья встретилась и все были счастливы. А поскольку родители, безусловно, любили друг друга и своих детей, то осознание значимости такого явления, как искренность и сохранение доверия к родителям, шло не через нотации или наказания, а через понимание болезненности утраты интимности. Дети были включены в процесс решения проблемных ситуаций, вызванных их ложью.

Нашим родителям не нужно искать доказательств, почему тайное становится явным – Дениска (Виктор Драгунский, «Денискины рассказы»), выливший кашу в окно и нечаянно попавший этой кашей на шляпу прохожего, тоже навсегда это усвоил. И в этом рассказе финалом явилось не разбирательство, а отмывание шляпы прохожего. Перспектива утраты доверия в отношениях с матерью была самым сильным доводом в пользу правды.

Нам не нужно доказывать, чем фантазия отличается ото лжи: фантазеры из одноименного рассказа Николая Носова безоговорочно это обозначили. Это они обнаружили, что фантазия приносит радость всем, тогда как ложь – выгоду одному за счет другого.

Создается впечатление, что детские писатели, пишущие на русском языке, были крайне обеспокоены темой лжи и правды и считали своим долгом описать пережитое, чтобы разрешить собственные детские проблемы и справиться с воспоминаниями.

Точно так же мальчик Алеша, своей неосторожной ложью предавший Черную курицу (Антоний Погорельский, «Черная курица»), постоянно предупреждает нас о бережном отношении к чужой тайне. Малый народец, которому пришлось покинуть обжитое место, не обвинил мальчика в предательстве, но Алеша лишился так необходимого ему общения и доверия. И это был путь к новому рождению и более глубокому пониманию сути человеческих отношений и ответственности за них.

Возможно, ложь и правда – единственная тема, разобранная в детской литературе так подробно. Наверное, это произошло потому, что практически каждый человек в своей жизни лгал. И эта ложь, как обнаруженная, так и скрытая, тем не менее, потребовала от каждого преображения и решения проблем с собственной совестью. Поэтому все эти многочисленные рассказы, разобравшие тему лжи и правды на составные части и собравшие ее в один сложный бином, – результат сложной нравственной работы многих поколений взрослых. Более того, можно предположить, что разрешение проблемы лжи для каждого из них становилось точкой личностного роста. И, возможно, не только для них, но и для их родителей.

Безусловно, родителям не нужно бояться лжи ребенка, если разрешение этой проблемы приведет к становлению личности ребенка и изменению его взаимоотношений со взрослыми. Поэтому, сталкиваясь с ложью ребенка, не стоит замирать, ощущая себя некомпетентным родителем: «Я – ему, а он мне…». Более позитивным и полезным будет понимание того, что возникла проблема, от разрешения которой зависит становление личности ребенка и вся атмосфера семейной жизни. Наши действия определяют результат: будет ли существовать в семье взаимное доверие или, напротив, у родителей закрепится ощущение собственной правоты, а у ребенка – безысходности, и вместе они будут искусно манипулировать друг другом.

Но если это так, то очевидно, что в разные возрастные периоды дети будут лгать по различным причинам просто потому, что на каждом новом этапе своего развития они разрешают новые проблемы. Люди не вдруг познают этот мир. Это достаточно долгий процесс, идущий весьма неравномерно, а потому, уже пройдя через одну жизненную ситуацию, дети часто бывают слишком наивны в других. Самое простое – это узнавание физических свойств окружающего мира и очевидных аспектов ситуаций (они потому так и называются, что доступны «всем глазам»). Хотя у дошкольников, как мы увидим позже, трудности возникают и при освоении физического мира. Но самое сложное – это погружение в мир социальных проблем, где внешне схожие веши могут иметь разные причины и вести к разным последствиям, а суть ситуации определяется тонкостями контекста, в котором она происходит. Детям слишком сложно дается понимание контекста. Выражение «Ну, ты и хорош!» путает малыша. Он знает, что хорошо – это хорошо. Чувствуя что-то недоброе в тоне взрослых, он еще не знает, что слова могут лгать, а в большей мере реальность отражают эмоции. Именно поэтому считается, что сарказм – наиболее страшное оружие взрослого при воспитании ребенка, ведущее к самым тяжелым для становления личности последствиям. Даже подростки еще достаточно прямолинейны и не способны улавливать нюансы ситуации.

Разрешать проблемы лжи на каждом возрастном этапе необходимо разными способами. Да и последствия, которые могут явиться результатом как лжи, так и способов ее преодоления, существенно зависят от возраста ребенка.

2 Глава

Почему лгут малыши?

До определенного времени дети не лгут вообще. Однако не потому, что у них есть врожденное чувство правды. Это связано с тем, что ребенок слишком мало знает и слишком плохо выражает свои мысли, чтобы врать. Ложь требует больших умственных усилий, чем правда.

Сразу же после рождения мозг активно включается в переработку информации. Примерно на шестой день жизни ребенка можно увидеть зрительное сосредоточение: малыш начинает разглядывать окружающее, направляя взгляд в одну точку. Любой родитель в какой-то момент заметит следующую ступень в развитии ребенка: появление так называемого комплекса оживления. Возбуждение ребенка при появлении взрослого и радостная улыбка означают, что он научился предвидеть, и взрослый ассоциируется у него с приятными ожиданиями. Однако примерно до семи месяцев ребенок легко идет на руки к разным людям, поскольку еще не научился предугадывать результат общения с близкими и незнакомыми. Но в семь месяцев он уже точно знает родных ему людей и ни за что добровольно не променяет их на посторонних.

Все это время малыш полагает, что весь мир «смотрит вокруг его глазами», то есть каждый человек видит только то, что видит ребенок. Это явление, впервые описанное швейцарским психологом Ж. Пиаже, названо эгоцентризмом. Пиаже, предложивший термин, вскоре понял, что подобрал не совсем точное слово к явлению. Ведь большинство людей, когда слышит термин «эгоцентризм», полагает, что речь идет о том, что ребенок ставит себя в центр Вселенной. Но суть явления как раз в обратном: малыш не знает, что у него есть уникальная точка зрения на мир.

Пиаже хотел использовать другое слово, но первое уже прижилось в научной литературе, и теперь каждый раз, используя термин «эгоцентризм», приходится уточнять, что именно имеется в виду.

Ребенок полагает, что все смотрят на мир его глазами и знают ровно столько, сколько знает он. А потому он не может лгать: все, что он сделал, с его точки зрения, доступно всем вокруг, даже если в комнате, где он это сделал, был только он один.

Однако в этом возрасте возможна ложь, обусловленная провокацией взрослого. Мы описывали такую ситуации во введении. Взрослый может задавать ребенку вопросы по теме, непонятной ребенку. Ребенок, обученный быть вежливым со взрослым, может поддакивать ему, считая, что именно так и должны вести себя хорошие девочки и мальчики. Вопросы же, которые задает взрослый, могут определяться исключительно его мерой такта.

– Катенька, тебя папа обижает? – задает вопрос такой провокатор двухлетнему ребенку. Малышка согласно кивает головой, крепко держась за ноги «обижающего» ее папы.

– Он тебя ремнем бьет? – и вновь положительный кивок, сопровождаемый долгим удивленный взглядом ребенка.

– И в угол на горох он тебя ставит? – Девочка может взглянуть на папу в поисках поддержки, поскольку все слова незнакомы, и снова кивает головой. Такой благожелатель может получить любой самый страшный компромат на родителей (который некоторое время назад даже мог бы расцениваться как полностью разоблачающая информация). Но сейчас мы знаем, что детям нельзя задавать вопросы таким образом, поскольку, не понимая о чем идет речь, ребенок, тем не менее, дает положительный ответ.

Между двумя и тремя годами происходит стремительное развитие мозга ребенка, его познание переходит на иную ступень, и в какой-то момент его осеняет, что мама не может знать то, что произошло в ее отсутствие. Вот тогда и создаются все условия для соблазна. И результат – будет ребенок лгать или не будет – полностью определяется тем, какие последствия его ожидают после сообщения правды, и какие – после сообщения лжи. Если ложь будет приносить дивиденды, освобождая от наказания или даруя поощрение взрослых, то она будет усиливаться и становиться все более искусной.

На появление возможности лгать накладывается еще одна проблема – освоение языка. Чтобы качественно соврать, нужно уметь легко подбирать слова и иметь хорошую память. У дошкольников своеобразная память: они легко запоминают и так же легко забывают информацию. Да и лексикон их небогат. Это взрослые осваивают новый язык с помощью словарей и учебников. У ребенка такой возможности нет. Он вынужден сам догадываться о смысле слов, которые говорят ему родители, и воссоздавать структуру грамматических конструкций.

Леонид Пантелеев в рассказе «Буква "Ты"» освещает лишь одну проблему из множества встающих перед ребенком при освоении языка. Он обучал девочку Иринушку азбуке. Когда они дошли до буквы «Я», Иринушка стала воспринимать ее как букву «ты», путая букву с местоимением. Они долго мучались, девочка даже плакала. Но в какой-то момент она удивилась и говорит:

«– Яблоко? Так значит, это буква "я"?

Я уже хотел сказать: "Ну конечно, «я»!" А потом спохватился и думаю: "Нет, голубушка! Знаем мы вас. Если я скажу «я» – значит – опять пошло-поехало? Нет, уж сейчас мы на эту удочку не попадемся".

И я сказал:

– Да, правильно. Это буква "ты".

Конечно, не очень-то хорошо говорить неправду. Даже очень нехорошо говорить неправду. Но что же поделаешь! Если бы я сказал "я", а не "ты", кто знает, чем бы все это кончилось. И, может быть, бедная Иринушка так всю жизнь и говорила бы – вместо "яблоко" – "тыблоко", вместо "ярмарка" – "тырмарка", вместо "якорь" – "тыкорь" и вместо "язык" – "тызык". А Иринушка, слава богу, выросла уже большая, выговаривает все буквы правильно, как полагается, и пишет мне письма без одной ошибки».

Это рассказ. Но каждый ребенок должен решить, что имеет в виду мама, когда говорит: «Это правильно» или «неправильно», «это – хорошо, а это – плохо». Возьмите любую книгу на языке, в котором вы знаете десяток слов, и попробуйте прочесть. Вряд ли вы поймете ее истинное содержание, но зато сможете вволю пофантазировать. Примерно так и поступает ребенок, осваивая язык. Он может вкладывать в слова иной смысл, чем взрослые. Именно поэтому дети иногда меняют произношение слов. Психолог Татьяна Николаевна Ушакова описывала, как ее маленький сын, осваивая русский язык, говорил вместо «сарай» «сырай», явно демонстрируя собственное понимание происхождения этого слова – там сыро. Ребенку еще трудно представить, что слова могут брать начало из недр других языков, и сарай – заимствованное слово.

В моем детстве была популярна песня «Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги». Мне было года четыре, я не знала, что такое «тайга», но я сама слышала, как поет самолет в небе. И меня вполне удовлетворяло то, что я восстановила из текста песни: «Под крылом самолет о чем-то поет "зеленое море фтайги"». То есть «зеленое море фтайги» – это песня самолета. Точно так же практически все знакомые мне дети, слушавшие оперу «Евгений Онегин» в дошкольном возрасте, во время выступления известного дуэта вместо «Слыхали ль вы?» слышали «Слыхали львы». То, что в доме Лариных обсуждается проблема того, что слыхали львы, у ребенка не вызывает вопросов. Освоение языка происходит на фоне отсутствия критического мышления: оно будет активно формироваться после шести лет. И вся информация до этого времени воспринимается без сомнений. И это важно, иначе бы дети предпочли не принятие языка родителей, а создание собственного.

Малышам сложно дается понимание слов, обозначающих значимые социальные понятия: стыд, вина, хорошо, плохо. Понимание собственных эмоций происходит на основе анализа того, как ведут себя другие люди. При наблюдении за поведением окружающих, прежде всего родителей, у ребенка формируется так называемая модель психического. Модель психического – это попытка на неосознанном уровне оценить причины, по которым люди ведут себя определенным образом, а также понимание причин собственных эмоций и чувств. Она формируется только в возрасте 3–5 лет, и не мгновенно, а постепенно разворачиваясь на фоне накопления опыта взаимодействия.

Петр Федорович Каптерев (1980) описывает такой случай. Двухлетнего ребенка застали на месте преступления: спрятавшись за шкаф, он ел ложкой варенье из банки.

– Федюша! И тебе не стыдно?

– Нет.

– А когда же тебе будет стыдно?

– Завтра. – Ответив таким образом, ребенок отдает ложку взрослому и идет по своим делам. У него свое понимание того, что такое стыд.

Дети видят мир иными глазами, они обращают внимание на другие аспекты окружающих явлений, чем взрослые. Они не знают, что миром правят деньги, и, как галчата, впечатляются яркими безделушками. Поэтому они могут не запомнить значимых для взрослого явлений, но будут восторгаться тем, что никому, кроме них, не интересно. Подобно кошке английской королевы в сказке Самуила Яковлевича Маршака, ответившей на вопрос о том, что она видала при дворе, – «видала мышку на ковре». Дети, глядя на окружающие их явления, видят и понимают лишь то, что доступно и привычно в соответствии с имеющимся опытом.

Однажды, когда моему старшему сыну было около пяти лет, мы пошли кататься на лыжах в лесок недалеко от дома. Когда мы со всех сторон оказались окружены заснеженными деревьями, он в восторге спросил: «Это самый центр леса?» Среди деревьев ему почудилось, что он находится в огромном непроходимом лесу, в то время как неподалеку слышался шум машин и минуту назад была видна просека.

Даже размеры вещей определяются их значимостью для ребенка. Однажды мы изучали то, как дети оценивают рост близких людей. У меня была палка с делениями высотой 2 метра 5 сантиметров. Чтобы ребенок мог достать до любого деления, к палке приставлялась лесенка. Когда детей просили показать рост отца, все без исключения поднимались на последнюю ступеньку и указывали на отметку 2 метра 5 сантиметров. Мамы получались чуть меньшего роста – дети останавливали руку около отметки 1 метр 90 сантиметров.

Себя дети оценивали достаточно точно, вспоминая, как их измеряли родители. Они становились к палке лицом, касались рукой макушки головы и вели линию до палки, насколько могли параллельно полу. Если у них были братья и сестры, то их рост напрямую зависел от возраста. Если родственники были старше ребенка, то, обычно, их рост стремительно приближался к росту родителей. Если они были младше, то их рост оказывался где-то около 10–20 сантиметров от пола. Но это не значит, что дети обманывали. Они так чувствовали. Значимость и любовь придавали взрослым фантастические размеры.

Параллельно с развитием интеллекта и речи ребенка формируются отношения между ним и близкими людьми. Джон Боулби (2006) назвал это явление формированием привязанности. Согласно его представлениям, она возникает в первые два года жизни ребенка и обусловливает способность взрослеющего человека взаимодействовать в дальнейшем с другими людьми.

Сразу же после рождения ребенок активно ищет контакта, а мать эмоционально отвечает на него. Это поведение биологически обусловлено и эволюционно оправдано, поскольку в первые дни после рождения ребенок должен найти того, кто будет защищать и оберегать его. Именно поэтому в первые часы после появления на свет ребенок бодрствует существенно больше. Он предпочитает запах материнского молока другим запахам и чаще фиксирует взгляд на лице матери. Ухаживающего взрослого Боулби назвал «фигурой первичной привязанности». Важным положением теории является то, что ребенок не может формировать бесконечное число связей с разными людьми. Каждая связь требует от него активности, а ресурс у него небольшой. Любой разрыв отношений будет восприниматься болезненно и сужать возможности для дальнейшего образования связей. Более того, тип отношений, которые ребенок сформировал с близкими, ляжет в основу всех последующих взаимоотношений.

На основе опыта общения с близкими ребенок формирует «внутреннюю рабочую модель» взаимодействия, которая затем развивается и совершенствуется на протяжении всей его жизни. Внутренняя рабочая модель – комплекс связей между сигналами, идущими от взрослого, и реакциями новорожденного, и наоборот. Младенцы неосознанно придают значимость объектам своего социального мира, ориентируясь на поведение взрослых, и контексту, в котором эти взаимодействия происходят. Внутренняя рабочая модель позволяет ребенку формировать ряд ожиданий о причинах и последствиях текущих взаимодействий, а затем и о тех, которые будут переживаться в будущем (Боулби, 2006). Она включает сначала эмоции относительно «фигуры привязанности», а потом и постепенно возникающие представления и мысли.

Ребенок, всматриваясь во взрослого, как в зеркало, познает себя. Именно поэтому во внутренней рабочей модели представление о себе является дополнительным к представлению о фигуре первичной привязанности.

Таким образом, дети биологически предрасположены к исследованию ближайшего пространства и поиску близости со взрослым, ухаживающим за ними, что позволяет выживать и становится частью сообщества, в котором ребенок рожден. На протяжении всего первого года жизни малыш ведет активный поиск защиты, прежде всего в стрессовых ситуациях или когда слаб и устал.

Выбор слов в понятии «внутренняя рабочая модель» не случаен и подчеркивает тот факт, что представления ребенка о взаимосвязях являются активными (рабочий компонент) и постоянно конструируются в процессе развития (модельный компонент), так что модели, сформированные в младенчестве, позднее реконструируются на более высоких уровнях сложности. Младенцы придают значимость разным объектам своего социального мира исходя из того, как родители относятся к этим объектам, более того, они и себе придают значимость на основе отношения к ним родителей.

Согласно теории привязанности, качество сформированной привязанности напрямую зависит от родителей ребенка, которые могут различным образом проявлять свою заботу о нем. Мэри Эйнсворт в течение года наблюдала за общением 26 матерей и их детей в возрасте до 1,5 года. Она предложила эксперимент, направленный на оценку качества привязанности, состоящий из 8 эпизодов по 3 минуты каждый. Ребенок сначала находился с матерью в экспериментальной комнате и исследовал помещение в ее присутствии. Затем входил незнакомый человек и 3 минуты просто сидел в комнате. Потом он менялся с матерью местами и предлагал ребенку поиграть с ним. Затем мать уходила и оставляла ребенка с незнакомцем, который пытался утешить ребенка. Потом мать возвращалась и предлагала ребенку поиграть. После этого мать и незнакомец уходили вместе. Наконец, мать возвращалась. В качестве показателей привязанности оценивали поведение ребенка в момент ухода и возвращения матери.

На основании наблюдений было описано три типа реакций детей, которые соответствовали трем типам привязанностей ребенка к матери. М. Эйнсворт разделила их на безопасные и небезопасные. Последний тип включал два варианта.

Безопасный тип привязанности заключался в том, что ребенок использовал мать как безопасную базу при общении с внешним миром. Он активно исследовал новое пространство, регулярно возвращаясь к матери и стремясь прикоснуться к ней (мы уже говорили, что доверие проявляется в потребности в прикосновении к объекту доверия). Он спокойно играл самостоятельно, регулярно проверяя местоположение матери и отслеживая ее действия краешком глаза. Он обращался к ней, когда возникали проблемы или когда нуждался в поддержке. Если мать покидала комнату, он переживал, но успокаивался, когда незнакомец утешал его. При возвращении матери ребенок не скрывал своей радости.

Небезопасная тревожно-избегающая привязанность внешне выглядела следующим образом. Мать сидела отдельно от ребенка, который не подходил к ней, а играл в одном из углов помещения, искоса наблюдая за тем, что делала мать. Его опыт подсказывал ему, что его приближение к матери не принесет ничего хорошего. Несомненно, каждый читатель многократно слышал, как некоторые матери кричали ребенку что-то подобное: «Занимайся сам, я устала!» или «Вечно ты ко мне пристаешь, иди играй!» Поэтому ребенок никак не реагировал на уход матери или демонстрировал слабую тревогу. Но и когда мать возвращалась, он не бежал к ней, как это делал малыш с безопасным типом привязанности, а активно избегал ее.

Наконец, еще один тип привязанности – небезопасный амбивалентный – выделился из принципиально иного поведения ребенка. Ребенок ощущает мир как безопасный, если может его предсказать. Амбивалентная мать характеризуется тем, что сегодня она наказывает ребенка за то, на что не обращала внимание вчера и, возможно, за что похвалит его завтра. Ребенок не может предсказать реакции матери на его поведение, а потому, оказавшись в новом помещении, не обследует его, как ребенок с безопасным типом привязанности, и не находится вдали от матери, как ребенок с небезопасной тревожной привязанностью. Он стоит рядом с матерью, не обнаруживая той безмятежности, которая свойственна ребенку с безопасной привязанностью. Его тревога повышалась, когда мать уходила, незнакомец не мог его успокоить, но когда мать появлялась, ребенок встречал ее яркой реакцией гнева или негодования.

Каждый из этих трех типов привязанности фиксирует ответ малыша на утрату фигуры привязанности и дальнейшую встречу с ней. При безопасном типе у ребенка возникло абсолютное доверие к матери: он уверен, что если она вышла, то непременно вернется и не оставит его в беде. Его прежний опыт подтверждает это. При тревожно-избегающем типе ребенок уже узнал, что от матери лучше держаться подальше, поскольку ее реакция на его приближение всегда отрицательна.

При амбивалентной привязанности поведение матери непредсказуемо: она может и приласкать, и сильно наказать, причем ребенок не может обнаружить сигналы каждой из этих реакций.

Все эти типы поведения отражают природу детской внутренней рабочей модели и, как впоследствии оказалось, предсказывают поведение в играх, исследовательской активности, самостоятельной деятельности, компетенции в общении со сверстниками и возможности лживого поведения. Предпочитают не лгать только дети с безопасной привязанностью, поскольку им есть, что терять.

Важным моментом является и то, что из детей с безопасным типом привязанности вырастают взрослые, которые будут заботиться о своем здоровье и нести за него ответственность. Напротив, из людей, воспитанных в условиях небезопасной привязанности, чаще вырастают люди, зависящие от тех или иных вредных привычек (употребление алкоголя или наркотиков, курение табака и т. д.).

В одном из исследований было обнаружено, что родители детей с тревожно-избегающим небезопасным типом привязанности излишне вмешиваются в самостоятельные действия детей, не учитывая их познавательных потребностей. Такие родители игнорируют практически пятую часть обращенных к ним детских вопросов.

Доказано, что дети с безопасной привязанностью обладают преимуществом в интеллектуальном развитии вплоть до 17 лет (последняя возрастная группа, оцененная в соответствующем исследовании). При этом дети с амбивалентной привязанностью отстают в развитии логического мышления и установлении причинно-следственных связей. В некоторых исследованиях указывается, что дети с безопасной привязанностью могли иметь трудности в процессе обучения и решения познавательных проблем в дошкольном возрасте, но у них был высокий потенциал интеллектуального развития позднее, в школе.

Дети без подобной привязанности испытывают значительные трудности. Это можно объяснить тем, что у детей с амбивалентной привязанностью все силы направлены на установление более прочных отношений с учителем, чтобы восполнить недостаток теплых чувств со стороны матери. Дети с тревожно-избегающим небезопасным типом вообще отстраняются от общения с учителем (проецируя на него свои отношения с матерью), прогуливают школу, крайне не уверены в себе и не имеют познавательных интересов.

Небезопасные типы привязанности в раннем детстве влияют на социальное поведение в более позднем возрасте. У детей, обладающих этими типами привязанности, часто проявляется агрессивность или застенчивость. Хотя существуют исследования, доказывающие, что здесь нет простых причинных связей: у родителей всех типов могут быть агрессивные дети.

То, как мать может формировать лживое поведение у ребенка, описано в «Преступлении и наказании» Ф. М. Достоевского. Жена Мармеладова, тяжело больная женщина с явно измененными эмоциональными реакциями, использовала старшую дочь – Поленьку, чтобы изливать ей свои чувства. Девочка «хотя и многого еще не понимала, но зато очень хорошо поняла, что нужна матери, и потому всегда следила за ней своими большими умными глазками и всеми силами хитрила, чтобы представиться все понимающей. В этот раз Поленька раздевала маленького брата, которому весь день нездоровилось, чтобы уложить его спать. В ожидании, пока ему переменят рубашку, которую предстояло ночью же вымыть, мальчик сидел на стуле молча, с серьезной миной, прямо и неподвижно, с протянутыми вперед ножками, плотно вместе сжатыми, пяточками к публике, а носками врозь. Он слушал, что говорила мамаша с сестрицей, надув губки, выпучив глазки и не шевелясь, точь-в-точь как обыкновенно должны сидеть все умные мальчики, когда их раздевают, чтобы идти спать» (Достоевский, 1998, с. 192–193).

С развитием внутренней речи формируется внутренний контролер, позволяющий ребенку предсказать, что стоит говорить родителям, а что – нет. Тогда и создаются условия для лжи.

Существует еще одна особенность детства: представления детей столь живы, сколь и реальные образы. А потому они могут путать их. Так, Петр Федорович Каптерев (1980) приводит слова мальчика, спрашивающего у матери: «Отчего это, когда я о чем-нибудь думаю, мне все это так и представляется, точно я вижу пред собою картину?» До определенного времени ребенок путает услышанное, прочитанное, сновидение и реальность. А потому его рассказ может показаться взрослым ложью.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.