Герда

Я засмеялась. Такого от др. не ожидала, поэтому как увидела фонарь, так удержаться не смогла. Доктор, конечно, смутился, но тоже заулыбался.

— Это я на коньках катался, — сказал он. — На роликовых. Ударился об лестницу.

— О веревочную? — уточнила я.

— Почему о веревочную? Об обычную. Впрочем, мы не будем об этом разговаривать, мы поговорим о…

Я представила, как доктор на заседании ассоциации психологов не сошелся во мнении по вопросам терапии ранних деменций с доктором Кучеренко, и они побили друг другу личности. При большом стечении народа.

— Мы поговорим… — доктор потрогал глаз.

Он потянулся к спичкам, чиркнул, но тут же задул.

— Очень успокаивает, — сказал он. — Дурная привычка, не могу отказаться. Так давайте о том, что…

— Да-да-да, о том, что я пережила в тот роковой день у роковой горы. Вам не надоело, доктор?

— Это моя работа.

Упорен. Фонарь получил, а ничего, бодрится, философствует, Карл Густав Юнг в юности, во какая я умная, а что, бывает.

Доктор опять потрогал синяк.

— Вот я и спрашиваю — вам такая работа не надоела? — переспросила я. — Без конца копаться в чужих нервах? Вы, наверное, хотели стать первопроходцем каким, Хабаровым, Лаперузом, а тут… Мозговед-дефектолог, ментальный тараканщик. Можно сказать, психоассенизатор.

— Бывает и хуже, поверьте, — ответил доктор. — Я такого навидался…

Он уселся на диванчик, вытянул ноги, вытащил уже пирамиду. Кажется, пирамиды наполняют пространство правильными энергиями. Вот если у чела пирамида, то он психолог, а если хрустальный шар, то уже парапсихолог. Матушка Веденея.

— Знаете, сегодня я не хочу слушать про ваши приключения…

— А что так? — перебила я.

— Ну, вам же не хочется про это рассказывать. Пойдем другим путем…

Док поежился.

— Расскажите мне лучше про свои произведения. Мне интересно. В прошлый раз мы так и не закончили, кстати. А я подготовился, даже узнал, кто такой Ктулху.

— И как? — спросила я.

— Очень интересно, знаете ли. Конечно, это все на самом деле искаженная шумерская мифология, но все равно… С этой точки зрения ваши работы, безусловно, новы — как своеобразное преломление древнего мифа о Тиамат…

Интересно. Я вот сама так думала, между прочим. Он что, мысли читает?

Вошла Герда. Доктор замолчал.

— Мне кажется, что Ктулху все-таки не совсем Тиамат, — заметила я. — Вы не находите? Тиамат девочка, а Ктулху мальчик, тут явное онтологическое противоречие.

— Да? — неприязненно посмотрел на Герду. — Возможно…

Герда, конечно же, направилась к нему. Облизываясь. Утопая лапами в ковре. Поблескивая глазами и ошейником. Перебирая мускулами. Умело и весьма угрожающе встопорщивая шерсть на загривке.

Она, как и в прошлый раз, приблизилась к нему и стала смотреть. Смотрела, и все. Доктор напрягся.

Я устроилась на подоконнике. Как я раньше жила без собаки? Оказывается, это так удобно.

— Мне кажется, что это не способствует, — сказал доктор. — Как-то…

Он покосился на Герду.

— Понимаете, Аглая, терапия — сложный процесс. Я хочу вам помочь, а эта собака… Почему она на меня опять так смотрит?

— Кто знает?

— Да… — Доктор огляделся. — Я не очень люблю собак, если честно…

Герда заурчала животом. Доктор одеревенел.

— Не бойтесь, она не укусит, — успокоила я доктора.

— Я знаю, что не укусит, — самоуверенно сказал док. — Но она мне несколько… мешает. Мы так неплохо начали…

Герда урчала.

— У вас собакобоязнь? — уточнила я.

— Нет, не то чтобы. Она отвлекает.

— Герда! — позвала я.

Но Герда не шелохнулась, так и смотрела.

— Я же говорила — не слушается, — сказала я. — А я вам хотела про Ктулху как раз…

Доктор скрипнул зубами. И снова взялся за спички. В этот раз спичка горела как положено. Трюки со спичками меня действительно забавляли, наверное, доктор специальные изготовил, одни горят долго, другие нет, третьи… Прогрессивные методы современной психотерапии. Доктор непрост.

— Но вообще, в последнее время меня все меньше занимает этот Ктулху, — сказала я. — Ктулху — это пройденный этап, это мелко, я понимаю. Гимназически. Ну, разве что в ироничном смысле… Я другую пьесу сочинить хочу, я уже и название придумала. «Лакримоза и Феофан» называется. Вы знаете, что такое «Лакримоза»?

— Да… — неуверенно кивнул доктор. — В общих чертах. А Феофан?

— Феофан тут совсем ни при чем, он только для благозвучия, — отмахнулась я. — Я хочу выплеснуть свои эмоции на бумагу, это же правильно?

— Да, наверное…

Герда заурчала громче, доктор стал смещаться к окну.

— Вы у меня там тоже будете, — сообщила я. — Вы будете помогать героине выбраться из пасти безумия, но потерпите фиаско.

— Фиаско?

— Я не приемлю хеппи-эндов, — заявила я. — Только суровая правда жизни. Критический реализм, старик Белинский и все такое. Старик Белинский сжимает во гробе костлявые длани. Белинский и Феофан, короче. Знаете, я иду неведомыми доселе тропами…

— И что? — осторожно перебил меня доктор. — Каков же финал вашей пьесы?

— Лакримоза. Героиня, так и не сумев разобраться в своем внутреннем мире, поступает в школу прапорщиков. Доктор, разочарованный в своих врачебных возможностях, идет работать на рыбью ферму.

— Очень интересно… — доктор поежился. — Рыбья ферма, всегда мечтал, между прочим.

А то. Там тихо и все время вода журчит. Красота.

— Кроме того, у вас от нервного перенапряжения начинается псориаз, — добавила я.

— Так я и думал. Всегда псиориаз начинается…

Доктор хлюпнул носом.

— Он от нервов, — уточнила я. — Весь чешешься. Вот так.

Я немного нервно почесалась, немного интенсивно, доктор покривился.

— От нервов все, — повторила я. — Я очень нервная.

— Этому можно помочь… Просто эта собака…

Он поглядел на Герду. И она ему не нравилась. Взаимно.

— Знаете, я хочу все-таки прочитать вам свои наброски. — Я выбрала с полки тетрадку потолще. — Хочу услышать мнение специалиста. В конце концов, драма сродни психоанализу, так и классики говорят. Недаром Чехов в психушке работал, «Палата номер шесть», читали?

Доктор усмехнулся.

— Чехов был странным человеком, — сказал он. — Впрочем, в той или иной мере… Достоевский, Гоголь…

— Гоголь, это да.

— Ты, значит, любишь классику? — поинтересовался доктор.

— А кто ж ее не любит? Классика развивает мозг. Это как мышцы качать. Я «Мертвые души» еще в третьем классе осилила, между прочим. Так я почитаю?

— Но…

— У меня тут немного, — успокоила я. — Всего тридцать две страницы мелким почерком. В сущности, только экспозиция по сути. Не напрягайтесь вы так, литература обогащает. А то в прошлый раз вы отвертелись хитро. В этот раз не получится.

Я улыбнулась и открыла тетрадь.

— Но я же…

Герда предупредительно заурчала желудком, и др. понял, что придется слушать. А пусть слушает, за что ему папенька денюшку плотит?

Это понял и докторишка. Смирился, такая у него юдоль.

— Итак, действие первое, картина первая, явление первое, — провозгласила я. — Молодой психоаналитик Аполлон Сковорода встречает своего одноклассника Иеремию в вагоне поезда Петербург — Вытегра…

Др. закатил глаза, спичечный коробок заплясал между пальцами.

А поделом ему. Как в психоаналитики, так мы все горазды, а как слушать записки психов, так никому не охота. Ничего. Слушай.

Я продолжила. С надлежащим выражением и апломбом, жестикулируя и встряхивая челкой, как какой-нибудь там Немирович-Данченко.

— Так вот, слушайте. Иеремия — курсант Президентского полка, едущий домой на летние вакации. Психоаналитик Аполлон Сковорода одержим идеями радикального солипсизма…

Вдруг Герда оставила доктора и рывком к двери — ап — и только ковер в сторону съехал, только торшер завалился. Резко так, клацнув зубами; Герда, не торшер.

Др. выдохнул.

— Что это она? — спросил Лёвин.

— Чужой в доме, кажется. Я схожу посмотрю.

— Сходите, конечно, — согласился доктор.

Сейчас я уйду, а он в моих вещах будет копаться. Конечно, не будет, он же думает, что вокруг видеокамеры. За психоаналитиками глаз да глаз нужен.

Спички станет жечь.

— Можете пока приложить к глазу батарею, — посоветовала я.

— Как батарею?

— Наоборот то есть, глаз к батарее. Это очень удобно и очень целебно. У меня брат как фонарь получает, так сразу к батарее бежит лечиться — и почти сразу как новенький. Одним словом, дерзайте, я скоро вернусь в пределы. Невзирая.

Я вышла из своей комнаты. В гостиной было все тихо, и в прихожей тихо, и вообще тишина, точно все уехали на каток. Никого, только я и чужой.

Чужой.

И Герда. И докторишка, само собой. Конечно, докторишка бестолков и странен, но Герда… Она стоила трех таких психологов.

Но на всякий случай я взяла балясину из перил. Неделю назад придумала, весьма и весьма удобная штука, кстати. Третья, шестая, девятая балясина, я их немного доработала. Теперь в случае необходимости их можно легко вырвать — в два движения. Так я и сделала, взяла шестую. Полезная вещь, почти как бейсбольная бита. Кстати, бейсбольная бита у меня лежит за диваном, там же баллончик с газом. Вообще-то, я хотела еще пистолет газовый, но папка запретил, сказал, что оружие для серьезных дядек, да и то не для всех. Ну, мне и балясины достаточно, перехватила ее поудобнее, стала вниз спускаться. Конечно, бесшумно стараясь шагать, по краю лестницы, по ковру, как кривоногий японский ниндзя.

В гостиной никого, только часы тикают. А вот в столовую дверь чуть приоткрыта и свет, что, конечно же, не может быть случайно — у нас в кухне датчики движения, подсоединены к лампам. Входишь — и свет, выходишь — и тьма. Сейчас свет. Длинным таким лучом, всю гостиную наискосок пересекает и тянется в мою сторону, здравствуй, дедушка Хичкок.

Очень захотелось бежать. Куда-нибудь в подвал, там двери с металлом…

Паника. Так себе и сказала — закричу. Только до пяти досчитаю.

Досчитала до пяти, но не закричала, перетерпела. Кричать мне невыгодно, закричу — и др. пропишет мне еще сорок сеансов. Да и вообще… Это было бы совсем уж позорно. Просто перехватила балясину покрепче. И вниз, вниз пошагала. Только так, доктор это одобрит, посмотри в глаза чудовищ, короче.

И я стала бороться. Двинулась дальше вниз.

Спустилась в гостиную и на цыпочках направилась к столовой.

Столовая у нас большая, для семейных обедов предназначена, тут и очаг, тут и печь для хлеба — тандыр, или как там ее, большая, короче, быка можно запечь, сложена из пепла Везувия, все как полагается. Изобилие всевозможных кухонных принадлежностей, которыми мы никогда не пользуемся, но которые просто необходимы. Медные кастрюли, чугунные сковородки, ножи, выточенные из металла снарядов, которыми маоисты обстреливали чанкайшистов на острове Тайвань, к каждому ножу прилагается переведенная на русский история его снаряда — когда он был выпущен, кого убил. Вещи должны иметь историю, иначе ими неприлично пользоваться; так, например, считает сестра моя Аделина.

Про сковородки у меня тоже есть подозрения; вполне может быть, что их отковали из ядер Бородинского сражения. Из чего медь кастрюль, даже знать не хочу, наверное, из пушек Великой Армады.

Мебель комфортная. Обратно про ножи. Ножей у нас много, гораздо больше, чем нужно, это меня немножечко и напрягало, войду, а там…

Но я решила быть стойкой до конца, толкнула дверь, на секунду зажмурив глаза, а когда открыла, то увидела девушку. Она сидела за столом и грызла кедровые орехи.

Орехи — отдельная тема в нашей семье. Мама их очень любит, причем разные — фундук, кешью, грецкие, ну, за исключением мещанского арахиса, само собой. У нас вообще куда руку ни протянешь, сразу на орешницу наткнешься. И непременно в скорлупе — чищеных мама не признает, чищеные орехи теряют полезные свойства.

Девушка грызла орехи весьма и весьма ловко, как семечки, лично у меня никогда так не получалось. Зубы не выдерживали. А если я начинала ломать кедровые орехи молотком, то они вообще расквашивались. А эта красавица делала все легко. Перед девушкой возвышалась целая горка, она закидывала орех в рот, давила его зубами, сплевывала кожуру.

Девушка поглядела на меня.

Сначала я заметила косу. Коса у нее была настоящая, русая и в руку толщиной, и очень ей шла. Я сразу обзавидовалась — сама я косу сколько раз пыталась отрастить — и все бесполезно, такое отращивалось, что лучше лысой ходить. А тут… такой косой можно трирему с мели сдвинуть, если по-гречески. Ну, или трактор «Беларусь», если по-нашему.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.