Жизнь Людовика XIV

Один ученик лекаря, купаясь около замка, увидел, что нечто белое плавает на поверхности моря; ученик вытащил на берег сорочку из тонкого полотна с написанным на ней текстом. Ученик лекаря принес сорочку губернатору, и тот задал ему те же вопросы, что и рыбаку. Ученик лекаря ответил, что читать он умеет, но, предполагая возможную тайну, не решился прочитать написанное на сорочке. Де Сен-Map отпустил его, не сказав ни слова, но на другой день несчастного нашли в постели мертвым. Можно думать, что убийство было совершено по распоряжению коменданта.

У арестанта был слуга, за которым смотрели также строго, как и за господином, и когда слуга умер, одна бедная женщина попросилась на его место. Де Сен-Map объявил, что ежели она желает занять освободившуюся должность, то навсегда останется в тюрьме с господином, служить которому она хочет, и должна никогда более не видеться со своим мужем и детьми. На такие жестокие условия женщина не согласилась.

В 1689 году Сен-Map получил распоряжение перевести арестанта в Бастилию. Разумеется, были приняты особые предосторожности — человека в железной маске посадили на носилки, которые следовали за каретой де Сен-Мара и были окружены множеством кавалеристов, имевших распоряжение стрелять в арестанта при попытке к бегству. Сен-Мару случилось проезжать свое собственное имение и он остановился в нем на некоторое время. По свидетельству очевидцев обед был подан в нижнем зале, окна которого выходили во двор, и можно было видеть, как губернатор обедал со своим арестантом — спиной к окнам, одетый в платье каштанового цвета, человек высокого роста обедал в маске, из-под которой сзади были видны клочки белых волос. Де Сен-Map, расположившийся напротив, держал по обе стороны тарелки по пистолету. Им прислуживал один слуга, который, входя и выходя, запирал двери на замок. С наступлением ночи де Сен-Map велел приготовить свою походную постель в комнате арестанта и лег спать у двери. На другой день со всеми предосторожностями пустились в дорогу, и 18 сентября 1698 года компания прибыла в Бастилию.

Человек в железной маске был отведен в башню Ла-Базиньер, где оставался до наступления ночи, когда г-н Дюжонка, бывший тогда комендантом крепости, сам отвел его в башню ла-Бертодьер, в комнату, которая была снабжена всем необходимым для спокойствия арестованного. Майор Розарж, прибывший вместе со всем конвоем с острова св. Маргариты, был назначен для услуг, иначе говоря, присмотра за арестантом.

Помня, без сомнения, о блюде и сорочке, найденных на берегу моря, комендант сам прислуживал арестанту за столом и сам убирал стол. Несчастный пленник получил строжайший приказ ни с кем не разговаривать, ни перед кем не открывать замка своей маски. В случае каких-либо нарушений этих предписаний часовые имели приказ стрелять в пленника.

Таким образом арестант содержался в Бастилии до 19 ноября 1703 года. Этим же числом в уже упомянутом нами журнале помечено следующее: «Не называемый по имени заключенный, носивший всегда черную бархатную маску, почувствовал себя плохо вчера после обедни и умер сегодня в 10 часов вечера, хотя не был особенно болен. Г-н Жиро, наш священник, вчера исповедовал его; по причине скоропостижной смерти заключенный не смог причаститься Святых Тайн, но священник утешал его за минуту до смерти. Заключенный погребен во вторник 20 ноября в

4 часа пополудни на кладбище Сен-Поль в нашем приходе; на погребение израсходовано 40 ливров». Очевидно, что данная запись сделана позднее, поскольку под 19 числом говорится, что погребение состоялось 20-го.

Надо сказать, что ни в официальных книгах Бастилии, ни в документах церкви Сен-Поль не говорится, что предосторожности, окружавшие жизнь несчастного пленника, продолжались и после его смерти. Его лицо было обезображено купоросным маслом, чтобы в случае эксгумации труп нельзя было опознать. Вся мебель, которой узник пользовался, была сожжена, потолки разломаны, обшарены все уголки, стены выскоблены, и половые плиты подняты. Остальное представляется еще более темным и сомнительным, однако же все царствовавшие короли сохраняли тайну до самого Луи XIV, который на вопрос Марии-Антуанетты об этом ответил: «Мы бережем предка нашего Луи XIV!»

Когда 14 июля 1789 года пала Бастилия, победители прежде всего позаботились о находившихся в ней арестантах — их оказалось всего 8 человек, однако носились слухи, что более 60 было перевезено в другие государственные тюрьмы. После заботы о живых внимание обратилось на умерших.

Между множеством теней, поднявшихся над дымящимися развалинами Бастилии, выделялась мрачностью таинственная тень Железной маски. Внимательнейший осмотр башни Ла-Бертодьер, в которой узник провел 5 лет, ничего не дал — множество мыслей, молитв или проклятий, которые праздность, преданность воле Божьей или отчаяние начертали на стенах, не открыли тайны. Тогда вспомнили о книгах Бастилии, в которых записывались день поступления, день выхода на свободу или смерть арестантов. Однако лист № 120, соответствующий четвергу 18 сентября 1698 года, оказался вырванным; не нашелся и лист 19 ноября 1703 года.

Наполеон также хотел проникнуть в эту тайну и приказал провести самое тщательное расследование, но удалось лишь установить, что почти все документы уничтожены. Тогда открылось поле догадкам и фантазиям, тогда-то были выдуманы самые различные системы, вызывавшие множество споров, но не ставшие от этого более убедительными. Мы не намерены выдумывать новые предположения в дополнение к тем, которые читатель найдет в следующем далее Прибавлении, однако просим вспомнить то, что говорилось о рождении Луи XIV, об отношениях Анны Австрийской с Мазарини. Например, Ришелье предполагал, что Железная маска был двойняшкой Луи XIV, скрытым при разрешении королевы в Сен-Жермене; можно, наверное, также допустить, что у Луи XIV был старший брат, который появился на свет в одной из комнат Лувра, от которых у Мазарини были ключи.

Прибавление.

В настоящее время существует множество мнений насчет Железной маски. Приведем те, что считаются не то чтобы более достоверными, но наиболее популярными.

1. Существует мнение, что Маска был сыном Анны Австрийской от некоего C.D.R. (comte de Riviere ou Roche-fort) и приписывают это проискам кардинала Ришелье, который хотел противопоставить Гастону наследника Луи XIII.

2. По мнению Сен-Фуа, под маской скрывали герцога Монмутского, побочного сына Карла II, которого не казнили за возмущение против Якоба II, но перевезли во Францию и заключили в тюрьму.

3. Лагранж-Шансель утверждает, что под маской скрыли знаменитого герцога де Бофора, который, если читатель помнит, исчез во время осады Кандии в 1669 году.

4. Кажется и Вольтер разделял то мнение, что заключенным был граф Вермандуа, побочный сын Луи XIV и де Лавальер, который вовсе не умер преждевременно, но был посажен королем в тюрьму за пощечину дофину.

5. Немногие разделяют то мнение, что это был некто Маттиоли, секретарь герцога Мантуанского, угодивший в тюрьму за то, что отговорил своего государя от всенародно объявленного им намерения уступить свое государство французскому королю.

6. По толкованию, представляющемуся еще менее достоверным, под маской скрывали Генри Кромвеля, второго сына лорда-протектора, совершенно неожиданно исчезнувшего с исторической сцены.

7. Дюфе де Лионь предполагал, что Маской был сын Анны Австрийской и герцога Букингема.

8. Герцог Ришелье, или, по крайней мере, его секретарь Сулави, предполагали, что мы имеем дело с братом Луи XIV, родившимся после него через 8 часов.

9. Наш современник, библиограф Поль Лакруа (Jacob), придерживается мнения, что в железной маске провел свои последние годы несчастный Фуке, наказанный так за попытку бегства.

10. Генеральный консул в Сирии де Толе издал толстую книгу, в которой пытается доказать, что Железная маска — армянский патриарх Арведикс, похищенный иезуитами за сопротивление их намерениям.

11. Также иезуитам приписывается заключение в тюрьме некоего сочинителя латинского двустишия, направленного против этих добрых духовных отцов.

12. Догадка, что под видом Железной маски скрывали сына Луи XIV и его невестки Генриетты, герцогини Орлеанской, не подтверждается ничем.

13. Весьма укоренилось мнение, что Железная маска — первый плод любви Анны Австрийской и Мазарини, родившийся в период разлада королевы с Луи XIII; из этого выводят необходимость тайного воспитания и затем заключения в тюрьму. Сюда же примыкают те, кто считает самого Луи XIV сыном Мазарини, однако, поскольку Луи XIII признал его своим сыном, необходимость сохранения в тайне рождение первого ужесточилась.

14. Наконец, имеется мнение, что человек в железной маске вообще не существовал!

По этому вопросу мы недавно получили письмо, заключающее в себе любопытные подробности, и мы представляем некоторые из них.

«Шампана,

Бывший капитан артиллерии — г-ну Александру Дюма.

Иссанжо. Верхняя Луара, 4 марта 1843 года.

Милостивый государь! Вы будете немало удивлены, увидев это письмо с клеймом Верхней Луары, но Вы удивитесь еще больше, если я скажу, что Ваше мнение насчет происхождения человека в железной маске подтверждается этим несчастным арестантом самим — его гравюрами на камне, которые я видел в его тюрьме и с которыми я с большим удовольствием Вас познакомлю.

В 1794 году я служил в гарнизоне в Каннах в виду острова св. Маргариты; много раз посещал я офицеров 117-й полубригады, занимавших этот пост и бывших моими соотечественниками… Они уговорили меня осмотреть тюрьму человека в железной маске, обыкновенно запертую. Я бывал там несколько раз.

Тюрьма находится на самом берегу моря, имеет квадратную форму в 20 футов по стороне. Стены имеют толщину 3 фута; камера освещается одним довольно большим окном, которое заделано тремя крепкими железными решетками — одна внутри, вторая посредине стены и третья со стороны моря.

Внутренние стены отделаны твердым известняком желтоватого цвета и крупнозернистого строения; он показался мне твердым, как гранит. Высота достигает 12 футов, и хотя воздух в ней чист и хорош.., это все-таки тюрьма.

Заключения, сделанные мной в этой тюрьме, и составляют предмет моего к Вам письма.

Войдя в тюрьму, можешь увидеть изображение человека в маске. Голова выполнена почти в натуральную величину; это профиль, в котором видна правая щека, шея и начало плеча. Маска обозначена густым черным цветом и хорошо видна. Изображение имеет глубину около 3 линий.

Слева, если я не ошибаюсь, вырезана следующая латинская надпись: «Здесь место печали, здесь вечный плач». Буквы вырезаны аккуратно и имеют величину почти в 2 дюйма.

Наконец, и это главное, на третьей стене выгравированы весы, чашки которых имеют до 8 дюймов в диаметре. Коромысло расположено почти вертикально, так что одна чашка, проткнутая шпагой с толстой рукоятью, находится внизу, а другая, с лежащей на ней короной, — вверху. Корона нарисована ясно.

При втором моем посещении этой тюрьмы я сказал моим товарищам: «Господа, арестант этими гравюрами указывает на свое происхождение и причину своего заключения… Это, должно быть, принц, у которого жестокость и сила отняли корону, и он проливает бесконечные слезы».

Мое объяснение показалось моим товарищам довольно натуральным, и поскольку мы не считали себя сведущими в литературе и истории, то на сем и остановились. После того мне случилось читать различные сочинения по сему предмету и последним был Ваш фельетон, и я, как и многие, убежден, что этот несчастный арестант был старшим братом Луи XIV…»

ГЛАВА XLVIII. 1704 — 1709

Европейские государства объявляют себя врагами Луи XIV. — Великий союз против Франции. — Болезнь великого дофина. — Посещение торговок. — Кончина его величества. — Герцог Шартрский. — Взгляд на военные действия. — Особенное благоволение к Вильруа. — Вандом; его портрет и привычки. — Жан Кавалье. — Кавалье в Версале. — Он удаляется из Франции. — Последние минуты маркизы де Монтеспан. — «Грот Фетиды». — Голод 1709 года. — Десятинный налог. Кончина отца ла Шеза. — Его преемник отец ле Телье. — Бедствия Франции.

Восшествие Филиппа V на испанский престол стало одной из тех великих катастроф, которые резко нарушают равновесие в целой части света. На глазах Европы Луи XIV замышлял то, что не удалось Карлу, то есть основать всемирную монархию, о которой мечтал Александр Македонский на востоке Европы, Карл Великий — на ее Западе и которая была почти осуществлена римским императором Августом. Особенно всех устрашало то, что соединение Франции с Испанией, совершившееся по словам Луи XIV «уничтожением Пиренеев», давало ему все средства для достижения этой цели.

Когда Карл V хотел наказать возмутившихся против него жителей Рента или собрать сейм в Кельне, он должен был просить у своего врага Франсуа I позволения проехать через его владения или вверить себя капризам Средиземного моря, которое присовокупляло к числу врагов и бури, одна из которых победила уже императора у берегов Алжира. А Луи XIV, имея Испанию союзницей, даже подданной, становился непосредственным соседом Германии и Голландии, Африки и Италии, овладевал даже королевством обеих Америк. Именно поэтому Вильгельм III постарался перед смертью создать направленный против Луи XIV Великий союз. Непосредственной целью этой лиги было назначение на испанский престол сына императора, эрцгерцога Карла или, по крайней мере, проведение вокруг Франции и Испании черты, которую честолюбие этих двух королевств не смогло бы перешагнуть.

И Голландия — небольшая купеческая республика, 30 лет тому назад чуть не покоренная юным Луи XIV — взялась менее чем в два месяца выставить против Франции 102 000 человек в поле и в гарнизонах. Со своей стороны Англия обещала 40 000 солдат, не считая морских экипажей, и в отличие от некоторых королей, предпочитающих не исполнять своих обещаний, ко второму году войны выставила 50 000, а к ее концу только солдат — 200 000. Император, для которого успех союза был наиболее выгоден, обязывался поставить под ружье не менее 90 000. На стороне Франции выступила Португалия, собственные интересы которой противопоставляли ее Испании; к Франции присоединился и герцог Савойский, поднявший свой пенсион с 50 000 экю в месяц до 200 000 франков и требовавший Монферрат, Мантую и часть герцогства Миланского; наконец, шведский король Карл XII, которому царь Петр доставлял так много забот и славы, не имел времени посмотреть на то, что делалось во Франции. Кроме этих трех союзников Францию поддерживал считавшийся слабейшим, но оказавшийся самым надежным, Максимилиан Эммануил Баварский, при Карле II состоявший губернатором в Нидерландах и признавший сюзереном Филиппа V.

Во время приготовлений к войне два события потрясли Версаль: его королевское высочество дофин чуть было не умер, а его высочество герцог Орлеанский скончался на самом деле. 19 марта 1704 года, накануне Вербного воскресенья, король находился в Марли; во время вечерней молитвы он вдруг услышал крики: «Помогите!» — и к опасно заболевшему дофину зовут медиков Фагона и Феликса. Проведя день в Медоне, где он имел легкий обед, дофин приехал в Марли поужинать с королем, и, будучи как и все особы этой фамилии любителем покушать, съел огромного палтуса. После ужина дофин отправился к себе, чтобы помолиться и лечь спать, как вдруг упал лицом вниз и лишился чувств.

Луи XIV немедленно сошел к дофину, которого, пытаясь привести в чувство, таскали полунагого по комнате. Припадок был так силен, что дофин не узнавал своего отца и никого из присутствующих, сохраняя силы только для сопротивления лейб-хирургу, который намеревался пустить больному кровь, и, несмотря на его сопротивление, сумел сделать это с ловкостью, всех даже напугавшей. Как только кровь начала течь, его высочество пришел в себя и потребовал духовника, за которым король успел уже послать. Во время исповеди Фагон и Феликс ухитрились дать дофину сильное рвотное, что вместе с кровопусканием оказало полезное действие, и вскоре дофин оказался вне опасности. Король, даже проливший слезы, отправился спать, распорядившись разбудить себя, если припадок повторится. К 5 часам утра дофин заснул, а на другой день был здоров, словно с ним ничего не случилось.

Однако по Парижу мгновенно разнеслась весть, что дофин скончался. Надо сказать, что парижане любили принца за простоту, за ласковость по отношению к народу и частые посещения им публичных собраний. За крайним испугом последовала великая, всеобщая радость, когда опасность миновала. Особенную признательность изъявили торговки, которые отрядили из своей компании четырех женщин, дабы узнать о состоянии здоровья его высочества. Принц велел немедленно впустить торговок к себе, а одна из них в порыве энтузиазма даже бросилась на шею к его высочеству и расцеловала в обе щеки; прочие проявили большую почтительность и ограничились целованием руки. По окончании аудиенции Бонтан получил распоряжение провести депутаток по дворцу и угостить обедом, а по уходе из Марли торговки получили один кошелек от его высочества и другой — от самого короля. Такая сугубая щедрость тронула торговок до такой степени, что в ближайшее воскресенье они отслужили благодарственный молебен в церкви св. Евстафия.

Герцог Орлеанский был не столь счастлив, как его племянник, и умер от почти такого же припадка 8 июня. С некоторого времени герцога очень беспокоили семейные дрязги и его собственный духовник. Этот духовник, иезуит отец дю Треву родом из Бретани, происходил из благородного дома и против обыкновения священников при высоких особах был весьма строг. Дю Треву начал с того, что удалил от герцога всех его любимцев, которые принесли герцогу столько неприятностей, но с которыми он никак не мог расстаться. Стараясь обратить мысли своего подопечного к Богу, духовник беспрестанно напоминал ему о том, что он уже стар, что расслаблен распутством, что при своей полноте он, по всей вероятности, умрет от апоплексического удара. Эти речи жестоко звучали для принца, сладострастнее которого не было со времен Анри III и более привязанного к жизни со времен Луи XI! Герцог пытался противостоять угрозам отца дю Треву, но тот решительно объявил, что не желает погибнуть вместе со своим высокородным духовным сыном, и если его высочество не позволит ему свободно высказывать свое мнение, то пусть ищет себе другого духовника. Однако это стало бы слишком тяжелым делом для герцога, имевшего, по-видимому, множество грехов, и он вооружился терпением, не решаясь расстаться с отцом дю Треву.

С некоторого времени герцог Орлеанский пришел в разлад с королем, причиной чего явилось дурное поведение герцога Шартрского. Герцог Шартрский женился на принцессе де Блуа, дочери короля и г-жи де Монтеспан, что несколько всех изумило, поскольку как племянник Луи XIV и внук Луи XIII он стоял много выше принцев крови. Пожалуй, только влияние Луи XIV могло побудить герцога к этому браку. Что же касается герцогини, второй жены его высочества, принцессы Баварской, гордившейся своим происхождением от 32 поколений, на которых не лежало ни одного темного пятна, то она дала пощечину своему сыну, когда он пришел известить ее о скором совершении своего брака.

Этот насильственный союз не был счастлив, и по прошествии некоторого времени принц оставил свою жену, поставив ей в вину некоторую склонность к пьянству, за что ее упрекала и герцогиня. Сен-Симон утверждает, что герцогиня Шартрская была слишком толста, по каковой причине ее свекровь, герцогиня Орлеанская, называла свою невестку «пышкой».

Сложность ситуации, а особенно средства, употребленные королем для заключения такого брака, сделали герцога Орлеанского весьма снисходительным к поведению герцога Шартрского, вследствие чего тот пустился в распутство, которое разгневало короля, ставшего после женитьбы на де Монтеспан весьма щепетильным насчет подобных вещей. Герцог Шартрский был влюблен в м-ль Сери де ла Буасьер, фрейлину ее высочества, родившую от него шевалье Орлеанского, будущего великого приора Франции.

Луи XIV полагал, что имеет благоприятный случай высказаться, когда 8 июня герцог Орлеанский приехал из Сен-Клу в Марли, чтобы отобедать с королем, и когда он по своему обыкновению вошел в кабинет государя к окончанию государственного совета, Луи XIV, весьма обеспокоенный делами Европы, очень сухо приступил к делу, указывая брату на недостойное поведение его сына. Герцог Орлеанский, имевший уже в то утро состязание со своим духовником, приехал в самом дурном расположении духа и с огорчением принял такого рода приветствие, ответив колко его величеству, что отцам, которые и сами вели жизнь далеко не безупречную, неловко делать выговоры детям, особенно,

Когда они берут примеры в собственном своем семействе. Король, понимая всю справедливость этого замечания и не смея обнаружить гнев, сказал только, что хотя бы из уважения к своей жене герцогу Шартрскому не стоит показываться на публике вместе с любовницей. На это герцог, очень не любивший уступать в спорах брату, ответил, что король много хуже поступал с покойной королевой, когда сажал в ее собственную карету сразу двух своих любовниц. Обидевшись, Луи XIV вышел из себя и они оба принялись кричать во все горло.

Эта сцена совершалась при открытых дверях, так что придворные и слуги могли все слышать, в том числе и упреки герцога в том, что при вступлении в брак герцога Шартрского ему сулили золотые горы, но на долю его сына досталось лишь бесчестие и никаких выгод. Король отвечал, что предстоящая война заставляет его быть бережливым, и просит не удивляться, если эту бережливость особенно почувствуют те, кто так мало сообразуют свои поступки с его волей.

Ссора прекратилась, когда королю доложили о том, что стол готов, и он, которого ничто не могло заставить нарушить установленный им самим этикет, тотчас отправился в столовую. Герцог Орлеанский последовал за братом с горящим лицом и глазами, сверкающими гневом, так что многим показалось необходимым пустить ему кровь. Таково же было мнение и Фагона, однако герцог доверял только своему хирургу, старику Танкреду, и не принял совета.

Обед окончился благополучно, а герцог Орлеанский, по обыкновению, кушал много. Вышедши из-за стола, он повез герцогиню Шартрскую в Сен-Жермен нанести визит английской королеве и вернулся вместе в Сен-Клу. Впрочем герцог опять уселся за стол, и, когда он наливал вино герцогине Буйонской, вдруг забормотал, указывая на что-то рукой. Поскольку его высочество говорил иногда по-испански, то сотрапезники попросили его повторить свою фразу, но бутылка вдруг выпала из рук герцога, и он повалился на руки герцога Шартрского, сидевшего рядом. Стало очевидным, что герцога Орлеанского хватил удар; его отнесли в комнату, где, стараясь привести в чувство, два или три раза пустили ему кровь, дали тройной прием рвотного, но ничего уже не помогало.

Немедленно в Марли отправили курьера с уведомлением о состоянии брата короля. Луи XIV нередко являлся с какой-нибудь безделицей к его высочеству, но на этот раз ограничился распоряжением приготовить карету для маркиза Жевра с поручением тому съездить в Сен-Клу и узнать о здоровье герцога, а сам отправился к г-же де Ментенон, где провел с четверть часа, после чего лег спать, полагая, что болезнь брата, без сомнения, не более чем хитрость, затеянная ради примирения.

Однако через полтора часа после того, как король лег в свою постель, приехал герцог де Лонгвиль с уведомлением, что рвотное и кровопускание не помогли, и герцогу Орлеанскому становится все хуже. Тогда король немедленно поднялся и отправился сам в Сен-Клу; дофин отправился вместе со всеми, но находился в таком нервном состоянии, что его буквально отнесли в карету. Действительно, дофин пережил почти то же, а герцог Орлеанский так и не приходил в сознание.

Король показался весьма опечаленным и даже плакал. В общем, Луи XIV более других любил брата, своих незаконнорожденных детей и герцогиню Бургундскую. К тому же герцог был только на два года моложе короля и всю жизнь был здоровее его, так что король мог расценивать происходящее как предостережение свыше.

Луи XIV провел в Сен-Клу всю ночь. Часам к восьми герцогу стало несколько лучше, однако вскоре он снова потерял сознание и надежды почти не оставалось. Г-жа де Ментенон и герцогиня Бургундская предложили королю вернуться в Марли, на что тот согласился. Когда он садился в карету, герцог Шартрский бросился ему в ноги, восклицая:

— Что будет со мной, когда я лишусь отца! Я знаю, что вы меня не любите!

Король поднял герцога, поцеловал и говорил со всей нежностью, на которую был способен, а потом все-таки уехал в Марли. Спустя три часа Фагон, которому Луи XIV приказал не отлучаться от его высочества, вошел в комнату короля.

— Ну что же, Фагон! — воскликнул Луи XIV. — Брат умер?

— Да, ваше величество, — ответил лейб-медик, — никакие лекарства не помогли!

При этих словах король залился слезами, а г-жа де Ментенон, видя его крайнюю печаль, предложила ему покушать в ее комнате. Однако король не захотел нарушить правила, им же установленные, и объявил, что будет обедать как всегда с дамами. Обед был непродолжителен, и король ушел к де Ментенон, где пробыл до 7 часов. Потом, прогулявшись по саду, он вернулся в свой кабинет, чтобы вместе с Поншартреном определить церемониал погребения брата, и, сделав все необходимые распоряжения, поужинал часом ранее обыкновенного и сразу же лег в постель.

Толпа, нахлынувшая в Сен-Клу вместе с королем, с ним же и исчезла, так что умирающий герцог Орлеанский остался с Фагоном, герцогом Шартрским и некоторыми чипами своего двора.

К а другой день поутру герцог Шартрский приехал к королю, когда тот был еще в постели. Луи XIV говорил с ним весьма дружелюбно:

— Герцог, с этого времени вы должны считать меня своим отцом. Я буду заботиться о вашем величии и ваших выгодах, забыв о неудовольствиях, вами причиненных. Со своей стороны и вы забудьте те огорчения, которые я мог вам причинить. Я желаю, чтобы предлагаемая мной дружба послужила тому, чтобы привязать вас ко мне и чтобы вы отдали мне свое сердце, как я отдаю вам мое.

Герцогу Шартрскому не оставалось ничего, кроме как броситься в ноги к королю и поцеловать ему руку.

После печального события, после слез все полагали, что время, которое оставалось еще прожить в Марли, будет очень скучным. Однако в тот же день, когда герцог Шартрский приезжал к дяде, придворные дамы, собравшиеся у г-жи де Ментенон, услышали, как король напевает мотивы из опер. Спустя некоторое время, увидев весьма печальную герцогиню Бургундскую, он обратился к де Ментенон:

— Что это случилось с принцессой? Отчего она сегодня так грустна?

И де Ментенон, не смея напомнить королю о причине печали, позвала дам, которым государь велел развеселить свою внучку. Мало того, после обеда, то есть через 26 часов после кончины герцога Орлеанского, герцог Бургундский сел за стол и предложил де Монфору:

— Герцог, не хотите ли вы сыграть в брелан?

— Как в брелан! — удивился де Монфор. — Неужели, милостивый государь, вы забыли, что его высочество еще не остыл?

— Извините, — ответил герцог Бургундский, — я это помню очень хорошо, но король не желает, чтобы около него скучали! Он сам приказал мне заставить всех играть и подать пример, если никто на это не решится.

Герцог де Монфор поклонился, сел с принцем за стол и через минуту все играли словно ничего не случилось. Надо сказать, что король сдержал слово, данное им герцогу Шартрскому — кроме тех выплат, которые тот получал, ему достались все доходы отца, так что за уплатой некоторых сумм вдове герцог получил 1 800 000 ливров годового дохода; кроме того, он получил также дворцы отца, включая Пале Рояль, Сен-Клу и другие. Более того, новый герцог Орлеанский был облагодетельствован тем, что давалось только наследникам престола — швейцарцами, собственной залой телохранителей в Версальском дворце; у него появился канцлер, генерал-прокурор, собиравший доходы с многочисленных уделов; наконец, герцог сохранил шефство над своими пехотными и кавалерийскими полками, приняв полки отца, так же как и его жандармский полуэскадрон и эскадрон легкой кавалерии.

Луи XIV распорядился о шестимесячном трауре и взял на себя расходы по погребальной церемонии, сделав ее великолепной.

Потеряв его высочество, двор в значительной мере лишился различного рода развлечений, поскольку уже давно именно он сохранял расположение к шалостям, которое потерял король, сделавшись святошей. Хотя герцог любил порядок в чинах и отличиях и соблюдал это сколько возможно, он всегда сохранял ласковость в обхождении, поэтому был всеми любим. Его фамильярность не нарушала врожденного величия и самому безрассудному не приходило в голову употребить ее во зло. Герцог перенял у матери искусство поддерживать достоинство двора, и хотя у себя дома он давал всем полную свободу, его достоинство и почтение к нему нисколько не страдали.

При многих добрых сторонах характера герцог имел и много слабостей, и мы поговорим о них, не касаясь главного упрека, который ему делали. В разговоре его высочество был более приятен, нежели умен, поскольку не имел настоящего воспитания, начитанности или знаний. Впрочем, герцог в совершенстве знал историю брачных союзов и родословные главных благородных французских домов. Никто не был слабее характером, ограниченнее умом и изнеженнее телом, и никакой принц не был более обманываем, более управляем и более презираем своими любимцами. Будучи сплетником и болтуном, подобно женщинам, среди которых он провел в пустых разговорах свою жизнь, сея ссоры и споры в маленьком своем дворе, забавляясь открытием тайн, которые он обнаруживал в этих ссорах, а особенно люб?; пересказывать всякого рода сплетни тем, кому не следовало о них знать, герцог имел все плохие качества женщин, которые, ставя это ему в вину, мстили за вмешательство в их ремесло.

Франция между тем готовилась к войне. Маршал Буффлер, командовавший во Фландрии, поехал в Брюссель для переговоров с курфюрстом. Все делалось в глубочайшей тайне, движения войск были рассчитаны и приведены в исполнение с такой точностью, что в один день 30 000 человек под предводительством Пюйсегюра явились вдруг перед главными нидерландскими крепостями в то самое время, как они отворили свои ворота и овладели ими почти без боя. Взятые в плен гарнизоны были отосланы в Гаагу с оружием и провиантом, дабы великодушием отторгнуть Соединенные провинции от враждебной Франции коалиции. В это же время другая армия под командой маршала Катина перешла через Альпы и утвердилась в Кремоне — центре будущих действий Франции в Италии.