Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Баку - 1501

ModernLib.Net / История / Джафарзаде Азиза / Баку - 1501 - Чтение (стр. 17)
Автор: Джафарзаде Азиза
Жанр: История

 

 


      Пусть на века продлится его торжество.
      Как Авраам, он устроил для всех пиршество,
      Дал благоденствие нам, словно Джамшид.
      Всяк - и богатый, и бедный, славит его.
      Шах Исмаил, пусть аллах вечной властью тебя одарит!
      Молодой человек читал, а все внимательно слушали. Время от времени, стараясь не шуметь, брали угощение с поставленной перед ними хончи, кто-то наливал себе из кувшинов и графинов вино, шербет, сладкие напитки, кто-то покуривал кальян...
      Когда чтение окончилось, был уже поздний вечер. Но собравшиеся не были утомлены. Ученик мелик-уш-шуара прочитал последнюю строфу - и меджлис потрясли возгласы: "Отлично! Прекрасно! Молодец! Дай бог ему здоровья! Слава ему!". Шах Исмаил был опьянен радостью.
      - Ах, как не пожалеть, что такой поэт не является украшением нашей страны, ее столицы, моего дворца! Пусть за доставленное всем нам наслаждение ему пошлют в подарок сто ашрафи!
      Мелик-уш-шуара осторожно проговорил:
      - Не делай этого, мой хаган! Не посылайте. Он - служитель святого Гусейна, и наград просит только у своего создателя. Это - человек, довольствующийся малым. Вот послушайте, что он говорит:
      Если осыплет богатством судьба - я не пляшу.
      Если отнимет все у меня - я не грущу.
      Пусть я ничтожен и гол, как последний бедняк,
      Это лишь видимость; знаю, что, как Гарун, я богат.
      - Жаль, что, когда мы покорили Ирак и вошли в Кербелу, Мухаммед Физули еще не был так известен нам. Иначе мы обязательно выделили бы его из всех остальных служителей святого, узнали бы о его нуждах...
      В этот момент слуги принесли и поставили перед шахом изящное фарфоровое блюдо с очень любимыми им дынями, нарезанными на дольки. Эти дыни доставлялись шаху из Бухары, сохраняемые по дороге во льду в медных коробках. Перехватив недоуменный взгляд Ахунда Ахмеда, брошенный им на дыни, Исмаил предложил:
      - Ахунд, пожалуйте!
      - Ни за что, мой государь! "Не ешь ничего против сезона", завещали нам древние целители. Для каждого сезона есть свои блюда, свои фрукты и овощи. Нарушающий это правило человек может и заболеть!
      Исмаил рассмеялся:
      - Я могу воздержаться от любого плода, но не от дыни. Очень уж люблю я дыни, Ахунд! Причем я ем их в любой сезон, когда бы ни привезли, и пока что, наперекор той медицине, в которую мы верим, не видел от них никакого вреда.
      - О чем говорить, мой государь! Ваш организм молод. К тому же вас охраняет и бережет ваш великий святой предок. А для меня даже знаменитый арбуз Бабашейх, и тот - в свой сезон.
      ...Музыканты, по знаку шаха, заиграли мугам Кябили. Молодой певец исполнял, в основном, газели Хатаи и Физули, а в теснифах обращался к широко распространенным в народе песням.
      Когда перешли к ренгу69 - дрогнули шторы на боковой двери, из-за них показалась изящная девушка, одетая в алый шелк с золотой бутой. Лицо ее прикрывала такого же цвета легкая вуаль: оно проступало за неуловимой тканью, как греза. И лицо ее, и тугие косы, в которые были вплетены нити жемчуга, манили сквозь эту злость, притягивали каждый взор. Рукава платья спускались до самых ладоней, раскрашенных хной. В крошечных пальчиках, каждый из которых напоминал тающий во рту сладкий хлебец, девушка держала палочки бенгальских огней. В тот момент, когда она показалась из-за занавеса, слуги задули часть свечей, и зажатые между ее пальцами палочки ярко заискрились.
      И так же мимолетен был танец, отмеренный, казалось, мигом горения бенгальских огней и бешеным ритмом ренга. Вокруг танцовщицы летали тысячи искр, звездочек, ярких светлячков. Зрелище было изумительным. Танцовщица так же незаметно исчезла за шторой, как и появилась.
      Меджлис продолжался. Теперь говорил только что прибывший из Самарканда поэт-дервиш Саили. Он видел в Самарканде гробницы Хюсам ибн-Аббас-Шахзинде, Газизаде, Шадмулька, Амирзаде, Тоглутекин, мечети Хазрат Хызр, Бибиханым, Регистан и взахлеб рассказывал об их красоте:
      - Святыня мира, мастера так искусно выложили из бирюзовых и белых эмалированных кирпичиков слова аллаха и пророка, что их изречения выглядят, как прекрасный бутон цветка. И самое удивительное - каждое их слово можно читать с любой стороны - и сверху вниз, и снизу вверх, и слева направо, и справа налево. Читай как угодно, одно и то же изречение перед твоими глазами!
      - А Али?
      - Нет, имени Алиюл-муртазы там нет.
      - А вот мы возвели гробницы нашего отца и деда не хуже тех святынь. И имя Али велели так же написать, но уже в полном виде: "Аллах-Мухаммед-Али". И родной Ардебиль наш стал благоустраиваться, теперь не счесть там паломников.
      А на меджлисе, с разрешения шаха, пел уже другой ашыг. Гошма перемежались герайлы, он пел собравшимся историю одной горестной любви, сочиненную известным этому кругу ашыгом Гурбани:
      В сторону Барды душа моя отправилась,
      Под названием Гянджа стоит там город, эй!
      Вы мои любимые, хорошие, красавицы,
      В золото одетые, не прячьте взоры, эй!
      Вдруг, когда ашыг залился соловьем, запел о верности в любви словами: "Дам расписку, стану рабом твоим на сто лет", шах-поэт вздрогнул. Слетевшие с уст ашыга слова подействовали на воображение поэта, все в нем разом всколыхнулось. "Нет, ашыг, нет, мой дорогой! Ты не знаешь, что значит быть рабом! Видимо, на твоей родине не продаются и не покупаются, как рабы, девушки, молодухи, юноши с руками как сталь..." Поэт забыл уже и об ашыге, и о собравшихся, воображение подхватило его на свои крылья и понесло в Ирак:
      ...Солнце поднялось уже на высоту двух копий, когда они вошли в Самиру. Вместе со своими приближенными шах направился на невольничий рынок, о котором давно уже был наслышан. Говорили, будто большой двор и площадь для невольничьего рынка велел построить сам Гарун-ар-Рашид. Постройка была так крепка, что и теперь, семь веков спустя, ни один камень не выкрошился, ни один кирпичик не упал. На площади, перед воротами невольничьего рынка, высится сложенная из камня гигантская винтовая башня, вершину которой не увидишь с земли. Лестница в триста шестьдесят ступеней ведет к верхушке этого величественного минарета, причем, в отличие от обычных минаретов, винтовая лестница здесь расположена не внутри, а снаружи башни. Говорят, будто в дни особенно оживленной торговли, когда на рынке раскалялись страсти от всей этой купли-продажи, Гарун-ар-Рашид приходил сюда, поднимался на башню, верхушка которой упиралась в самое небо, и с этой головокружительной высоты разглядывал торговую площадь. Понравившихся ему красавиц, рабынь и невольниц, он отбирал для своей прекраснейшей жены, поэтессы Зубейды-хатун, а крепких, могучих юношей и молодых мужчин - для себя.
      Шах взглянул на высокий, опоясанный спиралью лестницы минарет, и ему вдруг захотелось узнать, что ощущал, как чувствовал себя Гарун-ар-Рашид, когда поднимался на эту, казавшуюся недосягаемой, вершину. Он спешился, привычно, не обращая внимания на тех, кто склонялся перед ним в благоговейном поклоне, кто собирал землю из-под его ног и тер себе ею, кактутией, воспаленные глаза или больные участки тела, кто бросал ему под ноги лепестки роз, а потом, после того, как он ступал на эти лепестки, бережно укладывал их в маленькие белые мешочки, чтобы сохранить для любимых. Ни на кого не глядя, шах начал подниматься по широким каменным ступеням. Следом за ним двинулся один из наиболее близких ему тогда военачальников, молодой Рагим-бек. Он шел с каким-то особенным, непонятным ему самому волнением. От этого ли, от высоты ли, но вскорости у шаха началось сильное сердцебиение. Дыхание стало прерывистым. Шах взглянул вниз - и люди, занятые торговлей на невольничьем рынке, праздно прогуливающиеся у ворот или стоящие, задрав головы и с любопытством следящие за поднимающимися на башню-минарет, показались ему гигантскими суетящимися муравьями. Он покачнулся, и тут Рагим-бек почтительно и заботливо поддержал его. Сняв с пояса флягу, Рагим-бек протянул ее шаху со словами: "Мой государь, соблаговолите, может быть..." Хотя Исмаилу и не понравилась тогда витиеватость и нарочитая скромность, отнюдь не свойственная молодому военачальнику, зато пришлась по душе чуткость, с какой Рагим-бек поспешил помочь ему в этой необычной ситуации. Он выпил прохладной воды из фляги, обернутой в войлочный футляр, чтобы предохранить содержимое от нагревания, и вернул ее владельцу. Подумал: "Что делать дальше, спуститься или продолжать подъем?" Спустившись, он не только уронит свой авторитет в глазах тех, кто сейчас наблюдает за ним снизу, но и лишит себя возможности достичь вершины, а, значит, и не достигнет преодоленной Гаруном высоты, не ощутит владевших им чувств! Нет, только ввысь, только вверх! Именно оттуда он должен взглянуть на невольничий рынок, выбрать, а затем купить и освободить раба, как он сделал это, когда родился Тахмасиб, и тем самым исполнить данный обет.
      Во что бы то ни стало он должен вызвать восхищение всех этих заполнивших рынок и прилегающую к нему площадь мусульман, иудеев, несторианцев, ассирийцев и бог его знает, кого еще там, а также должен выполнить одно из велений предка Мухаммеда - об освобождении раба. То ли эти мысли, то ли вода, то ли короткий отдых укрепили его колени, разогнали отяжелившую их кровь. Сердцебиение утихло, он пришел в обычное состояние. Уже не спеша шах продолжал подниматься по ступеням. Добравшись до вершины, он увидел далеко внизу отряд своих всадников: окружив белого холеного жеребца, принадлежащего шаху, люди все, как один, воздели руки к небу. Отсюда не были видны улыбки на лицах его подданных, не были слышны радостные возгласы одобрения, но молодой шах почувствовал их. Затем он обратил свой взор на невольничий рынок.
      Стоявшие на вершине минарета молодые люди на фоне голубого неба походили на изваяние пары черных орлов, резко очерченных заливающим мир солнцем.
      Исмаил долго разглядывал рынок, но понял, что с такой высоты невозможно отличить невольницу-красавицу от уродины. Постояв, они пошли обратно.
      Хотя спуск и намного легче подъема, однако винтовая лестница обладает неприятным свойством: легко кружится голова у спускающихся по ней. Но Исмаил и Рагим-бек быстро приспособились к лестнице: как при переходе через речку, они стали смотреть не вниз, на беспрестанно двигающуюся массу, а вдаль, на расположенную в отдалении мечеть со стройными, вонзающимися в небо минаретами, и на рассыпанные вокруг нее дома. Головокружение прошло.
      Внизу несколько молодых людей окружили Рагим-бека и, глядя на него с неприкрытой завистью, стали расспрашивать:
      - Что ты увидел оттуда, бек?
      - Ну, как там?
      - Ты был так близко к богу, помолился бы и за нас заодно! Слыша позади себя голоса, но не обращая на них внимания, Исмаил шел к рынку. Позволив испросившим у него разрешения взобраться на башню, он вступил на рынок. Впереди государя-победителя торопился базарный смотритель, громко возвещая о нем и пробивая ему дорогу. Смотритель расталкивал в стороны непомерно увлекшихся торгами, прокладывал шаху путь к "прилавкам". На низких широких топчанах, установленных вдоль правой стены, группами стояли белые и черные невольницы. У одних на голове были простые накидки, у других - абы из прозрачной ткани, похожие на круглую чадру. У большинства предназначенных к продаже черных невольниц на талии были повязаны красные шелковые передники. Тела их блестели, как у вырезанных из ценного эбена и покрытых лаком идолов. Казалось, искусный мастер-ювелир до блеска отшлифовал наждачной бумагой черный агат. У негритянок были тонкие, но крепко сбитые тела, торчком стояли груди. Молодой государь и сопровождавшая его свита в изумлении смотрели на этих удивительных, воспламеняющих и ум, и тело черных красавиц. Шедшие позади шепотом, чтобы не услышал государь, перешучивались. Как белые, так и чернокожие девушки, в большинстве своем стояли, опустив глаза. Но попадались изредка и такие, что, уставившись лучистым зазывающим взглядом на красивых мужчин-покупателей, кокетливо поигрывали плечами.
      На шеях и ногах чернокожих рабов, стоявших на топчанах слева и прямо от образовавшегося прохода, была надеты тяжелые деревянные колодки. Ноги и руки их сковывали тонкие, но крепкие цепи. У статных рабов-нубийцев при каждом движении перекатывались под кожей мышцы. Государь, спустившись с башни-минарета, опустил на лицо вуаль и теперь проходя по рядам рынка, не мог спокойно смотреть на этих несчастных. Поэт читал по глазам и позам этих обездоленных, выставленных, как скот, на продажу людей весь испытываемый ими стыд, унижение, ощущал их тоску и гнев. Он выбрал десять рабов, страдавших, казалось, особенно тяжело. Следовавший за ним казначей, кланяясь государю при каждой покупке, расплачивался с неприятно скалившимися при получении денег арабскими купцами. Приложив лист тугра к спине шедшего рядом с ним помощника, битикчибаши тут же писал указы об освобождении. В одно мгновение салават70 смотрителя, его громкие восхваления государю, отпускающему на волю купленных им рабов, разнеслись по всей площади. Давно уже завсегдатаи рынка оставили торговлю и во все глаза наблюдали за государем, явившимся, чтобы выполнить данный обет купить и освободить рабов. С рук и ног освобожденных рабов снимались цепи, и десять счастливцев, все еще не верящих в свою удачу, благодарно смотрели то на трепетавший в их руках указ об освобождении, то на молодого человека с вуалью на лице, даровавшего им свободу. Затем все десять рабов, как подкошенные, одновременно повалились к ногам своего освободителя. А смотритель громко провозглашал: "Шах Исмаил ибн-Шейх Султан Гейдар ибн-Шейх Джунейд... в честь появления на свет наследника престола принца Тахмасиба освобождает рабов. Помолимся во здравие принца..."
      Шах Исмаил всю жизнь будет помнить, до самой смерти не забудет он той тоски, что стояла в глазах красавиц и статных юношей, выстроенных в ряд для продажи. Для его поэтического сердца это было тяжелее, чем переживания какого-либо иного государя по поводу самого большого поражения. На мгновение он взглянул на только что вошедшего в дверь раба-нубийца: "С того дня он не покинул моего дворца, не ушел от меня. Девять освобожденных рабов ушли, а этот остался со мной, - подумал он. - Такой преданности я не видел ни от одного из моих приближенных, и даже не жду ее".
      Шах все еще предавался воспоминаниям, изредка окидывая взглядом собравшихся: Рагим-бек по тайному, непонятному для других знаку раба-нубийца поднялся с места и, поклонившись государю, вышел в переднюю комнату. В это время служанки внесли и поставили перед каждым ароматное кюкю из челемира71.
      Рагим-бека ожидал церемониймейстер.
      - Купец Гаджи Салман завтра, после утреннего намаза, поднимет свой караван. Он пойдет в сторону кяфиров - нечестивцев. Святыня мира велел чтобы Гаджи проводили к нему, когда бы он ни пришел.
      - А где Гаджи?
      - Как и велел святыня мира, в тайной шахской резиденции.
      - Хорошо, я передам сейчас же.
      Рагим-бек снова вернулся на собрание поэзии и музыки. Теперь все внимали молодому ашыгу. Мелко, по-птичьи семеня по тебризским, кашанским, ширазским коврам, он пел очень любимую государем гошму ашыга Гурбани. В свое время, услышав эту гошму из уст самого Гурбани, государь помог поэту, избавил его от горя: наказал Беджана и вернул Гурбани возлюбленную. Ашыг пел:
      Тот, кто ведет меня в этом мире - сын шейха, шах мой!
      Заклинаю тебя бесценной твоей головой,
      Просьба есть у меня к тебе единственная:
      Прочти это письмо, узнай о моем положении бедственном!
      - Саг ол, отлично! - раздались со всех сторон возгласы. Рагим-бек, не осмеливаясь подойти к шаху в эту минуту, так и стоял у двери.
      Ашыг, вдохновленный успехом, продолжал свои трели:
      Кто откроет поэту истину? - Пир один!
      Со связанными руками перешел я Худаферин,
      Но тайны соперника так и не смог раскрыть.
      Исчезла из жизни радость, ну, как мне быть?!
      Гурбани говорит: когда весна настает,
      В озерах утки и гуси любовный ведут хоровод.
      Прими мою голову в жертву, о кожу лица вытри ноги.
      Не имею другого имущества. Кто мне поможет?
      - Прекрасное имущество!
      - Да исполнит аллах желания всех руками моего султана, моего Шаха Исмаила!
      Исмаил улыбнулся:
      - Пусть сам аллах и исполнит.
      Рагим-бек все-таки улучил момент, и вдоль стенки, за спинами сидящих пробрался к тому месту, где сидел государь. Опустился на колени и из-за плеча шаха тихонько зашептал ему на ухо:
      - Купец Гаджи Салман рано утром отправляется на север, в Кяфиристан72. Если вы хотите его повидать, сахибгыран73, он в вашей тайной резиденции.
      Шах, совершенно трезвый, будто не он только что пил вино, щедро подливаемое из эмалевых кувшинов, сразу же поднялся с места.
      - Друзья! Пусть продолжается меджлис. Меня ждет важное дело. Через две четверти часа - я к вашим услугам.
      Как только он встал, поднялись и все собравшиеся. В сопровождении Рагим-бека и преданного нубийца шах покинул зал.
      Выйдя в коридор, он, не поворачивая головы, сказал Рагим-беку:
      - Передай главному визирю, Рагим: пусть он и главный писарь со всеми принадлежностями для письма придут в тайную резиденцию.
      Едва шах вошел в потайную комнату и расположился на тюфячках и мутаках, явились и главный визирь, и визирь двора, и главный писарь, и каллиграф с письменными принадлежностями.
      - Так куда ты, говоришь, направляешься, Гаджи?
      - В страну мадьяров, мой государь! Я слышал о ней от турецких купцов, а уж они господствуют в большинстве нечестивых стран. Дойду туда, если аллах позволит!
      - Прекрасно! Да будет странствие твое безоблачным... Ты доставишь наше послание государю тех мест. Чтобы, если и он захочет, установить между нами связь.
      - Я готов, святыня мира!
      Государь приказал битикчибаши - главному писарю:
      - Пиши! Причем, пиши послание на нашем родном языке. Главный писарь тотчас протянул каллиграфу листок для письма, украшенный золотым орнаментом: тот и сам хорошо знал что нужно писать в начале официального обращения. Главный писарь начал записывать основной текст.
      Сложив руки на груди, поклонился и попросил разрешения сказать слово главный визирь:
      - Святыня мира, а, может, как прежде, отправим послание на персидском языке? Ведь в тех краях, среди кяфиров, не найдется никого, кто бы читал, понимал по-нашему!
      Но в ушах шаха все еще звучали голоса. То были и стихи Физули, который, сидя в центре Аравии, писал свои произведения на родном языке; и газели Гурбани, со связанными руками перешедшего через мост Худаферин; и голос пришедшего издалека, из Чухур Садда Мискина Абдала. Он слышал сейчас и старого дервиша, говорившего ему когда-то в рибате Гарачи: "Каждая самая простая фраза у нас подобна поэтической строке, так почему же ей не прославиться во всем мире?! Если в нашем языке есть мощь, дающая силу сердцам и рукам, лучшим сынам нашего народа, то почему в сердце страны, столице, не должны говорить на своем родном языке, не вести на нем все дела, включая и политические? Пришло время, о государь! Если ты сейчас этого не сделаешь, то кто же тогда сделает?! Сила - у тебя, и честь тебе!"
      Даже не взглянув на визиря, шах резко, голосом, полным решимости, сказал битикчибаши, который, задержав на мгновение стремительный бег пера, вопросительно смотрел на него, ожидая другого приказа:
      - Нет! С этих пор все послания династии Сефевидов будут отправляться только на нашем языке! И во дворце все будут говорить и писать на этом языке! Кроме святой молитвы, установленной благословенным пророком, ни одно слово более не будет произноситься во дворце на арабском или персидском языках.
      Все внимательно слушали государя. Голос его несколько-смягчился. Теперь он обращался к Рагим-беку:
      - Рагим, ты отправишься в путешествие вместе с Гаджи. Лично предъявишь наше послание мадьярскому государю.
      Рагим-бек почтительно склонил голову.
      С удовольствием начал битикчибаши писать первое дипломатическое послание на азербайджанском языке...
      26. ЭПИЛОГ
      "Я очень старался. Возмужав, я приложил много усилий к тому, чтобы не было войны. Но не получилось. В моей написанной для Султана Селима газели я описал характеры окружающих меня людей, которые за моей спиной плетут интриги, а в лицо - льстиво улыбаются. Я знал, что вокруг меня никого нет, пустота. Мой дядька, Леле Гусейн-бек постарел. Мать и братья давно умерли, большинство приближенных, преданных мне воинов уже состарились, мечи выпали из когда-то могучих рук... В то время, как я к войне совершенно не был готов, те, кто окружали меня, старались стравить меня с соседями, особенно с Султаном Селимом, направляли ему от моего имени оскорбительные письма и "подарки".
      А за день до той роковой Чалдыранской битвы, которую я считаю самой трагической за всю мою жизнь, я видел сон. Снилось мне, что я в горах преследую марала. Но, когда я почти догнал его, марал скрылся в какой-то пещере. Следом за ним сунулся в эту пещеру и я. В страхе остановился. В пещере сидит семиглавый дракон, и из каждой пасти, клянусь моим предком Мухаммедом, исторгается адское пламя. И всякий раз, как чудовище делает выдох - меня опаляет пламенем, а при вдохе затягивает внутрь, прямо в пасть, ей-богу.
      Затянуло меня стотысячное войско Селима. Здорово затянуло! Не успел я проснуться и рассказать свой сон, приближенные тут же начали советовать: "Давайте встретим Селима в пути, нападем на него внезапно, ночью". Но это было неприемлемо для моего достоинства, и я ответил: "Я не разбойник, грабящий караваны. Мужчина должен по-мужски встретить врага на поле боя, один на один". Его войско действительно намного превосходило мое по численности... Почему я не доверился мудрому пиру эренов, устами Ибрагима передавшему мне известие и о численности войска Селима, и о его вооружении. Не прислушался я, окружающие не дали прислушаться: это неправда, сказали они, не бывает такого войска; они втравили меня в такую войну, которая навсегда запятнала мое имя.
      Вот это и было моей первой ошибкой. Мы встретились. Снова стали мне советовать: давайте помешаем установить орудия, нападем на врага, пока он еще не успел подготовиться к битве. И снова я не позволил. "Пусть подготовятся, - сказал. - Я вышел воевать в открытую". Я сам дал врагу возможность возвести железную крепость перед моими несчастными кази. Я не струсил, не схитрил, не применил уловок в битве. И вот это было моей второй ошибкой! Хатаи допускал непрерывные ошибки74... В той битве, длившейся три дня, я потерял таких храбрецов-кази, каждый из которых сравнится мужеством с молодым львом...
      Самый тяжелый мой грех - то, что я разрешил остаться в Чалдыране Бахрузе-ханым и матери моего наследника Тахмаса Мирзы Таджлы-ханым. Обе они сражались в мужском одеянии. Обеих их, оказывается, позвали битвы во имя славы Родины. Мою Бахрузу взяли в плен, и потом, несмотря на все мои просьбы, Селим так и не вернул ее. Отдал невольницей какому-то придворному поэту. Это было для меня хуже смерти. Моя Таджлы! А моя храбрая Таджлы освободилась, сняв с себя и отдав Месих-беку все свои драгоценности. Ровно три дня, помимо надимов, от меня не отступали три молодых человека. Один из них охранял меня справа, другой - слева, а третий - сзади. Позади меня сражался дервиш Ибрагим! Прекрасным своим голосом он пел то мои нефесы, то свои гошмы, вселял мужество в моих храбрых кази. Когда он, залитый кровью, упал к копытам моего коня, я счел, что обрушилась прикрывавшая меня гора; спина моя осталась открытой. Я не знал, кто это, скрыв лицо под вуалью, сражается справа и слева от меня, считал, что преданные воины. Только когда они упали, пронзенные стрелами, я узнал несчастных. Одной была искусная танцовщица, красавица Айтекин, причину огромной ненависти ко мне которой я так никогда и не узнал; другой была воинственная женщина, бакинка, жена Гази-бека - Султаным-ханым. И их тоже призвала на поле боя Родина. Перед телами этих двух женщин я преклонил колени. Потом я узнал, что даже мой враг Султан Селим велел похоронить их, как подобает хоронить героев. Я был бы счастив, если бы пять моих дочерей - Ханыш, Перихан-ханым, Мехинбану Султаным, Фирангиз-ханым, Шах Зейнаб-ханым, мои сыновья Невваб Кямьяб, Тахмас Мирза, Сам Мирза, Бахрам Мирза обладали таким мужеством, как Айтекин и Бибиханым-Султаным, с такой же силой любили бы свой родной край, родной народ.
      Вот уже четырнадцать лет минуло после Чалдыранской битвы. И ни разу никто с тех пор не увидел улыбки на моем лице, навсегда легла на него тень печали. Потому что это я, я сам, воодушевленный своими победами и завоеваниями, уверовав в свою непобедимость, выступил с меньшим по численности войском и допустил ошибки, обрекшие меня на вечные муки.
      Я доживаю последние дни моей жизни, дорогие мои потомки! За свою короткую, отпущенную мне богом жизнь я сделал для вас все, что мог. Я старался силой меча объединить наш истерзанный на куски край - вот к чему были направлены все мои завоевания.
      Горсть родной земли считал я дороже горсти золота, одно коротенькое слово на нашем языке - выше меры драгоценностей. Во имя вечной жизни обоих - Родины и родного языка - я сделал все, что смог. Не поминайте меня проклятьями! Умножьте то хорошее, что я начинал! Не повторяйте моих ошибок!.. Таково мое завещание. И еще я оставляю вам стихи. Если они доставят вам удовольствие, будет спокоен мой мятежный дух, я обрету в могиле покой. Три залога оставили нам мудрые предки, и я завещаю их вам: наш язык, нашу честь и нашу Родину - берегите же их как зеницу ока!"
      КОНЕЦ
      1 Надим - дружок.
      2 Чихиртма - жаркое из любых компонентов, но с обязательным добавлением яиц.
      3 Пир - святое место.
      4 Ших - служитель.
      5 "Гырх гызлар" - сорок девушек.
      6 Дестемаз - молитвенный коврик.
      7 Агач - мера длины, равная 600-700 м.
      8 Кура - в переводе означает "бурная".
      9 "Гиблеи-алем" - звание иранских шахов.
      10 Аферин - возглас одобрения, похвала, в смысле "молодец".
      11 Амил - сборщик налогов.
      12 Яйма - тонко раскатанные шарики теста, слегка испеченные на медной треножнике.
      13 Шейх Сафиеддин - родоначальник династии Сефевидов.
      14 Езид - здесь узурпатор.
      15 Иншааллах (арабск.) - даст бог.
      16 Здесь игра слов: гамбар - как слуга, и гамбар - как камень.
      17 Ла илаха иллаллах (арабск.) - нет бога кроме Аллаха.
      18 Хазры - село в нынешнем Кусарском районе Азербайджана.
      19 Мовлана (арабск.) - уважительное обращение к духовным учителям
      20 Аруз - форма восточного стихосложения.
      21 Баяты, герайлы, гошма, нефес - стихотворные формы азербайджанской силлабической поэзии.
      22 Мютриб - танцовщик.
      23 Бута - национальный орнамент (бутон цветка).
      24 Фарсах - мера длины, равная приблизительно 6 км.
      25 Асхабукэлб - герой суры-легенды из Корана.
      26 Рум - сокращенное от Эрзерума; одна из провинций Турции.
      27 Эрен - мудрец.
      28 Джыз-быз - национальное кушанье из потрохов барана.
      29 Пити - национальное блюдо из баранины, готовящееся в глиняных горшочках.
      30 В то время всех иностранцев, в основном европейцев, независимо от того, были ли они венецианцами, англичанами и пр., называли фиранками (французами).
      31 Сарван - погонщик, ведущий караван.
      32 Гисасаул-анбия - книга о жизнеописаниях пророков.
      33 Сахиб-аз-заман (арабск.) - мессия, пришествие.
      34 Искендершан - здесь в иносказательном смысле, т.е. подобный Александру Македонскому.
      35 Ханагях - обитель дервишей.
      36 Кутаб - изделие из теста, в форме полумесяца, начиненное мясом.
      37 Гуладж - мера длины, равная размаху рук.
      38 Пятеро под абой - имеются в виду пророк Мухаммед, Али, Фатьма, Гасан и Гусейн (зять, дочь и внуки Мухаммеда).
      39 Гёзеллеме, дуваггапма, гыфыл бенди - формы азербайджанской устной народной поэзии.
      40 Оба обращения - к первому имаму Али.
      41 Иносказательное наименование имама Али.
      42 Гесселхан - место, где омывают покойников.
      43 Взято из рукописи Гасана Румлу - историка сына Шаха Исмаила шаха Тахмасиба.
      44 Зульфугар - обоюдоострый меч имама Али.
      45 Бейт - двустишие.
      46 Устад - мастер, учитель.
      47 Имеется в виду кази Кордовы Абдул-Мютаррифи Абдуррахман ибн-Мухаммед ибн-Ахмед ибн-Убейдуллах эр-Руайни (X-XI вв).
      48 Диван - собрание сочинений.
      49 Игра слов: "Джахан" - мир.
      50 "Сагол" (азерб.). - "Спасибо, молодец".
      51 Игра слов: "Хаят" - жизнь.
      52 Игра слов: "Фена." - тлен.
      53 Узбекский правитель.
      54 30 ноября 1510 года по современному летоисчислению.
      55 Один из титулов Шаха Исмаила.
      56 Геба - верхняя одежда.
      57 Тугра - свернутое в трубочку письмо.
      58 Леффафа - бумага в месте скрепления печати, на которой пишется имя человека, к которому обращено письмо; при вскрывании письма леффафа разрывается.
      59 Голаби тирма - тирма с бутой - род шерстяной ткани с восточным орнаментом.
      60 Прибежище мира - одно из имен шаха.
      61 Искендершан - обладающий славой Искандера, т.е. Александра Македонского; одно из имен Шаха Исмаила.
      62 Мелик-уш-шуара - царь поэтов.
      63 1514/1515 год по современному летосчислению.
      64 Чухур Садда - встречающееся в восточных источниках того времени название Еревана.
      65 Эшрафи-эла - "Избранный из избранных" - одно из имен, даваемых Шаху Исмаилу.
      66 Мискин - жалкий, Абдал - несчастный скиталец...
      67 Дюльдюль - конь Али.
      68 Имеется в виду первый имам шиитов Али ибн-Абуталиб, считающийся предком Хатаи.
      69 Ренг - танец.
      70 Салават - здравие пророку и его семье.
      71 Челемир - горная киндза.
      72 Кяфиристан - страна нечестивцев.
      73 Сахибгыран - счастливый государь.
      74 Игра слов: хата - ошибка.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17