Косовский одуванчик

      Иован нянчил связку в ладони, и в ней виднелся тот маленький ключ, который оставил ему отец еще в 1934 году, ключ от хибары, в которой Иован еще ребенком продавал рассол, а потом к нему прибавился новый ключ величиной с парабеллум, которым отпирался купленный им цыганский подвал, где он открыл мелкооптовую торговлю вином и ракией. В связке, словно золотой перстень, кругленький ключ, открывший первую кафану, чтобы почти пятьдесят лет не закрывать ее. Когда Иован уходил спать, кафану открывали сами посетители. Дневные и ночные ключи с годами менялись, ключи Второй мировой войны Иован делил с немцами и итальянцами, эти оккупационные ключи спасли его от албанских солдат из дивизии «Скендербег». Эта албанская дивизия прославилась отвагой в Сталинградской битве. В мае 1945 года, когда весь мир праздновал победу над фашизмом, остатки дивизии «Скен-дербег» подняли в Косово бунт против войск Тито. Ключ победы достался танкам Тито. Герои дивизии «Скендербег» разбежались по домам, начали сеять кукурузу и делать детей, получили паспорта, студентов, кино, телевидение, презирали Тирану и Энвера Ходжу, ездили к Тито, водили его на охоту и ждали, когда опять разрешат стрелять по сербам.
      Ключи мести свалились на них с неба.
      Ключ мира отдыхал в Косово вместе со знаменитым вином «Бургундец Черный». С помощью немцев «Бургундец» стал привычным за столом. Ключи косовских албанцев начали открывать все двери в Европе и Америке – бережно выращивали наркоту… Албанцы стали лучшими пекарями и самыми суровыми мафиози в Америке. Ключи богатства росли и процветали в Косово. В Приштине только психологи, политики, историки и сербы не понимали, что это значит, когда вечером в городе по одной улице гуляют только албанцы, а по другой – только сербы. Одна река с волнами албанского языка, и другой поток с бормотанием сербов. Не только улицы, но и рестораны были поделены. И единственный ключ, который могли взять в руки студенты – албанцы и сербы – была кафана «Весна». Хозяин Иован Мирич держал в руках ключ улыбки, одинаковый для всех, иной раз и в кредит. Каким ключом будет открывать новую жизнь Иован Мирич – определили жена и трое детей.
      – Иован, я бегу… Поехали к моим, в Сербию!
      Иован смотрел на связку ключей, словно из нее должен был вывалиться тот самый, настоящий: что теперь делать, какие двери в Сербии теперь откроются перед ним, но Иован знал, какие хрупкие крылья у свободы… Он боялся, он был почти уверен, что совсем скоро ключи НАТО откроют двери не только Сербии, но и России.
      Ключи пока еще были у него. Он знал, что завтра они будут уже в руках у Скендера, а у него самого в спине – пуля из ствола с глушителем… Пропал рассол, вино пропало, пропала длинная стойка, которую Иован делал по образцу своего любимого фильма «Моя дорогая Клементина». Стойка, за которой Генри Фонда спрашивает официанта: «Вы когда-нибудь влюблялись?» А официант говорит: «Я всегда был барменом».
      Иован взвесил на руке связку и бросил ее легким движением в мою сторону. Ключи, описывая дугу, позвякивали в танце, словно плясали национальный танец коло. Музыкой звона каждый ключ рассказывал о своей судьбе, это был хор ключей, звучащих в размере одиннадцать восьмых, словно они хотят продолжить полет и исчезнуть, чтобы не попасть больше никому в руки… Упали, но не в мои…
      Два солдата КФОРа – один высокий, второй низкорослый – прекрасная парочка. И вот этот высокий просто поднял руку, и стальные цыплята упали в его широкую ладонь, будто в ней жратва какая-то была, которую поклевать можно. Полет над дымом горящих дверей. Высокий бросил ключи коротышке – тот выставил только безымянный палец, будто повенчаться с ними желает.
      Иован засмеялся:
      – Мария, отстегни ему выигрыш в нашей народной игре – кто подставит, тот точно вставит! Я когда-то тоже, в давние времена, одним пальцем всех уделывал – пальцем вино для кафаны зарабатывал!
      – Иован, – кричали жена и трое детей, – папа! Давай скорей, мы поехали, а то вдруг отстанешь!
      – Береги кафану, Мария… Внизу, в подвале, добавь в бочку с капустой немножко воды.
      Высокий попросил меня перевести.
      – Подожди, Иован, – сказал высокий, – на машине с женой из Приштины сейчас опасно, – комендантский час. Подожди, Иован, – продолжил высокий, – я вас провожу до границы с Сербией.
      Ключи надежды заговорили прекрасными словами высокого из КФОРа. Но ключи на его лице были совсем не такими, которые обычно открываются под нашими взглядами. Лицом высокий из КФОРа не был похож ни на белого, ни на негра, ни на китайца. Это была непонятная география лица, на котором сияли толстые губы, как будто он только что наелся паприкой из Лесковца, а глаза светились, как объективы каких-то секретных фотоаппаратов.
      – Ладно, хорошо, – сказал Иован. – Ночь в Приштине, баба пизду чешет, и ничуть не ебёт ее, что дом горит!
      – Это я переводить не буду, с Богом, Иован!
      – Гуд бай, – говорит Иован кафане «Весна».
      Непрерывным взглядом, совсем как пулеметной очередью, Иован оглядывает потолок, пол, стойку и, совсем как солдат, отдает честь высокому из КФОРа, с улыбкой произнося любимые слова из любимого фильма «Моя дорогая Клементина»:
      – Let\'s go… Я уже не мачо в своей кафа-не. Прощай, «Весна», до свидания в сентябре… Баба пизду чешет! – кричит мне Иован, отправляясь во внутренний двор, откуда раздается скрежет: переключение на первую скорость в отечественной автомашине марки «Юго-45».
      С улицы донесся звук джипа, заскрипел на скорости.
      Два мотора жизни исчезли в ночи…
      – Я бы выпила чего-нибудь, – говорю коротышке из КФОРа.
      Солдат КФОРа перепрыгнул через стойку, аккуратно перебрал бутылки и молча, взглядом спросил меня: чего бы вы сейчас? И, словно угадав ответ, говорит:
      – Двенадцатилетнего?
      – Со льдом, – попросила я.
      – Виски со льдом – не годится, мисс.
      – Ладно.
      – К сожалению, нет настоящих бокалов для виски, но в целом, можно сказать, кафе оборудовано прекрасно. О, шампанское девяностого, это был прекрасный урожай!
      – За ваше здоровье, – сказала я, чокаясь с солдатом, который налил себе кружку пива.
      – Вы здесь работаете? – спросил солдат.
      – Да, я здесь работала, этой… Этой…
      Запнулась я на слове «этой». Бывают слова, которые тормозятся, и еще труднее выговариваются. Э, Т, О, И – четыре прекрасные буквы, даже на кириллице. Слово «этой» звучит совсем как по-гречески, совсем приличное слово… За ним будто тысячи поэтов или простых людей, которые хотят убедить нас в том, что война не сравнима с ЭТОИ, которая в войне, в мире, в городке каком-нибудь, в женщине или в мужчине прячется, как загадка какая-то… ЭТОИ. ЭТОИ, которой даже инструмент в оркестре доверить нельзя, но хоть как-то продолжить надо… Я точно знаю, что композиторы ЭТОИ много хорошей музыки посвящают, и после ЭТОИ ноты наступает минор, а когда она исчезает, под бой барабанов возникает мажор… Потому я и запнулась на слове «этой», чтобы не врать больше.
      – Значит, вы переводчицей работали, – говорит коротышка из КФОРа. – Что, трудная работенка?
      – Я, мистер, начала работать переводчицей во время бомбардировок. Я обслуживала полковника Уэлса из гуманитарной организации «Кер» из Австралии. Сначала я не очень понимала… Полковник Уэлс объяснял мне, почему необходимо было бомбить, а поскольку он сам не знал действительную причину, мы с ним, отвешивая понемногу ложь сербам и албанцам, которые здесь живут, пришли к согласному заключению, что никто из нас не знает истинного значения слов!
      – Для этого существует кухня, – ответил коротышка из КФОРа, – приходите. Меня зовут Рекс.
      Кухня в бывшей кафане «Весна» была просторная, почти как баскетбольная площадка.
      Стены пестрые, будто фрески, расписаны красным яблоком, желтой айвой, зеленым перцем. Холодильники, совсем как бункеры, трясутся от электричества, которое так их бьет, что кажется, будто в каждом из них по кошке спряталось. Рекс с наслаждением оглядел кухню, пощупал приборы всяческие. В том числе и плиту большую.
      Коротышка Рекс из КФОРа скинул с себя верхнюю одежду, каску бросил в помойное ведро, автомат повесил на вешалку, на лету напялил белый поварской фартук, примерил и поварской колпак, но, глянув на себя в окно, сбросил его, схватил по дороге с кухонного стола зеленый салат, помидорку, обнюхал морковку, высыпал из мешка сквозь пальцы немного муки, схватил тарелку, взял масло, включил плиту…
      – Кухня избавляет от стресса, мисс. Возьмите пестрый фартук, подойдите ко мне… Посмотрите, как здесь все прекрасно и спокойно… К сожалению, мы живем в безумном мире. Пришла пора вернуться к основам мироздания, таким, как пища и любовь… Будьте добры, передайте мне соль!
      Передаю и спрашиваю:
      – Что вы будете готовить?
      – Приготовление пищи – искусство, у меня есть идея – я начинаю, но не знаю, чем она завершится. Посмотрите, какое это мясо жилистое! Оно просто рвется из рук, значит, оно не хочет, чтобы я его резал. В кулинарии, как и на войне, иной раз мясо, как и противника, стоит оставить в живых.
      Нет, это уже чересчур, всего за день и половину ночи, подумала я. Мир в Косово становится опаснее бомбардировок. В одно мгновение передо мной пронеслось мясо Гарольда Кина, овечья кровь, поездка в танке, двери кафаны «Весна» в дыму, живое мясо Скенде-ра, заставившего меня продать дом, Иован, трое детей, весело глядящих на горящие двери, Коротышка КФОР, Высокий КФОР, и вот теперь на кухне соль, словно крохотные снежинки, тающие на белой тарелке фирмы Zepter. Стихи в прозе рядового Рекса – мясо или человек, резать или убивать…
      Рекс носился вокруг стола, контролировал запах из кастрюльки, заодно и мои глаза, словно ожидая дальнейших расспросов.
      Ну, я и спрашиваю. Рекс отвечает:
      – Я этому в Непале научился, я там родился. Родной дом научил меня любви к кухне, но лучше я вам вот так скажу. Знаете, вот вы пришли к друзьям в гости. Они вам показывают три спальни, террасы, старинную мебель, но гостям веселее всего на кухне, – только там настоящий разговор начинается, счастье преломления хлеба и неспешного попива-ния домашней…
      Воспоминание о родном доме расцвело на лице у Рекса, словно на кухне кафаны «Весна» он услышал частицу того кухонного разговора, и он запрыгал вокруг плиты, развеселился, пропуская сквозь пальцы тонкую муку…. «Отличная мука в Косово… Снимай воду, не видишь, что ли, закипела давно… Тряпкой, тряпкой, мисс!.. Берегись, не обварись… Мука, мука теперь! Мешаем… Сыр, сыр где? Ах, беленький как снег, совсем как у нас в Непале!»
      Вода, мука, половник – танец коло начинается. Рекс к этому танцу кухонному добавляет кусочки сыра, которые исчезают в казанке и несутся, словно кометы небесные, по орбите своей прямо к земле.
      – Пробуйте, – велит Рекс.
      – Да это совсем как наша мамалыга.
      – А это и есть мамалыга. Вы что думаете, мы к вам в Косово на прогулку пришли, что ли? Нет, КФОР готовился к прибытию в вашу страну. Сербский я не успел выучить, но почти все мы прошли курсы поведения с местным населением. Вам сколько ложек?
      – Две, – говорю я.
      – Попробуйте. Ну и как?
      – Прекрасно, я просто поверить не могу.
      – Просто надо смотреть телевизор. Мы всему этому научились, пока смотрели наш канал в Лондоне, по которому весь день только о пище, готовке, сервировке.
      – У нас таких передач нет.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.