Герда

— Да их хоть соли. Хоть маринуй. Их девать некуда. Они кишат, как на барбосе блохи!

Я огляделся. Пожалуй. Не то чтобы кишели, но парочку я сразу приметил, ничего такие, вполне, качественные, хоть на выставку отправляй. А может, и нет, я в людях не очень.

— Только здесь не будем искать, — скептически помотал головой Громов. — Это слишком просто, а я не приемлю легких путей. Поедем в город.

— За дурами?

— Ага. Все равно «Анаболики» на Кукуе выступают, так что лучше там найти, неподалеку, чем отсюда тащить. И потом здесь…

Громов презрительно поглядел в сторону атриума.

— Здесь дуры не той системы. Поехали! Сейчас бесплатная маршрутка приедет и отвезет нас в царство кристальной незамутненности. Да здравствуют «Анаболики».

И Громов быстро пошагал в сторону выхода, к остановке.

Громов оказался прав — едва мы подошли к остановке, как прибыл челнок торгового центра, в него ринулся было люд, но Громов раздвинул его широкой спиной и вошел в маршрутку первым, занял место возле окна и принялся рассказывать свою теорию.

— Вообще правильно говорить, конечно, не дуры — это нетолерантно, — рассуждал Громов. — Правильно говорить альтернативно-одаренные. Сокращенно АО. АО неистребимы, как звезды. Они есть везде. Но особенно их много в нашем городе. Чего уж там, практически каждая вторая предъявляет повышенный уровень АО…

Пассажиры смотрели на него без интереса, мало ли какая рвань в маршрутках катается, а вот красивая девушка напротив поглядывала с вызовом и раздражением. Это подзадоривало Громова, он рассказывал про то, что по результатам независимого исследования самый большой процент АО встречается среди студенток гуманитарных вузов, что же касается нашего города, то наибольшие показатели АО дает юридическая академия и институт управления, что опять же неудивительно…

— Это совсем неудивительно. Раньше в нашей губернии было очень много женских тюрем, — рассуждал Гром. — Еще до революции, нам на краеведении рассказывали. Мужиков на каторгу на Сахалин отправляли, а женщин сюда. И все эти женщины были самого четвертого сорта: приземистые, злые, неграмотные и социально опасные. Вот они свою десятку отбывали, а потом, конечно, у нас в губернии оставались. И шли работать в текстильную промышленность. А потом, уже в советское время, на стройку каскада ГЭС. Само собой, бестолковость с каждым годом увеличивалась количественно и росла качественно, и вот теперь…

Девушка закашлялась.

— Вот и девушка подтверждает, — указал Гром на студентку. — Правда, девушка? Вы, наверное, студентка?

Студентка отвернулась.

— Девушка, пойдемте с нами на «Анаболиков», — продолжал приставать Гром. — Там можно кидаться помидорами и ковыряться в носу. Вам понравится, я же вижу.

Девушка терпела.

— Это бесплатно, не переживайте. Вы стихи любите? Мой камрад Мондрыкин… — Гром кивнул на меня. — Тоже стихи сочиняет. Буря густо мглою кроет и все такое…

Девушка терпела.

— Он купит вам эскимо.

Перед остановкой «Теплоуниверситет» девушка поднялась с места и стала продвигаться к выходу, Громов немедленно выставил ноги и руки, ноги, чтобы девушка запнулась, руки, чтобы девушку поймать. Девушка с трудом пробиралась между конечностями Громова, но все-таки смогла удержаться на ногах и не попасть в громовские объятия.

— Уроды, — сказала она перед тем, как захлопнуть дверь. — Школота поганая…

— Лечись зеленкой, — успел ответствовать ей Громов.

— Не хлопайте дверью, — с ненавистью рыкнул водитель.

Маршрутка покатила дальше. Девушка сошла, приставать было не к кому, Гром грустил и рассказывал мне о своем брате, живущем в Новой Зеландии, брат поехал на экскурсию по местам «Властелина Колец» и заразился рожей, но не простой, а земляной, какой только хоббиты болеют…

Вышли за две остановки до Кукуя, чтобы подыскать спутницу на концерт. Девушек вокруг было мало, Гром предложил подкарауливать их возле бочки с квасом, попробовали, но нарвались на ос. Пытались знакомиться возле остановки — тоже безуспешно. После чего Гром решил познакомиться с девчонками, рекламирующими золото со скидками, погнала охрана. Гром отчаялся и думал уже вручить третий флаер первой попавшейся прелестнице, но тут мы услышали странные звуки. Что-то такое… Спортивное. Похоже на рев футбольных дудок.

Мы вышли из-за угла и увидели странное. То ли пикет, то ли… Короче, две девчонки расположились напротив магазина «Ручеек» и вовсю дудели в длинные зеленые трубы. Кажется, пластмассовые. Девчонки были непохожие, одна сильно повыше и потоньше, а другая, та, что пониже, обычная такая. Та, что повыше, при дудении в трубы стучала в колокол, а та, что обычная, била в цыганский бубен. Вместе они издавали так много шума, что умудрялись даже перекрывать гул дорожного движения. А еще вокруг девчонок стояли плакаты, которые из-за дальности я прочитать не смог.

— Это что? — спросил я.

— Это песня, — ответил Гром зажмурившись. — Пиршество духа, честное слово. Я имею в виду этих красавиц.

Мы остановились под липами, смотрели на представление. Девицы гремели и гудели громко, обращали на себя внимание.

— Смотри, какие, — указал Громов. — Не, просто супер, отборные, лакшери!

Я поглядел на девчонок. Какой-то особой отборности я не заметил, ну, стоят с трубами, ну, дудят иногда зачем-то.

— Вувузельщицы, — сказал с каким-то удовлетворением Громов.

— Кто? — не понял я.

— Вувузельщицы, — повторил Гром. — Эти дудки — вувузелы, в них на футболе дуют. А девки из «Булата», у них тут акция.

— Из «Булата»? — не понял я.

— Ну да, из «Булата», это банда такая при губернаторе. «Булат-Бушлат». Молодежь с активной жизненной позицией, спортсмены-омбудсмены. Короче, пионэры, Тимур, его команда и вурдалаки. Слышал про таких?

— Читал в детстве. Старушек через дорогу переводят?

— И старушек, и молодушек, и вообще. Отпетые ребята. Борются с безнравственностью. Какую выберем?

— Ты что, их хочешь пригласить?!

Я удивился.

— Ага, — ухмыльнулся Гром. — Ну, не обеих, конечно, одну. Давай, выбирай. Какая тебе больше нравится?

Я посмотрел на девчонок с дудками. В комплекте с этими дурацкими зелеными трубами, в которые они то и дело дудели, красавицы выглядели… пригородно, так бы я сказал. Та, что была в клетчатой рубахе, казалась… как-то побезопаснее, и я выбрал ее.

— Клетчатую выбираю, — сказал я.

Гром прищурился.

— Клетчатая не пойдет, — сказал он. — Лучше мелкую.

— Почему мелкую? — удивился я.

— Длинной на концерте будет все хорошо видно, а тебе нет. Будешь мучиться. А с низенькой наоборот. Купишь ей в спорттоварах табуреточку, поставишь…

Гром гадко засмеялся.

— Вообще, лучше бы, конечно, чтобы она еще хромоногая была, но нельзя желать сразу всего. В нашей жизни частенько приходится довольствоваться малым. Короче, берем невысокую.

— А если она не согласится?

— Согласится, — заверил Гром. — Ты бы отказался от «Анаболиков»?

Я-то нет, но вот девушки с вувузелами… У них в голове своя атмосфера, кто его знает, что ожидать можно?

— Понимаю твои сомнения, — сказал Гром. — Конечно, если ты пойдешь, то, скорее всего, они тебя отвувузелят. А вот если я… Короче, камрад, смотри и учись.

Гром расправил плечи и направился в сторону девчонок чуть расхлябанной дрыгающейся походкой, как в телевизоре, когда про рил пациков кажут. Девицы себе гремели и вувузелили, Громов поравнялся с ними и завязал разговор, указывая то на меня, то на небо, то на припаркованный недалеко «уазик». Закончилось все просто, невысокая девица расхохоталась, потом от души треснула Громова зеленой дудкой.

Дудка сломалась пополам. Девчонки захохотали громче. А дудок у них много, две вязанки запасных, для таких, наверно, случаев. Громов потер лоб, после вернулся ко мне. Походка у него была уже совсем не такая уверенная, Громов шагал ссутулившись и чуть приволакивая ноги. Как обычно.

— Ну что? — спросил я. — «Анаболики» с дурой, значит?

— Да они вообще шибанутые, — Гром потер лоб. — Терминальные. В том смысле, что кидаются на человека с выпученными глазами.

— А что ты ей сказал?

— Что-что, что обычно. Девушка, не хотите ли пройти на концерт, музыку послушать, бутерброд покушать. Говорю, интересный ансамбль приехал, пойдем, красавица, пойдем.

— А она?

— А она меня дудкой по башке.

— Вот так просто?

— Тут сложности и не надо, — вздохнул Гром. — Ладно, отваливаем, это бесполезно.

— Просто ты не умеешь, — усмехнулся я.

Конечно, не умеет. Недаром низенькую выбрал, думал, что она на него клюнет, низенькие вниманием не избалованы. Но даже низенькая, видимо, не позарилась. Какой удар по величию.

— Да, Гром, был о тебе лучшего мнения, — сказал я с разочарованием. — Все бубнишь, лайф-хакинг, транссерфинг, нейропрограммирование, а на самом деле… Ничего ты, Громик, не умеешь. Камрад.

— Это я не умею?! Да просто она…

— Давай поспорим. Вот я сейчас пойду и приглашу. Влегкую.

Гром рассмеялся.

— Коротышку? — уточнил он.

— Коротышку.

— На что спорим? — В Громове проснулся азарт старого халявщика.

Я зевнул.

— Ну, давай…

— На телефон, — опередил меня Гром. — Если ты выигрываешь, ты мне телефон. А если я, то я тебе свой.

Гром продемонстрировал трубку. Не последняя модель, но и не паршивый, тысяч пятнадцать даже подержанный стоит.

— Идет, — согласился я. — Телефон на телефон. Стой тут, я сейчас.

— Если она согласится, пусть рукой мне помашет, — велел Гром.

— Помашет-помашет.

— Ага, помашет, — усмехнулся Гром. — Будь осторожен, у этой козявки мощный удар. Береги голову смолоду, держи ноги в тепле.

— Поберегу.

Я направился к девчонкам.

Они снова вовсю вувузелили. Гремели, дудели, в бубен били. Кроме того, на поясе у невысокой висел мегафон, но им она почему-то не пользовалась.

Я приблизился, прочитал плакаты.

«Гражданин! Бойкотируй магазин «Щедрый Ручеек»! Здесь продают спиртное несовершеннолетним». «Позор». «Будь трезвым. Будь готовым». «Пьянство — удел рабов». Кроме того, имелись увеличенные фотографии пьяных недорослей в разных, порой весьма отвратительных, позах. Наглядная агитация.

«Сбор подписей в поддержку антиалкогольного законопроекта». И стрелка в виде булатного меча.

Поглядел в сторону стрелки и обнаружил табуретку, на ней альбом с привязанной ручкой.

— Где тут подписаться? — спросил я.

Невысокая указала на альбом.

— Только надо с адресом, — сказала она.

— Зачем?

— Если без адреса, то не считается. А ты что, боишься?

— Нет, — сказал я.

После чего вписал в соответствующую графу адрес, фамилию и расписался. Пятьсот восемьдесят девятый. Неплохо набрали. Каждый сотый житель, получается, подписался.

— А дальше что? — спросил я. — Ну, подписи, и что?

— Прикроем магазинчик, — пояснила низенькая. — Или штраф в три миллиона. Одним словом, пожалеют.

— Понятно. Правильное дело. Слушайте, девчонки, у меня к вам предложение.

Худая и длинная девушка насупилась, невысокая, напротив, ухмыльнулась. Кстати, не такая она уж и невысокая, выше моего плеча, а я длинный для своего возраста. Просто худенькая. Наверное, даже худее своей подружки.

— Ну, предложи, — сказала она. — Только я одному предлагателю только что по башке треснула. Твой дружок, кажется?

Кивнула в сторону Громова, который после позорного отступления прятался в тени дерев.

— Этот? — Я поглядел на Громова. — Да не, он мне не друг. Брат. Приехал из Заречья от синусита лечиться.

— От синусита… — захихикала длинная.

— В Заречье что, все такие бараны? — спросила низенькая.

А она ничего, подумал вдруг я. Лицо такое… Необычное.

— Все, — вздохнул я. — Я там был на прошлой неделе — дремучее местечко. Народ дикий, сплошное животноводство, знаете ли…

Другая девчонка опять хохотнула. С чего-то. Наверное, действительно АО.

— Дикие, значит? — уточнила невысокая. — Животноводство?

— Ага… — сказал я. — Овес колосится, озимые там, туда-сюда…

Но уже не очень уверенно сказал.

— Сашка сама, между прочим, из Заречья, — сказала высокая и синяя. — А я с Монтажного. В Монтажном тоже все дикие? И овес?

— Нет… — неуверенно сказал я. — Там зябь, наверное… Я просто…

— Просто, значит…

Приготовился. Ну, что сейчас эта Сашка-вувузельщица треснет меня по башке своей трубой, и пойду я к Громову, потерпевший, как и он, неудачу, весь в осколках самолюбия.

Но Сашка почему-то не стукнула меня зеленой пластиковой дудкой, я так думаю, просто сломать боялась.

— Иди отсюда, — сказала она. — Животновод. Достали уже сегодня…

— Иди-иди, — поддакнула длинная. — А то у нас патруль скоро меняется, пацаны придут, они тоже из Заречья. Навешают.

Посмотрела на часы и дунула в трубу. И Сашка тоже дунула, и стали они дудеть, и бренчать, и громыхать, и продолжалось это довольно долго, наверное, минуты три. Все эти три минуты я упрямо стоял посреди этой дикарской музыки и думал о том, что телефон мне терять не хочется.

Поэтому, когда Сашка с подружкой закончили звуковую атаку на магазин «Ручеек», я решил действовать иначе.

— Ладно, девчонки, он мне не брат, — признался я. — Учимся вместе. Короче, мы с ним поспорили, сумеем ли мы вас пригласить на концерт. Хороший концерт, «Анаболики» приезжают, там можно в певцов помидорами кидать. А? Соглашайтесь. В четыре часа на Кукуе.

— И что ты выигрываешь? — сощурилась Сашка. — Если мы согласимся?

— Пиццу, — соврал я. — Давайте вы ему скажете, что согласны? Сходим на концерт, а потом на пиццу еще. А? Бесплатно совсем.

Девчонки переглянулись.

— В «Наполи» отличную гавайскую пиццу делают, — продолжал уговаривать я. — С ананасами, с курицей, с креветками и с кокосовым молоком, просто ап. Каждому по большой пицце и по молочному коктейлю за счет этого лошпаноида.

Я кивнул в сторону Грома.

— Ну, не знаю, — поморщилась Сашка. — У меня зачеты…

— Я люблю гавайскую, — сказала длинная. — И «Дьябло». И «Четыре сыра».

— У меня зачеты, — сказала Сашка.

— Я же не предлагаю всю ночь гулять, — успокоил я. — Концерт в четыре начнется, в шесть закончится. Слопаем пиццу — и все, в полседьмого уже свободны. Как?

— Ну… — Сашка поглядела на подружку. — Юль, ну как?

— Нормально вроде, — ответила Юля.

— И прекрасно, — улыбнулся я. — Значит, в четыре часа на Кукуе. Так?

— Так, — кивнули девчонки.

— Саш, еще такое дело. Надо этому… — Я указал на Громова. — Надо ему рукой помахать. Ну, чтобы показать, что вы согласны пойти. Помаши, а, Саша?

— Ладно.

Сашка помахала рукой в сторону Грома.

— Все, встречаемся на Кукуе.

Я повернулся и собрался уже было уйти, но Сашка сказала:

— Погоди, Игорек.

Я остановился. Откуда, интересно, она мое имя знает? Дурак, я, конечно, сам же в альбоме расписался, а теперь удивляюсь. Адрес еще сообщил, молодец. АО во всем блеске, одним словом.

— Игорек, только ты сам тоже приходи, — сказала Сашка. — А если не придешь, я у тебя под окнами такой концерт устрою… Пожалеешь, короче.

— Пожалеешь-пожалеешь, — добавила Юля.

— Да я и не думал…

— Ага.

Сказала Саша и стала дудеть в трубу. И Юля стала дудеть в трубу. Особенно злобно, так что я от этого звукового удара поспешил к Громову.

Громов вертел мобильник меж пальцев и грустнел.

— Гони мобилку, — улыбнулся я.

— Да ладно… — сказал он. — Мы ж прикалывались.

— Разве? А мне показалось, что нет. Ты что, Громов, задний ход даешь?

Я недобро сощурился.

— Да это…

Громов экстренно придумывал отмазку, глаза бегали по мордочке быстро-быстро и как-то по-хамелеоньи независимо, каждый сам по себе.

— Давай я его тебе в следующий раз отдам? — предложил Громов.

Я расхохотался. Чтобы Громов понял, что никакого следующего раза не будет.

— Гони сейчас, — потребовал я.

Громов огляделся. Я вдруг подумал, что сейчас он бежать кинется. Но Громов только плюнул и стал доставать телефон из чехла. Медленно-медленно.

Вообще-то лучше, конечно, чтобы Громов оставался должен, подумал я. Он человек талантливый во многих областях, вдруг пригодится?

— Ладно, — смилостивился я. — Прощаю в честь Дня Заполярника. Можешь телефон себе оставить.

Громов быстро убрал мобильник в карман.

— Но гони тогда три тысячи, — потребовал я. — В качестве отступного — это раз. Гони флаеры на «Анаболиков» — это два.

— Все три? — грустно спросил Гром.

— Ага. Иду с девчонками, — я кивнул в сторону Сашки и Юльки.

— Ты что, больной? — усмехнулся Громов. — Зачем тебе эти… каракатицы?

— Не твое дело. Гони флаеры.

— Да ладно, — Гром, обрадованный, что отделался малой кровью, вручил мне флаеры и деньги. — Трех у меня только нет, тут две пятьсот…

Пришлось взглянуть на него строго.

В результате нашлось две семьсот двенадцать, Громов вывернул даже позорную мелочь, а я взял ее, чтобы он пешком домой перся, ему через весь город, пусть потеет. Хотя он же лайф-хакер, вскочит в троллейбус, проедет бесплатно, его проблемы. Оставалось еще триста рублей, Громов побожился их перевести на карту, я не стал настаивать.

— Слушай, Гош, скажи все-таки, ты чего придумал? — спросил Громов. — Зачем тебе эти сколопендры? Или ты сам в «Бушлат» вступить думаешь? Новость дня: Гоша Орлов, сын Орлова, сын Орловой, вступил в «Бушлат»! Я как в школе расскажу…

— Давай телефон, — протянул я руку.

— Ладно, Гоша, все, молчу, как центрифуга.

— Молчи. — Я похлопал Грома по плечу. — Молчи и обрящешь… Что-нибудь большое. Вечную любовь.

Иногда я говорю, как моя младшая сестра Аглая. Красиво и умно.

— Да иди ты…

Ну, я не стал спорить по этому вопросу, мы расстались. Я направился в центр, а разгоряченный неудачей Громов тоже куда-то поспешил, наверное, к своему психотерапевтическому телефонному автомату. Счастливый, два удовольствия сразу — позвонить бесплатно в Усть-Сысольск — раз, обругать зоотехника оленьсовхоза — два.

А я вполне себе добрался до бульвара Кукуй и стал бродить там туда-сюда. На Кукуе смонтировали сцену, и на ней уже разыгрывалась какая-то тусклая местная группа, что-то вроде «Газгольдер Дэд». Торговцы овощами раскладывали товар — прошлогодние астраханские помидоры, собирался народ с черными воздушными шариками, уже вовсю торговали постерами «Анаболиков» и аудиокассетами — потому что реальные фанаты «Анаболиков» слушали их только на кассетных деках, а лучше на старых «Романтиках».

Я не был таким яростным поклонником «Бомбардировщиков» и слушал их на дисках, да и то иногда, под настроение, а сейчас вот что-то взял и прикупил «Левую Тишину». И четыре плетенки с помидорами. Семечек еще прикупил два стаканчика — до четырех еще полчаса оставалось, и я устроился на скамейке и стал сидеть в свое удовольствие. Ждал Сашу и Юльку и размышлял о превратностях. О странностях. Вот поехал я в гипермаркет купить ошейник с бисером, и никелированную миску, и резиновые кости, и не думал даже, что через каких-то два часа буду сидеть на скамейке Кукуевского бульвара, плеваться семечками и ждать Сашу из молодежного движения «Булат». С Юлей. С вувузелами. Так.

Глава 4

Храни нас бог от ярости норманн

Юлю, Сашу и вувузелы я увидел издали. Честно говоря, мне захотелось… Отступить с минимальными потерями, короче. Выглядели обе… терминально. Вот это самое слово, употребленное Громовым, оно им шло. Хотя я бы сказал, немного колхозно. Колхозно-терминально, одним словом. В резиновых сапогах кислотного цвета. В спасательных жилетках. Жилетки были безобразно фиолетовы, вувузелы на их фоне выглядели странно.

Девчонки подошли ко мне. Та, что Саша, поглядела насмешливо, та, что Юля, понуро.

— Ну, что, куда идти-то? — спросила Юля, неопрятно выворачивая губу.

Ей на пиццу не терпелось. Любит пиццу.

Я улыбнулся и осторожно огляделся. Как-то мне не хотелось, чтобы меня увидели с этими подругами. Не то чтобы я стеснялся, просто…

Просто они мне не подходили. То есть совсем. Особенно Сашка. Я вообще не люблю очень уж пригородных девушек, а пригородных девушек с вувузелами, да еще и в спасательном жилете чтобы…

— Ну, так куда? — повторила Юля с нотками тоски в голосе.

Юля, кажется, ненавидит все живое, это по ней как-то заметно. Если бы Юлю занесло в президентское кресло, она на следующий день бы объявила ядерную войну. Чтобы человечество легло в руинах, установилась-таки долгожданная ядерная зима, единственная погода, полностью соответствующая Юлиному мироощущению. К золе и к пеплу.

Саша все живое не ненавидит, но кого-то явно ненавидит, судя по лицу. Что-то такое… обиженное есть, точно зуб болит.

— Туда, — указал я пальцем.

Мы пошли туда, поближе к сцене. Я, как и говорил, чувствовал себя странно, никак не мог отделаться от ощущения, что иду на областную сельскохозяйственную олимпиаду с двумя птичницами, Юля специализируется по гусям, Саша по перепелкам. Но отступать было поздно. К тому же публика на «Анаболиков» пришла тоже вполне себе специфическая, вряд ли здесь могли объявиться мои знакомые. Да и знакомых у меня гусь наплакал, Юля же по нему специализируется.

Продвинулись вправо, остановились в гуще толпы, в людях со всех сторон. Народу прибыло действительно много, и он продолжал сгущаться, все больше и больше, народ выдавливался из проулков, спускался по лестнице со стороны музтеатра, я думаю, тысячи три уже скопилось.

— Когда музыка-то будет? — уныло спросила Юля. — У меня в восемь передача, я хочу передачу посмотреть…

— Три раза, — успокоил я. — Успеешь, то есть, три раза.

— А если не успею? — заныла Юля. — Я еще ни одной серии не пропускала, каждый день смотрю. А еще пиццу надо поесть.

— Я тебе с Интернета скачаю, — пообещал я. — А на пиццу успеем.

Юля покривилась, а Саша вдруг спросила меня:

— А ты сам чем занимаешься?

— Я? Да ничем. Учусь в школе.

— Ну, это понятно. А еще?

— В каком смысле?

— В смысле по жизни? Интересы какие?

Я уже собирался ответить, но тут внезапно начался концерт, вдруг, как ядерная война, о которой так мечтает Юля. Обрушился сверху, заполонил собой все пространство между людьми, в каждом вдохе оказался рев усилителей, мне показалось, что он оказался даже у меня в голове.

На сцене объявился бородатый человек, которого встретили радостным воем. Человек поднял руку, и публика смолкла.

— Ну, привет, — сказал человек. — Снова вместе, снова… Не прошло и года, как мы вновь в вашем городе… Это ведь Бобруйск?

— Да, — завопили все вокруг. — Бобруйск.

— Совсем это не Бобруйск, — сказала Юля неприязненно.

— Так я и знал. Привет, Бобруйск! С вами…

Над Кукуем повисла еще более глубокая тишина.

— С вами…

Тишина стала пронзительней, в тишине кто-то рыгнул, и это выглядело органично.

— С вами… «Анаболик Бомберс».

Кукуй взорвался. В воздух поднялись десятки черных шариков, на сцену обрушился водопад мелочи, которую зрители кидали исполнителям, концерт начался.

— С вами Дрейк Пипуныров.

Дрейк разорвал на себе майку. Телосложения он был весьма специфического — имел крайне перекачанные грудные мышцы, которыми он безобразно дергал в такт музыке, и мимо музыки, и вообще. Вот и сейчас он выдал грудями заразительную трель, чем вызвал у меня приступ расслоения реальности.

Но народу понравилось. Сашка рассмеялась. Юлька, несмотря на свой рост, поднялась на цыпочки и выпучила глаза.

— Он что, правда Пипуныров? — спросила Сашка громко.

— Ага.

— Везет же людям с фамилиями, — усмехнулась Саша. — А вообще, герой, вона как ножками сучит.

— Это шведская фамилия на самом деле! — пояснил я. — В переводе означает «осиновый нос». Или «осиновый кол». Ее издревле присваивали шведским охотникам на нечисть, причем не простым, а из королевских родов! Пипуныров, он, можно сказать, скандинавский принц. Почти Гамлет. Слышали про такого?!

— Он пахана своего в ухо отравил! — ответила Юля.

— Зачет. — Я пожал Юле руку.

«Анаболики» грянули. Дрейк пустился выделывать всевозможные коленца, прыгал и кривлялся, омерзительно выворачивая конечности, очень в соответствии с репертуаром. Песня называлась «Поминки по Геккльбери».

— Что-то я слов не разбираю, — крикнула Саша на втором куплете. — Так и должно быть?!

— Да, — крикнул в ответ я. — Это же «Поминки по Геккльбери». Тут ни одного понятного слова.

— Почему?! — спросила Юля.

— Культура, — ответил я.

Саша и Юля посмотрели на меня не просто с интересом, но и с уважением.

— И откуда ты такой умный?! — спросила Саша.

— Приготовьте помидоры, — не ответил я и стал доставать овощи, в меру мягкие, в меру плотные, как раз такие, что можно было прицельно метнуть.

— А тухлыми яйцами чего не кидают?! — поинтересовалась Саша.

— Санэпидстанция запретила. Сальмонеллез. Так что можно только помидорами. Берите.

Я протянул девчонкам плетенку.

Девушки огляделись и помидоры взяли. Интересно, а если бы я предложил камни? Психология толпы.

Музыка оборвалась.

— А теперь, о други, — сказал Пипуныров, стирая пот с туловища. — Теперь я исполню пьесу, которую я сочинил уже давно, семь лет назад, в тоске и смятенье, в сумерках духа.

Люди замычали, а Дрейк Пипуныров прорычал в микрофон:

— Итак, встречайте, это она. «Томато Деспердатор». И да храни нас, господи, от ярости норманн.

Это был знак. Пароль. К тому, что можно кидать помидоры. Обычно после этой самой фразы начиналось все самое веселое. Народ радостно загудел и стал доставать помидоры, а некоторые уже держали их в руках загодя, и едва Пипуныров помянул норманн, на сцену обрушился помидорный удар, летящие помидоры закрыли свет солнца, вот прямо так.

— Оба… — выдохнула Юля.

— Нормально, — сказала Саша.

Я схватил помидор и запустил его в Дрейка. Конечно, не попал и тут же метнул второй вдогонку.

— Оригинально тут у вас, однако, — сказала Саша.

Она примерилась, двинула локтем и запустила томат в Пипунырова.

Мимо.

— Я тоже хочу, — прогундела Юля. — Я тоже…

Юля произвела неловкое насекомье движение правой стороной тела, помидор держала так, будто он был раскаленным, попыталась его метнуть, но помидор остался в руке. Сама же Юля дернулась, как приконтаченная. Что-то с этой Юлей было явно не так, все-таки слишком длинная.

Сашка же вошла во вкус, метнула уже второй помидор, на этот раз он лег гораздо ближе к цели, попал почти в колено.

И я тоже почувствовал азарт; оказалось, что швырять помидоры в Пипунырова было весьма и весьма весело. Очень хотелось попасть. Попасть, влупить Пипунырову в лоб, чтобы помидор взорвался красной жижей, чтобы…

Народ вокруг постепенно погружался в такой же азарт, помидоры сыпались на сцену градом. Дрейк Пипуныров, впрочем, был несокрушим. В него совсем не могли попасть, он ловко бегал между помидорами и пел.

Иногда, впрочем, Дрейк переставал скакать по сцене и, чтобы порадовать публику, подставлялся под удар, позволял расквасить о себя пару помидоров. Дрейк был уже весь в томате, выглядел страшно и здорово.

— Во дает, глиста, — восхитилась Сашка. — Сейчас я ему влеплю.

Она выхватила у меня очередной помидор и запустила им в песенника.

И неожиданно попала.

Помидор, выпущенный рукой Сашки, просвистел над головами любителей мордор-панка и поцеловал Пипунырова ровно в лоб. Помидор ей попался хороший, мясистый, сочный. Пипуныров не удержался на ногах и шлепнулся на сцену.

Толпа радостно заревела.

Саша как-то погрустнела, а Юля, наоборот, оживилась и стала изгибаться и извиваться, стараясь-таки запустить свой снаряд.

Дрейк Пипуныров, меж тем, старался подняться, но у него это совсем не получалось — каждую секунду на него валились все новые и новые помидоры, зрители вступили в раж, помидорная кровь ударила им в голову. Я тоже оказался подхвачен томатной волной…

Музыка опять оборвалась.

Это тоже было знаком — что помидоры кидать больше не надо, хватит, можно зашибить. Дрейк сел и протер лицо.

И в этот момент свой помидор запустила Юля. Не знаю, как это у нее получилось. Собственно, это у нее и не получилось — помидор вырвался из рук и расшибся о затылок парня, стоявшего перед нами. К этому моменту помидор Юли был уже изрядно размят, и угодив в твердый череп поклонника «Анаболических Бомбардировщиков», томат с облегчением лопнул и кетчупом стек ему за шиворот.

Поклонник обернулся.

Я сразу узнал его. Нет, конкретно этого я не встречал, но таких, как он, видывал.

Гопник.

— Ты чего это? — поинтересовался гопник.

— Я не специально, — повинно ответила Юля.

— Не специально… — передразнил гопник. — Таким корягам надо дома сидеть, а не по концертам расхаживать.

— Что ты сказал?! — вмешалась Сашка. — Что ты сказал, урод?!

— Ты кого назвала уродом?!

— Тебя, прыщеватый.

— Кто тут прыщеватый…

Гопник потянулся к Сашке, она, недолго думая, треснула его. Конечно же, вувузелой. Дудка снова сломалась пополам, некрепкая дудка. Гопник поглядел вверх, себе на лоб, а потом толкнул Сашку.