Канатная плясунья (другой перевод)

      - А в порядке ли у вас документы насчет самого цирка?- спросил жандарм. Он уже чувствовал расположение к сердобольной директрисе, но служебный долг выше всего.- Есть ли у вас профессиональная карточка? Кем выдана?
      - Префектурой в Шалоне, главном городе того департамента, где я родилась.
      - Покажите.
      Было заметно, что Доротея колебалась. Посмотрела на графа, потом на графиню.
      - Может быть, мы должны уйти? - спросила графиня.
      - Нет, нет. Напротив, я хочу, чтобы вы узнали,- ответила Доротея, улыбаясь. - Есть одно обстоятельство... Ничего особенно важного, но все-таки...
      Она вынула из конверта старую, истрепанную, потертую на углах карточку.
      - Вот.
      Бригадир внимательно прочитал новый документ и тоном человека, которого баснями не проведешь, сказал:
      - Но это не настоящая ваша фамилия... Это тоже вроде "военной фамилии", как у ваших товарищей.
      - Нет, это моя полная и настоящая фамилия.
      - Ладно, ладно, вы мне очки не втирайте.
      - Вот в подтверждение свидетельство о моем рождении, на нем печать общины Аргонь.
      Граф Шаньи заинтересовался:
      - Как! Вы жительница Аргони?
      - Только уроженка. Теперь Аргонь не существует. После войны не осталось камня на камне.
      - Да... да... я знаю. У нас там был... родственник.
      - Вероятно, Жан д'Аргонь?- спросила Доротея.
      - Совершенно верно. Он умер в госпитале в Шартре, от ран... Лейтенант князь д'Аргонь... Вы его знали?
      - Знала.
      - Да? Вы с ним встречались?
      - Еще бы.
      - Часто?
      - Так часто, как могут встречаться близкие люди. Это был мой отец.
      - Ваш отец! Жан д'Аргонь! Что вы говорите? Это невероятно... Видите ли... Дочь Жана звали Иолантой.
      - Иоланта-Изабелла-Доротея.
      Граф вырвал из рук бригадира карточку и громко прочитал:
      - Иоланта-Изабелла-Доротея, княжна д'Аргонь... Она докончила за него, смеясь:
      - Графиня Мареско, баронесса Этре, Богреваль и других мест.
      Граф схватил свидетельство о рождении и стал его читать, отчеканивая каждое слово:
      - Иоланта-Изабелла-Доротея, княжна д'Аргонь, родилась в Аргони. 14 октября 1900 года, законная дочь Жана Мореско, князя д'Аргонь, и жены его Жесси Варен.
      Сомнений быть не могло. Теперь этим неожиданным открытием прекрасно объяснялось все, что казалось до сих пор необъяснимым в манерах и поведении Доротеи.
      - Иоланта? Вы - маленькая Иоланта, о которой так много рассказывал нам Жан д'Аргонь?- говорила взволнованная графиня.
      - Он меня очень любил. Мы не могли жить постоянно вместе, но от этого моя любовь не становилась меньше.
      - Нельзя было не любить его. Я встречалась с ним только два раза, в Париже, в начале войны. Веселый, жизнерадостный. Как вы, Доротея. У вас много общего... Глаза... Улыбка.
      Доротея показала две фотографические карточки.
      - Его портрет. Узнаете?
      - Как же не узнать? А кто эта дама?
      - Моя мать. Она давно умерла. Отец страстно любил ее.
      - Да, да, знаю. Она когда-то была актрисой. Я вспоминаю. Мы с " вами поговорим обо всем, правда? Но прежде всего скажите: как вы очутились здесь? Почему?
      Доротея рассказала, как она увидела на дорожном столбе слово "Роборэй", которое повторял умирающий отец.
      Начавшуюся было завязываться между графиней и Доротеей беседу прервал граф Октав.
      * * *
      Доротея была довольна. Она победила, добилась своего. Сейчас ей расскажут то, о чем она хотела знать. Сидевшая рядом с ней графиня дружески жала ей руку. Рауль тоже казался другом. Все шло хорошо. Оставался, правда, еще бородач Эстрейхер, стоявший в стороне и не спускавший с Доротеи злых глаз. Но, уверенная в себе, обрадованная победой, Доротея не считала нужным думать об опасности.
      - Мадемуазель,- начал граф Шаньи,- нам, то есть мне и моим кузенам, представляется необходимым, раз вы являетесь дочерью Жана д'Аргонь, ввести вас в круг дел, о которых он знал и в которых принял бы участие, если бы не помешала смерть. Больше того, нам известно, что он сам хотел вовлечь вас в это дело.
      Он сделал паузу, довольный началом своей речи.
      - Мой отец Франсуа де Шаньи, мой дед Доминик де Шаньи и мой прадед Гаспар де Шаньи, все жили в уверенности... как бы это сказать... что у них под боком находятся громадные богатства, и каждый из них думал, что именно ему суждено будет ими завладеть. Эта надежда быта тем приятнее, что со времен революции материальное благосостояние дома графов де Шаньи было подорвано. На каких основаниях строили мои предки столь радужные надежды? Ни Франсуа, ни Доминик, ни Гаспар де Шаньи не могли ответить определенно на этот вопрос. Все покоилось на каких-то туманных легендах, которые не обозначали точно ни характера богатства, ни происхождения его, но все одинаково связывали его с именем Роборэй. Эти легенды не могли относиться к очень давним временам, потому что замок, исстари называвшийся просто "Шаньи", лишь в царствование Людовика XVI был назван "Шаньи-Роборэй". В какой связи находилось это переименование с толками о скрытых богатствах, сказать невозможно... Так или иначе, но к моменту начала войны я решил привести в лучшее состояние замок Роборэй и предполагал в нем поселиться, хотя к тому времени, я не стыжусь признать это, мой брак с мадам де Шаньи позволял мне с меньшим нетерпением ждать так называемых богатств.
      Сделав этот сдержанный намек на способ, которым он позолотил свой заржавевший герб, граф слегка улыбнулся и продолжал:
      - Я думаю, не нужно вам говорить, что во время войны граф Октав де Шаньи исполнил долг честного француза. В 1915 году в чине пехотного лейтенанта я был в отпуске в Париже и благодаря целому ряду случайностей и совпадений познакомился с тремя лицами, которых раньше не встречал и о родственных связях которых с домом Шаньи-Роборэй узнал совершенно неожиданно. Это были отец Рауля полковник Жорж Давернуа, Максим Эстрейхер и, наконец, Жан д'Аргонь. Мы все четверо оказались дальними родственниками. И вот однажды в разгаре беседы мы, к большому удивлению каждого из нас, узнаем, что предание о спрятанных богатствах существует во всех четырех семьях. Отцы и деды Жоржа Давернуа, Эстрейхера и Жана д'Аргонь надеялись на получение каких-то сказочных богатств. Все были твердо убеждены, что богатства явятся, и все под влиянием этого твердого убеждения залезали в долги. Но из нас четверых никто не знал никаких подробностей, не имел ни доказательств, ни указаний.
      Граф снова сделал эффектную паузу.
      - Выло, впрочем, одно единственное указание. Жан д'Аргонь вспоминал, что у его отца была золотая медаль, которой он при жизни придавал какое-то особое значение. Но он умер от несчастного случая на охоте и ничего не успел сказать сыну. Однако Жан д'Аргонь утверждал, что на медали была какая-то надпись и что в надписи было - он это хорошо помнил - слово "Роборэй", то есть название этого замка. Куда делась медаль, Жан д'Аргонь не знал, но говорил нам о намерении порыться в ящиках и чемоданах, которые ему удалось перед неприятельским нашествием вывезти из своего имения. Так как все мы были порядочными людьми, мы торжественно поклялись друг другу, что все касающееся отыскания пресловутого клада будет предпринято нами сообща и поровну разделено между всеми, если провидению будет угодно помочь нам в поисках. Срок отпуска Жана д'Аргонь истекал, и он уехал.
      - Это было в конце 1915 года?- спросила Доротея. - Мы с папой вместе провели неделю. Лучшую неделю в моей жизни. Больше я уже не видела его.
      - Совершенно верно, в конце 1915 года,- подтвердил граф Шаньи.- Через месяц Жан д'Аргонь был ранен на северном фронте, эвакуирован в Шартр, откуда он прислал нам большое письмо, оставшееся не дописанным до конца.
      Графиня хотела его остановить, но граф сухо и твердо сказал:
      - Нет, нет. Его надо прочитать.
      - Может быть, вы правы, но все-таки...
      - Чего вы боитесь, графиня? - спросила Доротея.
      - Я боюсь, что вам это причинит лишнее огорчение. В конце письма говорится...
      - О том, что мы обязаны ей сообщить, - решительно заявил граф.
      Он вынул из бумажника и развернул письмо со штемпелем Красного Креста. Сердце Доротеи сжалось. Она узнала почерк отца. Графиня еще крепче сжала ее руку. Взгляд Рауля Давернуа стал еще сочувственнее. Внимательно слушала она, как граф читает письмо:
      "Мой дорогой Октав!
      Успокою вас прежде всего насчет моей раны. Ничего серьезного. Осложнений быть не может. Все скоро пройдет, так что и говорить об этом не стоит. Напишу лучше вам о моей поездке в Бар-ле-Дюк.
      Не буду вас томить, Октав, и сразу же сообщу, что поездка не была бесплодной. После долгих и терпеливых поисков в груде разного хлама я нашел ее, драгоценную медаль. Покажу ее вам, когда немного поправлюсь и приеду в Париж. Чтобы вас заинтриговать, придержу покуда в секрете надпись на одной стороне медали, а что касается другой, то на ней выгравирована латинская фраза: "In robore fortuna". Эти слова можно перевести так: "Богатство в стойкости души", но слово "robore", несмотря на некоторую разницу в написании (Roborey) заключает в себе, несомненно, намек на замок, где спрятано богатство (fortuna), о котором говорят наши семейные предания.
      Итак, мой дорогой Октав, мы сделали еще один шаг к разрешению загадки. Нам повезло. Совершенно неожиданную и очень своеобразную помощь мы можем получить от одной молодой особы, с которой я недавно провел несколько восхитительных дней... Я говорю о своей милой дочке Иоланте.
      Вы знаете, мой друг, как часто я жалею, что мне не удается быть таким внимательным отцом, каким я хотел бы быть. Я слишком глубоко любил мать Иоланты. После ее смерти я находил единственное утешение в скитаниях по всему свету.
      Иоланта жила под наблюдением слуг, в воспитании предоставленная почти сама себе; деревенский священник давал ей уроки, но еще больше уроков взяла она сама у природы, играя с животными, возясь с цветами. Выросла девочка жизнерадостная и вдумчивая. Каждый раз, когда я приезжал в Аргонь, она меня удивляла бездной здравого смысла и начитанностью. Теперь я застал ее в Бар-ле-Дюке, в походном госпитале, куда она по собственной инициативе поступила сиделкой. Ей едва минуло пятнадцать лет, но вы не можете представить, каким влиянием и уважением пользуется она у окружающих. Обо всем она рассуждает, как взрослый человек, все решения принимает самостоятельно, умеет оценивать вещи и события не только по их наружному виду, но и по внутреннему содержанию.
      "У тебя,- сказал я ей,- глаза кошки, которая видит и в темноте".
      Мой дорогой Октав, когда кончится война, я привезу вам Иоланту, и я уверен, что мы все, вы и остальные наши друзья, с ее помощью добьемся блестящих результатов..."
      Граф остановился. Доротея печально улыбалась, взволнованная и смущенная словами письма. Она спросила:
      - Это не все?
      - Письмо на этом обрывается,- отвечал граф.- Оно датировано 15-м января 1916 года, но было послано только 30-го. По разным причинам оно меня сразу не застало, и я получил его лишь через две недели. Впоследствии я узнал, что у Жана д'Аргонь в тот же вечер, 15-го января, был сильный приступ лихорадки, явившийся результатом засорения раны.
      Это и было причиной смерти Жака д'Аргонь... или по крайней мере...
      - Или по крайней мере?..- встревожилась Доротея
      - Или по крайней мере такова официальная причина смерти.
      - Что вы говорите?! Что вы говорите?! - вскричала Доротея.- Отец умер не от раны?
      - Это не наверное.
      - Но тогда от чего же он умер? Что вы предполагаете? Что подозреваете?
      Глава пятая
      УБИЙСТВО КНЯЗЯ Д'АРГОНЬ
      Граф молчал.
      Доротея в мучительной тревоге прошептала:
      - Так неужели же... неужели отца... убили?
      - Все заставляет так думать... - Как?
      - Отравление.
      Удар был нанесен. Девушка плакала. Граф склонился над ней и сказал:
      - Прочитайте... По всей вероятности, между двумя приступами лихорадки и бреда ваш отец успел нацарапать вот эти строки. Когда он умер, администрация госпиталя, найдя письмо и готовый конверт с моим адресом, не читая, переслала мне. Посмотрите... почерк больного... карандаш не держится твердо в руках...
      Доротея вытерла слезы. Она хотела узнать и сама судить обо всем. Вполголоса она начала читать:
      "Какой сон... А может быть, это и не сон? В кошмаре или наяву я видел все это? Другие раненые на кроватях. Мои соседи... Никто не просыпается... Легкий шум... Кто-то идет... Нет, идут двое... Тихо разговаривают в саду... Слышно через окно... Оно приоткрыто... Должно быть, потому, что в палате душно... Вот его снаружи кто-то толкнул... Для этого одному надо взобраться на плечи другого... Чего он хочет? Он пробует просунуть руку... Но отверстие узко... Около окна стоит мой ночной столик и мешает... Тогда он засучивает рукава... Голая рука пролезла... она что-то шарит на столике в моей стороне... ищет ящик... Я понимаю...
      Там медаль... Я хочу закричать, но горло сдавлено... И еще одна вещь приводит меня в ужас... На столике стакан с моим лекарством... Рука влила в стакан несколько капель из флакона... Яд... Но я не буду больше принимать лекарства... ни за что... И я пишу сейчас, чтобы напомнить себе об этом... Ни за что... не принимать лекарства... Рука выдвинула ящик... И когда она брала медаль, я видел на ней повыше локтя... три слова..."
      Доротея еще ниже склонилась над листками, так как почерк был совсем неразборчивым:
      "Три слова выжжено татуировкой, как у моряков... Три слова... боже мой... Те же три слова, что и на медали... "In robore fortuna".
      Все. По недописанной странице карандаш скользнул еще несколько раз, но уже нельзя было разобрать ни одной буквы.
      Доротея долго сидела с закрытыми глазами, в слезах, поникнув головой. Тяжело было перенести смерть отца, но еще тяжелее узнать, что он умер не своей смертью.
      Граф прервал молчание:
      - Лихорадка вернулась, в новом приступе он машинально выпил лекарство. Вот более или менее вероятная гипотеза. Я уведомил Эстрейхера и отца Рауля, и мы все вместе отправились в Шартр. К сожалению, врач и фельдшер той палаты сменились, и единственно, что нам оставалось,- обратиться к официальным документам, которые объясняли смерть д'Аргоня заражением крови. Надо ли было искать дальше? Единственное доказательство - это письмо, но ведь могли сказать, что оно написано в бреду.
      Доротея не шевельнулась. Граф стал оправдываться:
      - Уверяю вас, что мы ничего не могли предпринять. Если бы мы занялись расследованием, то мы должны были бы иметь в виду один важный факт: кроме нас четверых, или, вернее, троих, потому что Аргоня - увы! - не было в живых, есть кто-то еще, тоже работающий над задачей, которую стремимся мы разрешить, и этот посторонний имел перед нами преимущества. У нас обнаружился враг, видимо, способный для достижения цели прибегнуть к самым низким средствам.
      Такие соображения не позволили нам также отыскать вас, несмотря на самое горячее наше желание. Два письма, посланные на ваше имя в Бал-ле-Дюк, остались без ответа... Время шло. Жорж Давернуа был убит под Верденом, Эстрейхера ранили в бою у Артуа, а я сам был послан с миссией в Салоники, откуда вернулся уже после заключения мира. Как только возникла возможность, мы решили приступить к работам в замке. Вчера мы справляли тут новоселье, а сегодня судьбе было угодно привести к нам вас.
      Вы, конечно, понимаете теперь, в каком чрезвычайном изумлении мы находились, когда вы сообщили о раскопках, производимых кем-то без нашего ведома, и о том, что выбор места для этих раскопок объяснялся словом <<{ог1ипа", которое как раз имелось и на медали у вашего отца, и на руке, которая эту медаль похитила. Наше доверие к вашей проницательности было так громадно, что графиня Шаньи и Рауль Давернуа предложили даже посвятить вас во все дела. И я с удовольствием теперь признаю, что графиня проявила исключительную чуткость, так как оказалось, что это доверие должно было быть оказано Иоланте д'Аргонь, которую нам уже рекомендовал ее отец.
      Совершенно естественно, что мы предлагаем вам принять участие в наших работах. Вы займете место Жана д'Аргонь, так же, как Рауль Давернуа занял место Жоржа Давернуа. Наш союз продолжается.
      Граф Шаньи был очень доволен своей речью, но его смущало упорное молчание Доротеи. Она сидела неподвижно, устремив взгляд в пространство. Что с ней?
      Графиня тихо спросила:
      - Что с вами, дорогая? Вас все еще расстраивает письмо? Смерть отца, да?
      - Да,- с глубоким вздохом ответила Доротея.- Это ужасно.
      - Вы тоже думаете, что его убили?
      - Конечно. Иначе в его вещах нашли бы медаль.
      - Но если вы так думаете, не поздно еще начать дело. Вы можете рассчитывать на наше содействие.
      - Нет. Я буду действовать сама и одна. Это лучше. Я найду преступника, и он будет наказан. Я обещаю это отцу... Я даю клятву.
      Последние слова она произнесла суровым и твердым голосом.
      - Мы вам поможем, Доротея,- сказала графиня.- Я надеюсь, что вы не уедете от нас. Я хочу стать вашим другом.
      - Благодарю, мне очень приятно считать вас другом, но остаться у вас я не могу.
      - Почему вы отказываетесь?- не без оттенка досады заговорил граф.- Мы предлагаем дочери нашего родственника Жана д'Аргонь поселиться временно у нас и жить в условиях, отвечающих ее имени и происхождению, а вы предпочитаете вести эту жалкую нищенскую жизнь.
      - Она не нищенская и не жалкая, уверяю вас, граф. Я со своими ребятами к ней привыкла.
      Графиня не сдавалась:
      - Нет, нет... Так нельзя. Вы остаетесь. По крайней мере на несколько дней. Начиная с сегодняшнего дня вы живете в замке, будете у нас обедать, спать...
      - Пожалуйста, графиня... Я вас очень прошу... Я так устала... Мне надо побыть одной...
      Действительно, она выглядела утомленной и даже изнуренной.
      Графиня уступила.
      - Пусть так. Утро вечера мудренее. Отложим решение вопроса до завтра. Но ребят своих сегодня же вечером присылайте обедать к нам...
      Доротея поднялась, чтобы выйти из оранжереи. Граф и графиня пошли за ней. Перед самой дверью она вдруг остановилась. Несмотря на печаль, ее мысли были заняты таинственной историей о раскопках и кладе. Ей хотелось осветить некоторые неясные пункты.
      - Я уверена,- проговорила она,- что предания наших семей имеют под собой определенную почву. Где-нибудь действительно скрыты или зарыты богатства. Рано или поздно собственником их станет тот, кто владеет талисманом, каким является золотая медаль, украденная у отца. Вот поэтому мне хотелось бы знать, не слышал ли кто-нибудь из вас, чтобы к легендам о кладе примешивались указания на такую же медаль, которая была у папы. То есть существует одна или несколько медалей?
      Ответил Рауль Давернуа:
      - Недели две тому назад мой дед, с которым я живу вместе в имении в Вандее, рассматривал какую-то золотую вещичку. Когда я вошел в его комнату, он эту вещичку спрятал в ларчик для драгоценностей, и было ясно, что он не хочет показывать ее мне. А накануне моего отъезда обратился с такими словами: "Когда ты вернешься, я открою тебе одну важную вещь".
      - Вы думаете, он намекал на то, что нас интересует?
      - Да. Я рассказал об этом графу и Эстрейхеру, и они обещали приехать ко мне в конце июля, когда я надеюсь уже все узнать от деда.
      - Это все?
      - Все. И мне кажется, что это прекрасно подтверждает ваши предположения. Действительно, существует талисман в нескольких экземплярах.
      - Да... да,- задумчиво говорила Доротея.- Несомненно, и смерть моего отца объясняется тем, что он был владельцем талисмана.
      - Но,- заметил Рауль Давернуа,- ведь достаточно украсть медаль. Какой же смысл преступникам было... прибегать к большему?
      - Потому что медаль, как вы помните, указывала средство отыскать клад. Лишая жизни отца, убийцы хотели уменьшить число тех, кто примет участие в дележе. Я опасаюсь, что были или будут совершены другие преступления.
      - Другие преступления? В таком случае и моему деду угрожает опасность?
      - Боюсь, что да.
      Графу стало не по себе, но чтобы скрыть свое беспокойство, он с улыбкой спросил:
      - По-вашему, выходит, что нам, живущим в Роборэй, угрожает особенно большая опасность?
      - Бесспорно.
      - Что же, нам надо принять меры предосторожности?
      - Не мешает. Граф побледнел.
      - Какие же? Что сделать?
      - Я скажу это завтра. Завтра вы узнаете, чего надо бояться и как себя защитить.
      Эстрейхер, который до сих пор молчал, хотя и очень внимательно следил за разговором, обратился к Доротее:
      - Завтра надо непременно устроить общее свидание. Потому что, кроме всего, нам с вами предстоит еще разрешить задачу в связи с той картонной коробочкой. Вы не забыли об этом?
      - Я ничего не забываю,- вызывающе ответила Доротея. Она вышла.
      * * *
      День клонился к вечеру. Доротея пришла на площадь, где стоял только ее фургон. Мальчики готовили еду, но Доротея, когда в замке зазвонил колокол к обеду, отослала их туда. Оставшись одна, она поела фруктов.
      Стемнело. Ожидая возвращения мальчиков, она прошла к площадке над обрывом и остановилась там, облокотившись на перила.
      - Доротея...
      Кто-то шепотом произнес ее имя. Доротея вздрогнула. Еще никого не видя, она уже чувствовала, кто ее звал. Это был Эстрейхер.
      Если бы перила были пониже, а овраг не так глубок, Доротея попробовала бы убежать. Так велик был ее страх перед этим человеком. Но она спокойно и сухо спросила:
      - Что вам угодно? Вы же знаете, что я хотела остаться одна.
      - Сказать вам несколько слов. Только и всего.
      - Будет время завтра, в замке.
      - Нет. То, что я хочу сказать, должны слышать только вы... Не беспокойтесь, я вас не оскорблю и не трону. Несмотря на враждебное отношение, которое вы проявили ко мне при первой же встрече, я испытываю к вам расположение и уважение. Не бойтесь слов и слушайте меня...
      - Не хочу. Ваши слова могут быть только оскорбительными.
      Видимо, не в натуре Эстрейхера было в таких случаях долго уговаривать.
      - Нет, слушайте меня. Я приказываю вам слушать... и отвечать... И перестаньте, пожалуйста, строить вид угнетенной невинности... Так вот. Случай привел вас и поставил около того дела, которое я имею основание считать своим собственным. Я один играю в этом деле настоящую роль. Все остальные - статисты. Шаньи - хвастливый, тщеславный дурак. Давернуа деревенщина... С какой же радости работать на них? Не лучше ли нам двоим, вам и мне, работать на самих себя? Какое прекрасное дело можем мы сделать, если будем вместе, в союзе. Моя энергия, решимость в соединении с вашим умом и наблюдательностью - лучшего не надо! А потом... потом... впрочем, больше я ничего сейчас не хочу. Я знаю, как разрешается загадка о кладе. Знаю я, и никто, кроме меня. Я уже хозяин. В моих руках все данные, за исключением одного-двух, но и они скоро будут добыты. Вот мое предложение. Помогите мне, давайте искать вместе, и мы в короткое время добьемся богатства, сказочного богатства, и в наших руках будет безграничная власть... Согласны? Отвечайте, согласны? Да?
      Он подошел вплотную к Доротее и коснулся ее шали. Доротея, до сих пор терпеливо слушавшая и старавшаяся разгадать скрытые намерения противника, вздрогнула.
      - Уходите. Оставьте меня. Я запрещаю вам дотрагиваться до меня... Чтобы я вступила в союз... с вами?! Вы мне отвратительны!
      Эстрейхер вышел из себя:
      - Значит... Значит, вы отказываетесь?.. Вы отказываетесь, несмотря на то, что я могу разгласить о вас... и разглашу... да, разглашу такие штучки, от которых вам не поздоровится... Потому что ведь серьги украл-то не один Кентэн. Вы тоже были там, в овраге. Вы были соучастницей. И доказательство этому есть... После этого вы смеете со мной так разговаривать, вы, воровка...
      Он хотел схватить ее. Она пригнулась и скользнула вдоль перил.
      Эстрейхер злобно прошипел:
      - Грязная тварь! Я тебя приручу... Если завтра к двум часам ты не перестанешь ломаться, то коробочка будет открыта в присутствии жандармов. Выбирай сама, нищенка!
      Он исчез в темноте.
      * * *
      Около трех часов утра форточка над козлами фургона открылась. Оттуда высунулась рука и потрясла Кентэна, который сладко спал.
      - Вставай и одевайся. Тихо, без шума. Сама Доротея была готова.
      Они прошли к той площадке двора, что выходила к оврагу, привязали к перилам веревку и по ней спустились вниз. По оврагу обогнули замок, очутились около того самого места, с которого Кентэн накануне начал свои похождения, и стали карабкаться вверх.
      Окно уборной, как и вчера, было открыто. Они влезли через него и вышли в коридор. Доротея засветила карманный фонарик.
      - Возьми с собой лесенку, что в углу.
      - Доротея, это нелепо... Нельзя же лезть на рожон.
      - Будет! Я отвечаю за все... Ты уверен, что комната Эстрейхера по коридору последняя налево?
      - Уверен. Как ты и велела, я расспросил вчера вечером слуг.
      - А порошок ты всыпал в чашку с кофе? - Да
      - Ну, тогда Эстрейхер спит мертвым сном, и мы можем идти без опаски.
      Они дошли до двери, над которой был стеклянный просвет - открытая форточка.
      - Графинин будуар здесь?
      - Не сразу. Сначала проходная комната, а из нее вход в будуар.
      - Подставляй лестницу.
      Кентэн пролез по лестнице в форточку. Минуты через три он вылез обратно.
      - Нашел коробочку? спросила Доротея.
      - Да, на столе. Я вынул серьги, а коробочку перевязал точь-в-точь как было.
      Они двинулись дальше.
      Около крайней налево двери Доротея и Кентэн остановились. Тут наверху была такая же форточка. Кентэн опять влез по лестнице, отпер задвижку и впустил Доротею. Следующая дверь вела в спальню Эстрейхера. Доротея посмотрела сквозь замочную щелочку.
      - Спит.
      Она вынула из кармана Кентэна пузырек и большой носовой платок. В пузырьке был хлороформ, которым она смочила платок.
      Эстрейхер одетый лежал поперек кровати и спал так крепко, что Доротея решилась зажечь электричество. Потом подошла к нему и осторожным движением положила на лицо платок с хлороформом.
      Эстрейхер вздохнул, встрепенулся, заворочался, но хлороформ быстро сделал свое дело.
      Заранее припасенными веревками Доротея и Кентэн связали спящего по рукам и ногам, привязали его к кровати, перекинули веревку к ножкам стола и шкафа, затянули в общий узел. А на всякий случай, если бы он, чего доброго, проснулся и пытался поднять крик, Доротея перевязала полотенцем нижнюю часть его лица, закрыв рот.
      * * *
      На следующее утро, когда граф и графиня Шаньи вместе с Раулем Давернуа пили кофе, кастелян замка доложил, что директриса цирка на рассвете потребовала, чтобы ей открыли ворота, и уехала. Она просила передать графу письмо.
      Граф распечатал конверт и стал читать.
      "Уважаемый кузен! Я сдержала клятву. Передаю в ваши руки того, кто производил раскопки в замке, украл прошлой ночью серьги и пять лет тому назад отравил моего отца, похитив медаль. Пусть с ним расправится суд.
      Доротея, княжна д'Аргонь".
      Граф, графиня и их кузен оцепенело смотрели друг на друга. Что она хочет этим сказать?
      - Какая жалость, что Эстрейхер еще не встал,- заметил граф,- может быть, он бы сумел что-нибудь тут понять.
      Графиня взяла с камина в будуаре коробочку, врученную ей вчера на хранение. Открыла. Там действительно не оказалось ничего, кроме того, о чем говорила Доротея: простые камни и раковины.
      В это время кастелян явился с новым докладом.
      - В чем дело, Доминик?
      - В замке неблагополучно, господин граф. Ночью хозяйничал кто-то чужой.
      - Каким образом? Как они могли забраться?
      - Двери были заперты, граф. И тем не менее в коридоре около комнат господина Эстрейхера стоит лестница.
      - Что-нибудь украдено?
      - Не знаю, граф. Я счел долгом прежде всего сообщить вам...
      - Благодарю вас, Доминик.
      - Пока ничего никому не говорите. Мы пойдем туда. Супруги Шаньи и Рауль пошли к комнатам Эстрейхера.
      Дверь из его спальни в маленькую проходную комнатку-загородку была открыта. Сильно пахло хлороформом.
      Эстрейхер лежал на кровати, связанный, с заткнутым ртом. Около него лежал шарф. Такой же, какой, по описанию Доротеи, был надет на человеке, рывшем яму внизу под замком.
      На столе на видном месте - сапфировые серьги.
      Но самым потрясающим было то, что вошедшие увидели на руке Эстрейхера, свесившейся с кровати и привязанной к ножке тяжелого кресла: рукава были засучены, повыше локтя, татуировкой были выжжены три слова: "In robore fortuna".
      Клеймо убийцы Жана д'Аргонь.
      Глава шестая
      В ПУТИ
      Каждый день цирк Доротеи менял место. Ни в одном городе не задерживались на ночь.
      Доротея была не похожа на себя. Ее веселость и игривость исчезли.
      По утрам в первой же деревне, какая попадалась на пути, Доротея покупала газету, быстро пробегала ее и, не находя того, что ждала, раздраженно комкала. Кентэн поднимал отброшенную газету, расправлял смятые листы и тоже искал на всех страницах заголовка со знакомыми фамилиями. Ничего. Ни одного слова о преступлениях Эстрейхера. Никаких сообщений о его аресте.
      Мрачное настроение Доротеи длилось целую неделю. Наконец на восьмой день ее лицо осветилось улыбкой. Она опять стала прежней - радостной, подвижной и ласковой. Кастор, Поллукс и Монфокон получили ни с того ни с сего долгожданную порцию поцелуев. Кентэн был обласкан очередным шлепком. В этот день состоялось представление цирка в городе Витре. Доротея была в ударе, прыгала, вертелась, танцевала, смеялась. Когда публика разошлась, она стала шалить и возиться с детьми. Неделя тоскливых дней была забыта.