Девятый чин

Совет директоров

      В отдаленном прошлом житель города Керчь, ныне же — гражданин континентального африканского государства Либерия, Антон Дрозденко был владельцем пяти нефтеналивных танкеров. Используемые в основном для контрабандных перевозок иракского мазута, они, в обход экономических санкций, бороздили воды Красного моря и далее, через Суэцкий канал, уходили к местам отгрузки.
      Антон, плохо изучавший в школе географию, до сих пор сохранил убежденность в том, что подлинное название канала — «Советский», что прорыли его когда-то наши, оказывая помощь Египту, и уж потом темные арабы переиначили название на свой лад.
      Зато Дрозденко был силен в математике. А отец его имел силу в Министерстве гражданского флота. Когда началась приватизация плавсредств, отец помог Антону приобрести по остаточной стоимости «списанные» нефтеналивные суда. Московские компаньоны Дрозденко, накопившие значительные средства, занимаясь вульгарным рэкетом, вошли в совместное с Антоном предприятие. Предприятие процветало и приносило баснословную прибыль его участникам в силу того, что Антон, как распорядительный директор, весьма толково распоряжался эксплуатацией небольшой, но востребованной флотилии.
      Так продолжалось, пока один из танкеров со всем дорогостоящим грузом не был задержан близ берегов опальной страны эсминцем союзников. В перспективе Дрозденко с его компаньонами светили конфискация не только топлива, но и собственно судна, плюс штраф международного «ареопага», о размерах которого можно было только гадать.
      Партнеры Дрозденко с российской стороны в такой ситуации сочли крайним почему-то именно Антона и срочно вызвали его в Москву на «совет директоров». Директора в «совете» были такие, что откладывать с ними встречу не представлялось возможным ни в каком смысле.
      Дрозденко вылетел чартерным рейсом, рассчитывая за двое суток уладить все проблемы с их совместным предприятием «Ферст Ойл Компани», а затем сразу вернуться в Монровию. Посему в его кармане лежал билет с фиксированной датой.
      В аэропорту Антона дожидался один из сотрудников Глеба Малютина, основного партнера Дрозденко и здравствующего председателя «совета директоров». Чаще всего именно этот сотрудник по прозвищу Байкер встречал Антона, когда тому доводилось бывать в Москве по делам предприятия. Обычно жизнерадостный и общительный, Байкер довольно сдержанно поздоровался с Антоном и без особого энтузиазма одобрил его африканский загар. Дрозденко счел данное обстоятельство скверным знаком. Даже более чем скверным.
      Какое-то время они ехали в машине Байкера молча. Однако вскоре натура сотрудника, получившего свое прозвище отнюдь не за пристрастие к мотоциклам, взяла свое, и на свет явилась очередная байка:
      — Служил у нас в роте связистов ефрейтор второго класса по фамилии Курияма. Такая фамилия от предков ему досталась — в честь потухшего вулкана на острове Хонсю. Вот, возвращается раз ефрейтор слегка пьяный из увольнительной. Типа не в форме. Только сапоги да пилотка на нем. Дежурный прапорщик на КПП его спрашивает: «Где ваш мундир, боец Курияма»? А тот отвечает: «Все потеряно, кроме части».
      Историю, поведанную Байкером, Антон истолковал по-своему.
      — Вашу часть я на счет во Франкфурте перевел, — отозвался он мрачно.
      — Перевел, — фыркнул Байкер, выехав на нейтральную полосу, чтобы обогнать рейсовый автобус. — Хреново перевел. Знаешь, как с латинского наречия переводится «терциус гауденс»? «Извлекающий пользу из борьбы двух сторон». Это про тебя, Дрозденко.
      Какие именно противоборствующие стороны имелись в виду, Антон решил не уточнять. Ситуация и без того представлялась ему запутанной.
      Вскоре машина въехала на Лесную улицу и притормозила у здания с выщербленным фасадом. Никакие леса, включая строительные, его не окружали. Впрочем, подобное несоответствие между названием улицы и урбанистическим ландшафтом для России настоящего времени давно стало заурядным явлением. «Улица — не собака, — высаживаясь, рассудил Антон. — Ее хоть каждый год по-новому называй. А вот чемоданчик в гостинице можно было бы оставить. Да и зарегистрироваться не мешало бы. Хотя чего я, собственно, боюсь? Здоровье мое партнерам без надобности. Их танкеры волнуют. Придется искать консенсус, пропади он пропадом».
      — До дверей провожать не стану, — Байкер остался в машине. — Долгие проводы — лишние слезы.
      Одолев робость, Антон одолел и первую ступеньку, ведущую к оборудованному двумя телекамерами входу в «чистилище», как любовно именовал свое логово Глеб Анатольевич Малютин.
      «Здесь мы чистим, умываем и обуваем лохов, жаждущих расстаться со своим богатым прошлым, — разъяснил Антону в их первую встречу Глеб Анатольевич. — Но тебя это не касается. Ты нам в масть, пацан. Общую картину не портишь».
      Дрозденко, попадавший и прежде в сложные переплеты, положился на свое красноречие и здравый смысл криминальных компаньонов. Но в штаб-квартире закрытого типа договаривающиеся стороны к согласию не пришли.
      — Да идите вы со своей неустойкой и со счетчиком туда же! — кипятился Дрозденко. — Электрики нашлись! Я за три года вам сто лимонов отгрузил! Как прибыль делить, так вы партнеры, а как убытки нести, так я один должен корячиться?!
      — Никто никуда не пойдет, — Малюта, свирепый предводитель столичной каморры, сплюнул в никелированную «стоматологическую» пепельницу. — И ты тоже сядь.
      Антон послушно опустился на стул.
      — Решаю так, Дрозденко. — Малюта ткнул в собеседника пальцем, оснащенным печаткой с алмазными инициалами. — Останешься здесь, пока уставной капитал со всеми танкерами не отойдет в нашу полную собственность. То же касается активов на совместных счетах и личных накоплений, включая недвижимость.
      — А жить я на яхте буду?! — взвился Антон.
      — И яхта. — Глеб Анатольевич открыл толстый иллюстрированный каталог парусных судов, лежавший на углу письменного стола. — Хорошо, что напомнил. Какое у тебя там водоизмещение?
      Полагая себя судовладельцем, Глеб Анатольевич весьма интересовался морской тематикой.
      — У меня семья, — упавшим голосом откликнулся Дрозденко. — И дети, Глеб Анатольевич.
      — Ладно, — проявил вдруг Малюта великодушие. — Половину можешь себе оставить.
      Антон облегченно вздохнул, а двое других «директоров», присутствовавших на экстренном совещании, — рыжий крепыш по кличке Жало и устаревший мужчина с одутловатым лицом по имени Соломон — недоуменно переглянулись.
      — Половину?! — взял на себя смелость возмутиться крепыш. — Ты что, Малюта?! Половину бабок этому баклану хочешь отвалить?!
      — Каких еще бабок? — Малюта поморщился. — Половину его черножопую, мадам Дрозденко с киндер-сюрпризами. Я что, на содержание должен их взять?
      — И сказал царь Ирод: «Всех, кроме женщин и детей», — вынес вердикт Соломон, восседавший по левую руку от председателя.
      — Вот. — Малюта глянул на Жало. — Слушай Соломона. Он умный. Звезду изобрел.
      Далее Глеб Анатольевич высыпал на глянцевую поверхность каталога кокаиновую горку из бисерного антикварного кисета в форме шапки ямщика.
      — У тебя, Антон, две дорожки отсюда. — Кокаин был тотчас аккуратно разделен визитной карточкой на две дорожки. — Одна…
      Глядя, как Малюта втягивает в ноздрю кокаин, Дрозденко покрылся испариной. Но без боя сдавать позиции было глупо. Малютина Антон, конечно, боялся. И даже очень боялся. Глеб Анатольевич Малютин шутить не любил и не умел. Тем не менее, будучи застрахован внушительным капиталом и охранявшими его юридическими статьями, Дрозденко чувствовал себя в относительной безопасности.
      Доля Антона, согласно условиям договора о совместном владении, составленного его личным адвокатом Говардом Прайсом и зарегистрированного в порту приписки танкеров, отходила к партнерам лишь в случае добровольной переписи учредительских документов. Причем изменения условий договора, перевод активов на другие банковские счета или отчуждение имущества компании в пользу одной из сторон могли состояться только в присутствии все того же Говарда Прайса. Но выдернуть адвоката в Москву было слабо даже Малютину.
      — Глеб Анатольевич, зачем вы меня пугаете? — спросил Дрозденко с достоинством, подобающим гражданину африканской республики. — Вам же известно, что в случае моей внезапной смерти все состояние наследуют супруга и прямые потомки.
      — Внезапной? — вторая дорожка исчезла в недрах Малютиного носа. — Кто сказал о внезапной? Не-е-ет, фраер. Ты будешь умирать медленно и долго.
      Малюта откинулся на спинку кресла и, опустив веки, подумал.
      — Я тебя на ремешки для котлов порежу, — заверил он Дрозденко. — И всем своим партнерам по бизнесу раздам. Чтобы каждый лох, узнавая время, помнил, кто его на этом грешном свете отмеряет. Слышь, Соломон? Кипанидзе ремешок не забудь отправить.
      — И сказал Екклесиаст, — откликнулся Соломон цитатой, — «время торговаться, время…»
      — Ну хватит. — Глеб Анатольевич треснул кулаком по суконной поверхности стола. — А не хватит — из твоей задницы выкрою.
      Жало хмыкнул.
      — Вы, Глеб Анатольевич, упустили маленькую деталь, — выдержал характер Дрозденко. — Каждый из таких ремешков обойдется вам в круглую сумму. Лимонов пятнадцать примерно за экземпляр.
      Но Малюта его уже не слушал. Воображение Малюты, раскрепощенное наркотиком, понеслось вскачь.
      — Но сперва я располосую бритвой твою наглую харю. Будешь ты у нас, как бенгальская зебра. А твой скальп я повешу вон там.
      Антону было указано место на стене, отведенное под его скальп, — между копией с картины Айвазовского «Потерпевшие кораблекрушение», приобретенной Соломоном как подлинник, и подлинником треснувшего весла, приобретенного все тем же Соломоном в Измайлово на лодочной станции. Весло, по свидетельству Соломона, было собственноручно изготовлено командором Витусом Берингом во время его последней зимовки. На дорогие антикварные экспонаты для украшения своей резиденции Малюта не скупился. Они служили богатому судовладельцу напоминанием о том, что стихии не дремлют.
      — Или нет! — Малюта резво вскочил и забегал по комнате.
      Жало и Соломон настороженно следили за его творческими метаниями.
      — Здесь! — остановил наконец Малюта свой выбор на дверной притолоке. — Вместо лошадиной подковы! Он принесет нам удачу! Я чувствую! Жало! Гвозди тащи!
      — Это зачем? — не понял рыжий «директор».
      — А скальп я на что повешу? — рассвирепел Малюта. — На твой член общества импотентов?
      Выяснение вопроса, так неожиданно вставшего на повестке дня, прервал телефонный звонок. Жало снял трубку и молча выслушал звонящего.
      — Капкан, — сообщил он кратко Малюте.
      Глеб Анатольевич вырвал у рыжего трубку.
      — Майор дальнего плавания Глеб Малютин. Слушаю!
      Лицо его, покрытое шрамами, вдруг исказила довольная ухмылка. Антону показалось, что на нем просто одним шрамом стало больше.
      — Да ну! И что говоришь — как родной?! И согласился?!.. Молоток!
      Он бросил трубку и обвел просветленным взором всех присутствующих, включая Дрозденко.
      Соломон вскочил и устремился в смежную комнату.
      — Вот так и надо работать, — похвалил Малюта оставшихся.
      Сердце у Дрозденко бешено заколотилось. Интуиция подсказала ему, что вместе с телефонным звонком расклад для него изменился к худшему. Малюта его пугал не столько в гневе, сколько в благодушном настроении. Благодушное настроение Глеба Анатольевича свидетельствовало о том, что головорезы-партнеры изловчились и поставили какую-то ловушку.
      — Можем договориться, — дал задний ход либерийский гражданин без особой надежды на успех своего предложения.
      — Договорились уже, — беспечно отмахнулся Глеб Анатольевич. — А это здесь на хрена?
      Соломон, успевший сгонять за молотком, аккуратно положил его перед Малютой на столешницу.
      — Сам сказал: «молоток», — пропыхтел Соломон, указывая на орудие столярного производства. — За гвоздями я Родимчика отправил в хозяйственный.
      Малюта задумчиво повертел в руках инструмент, после чего запер в сейфе.
      — Правильно, — одобрил он действия помощника. — За тобой еще бригада хохлов. Давно пора ремонтом заняться. Эту сволочь тащите пока в подвал.
      Не обращая внимания на протесты Дрозденко, подхваченного невесть откуда подоспевшими братками, глава преступного синдиката отомкнул ключом ящик стола. Достав из ящика переплетенный в телячью кожу «судовой журнал», Малюта сделал в нем следующую запись: «Молоток и гвозди. Возможно, хотел начать ремонт».
      Запись была произведена по рекомендации лечащего врача Сони Ореховой. С некоторых пор Глеб Анатольевич страдал провалами в памяти. Подобное заболевание чаще всего возникает у людей, злоупотребляющих алкоголем и наркотиками. Врач посоветовала заполнять провалы рассказами окружающих о тех событиях, которые происходили непосредственно в момент потери памяти. Сознаться же, даже самым доверенным своим бойцам, в подобной слабости значило для Малюты частично утратить не только память, но и авторитет. Потому он старался заполнять провалы тайно от сподвижников.
      — И бритву не забудьте! — крикнул Малюта вслед своим соколам, еле-еле выдворившим из комнаты упиравшегося руками и ногами Дрозденко. — Я что?! Сам все за вас должен помнить?!

Лорд Кипанидзе

      Брусникин любил качественные вещи, будь то костюмы, сорочки, тапочки, белье или чемоданы. "Встречают по одежке, а одеваются — по уму, — сделал он как-то внушение Сергею Зачесову, предпочитавшему ярко выраженный стиль «все до фени».
      Зачесову Никита оказывал покровительство. Но не такого рода покровительство, когда подопечного рекомендуют знакомым директорам, агентам и режиссерам, — Брусникин учил Сергея жизни, как подобает успешному товарищу.
      — Ну что ты в дырявых кедах на смотрины приперся?! — выговаривал он Зачесову, повстречав его, скажем, в приемной агентства «Альбатрос», равно известного как приличным качеством рекламной продукции, так и приличной оплатой актерского труда. — Проще надо быть! Ты кто? Леонардо Ди Каприо?
      — Нет! — пугался Зачесов.
      — Так и не выдрючивайся, — назидательно рекомендовал Брусникин, и перст его упирался в жилетку Сергея. — Где ты взял эту кожаную мерзость?
      — В «Пассаже».
      — Не свисти, — сурово предупреждал Никита. — Денег не будет.
      — В «секонд-хенде», — покорно сознавался товарищ.
      — Здесь и сейчас! — Никита был неумолим.
      Сергей, вынесший из кабинета хозяев агентства обещание типа «мы вам позвоним», что было равносильно отказу, безропотно стаскивал кожаную жилетку.
      — Вот что, Серега, — внушал ему, дружески обнимая за плечи, Брусникин. — Или ты меняешь прикид, или профессию.
      «Он прав, — с тоской размышлял Зачесов. — Чем еще можно объяснить мои вечные проколы? Талантом, слава Богу, я не обижен, как некоторые». Под «некоторыми», разумеется, полагался Брусникин и ему подобные бездарности.
      Сделав соответствующие выводы, Сергей радикально изменил свой внешний облик. На дубляж очередного американского блокбастера, где внешность, казалось, не имела решающего значения, он прибыл в черных лакированных туфлях с латунными пряжками, белых шортах и футболке «Планета Голливуд».
      — Ты безнадежен, старик, — сокрушался Брусникин, также занятый на озвучивании, но только главного персонажа. — Лучше в плавках на работу ходи. Фигура у тебя, по крайней мере, дивная…
      Укладывая в добротный чемодан без опознавательных знаков носильные вещи, стоившие уплаченных денег, Брусникин собирался в творческую командировку на африканский континент. Одновременно он беседовал по телефону:
      — Что значит «занят»? Надежда! Я же не по поводу аванса звоню!.. Когда я продинамил?!
      Пока секретарша директора уличала Никиту в злостном пренебрежении лучшими ее чувствами, Брусникин сражался с чемоданными замками. Отправляясь на первобытный, в его представлении, материк, Никита стремился в максимальной степени обеспечить автономное существование. Хотя сетку от москитов он достать так и не успел.
      — В следующий раз обещаю, — зашептал он, упираясь коленом в неподатливую крышку. — Разумеется, на всю ночь. Явлюсь, как говорится, с вещами.
      — Это к кому ты с вещами явишься? — Людмила, вооруженная кипятильником, позабытым Никитой в спешке, ухватила за хвост последнюю фразу.
      — Обещал Надежде экзотическую маску в Либерии прикупить, — поспешил объясниться с женой Никита.
      — В Либерии?! — возопил на другом конце провода Лохнович, которого секретарша уже успела соединить с ходоком. — Ты что?! Обалдел?! Сезон в разгаре! Ты знаешь, скольких нервных клеток мне стоило уломать Васюка?! Я здоровьем за твоего Грушницкого расплатился! Я последние волосы потерял на худсовете!
      — Правильно, — одобрила Людмила инициативу мужа. — Надежде маска не повредит. По крайней мере, от нее дети перестанут шарахаться.
      — Почему Грушницкого?! — Брусникин, кое-как запихнув кипятильник в щель между электрической бритвой и феном, приналег на крышку. — Почему Грушницкого, Аристарх?! Публика нам этого не простит!
      — Дурную болезнь у арабок не подцепи, — предупредила жена Никиту. — Не знаю, как публика, но я точно не прощу. Я тебе сразу проведу операцию по смене пола.
      — Там что, Люда рядом? — насторожился в трубке Лохнович.
      — Там одни приматы в сценарии. — Замки наконец сдались, и Никита в изнеможении рухнул на кровать. — Герой-одиночка в дебрях джунглей. Русский Тарзан, короче.
      — Нарзан?! — голос Лохновича взметнулся до высоких частот. — Опять рекламируешь эту польскую муть?!
      — Моисеич, — устало отозвался Никита. — Печорина. Печорина, а не Грушницкого. Ты же знаешь, я в долгу не останусь. У меня — контракт. Всего пять дней за свой счет, и мы — в шоколаде.
      — Это не за свой, Брусникин, — уточнила жена. — Это за мой.
      Никита бросил на нее умоляющий взгляд, от которого таяли даже снежные бабы.
      — Спроси, она Розочку не сможет завтра принять? — забубнила трубка. — У Розочки в министерстве начальство сменилось.
      Супруга Лохновича считала, что новое руководство потребует от подчиненных нового имиджа.
      — Розочку! Завтра! — Никита прикрыл микрофон ладонью. — Пощади! Я тебе из Африки целый букет привезу!
      — Пусть в десять приходит, — смилостивилась жена. — Только утра, а не вечера. Веди себя хорошо. И обратно вернуться не забудь.
      Поцеловав на прощанье Брусникина в щеку, Людмила отправилась выщипывать брови и подбривать затылки вечным соискательницам юности.
      — Завтра в десять! — обрадовал Никита директо-ра. — Но Печорин, Аристарх, — не Грушницкий! Они даже не родственники! Запомни это и остальным передай!
      Около восемнадцати часов Никита припарковал свой «Фольксваген» у паба «Лорд Кипанидзе», где он условился о встрече с продюсером.
      Совладелец и директор паба Галактион Давидович присвоил себе гордый британский титул не столько из тщеславия, сколько повинуясь законам жанра. В сущности, ему для этого лишь потребовалось разделить свою фамилию на две составляющие.
      — Я сам отпрыск, — подчеркнул Галактион, выступая перед соучредителями, земляками и прочими нужными людьми на презентации паба. — В жилах моих течет кровь голубых аристократов Кутаиси. Но как разница между чачей и виски обязывает, так и Шотландия уже не за горами Кавказа. Другой лорд, Уинстон Черчилль заметил нам: «Восток ближний не поскольку он рядом, а потому он как брат мне».
      — О чем говорит? — тихо спросил один из представителей землячества у другого.
      — О родственниках, — услышал он пояснение.
      Бурные и продолжительные аплодисменты Лордкипанидзе остановил поднятием руки. В наступившей тишине его племянник и по совместительству бармен Гоча Бедашвили наполнил рог темным пивом.
      — Я поднимаю этот рог изобилия, — произнес Галактион, поднимая рог с серебряной цепочкой, — за соитие двух культур.
      Гости презентации шумно поддержали его тост.
      — Дает Галактион, — одобрительно заметил Капкан, чокаясь с Глебом Анатольевичем Малютиным. — Чисто витязь в тигровой кепке.
      Между тем Лордкипанидзе предъявил всем на обозрение извлеченный из ножен кинжал.
      — И поэтому в доказательство я режу эту ленточку моим фамильным кинжалом, на котором вытатуировано гордое имя нашего рода! — провозгласил Галактион.
      Под восторженный гул немногочисленных земляков, а также ленивые аплодисменты соучредителей, возглавляемых Малютой, розовая ленточка, протянутая между пивными кранами над стойкой, была перерезана, и еще одним респектабельным заведением в городе стало больше.
      Днем в кавказской пивной, оформленной в соответствии с традициями далекого, несмотря на заверения «князя», туманного Альбиона, наблюдалось определенное затишье. Разве что редкие служащие из соседних коммерческих фирм да студенты расположенного поблизости института авиации наведывались пропустить по бокалу-другому старого доброго портера в окружении дубовых панелей и литографий с видами Тауэра, Виндзорского дворца, а также Вестминстерского аббатства. Зато ближе к вечеру свободных мест в пабе практически не оставалось.
      Однако для посетителя, известного Брусникину как Павел Андреевич, столик нашелся мгновенно. И все оттого, что здесь его знали как правую руку всемогущего совладельца англо-грузинской ресторации. Хотя Капкан, если уж относиться к метафорам серьезно, был, скорее, не рукой, а правой клешней Малюты, наиболее от природы развитой, как это водится у крабов, и приспособленной к выполнению самых трудных манипуляций. Капкан состоял при Малюте кем-то вроде министра внешних дел. Его нестандартные решения и многоходовые комбинации не однажды выручали группировку да и лично Глеба Анатольевича в самые критические моменты. Одно только, пожалуй, мешает этому сравнению: Капкан питал слабость к лобстерам, иначе говоря омарам, а также креветкам и прочим десятиногим ракообразным обитателям пучин, коих всегда заказывал и уничто-жал самым жестоким образом. А может, и не мешает.
      Заметив Брусникина, Капкан помахал ему салфеткой и вернулся к ужину.
      Проницательный и тонкий психолог, он с первой минуты общения распознал в актере самые трезвые начала. На кастинге он для затравки представился исполнительным продюсером творческого объединения «Атлас», намечавшего съемки высокобюджетной комедии под рабочим названием «Заблудившийся». Фабула картины была изложена им в самых общих чертах: русский турист сперва отбивается от экскурсии по джунглям, затем — от ночных свирепых хищников и в финале — от чернокожей беременной дивы из местного племени.
      Брусникин выслушал Капкана довольно почтительно и одновременно с иронией, что не ускользнуло от внимательного ока продюсера.
      — Высокий бюджет, разумеется, чистая туфта, — заверил Капкан искушенного актера. — Отмывка бабок. Персонально твой гонорар по смете — двадцать штук зеленых за съемочный день. И таких дней намечается шестьдесят. Это — формально. А в натуре только пять. За каждый на руки — по три налом.
      — И налоги с меня, — язвительно заметил Никита.
      — Ты, сдается, малый не промах. — Капкан с уважением посмотрел на актера.
      — Да уж деньги в строительство пирамиды не вложу, — усмехнулся Брусникин.
      — Коли так, перейдем сразу к сути. — Капкан принялся не спеша открывать свои карты. — Схема обкатанная. Мы нарыли выходца из наших прямо в Либерии. Налоги с доходов, как известно, там самые плевые, и наш откат ему по барабану. Только вот артист он реально никакой. Да еще и алкаш запойный. Так что, пока он в Москве будет водку трескать, ты по его документам слетаешь и за пять дней отстреляешься. Фактический гонорар, естественно, придется распилить с ним поровну. Итого, твоя доля — семь с половиной тонн без учета командировочных и стоимости билета. А достойно сыграешь, так еще и фильм получится. Будет нам что на фестивале засветить.
      По мере детализации проект обретал черты реальности.
      — Это как же я по его документам полечу? — Никита скептически глянул на продюсера. — А за жопу возьмут на паспортном контроле? Там никакой грим не спасет.
      — Для чего же мы, по-твоему, кастинг устроили? И еще аренду платим за этот чулан? Ты же вылитый, бляха-муха, Дрозденко. В смысле, доходяга этот из Либерии.
      — Да, действительно, — закосил под наивного Брусникин. — А на самом деле вы зачем тут кастинг устроили? Мои снимки есть в студийной картотеке. Обратились бы к моему агенту без геморроя, и вся недолга.
      — К господину Туманову? — деланно изумился Капкан, открывая папочку. — Иди ты! Ну и лохи же мы, продюсеры!
      Он веером раскинул на столе фотоснимки Брусникина, помимо того, что уже лежал под его рукой.
      — Ты, возможно, сам все роли собрался исполнить, но у нас, между прочим, и другие герои в картине запланированы. Основное, конечно, действие развернется в джунглях. Кстати, съемочная группа уже вылетела чисто натуру выбирать. Но и на родине твоего персонажа по сюжету кое-что происходит. Слушай, тебе весь сценарий зачитать, или ты профессионал? Аванс плачу сразу. Думай. Но быстро. Мы, по крайности, самого Дрозденко загоним в тропики. Кино, ясный перец, дерьмовое получится, но это, в конце концов, не самоцель.
      Никита задумался. С этической точки зрения затея была грязной, зато с финансовой — вполне объяснимой. Ему и прежде доводилось участвовать в проектах, запускавшихся разве что для ухода от налогов. Без такого, правда, закрученного «алгоритма», но и не с таким полезным результатом на выходе. А иначе кто бы сейчас вообще в кинобизнес вкладывался? Редкий отечественный фильм нынче окупается в прокате. Даже отпечатанный позитив порой себя не оправдывает. Многим только и остается, что на 16 миллиметров снимать, как это делает Кулагин.
      «Ангельское терпение» — на текущий момент честный средний уровень важнейшего из искусств.
      Кроме прочего, Никита вспомнил, что Шуйгин тоже подписался отыграть в эпизоде. Утереть нос Шуйгину было делом чести. Да и аванс предлагался убедительный.
      — О’кей! — дал Никита согласие.
      — Да ты у нас и английский знаешь? — Капкан покосился на ассистента-носорога, до сих пор не принимавшего участия в переговорах. — А твой агент… Как его?
      — Туманов, — подсказал огорчившийся вдруг помощник продюсера.
      — Туманов нам парил, что ты французский в школе изучал.
      Тут, к великому облегчению собеседников, Брусникин вынужден был сознаться, что этим «о’кей» все его знание английского и исчерпывается. Впрочем, смысл выражений «шит», «фак» и «ай вонт ю» тоже ему известен, добавил Никита честно.
      — Плохо, — вздохнул Капкан. — А я уж губы раскатал. На дубляже, значит, не сэкономим.
      Он пододвинул к Никите уже заполненный контракт, предупредив об ответственности за взятые обязательства.
      — Какова предполагается ответственность в случае отказа по уважительной причине? — поинтересовался для проформы Брусникин, прежде чем поставить свою подпись.
      — Малюта тебе яйца оторвет, — охотно пояснил ассистент продюсера. — И омлет из них сделает на ужин.
      Шариковая ручка в пальцах Брусникина дрогнула и зависла над галочкой под его паспортными данными, заранее отпечатанными в контракте.
      Капкан только посмотрел на своего помощника, и тот поспешно убрался из комнаты.
      — Мудак, — успокоил продюсер Брусникина. — Это у него такое чувство юмора. Глеб Анатольевич Малютин, добрейшая душа и генеральный директор нашего творческого объединения, вообще яйца не любит. Уж вы мне поверьте. Вам только придется аванс вернуть. Но лично я надеюсь на ваше благоразумие.
      Безмятежный вид Капкана заставил Никиту отбросить последние сомнения, и его размашистая подпись украсила последние страницы двух экземпляров договора.
      «В конце концов, они Дрозденко этого снимут, — решил Никита, — если Лохнович заартачится».
      Брусникину, съевшему не одну собаку в своей профессии, трудно было даже вообразить, что этот ложный кастинг представлял собой лишь первый акт спектакля, задуманного хитроумным «продюсером». Погрузить Никиту в привычную среду обитания, заставить его расслабиться и поверить в идиотскую легенду — такова была цель, оправдывающая вложенные в данное мероприятие средства. Капкан всегда бил наверняка.
      И вот теперь Никита Брусникин сидел напротив Капкана в пабе «Лорд Кипанидзе», внимательно изучая проездные документы.
      Хорошо, что Дрозденко все свое носил с собой, не доверяя персоналу «Метрополя», умиротворенно размышлял Капкан, отрывая головы тигровым креветкам, лохань которых, принесенная расторопным официантом Гришей, источала чудный аромат. Хорошо, что Дрозденко рожу не успели порезать до его, Капкана, возвращения в штаб-квартиру. Хорошо, что Капкану удалось обнадежить судовладельца липовыми посулами свободы и подначить его на компромисс. Хорошо, что Дрозденко дозвонился в Монровию до своего адвоката и вытащил его на встречу с русскими партнерами в гостинице. Хорошо, что он, Капкан, такой умный и ловкий. Но особенно хорошо, что Малюта пьет, нюхает и ширяется одновременно. Скоро, очень скоро он ляжет в землю, или закроют его в психушке. А Капкан поганой метлой выметет из группировки всех уродов и займется легальным бизнесом. Давно уже пора завязывать с мокрыми делами, без которых Малюта — как без кокаина.
      — Уму непостижимо! — сознался Брусникин, убирая паспорт с билетом во внутренний карман. — Сходство фантастическое! На конкурсе двойников такого не встретишь!
      — Теперь не встретишь, — рассеянно обмолвился Капкан.
      — Что? — не понял Никита.
      — Вышли из моды эти конкурсы, — исправил Капкан допущенную ошибку и указал на циферблат уменьшенной копии башни Святого Стефана со знаменитым Биг Беном, занимавшей дальний угол помпезной ресторации. — Самолет через два часа с четвертью.
      Никита выглянул в окно. Небо над Ленинградским проспектом серело, затягиваясь тучами. Брусникин ощутил смутную тревогу. По спине пробежал холодок, словно капли дождя уже проникли ему за шиворот. Ездить в грозу по мокрому и скользкому шоссе Никита остерегался. А гроза надвигалась нешуточная. Оглушительный раскат грома подстегнул Никиту, подобно тому как пастуший кнут подстегивает отбившегося от стада теленка.
      — Тронусь, пожалуй, — заторопился Брусникин. — У меня резина лысая.
      — Валяй, — Капкан вытер губы салфеткой. — Тачку в платном отстойнике поставишь. Спишем на транспортные расходы. А у меня тут еще дела по мелочи. Встретимся в «свободной зоне».