Невеста герцога

– Вы сердитесь, – заметила Грейс.

– Вовсе нет.

– Ваша гордость была задета.

– Всего лишь на мгновение, – признал он.

– А теперь?

Он не ответил. Собственно, ему не пришлось. Они добрались до конца цепочки и заняли места на противоположных сторонах прохода, но когда снова сошлись для короткого хлопка, Грейс сказала:

– Вы не ответили.

Они отступили на шаг, затем сошлись, и он шепнул, нагнувшись:

– Мне нравится играть первую скрипку.

У нее был такой вид, словно это утверждение ее позабавило.

Томас одарил ее ленивой улыбкой и, когда снова появилась возможность разговаривать, поинтересовался:

– Вас это очень удивило?

Он поклонился, она крутанулась вокруг своей оси и сказала, лукаво блеснув глазами:

– Вы меня никогда не удивляете.

Томас рассмеялся и, когда они снова сошлись для той же фигуры, шепнул:

– Я даже не пытаюсь.

В ответ Грейс только закатила глаза.

Она была отличной компанией. Томас сомневался, что его бабушка желала большего, когда искала компаньонку, чем просто живое существо рядом, способное вовремя сказать «да, мадам», «конечно, мадам», но она сделала хороший выбор. К тому же Грейс находилась на попечении графства, осиротев несколько лет назад, когда ее родители умерли от лихорадки. Ее отец был деревенским сквайром, и они с женой пользовались симпатией окружающих. Так что Грейс была знакома с местным обществом и даже дружила со многими его представителями, что создавало дополнительные преимущества в ее нынешней профессии.

По крайней мере так ему казалось, поскольку большую часть времени он старался держаться подальше от знакомых бабушки.

Музыка замолкла, и Томас позволил себе бросить взгляд на красную штору. Либо его невеста удалилась, либо стала чуть более умелой в искусстве прятаться.

– Вам следует быть добрее с ней, – сказала Грейс, когда он провожал ее с танцевальной площадки.

– Это она отказала мне, – напомнил он.

Но Грейс лишь пожала плечами и повторила:

– Вам следует быть добрее с ней. – Затем присела в реверансе и двинулась прочь, оставив Томаса одного, – не слишком приятная перспектива на подобных сборищах.

Он был помолвлен, более того, это был сельский бал, где его нареченную хорошо знали. По идее это должно было означать, что ему не грозят посягательства тех, кто мечтал бы видеть свою дочь – сестру, племянницу – герцогиней. Но увы, леди Амелия не обеспечивала ему окончательной защиты от других соседей. Как бы ее ни любили – а, насколько ему было известно, она пользовалась всеобщей симпатией, – ни одна уважающая себя мамаша не могла не питать надежды, что с помолвкой что-нибудь не заладится, что герцог окажется свободным и ему понадобится невеста.

Так ему, во всяком случае, говорили. Томас не был восприимчив к подобным слухам, за что не уставал благодарить Создателя.

И хотя среди жителей Линкольншира были такие, кто не имел дочерей, сестер и племянниц, среди них всегда находился кто-то желающий заслужить его благодарность. Это было чертовски утомительно. Томас отдал бы свою руку – ну, возможно, кончик пальца – за один день, когда ему не расскажут ничего такого, что, по их мнению, он желал бы услышать.

Конечно, положение герцога имело немало преимуществ, но честность окружающих не относилась к их числу.

Вот почему, когда Грейс оставила его на краю танцевальной площадки, Томас сразу же направился к двери, к любой двери, если быть точным, не важно к какой. Он просто хотел выйти наружу.

Через полминуты Томас вдыхал бодрящий вечерний воздух, размышляя о том, как провести остаток вечера. После бала он собирался отправиться домой. Собственно, он вообще предвкушал тихий вечер дома перед тем, как бабушка заставила его изменить планы.

Но теперь он подумывал о том, что визит в Стэмфорд более соответствует его настроению. Здесь жила Селеста, его личная вдовушка, – довольно неглупая и весьма осмотрительная особа. Их отношения идеально устраивали их обоих. Он делал ей подарки – очаровательные вещицы, служившие дополнением к аккуратному домику и скромному доходу, которые оставил ей муж. А она дарила ему свое общество, не требуя верности.

Помедлив мгновение, чтобы взять свои вещи, Томас вышел наружу. При виде деревьев и небольшого фонтана он нахмурился. Определенно он воспользовался не той дверью, какая вела на улицу. Ах да, сад. Он оглянулся через плечо, неуверенный, что отсюда можно выбраться на улицу, не возвращаясь в бальный зал. Но тут, он мог поклясться, чей-то пронзительный голос произнес его имя и слово «дочь», и он решил попытаться уйти поскорее.

Он обошел фонтан, намереваясь обогнуть здание, но когда проходил мимо розового куста, ему показалось, что он заметил какое-то движение краем глаза.

Томас не собирался смотреть. Видит Бог, он даже не хотел смотреть. Это привело бы только к неловкости. Нет ничего более неловкого, чем застать кого-нибудь в месте, где ему, а чаще ей, не полагалось находиться. Но разумеется, он бросил взгляд в ту сторону.

Он посмотрел и тут же пожалел об этом.

– Ваша светлость.

Это была леди Амелия, находившаяся явно не в том месте, где ей полагалось находиться.

Томас грозно уставился на нее, размышляя о том, как ему себя вести.

– Внутри было душно, – сказала она вставая. Она сидела на каменной скамье, а ее платье… честно говоря, он не мог вспомнить, какого оно цвета, и тем более не мог определить этого при лунном свете. Но казалось, оно сливается с окружающим пространством. Видимо, по этой причине он не заметил ее с самого начала.

Впрочем, все это не имело значения в отличие от того факта, что она находится снаружи, одна, без сопровождения.

И он несет за нее ответственность.

Право, это никуда не годится.

* * *

Ее уход выглядел бы более эффектно, имей Амелия возможность покинуть не только бальный зал, но и само здание. Однако существовала помеха в лице ее сестры Элизабет и другой сестры, а также их матери и отца, хотя она не сомневалась, что отец был бы счастлив последовать за ней, если бы не остальные Уиллоуби, прекрасно проводившие время.

Поэтому Амелия вышла в сад, чтобы подождать, сидя на скамейке, пока ее родные устанут от празднества. Она выбрала укромный уголок, куда никто не заглядывал. Он находился в стороне от входа, и, поскольку вечера устраивались, чтобы показать себя и посмотреть на людей, старая каменная скамья едва ли могла служить этой цели.

Было довольно тепло, и на небе высыпали звезды, так что по крайней мере ей было на что смотреть, хотя, учитывая ее слабые познания в созвездиях, этого занятия хватило бы ненадолго.

Впрочем, ей удалось отыскать Большую Медведицу, а затем Малую – воистину тот, кто придумывал названия, обладал абстрактным мышлением – и еще какое-то созвездие, похожее, она могла поклясться, на колокольню.

Не то чтобы она знала такое созвездие, но тем не менее.

Она изменила позу, чтобы лучше разглядеть сверкающую россыпь звезд на севере, напоминавшую, при некотором воображении, ночной горшок довольно причудливой формы, но, прежде чем успела прищурить глаза, послышался звук шагов. Кто-то шел по саду в ее сторону.

Вот досада! Ее уединение нарушено. Она не имела его дома, и, похоже, здесь ей тоже не удастся побыть одной.

Амелия замерла, ожидая, пока нарушитель ее спокойствия уйдет, и тут…

Не может быть.

Конечно, это был он.

Ее благородный жених во всем его великолепии.

Что он здесь делает? Когда она покинула бальный зал, он был вполне доволен, танцуя с Грейс. Даже если танец закончился, разве он не должен проводить свою партнершу к остальной публике и уделить несколько минут ничего не значащему разговору? Еще несколько минут потребовалось бы, чтобы отразить атаку представителей линкольнширского общества, не оставлявших надежды, что их помолвка разладится. Разумеется, никто не желал зла будущей новобрачной, но Амелия не раз слышала, как некоторые дамы обсуждали возможность того, что она влюбится в кого-нибудь другого и сбежит в Гретну.

Как будто кто-то мог бы сбежать незамеченным из ее дома.

Но похоже, его светлости удалось оторваться от своих преследователей с рекордной скоростью, и теперь он крался через сад за домом.

О, ладно, он шел, прямой, высокий и горделивый, как всегда. Тем не менее он явно пытался ускользнуть потихоньку – факт, который Амелия удостоила приподнятой брови. Предполагалось, что у герцога достаточно присутствия духа, чтобы уходить через парадную дверь.

Она была вполне довольна, прокручивая в голове нелестные байки о нем, но он выбрал этот момент – ибо она была самой невезучей девушкой во всем Линкольншире, – чтобы повернуть голову в ее сторону.

– Ваша светлость, – сказала Амелия, не видя смысла притворяться, будто она не знает, что он ее заметил.

Он не ответил на приветствие, что Амелия нашла довольно грубым, но она была не в том положении, чтобы пренебрегать хорошими манерами. Поэтому она встала и, пояснив:

– Внутри так душно, – вышла.

Собственно, так и было. Даже если не это явилось причиной для ее ухода.

Герцог по-прежнему молчал, глядя на нее со своим обычным надменным видом. Трудно было не дрогнуть под этим суровым взглядом, на что, как Амелия полагала, и делался расчет. Она умирала от желания переступить ногами, или сжать кулаки, или стиснуть зубы. Но она отказывалась доставить ему это удовольствие, если он вообще заметил ее терзания, и стояла совершенно неподвижно, с безмятежной улыбкой на лице, позволив себе только склонить набок голову.

– Вы одна, – заявил он.

– Да.

– Снаружи.

Амелия не представляла, как подтвердить это наблюдение, чтобы по крайней мере один из них не выглядел глупо. Поэтому она просто моргнула, ожидая его следующего утверждения.

– Одна.

Она посмотрела налево, затем направо, прежде чем ответить:

– Теперь уже нет.

Его взгляд стал более пронизывающим, если это было возможно.

– Полагаю, – сказал он, – вам известно об опасностях, угрожающих вашей репутации.

На этот раз она стиснула зубы, но только на мгновение.

– Я не ожидала, что кто-нибудь обнаружит меня.

Ответ ему явно не понравился.

– Это не Лондон, – продолжила Амелия. – Разве нельзя посидеть несколько минут в одиночестве, не рискуя своим общественным положением? При условии, конечно, что вы не выдадите меня.

Теперь он сжал челюсти. О Боже, они два сапога пара.

– Тем не менее, – отрывисто произнес он, – подобное поведение неприемлемо для будущей герцогини.

– Вашей будущей герцогини.

– Конечно.

Желудок Амелии исполнил серию престранных прыжков и поворотов, но она затруднялась сказать – от восторга или ужаса. Уиндем пребывал в холодной ярости, и хотя она не боялась его физически – он был слишком джентльмен, чтобы ударить женщину, – при желании он мог превратить ее жизнь в хроническое несчастье.

Сколько она себя помнила, ей всегда внушали, что этот мужчина – или тогда еще мальчик – главный. Ее жизнь вращалась вокруг его персоны, хотела она того или нет.

Он говорил, она слушала.

Он просил, она исполняла.

Он входил в комнату, она сияла от восторга.

И, что самое главное, Амелия делала это с радостью. Она была готова согласиться с каждым его словом.

Беда в том – и это было самым обидным, – что он редко разговаривал с ней. Он почти никогда не обращался к ней с просьбами, да и что такого могло ему потребоваться, чтобы она могла бы предоставить? Она давно перестала улыбаться, когда он входил в комнату, потому что он никогда не смотрел в ее сторону.

Если он и замечал ее существование, то далеко не всегда.

Но сейчас…

Амелия снова безмятежно улыбнулась, глядя на него с таким видом, будто она не понимает, что температура его взгляда упала ниже нулевой отметки.

О, сейчас он ее явно заметил.

И тут выражение его лица непостижимым образом изменилось. Черты смягчились, губы изогнулись. Он смотрел на нее так, словно она была бесценным сокровищем, оброненным у его ног снисходительным божеством.

Этого было достаточно, чтобы молодая дама почувствовала себя крайне неловко.

– Я пренебрегал вами, – сказал он.

Амелия моргнула… трижды.

– Прошу прощения?

Он взял ее руку и поднес к губам.

– Я пренебрегал вами, – повторил он вкрадчивым тоном. – Не слишком хорошо с моей стороны.

Рот Амелии приоткрылся, и хотя ей следовало что-то сделать со своей рукой – забрать у него, что ли, – она стояла как истукан, с разинутым ртом, гадая, почему он…

– Могу я пригласить вас на танец? – промолвил герцог.

Амелия молчала, уставившись на него. Что он затеял?

– Это не такой уж сложный вопрос, – произнес он с улыбкой, слегка притянув ее к себе. – Да… или нет?

У Амелии перехватило дыхание.

– Так да? – Хмыкнув, он положил свободную руку ей на талию и склонился к ее уху, не касаясь его, но достаточно близко, чтобы его дыхание щекотало ее кожу. – «Да» – почти всегда правильный ответ.

Он слегка усилил давление на ее талию и начал медленно кружиться, увлекая ее за собой.

– И всегда, – шепнул он, коснувшись губами ее уха, – когда вы со мной.

Он обольщает ее, осознала Амелия, охваченная смесью возбуждения и смущения. Она не представляла почему. До сих пор он не выказывал ни малейшей склонности к этому, а сейчас делал это целенаправленно. Он пустил в ход весь свой арсенал – по крайней мере ту его часть, которая была позволительна в общественном месте.

И ему это удавалось. Амелия понимала, что им движут совсем не чувства – едва ли она стала неотразимой за сегодняшний вечер, – но ее кожа покрылась мурашками, и когда она перевела дыхание, которое неожиданно задержалось, ее тело, казалось, воспарило. Возможно, она не слишком много знала об отношениях между мужчинами и женщинами, но она точно знала одно…

Он делает из нее дурочку.

Ее мозг работал, мысли были вполне разумны, но откуда он мог знать, что единственное, на что она была способна, – это смотреть на него взглядом влюбленной коровы, словно умоляя притянуть ее ближе.

Ей хотелось прижаться к нему, погрузиться в него.

Произнесла ли она хоть слово, с тех пор как он взял ее за руку?

– Я никогда не замечал, какие у вас прелестные глаза, – мягко произнес он. Амелия могла бы ответить, что, во-первых, он не удосуживался посмотреть, а во-вторых, вряд ли он может различить цвет ее глаз при лунном свете.

Вместо этого она улыбнулась как дурочка и подняла к нему голову, потому что, возможно, он подумывал о том, чтобы поцеловать ее, и, возможно – скорее определенно, – она позволила бы ему.

И он это сделал. Его губы скользнули по ее губам в самом нежном, почтительном и романтичном поцелуе из всех возможных. Именно так она представляла себе первый поцелуй в мечтах. Он был таким упоительным, что Амелия вздохнула и обвила его шею руками.

– Как мило, – хмыкнул он, забавляясь ее нетерпением, и скользнул руками ниже, обхватив ее ягодицы самым скандальным образом.

Амелия пискнула, прижимаясь к нему. Его руки напряглись, дыхание изменилось.

Как и его поцелуй.

Глава 3

Поцелуй, конечно, был направлен на то, чтобы укротить ее, но оказался приятным сюрпризом.

Леди Амелия проявила восхитительный пыл, и Томас нашел ее ягодицы соблазнительными настолько, что мысленно его руки продвинулись вниз, к внутренней стороне ее бедер, забираясь все выше и выше…

Милостивый Боже, пожалуй, ему следует назначить дату свадьбы с этой малышкой.

Он углубил поцелуй, наслаждаясь ее удивленным возгласом, и притянул ее ближе. Было восхитительно ощущать мягкие изгибы ее тела и упругие мускулы. Он слышал, что она любит ездить верхом.

– Вы очаровательны, – промолвил он, гадая, приходилось ли ей ездить в мужском седле.

Но это было не время – и определенно не место, – чтобы позволять своему воображению заходить так далеко. И поэтому Томас, уверенный, что подавил ее маленький бунт, отстранился, позволив своим пальцам задержаться на ее щеке, прежде чем опустить руку.

Он едва сдержал улыбку, глядя на ее озадаченное лицо, словно она не совсем понимала, что случилось с ней только что.

– Проводить вас в зал? – предложил он.

Она покачала головой и прочистила горло, прежде чем сказать:

– Разве вы не уходите?

– Не могу же я оставить вас здесь?

– Я могу вернуться сама.

Должно быть, на его лице отразилось сомнение, поскольку она добавила:

– Если хотите, можете пронаблюдать, как я войду внутрь.

– Вы не желаете, чтобы нас видели вместе? – поинтересовался он. – Почему? Скоро я стану вашим мужем.

– Правда?

Томас подивился, куда делось озадаченное создание с затуманенными страстью глазами, потому что теперь ее взгляд был ясным и проницательным.

– Вы сомневаетесь в моем слове? – осведомился он, стараясь, чтобы его голос звучал бесстрастно.

– Отнюдь. – Она отступила на шаг, но это не было попыткой бегства. Скорее это был знак того, что его чары больше на нее не действуют.

– В таком случае что вы хотели сказать?

Она улыбнулась.

– Разумеется, вы станете моим мужем. Мой вопрос относился к слову «скоро».

Он устремил на нее долгий взгляд.

– Мы с вами никогда не разговаривали искренне.

– Пожалуй.

Она оказалась умнее, чем он привык думать. Тем лучше, решил Томас. Порой утомительно, но, в общем и целом, это очевидное достоинство.

– Сколько вам лет? – спросил он.

Ее глаза удивленно расширились.

– Вы не знаете?

Вот черт! Женщинам свойственно придавать возрасту слишком большое значение.

– Нет, – сказал он. – Не знаю.

– Двадцать один. – Она присела в реверансе, явно издеваясь. – Практически старая дева.

– О, ради Бога.

– Моя мать в отчаянии.

Он наградил ее строгим взглядом.

– Дерзкая девчонка.

Она не выглядела оскорбленной, скорее довольной его замечанием.

– Да.

– Придется вас снова поцеловать, – сказал Томас, приподняв бровь с ироничным видом.

Она была не настолько искушенной, чтобы иметь готовый ответ. Это обстоятельство доставило ему удовольствие. Он самодовольно ухмыльнулся, склонившись вперед.

– Когда я целую вас, вы молчите.

Амелия возмущенно ахнула.

– И когда я вас оскорбляю, – продолжил он, размышляя вслух. – Но странно: я не нахожу это таким же захватывающим.

– Вы невыносимы, – прошипела она.

– Наконец-то, – вздохнул он. – Вы заговорили.

– Я ухожу, – заявила Амелия. Она повернулась, собираясь вернуться в бальный зал, но Томас оказался достаточно проворным, чтобы взять ее под руку, прежде чем она успела воспротивиться. Со стороны это могло показаться галантным жестом, но его рука не просто легла на ее руку.

Она приковала ее к месту.

– Я провожу вас, – сказал он с улыбкой.

Амелия одарила его непокорным взглядом, но не стала спорить. Томас похлопал по ее руке, предоставив ей самой решать, успокаивающий это жест или снисходительный.

– Пойдем? – промолвил он, и они двинулись в зал, рука об руку.

Вечер близился к концу. Томас отметил, что музыканты отложили свои инструменты и толпа поредела. Его бабушки и Грейс нигде не было видно.

Родители Амелии находились в дальнем углу, беседуя с местным сквайром. Он повел ее к ним, кивая встречным, но не останавливаясь, чтобы побеседовать с ними.

И тут его нареченная заговорила. Вполголоса, так чтобы никто, кроме него, не слышал. Тем не менее ее вопрос поразил его в самое сердце.

– Вас не утомляет, что мир перестает вращаться, когда вы входите в комнату?

Томас остановился и посмотрел на нее. Ее глаза, оказавшиеся зелеными, были широко распахнуты. Но он не заметил в их глубинах иронии. Она искренне хотела знать и спрашивала не из желания уязвить, а из любопытства.

Не в его правилах было откровенничать, но Томас вдруг ощутил невыносимую усталость, отчасти от себя самого. Поэтому он медленно покачал головой и ответил:

– Каждую минуту каждого Божьего дня.

Через несколько часов Томас добрался до своего дома, до замка Белгрейв. Он устал и пребывал в скверном настроении. Ну если не в скверном, то определенно не в лучшем. Он сердился главным образом на себя. Остаток вечера он провел, размышляя над разговором с леди Амелией, что само по себе вызывало раздражение. Никогда прежде он не тратил на нее столько времени.

Но вместо того чтобы направиться после бала прямо домой, Томас, как и собирался, поехал на другой конец Стэмфорда навестить Селесту. Правда, когда он прибыл туда, он не ощутил особого желания постучать в ее дверь. Он думал только о том, что ему придется разговаривать с ней, поскольку таковы были их отношения. Селеста не была актрисой или оперной певичкой. Она была респектабельной вдовой, и ему приходилось обращаться с ней соответствующим образом, что предполагало разговор и прочие любезности независимо от того, был ли он в настроении, подходящем для разговоров и для прочих любезностей.

Поэтому он сидел в своей коляске, припаркованной перед ее домом, по меньшей мере минут десять. Наконец, чувствуя себя последним дураком, он отбыл и, проехав через весь город, остановился возле гостиницы, где его никто не знал, заказал пинту пива и выпил ее, признаться, с удовольствием, наслаждаясь одиночеством. Одиночество сопровождалось покоем и сознанием, что к нему никто не подойдет с вопросом, просьбой или, упаси Боже, комплиментом.

Томас растянул свою пинту на целый час, наблюдая за окружающими, затем, сообразив, что уже слишком поздно, отправился домой.

Он зевнул. Его постель была необыкновенно удобной, и он собирался воспользоваться ею с максимальной пользой, возможно, до полудня.

Когда он отпер дверь своим ключом, в доме было тихо. Слуги давно легли спать, как, очевидно, и его бабушка.

Слава Богу.

Томас полагал, что любит ее. Это было чисто теоретическое умозаключение, потому что она определенно ему не нравилась, и никому другому тоже. Наверное, он был обязан ей. В конце концов, она родила сына, который затем женился на женщине, родившей его. Нужно ценить собственное существование, если не что-нибудь другое.

Но, не считая этого, он не мог придумать ни одной причины, чтобы испытывать к ней привязанность. Августа Элизабет Кандида Дебенхем Кавендиш была, мягко выражаясь, не слишком приятной особой.

Он слышал от людей, знавших ее много лет назад, что хотя она никогда не была дружелюбной, она не была и слишком недружелюбной. Но это было задолго до его рождения, до того как двое из ее трех сыновей умерли: старший от той же лихорадки, что унесла ее мужа, а средний погиб при кораблекрушении у побережья Ирландии.

Никто не ожидал, что отец Томаса станет герцогом, имея двух совершенно здоровых старших братьев. Воистину судьба – непостоянная особа.

Томас зевнул, не потрудившись прикрыть рот рукой, и двинулся через холл по направлению к лестнице. И тут, к своему изумлению, он увидел…

– Грейс?

Она издала удивленный возглас и споткнулась о последнюю ступеньку. Он инстинктивно рванулся вперед и поддержал ее, схватив за предплечья.

– Ваша светлость, – произнесла она невероятно усталым тоном.

Томас отступил на шаг, с любопытством глядя на нее. Дома они давно освободились от таких условностей, как титулы. Собственно, Грейс была одной из немногих, кто обращался к нему по имени.

– Какого черта вы еще не легли? – поинтересовался он. – Уже два часа ночи.

– Вообще-то три, – вздохнула она.

Секунду Томас молча смотрел на нее, пытаясь вообразить, что такого могла придумать его бабушка, чтобы ее компаньонка оставалась на ногах в такое время ночи. Он даже боялся думать на эту тему – только дьявол знал, что могло прийти ей в голову.

– Грейс? – мягко произнес он, потому что бедняжка выглядела по-настоящему измученной.

Она озадаченно моргнула.

– Извините, что вы сказали?

– Почему вы разгуливаете по холлу?

– Ваша бабушка неважно себя чувствует, – отозвалась она с удрученной улыбкой. И добавила: – Вы сегодня поздно.

– У меня было дело в Стэмфорде, – сообщил Томас деловитым тоном. Он считал Грейс одним из своих немногих друзей, но она была леди до кончиков ногтей, и он никогда бы не стал говорить в ее присутствии о Селесте.

К тому же он был недоволен собственной нерешительностью. И зачем его понесло в другой конец Стэмфорда – только для того чтобы вернуться назад?

Грейс прочистила горло.

– У нас был… волнующий вечер, – сказала она, добавив с явной неохотой: – На нас напали разбойники.

– Господи! – воскликнул Томас, устремив на нее пристальный взгляд. – С вами все в порядке? И как себя чувствует моя бабушка?

– Мы не пострадали, – заверила его она, – хотя наш кучер заработал огромную шишку на голове. Я взяла на себя смелость дать ему три дня на выздоровление.

– Разумеется, – сказал Томас, браня себя. Он не должен был позволять им путешествовать одним. Ему следовало сообразить, что они будут возвращаться ночью. Интересно, а что с Уиллоуби? Хотя маловероятно, что их карета тоже подверглась нападению. Ведь они живут в противоположной стороне. И все же он чувствовал себя виноватым. – Я должен принести вам свои извинения. Мне следовало настоять на том, чтобы вы взяли с собой больше сопровождающих.

– Глупости, – возразила Грейс. – Это не ваша вина. Кто мог подумать… – Она покачала головой. – Мы не пострадали. Это единственное, что имеет значение.

– Они что-нибудь похитили? – поинтересовался он, потому что это казалось очевидным вопросом.

– Не слишком много, – отозвалась Грейс легким тоном, словно пытаясь преуменьшить случившееся. – У меня вообще ничего. Полагаю, сразу видно, что я небогата.

– Бабушка, наверное, в бешенстве.

– Она немного расстроена, – признала Грейс.

Томас чуть не рассмеялся. Он сознавал, что это неприлично и немилосердно, но всегда обожал недосказанность.

– На ней были ее изумруды, не так ли? – Он покачал головой. – Старая перечница до смешного привязана к этим камням.

– Вообще-то она сохранила свои изумруды, – ответила Грейс, утомленная настолько, что даже не упрекнула его за то, что он назвал свою бабушку старой перечницей. – Она спрятала их под подушкой сиденья.

Это произвело на него впечатление.

– Она спрятала драгоценности?

– Спрятала я, – уточнила Грейс. – Она сунула их мне, прежде чем они ворвались в карету.

Томас улыбнулся, восхищаясь ее находчивостью, а затем, после несколько неловкой паузы, заметил:

– Вы так и не сказали, почему до сих пор не легли. Определенно вы заслужили отдых.

Она помедлила, издав неопределенный звук и оставив его гадать, что приводит ее в такое смущение.

– У вашей бабушки возникла странная просьба, – наконец сказала она.

– Все ее просьбы странные, – заметил он.

– Нет, эта… – Она испустила вздох отчаяния. – Вряд ли вы захотите помочь мне принести картину из галереи.

Такого Томас не ожидал.

– Картину? – переспросил он.

Она кивнула.

– Из галереи?

Она снова кивнула.

Он попытался угадать… и сдался.

– Надеюсь, она попросила картину скромных размеров.

У Грейс был такой вид, словно она сдерживает улыбку.

– Натюрморт?

– Нет.

Милостивый Боже, его бабушка наконец-то сошла с ума. Пожалуй, это даже хорошо. Возможно, он сможет отправить ее в приют для умалишенных. Вряд ли кто-нибудь станет возражать.

– Она хочет портрет вашего дяди.

– Моего дяди? Которого?

– Джона.

Томас кивнул. Он мог и не спрашивать. Конечно, он никогда не знал своего дядю. Джон Кавендиш преставился за год до его рождения. Но замок Белгрейв долго жил под его тенью. Вдовствующая герцогиня всегда больше всего любила своего среднего сына, и все это знали, особенно остальные сыновья.

– Он всегда был ее любимцем, – промолвил он.

Грейс бросила на него вопросительный взгляд.

– Но ведь вы его не знали.

– Нет, конечно, – отозвался он деловитым тоном. – Он умер еще до моего рождения. Но мой отец говорил о нем.

Довольно часто, и никогда с симпатией.

Тем не менее ему придется помочь Грейс снять портрет со стены. Бедняжка одна не справится. Он покачал головой.

– Надеюсь, портрет не в полный рост?

– Боюсь, что да.

Боже. С его бабушкой не соскучишься.

Нет, он не будет этого делать.

Он посмотрел на Грейс в упор.

– Нет, – сказал он. – Сейчас вы ничего не будете делать. Если ей так хочется, чтобы эта чертова картина висела в ее спальне, пусть попросит лакея завтра утром.

– Уверяю вас, мне ничего так не хочется, как лечь спать, но легче сделать то, что она просит.

– Вовсе нет, – заявил Томас. Бог свидетель, его бабушка всех достала. Он повернулся и решительно зашагал вверх по лестнице, собираясь задать ей словесную порку, которую она давно заслужила, но на полпути обнаружил, что он один.

Что это с женщинами Линкольншира сегодня? Вторая бунтует.

– Грейс! – рявкнул он.

А когда она не материализовалась у подножия лестницы, сбежал вниз, окликнув громче:

– Грейс!

– Я здесь, – отозвалась она, выскочив из коридора. – Господи, вы разбудите весь дом.

Он пропустил ее предостережение мимо ушей.

– Не говорите мне, что вы собираетесь притащить картину сама.

– Если я этого не сделаю, она будет звонить мне всю ночь и я не сомкну глаз.

Он сузил глаза.

– Предоставьте это мне.

На ее лице отразилась тревога.

– Что предоставить?

– Перерезать ее шнур для звонка, – сказал он, направившись вверх с еще большей решимостью.

– Перерезать шнур… Томас!

Томас и не подумал остановиться. Грейс кинулась следом за ним, перескакивая через две ступеньки.

– Томас, вы не посмеете, – произнесла она, запыхавшись, почти догнав его.

Он остановился и обернулся, глядя на нее с улыбкой. Право, это становится забавным.

– Это мой дом, – сказал он. – Я могу делать все, что пожелаю.

В несколько шагов преодолев оставшееся расстояние, Томас лишь на секунду помедлил у двери бабушки, которая была распахнута настежь, облегчая вход.