Сильнее только страсть

Джейми расплылся в очередной улыбке и, поцеловав ее еще раз в щечку, умчался помогать отцу в хлопотах об урожае, который, судя по всему, обещал быть богатым. Значит, если зима не будет чересчур суровой, клану Карлейлей удастся сносно пережить ее, и все, начиная с самого хозяина, будут довольны и сыты.

Для Агнес день летел быстро. Сначала она отправилась в коридор возле нижнего холла, где стояла небольшая статуя Божьей Матери, и, опустившись перед ней на колени, поблагодарила Пресвятую Деву за то, что любимый брат благополучно возвращается после столь долгого и опасного путешествия. Затем помчалась на кухню сообщить радостную весть всем без исключения, и в первую очередь ключнице, которую здесь называли просто тетушкой, добавив, что ужин должен быть особым, праздничным. Еды должно хватить и на следующее утро, когда соберутся многие члены клана, чтобы приветствовать новую хозяйку.

Потом Агнес занялась постельным бельем: его требовалось отобрать, выгладить, пересыпать сушеными травами и застелить им огромную супружескую кровать в спальне, которая пустовала после смерти Марты. Занавеси там следовало снять и выбить, а также заменить тростниковые циновки, смазать дверные петли. Словом, десятки всяких дел должна была сделать Агнес сама и с помощью слуг.

Ох, если у Джонни будет все хорошо, если он будет счастлив, тогда она со спокойным сердцем обвенчается с Джейми! И как можно скорее!..

Она продолжала хлопотать, ее звонкий голос разносил по комнатам мелодию благодарственной молитвы «Те Deum».

Путешествие из Мелроуза в Канросс, занявшее около пяти дней и большей частью проходившее по дикой горной местности, оказалось к тому же смертельно опасным.

Самое страшное случилось лишь на четвертый день пути. Дорога была нелегкая, к чему можно прибавить замеченное многими, в особенности Брюсом и братом Уолдефом, ухудшение отношений между Джоном Карлейлем и Джиллианой.

Впервые за все дни она появилась в кольчуге, словно изготовилась к битве, он же проявлял по отношению к ней подчеркнуто холодное равнодушие. Брюсу не нравилось выражение затаенной угрозы в глазах друга, когда тот смотрел на жену, но он не считал нужным продолжать вмешиваться и любопытствовать, а брат Уолдеф молил Бога, чтобы причиной не стали его откровения о том, кем является Джиллиана по женской линии.

Сама Джиллиана была несколько сбита с толку и, не понимая, как вести себя с мужем, тщательно скрывала растерянность под маской спокойной отчужденности. Она не знала, как убедить его, что она ни в коей мере не желала причинить ему боль, а только лишь пыталась остановить его и не могла найти другого способа. Быть может, в конце концов она и нашла бы нужные слова, но он ясно давал понять, что не хочет ее видеть. Угроза в его глазах, когда она несколько раз выказала подобное намерение, останавливала ее. Он не хотел с ней разговаривать, не хотел идти на сближение... Что ж, война так война.

Сколько Карлейль себя помнил, он никогда так долго не держал в себе злость и обиду на близкого человека. И надо же, чтобы такое случилось теперь, когда он наконец нашел женщину, которая вызвала у него подлинную любовь, женщину, к чьему телу вожделел, а она, чертова дочь Евы, не пожелала отвечать на его чувства так, как должна всякая женщина. Мало того, она оскорбила его действием в самый неподходящий момент, когда он, как и каждый нормальный мужчина, был, по существу, беззащитен. Слава Богу, он сумел совладать со своим возмущением и не прибил ее тогда, а просто встал и ушел. Да разве можно сравнить ее, эту фурию, с мягкой, любящей Мартой? С бедной Мартой, так нелепо окончившей свои дни... Нет ничего удивительного, что ему не хочется иметь дело с такой своенравной, недоброй, норовистой девчонкой, так обманувшей его лучшие ожидания.

За последние несколько дней из девяноста человек отряда семьдесят с лишним свернули в сторону двух самых больших шотландских городов, Эдинбурга и Глазго, а также к замку Стерлинг – все они, увы, находились сейчас в руках у англичан.

Оставшиеся путешественники продвигались все дальше на север, и Джиллиана оказывалась все дальше от знакомых с детства мест, сильнее ощущая свое одиночество. И днем, и особенно по ночам, потому что на привалах Карлейль тоже избегал ее. Тем не менее гордыня мешала ей первой сделать попытку приблизиться к нему, не позволяла она и обратиться за словами участия и совета к брату Уолдефу.

К тому времени, когда они достигли перевала в Грампианских горах на высоте около 4000 футов, который считался воротами в Северную Шотландию, их оставалось уже совсем немного: сам Брюс и три всадника из его клана, трое англичан-заложников, тоже верхом, но безоружных, жена и дочь одного из них, три возницы на двух возах, Джиллиана, брат Уолдеф, Джон Карлейль со своими двумя тяжеловооруженными воинами, еще один воин, присоединившийся к ним по дороге. Словом, не считая Джиллианы, десять вооруженных.

Тревоги они не испытывали: во время ночевок никто не предупреждал их о бандитских шайках в Грампианах, тем более никто не мог и подумать, что их могут атаковать среди бела дня.

Однако именно днем на них и напали.

Нападавших насчитывалось человек тридцать, все пешие, и вели они себя довольно странно: место для атаки наметили не слишком удачно, словно были плохо знакомы с местностью. Кроме того, почему-то не стали трогать ни одного из безоружных англичан, как будто решили специально сохранить их. Однако обо всех странностях Брюс и Карлейль вспоминали позднее...

Значительно превосходящие силы противника внезапно обрушились на них за одним из поворотов неширокой дороги, справа от которой протекал ручей, а слева уходил ввысь лесистый склон горы, Роберт первым заметил подозрительную группу вооруженных людей, издал предупреждающий возглас и тут же обнажил меч. Вслед за ним то же самое сделал Карлейль; остальные, кто был вооружен, последовали их примеру и, соскочив с коней, на которых трудно развернуться, вступили в схватку. Оба возницы бросили вожжи, спрыгнули с повозок, прижались к земле. Брат Уолдеф перехватил вожжи на одной из повозок, той, где сидели заложница-англичанка и ее дочь, и попытался направить лошадь в более безопасное место.

Джиллиана, ехавшая на своем Галааде на небольшом расстоянии от Карлейля, одной из первых услышала предупреждение Брюса и увидела за поворотом нападавших. Тут же она вспомнила о мече, который у нее отобрал Джон, и пожалела, что ее любимого оружия нет под рукой. Но кинжалы были с ней, и, нащупав один из них, она дала коню команду вперед. Конь молниеносно ее выполнил, а она возблагодарила Бога, что под ней настоящий боевой скакун, наученный беспрекословно выполнять волю всадника.

Сражение уже разгорелось вовсю. На каждого вооруженного из отряда Брюса было трое-четверо нападавших. Джиллиана заметила, что яростнее всего они рвутся к повозке, на которой находится обезумевшая от страха англичанка, обхватившая свою дочь. Джиллиана решила, что в первую очередь ей следует находиться там. Ринувшись туда на коне, она метнула кинжал в одного из атакующих, поразив его в шею. Недаром она столько часов и дней упражнялась в метании такого легкого, но страшного оружия. Воин, защищавший повозку, свалил с ног одного из нападавших, но и сам упал под ударами противников, третьего из которых Джиллиана сбила наземь своим конем, который вдобавок прошелся копытами по поверженному врагу. Достав из-за пояса второй кинжал, она вновь направила коня в гущу битвы, и тогда брат Уолдеф, проворно соскочив с повозки, поднял с земли меч одного из поверженных врагов и кинул Джиллиане, громко выкрикнув ее имя. Отбросив кинжал, она сумела поймать меч за рукоятку. Он оказался меньше, чем меч ее отца, и намного легче, но сейчас не было времени думать о таких вещах. На нее бросилось сразу несколько человек. Вышколенный конь взвился на дыбы, и они поначалу отступили, но тут же снова кинулись в атаку.

Джиллиана в учебных состязаниях никогда еще не сражалась сразу с тремя противниками, не говоря уже о том, что ей никогда не приходилось сидеть на боевом коне. Звон, раздавшийся, когда ее меч скрестился с мечом соперника, был звуком боевого оружия, и он показался оглушающим и несущим смерть как той, так и другой стороне. Но противник оказался не слишком умелым. Нападавшие, как видно, полагались больше на свою численность, нежели на умение.

Снова ей помог чудесный конь, сбив с ног нападавшего на нее противника. Мгновенно соскочив на землю, Джиллиана обезоружила его и нанесла удар по правой руке, чтобы он больше не смог держать в ней меч. Потом молниеносно повернулась ко второму, чувствуя себя на твердой почве гораздо увереннее, чем в седле. К ее удивлению, после обмена несколькими ударами, когда она вспомнила и еще раз возблагодарила Бога, что на ней надета кольчуга, в которую несколько раз утыкался меч врага, тот повернулся и бежал с места схватки. Остался еще один, со сломанным носом и старым уродливым шрамом на щеке. Он был более искусным бойцом, и Джиллиане показалось, что ему удалось нанести ей довольно сильные удары, однако в пылу сражения она не придала им значения и продолжала теснить противника. Хромая и держась за бок, он с трудом присоединился к своим начавшим уже отступать дружкам, кто остался в живых и мог передвигаться.

Уткнув конец меча в землю, Джиллиана огляделась и словно заново увидела мир вокруг себя. И в нем далеко не все обстояло благополучно: заложница-англичанка истерически рыдала, на земле лежали убитые и тяжелораненые, в основном из числа нападавших. Из отряда Брюса погибли трое, убили присоединившегося к ним в пути воина.

Брат Уолдеф стоял возле повозки и тоже оглядывал поле недавней битвы. Он, конечно, не мог не обратить внимания на какое-то опасное движение одного из врагов, но его предупреждающий возглас прозвучал слишком поздно. Нападавший, у которого Джиллиана только что выбила меч и кому поранила правую руку, сумел подняться с земли и, схватив оружие в левую, с яростным звериным воплем кинулся на нее. Джиллиана отпрянула с мечом наготове, однако тот успел из последних сил ткнуть ее острием клинка в правый бок. От удара сломалось несколько звеньев кольчуги – такова была сила злобы... Предсмертной злобы, потому что ринувшийся ей на помощь на своем коне Карлейль снес голову противника, забрызгав Джиллиану его кровью.

Джиллиана стала терять сознание, упала на колени, меч выпал у нее из рук.

Карлейль соскочил с коня, вложил меч в ножны, даже не обтерев его, и подхватил на руки впавшую в беспамятство жену.

Брату Уолдефу оставалось только возносить пылкие молитвы о ее выздоровлении, а также о том, чтобы, придя в сознание, она устыдилась бы своего обморока не больше, но и не меньше того, что невольно стала сегодня причиной тяжелого ранения и смерти двух человеческих существ. Пусть даже врагов и убийц, но все равно творений Божьих.

Напавшие потеряли девятнадцать человек. Защищавшиеся – четырех; один из возниц, тот, кого бросилась защищать Джиллиана, был тяжело ранен.

Без промедления они похоронили своих, оказали посильную помощь раненому вознице и Джиллиане, уложили их на повозку между сундуками и корзинами. Раны перевязали как можно туже, чтобы остановить кровотечение, однако повязки несчастного возницы пропитывались кровью так быстро, что надежды на выздоровление оставалось ничтожно мало.

Роберт Брюс помнил, что на пути, которым они следовали, есть весьма удобное для обороны место, и торопился добраться туда на случай, если бандиты сделают попытку опять напасть на них. Хотя он не думал, что они повторят атаку: негодяи получили неплохой отпор.

Через несколько часов они благополучно добрались до места и расположились на привал. С тыла их защищала отвесная скала, впереди открывался широкий обзор долины, на ней сейчас ничто не вызывало тревоги.

Брат Уолдеф поспешил собрать хворост и разжечь костер, на котором обжег клинки обоих кинжалов Джиллианы, подобранных на месте боя.

– А я-то надеялся, – с горечью произнес он, обращаясь к Джону Карлейлю, который только что положил Джиллиану, еще бесчувственную, возле огня, – что мне никогда больше не придется дотрагиваться до нее раскаленными железками.

Брюс крикнул, чтобы сюда же принесли раненого возницу, но получил ответ, что бедняга отмучился. Осталось только предать его тело земле.

Пока нагревались в огне кинжалы, брат Уолдеф поведал Джону и Роберту, как действовала Джиллиана, после того как он кинул ей меч, подобранный с земли. Девочка в своем первом настоящем бою сражалась как бывалый воин, с печальным удивлением говорил монах, а бывалые воины Джон и Роберт уважительно кивали головами. Беспокойство за судьбу Джиллианы было намного сильнее, чем уважение.

Когда клинки раскалились, Карлейль со всей осторожностью, на какую только способен, начал освобождать Джиллиану от кольчуги и рейтуз, втайне надеясь, что она по-прежнему будет находиться в забытьи, пока Уолдеф не окончит своей страшной, но столь необходимой пытки прижиганием.

Однако как только обнажилась сочащаяся кровью рана на бедре, Джиллиана открыла синие глаза и оглядела склонившихся над ней мужчин.

– Моя нога... – прошептала она.

В ее лице не было ни кровинки, но выглядело оно спокойным.

Джон не стал скрывать правды о ранении, кроме того, он хотел, чтобы она поняла и приняла необходимость того, что будет сейчас делать брат Уолдеф.

– Рана в два дюйма длины, – услышала Джиллиана бесстрастный тон своего супруга, – и примерно такая же в глубину. Края рваные из-за кольчуги...

– Понимаю, – сказала она слабым голосом. – Какие у нас потери?

Он не мог отвечать: у него перехватило горло. Он понял вдруг, что после боя узнал о ней гораздо больше, чем раньше, чем предполагал сам, и понял – она не играла и не играет в войну, потому что она и есть самый настоящий воин. И такие, как она, никогда и никому не сдаются. Не из-за гордыни, не по причине дурного нрава, а просто оттого, что не умеют. И здесь заслуга, или, если считать по-другому, вина ее отца и его друга, Уилли Уоллеса.

Видя, что Джону трудно говорить, Роберт Брюс ближе наклонился к Джиллиане и вкратце поведал о ходе боя и его последствиях.

– Мне показалось, – когда он закончил, медленно произнесла она и облизнула пересохшие губы, – что те, с кем я билась, хотели убить, а вернее, выкрасть двух англичанок.

– Я тоже так думаю, – подтвердил Брюс. – Ведь тогда король Англии мог бы никогда не возвращать мне мою жену и дочь.

Увидев краем глаза, что брат Уолдеф уже вынимает из огня один из раскалившихся докрасна клинков, Брюс всей своей тяжестью опустился на ногу Джиллианы, взял ее руки в свои. Карлейль присел у нее за спиной, прижал к себе ее плечи. Уткнув голову ему в шею, она пристально смотрела на Брюса, который торопливо пробормотал, отводя глаза:

– Спасибо тебе за мою жену и дочь, Джиллиана. Ты спасла их.

Она, видимо, поняла смысл его слов, потому что отчетливо произнесла:

– Повторите для меня свои слова еще один раз, ладно? Когда приду в себя...

Ее глаза закрылись, она стиснула зубы, потому что брат Уолдеф начал уже очистку раны раскаленным металлом.

Тело ее так напряглось, так дрожало, что два сильных мужчины с трудом удерживали его, однако ни одного крика, ни одного стона не вырвалось из ее горла. Лицо и волосы у нее взмокли, но она была в сознании, когда наконец монах вытащил кинжал из раны и, осмотрев ее, сказал:

– Совсем чистая. Одного раза оказалось достаточно. Широко раскрытым ртом Джиллиана вдыхала свежий воздух, сама не веря, что видит свет дня и людей вокруг. Роберт Брюс поднялся с ее ноги, отпустил руки. Не скрывая восхищения, он смотрел на нее.

Карлейль продолжал прижимать ее к себе. Очень тихо он произнес:

– Уж не для того ли ты так смело сражалась, жена, чтобы дать мне возможность целовать еще один шрам на твоем теле!

Она безмолвно качнула головой, прислоненной к его груди, говорить она не могла. Кто-то принес бутыль с водой. Роберт откупорил ее, приставил к губам Джиллианы, и та начала с жадностью пить.

Тем временем брат Уолдеф заканчивал перевязку. Судя по всему, он был доволен результатом и уверенно сказал:

– Все будет хорошо, девочка.

А Роберт произнес самым будничным тоном:

– Нужно скорее в путь. Если будем двигаться всю ночь, к утру достигнем моего замка в Канроссе. Там уж нам не грозят неприятные встречи.

– Одна из повозок вышла из строя, – заметил Карлейль.

– Что ж, кто-то из англичанок поедет верхом. – Роберт обратился к Уолдефу. – Ты, брат, тоже верхом. Выпряги лошадь из повозки.

Монах кивнул. Он уже гасил костер.

– Я тоже... на коне, – вдруг произнесла Джиллиана, и все воззрились на нее не слишком одобрительно, порицая за неуместное проявление удали.

– Только если привяжу тебя к седлу, – смягчился Карлейль.

Спорить она не стала: у нее совсем не было сил. И вдруг ее снова начала бить дрожь, как в те минуты, когда в рану проник раскаленный клинок.

– Это... Это ничего... – бормотала она трясущимися губами. – Я вспомнила...

Бывалые воины понимающе молчали. В свое время многие из них пережили такое же ощущение. К Джиллиане вернулось сейчас отчетливое воспоминание о недавнем бое, о людях, которых она собственноручно убила или хотела убить, чтобы остаться в живых самой. Редко кому дано спокойно и безмятежно пройти через испытание первой кровью – своей и чужой. А коли чужая кровь на тебе, то перенести такое еще труднее. К тому же если ты женщина.

Брат Уолдеф сотворил молитву, Карлейль безмолвно и успокаивающе целовал ее покрытый кровавыми брызгами лоб, Роберт отошел, чтобы отдать необходимые распоряжения.

Постепенно Джиллиана затихла, попыталась приподняться с колен Джона, кивком попросила помочь ей. Бедро болело и жгло, но, к ее удивлению, боль была терпимой. Даже мелькнула совсем не ко времени мысль, что благодаря ранению они с Джоном стали ближе друг другу.

Путь до Канросса она проделала в седле позади Карлейля, ее руки обхватывали его поясницу, голова покоилась возле мускулистого плеча. В течение всего путешествия она, кажется, произнесла только одну фразу: «Спасибо, милорд, за вашего коня. Если б не Галаад, мне пришлось бы хуже». Карлейль ничего не ответил.

В Канроссе Джиллиане больше всего хотелось окунуться в лохань с горячей водой, но рана не позволяла. Она все же разделась и, стоя возле лохани, с наслаждением плескала воду себе на лицо, на плечи, промыла волосы. Карлейль сидел на подоконнике и ни во что не вмешивался, стараясь не смотреть на Джиллиану, что плохо ему удавалось. По-прежнему оба хранили молчание. Джиллиана, казалось, вовсе не замечала его присутствия.

Она уже, наверное, в третий или четвертый раз обливала себя водой, когда он услышал ее голос, показавшийся ему голосом совсем маленькой девочки, печально вопрошавшей воздух:

– Отец, дорогой, ты гордишься мною хотя бы немного?..

Сердце Карлейля чуть не выпрыгнуло из груди. Ни он, ни она не произнесли больше ни слова.

После молитвы, еще не успевшие отдохнуть с дороги, они все собрались на обед в большом зале замка. Окна были расположены высоко и покрыты промасленной бумагой для предохранения от холодных ветров, часто дующих здесь. Один конец зала почти целиком занимал огромный очаг, возле которого стояли обеденные етолы с тяжелыми скамьями, каждая на пятерых человек. В другом конце возвышалось на помосте кресло главы дома и всего клана, Роберта Брюса, но оно большей частью пустовало.

Английские заложники, которых разместили здесь же, в замке, тоже были приглашены к обеденному столу, но трое из них, извинившись, отказались прийти: Маргарита находилась в состоянии, близком к обмороку, ее дочь вконец измоталась и в слезах уснула, их муж и отец предпочел оставаться с ними. Остальные присоединились к шотландцам. Их посадили как почетных гостей в верхней части стола.

Смыв с себя дорожную грязь, а также свою и чужую кровь, Джиллиана уложила влажные волосы, после чего надела новое платье из розовой венецианской парчи, прошитой золотыми нитями, и поверх него белый камзол – ее немного знобило.

Карлейль обратил внимание, что сейчас она и не подумала запастись на всякий случай кинжалом и спрятать его в рукаве или в складках платья. Наигралась, подумал он и остановил себя, вспомнив вчерашнюю схватку и смелое поведение в ней Джиллианы. Что касается его самого, он все же сунул кинжал за пояс, перед тем как предложить руку Джиллиане и спуститься с ней в зал. Бедняжка сильно хромала и в то же время старалась изо всех сил не показывать, как ей больно!

Брюс уже сидел за столом и приветствовал их с такой сердечностью, словно они не виделись целую вечность. Он сразу же увлек Джона в разговор, который вел до их прихода с четырьмя своими гостями. Чтобы Джиллиана чувствовала себя удобнее, Джон усадил ее за более высокий стол, после чего снова присоединился к Брюсу и его собеседникам.

Одного из них, крупного и благожелательного с виду, сидевшего слева от Роберта, звали Черным Дугласом. Он представлял наиболее могущественный клан из всех шотландских лордов. Несмотря на вполне добродушный вид, он был весьма строг в суждениях и слыл прекрасным воином. Левее Дугласа находился худощавый невысокий мужчина с красивым энергичным лицом. Звали его Джон Мантит, и в свои тридцать с чем-то он тоже стоял во главе клана, так как потерял отца и старших братьев в битве у моста Стерлинг. Третий внешне очень напоминал Роберта, просто ни дать ни взять Брюс, только худощавее и ниже ростом, а также значительно моложе. Сходство объяснялось тем, что он приходился Роберту Брюсу братом. У Эдварда, что бы про него ни говорили, и в мыслях не было становиться королем Шотландии. Он безоговорочно поддерживал старшего брата в управлении страной и их кланом. Четвертый мужчина, темноволосый, угрюмый, лет под пятьдесят, носил имя Реймонд Морэ. Умный и фанатически приверженный своей стране и ее королю, он отличался пристрастием давать умные советы, хотя чаще предпочитал отмалчиваться. Все они рады были вновь видеть своего не слишком удачливого монарха и его друга – Джона Карлейля.

Когда Джиллиана вошла, все мужчины разом повернулись в ее сторону, и она поняла, что разговор идет о недавней схватке на горном перевале. Сидя за столом, она задумчиво прихлебывала медовый напиток, погруженная в свою боль от еще свежей раны и в свои мысли, не замечая ничего и никого кругом.

Когда начали вносить горячую еду, большинство мужчин пересели за высокий стол, где сидела Джиллиана.

Джон Мантит взглянув на нее с откровенным восхищением, сказал с улыбкой:

– Вы настоящая героиня, леди Карлейль.

Однако она ощущала такую усталость и пустоту внутри, что не смогла поддерживать разговор, и он, поняв ее состояние, оставил ее в покое.

Рядом с ней на скамью опустился Карлейль. Джиллиана с трудом расправлялась с единственным куском мяса, а до хлеба вовсе не дотронулась. Даже медовый напиток не прибавил ей бодрости.

Заметив ее состояние, Роберт посоветовал Карлейлю поскорее отвести Джиллиану наверх и уложить в постель.

Она почти не помнила, как шла к себе в комнату, как Джон раздел ее, накрыл одеялом.

– Так бывает всегда? – спросила она у него, не открывая глаз.

– Что бывает?

Он переспросил, хотя знал, что она говорит о своем первом бое, о кровопролитии, об убийстве.

– Так, как чувствую я...

– Да, – ответил он и сразу добавил: – Хотя у каждого по-своему.

Она сразу уснула. Он провел рукой по ее влажному лбу и, выйдя из комнаты, вернулся в зал.

Глава 8

В последних числах сентября Джиллиана впервые увидела долину Гленкирк, и она произвела на нее незабываемое впечатление. Солнце уже начало заходить, и, на западную часть долины падала тень от огромной скалы, у подножия которой темнела водная гладь озера. Однако на склонах Бен-Ландока, где стоял замок Карлейля, деревья еще купались в солнечном свете, и было заметно, как их листва начинает приобретать яркие краски осени.

Четверо всадников – Карлейль, его воин из долины Обервен, брат Уолдеф и Джиллиана, которую так и не удалось уговорить не садиться в седло, остановились перед спуском в долину и задержали на ней взгляд.

Быстро темнело, но селение Гленкирк и отстоящий от него небольшой замок тоже освещались последними лучами солнца. Джон Карлейль протянул руку в сторону полосы света и сказал:

– Вот наш дом.

Еще около часа ушло на то, чтобы спуститься к селению и проехать через него, отвечая на приветствия всех встречных, а потом – довольно извилистый и крутой подъем на скалу к замку.

В полной темноте три всадника подъехали к воротам замка, четвертый, воин Карлейля, покинул их еще в селении, отправившись к себе в Обервен.

На Джиллиане были простое шерстяное платье и плащ поверх него. Мужские рейтузы и кольчугу она не могла еще надевать из-за раны на бедре. Все ее вещи вместе с остальным имуществом везли вслед на отставшей по дороге повозке.

В доме открылась дверь, показалась полоска света. Во двор выбежала женщина и поспешила к прибывшим.

Карлейль соскочил с коня, сделал несколько шагов ей навстречу. Она кинулась ему на шею.

– Джонни! Наконец-то вернулся!

Джиллиана пыталась спешиться, хотя ей было нелегко: мешала рана, она с трудом сдерживала гримасу боли. Высвободившись из объятий сестры, Карлейль поспешил на помощь жене и успел подхватить ее в последний момент, что Джиллиана приняла чуть ли не с оскорбленным видом. Сестра Карлейля смотрела на них с широкой улыбкой, которая искрилась такой доброжелательностью, что Джиллиана, несмотря на боль, не могла не улыбнуться в ответ.

– Я – Агнес, сестра Джона, – произнесла женщина, приблизившись к Джиллиане. – И теперь ваша сестра тоже. – И прежде чем Карлейль официально представил их друг другу, добавила с некоторым стеснением: – Можете мне не поверить, но я так рада, так рада вашему приезду.

Она робко протянула руки, и Джиллиана ответила ей на объятие и щекой коснулась ее розовой щечки, почти не нагибаясь, потому что сестра Карлейля тоже была высокого роста.

– Меня зовут Джиллиана, – сообщила она своей золовке, после чего та взяла ее за руку и повела в дом со словами:

– Идемте скорее. Я покажу вам ваше новое жилище. Скорее Джиллиана идти не смогла, и Агнес умерила шаг, не проявляя ни замешательства, ни излишнего любопытства.

Карлейль проследил за их уходом, затем повернулся к встретившим его слугам, отдал распоряжение, куда поместить брата Уолдефа, а также велел позаботиться о лошадях. Только после этого он вошел в дом, с которым уже начала знакомиться Джиллиана.

Ей сразу понравились размеры замка, размещение комнат, хотя она увидела только малую их часть. Коридор, по которому они шли от входа, разделял нижний этаж надвое: в одной части находились гостиная, крошечная часовня, кладовая, буфетная, вторая часть представляла собой зал. Кухня была в отдельном помещении на заднем дворе, за ней – дровяной сарай, конюшня и еще одна кладовая. На верхний этаж вела неширокая Лестница, и там, объяснила Агнес, располагались комнаты Джона, ее собственная, а также три гостевые и кабинет, а в задней части дома – помещения для прислуги.

– ...Постойте, – произнесла Джиллиана, когда они поднялись наверх и стояли в одной из комнат. – Кажется, вы сказали, Джон давно не пользуется своими покоями?

– Да, со дня смерти первой жены. Он... – Агнес прервала себя на полуслове, увидев выражение крайнего удивления на лице Джиллианы. – Разве он не говорил вам, что был женат?

Джиллиана ничего не знала о его женитьбе, но ведь она никогда и не спрашивала у него ни о чем, не интересовалась его прежней жизнью. Почему? В чем причина? Все та же гордыня, или неловко было проявлять интерес, любопытство, даже если они у нее появлялись?

– Нет, – ответила она, – он не говорил ничего.

Простодушная, но отнюдь не глупая, Агнес сразу поняла, что в отношениях ее любимого брата и его новой жены далеко не все в порядке. От нее не укрылась напряженность в голосе и во взгляде Джиллианы, когда та говорила о своем муже. И почему она ничего о нем не знает? Так же нельзя. Чья тут вина?

Джиллиана подошла к одному из окон и молча смотрела в непроглядную тьму. Она почувствовала перемену в Агнес, внезапную настороженность, столь не идущую к ее открытости.

Повернувшись от окна, она сказала:

– Я никогда не имела настоящей подруги. Друга... Были слуги, напарники, соперники в состязаниях... Я не знаю, как себя вести с вами, потому что у меня нет умения близко общаться с новыми людьми.

Агнес склонила голову набок, внимательно посмотрела на жену брата.

– Любой человек бывает когда-то новым для другого. Вы боитесь, что вам здесь будет плохо?

– Мне все равно некуда идти, – ответила Джиллиана, понимая, что она говорит не то.

Агнес продолжала изучать ее лицо, но понять ничего не могла – ни по его выражению, ни по тону, каким Джиллиана произнесла последние слова, и решила сообщить ей то, чего Джиллиана еще не знала.

– Ее звали Марта Данбар, – сказала Агнес. – Джон любил ее. Она была очень маленькая, хрупкая, мне едва до плеча. И умерла при родах. Ребёнок тоже умер. Он оказался слишком велик для нее.

– Здесь, в этой комнате? – спросила Джиллиана.

– Да. Женщины из рода Карлейлей рожали здесь.

Джиллиана опустилась на кровать, пуховая перина которой отличалась от соломенного тюфяка необыкновенной мягкостью. Она не привыкла к таким постелям.

Молча она взглянула на свои руки, сложенные на коленях, потом сказала без всякого выражения:

– Я убила двух человек на пути сюда. На нас напали. Произошла битва. Я рождена быть воином. Не женой, не хозяйкой поместья. Мне не нужно было, чтобы мужчина клал меня на постель.

Она говорила ровным, бесцветным голосом, каким говорят об урожае, о погоде. И тут же пожалела, что сказала о двух убитых ею: Агнес, наверное, в ужасе.