Чертовка

Джим Томпсон

Чертовка

1

Я уже вышел из машины и спешил к дверям, когда увидел ее. Она выглядывала из-за штор – вспышка молнии на миг озарила темное стекло, и получился ни дать ни взять портрет в рамке. И этот портрет никак нельзя было назвать красивым; она так же мало походила на сногсшибательную красотку, как я – на красавца. Но что-то меня зацепило. Тут я запнулся о трещину в асфальте и едва не растянулся. Когда я поднял взгляд, она уже исчезла и даже шторы не колыхались.

Я прихрамывая поднялся по ступенькам, поставил чемодан с образцами и позвонил в дверь. Потом отступил и стал ждать, заготовив широкую улыбку и обводя взглядом двор.

Этот большой старый дом располагался где-то в полумиле от университетского кампуса и был единственным зданием в квартале. Судя по виду и местоположению дома, наверное, когда-то он был фермой.

Я снова нажал на кнопку звонка. И, не отпуская пальца, прислушался к затухающему в доме трезвону. Тогда я отвел защитную сетку и принялся колотить в дверь. А что поделать, если работаешь на «Рай низких цен». Привыкаешь, что при твоем появлении люди прячутся.

Дверь распахнулась, когда я еще продолжал по ней колотить. Едва взглянув на даму, возникшую на пороге, я быстро отпрянул. Это оказалась не та молодая крошка, что с загнанным видом выглядывала сквозь шторы. Нет, это была старая баба, с клювом как у ястреба и близко посаженными злобными глазками. Ей было лет семьдесят – не думаю, что можно стать такой уродиной раньше чем в семьдесят, – но выглядела она весьма здоровой и крепкой. Она держала в руках тяжелую палку и вроде как была готова кого-нибудь ею шандарахнуть. Да что кого-нибудь – меня.

– Извините за беспокойство, – быстро сказал я. – Позвольте представиться – Диллон, из фирмы «Рай низких цен». Я хотел бы спросить…

– Уходите, – огрызнулась она. – Убирайтесь отсюда! Мы не покупаем у уличных торговцев.

– Вы не поняли, – сказал я. – Конечно, мы были бы рады открыть для вас счет, но, вообще-то, мне просто нужны некоторые сведения, вот я к вам и заглянул. Если не ошибаюсь, у вас работал некий Пит Хендриксон. Помогал по хозяйству и все такое. Я хотел бы спросить, не подскажете ли вы, где мне его найти.

Старуха ответила не сразу.

– Небось он вам денег должен, а? – спросила она, хитро на меня покосившись. – Хотите найти его и заставить раскошелиться?

– Вовсе нет, – солгал я. – На самом деле все наоборот. Мы случайно взяли с него больше, чем нужно, и хотели бы…

– Так я вам и поверила! – перебила она с безобразным гоготом. – Так я и поверила, что вы взяли больше, чем нужно, с этого никчемного лодыря и пьяницы! Дерзости да отговорки – вот и все, чем он богат.

Я усмехнулся и пожал плечами. Обычно как только не приходилось юлить, ведь, черт возьми, даже злейшие враги почти никогда не сдавали человека кредитору. Но иногда попадались люди исключительно подлые, те, кому прямо-таки нравилось смотреть, как другому дают по шее. И со старой ведьмой был именно такой случай.

– Ленивая скотина, – продолжала она. – Ничего не делал, а слупить норовил вдвое. Нашел, понимаете ли, другую работу, когда должен был вкалывать на меня. Я говорила ему, что он еще пожалеет…

Старуха дала мне адрес Пита, а также имя его работодателя. Это была оранжерея на Лейк-драйв, всего-то в нескольких кварталах. Работал он там уже дней десять. Денег еще не получал, но вот-вот должен был получить.

– Он заявился вчера вечером, хныкал и умолял, – сообщила старуха. – Пытался занять у меня пару долларов до зарплаты. Нетрудно догадаться, что я ему ответила!

– Представляю себе, – сказал я. – А теперь, раз уж я здесь, позвольте показать вам несколько совершенно эксклюзивных вещиц, которые…

– Ха! Еще чего!

Тут она стала закрывать дверь.

– Ну давайте хоть покажу, – уговаривал я, нагибаясь и открывая чемодан с образцами. Я разложил вещи на его крышке и заговорил очень быстро, заглядывая старухе в лицо в надежде, что на нем промелькнет заинтересованность. – Как насчет этого покрывала? Я много не запрошу. А этот туалетный набор? Леди, мы почти даром его отдаем. А может, чулки? Или шаль? Перчатки? Домашние тапочки? Если здесь не найдется вашего размера, я бы мог…

– Ха! Нет. – Старуха решительно мотнула головой. – Нет у меня денег на такую чепуху, мистер.

– А деньги здесь и не нужны, – возразил я. – Почти не нужны. Всего лишь маленький взнос за любой из товаров, а условия кредита выбираете сами. Можете растянуть выплату на такой срок, какой вас устроит.

– Так я вам и поверила! – с гоготом ответила она. – Как с Питом Хендриксоном, да? Шли бы вы своей дорогой, мистер.

– А как насчет другой дамы? – поинтересовался я. – Той, молодой? Уверен – кое-что из этих вещей ей бы приглянулось.

– Ха! – проворчала старуха. – А чем, по-вашему, она могла бы расплатиться?

– По-моему, она могла бы расплатиться деньгами, – сказал я. – А может, у нее есть кое-что получше?

Я просто решил нагрубить старухе, понимаете? Она меня бесила, и все, что можно, я от нее уже получил. Так чего ради мне с ней церемониться?

Я принялся укладывать вещи, распихивая их как попало, потому что этому хламу все равно ничего не сделается. Тут старуха снова заговорила, и, услышав коварную, вкрадчивую нотку в ее голосе, я помедлил.

– Вам понравилась моя племянница, мистер? Как по-вашему, она хорошенькая?

– Пожалуй, да, – ответил я. – Мне показалось, что она очень привлекательная барышня.

– И очень послушная, мистер. Если я скажу ей что-нибудь сделать, она это обязательно сделает. Что угодно.

Я ответил старухе – отлично, мол, или прекрасно, или что-то в этом роде. А что еще может сказать парень в такой ситуации? Она ткнула в чемодан с образцами:

– Вот этот набор столового серебра, мистер. Сколько вы за него возьмете?

Я открыл коробку и показал ей набор. Объяснил, что, вообще-то, не собирался его продавать, – мол, его предлагают с такой скидкой, что я хотел взять его сам.

– Набор на восемь персон, леди, и каждый предмет из серебра высшей пробы. Семьдесят пять долларов по прейскуранту, но осталось всего несколько наборов, так что отдаем по тридцать два девяносто пять.

Она кивнула с хитрой ухмылкой:

– Думаете, моя племянница… Думаете, моя племянница могла бы заплатить за это, мистер? Вы могли бы так устроить, чтобы с вами расплатилась она?

– Чего же не устроить, – сказал я. – Конечно, мне бы надо с ней сперва поговорить, но…

– Дайте-ка я с ней сперва поговорю, – перебила старуха. – Подождите здесь.

Она ушла, оставив дверь открытой. Я закурил и ждал. И – нет, могу поклясться на стопке Библий, я понятия не имел о том, что затевала старая баба. Я уже понял, что она подлюка еще та, но не подлых людей мне, считай, и не встречалось. Да, вела она себя как чокнутая, но большинство клиентов «Рая низких цен» и были чокнутыми. В здравом уме люди не связывались с конторами вроде нашей.

Я ждал, вздрагивая от внезапных вспышек молний, и думал, когда же кончатся эти проклятые дожди. Вот уже три недели кряду хлестало как из ведра, а для моей работы это всё – туши свет. Продажи катились в преисподнюю, сборы вообще были ни к черту. В дождь невозможно ходить по домам: люди попросту не открывают дверь. А поскольку клиенты у меня сплошь поденщики и прочая братия, то, даже если они открывают дверь, толку мало: их собственный заработок накрылся из-за скверной погоды. И можно сколько угодно бранить их и угрожать им, но как взять то, чего у них нет?

Я получал пятьдесят долларов в неделю – этого как раз хватало на содержание машины. Доход должны были приносить комиссионные, но заработать-то мне в последнее время ничего и не удавалось. То есть я, конечно, кое-что получал, но о прибыли не могло быть и речи. Так что приходилось мухлевать со счетами: я оставлял себе часть клиентских денег и подправлял цифры на карточках.

К нынешнему дню я перебрал долларов триста с лишним, и если это выплывет прежде, чем я сумею закрыть недостачу…

Выругавшись под нос, я щелчком отбросил окурок во двор. А повернувшись к двери, увидел ее – девушку.

Думаю, ей было чуть за двадцать, хоть я и не большой мастак определять женский возраст на глаз. Копна волнистых светлых волос, скорее обрезанных, чем подстриженных, а глаза темные; возможно, это и не самые большие глаза из всех, что я видел у девушек, но на ее тонком белом лице они казались огромными.

На ней был белый халатик – из тех, что носят официантки и парикмахерши. В глубоком V-образном вырезе было на что посмотреть. Но чуть ниже – м-да… В сельскохозяйственном колледже (у меня была там пара клиентов) о ней сказали бы, что молока с нее будет побольше, чем мяса.

Она распахнула дверь. Я подхватил чемодан с образцами и вошел.

Девушка так и не произнесла ни слова – ни раньше, ни сейчас. Не успел я войти в дом, как она уже отвернулась и зашагала по коридору. Плечи ее были опущены, словно при ходьбе она склонялась вперед. Я последовал за ней, думая о том, что, хотя корма у нее не ахти какая крупная, форма этой кормы меня вполне устраивает.

Мы прошли через гостиную, столовую, кухню. Она впереди, а я за ней, причем довольно быстро, чтобы не отстать. Старухи и след простыл. Слышались только звуки наших шагов да раскаты грома.

У меня неприятно, болезненно заныло под ложечкой. Если бы не острая нужда продать наконец хоть что-нибудь – плюнул бы и ушел.

В кухне был боковой выход. Девушка скользнула туда, а я следом, стараясь держаться поближе и не сводя с нее глаз. Я хотел ей что-то сказать, но, черт подери, не знал, что именно.

Спальня оказалась маленькая – скорее, просто комната, где стояли кровать и умывальный столик со старомодным тазиком и кувшином. Шторы задернуты, но свет все равно просачивался по краям.

Девушка закрыла дверь и, повернувшись ко мне спиной, начала возиться с поясом халатика. Тут я, конечно, сообразил, в чем дело, но, проклятье, было уже поздно. Слишком поздно ее останавливать.

Халатик упал на пол. Под ним ничего не было. Она повернулась ко мне.

Я не хотел смотреть. Мне стало тошно, и больно, и стыдно – а меня не так-то просто заставить устыдиться. Но я ничего не мог с собой поделать. Я должен был посмотреть на нее, даже если это будет последнее, что я увижу в жизни.

На теле у нее был поперечный след, как от горячего утюга. Или от удара палкой. Или розгой… И капля крови…

Девушка стояла, опустив голову, и ждала. Зубы она стиснула, но я все равно заметил, что у нее дрожит подбородок.

– Боже мой, – сказал я. – Боже мой, милая…

Тут я наклонился и поднял халатик. Потому что я хотел ее, – пожалуй, я хотел ее с той самой секунды, когда увидел ее у двери, точно портрет, озаренный молнией. Но я бы не стал брать ее силой, даже если бы мне за это заплатили.

И тогда я попытался снова закутать ее в халатик, но, судя по тому, как все обернулось, не очень-то преуспел в этом деле. По крайней мере, на тот момент. Я возился с проклятой тряпкой и просил девушку не плакать, приговаривая, что она малышка и сладкая деточка и что я ни за что на свете не причиню ей вреда. Наконец она подняла на меня глаза, и, похоже, мое лицо ей понравилось так же, как мне – ее.

Она склонилась ко мне, тесно прижалась и спрятала голову у меня на груди. Она обвила меня руками, а я обвил ее. Мы стояли вместе, отчаянно ухватившись друг за друга; я поглаживал ее по голове и твердил, что плакать, черт возьми, совершенно не о чем. Я повторял, что она малышка и милая деточка и что старина Долли Диллон о ней позаботится.

Теперь, когда я все это вспоминаю, мне становится смешно до чертиков. Точнее, странно. Парень вроде меня облапил в спальне голую женщину, но даже не думал о том, что она голая. То есть я просто думал о ней, забыв о ее наготе.

И все же это было так. Да, именно так и было. Могу поклясться на целой стопке Библий.

2

В конце концов мне удалось ее успокоить. Я помог ей одеться, мы сели на край постели и стали перешептываться.

Ее звали Мона, а фамилия у нее была такая же, как у тетки, – Фаррел. По крайней мере, так она считала. Она знала только то, что ей рассказала старая стерва. Мона не помнила, чтобы когда-то жила с кем-то еще. Она не знала, есть ли у нее другие родственники.

– Что бы тебе не смыться отсюда? – спросил я. – Старуха не сможет тебя остановить. А если даже и попробует, ей мало не покажется.

– Я… – Она неопределенно мотнула головой. – Я не знаю, что делать, Долли. Куда идти. Я… я просто не знаю.

– Проклятье, да делай хоть что-нибудь, – настаивал я. – Ты можешь заняться чем угодно. Устроиться официанткой в забегаловку. Билетершей в кинотеатр. Продавщицей. Убирать дома, если ничего другого не сможешь найти.

– Я знаю, но… но…

– Но что? Ничего сложного, детка. Не хочешь говорить ей, что уходишь, так и не говори. Просто свали отсюда и не возвращайся. Ты же выходишь на улицу время от времени, правда? Она ведь не держит тебя взаперти круглые сутки?

Сперва она мотнула головой – нет, мол, – а потом кивнула, соглашаясь. Она частенько выходила из дому – выбиралась в окрестные магазины и даже в город за покупками для старухи.

– Ну вот видишь, – сказал я.

– У меня н-не получится, Долли…

Я вздохнул. Ведь я догадывался, что она не сможет. Она была слишком подавлена и напрочь лишена уверенности в себе. Вот если бы кто-то забрал ее отсюда и помог встать на ноги…

Мона смотрела на меня с виноватым видом. Кротко. Глаза ее умоляли. Я уставился в пол.

Чего, черт возьми, она от меня ждет? Я и так уже сделал для нее куда больше, чем следовало.

– Что ж, – сказал я, – на время твои проблемы решены. Я оставлю здесь это столовое серебро. Старуха не узнает, что… что… в общем, она пока оставит тебя в покое.

– Д-Долли…

– Называй меня лучше Фрэнком, – попросил я, стараясь увести разговор от важной темы. – Долли, – сказал я, смеясь над самим собой. – Чертовски подходящее имя для такого здоровенного урода, как я, верно?[1]

– Ты не урод, – возразила она. – Ты краса… Поэтому тебя так прозвали? Потому что ты такой… такой?..

– Да, – согласился я. – Чертовский красавец, чего уж там. Чертовский дуболом – такой уродился, таким и помру.

– Ты добрый, – сказала она. – Я ни разу в жизни не встречала доброго человека.

Я заверил ее, что мир полон добрых людей. Конечно, мне пришлось бы туго, попроси она доказательств, но я все равно так сказал.

– У тебя все будет хорошо, как только выберешься отсюда. Всего один шажок, милая. Помочь тебе его сделать? Давай я скажу копам, что…

– Нет! – Она так крепко сжала мне руку, что я чуть не подпрыгнул. – Нет, Долли! Обещай!

– Но, детка, – возразил я, – все это ерунда, что там старуха тебе вкручивала. Они ничего тебе не сделают. Это она будет…

– Нет! Они мне не поверят! Она скажет, что я лгала, и заставит меня в этом признаться, а п-потом… потом, когда мы останемся одни…

Она осеклась, испуганно замолчала. Я снова обнял ее.

– Ладно, милая, – сказал я, – придумаю что-нибудь еще. Ты просто сиди тихо и… – Я прервался на полуслове, вспомнив, как быстро старуха предложила мне свою племянницу. – Тебе когда-нибудь приходилось делать что-то в этом роде, Мона? Она заставляла тебя?

Мона ничего не ответила, только кивнула. К нежной белой коже ее лица прилила кровь.

– Просто с людьми, которые заворачивали к вам, как я?

Она снова с усилием кивнула:

– В-в основном…

Это меня обрадовало – понимаете, о чем я? Тетка могла нарваться не на того парня – то есть как раз на того – и мигом очутилась бы за решеткой.

– Что ж, больше не заставит, – сказал я. – Нет, я тебя, конечно, не выдам. Пусть старуха думает, что все идет как намечено. В этом вся штука, понимаешь? Мол, я вернусь, и не раз, с кучей других красивых вещей и не хочу, чтобы тебе надоедали.

Мона снова подняла голову и стала вглядываться мне в лицо:

– Правда, Долли? Ты правда в-вернешься?

– Я же сказал, – подтвердил я. – Вернусь и сразу же заберу тебя отсюда. Мне только нужно кое-что спланировать, понимаешь, о чем я? У меня все непросто. Видишь ли… в общем, я женатый человек.

Мона кивнула. Я был женат. И что такого? Для нее это ровным счетом ничего не значило. И меня ее реакция даже не удивила – после всего, что Мона пережила…

– Да, – продолжал я. – Женат уже много лет. Вот и приходится надрываться на этой работе.

Это тоже не произвело на девушку впечатления. Она понимала только, что по сравнению с ней я чертовски богат.

Меня слегка бесило, как она себя ведет, а в то же время мне это даже нравилось. Она была так чертовски доверчива, так уверена, что я решу все проблемы, любой сложности. Не много было людей, которые так мне доверяли. Не много? Черт, да вообще никого.

Мона улыбнулась мне – пусть робко, но это была ее первая улыбка, с тех пор как мы встретились. Она взяла мою руку и приложила к своей груди:

– Ты… хочешь, Долли? С тобой я была бы непрочь.

– Может, в следующий раз, – сказал я. – Сейчас, пожалуй, мне пора сматываться.

Ее улыбка померкла. Мона стала спрашивать, не смущает ли меня, что у нее были другие.

– Ради бога, почему это меня должно смущать? – спросил я и поцеловал ее так, что у нее перехватило дыхание.

Я ведь хотел ее – и не собирался возвращаться. А когда девушка предлагает тебе это – все, что у нее есть, – надо быть чертовски осторожным, когда отвергаешь ее предложение.

Вытащив столовое серебро из чемодана, я положил его на комод. Поцеловал ее еще раз, велел ни о чем не беспокоиться и вышел.

Старая ведьма, ее тетка, стояла в прихожей, ухмыляясь и потирая руки. Так хотелось вмазать ей прямо по ее поганой пасти, но я, конечно же, удержался.

– Да уж, леди, товар у вас – первый сорт, – сказал я ей. – Берегите ее, потому что я снова приеду.

Старуха хихикнула и ухмыльнулась:

– Привезите мне хорошее пальто, а, мистер? У вас есть хорошие зимние пальто?

– Да у меня их столько, что и в амбаре не поместятся, – ответил я. – Поношенным не торгую, имейте в виду, но и мне поношенного не нужно. Если я приду и наткнусь на кого-то еще, сделка отменяется.

– Положитесь на меня, мистер, – с готовностью заверила старуха. – Когда вы вернетесь?

– Завтра. А может, послезавтра. Зайти я могу в любой день, так что не пытайтесь меня обмануть, если пальто вам и вправду нужно.

Она пообещала, что ни в коем случае не обманет.

Я открыл дверь и бегом рванул к машине.

По-прежнему хлестал дождь. Можно было подумать, что он никогда не перестанет. А я теперь задолжал компании еще тридцать три доллара. Тридцать два доллара и девяносто пять центов, если быть точным.

– Долли, ты молоток, – сказал я себе. – Да, Диллон, все у тебя в ажуре… Думаешь, этот Стейплз – дурак? Думаешь, он поэтому получил такую работу, где должен присматривать за типами вроде тебя? Думаешь, во всей сети «Рай низких цен» найдется более подлый и жестокий сукин сын, чем он?

Чтоб я провалился, подумал я. Чтоб я дважды провалился, да ко всем чертям.

Потом я завел машину и поехал. Была еще только половина пятого. Оставалась куча времени, чтобы добраться до оранжереи и поймать Пита Хендриксона прежде, чем он уйдет с работы.

И если Пит не будет хорошим мальчиком…

Внезапно я усмехнулся своим мыслям. Усмехнулся и тут же нахмурился… Пит тоже имел дело с бедняжкой Моной – я готов был поставить на это свои кровные. Если бы старуха попыталась расплатиться с ним таким способом, Пит не отказался бы. Пусть он в долгах как в шелках, пусть я вынужден бегать за ним по всему городу, – но он сделал бы это. А если даже и не сделал, все равно он последняя дрянь.

И мне нужен каждый цент из того, что он нам задолжал.

Я припарковался перед оранжереей, то есть перед конторой. Сунул руку в бардачок машины, достал оттуда кипу бумаг и быстро их пролистал.

Я нашел договор Хендриксона о покупке, в котором также закреплялась передача прав на его заработок. Этот пункт нужно было еще поискать, ведь напечатали его мелким шрифтом, но я нашел. Все было законно и безупречно.

Я отнес договор в контору и показал его хозяину Пита. Он тут же выдал мне деньги, точно игровой автомат. Тридцать восемь долларов – и никаких возражений. Он пересчитал их передо мной, потом я стал их пересчитывать, а он прямо в моем присутствии приказал своему конторщику сходить за Питом.

Я быстро пересчитал наличные и хлопнул пачкой о стол.

Хозяева очень не любят, когда кто-то приходит и требует, чтобы ему отдали деньги задолжавших подчиненных. Хозяевам неприятно, что их беспокоят, и они, конечно же, недолюбливают подчиненных, которые причиняют им беспокойство. Питу наверняка укажут на дверь. Я подумал, что мне лучше быть в другом месте, когда это произойдет.

Я проехал несколько кварталов и остановился возле пивной. Заказал там кувшин пива, отнес его в дальний закуток и залпом ополовинил. Потом разложил на столе пустой бланк и оформил договор продажи наличными на имя Моны Фаррел, на сумму тридцать два девяносто пять.

Одной проблемой стало меньше. Я вернул деньги за столовое серебро, и у меня осталось лишних пять долларов. Теперь если бы только чертов дождь перестал и мне выпало несколько удачных недель подряд…

Уф, малость полегчало. Тоска и безнадега уже не так сильно донимали меня. Я заказал еще пива и на этот раз пил медленно. Я думал, какая же прелесть эта Мона, и жалел, что женился не на ней, а на проклятущей Джойс.

Ох уж эта Джойс… Я припас для нее немало прозвищ. Крошка-Неряха, Принцесса Ленивая Задница и Королева Торговок Папиросами, позволявшая ущипнуть себя за попку в нагрузку к каждой пачке. Я-то думал, она горячая бабенка, но, братцы, в последнее время она меня не радовала. Может, я и сглупил по первости, но быстро понял, что к чему. В лице Джойс я заполучил в жены ленивую, эгоистичную, грязную нескладеху.

Почему на ее месте не оказалась Мона?

Почему каждый раз, когда я надеялся, что мне полегчает, все становилось еще хуже?

Я бросил взгляд на часы. Десять минут шестого. Я подошел к телефону и набрал номер магазина.

Голос Стейплза звучал как обычно – спокойно, вкрадчиво, мягко. Я сообщил ему, что забрался в трущобы, разыскивая неплательщика, и что решил подождать до утра.

– Хорошо, Фрэнк, – сказал Стейплз. – И как там дела? Удалось выйти на след Хендриксона?

– Пока что нет, – соврал я, – но в целом день прошел неплохо. Я продал то столовое серебро за наличные.

– Молодец, – отозвался он. – Вот если бы ты теперь сумел что-то выяснить о Хендриксоне…

Он помедлил, произнося это имя. Выделил его голосом. Он был более чем в пяти милях отсюда, но мне показалось, что он рядом. Потешается надо мной, следит за мной, ждет, когда я попадусь в ловушку.

– Так как насчет этого, Фрэнк? – спросил он. – Как насчет тридцати восьми долларов, которые Хендриксон нам должен?

3

– Черт возьми, а чем я тут, по-твоему, занимаюсь? – воскликнул я. – Я же не сижу целый день на заднице в славном сухом офисе. Ради бога, дай мне еще немного времени.

Наступило минутное молчание. Потом Стейплз тихо засмеялся.

– Только не слишком много, Фрэнк, – сказал он. – Почему бы слегка не поднапрячься, а? Раз уж ты все равно работаешь сверхурочно. Давай напряги свой хитроумный мозг. Ты и представить себе не можешь, как я буду доволен, если к утру ты привезешь Хендриксоновы денежки.

– Что ж, я тоже буду очень рад, – заверил я. – Буду стараться изо всех сил.

Пожелав ему спокойной ночи, я повесил трубку. Потом без особого удовольствия допил оставшееся пиво.

Может, он на что-то намекал, хотел меня о чем-то предупредить? Почему он так докапывался насчет этого должника? Хендриксон был нищеброд, как и почти все наши клиенты. Долги из них можно было только выбить. Они имели дело с нами, потому что больше никто не отпустил бы им товары в кредит. Почему же, хотя у нас числилась по меньшей мере сотня других неплательщиков, Стейплз пытал меня именно насчет Хендриксона?

Мне это не понравилось. Возможно, это было начало конца, первый шаг в сторону тюряги. Ведь если бы Стейплз поймал меня на том, что я мухлюю с этим счетом, он смекнул бы, что я мухлевал и с другими. Он проверил бы все остальные счета.

Конечно, он и раньше вел себя так. Примерно так. Бывало, я из кожи вон лез и день проходил удачно, но вместо похвалы я получал то же, что и сегодня. Ну, вы понимаете. Может, вы и сами работали на таких парней. Как бы вы ни отличились, они тут же начинают докапываться до чего-то еще. Черт подери, до первой попавшейся вещи, которая придет им в голову. Мол, и вот это нужно сделать, так какого черта ты возишься?

Да, наверно, дело в этом, решил я. Хотелось бы надеяться, что в этом. Угодить Стейплзу было невозможно. Чем больше ты делал, тем больше он от тебя требовал.

Я подошел к стойке и расплатился по чеку. Потом шагнул к двери и выглянул, как там дождь. Поднял воротник пальто. Приготовился пробежаться до машины.

Сумерки начинали сгущаться рано, но еще не совсем стемнело. Видимость была хорошая, и я заметил его у самого конца дома. Здоровенный коренастый парень в рабочей одежде стоял под навесом крыши.

Я не мог добраться до машины, не проходя мимо него.

Эх, надо было отъехать от оранжереи подальше.

Я вернулся в бар и заказал кварту пива навынос. Взяв бутыль за горлышко, я неторопливо, вразвалку вышел.

Может, сразу он меня не увидел. А может, просто себя накручивал. В общем, я уже почти поравнялся с ним, когда он вышел из-под навеса и встал прямо передо мной.

Я остановился и отступил на шаг или два.

– А, Пит, – сказал я. – Как дела, парень?

– Сукин ты сын, Тиллон, – ответил он. – Ты взял мои теньги, та? Ты взял мои теньги, а я теперь возьмусь за тепя!

– Ну-ну, Пит, ты сам виноват, приятель. Мы верим тебе, стараемся обращаться с тобой хорошо, а ты…

– Ты врешь! Парахло мне продал. Костюм ушасный – рвется как пумага! Сидеть тепе в тюрьме, торговец парахлом, фор, распойник! Я получил карошую рапоту, и потому што я не платил за парахло, ты… ты… Я тепе покашу, Тиллон!

Хендриксон опустил голову и сжал кулачищи. Я отступил еще на шаг и крепче ухватился за бутылку. Я держал ее за спиной на уровне бедра. Он этого еще не видел.

– В тюрьме, да? – переспросил я. – Да у тебя самого было несколько ходок, верно, Пит? Будешь меня доставать – опять туда отправишься.

Это было всего лишь предположение, но оно его на секунду остановило. Трудно ошибиться, предположив, что клиент магазина «Рай низких цен» побывал за решеткой.

– Ну и што? – фыркнул он. – Я пыл в тюрьме и свое отсидел. Это сюда совсем ни при шем. Ты…

– А как насчет срока за изнасилование? – спросил я. – А ну, признавайся, черт тебя дери! Скажи только, что ты этого не делал! Скажи, что не трогал эту бедную больную замухрышку!

Я попер как танк, не давая ему и слова вставить. Я чертовски хорошо знал, что он ее трогал, и мысль об этом сводила меня с ума.

– Ну, давай же, здоровенный ты урод, – подначивал я его. – Иди сюда – ты у меня получишь!

И он ринулся на меня.

Я отшагнул в сторону, размахнувшись бутылкой, словно битой, и едва не поскользнулся в грязи. Я вмазал Хендриксону поперек переносицы, его ноги разъехались, он повалился на землю, но успел зацепить меня правой рукой. Его кулак врезался мне в грудь под самым сердцем. И если бы я не уперся спиной в стену, то рухнул бы тоже.

На секунду я скрючился, хватая ртом воздух. Потом собрался с силами и поковылял туда, где лежал Хендриксон.

Он был в сознании, но бороться уже не мог. Незачем было пинать его в голову или снова колотить бутылкой. Я сгреб его за шиворот, подтащил к стене здания и усадил так, чтобы он был укрыт от дождя и чтобы на него случайно не наехала машина. Потом откупорил на ближайшем камне бутылку пива и сунул ему в руку.

Похоже, такого обращения он не ожидал. Или не привык к такому. Он поднял на меня взгляд побитой собаки. Охваченный внезапным порывом – а может, это было предчувствие, – я достал из кармана пять долларовых банкнот и бросил их ему на колени.

– Извини, что так вышло с работой, – сказал я. – Может, я помогу тебе найти другую… Хочешь? Сказать тебе, если узнаю о чем-то стоящем?

Хендриксон медленно кивнул, вытирая кровь под носом:

– Я хошу, та. Н-но… но пошему, Тиллон? Мисстер Тиллон. Пошему ты сначала сделал так, а потом ты…

– Не было выбора, – ответил я, пожав плечами. – Если фирма говорит, чтобы я вернул деньги, я должен вернуть. Ты сказал, что хочешь драться, и я стал драться. А когда я сам решаю… ну, ты же сам видишь – я с тобой как с братом, которого потерял и вновь обрел. Даю тебе наличные из собственного кармана, пытаюсь найти для тебя новую работу.

Пит сделал глоток, потом другой. Затем рыгнул и покачал головой.

– Эт-то плохо, – пробормотал он. – Пошему ты это сделал… мис-стер Тиллон? Такой кароший шеловек, зашем рапотал на плохих шеловек?

Я сказал ему, что он затронул важную тему: похоже, я такой хороший парень, что другие этим злоупотребляют. Посоветовал ему не принимать все это близко к сердцу и поспешил домой.

Ребра мои чертовски болели, к тому же Стейплз никак не шел у меня из головы. Но, несмотря на боль и беспокойство, я прямо-таки помирал со смеху… Ну и тип! Если люди будут и дальше говорить мне, что я хороший парень, я, того и гляди, начну им верить. И все-таки… да что же такого чертовски смешного? Над чем, черт подери, я смеялся?

Я никому не делал зла, если этого можно было избежать. Я давал многим людям поблажку, даже если в этом не было необходимости. Как сегодня, например; да, возьмем хоть сегодняшний день. Неплохо, а? Да, черт подери, лучше некуда! Сколько еще парней пожалели бы Мону и протянули бы руку парню, который пытался их убить?

Пит попал в самую точку. Дело было не во мне, а в работе. Если бы я знал, как от нее избавиться… Какое там – я даже не знал, как меня угораздило в нее ввязаться… Я…

Вот вы когда-нибудь думали о работе? То есть о том, как люди впрягаются в ту или иную лямку? Бывает, видишь, как кто-то стрижет собак, а кто-то ходит вдоль обочины с лопатой, сгребая лошадиный навоз. Тут хочешь не хочешь, а задумаешься: почему бедолага этим занимается? С виду он вроде бы расторопный парень – не тупее прочих. Какого же черта он зарабатывает на жизнь таким образом?

Ты усмехаешься и смотришь на него свысока. Думаешь, что он псих, – ну, вы понимаете, о чем я, – или же напрочь лишен честолюбия. Но если хорошенько посмотришь на себя, то уже не будешь дивиться на этого парня… Руки и ноги у тебя на месте. Здоровье тоже в порядке, внешность что надо и честолюбие, – в общем, брат, все при тебе. Ты молод (думаю, тридцать лет – это еще молодость) и силен. Пусть ты не слишком образован, но знаешь множество людей, которые попадают наверх, проучившись и меньше твоего. И при всем, что имеется у тебя в наличии, ты немногого добился в жизни. И что-то тебе подсказывает, что уже вряд ли добьешься большего.

И хотя сейчас, конечно, ничего не изменить, ты не перестаешь надеяться.

Не перестаешь задавать себе вопросы…

…Может, ты был слишком честолюбив. Может, в этом вся штука. Делать карьеру сорок лет – от мальчика на побегушках до президента компании – это не для тебя. Тогда ты записался в бригаду, распространявшую журналы по обоим побережьям. Потом подвернулась хорошая возможность торговать щетками, – по крайней мере, она казалась хорошей. И ты занимался этим, пока не подворачивалось дельце, более выгодное с виду. А потом переключался на что-нибудь еще. Элитный кофе и чай, столовые приборы, грошовая страховка, купоны на печать фотографий, кладбищенские участки, чулки, травяные настойки и бог знает что еще. Ты клянчил деньги в пользу благотворительных организаций. Скупал старое золото. Потом опять возвращался к журналам, и щеткам, и кофе, и чаю. Ты неплохо зарабатывал – иногда по паре сотен в неделю. Но когда прикидывал, сколько заработано в среднем (бывали ведь и неудачные недели), выручка оказывалась не так уж велика. Пятьдесят или шестьдесят долларов в неделю… ну, может, семьдесят. Наверное, больше, чем можно было заработать на заправке или торгуя газировкой. Но за эти деньги приходилось из сил выбиваться, а в то же время ты как будто топтался на месте. Ты все еще был там, откуда начал. А ведь ты уже давно не мальчишка.

Тут ты приехал в какой-то городок, и на глаза тебе попалось объявление. Нужен человек для торговли на выезде и сбора долгов. Стоящее дело для трудолюбивого парня. И ты подумал: может, это как раз то, что нужно? Похоже, нормальная работа, да и городок вроде неплохой. И вот ты согласился на эту работу и бросил якорь в этом городе. Конечно же, и с работой, и с городом вышла промашка: они оказались ничем не лучше того, что ты знал прежде. Работа мерзкая. Город мерзкий. Ты себе мерзок. И с этим, черт возьми, ничего не поделаешь.

Все, что тебе остается, – делать свое дело, как остальные. Как тот парень, который стрижет собак, и тот парень, который убирает лошадиный навоз. И ненавидеть это. Ненавидеть себя.

И надеяться.

4

Мы жили в маленькой четырехкомнатной халупе на краю деловой части городка. Район не так чтобы первосортный – понимаете, о чем я? С одной стороны дома – свалка автомобилей, с другой – железнодорожная ветка. Впрочем, по нашему вкусу и этот район был неплох. Мы жили там точно так же, как жили бы в любом другом месте. Дворец ли, хижина ли – результат один. Даже если бы наше жилье и не было халупой, то вскоре оно ею стало бы.

Стоило нам только туда въехать.

Я вошел в дом, снял пальто и шляпу. Положил их на чемодан с образцами – по крайней мере, он был чистым – и огляделся. Пол не подметен. В пепельницах полно окурков. Повсюду раскиданы вчерашние газеты. А… черт возьми, все не слава богу. Только грязь и беспорядок, куда ни посмотри.

Кухонная раковина полна грязных тарелок; вся плита заставлена липкими, жирными сковородками. Похоже, Джойс только что поела и, конечно же, оставила масло и все прочее на столе. И вот теперь тараканы пировали вовсю. Они вообще прекрасно устроились у нас, эти тараканы. Им, черт подери, перепадало куда больше еды, чем мне.

Я заглянул в спальню. Похоже, по ней прокатился циклон. Циклон и пыльная буря в придачу.

Я ногой распахнул дверь ванной и вошел.

Кажется, день для моей дражайшей выдался удачный. Всего семь часов вечера, а она уже почти одета. Не сказать, что одежды было много: только пояс для чулок, чулки да туфли. Но для нее и это – уже кое-что.

Она мазала губы помадой и скосила на меня глаза, глядя в зеркальце аптечки.

– А, – с ленцой произнесла она, – так и есть – сам король! И так же вежлив, как обычно.

– Ладно, – сказал я. – Можешь снова напялить свою ночнушку. Я тебя уже видел и хочу заметить, что среди уличных девиц попадаются получше.

– Ах вот оно что? – Глаза ее сверкнули. – Поганый ты ублюдок! Как вспомню всех тех хороших парней, которым я по очереди отказала, чтобы выйти замуж за тебя, я…

– Отказала? – переспросил я. – Ты хочешь сказать – обслужила в порядке очереди, да?

– Проклятый лжец! Да я н-никогда… – Она уронила помаду в раковину и резко повернулась ко мне. – Долли, – пробормотала она. – Ах, Долли, милый! Что же с нами такое?

– С нами? Что значит «с нами»? – спросил я. – Я каждый день вкалываю до потери сознания. Работаю как вол, и что, черт подери, я за это получаю? Ни черта я не получаю, так-то. Ни нормальной еды, ни чистой кровати, ни хотя бы стула, куда я мог бы сесть, чтобы меня тут же не затоптали полчища тараканов.

– Я… – Она прикусила губу. – Я знаю, Долли. Но они опять появляются, эти насекомые, что бы я ни делала. Вожусь с утра до ночи, а проку чуть. В общем, наверное, я просто устаю, Долли. Как бы я ни старалась, все без толку. Ну просто все из рук валится. Раковина вечно засоряется, в полу большие щели и…

– А как насчет других мест, где мы жили? Небось там у тебя чистота была идеальная?

– Мы никогда не жили в приличной квартире, Долли. В такой, где я могла бы себя проявить. Всегда были халупы вроде этой.

– Ты, верно, хочешь сказать, что они стали халупами, – заметил я. – После того, как ты пустила все на самотек – бездельничала только и слонялась почем зря. Тебе просто наплевать – вот в чем штука. Знаешь, ты бы видела, как приходилось вкалывать моей матери, чтобы привести наше жилье в порядок. Семеро детей в квартире на солнечную сторону, без горячей воды, но все блестело, и ни пылинки…

– Ладно! – завопила Джойс. – Я же не твоя мамочка! И не равняй меня с другими женщинами! Я – это я, понял? Я, я!

– Нашла чем гордиться.

Она открыла и закрыла рот. Потом смерила меня долгим взглядом и снова повернулась к зеркалу.

– Хорошо, – сказал я. – Хорошо. Ты сказочная принцесса, а я хам. Знаю, что тебе приходится нелегко. Знаю, что было бы куда лучше, зарабатывай я больше денег, и, видит Бог, я бы этого хотел. Но у меня не получается, и ничего тут не попишешь. Так почему бы не радоваться тому, что есть?

– Хватит уже разговоров, – оборвала меня Джойс. – Так и знала, что толку от них никакого.

– Черт побери, я же прошу прощения. Я целый день мотался под дождем, пока ты валялась в постели, и вот прихожу в этот чертов свинарник, мне тошно и погано и…

– Пой, пой, – вставила она. – Пой, король.

– Я же говорю – извини меня! – повторил я. – Я прошу прощения. А теперь – как насчет того, чтобы согнать твоих любимчиков со жратвы и приготовить мне ужин?

– Сам готовь свой проклятый ужин. На тебя все равно не угодишь.

Она отложила помаду и взяла карандаш для бровей. Дикая, слепящая боль пронзила мне лоб.

– Джойс, – сказал я, – я же извинился. Я прошу тебя приготовить мне ужин, Джойс. Пожалуйста, понимаешь? Пожалуйста!

– Проси-проси, – уперлась она, – хрен допросишься, ля-ля-ля.

И продолжала возиться с карандашом для бровей. Можно подумать, меня тут просто не было.

– Детка, говорю же – я не шучу. Лучше бы тебе поджать хвост и топать на кухню, пока я его не оторвал. А будешь дальше кобениться, придется тебе таскать его за собой в сумке.

– Ну разве ты не прелесть? – сказала она.

– Джойс, я просто предупреждаю. Даю тебе последний шанс.

– Да здравствует король! – Она издала чмокающий звук. – Этот поцелуй тебе, король.

Я размахнулся от пояса и выдал нежнейший хук, на какой только был способен. Она крутанулась на каблуках и плюхнулась спиной прямо в ванну, полную грязной воды. Господи Исусе, ну и видок у нее был!

Я, смеясь, прислонился к двери. Она выкарабкалась из ванны, роняя грязную мыльную пену, и потянулась за полотенцем. Знаете, я ведь не сделал ей больно. Черт подери, покажи я свой настоящий хук, я бы ей голову свернул!

Она принялась вытираться и сперва ничего не говорила, а я уже не смеялся. Потом она сказала одну вещь, жутко смешную, а в то же время и грустную. Сказала так задумчиво и мягко, словно важнее этого ничего не было на свете.

– Это мои последние хорошие чулки, Долли. Ты порвал мои единственные чулки.

– А, черт. Достану я тебе чулки. Поищу в чемодане с образцами.

– Те я не могу носить. Они по щиколотке не садятся. Верно, придется мне идти с голыми ногами.

– Идти? – переспросил я.

– Я ухожу. Сейчас. Сегодня. Ничего мне от тебя не нужно. Заложу часы и кольцо – хватит на то, чтобы прокормиться, пока не найду работу. Все, чего мне хочется, – это уехать отсюда.

Да вали ты на здоровье, коли так приспичило, сказал я ей, туфли-то к полу не прибиты.

– Сначала только обмозгуй хорошенько, что да как. Лучше бы тебе перекантоваться тут, пока не нашла работу. В нашем-то городишке с ночными клубами туго.

– Что-нибудь найду. Я ведь не обязана оставаться в этом городе.

– Какого же черта ты раньше не искала работу? – спросил я. – Если бы ты тоже что-то приносила в дом, если бы хоть немного старалась…

– С какой стати? С чего бы мне это в голову пришло? Я что, должна горбатиться ради парня, который и в церкви слова доброго не скажет? – чуть не взвизгнула она и добавила уже спокойнее: – Ладно, Долли, я все это сто раз уже говорила. Я – это я, а не кто-нибудь другой. Может, я должна была больше стараться, а может, и ты, но мы не старались, и все было бы точно так же, начни мы сначала. А теперь, если позволишь… мне надо привести себя в порядок…

– Откуда вдруг такая скромность? – удивился я. – Мы пока что еще женаты.

– Ничего, недолго осталось. Не мог бы ты теперь выйти, Долли, пожалуйста?

Я пожал плечами и вышел за дверь.

– Ладно, – сказал я. – Я еду в центр, раздобуду чего-нибудь поесть. Удачи тебе и наилучшие пожелания ребятам из полиции нравов.

– Д-Долли… и это все, что ты можешь сказать в такую минуту?

– А что, по-твоему, я должен говорить? «Питер, Питер – тыкв любитель»?[2]

– А т-ты разве… Ты не хочешь поцеловать меня на прощанье?

Я кивнул на зеркало:

– Это? Угадай с трех раз, пупсик. Правильный ответ – «нет».

Я вышел из ванной, подставив спину как чертов дурак, и в следующую же секунду получил массажной щеткой по черепу. Боль была жуткая, и ругательства, которые летели мне вслед, не слишком ее облегчали. Но я уже не стал бить Джойс и даже браниться с ней. Решил, что сказано достаточно. И сделано достаточно.

Я погрузил чемодан с образцами в машину и отправился в город.

Убил пару часов – ужинал и мухлевал с карточками клиентов, а потом вернулся домой.

Она ушла, но память по себе оставила – если вы понимаете, о чем я. Уж она постаралась, чтобы я надолго ее запомнил. Окна спальни были открыты нараспашку, и кровать вымокла от дождя. Моя одежда… в общем, с одеждой было покончено.

Она полила чернилами все мои рубашки. Ножницами вырезала здоровенные дырки в моем костюме, моем единственном запасном костюме. Все мои галстуки и носовые платки искромсала в клочья. Все носки и белье затолкала в унитаз.

Говорил же я вам, что она шикарная малютка? Настоящая куколка. Надо будет сделать ей что-нибудь приятное, если, не ровен час, снова ее повстречаю.

Я постарался навести порядок, ну, насколько это было возможно, и только часа в два ночи наконец управился и вытянулся на диване. Обессилевший, разозленный, удивленный. Ну не мог я этого понять. Зачем, если парень ей не нравился и она не пыталась с ним ужиться, она из кожи вон лезла, чтобы его заполучить?

Я встретил ее в Хьюстоне года три назад. Я был главным в бригаде, продававшей журнальные подписки, а она торговала сигаретами в дешевом кабаке – я почти каждый вечер заходил туда отдохнуть. В общем, она с самого начала на меня нацелилась. Прилипала к моему столу так, что ее можно было принять за скатерть. Каждый раз, когда я делал глоток, ее лицо просвечивало сквозь дно бокала. Так, слово за слово, и я уже стал провожать ее домой после работы. А что еще остается делать парню, если девчонка на него вешается? Пару раз я проводил ее до дверей, а потом она позволила мне зайти. У нее была самая чудная однокомнатная квартирка, какую только можно себе представить. И наверное, с приходящей уборщицей, так что Джойс оставалось только следить за собой, и она неплохо с этим справлялась. Впрочем, не то чтобы я очень хорошо осмотрел квартиру. Я тогда кое о чем другом думал. И сказал: «Милая, а как насчет?..» И тут – бах! Размахнулась и врезала мне по морде. Я вскочил со стула и собрался уходить. Она – в слезы. Сказала, что я бы не считал ее хорошей девушкой, если бы она мне позволила; что я бы не захотел на ней жениться и еще припомнил бы потом. А я ей: «Ну-ну-ну, милая, за кого ты меня принимаешь?»

Нет, погодите! Кажется, я все напутал. По-моему, это было с Дорис – девицей, на которой я был женат до Джойс. Да, похоже на Дорис – а может, Эллен? Хотя какая разница? Все они одинаковы. Все поступили со мной на один манер. В общем, я спросил: «За кого ты меня принимаешь?» И она ответила… они ответили: «За хорошего парня». Я…

…Тут я уснул.

5

Торговая сеть «Рай низких цен» насчитывала семьдесят пять магазинов по всей стране. Я расскажу вам о том, на который работал я, и по нему вы сможете судить обо всех остальных.

Находилось это здание с фасадом всего-то двенадцати футов в ширину в небольшом переулке, между лавкой чистильщика обуви и фруктовым лотком. У магазина – две маленькие витрины, примерно по сотне предметов в каждой. Мужские костюмы, женские платья, рабочая одежда, купальные халаты, наручные часы, туалетные наборы, сувениры – больше вещей, чем я могу перечислить. Зачем было все это выставлять, непонятно, потому что покупатели с улицы заходили к нам раз в год по обещанию. Почти всю торговлю вели на выезде – я и еще пяток ребят.

Оборот был тысяч пятнадцать в месяц, а план по сборам с должников мы выполняли процентов на семьдесят пять. Это вроде бы немного, но зато у нас была хорошая наценка. Когда наценка процентов триста, сборы могут быть не такими уж большими. При таком раскладе можно и с оборотом в пятнадцать тысяч жить куда лучше, чем многие магазины с оборотом в пятьдесят.

В то утро я слегка припозднился, так что другие, с позволения сказать, коммивояжеры уже ушли. Грузный парень – клиент, зашедший «просто посмотреть», – перебирал мужские пиджаки на вешалке. Стейплз был в офисе, в дальнем конце магазина, отделенном от остального пространства прилавком от стены до стены.

В магазинах «Рай низких цен» не было обычных офисных сотрудников. Только менеджеры по кредитам вроде Стейплза. Я выложил на прилавок карточки со счетами клиентов и наличные, и Стейплз принялся за сверку.

Он был невысокого роста, лет пятидесяти, седой, с брюшком и по-детски пухлыми губами. В те времена, когда старина Стейплз еще сам ходил по домам, его прозвали Плаксой. Возникал он, бывало, на пороге у какого-нибудь несчастного ублюдка, а может, заваливался к бедолаге на работу – и принимался рыдать да завывать, точно хотел, чтобы его услышали в соседнем округе. Силой он действовать не мог, поэтому давил на нервы. Должникам волей-неволей приходилось раскошеливаться, чтобы только избавиться от него.

Говорил Стейплз как-то по-бабьи, но вроде не пришепетывал, хотя казалось, что вот-вот начнет. Он закончил сверку и приветливо мне улыбнулся. Он снял очки, медленно их протер и снова надел.

– Фрэнк, – сказал он, – ты меня разочаровал. Крайне, крайне разочаровал.

– Да? – спросил я. – А что такое-то?

– Такая неуклюжесть, Фрэнк. Такая нелепая бестолковость. В наше время мы куда лучше обтяпывали такие дела. Почему, скажи на милость, ты не украл деньги со счета прибылей и убытков, с неактивного счета «п. и у.»? Будь у тебя хоть немного мозгов, ты мог бы скрывать свои махинации годами.

Он грустно покачал головой, точно готов был заплакать.

Я принужденно засмеялся:

– Украл? Что это за ерунду ты лепишь, а, Стейплз?

– Ах, Фрэнк, прошу тебя! – Он помахал ладонью. – Не хочешь по-доброму – тебе же хуже. Так вот, вчера мне позвонил работодатель Пита Хендриксона – точнее сказать, его бывший работодатель. Похоже, наши методы ведения бизнеса произвели на него не самое приятное впечатление, и он был вынужден мне об этом сообщить.

– И что с того? – спросил я.

– Фрэнк…

– Ладно. Я занял тридцать восемь долларов. Верну их тебе к концу этой недели.

– Понятно. А как насчет остального?

– Какого еще остального? – спросил я. – Что вообще за лажа?

Но я знал, что все это без толку. Он вздохнул и скорбно покачал головой:

– У меня хватило времени только на выборочную проверку твоих счетов, Фрэнк, но я уже обнаружил дюжину… э-э… растрат. Почему бы тебе не снять с души грех, мой мальчик? Просто назови мне общую сумму недостачи. Я же все равно узнаю.

– Я ничего не мог поделать, – признался я. – Все из-за дождя. Сейчас наконец распогодилось, и если ты дашь мне всего несколько недель…

– Общая сумма, Фрэнк?

– Вот, у меня все записано. – Я достал записную книжку и показал ему. – Сам видишь – я собирался все вернуть. Черт, если бы я не думал их вернуть, стал бы я вести учет, а?

– Что ж, пожалуй, – протянул он, поджав губы. – Пожалуй, ты стал бы вести учет. По крайней мере, я бы на твоем месте стал. Чтобы лучше выглядеть в таких малоприятных непредвиденных обстоятельствах, как нынешние.

– Погоди минутку, – сказал я. – Я…

– Триста сорок пять долларов, да? Может, наскребешь их, как хороший мальчик, и будем считать дело закрытым?

– Я выпишу тебе чек, – предложил я. – Ради бога, Стейплз, будь у меня деньги, будь у меня возможность выпросить или занять, я бы не стал брать отсюда.

– Гм… Наверное. А как насчет твоей машины?

– Какой машины? Обратись в кредитную компанию.

– Мебель?

– У меня ее нет. Я снимаю меблированную квартиру. Говорю тебе, Стейплз, нет у меня денег и раздобыть их негде. Все, что я могу, – это…

– Понятно, – перебил меня он. – Что ж, все это, конечно, из рук вон плохо, не правда ли? Прямо-таки угнетающе. Мстительность не в традициях нашей фирмы, но… полагаю, ты знаком с законами этого штата? Все, что свыше пятидесяти долларов, считается кражей в особо крупных размерах.

– Послушай, а тебе-то это зачем? Черт возьми, тебе-то какая польза от того, что засадишь меня в тюрьму? Господи, да если ты просто…

– Ну, польза может быть немалая, – ответил Стейплз. – Человек перед угрозой длительного тюремного заключения часто вспоминает о возможностях, которыми прежде пренебрегал. Так мне подсказывает опыт.

– Но я не могу! Ничего не выйдет! – воскликнул я. – Нет никого, кто мог бы мне помочь. Я сто лет не видел никого из родственников, к тому же они чертовски бедны. У меня нет близких друзей или…

– А как насчет твоей жены?

– Говорю же тебе – у меня есть только один способ достать эти деньги. Дай мне шесть недель. Дай месяц. Дай три недели. Я буду работать без выходных по шестнадцать часов в день, пока… Ты должен, Стейплз! Всего несколько недель, а…

– Ах, я никак не могу на это пойти, Фрэнк! – твердо сказал Стейплз, покачав головой. – Я бы и рад, но, честное слово, не могу… Офицер!

– Ради всевышнего… Офицер?

Это был тот самый парень, которого я принял за клиента, зашедшего «просто посмотреть». Поигрывая зубочисткой во рту, он вальяжной походкой подошел сзади и сдавил мой локоть.

– Ладно, малыш, – сказал он. – Нам пора уходить. Можешь попрощаться.

Стейплз одарил полицейского лучезарной улыбкой. Улыбнулся и мне:

– Я терпеть не могу прощаться, Фрэнк. Может, просто скажу тебе «до свиданья»?

6

Возможно, это покажется смешным, но в тюрьму я угодил впервые в жизни. Сущая правда, вот вам крест. Я объездил страну вдоль и поперек, в свое время побывал во всех штатах, и некоторые дела, что я проворачивал, были пострашнее шлюхи с гвоздильной фабрики. Но за решетку я не попадал ни разу. А все вокруг – попадали. Парни, работавшие на той же улице, в доме напротив. Но только не я. Думаю, что с виду я не похож на человека, способного переступить черту. Я могу разговаривать и вести себя таким образом, но по моему виду не скажешь, что я такой. Да я и не чувствую себя таким, если вы понимаете, о чем речь.

Было около десяти утра, когда они оформили протокол и заперли меня в камеру предварительного заключения. Я осмотрелся и, хотя, как сами видите, я далеко не сноб, все же пошел в угол и сел в одиночестве. Ну не мог я свыкнуться с мыслью, что попал сюда. Не мог я поверить, что оказался в одной компании со всеми этими парнями, которые наверняка были те еще гуси. Я, старина Долли Диллон, в тюряге по обвинению в краже в особо крупных размерах? Полный бред. Казалось, все это мне снится.

Я был тертый калач, но весь день продолжал думать, что Стейплз смягчится. Поймет, что, сидя в тюрьме, я не смогу ничего заработать, снимет обвинения и позволит мне отработать долг. Я думал об этом, надеялся на такой исход и подготовил для Стейплза предложение. Квартира была оплачена на месяц вперед, и взнос по кредиту на машину я тоже внес. Я собирался ему сказать: «Слушай, Стейплз, вот как мы с тобой поступим. Купи мне пару талонов на обед, заплати за бензин и масло, а все, что я заработаю…»

Тут я вспомнил, что магазин должен мне за работу. За два, точнее, за два с половиной дня, если учитывать и это утро. Черт подери, вот уже и двадцать пять долларов. Значит, весь мой долг сводился… скажем, к трем сотням долларов, если округлить. Бог ты мой, о такой сумме и говорить смешно! Я мог заработать ее в два счета, особенно теперь, когда Джойс отвалила.

Я знал, что Стейплз меня вытащит. Правда. Я это знал.

И наверно, вы уже догадались, что ничего подобного он не сделал.

Начался и закончился следующий день. Тут я стал думать о других зацепках, о других возможностях отсюда выбраться. На них было не больше надежды, чем на Стейплза, но я все время перебирал их в голове. Может, какая-нибудь бригада приедет в город, зная, на что я способен, и тогда они все скинутся – как-нибудь разведают, где я, – и… А может, мне полагалась премия от одной из фирм, на которые я работал прежде, и так вышло, что чек должен прийти только сейчас. А может, кто-то из моих родичей на Восточном побережье приказал долго жить и мне кое-что причитается по его страховке. А может, Дорис принесет мне денег. Или Эллен. Или… или еще кто-нибудь. Проклятье, кто-то должен мне помочь! Что-то должно произойти.

Никто мне не помогал, ничего не происходило. С этим не хотелось мириться, но в конце концов до меня дошло, что так все и будет. Я попался. Хватит себя обманывать.

Я подумал о Моне – ведь именно она стала причиной моих неприятностей. Если бы я не взял деньги Пита Хендриксона, чтобы расплатиться за то серебро, Стейплз меня бы не раскусил. Я обзывал себя чертовым дураком и другими словечками, кажется, немного побранил и Мону. Но вообще-то, я ругал ее вполсилы. Я знал: будь у меня возможность, я бы снова поступил так ради нее, а потому не держал на нее зла. Да и как можно злиться на такую милую, беспомощную детку?

Я сидел в углу камеры, в сторонке от всех, думал о ней, и мне становилось тепло и приятно. Я вспоминал ее в тот день. Как она подошла прямо ко мне, обвила руками и положила голову мне на грудь. Как стояла там – голая, дрожащая. И обнимала меня крепче и крепче, и мне уже казалось, что мы одно целое.

Она была не от мира сего, эта малышка. Не такая, как те проклятые шлюхи, с которыми я вечно якшался. Вот с такой деткой я бы с удовольствием связал свою жизнь. Ради нее сделал бы все на свете, потому что знал: она сделает все на свете для меня и я могу спокойно ехать по своим делам.

Меня тревожило, что она подумала, когда я за ней не вернулся. Меня тревожило, что с ней теперь случится. Закрыв глаза, я видел все как наяву: на пороге появляются разные парни, старуха предлагает им… а Мона… Мона там, в спальне…

Я быстро открыл глаза. Заставил себя не думать о ней, а вместо этого начал вспоминать дом, где она жила.

Знаете, почти в тот самый момент, когда я переступил порог этого дома, у меня возникло чувство: что-то здесь не так. Тогда я еще не мог сообразить, в чем дело, а потом навалилось слишком много забот и было не до того.

Но теперь до меня наконец-то дошло: в доме совсем не было фотографий. Я имею в виду – фотографий людей.

Наверное, я побывал в десяти тысячах старых домов – домов, где живут старые люди. И повсюду на стенах была масса фотографий. Бородатые мужчины с расстегнутыми воротниками. Женщины в платьях с закрытым воротом и рукавами типа «окорок». Мальчики в костюмах Бастера Брауна[3] и девочки в матросках и штанишках. Дедушка Джонс, дядя Билл и тетя Хэтти. Дети кузины Сьюзи… Все старые дома таковы. Везде есть такие фотографии. Но в этом доме я, черт подери, не увидел ни одной.

Эта мысль все время крутилась у меня в голове, и я наконец подумал: «Ну и что? Тебе-то какое дело?» Знаете, я даже разозлился на себя: думать о таком, да еще и в том месте, где я оказался! В общем, я перестал об этом думать и снова начал беспокоиться о себе; прошло немало дней, прежде чем я вернулся к этой мысли. Но к тому времени…

Даже не знаю. Решайте сами. Может, в любом случае было бы слишком поздно.

Может, в любом случае все закончилось бы тем же самым… Я попал в тюрьму в среду утром. В пятницу днем мне должны были предъявить обвинение. В тот день около двух зашел надзиратель и отвел меня в душевую. Я помылся и побрился в его присутствии, а потом он выдал мне мою одежду.

Я оделся. По длинному коридору, через множество дверей тюремщик провел меня в приемную. Он сообщил мое имя полицейскому за конторкой. Тот выдвинул ящик, пролистал пачку конвертов и швырнул один из них на стол.

– На, проверь, – сказал он мне. – Если чего-то не хватает, скажи прямо сейчас.

Я открыл конверт. Там были мой кошелек, ключи от машины и талон с полицейской стоянки.

– Ну, все? – спросил он. – Тогда черкани-ка вот тут.

Я расписался в получении. Как-то у них странно устроено, подумал я, на черта столько возни лишь для того, чтобы я предстал перед судьей? Но, как уже говорил, я еще никогда не был в тюрьме и решил, что им, наверное, виднее.

Я положил вещи в карман. Дверь на улицу была открыта, и я подумал: о боже, все бы отдал, только бы оказаться там…

Тюремщик зашел за конторку. Он стоял возле бачка с водой, полоскал рот и сплевывал в большой медный таз. Казалось, он напрочь обо мне забыл. Я стоял и ждал.

Наконец полицейский поднял на меня глаза:

– Эй, парень, тебе что, здесь нравится?

– Да как-то уже попривык, – промямлил я.

– Вали-ка отсюда, – сказал он. – Какого черта ты здесь ждешь? Все свое барахло получил, да?

– Да, сэр, – ответил я. – Большое вам спасибо, сэр!

И выбежал из этого проклятого места так быстро, что, бьюсь об заклад, даже тени не отбрасывал.

Я ведь был уверен, что это ошибка, понимаете? Что они спутали меня с каким-то другим парнем. Я не представлял себе, что могло быть как-то иначе.

Я сел в свою машину, стоявшую на полицейской парковке. Рванул оттуда со скоростью пули и, наверное, проехал четыре или пять кварталов, прежде чем оклемался и сбавил скорость.

Нет, так легко я не отделаюсь. Интересно, как далеко я надеялся удрать на купленной в кредит машине и с жалкими двумя долларами в кармане? Может, полицейские сваляли дурака, а может, Стейплз решил дать мне поблажку? В любом случае не худо бы его проведать. Если он готов играть по-честному – отлично. Если нет, тоже неплохо. По крайней мере, оторву его поганый хвост, прежде чем вернусь за решетку.

Я припарковался чуть поодаль от магазина. Потом подкрался к окну и заглянул сквозь стеклянную дверь.

Стейплз стоял примерно посередине прохода, спиной ко мне, – похоже, пересчитывал выручку.

Я рванул дверь и вошел. Стейплз вздрогнул и обернулся.

Он быстро шагнул мне навстречу, протягивая руку для пожатия:

– Мой дорогой мальчуган! Я так рад, что они тебя быстро выпустили. Я просил их не задерживать тебя ни минутой больше, чем требуется. Дал им понять, Фрэнк, что это очень срочно.

– Что ж, ладно, – ответил я. – Я же не возникаю, пойми. Но если хочешь знать мое мнение, три дня – это не так уж скоро.

– Но, Фрэнк, – развел он руками, – какие три дня? Твоя жена вернула мне деньги не больше часа назад.

7

Моя жена? Жена, которой у меня уже вроде как нет, взяла и выложила капусту? Да не может того быть. Черта с два она раскошелилась бы, даже если бы ей вдруг подфартило.

Стейплз взглянул на меня выжидающе:

– Хочешь сказать, ты об этом не знал? Она не сказала тебе, что хлопочет, чтобы тебя выпустили?

В его голосе была мурлыкающая, самодовольная нотка. Я не знал, в чем дело или о чем он думает. Но с таким парнем, как он, не стоит делиться своими бедами.

– В общем-то, я знал, что она пытается найти деньжат, – протянул я, – но не думал, что и вправду найдет. Пожалуй, ты оказался прав. Никогда не знаешь, на что способны близкие, пока тебя не припрут к стенке.

– Гм… – Он кивнул, пристально глядя на меня. – Я вот что подумал. Понимаешь, в магазин звонили разные люди, спрашивали о тебе. Клиенты, которые оформили покупку по каталогу и теперь ожидают доставки. Я объяснил им ситуацию – сказал, что у тебя вышла недостача и…

– Отлично, – перебил его я. – Ты бы еще в газетах об этом раструбил.

– Ну же, Фрэнк. Я ведь только старался тебе помочь. Ты ведь, если захочешь, можешь быть очень даже обаятельным, вот я и подумал: возможно, кто-то из твоих клиентов пожелает вызволить тебя из беды.

Я покачал головой. Похоже, этот парень, черт его дери, окончательно свихнулся.

– Пожелают они, как же. Тут ведь «Сакс Пятая авеню», и мои клиенты сплошь миллионеры. И мне не приходится чуть ли не дубиной выбивать из них каждый доллар.

– Что ж, – со смущенной улыбкой сказал Стейплз, – наверное, надежда и вправду была слабая. Но… я хотел сказать, что твоей жены не было среди тех, кто справлялся о тебе по телефону.

– И что? – спросил я.

– Ничего, – поспешно ответил он. – Само собой, ты бы позвонил ей из тюрьмы. Мне просто показалось весьма любопытным, что твоя жена сюда не звонила, но передала деньги с другой женщиной. Я думал, может быть… э-э…

Я пожал плечами. Это показалось любопытным ему!

– Ладно, будем говорить начистоту, – сказал я. – Я не звонил жене. Я обзвонил всех этих поденщиц и судомоек, которые числятся среди моих клиенток, и сказал им: деньги на бочку – или между нами все кончено.

– Фрэнк, я серьезно! – Стейплз хлопнул меня по плечу. – В сущности, та женщина – девушка, – что принесла деньги, была вполне привлекательна. Довольно неряшлива и потрепанна, но совсем не дурна.

– Должно быть, это Франсес Смит, – предположил я. – Соседская девчонка. Похоже, Джойс нашла работу и прислала Франсес, чтобы передать деньги.

Я закурил с небрежным видом и уронил спичку на пол. Огонек в глазах Стейплза, нетерпеливый и хитрый, постепенно угас.

– Что ж, Фрэнк. Раз уж ты теперь здесь…

– Раз уж я теперь здесь, – перебил я его, – то заберу деньги, которые мне причитаются.

– Ну же, Фрэнк, – надул губы Стейплз. – Неужели ты на меня сердишься? Неужели хочешь уволиться?

– Вообще-то, – начал было я, – я просто подумал, что…

– Отнюдь нет. Я уверен, что начиная с сегодняшнего дня ты будешь особенно щепетилен. Уж придется, сам понимаешь. А приступить к работе можешь хоть сейчас, если хочешь.

Я сказал, что порядком измотан и лучше бы подождать с работой до понедельника. Стейплз разрешил мне взять двадцать долларов в счет моего заработка, и я поехал домой.

В квартире воняло, как в сточной канаве. Смердело плесенью и гниющей едой. Я выгреб все из холодильника и свалил на стол, к остальной дряни. Потом просто завернул все в скатерть вместе с тарелками, кастрюлями и прочим и выбросил эту мерзость в мусорный бак.

Я распахнул все окна и развесил постельное белье на веревках. Предстояло еще много чего сделать – в этом жилище всегда было так. Но пока что я решил остановиться. Навалилась какая-то слабость после всех пережитых волнений и нервного напряга. Я очень устал, и меня уже мало интересовало, что за незнакомка меня вызволила и зачем она это сделала.

Может, выяснится, что это все-таки была ошибка.

Стемнело. Я закрыл окна и задернул шторы. В тюрьме я почти ничего не ел: не мог хлебать это пойло. Теперь я, само собой, порядком проголодался. Но в буфете не было ни черта – только кофе и полпинты виски. Я отнес виски в гостиную и хорошенько отхлебнул.

Я откинулся на спинку дивана и задрал ноги. Я прихлебывал и курил, думая о том, каково мне было прошлой ночью и насколько лучше стало сейчас; человек же, думал я, может и не догадываться, что на самом деле у него все прекрасно, так что, может, в моей жизни все не так уж плохо.

Я немного расслабился. Меня снова стали одолевать вопросы.

Итак, кто же, черт подери, из моих знакомых…

Кто, во имя господа, решил мне помочь…

Кто-то шел по тропинке. Почти бежал. По тропинке, потом вверх по ступеням и по крыльцу. Я вскочил и распахнул дверь.

– Мона! – воскликнул я. – Мона, детка! Что случилось?..

Она почти упала ко мне в объятия, всхлипывая и задыхаясь. Я ногой захлопнул дверь и отнес Мону в гостиную.

– Детка, – сказал я. – Все хорошо, детка. Старина Долли с тобой и…

– О Долли, Долли! – Она стала раскачиваться, обнимая меня. – Я т-так боялась, так боялась, что тебя здесь не будет и… Спаси меня от нее, Долли! Забери меня отсюда! Помоги уехать. У меня есть деньги, Долли, хватит нам обоим! П-пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

– Подожди! Подожди минуту! – крикнул я и потряс ее за плечи. – Ну-ка, успокойся. Я сделаю все, что в моих силах, милая, но я должен знать…

– Возьми их, Долли! Можешь все забрать, только возьми меня с собой.

Мона сунула руки в карманы старого, потертого пальто. Когда она вынула их оттуда, деньги так и посыпались мне на колени – комки мятых пятерок, десяток и двадцаток.

– П-пожалуйста, Долли! Ты сделаешь это? Забери деньги и возьми меня с собой…

– Конечно, – сказал я. – Еще бы я тебя не взял! Но сначала нам нужно кое в чем разобраться. Ты взяла эти деньги у своей тети?

– Д-да. Эти и другие… те, что я отдала м-мистеру в магазине. Я н-не знала, что и думать, когда ты не вернулся за мной. Т-только поняла – с тобой случилось что-то ужасное. Ты обещал вернуться за мной, и я знала – ты бы ни за что не нарушил обещания, если бы только мог. Такой д-добрый и милый парень, как ты, н-не стал бы…

Она замялась. Я неуклюже похлопал ее по руке:

– Да, конечно. Просто я никак не мог, понимаешь, о чем я?

– Т-тогда я разыскала твой номер в телефонной книге и позвонила. Я звонила еще и еще. И н-наконец сегодня позвонила в магазин, и мне сказали…

Остальное Мона выпалила одним духом.

Стейплз выложил ей всю мою подноготную. Мона знала, где старуха держит деньги. Она вытащила оттуда сумму, нужную, чтобы вызволить меня из тюрьмы, и те деньги, которые были у нее с собой сейчас. Теперь с пятью или шестью сотнями долларов, притом что с меня только-только сняли обвинения в мошенничестве, мы должны были уехать отсюда вместе. Жить счастливо и все такое.

И я хотел… хотел ее и был чертовски ей благодарен. Но черт возьми, как я мог?

Она смотрела на меня умоляющим взором:

– Р-разве ты не хочешь, Долли? Ты потому и сказал, что женат, – п-потому что на самом деле я тебе не нравлюсь? Я звонила и звонила сюда, но никто…

– Нет, я не врал тебе, – сказал я. – Просто жена тем временем ушла. Она тут больше ни при чем, так что с этим, считай, все тип-топ. Но…

– Она убьет меня, когда все узнает, Долли! Она поймет, что я взяла деньги, и… – Мона снова расплакалась, и ее тихие беспомощные всхлипы как ножом резали мое сердце. – Н-ничего, Долли. Я н-не хотела, чтобы ты чувствовал себя плохо. Н-наверное, я просто должна была п-понимать, что н-не могла тебе п-понравиться…

– Детка, – перебил я. – Послушай меня, милая. «Нравиться» тут неправильное слово. Я люблю тебя, понимаешь? Ты должна мне верить. Поэтому действовать надо осторожно, ведь один неверный шаг, как ты предлагаешь, – и мы никогда не будем вместе. Нас обоих посадят в тюрьму.

– Но…

– Послушай меня. Давай-ка я буду задавать вопросы, а ты отвечать… Сегодня вечером ты должна была сходить за покупками, да? Допустим, магазин оказался закрыт, и тебе пришлось поехать в другой. С этим мы, считай, разобрались. Теперь – о деньгах, которые твоя тетка припрятала. Она ведь не знает, что ты о них проведала, да?

– Нет-нет. Но…

– Просто отвечай на вопросы. Где она их держит? Как ты о них узнала?

– Держит внизу, в подвале. За какими-то старыми досками и коробками. Как-то раз я спустилась вниз, чтобы вычистить печку, а она не знала, что я там. Она спустилась, отодвинула доски и коробки, и за ними было отверстие, а в нем – деньги. В таком, ну, портфельчике. Она достала деньги и пересчитывала их, бормоча и бранясь… она вела себя как безумная… и… напугала меня до смерти, Долли! Я боялась, что она м-меня увидит и…

– Да, конечно, – сказал я. – Скупая старуха в своем репертуаре, а? А после этого ты видела, чтобы она туда спускалась? Когда это случилось в последний раз?

– Вот тогда. Это был единственный раз, месяца три назад. Ступеньки там ужасно крутые, и, если что-то нужно из подвала, спускаюсь всегда я…

– Ага, конечно. Ну вот видишь, милая? Все хорошо. По крайней мере, на сегодня. Черт подери, возможно, она хватится этих денег только через год.

Мона поняла, к чему я клоню, и снова начала сходить с ума. Старуха может хватиться раньше чем через год. А может, не пройдет и дня. Возможно, старуха проверяет деньги прямо сейчас и…

– Перестань! – приказал я Моне. – Поняла, детка? Я сказал – перестань, значит, нужно перестать… Твоя тетка не знает, что ты взяла деньги. И не узнает. Я возвращаюсь на работу в понедельник. Примерно через месяц я смогу вернуть те три сотни, что ты для меня достала. Положишь их обратно в старухину кубышку, а это сегодня же отнесешь обратно и…

– Нет! Я…

– Да! Ты что, не понимаешь, милая? У нас просто нет выбора. Если ты не вернешься домой сегодня, старуха сразу же решит проверить деньги. Это первое, что придет ей в голову. Она догадается, что это ты их взяла, и полиция схватит тебя в два счета… Ты ведь этого не хочешь, верно? Ты же понимаешь, что я прав, да?

– Д-да. – Она неохотно кивнула. – Т-ты… ты и вправду меня любишь, Долли?

– Эх, будь у меня время, чтобы это доказать… – сказал я (и это не было пустым бахвальством). – Но ты и так уже слишком задержалась. Я отвезу тебя обратно, высажу у торгового центра, и мы снова увидимся через день-другой. И ты об этом не пожалеешь!

Запихав ей деньги в карманы, я ласкал ее и заигрывал с ней, чтобы она наконец улыбнулась. Она по-прежнему была взволнованна и напугана, но решила, что все провернет как надо. Ее спальня находилась на первом этаже, а старуха спала наверху, и когда уходила к себе, то больше не спускалась.

– Дело верное, – убеждал я Мону. – У тебя не будет никаких проблем, детка. А теперь давай-ка поцелуемся напоследок и двинемся в путь.

Мы поцеловались. Я повез Мону на другой конец города. Она пристроила голову мне на плечо и всю дорогу почти ничего не говорила. Казалась умиротворенной. Этого я и добивался, но сам чувствовал себя куда хуже.

Мона не знала, как часто ее тетка пересчитывает деньги. Она застала ее за этим занятием только один раз, но, возможно, было множество других случаев, о которых девушка не догадывалась. Кто знает, а вдруг старуха занимается этим прямо сейчас, отправив Мону в магазин. Меня бы это не удивило – с ее-то любовью к деньгам. И если она пересчитает деньги прежде, чем я верну те триста сорок пять долларов…

Старуха в два счета выбила бы из Моны правду. Стейплзу пришлось бы вернуть ей деньги, а я бы вернулся в тюрьму. Возможно, мне предъявили бы обвинение по двум статьям: за то, что взял деньги у магазина, и за то, что подстрекал Мону украсть у тетки.

Ох, с огнем играю.

Но ничего другого мне на ум не приходило.

Конечно, если бы старуха располагала действительно солидными деньгами, все было бы иначе. Будь у нее тысячи вместо сотен – ну, понимаете, будь у нее достаточно, чтобы раскрутиться, будь у нее такая сумма, ради которой стоило рисковать своей шкурой, – что ж, тогда бы я точно знал, что делать. Гнусная, никчемная старая стерва. Она уже давно нарывалась на неприятности – что ж, я бы ей эти неприятности доставил. И… и, черт подери – особого риска в этом не было. Ну, кое-какой риск, конечно, был, но совсем небольшой. Ведь Пит Хендриксон тоже нарывался на неприятности; он родился на свет, чтобы стать козлом отпущения, и я не знаю, кто мог бы составить ему в этом конкуренцию.

Да, я точно знал, как мне использовать Пита. План возник у меня в голове сам собой, едва я успел об этом подумать. Но только не за пару сотен, нет. И даже не за несколько тысяч. Если и решусь когда-нибудь на такое, то лишь для того, чтобы сорвать весь банк. Один хороший улов – и тогда мы с Моной… Тут мне в голову пришла мысль.

– Детка, – сказал я. – Мона, милая. Может, у твоей тети еще где-то деньги припрятаны? Понимаешь, ведь если она так редко спускается к той кубышке в подвале…

– Ну… – она запнулась, – должно быть, у нее есть еще деньги. Может, она держит их у себя в комнате. Я точно не знаю, потому что дверь всегда заперта и тетя меня туда не пускает.

Примечания

1

Dolly (англ.) – куколка. Также женское имя (сокр. от Дороти).

2

Детская песенка о Питере, который не мог ужиться со своими женами, а одну даже спрятал в тыкве.

3

Бастер Браун – маленький непоседа, герой популярных комиксов начала XX в. Носил короткие штанишки и рубашку с большим белым воротником и черным бантом.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.