Зной

Ветер ударил в Глорию, точно струя пескодувки. Нужно попить и найти какую-нибудь тень. Судя по всему, опасность нарваться на штраф за парковку в неположенном месте ей здесь не грозит, поэтому она оставила «додж» на улице и направилась к универсальному магазину.

И увидела посреди улицы загрунтованный фанерный щит со сделанной от руки надписью. Щит был до того издырявлен пулями, что прочесть надпись Глории удалось лишь ценою серьезных усилий.

ПО РЕШЕНИЮ МУНИЦИПАЛЬНОГО СОВЕТА НОШЕНИЕ СТРЕЛКОВОГО ОРУЖИЯ В ПРЕДЕЛАХ ГОРОДА ЗАПРЕЩЕНО

Сетчатая дверь универмага ударилась, когда Глория вошла, о прилавок; место их встречи поблескивало размозженным деревом – такие удары прилавок получал уже множество раз. Глория пробормотала извинение, обращенное неизвестно к кому, заглянула в оба прохода между стеллажами. Консервы, фонарики, батарейки, сомнительной крепости нейлоновые пончо. Завернутые в прозрачную пленку, вдавленные одна в другую тортильи; на пленке висят изнутри бусинки воды. Глория подняла одну такую упаковку повыше и поежилась: нижнюю тортилью покрыла плесень. Солнечный свет, проникавший сквозь давно заевшие жалюзи, отбрасывал веерные тени на удрученные чем-то пакетики риса.

На картонной карточке, прилепленной клейкой лентой к кассовому аппарату, значилось:

flores frescas para los muertos[28]

Глория постучала по прилавку За уложенными один на другой пустыми ящиками приотворилась еще одна сетчатая дверь. Из нее вышел, приволакивая босые ноги, понурый дряхлый старик:

– Да?

– Мне бы попить чего-нибудь, – сказала Глория.

Старик прошаркал за прилавок, извлек из-под него тонкую бутылку с жидкостью цвета жженого сахара и пустил ее скользить по прилавку к Глории, отправив вдогон изображающую чихуахуа открывалку. Глория поднесла бутылку к губам, однако исходящее от жидкости нездоровое зловоние заставило ее остановиться.

– Это «кока»?

– Нет, сеньора. Это питье изготовлено по здешнему домашнему рецепту.

Глория еще раз принюхалась, с расстояния, и отвела бутылку подальше от себя.

– Так что это?

– Raiz del fango.

Грязевой корень. О таком она ни разу не слышала, однако запах жидкости подтверждал правильность ее названия. Глория поставила бутылку на прилавок и спросила, не найдется ли чего-нибудь другого.

– Этого не хотите?

– Нет, спасибо.

Старик помрачнел:

– Но я уже открыл ее, сеньора.

– Ничего, я заплачу. Пожалуйста, дайте мне что-нибудь другое.

С секунду он смотрел на Глорию, словно ошеломленный услышанным, затем взял бутылку и выдул сразу половину ее содержимого. А затем сказал:

– Не пропадать же добру.

– Ни в коем случае, – согласилась Глория.

– Такое могут пить только настоящие мексиканцы.

– Я не мексиканка, – возразила она.

Он улыбнулся:

– Я вижу.

– Есть у вас какая-нибудь вода? – спросила Глория.

Старик прошаркал к другому концу прилавка, поглядывая на нее так, точно ждал, что она перепрыгнет на его сторону и проломит ему голову. Вернулся он с бутылкой, на этикетке которой красовалась торговая марка, Глории неведомая. Под маркой стояло: embotellada en Mexico[29]. Какой смысл разливать по бутылкам водопроводную воду?

Однако пить ей хотелось так сильно, что спорить она не стала, а просто отвинтила крышечку бутылки и сделала долгий глоток. Ей показалось, что горло ее покрылось влажным мхом. Господи, ну и пересохло же в нем… Еще глоток, в два раза больший, и половины литра воды как не бывало. Глотнув теперь уже воздуха, Глория повернулась к старому прохвосту и увидела, что он внимательно наблюдает за ней.

– Жажда, – сказал старик. Насмешки в его тоне не было, скорее изумление: женщина, а столько выдуть может.

– С самого утра за рулем, – сказала Глория. – Сколько сейчас времени?

Старик ткнул большим пальцем в полку за своей спиной – там между коробкой сигар и мягкой, уже лопнувшей по швам игрушкой, пучеглазым кактусом, стояли часы. В каком временном поясе она находится, Глория не знала, однако, по ее оценкам, в пути она провела часов десять.

– Добро пожаловать в Агуас-Вивас. Кто умер?

Глория вытаращила глаза.

– Кто-то же должен был умереть, – сказал старик. – Иначе вы бы сюда не приехали.

– Я ищу полицейский участок, – сказала Глория.

– Полицейский участок чего? – спросил он.

– Агуас-Вивас.

– М-м, – промычал он.

Она ждала вопроса о том, какое у нее дело, однако старик молчал.

– Я возьму еще одну, – она подняла перед собой пустую бутылку.

– Первая уже обошлась вам в тридцать песо. – Он облизал губы и тоже поднял свою, полупустую, бутылку домашнего снадобья. – Да эта в двадцать пять.

Глория расплатилась, старик снова убрел к другому концу прилавка и там нагнулся, постанывая. На штанах его, сзади, обнаружилось пятно.

– Вы можете сказать мне, где находится полицейский участок? – спросила она, склонившись над прилавком и глядя, как он летаргически сдирает целлофан с упаковки бутылок питьевой воды.

– Что? – Старик возвратился к Глории с бутылкой в руке. – Что вы сказали?

– Полицейский участок.

– Да, конечно, минуточку.

Он обогнул, приволакивая ноги, прилавок.

– Все так спешат, так спешат… – сказал он, на ходу вручая ей бутылку. И, приоткрыв входную дверь, указал через улицу: – Вон там.

– Это же кинотеатр.

Старик молчал, стоя, точно изваяние, с протянутой вперед рукой.

– Ладно, – сказала Глория. Она пошла через улицу, обернулась на полпути.

– Идите! – велел старик.

Пустую кассу кинотеатра затянула паутина. На пластмассовой доске объявлений не указывались ни расписание сеансов, ни цены, на ней значилось: POLICIA. Глория снова обернулась, показала старику большой палец. Он помахал ей рукой и скрылся в магазине.

В фойе кинотеатра было темно; Глория нашла за колонной выключатель, щелкнула им. Лампы дневного света вспыхнули, залив резким светом это похоронного облика помещение. Лишенные афиш рамы притягивали к себе внимание одной лишь своей пустотой. От ярко-синего коврового покрытия остались убогие лохмотья, едва-едва прикрывавшие усеянный пятнами высохшего клея бетон. Торговый киоск обвалился вовнутрь себя.

Обычной для кинотеатров праздничной атмосферой тут и не пахло. Ни тебе билетеров в галстуках-бабочках. Ни веселых парочек, разделяющихся, чтобы посетить уборные. В стены фойе навеки въелся запах жженого сахара и повидла.

Зрительный зальчик с пятью рядами по шесть кресел в каждом был темен и прохладен. Когда-то в нем имелась настоящая сцена; потом к тянувшейся над просцениумом планке прибили средних размеров экран – жутковато пустой сейчас и, казалось, светившийся сам собой, – и получился кинотеатр. Под экраном стоял деревянный стол и жесткий стул. Накрытая зеленым абажуром лампа отбрасывала лунный круг на грязноватый блокнот. Глория, у которой возникло чувство, что она попала прямиком в сценическую декорацию, направилась к столу, издали огибая его по кругу, боясь, что, если ненароком коснется его, стол попросту исчезнет. Все это походило на испытательный полигон, который позволяет комитету, подбирающему служащих для какой-то компании, наблюдать за поведением ее потенциальных сотрудников.

Глория вспомнила, как гуляла с Реджи по пляжу под Окснардом – в самом начале их общей жизни, когда они еще совершали прогулки, – и вдруг обнаружила у самого края воды купавшуюся в солнечном свете хромированную кровать, самую настоящую, с матрасом и простыней. На несколько миль вокруг не было видно ни души, и тем не менее идиотская кровать торчала у океана, и волны прилива лизали ее ножки, отчего те уходили все глубже в песок.

Реджи, окинув взглядом ближайшие свайные дома, сказал: «Да, похоже, кого-то тут прошлой ночью бомбили».

Ее такое объяснение не устроило. Чтобы перетащить сюда такую тяжеленную штуку и с больничной опрятностью застелить ее, требовались сосредоточенные усилия, трезвые усилия, далеко не одного человека. Студенческими шуточками тут и не пахло, кто-то всерьез хотел, чтобы кровать стояла именно здесь. Но почему? – вот вопрос, который задел ее за живое. Ей страх как захотелось узнать всю историю этой кровати. И она начала придумывать объяснения – одно, затем другое, затем третье… Пыталась воссоздать полную картину: сначала кровать стоит в доме, потом на песке – начало, середина, конец. Реджи высмеивал каждое ее предположение.

«Люди иногда откалывают странные фокусы, Гиги. Но за ними не обязательно кроется страшная тайна».

А ей все равно хотелось понять – почему? И как?

На столе стоял телефон, от которого тянулся к одной из salidas[30] провод. Глория подняла трубку. Услышала гудок. По какой-то причине почувствовав себя виноватой, положила трубку, на шаг отступила от стола и позвала: «Эй? Эй?»

А затем побежала, дрожа, по проходу, оглядываясь назад, чтобы избавиться от чувства: кто-то за ней наблюдает.

Снаружи, на жаре, ей стало спокойнее. Она пересекла улицу и снова вошла в универмаг, постучала по прилавку и дождалась повторного появления владельца.

– Там никого нет, – сказала она.

– Правильно, – согласился он.

– Так вы знали об этом?

– Si.

– Послушайте, – сказала Глория. – Я спешу.

– Это я вижу, – сказал старик.

– Будьте добры, скажите, где я могу найти полицию.

– Полицейский участок вон там, – ответил он.

– А полицейские?

Он поднял вверх палец:

– Если вам требуется полицейский, идите в бар.

Глория очень постаралась осведомиться, где этот бар находится, тоном по возможности вежливым.

– А вон там, – ответил старик, направляясь шаркающей походкой к задней двери своего магазина.

За дверью обнаружилась глядящая на замусоренный двор веранда. На голом столе стояло алюминиевое ведерко с горкой льда и тремя бутылками «Будвайзера». Старик опустился в придвинутое к столу боком кресло. В другом – бамбуковом кресле-качалке, грозившем вот-вот развалиться, – похрапывал, издавая звуки закипающего чайника, смуглый мужчина с гладкими молодыми щеками и намечавшимся брюшком.

– Вот вам полицейский, – сказал старик. Он откупорил бутылку пива и протянул ее Глории: – Шестьдесят песо.

– Нет, спасибо.

Старик пожал плечами и отхлебнул из горлышка, уставив взгляд на пустой двор.

Глория разглядывала полицейского.

– И долго он собирается спать?

– Спать он мастак, – ответил старик. – Бывает, заснет после полудня и спит до самого вечера. А его жена звонит мне, чтобы я его домой отправил, ужинать.

Глория громко кашлянула.

Старик повернулся к ней:

– Это вы зачем?

Она, не ответив, потрясла полицейского за плечо:

– Эй. Извините.

Полицейский заморгал, всхрапнул, деревянно поднялся на ноги, покачиваясь, вытянул из брюк подол рубашки и помахал им, обвевая ветерком свое тело. Ростом он был ниже Глории, обтянутые штанами бедра его выглядели положительно женскими.

– Я говорил ей, что не стоит тебя будить, – сказал хозяин магазина.

– Извините, – повторила Глория. – Я звонила вам вчера. Помните?

Полицейский снова всхрапнул и сглотнул накопившуюся в его горле мокроту.

– Вы кто?

– Глория Мендес. Я разговаривала с вами по телефону Вы Teniente Фахардо.

– Мы разговаривали по телефону…

– Да, – подтвердила она. – Разговаривали. Теперь я здесь.

– Это вы что же, из такой дали приехали? – удивился он.

– Да, и мне требуется тело, – ответила Глория. – Я хочу отвезти его обратно в Лос-Анджелес.

– Целый день катила, – сообщил хозяин магазина.

– Тело… – повторил Фахардо.

– Я действительно ехала целый день, – сказала она, – и должна вернуться назад. Поэтому, будьте добры, отведите меня туда, где я смогу его получить.

– Ага, – сказал Фахардо. – Кого?

– Тело. Карла Перрейра. Вы сказали по телефо… послушайте, в чем, собственно говоря, проблема?

– Проблема? – Он перевел взгляд на старика, тот пожал плечами. – Нет-нет, сеньора, проблем у нас не имеется. У меня – точно. Луис? У тебя есть проблема?

– Нет, Тито.

Фахардо снова взглянул на Глорию.

– Выходит, если ее нет и у вас, значит, тут никаких проблем нет.

– Senor, – сказала Глория. – Я приехала сюда из уважения к усопшему.

– Это я понимаю.

– …и хочу, чтобы вы тоже проявили к нему уважение, – закончила Глория.

– Я очень уважаю усопших, – сказал Фахардо. – Луис? А ты?

Луис торжественно покивал.

– До чего докатился бы наш городок, – спросил Фахардо, – если бы мы и покойников не уважали?

– Замечательно. Так можем мы…

– Не уверен, что это возможно, сеньора. – Фахардо заткнул подол рубашки в штаны. – Расследование пока что в самом разгаре.

– Какое еще расследование?

– Ну, понимаете, – начал Фахардо, – когда человек расстается с жизнью в местах, за которые отвечаю я, провести расследование – моя обязанность. Мне неприятно говорить вам это, сеньора, но ситуация сложилась трагическая. – В осанке и голосе его вдруг обозначилась властность – похоже, он решил, как ему следует вести себя с ней. – Весьма трагическая. Однако здесь не место обсуждать ее. Давайте пройдем в мой офис.

Он хлопнул старика по плечу и сказал:

– Луис?

– Adios[31], – отозвался Луис. – И к вам это тоже относится, сеньора.

Она повернулась к нему, чтобы ответить, а когда повернулась назад, Фахардо рядом с ней не оказалось, лишь сетчатая дверь поскрипывала, качаясь на петлях.

Глория нагнала его посреди улицы.

– Есть здесь кто-нибудь еще, с кем я могла бы поговорить? – спросила она.

– Никого, – ответил он. – Я – единственная достопримечательность этого города.

Они подошли к кинотеатру, Фахардо вставил ключ в скважину уже отпертого дверного замка. Глория смотрела, как он запирает замок и дергает дверь, которая, естественно, не открылась.

– Какого черта? – произнес Фахардо.

– Она была открыта, – пояснила Глория.

– Откуда вы знаете?

– Я уже заходила сюда. – Она повернула ключ, распахнула дверь: – Видите?

– Это выше моего понимания, сеньора, – ответил Фахардо и вошел следом за ней в кинотеатр.

Глава седьмая

– Что я могу вам сказать? – Фахардо, повертев в пальцах карандаш, опустил его на блокнот. – Ничего. Потому что сказать вам никто ничего не может. Поверьте, я знаю, что такое горе. Гоpe – мое ремесло. Мне нужно, чтобы вы поняли то, что понимаю я. А я очень хорошо понимаю, какими сложными могут быть ситуации, подобные этой.

И знаю, как ведут себя в этих случаях люди. Они пытаются найти причину, а когда им это не удается – потому что у ситуаций, подобных этой, причины отсутствуют, – начинают требовать справедливости. Или обижаются на Бога, проклинают жестокость жизни. Однако они обращаются к пустоте, сеньора. Вы знаете это так же хорошо, как и я. Когда вы кричите в небо, вас слышат лишь облака.

Фахардо возвел к потолку полный благочестия взор.

– И если быть совсем честным, – а я честен с вами, сеньора, поскольку вы кажетесь мне достойной женщиной, которая не станет вести себя в столь трагической ситуации так, как ведут некоторые, то есть как умалишенная… Вы? Нет, конечно. Вы прекрасно владеете собой, сеньора. Я это вижу. Вы его жена?

– Я его друг, очень близкий, – ответила Глория.

– По-моему, вы говорили…

– Вас подводит память.

Он помрачнел:

– И вы приехали в такую даль…

– Да, – сердито ответила она.

– Ладно, ладно… Как прошла поездка? Жарко было?

– Поездка прошла хорошо.

– Город легко нашли?

– У меня есть карта.

– Мм, угум… ладно. Так вот, сеньора, я говорю о том, что видел за мою жизнь много горя и много людей, рвавших на себе волосы из-за трагедий, предотвратить которые они не смогли.

Как-то раз в наш город приехала супружеская чета, приехала, чтобы похоронить свою дочь. Трехлетнюю. Мать засыпает после полудня, девочка выходит на веранду. А там стоит стремянка – отец заменял незадолго до этого перегоревшую лампочку. Девочка залезает на стремянку и срывается с нее. Летит вниз, ударяется головой о перила веранды, – он пристукнул кулаком по краю стола, – и падает лицом в лужу.

В день похорон мне звонит священник. Приходите поскорее, говорит он. Мы не можем похоронить девочку.

Все было не так, как вы думаете, сеньора. Плохо вела себя не мать девочки. Отец. Он не позволял опустить гроб в могилу. Просто лег на него и лежал. Заявил, что не слезет с гроба, пока ему не объяснят причину…

Фахардо вздохнул:

– Мне пришлось стаскивать его. Я не хотел этого, но что еще мне оставалось делать? Отец требовал, чтобы ему объяснили логику ситуации, в которой логика попросту отсутствовала. – Фахардо коснулся пальцами лба и резко отбросил их в сторону, словно отпуская на волю птицу. – Он жаждал логики так сильно, что утратил способность логически мыслить.

И куда это его привело? Ситуации, подобные вашей, сеньора, – просто-напросто трагедии в чистом виде. Пытаться найти стоящий за ними замысел…

Фахардо откинулся на спинку стула, покачал головой.

– Это едва ли не оскорбление для усопшего. – Он встал, прошелся по сцене. – Я устроил здесь мой офис. Самое прохладное место в городе. Мне нравится приходить сюда, убираться подальше от солнца. В середине дня температура снаружи может доходить до сорока пяти градусов. По Фаренгейту это будет… сто с чем-то? Около того. Очень жарко, сеньора. Можно и помереть, если не соблюдать осторожность.

Фахардо вернулся к столу, сел и, наклонившись к Глории, прошептал:

– В общем, бывает очень тяжело.

Он положил руку на блокнот, открыл в отбрасываемом настольной лампой кружке света ладонь. Освещенная так, она походила на толстую, голую диву, пойманную лучом софита.

Ладони Глории со сплетенными пальцами лежали у нее на коленях.

Фахардо подождал немного. Затем убрал руку из кружка света и сказал:

– Примите мои соболезнования.

Глория кивнула.

– Это трагедия, – сказал он, – но вам следует понять: когда кто-то умирает, я обязан предпринимать определенные шаги. Таков закон. Шаги эти зависят не от меня, сеньора, поскольку закон писан не мной. Моя работа состоит в том, чтобы увериться…

– Что произошло? – спросила она.

– Как?

– Расскажите мне, что произошло. Я хочу знать.

– Не сомневаюсь, сеньора, и как раз это я и пытаюсь вам втолковать. На вопросы наподобие когда, как и что ответы мной пока не получены, и я повел бы себя неэтично, начав обсуждать их с вами, до выяснения всех деталей.

– Вам не дозволяется рассказать мне, как он умер?

– Ну, кое-что я вам рассказать могу, кое-что…

– Так расскажите, – потребовала она и скрестила руки на груди.

– Я могу описать вам общие обстоятельства.

– Вот и прекрасно.

– Терпение, сеньора, терпение…

Teniente взял карандаш, четыре раза пристукнул им по блокноту. Выдвинул из стола ящик, извлек из него потрепанный журнал регистрации происшествий. Увлажнил большой палец об испод нижней губы, перелистал им несколько страниц. Затем перелистал их же в обратном порядке, вгляделся в одну из них, словно пытаясь расшифровать нанесенную на нее криптограмму И вернул журнал в ящик.

– Уверен, вам будет очень тяжело слушать это, – сказал он, – поэтому я избавлю вас от…

– Не надо меня избавлять.

– Ладно. Тогда… ладно. Информация, доступная нам в настоящее время, такова. – Фахардо снова вынул журнал из ящика стола и нашел нужную страницу: – Несколько ночей назад с дороги слетела милях примерно в пяти от города машина. Она перевернулась и загорелась. Водитель – он был в машине один – скончался либо от полученных при аварии увечий, либо от ожогов головы и груди…

Фахардо говорил все это, низко склонив голову. Глория, которой в течение трех лет приходилось волей-неволей слушать рассказы Реджи – не говоря уж о его приятелях-коллегах, – хорошо знала, как рассказывают подобные вещи настоящие полицейские. Этот типчик, думала она, сильно смахивает на чиновника, который изображает актера из мыльной оперы, изображающего копа.

Фахардо закрыл журнал.

– Вот и все, что я вправе рассказать вам в данный момент. Простите. Я понимаю, как вам тяжело.

– Почему никто не сообщил о случившемся?

– Не сообщил – кому? Документы его погибли в огне. А если б и не погибли, – вы думаете, он хранил на груди номер вашего телефона?

– Этого я не знаю, однако…

– Я сделал то, что обязан был сделать в таких обстоятельствах, – сказал Фахардо. – А именно начал расследование.

Глория поинтересовалась:

– И какая же часть вашего расследования подразумевает угощение пивом на веранде Луиса?

Фахардо, снова начавший вертеть в пальцах карандаш, бросил его на стол.

– Хорошо. Вы звоните сюда и начинаете кричать на меня по телефону. Сегодня вы приезжаете в мой город и начинаете оскорблять меня лично. Мне не нравится направление, в котором мы с вами движемся, сеньора. И я вам вот что скажу: я видел много горя. У меня на этот счет большой опыт. Однако никому из приезжавших сюда и начинавших донимать меня людей ускорить ход моих расследований пока что не удавалось.

– Но делаете вы хоть что-нибудь для того, чтобы… чтобы… разрешить эту…

– Так ведь я именно это вам втолковать и пытался, – ответил Фахардо. – Разрешать-то тут нечего. И винить некого.

– Вы видели номерной знак его машины?

– Да, конечно.

– Тогда почему вы не позвонили калифорнийским властям? Вы могли получить от них его имя. Выяснить, где он работает, узнать номер его домашнего телефона. Почему вы не позвонили хотя бы в американское консульство?

– У нас приняты другие методы работы, – ответил он.

– Кто-то мог позвонить мне, мог сделать хоть что-то… – Глория умолкла, унижаться перед ним, молить его о помощи ей не хотелось.

– Сеньора… – процедил Фахардо, – вам пришлось пережить трудное время. Трагедию – в чистом виде.

Он прогладил ладонями журнал, словно стирая из него все это дело.

– Где тело? – спросила она.

– На хранении.

– Где?

– В больнице.

– Я хочу забрать его.

– Пока это невозможно.

– Никто же не опознал его, – сказала Глория. – Может, это и не он.

– Вам его лучше не видеть, – сказал Фахардо. – Он сильно обожжен.

– Когда мы сможем поехать туда?

Фахардо легонько всплеснул руками:

– Больница находится далеко отсюда, она…

– Где?

– В маленьком городке, Хоакуле, это такая жуткая дыра, что…

– Я поеду туда, – сказала Глория.

Она встала и пошла по проходу и услышала, как ножки стула Фахардо недовольно заскрежетали по бетону, как сам он встал и поспешил за нею, твердя: постойте, постойте, постойте.

Глава восьмая

Она вела машину, следуя указаниям Фахардо, но на вялые протесты его – «огромная трата времени, сеньора, огромная» – внимания не обращая. Когда они доехали до места автокатастрофы, Фахардо вышел, держа в руке журнал регистрации, из машины, чтобы показать Глории участок земли, поросший травой пустыни. На подпаленном песке различались кусочки искореженного металла и перхоть краски. Казалось, машина даже не взорвалась, а перешла из твердого состояния в газообразное и газ, в который она обратилась, осел на территории, превышавшей ее по размерам раз в пятьдесят. Глории неприятно было думать, что все следы смерти Карла оказались так быстро стертыми ветром и командой аварийщиков.

Teniente назвал это место перекрестком дорог, однако такой термин верным не был. Только след покрышек, единственный след, и отличал дорогу от окружавшей ее бросовой земли. Глория попыталась мысленно протянуть этот след назад, до города, и не смогла – у нее закружилась голова, она начала утрачивать способность ориентироваться в пространстве.

– Значит, машина перевернулась, – сказала Глория.

– Да.

– Как? – спросила она.

– Как перевернулась? Да вот так… – Фахардо покрутил перед собой ладонями.

– Я спрашиваю, по какой причине? – пояснила Глория.

– Он слишком быстро ехал.

– Вы это видели?

– Конечно, нет, сеньора. Меня здесь не было.

– Так откуда же вы знаете, как быстро он ехал?

– Чтобы машина перевернулась, она должна лететь на большой скорости, – сказал Фахардо. – Это физика. Машина прошла юзом две сотни ярдов. Вон там, за нами, она попыталась произвести крутой поворот и два ее колеса просто оторвались от земли…

Он сунул большой палец за свой поясной ремень, дернул его.

– Все это технические подробности, сеньора. Я мог бы дать вам урок реконструкции преступления по месту, на котором оно совершено, но только за отдельную плату.

– Где она перевернулась? – Глория нагнулась, вглядываясь в землю.

– Вы зря тратите время, – сказал Фахардо. – Следов колес уже не осталось.

– Как это не осталось? Вот же они.

– Это наши следы, сеньора. Давайте вернемся в машину.

– Я хочу понять, как все произошло, – сказала Глория.

– Он несся на большой скорости, – ответил Фахардо. – В темноте. Возможно, пьяный…

– Карл не пил.

– Ну, значит, он был плохим водителем. Машина налетела на что-то и перевернулась. Или ее сначала занесло, а перевернулась она потом. Когда машина загорелась, он был без сознания или же просто не смог выбраться из нее. Не справился с ремнем безопасности, такое случается сплошь и рядом. Или водительскую дверцу заклинило и он не сумел ее открыть. Машина вспыхнула, и он сгорел…

Фахардо продолжал описывать один сценарий за другим, каждый из них выглядел весьма основательно, но, увы, опровергался следующим: машина перевернулась, машина во что-то врезалась, машина стала неуправляемой. Teniente был едва ли не самым неумелым лгуном из всех, когда-либо виденных Глорией, и ей оставалось лишь выбрать момент, который позволит поймать его на явном вранье.

– …И когда вспыхнуло пламя, он не смог выбраться наружу…

– То есть он был без сознания, – сказала она.

– Вне всяких сомнений.

– В таком случае, когда же он мне позвонил?

– Как это?

– Он оставил сообщение на автоответчике. Потому я сюда и приехала. Как бы еще я узнала о случившемся?

– Ну, в таком случае, – сказал Фахардо, – вы, похоже, неправильно поняли мои слова.

– Похоже, – согласилась она. – Может быть, объясните мне все поподробнее?

– Он был без сознания, да, верно. Но не тогда. Не… не с самого начала. Сначала он был в сознании.

Фахардо начертил на песке большой крест:

– Он стоял вот тут. Когда был в сознании.

И, отойдя футов на пять, Фахардо начертил второй крест:

– А машина, передняя ее часть, стояла примерно здесь, и ее водитель мог находиться в сознании, а мог и не находиться. Сознание, оно вообще дело тонкое, трудно определимое. Что это, собственно, значит? Находиться в сознании.

Глория изумленно уставилась на него:

– Значит, он был вне машины?

– Это возможно.

– Но наверняка вы не знаете.

– Я же вам объяснял, – сказал Teniente, – расследование еще не закончилось.

– Однако вы говорите, что он мог и не лишиться сознания?

– И это также возможно. А может быть, все происходило как-то иначе. Сказать что-нибудь наверняка в таких ситуациях трудно, сеньора. Я, к сожалению, попал на место аварии лишь после его смерти, спустя долгое время.

– Значит, кто-то вас сюда вызвал, – сказала Глория.

– Луис позвонил мне из города, потому что увидел пламя.

– За несколько миль?

– Ночами оно становится совсем черным, – Фахардо ткнул пальцем в небо. – Уличных фонарей в городе нет. Если будете здесь ночью, сами увидите, такая красо…

– Луис позвонил вам, и вы приехали на это место.

– Да, – подтвердил он.

– И что вы увидели?

– К тому времени, сеньора, после катастрофы прошло несколько часов.

– Мы добрались сюда за двадцать минут.

– Да, но я был дома, сеньора. Все случилось ночью, не забывайте. А живу я далеко отсюда, за пределами моего района. Когда Луис позвонил, я спал. Мне нужно было одеться, завести машину. Какие тут дороги, вы сами видели. Ночью их почти и не разглядишь. Я ехал так быстро, как мог, и все-таки времени у меня ушло много. Когда я появился здесь, уже приехала «скорая». Она увезла вашего друга в больницу, а я остался, чтобы начать расследование. – Он помахал журналом. – Которое все еще продолжается.

– Ничего похожего на пожар я в записи его телефонного сообщения не услышала.

– Вы хотите узнать мое профессиональное мнение? Это произошло внезапно, – сказал Фахардо. – Он отходил от машины или пытался отойти, позвонил… И это отвлекло его внимание. А машина вдруг взорвалась. Он не успел отойти от нее подальше, потому что говорил по телефону.

Фахардо прищелкнул языком.

– Как вам такая идея? Он отвлекся. Отвлекся, потому что звонил вам, сеньора. Если бы он не говорил по телефону, то успел бы отойти подальше. Лучше бы он вам не звонил…

Глория вдруг услышала крик стервятника, грифа-индейки.

– Не стоит слишком задерживаться здесь, – сказал Фахардо. – Он может и нас сожрать.

Она увидела, как птица опускается на труп какого-то мелкого грызуна.

Ее смущала пустынность этих мест. Насколько могла судить Глория, ни к чему интересному дорога, по которой они приехали сюда, не вела. И Карлу делать здесь было нечего. Она сказала об этом Фахардо – тот, пожав плечами, ответил:

– Сюда приезжает много туристов, сеньора. Они – наша индустрия номер один.

– Но на что им здесь смотреть?

Они сели в машину и проехали еще милю. Земля начала светлеть, а затем вдруг засверкала так ярко, что у Глории защипало в носу.