Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Жизнь Людовика XIV

ModernLib.Net / Историческая проза / Дюма Александр / Жизнь Людовика XIV - Чтение (стр. 24)
Автор: Дюма Александр
Жанр: Историческая проза

 

 


Депутация прибыла тотчас же. Первый президент, глава депутации, заговорил первый и вместо того, чтобы ожидать от королевы объяснения причин, по которым королева потребовала к себе парламентских чинов, начал свою речь жалобой от имени всех на то, что до сих пор не было ответа на прошение от 30 октября. Королева отвечала, что маршал Граммон выехал в Гавр с приказанием освободить заключенных, если они дадут клятву более не беспокоить государство.

Этот ответ представлялся некоторым образом отговоркой, поэтому депутаты настаивали на более положительном ответе. Королева послала их министру юстиции, который вместо ответа стал обвинять коадъютора, но так как у него тогда был кашель и он только с трудом мог говорить, то президент попросил выразить обвинение в письменном виде. Обвинение было написано заранее, а министр, показывая его депутатам, забыл, что на нем сделаны заметки собственной рукой королевы. В обвинении, между прочим, говорилось, «что все донесения, которые коадъютор сделал парламенту, были ложны и им выдуманы; „что он лгал“ (эти три слова были написаны рукой королевы); что это злой, опасный человек, который дает пагубные советы герцогу Орлеанскому; что ему отказали в кардинальской шапке; что он хвастал перед всеми, будто зажжет королевство с четырех сторон, что будет иметь под своим начальством 100 000 преданных людей, что размозжит головы тем, кто пожелает тушить этот пожар».

Чтение этой записки произвело, очевидно, большой эффект, а смертельная борьба между Мазарини и Гонди стала единственным исходом. Оскорбленный обвинением, коадъютор явился в парламент и заявил свое мнение.

— Милостивые государи! — восклицал он. — Если бы уважение, питаемое мной к тем, кто излагает такие мнения, не удерживало меня, то я бы возмутился, почему вы не уничтожили эту оскорбительную бумагу, которая была только что прочитана в нарушение всех норм этого собрания! Я думаю, что они считали этот пасквиль, который есть ничто иное, как выражение гнева кардинала Мазарини, недостойным ни их, ни меня! Они не обманулись, господа! Я отвечу словами одного древнего писателя: «В самые трудные для республики времена я не убежал из города, во времена счастливые я ничего для себя не требовал, в отчаянные я ничего не боялся!» Прошу у вас извинения, что этим я несколько удалился от предмета нашего разговора, и возвращаюсь к нему. Мое мнение, милостивые государи, заключается в том, что нужно упросить короля немедленно послать приказ об освобождении принцев, равным образом опубликовать декларацию об их невиновности и удалить от особы короля кардинала Мазарини. Я также думаю, что мы сегодня должны принять решение собраться в понедельник, чтобы рассмотреть ответ, который королеве заблагорассудится дать направленным к ней депутатам. — Речь коадъютора была принята с воодушевлением, предложение одобрено и принято единогласно.

Между тем, королева послала Бриенна сказать герцогу Орлеанскому, что желает с ним говорить, но тот, будучи под властью коадъютора, отвечал, что готов быть с ней в прежних отношениях только если принцы будут освобождены и если она удалит от себя кардинала. Гроза шла со всех сторон — от королевской фамилии, от дворянства, от народа, однако королева не устрашилась и отвечала, что охотно выпустит принцев из тюрьмы, но предварительно нужно принять меры для безопасности государства; что же касается Мазарини, то она намерена оставить его в своем Совете до тех пор, пока его служба будет полезной для короля, а парламенту нет дела до того, кого она выбирает себе в министры.

В этот же день герцог Орлеанский отправился в Пале Рояль, несмотря на советы друзей, которые опасались чего-нибудь плохого. Гастон, чувствуя себя в это время как-то особенно храбрым, не захотел слушать советы и в первый раз решился явиться лицом к лицу со своими политическими противниками.

Увидев принца, Мазарини подбежал к нему и начал оправдываться, но принялся за дело худо, поскольку напал на де Бофора и коадъютора, которые были тогда советниками принца, и на парламент, в котором заключалась вся его сила. Кардинал сравнил герцога де Бофора с Кромвелем, коадъютора — с Ферфаксом, парламент — с палатой лордов, приговорившей к смерти Карла I, но герцог Орлеанский перебил его, заявив, что поскольку де Бофор и коадъютор его друзья, то он не позволит говорить о них плохо, а на парламент всегда надобно смотреть как на высшее государственное учреждение, что принцам всегда было хорошо, когда они слушались его рекомендаций и не сопротивлялись его власти. С этими словами герцог вышел из Пале Рояля.

На другой день он послал за маршалом Вильруа, государственным секретарем Летелье и приказал им передать королеве, что крайне недоволен кардиналом, что кардинал вчера дерзко говорил с ним, что он требует за это удовлетворения и настаивает на его удалении, в противном случае он, герцог Орлеанский, не займет в Совете свое место до тех пор, пока кардинал не перестанет быть его членом; сверх того Гастон приказал маршалу заботиться о безопасности короля, указав на то, что маршал подчиняется только ему — генералу-наместнику королевства; государственный секретарь получил приказание не отправлять никаких бумаг без ведома принца, а надзиратели городских кварталов — приказ иметь ради службы королю оружие в готовности и не исполнять ничьих приказаний, кроме как от него.

На другой день коадъютор явился в парламент: от имени герцога Орлеанского. Он известил о происходившем вчера в Пале Рояле, сообщил о том, что кардинал был дерзким перед особой его королевского высочества, привел смелые сравнения Бофора с Кромвелем, коадъютора с Ферфаксом, парламента с палатой английских лордов. Парламент взволновался, прозвучали предложения самых строгих мер. Советник Кулон предложил послать депутацию к королеве с требованием немедленного удаления кардинала; президент Виоль предложил вызвать кардинала в парламент и заставить его объясниться; прозвучали даже требования ареста Мазарини, но не решили ничего, так как хотели решить сразу все, и при возгласах «Да здравствует король!» и «Долой Мазарини!» собрание стало расходиться.

От парламента лозунги разбежались по городу. Королева не ожидала такой бури, Пале Рояль охватил страх. Кардиналу предлагали искать какое-нибудь укрепленное место, а маркизы д'Омон, д’Окенкур, ла Форте-Сантерр и г-н д’Этамп показали себя верными тому, кому были обязаны своими маршальскими жезлами и предложили ввести в Париж войска, разместить их вокруг Пале Рояля и твердо стоять против герцога Орлеанского. Однако все это показалось слишком отважным королеве, а в особенности Мазарини.

В это время герцогиня де Шеврез приехала в Пале Рояль. Никто не знал об ее договорах с коадъютором и у нее, как и у всех прочих, спрашивали совета, как поступить. Герцогиня предложила Мазарини удалиться из Парижа на время и дать пройти грозе, а она пока попытается примирить его с герцогом Орлеанским и если принцы будут освобождены, то она положительно берется уговорить его королевское высочество восстановить хорошие отношения с министром.

Этот совет, который посчитали дружеским и основательным, хотя в действительности он был достаточно коварным, приняли, и Мазарини решился вечером уехать из Парижа, отправиться в Гавр и освободить принцев. Он получил от королевы секретный приказ на имя смотрителя, в котором предписывалось повиноваться кардиналу.

Никто не знал о намечающемся отъезде Мазарини. Вечером кардинал пришел по обыкновению к королеве и в присутствии придворных разговаривал с ней довольно долго — ни в ней, ни в нем не было видно какой-нибудь неуверенности ни в лице, ни в голосе, а в это время взбунтовавшийся народ на улицах Парижа выкрикивал:

— К оружию!

В 10 вечера Мазарини вышел от королевы и вернулся к себе, где переоделся в красный камзол, надел серые штаны, шляпу с пером и, выйдя из Пале Рояля в сопровождении двух чиновников своей свиты, отправился к заставе Ришелье, где его ожидали лошади. Через два часа Мазарини был уже в Сен-Жермене, где намеревался ночевать. Королева в это время, будучи в кругу придворных, сохраняла свойственное ей спокойствие, искусно скрывая то, что знала.

Однако коадъютор получил сообщение о бегстве кардинала от г-д Гемене и Бетюна и тотчас отправился к герцогу Орлеанскому, у которого застал множество придворных. Заметим, что в этот момент очевидного торжества возникали и некоторые опасения — не имеет ли королева намерения отправиться вместе с королем вслед за кардиналом? Этого опасался коадъютор, может быть и герцог Орлеанский думал так же, но не собирался принимать какие-нибудь меры, ибо если бы королева и король уехали из Парижа, то он остался бы единственным и почти законным властителем города и кто знает, не исполнилось бы то, о чем он, быть может, не признаваясь вполне и себе, мечтал всю свою жизнь? И на третий день, когда коадъютор начал засыпать в своей постели, он был разбужен ординарцем герцога Орлеанского с известием, что его королевское высочество просит его к себе. Коадъютор проворно спрыгнул с постели, и пока он одевался в комнату вошел паж с запиской от м-ль де Шеврез, где было несколько слов:

«Приезжайте как можно скорее в Люксембургский дворец, но будьте осмотрительны во время дороги!»

Коадъютор, садясь в карету, приказал ехать к герцогу. Уже в передней он встретил м-ль де Шеврез, которая с нетерпением ожидала его приезда.

— А, наконец-то вы! — воскликнула она. — А маменька моя нездорова и не может выезжать, она послала меня сообщить его королевскому высочеству, что король намерен сегодня выехать из Парижа. Он лег спать как обыкновенно, теперь же его подняли и, говорят, опять одели.

— От надежного ли человека получили вы это известие? — осведомился коадъютор.

— От маршала д’Омона и маршала д’Альбера, — отвечала м-ль де Шеврез, — поэтому я тотчас побежала к принцу и разбудила его, а его первыми словами было: «Позовите ко мне коадъютора!»

— Пойдемте же к нему! — сказал на это Гонди. — Зачем мы будем терять время напрасно!

Они застали герцога в спальне его супруги.

— А! Любезнейший Гонди! — обрадовался герцог Орлеанский, увидев входящего коадъютора. — А ведь вы правду говорили, и что теперь мы будем делать?

— Ваше высочество, — отвечал Гонди, — нам теперь остается только овладеть всеми заставами Парижа!

Эта мера показалась герцогу Орлеанскому слишком насильственной и единственно, чего мог добиться от него коадъютор, то это послать начальника швейцарской роты г-на де Суша к королеве и попросить ее подумать о возможных последствиях ее выезда из столицы.

— Этого будет достаточно, — уверял герцог, не желая принимать более энергичные меры, — а когда королева увидит, что ее намерения известны, то побоится привести их в исполнение!

Герцогиня, досадуя на нерешительность мужа, велела принести чернильницу из ее кабинета, взяла большой лист бумаги и, лежа в постели, написала следующее:

«Г-ну коадъютору повелевается вооруженной силой воспрепятствовать приверженцам кардинала Мазарини увезти короля из Парижа.

Маргарита Лотарингская».

Однако герцог вырвал сей приказ из рук жены и, прочтя, бросил на пол — герцогиня, между тем, сказала на ухо м-ль де Шеврез:

— Прошу тебя, любезная моя племянница, всю имеющуюся у тебя над коадъютором власть употребить на то, чтобы он сам сделал все необходимое, завтра я отвечаю за герцога.

М-ль де Шеврез исполнила приказание, и коадъютор, которому нужно было только это обещание и который обошелся бы и без него, поспешно удалился. Герцог Орлеанский закричал вслед:

— Гонди, не забудьте, прошу вас, я ни за что на свете не намерен ссориться с парламентом!

А м-ль де Шеврез, провожая коадъютора, заметила:

— Дядюшка, я боюсь, чтобы вы не поссорились из-за своей твердости так же, как вы поссорились со мной из-за некоторой нерешительности.

Вернувшись к себе коадъютор немедленно написал письмо герцогу де Бофору, прося его как можно скорее приехать в отель Монбазон, в то время как м-ль де Шеврез поехала будить маршала ла Мотта. Не прошло и полчаса как в Париже вновь поднялось возмущение — приверженцы принцев ходили по городу, крича: «К оружию!», наконец, толпа бросилась к Пале Роялю. Королева подумала, что герцог Орлеанский обо всем узнал, и у нее хотят забрать короля, который действительно был одет и готов к отъезду. Регентша велела ему раздеться и лечь в постель, что и сама намеревалась сделать, но в это время прибежал один из офицеров с донесением, что народ взбунтовался, опасаясь бегства королевы и короля, и непременно желает видеть его величество. Часовые во дворце также спрашивали приказаний, поскольку люди столпились у Пале Рояля и грозились снести решетки ограды.

В этот тревожный момент явился посланник герцога Орлеанского. Его провели к королеве.

— Ваше величество, — обратился де Суш к регентше, — я пришел от имени его королевского высочества просить вас прекратить беспорядки. Герцогу со всех сторон доносят, будто вы намереваетесь сегодня ночью выехать из Парижа, взяв с собой короля. Его высочество уведомляет вас, государыня, что парижане этого не допустят!

— Скажите г-ну герцогу, — отвечала королева, — что не я, а он — причина всего этого волнения, и не мне, а ему следует прекратить беспорядки в городе! Что же касается опасений насчет отъезда короля, то они ложны — король и его брат преспокойно спят в своих постелях! Я тоже собиралась лечь, однако шум на улице и суматоха во дворце заставили Меня отложить это намерение. Впрочем, — сказала регентша, — если хотите удостовериться, пройдите со мной к королю и сами убедитесь в том, что я вам говорю.

С этими словами королева повела де Суша в комнату короля и разрешила ему самому поднять занавески у кровати. Король действительно лежал в постели, но на самом деле только притворялся спящим.

— Теперь, — приказала регентша, — возвратитесь к тому, кто вас послал, и расскажите о том, что видели!

Между тем, шум на улицах все усиливался, все громче звучали крики: «Короля! Короля! Мы хотим видеть короля!», и Анна Австрийская внезапно переменила решение. И обратилась к де Сушу:

— Сойдите вниз и прикажите от моего имени открыть ворота и двери — то, что видели вы, должны увидеть все! Предупредите только, что король спит и попросите шуметь как можно менее.

Де Суш передал приказание королевы дворцовой страже и ее просьбу народу. Ворота и двери были отворены и многочисленная толпа бросилась в Пале Рояль, однако как только народ приблизился к комнате короля, предводители, вспомнив, что король спит, распорядились не шуметь, и все пошли на цыпочках, затаив дыхание. В миг спальня короля наполнилась народом, и разъяренные люди, только что собиравшиеся разнести ограду и сделавшие бы это непременно, если бы ворота не открыли, с благоговением и любовью шли мимо постели короля, не смея открыть занавесок. Королева подняла их сама, и, видя короля спящим, мятежники становились на колени и молили Бога сохранить им этого прекрасного юношу. На самом деле Луи XIV не спал и, притворяясь спящим, клялся отомстить когда-нибудь парижскому народу.

Процессия продолжалась до 3 утра. Кардинал в это время ехал по дороге к Гавру, время от времени останавливаясь, поскольку все еще надеялся, что король и королева к нему присоединятся. Однако догнавший его курьер рассказал о происходившем в Париже ночью и объявил, что королеве нет никакой возможности выехать.

15 января пришло известие, что принцы выпущены из тюрьмы. Мазарини сам отворил им двери, надеясь, без сомнения, этим великодушным поступком снова помириться с Конде, но тот, зная от своих парижских корреспондентов, что кардинал действует отнюдь не по собственному желанию, а по настоянию герцога Орлеанского и парламента, гордо поблагодарил экс-министра «за внимание» и дабы продемонстрировать не особенное желание освободиться поскорее, пригласил его на обед в тюрьму.

16 числа узнали, что принцы приближаются к Парижу, и герцог Орлеанский вместе с коадъютором и де Бофором поехали навстречу по дороге Сен-Дени. На полдороги они встретились и принцы пересели в карету герцога Орлеанского. От Сен-Дени до Парижа карете пришлось ехать шагом среди великого скопления народа и въезд в город совершился при всеобщем ликовании. Королева, король и герцог Анжуйский оставались в Пале Рояле; герцог де Бофор и коадъютор, полагая свое присутствие не совсем приятным королеве, отправились каждый по своим делам: де Бофор — охранять заставу Сент-Оноре, Гонди — к вечерне в церковь

Иезуитов; принц Конде нанес визит в Пале Рояль и, как отмечает в своих записках герцог Ларушфуко, был принят королевой «весьма ласково и с приличествующим его званию почтением».

Кардинал тем временем доехал до Брюля, маленького городка курфюршества Кельнского. На другой день после его отъезда парламент издал указ, в котором благодарил королеву за изгнание Мазарини и просил издать декларацию, исключающую из королевского Совета всякого иностранца и всякое лицо, которое «присягнуло в верности другим государям». Королева поспешила с опубликованием соответствующей декларации, отнимающей у коадъютора возможность быть в составе Совета и стать кардиналом, поскольку в этом случае ему пришлось бы присягнуть папе Римскому.

Месяц спустя президент Виоль объявил, что принц Конде не соглашается на брак м-ль де Шеврез с принцем Конти. Причину этого отказа нужно видеть в том влиянии, какое герцогиня Лонгвиль имела на своего брата — она боялась, что если он женится на дочери герцогини де Шеврез, то будет связан женой по рукам и ногам и предан во власть ее любовника коадъютора.

Тогда же уволили маркиза Шатонефа и на место министра юстиции назначили заклятого врага Гонди — президента Моле. Несмотря на то, что коадъютор так много содействовал миру, на нем хотели, однако, отыграться за войну. Ho он не мог долго оставаться в ложном положении, зная свою силу и умение вести интригу. Гонди решил отсутствием наказать двор и удалиться в свое епископство для чего, придя к герцогу Орлеанскому, объявил ему, что поскольку он имел честь помочь герцогу в двух делах, более других близких его сердцу — в удалении Мазарини и возвращении принцев в Париж — то не позволит ли герцог ему возвратиться к занятиям прелата и, поскольку Великий пост на исходе, удалиться в монастырь Пресвятой Богородицы для принесения Богу раскаяния в своих делах. Как ни был герцог Орлеанский скрытен, он не смог не обнаружить удовольствия при этом предложении, поскольку после победы коадъютор оставался весьма беспокойным союзником. Подав руку и прижав его к сердцу, Гастон поклялся, что вовек не забудет его услуг, рассчитывая наконец отвязаться от коадъютора. От герцога Орлеанского Гонди пошел проститься с принцем в отель Конде. Герцогиня Лонгвиль и принцесса Палатинская не обратили особого внимания на самоудаление коадъютора; принц Конти засмеялся, когда услышал о его намерении «удалиться от всех дел», и, прощаясь сказал: «До свидания, мой добрый отец-пустынник!», а принц Конде, угадывая последствия этого «балетного па», очень удивился.

Вечером того же дня, делая вид, что желает посвятить себя целиком служению Богу, Гонди заключился в монастырь Пресвятой Богородицы и по всей видимости решил не вмешиваться более ни в какие политические дела». Впрочем днем он занимался только своими религиозными обязанностями в окружении каноников и священников, а ночью отправлялся в отель герцогини де Шеврез. В отеле Конде и Пале Рояле посмеивались над побежденным, и поскольку затворник велел для развлечения сделать на одном из окон своего дома садок для птиц, то Ножан Ботрю, придворный весельчак, заметил: «Теперь можно быть спокойным, раз у коадъютора ныне только две заботы — спасаться и посвистывать, чтобы заставить петь коноплянок!» Эта острота произвела французскую пословицу «siffler les linottes».

Освободившись от коадъютора, принц Конде принялся за исполнение своих намерений. Ему было обещано губернаторство в Гиени, отнятое у герцога д'Эпернона, и должность коменданта цитадели Блей на место герцога Ларошфуко; кроме того, он просил сделать принца Конти губернатором Прованса. И поскольку он уже владел Клермоном, Стенэ, Бельгардом, Дижоном и Монтроном, а герцог Лонгвиль не терял из виду своей прежней должности губернатора Нормандии, то исполнение просьб Конде сделало бы его выше подданного, это означало дать честолюбцу средства для борьбы, которая могла кончиться падением королевской власти.

Мазарини, переписываясь в изгнании с королевой о всех государственных делах, со страхом смотрел на домогательства принца Конде, который во всем хотел действовать один, без помощи друзей, что ясно показывало его стремление к независимости.

В таком положении находились дела, когда однажды вечером, около часу ночи, виконт д'Отель, брат маршала Дюплесси, один из самых доверенных лиц королевы и ярый приверженец Мазарини, вошел в комнату коадъютора и, бросаясь ему на шею, воскликнул:

— Здравствуйте, г-н министр!

Коадъютор с интересом посмотрел на виконта и полюбопытствовал, не сошел ли тот с ума.

— Я вовсе не сумасшедший! — отвечал д'Отель. — В моей карете, стоящей у вашего подъезда, сидит человек, который готов подтвердить, что я в полном разуме.

— А кто эта особа, которая берет на себя такую ответственность? — спросил, улыбаясь, Гонди.

— Маршал Дюплесси, мой брат, — сказал виконт. Коадъютор стал внимательнее.

— Послушайте, — продолжал виконт, — и взвесьте каждое мое слово. Ее величество приказала мне ехать к вам и Объявить, что поручает себя, своего сына и корону вашей охране! — И он сообщил о письме кардинала королеве, в котором говорилось, что присоединение Прованса к почти потерянной для короны Гиени обеспечит королеву в глазах ее сына, и тот, когда повзрослеет, будет смотреть на нее как на виновницу упадка государства.

Коадъютор слушал во все уши. Вдруг дверь отворилась и быстрыми шагами вошел маршал Дюплесси. Поклонившись, он бросил на стол письмо и сказал:

— Это вам, г-н Гонди, прочтите!

Письмо было от кардинала, в нем говорилось:

«Вы знаете, Государыня, что главный мой враг, какого я только имею, — коадъютор, но лучше употребить его в Ваших делах, нежели чем заключить мир с принцем на тех условиях, какие он предлагает. Сделайте Гонди кардиналом, дайте ему мое место, поместите его в моих комнатах.., быть может он будет более расположен к герцогу Орлеанскому, нежели к Вашему Величеству… Герцог, впрочем, не желает государству гибели, в сущности он не имеет злых намерений… Одним словом, Государыня, лучше всем пожертвовать, чем согласиться на требования принца, поскольку если он это получит, останется только привезти его в Реймс».

Прочитав письмо, в котором кардинал просил королеву сделать вместо себя кардиналом, Гонди пожал плечами и заметил, что и без всякого интереса он готов быть верным слугой королевы. Понимая, что скромность коадъютора исходит из его недостаточной уверенности в собственной безопасности, маршал предложил:

— Вам нужно повидаться с королевой? — И так как Гонди молчал, он прибавил:

— Лично повидаться?

Гонди продолжал молчать, тогда маршал вручил ему письмо от Анны Австрийской.

— Вот, — сказал он, — прочитайте и подумайте, можете ли вы довериться этому.

Письмо обещало совершенную безопасность коадъютору, если он явится в Пале Рояль. Гонди взял письмо, прочитал его, почтительно поцеловал и, подойдя к свече, сжег. Когда от бумаги остался лишь пепел, коадъютор протянул руку Дюплесси и сказал:

— Когда вы можете отвезти меня к королеве? Я готов повиноваться.

Коадъютору было предложено на другой день, в полночь, ожидать у монастыря Сент-Оноре. Это было повторением того, о чем мы уже рассказывали, только вместо пажа коадъютор встретил Дюплесси. Он повел его в образную, куда через полчаса пришли королева, и они остались наедине. Следствием этого и двух других свиданий было установление нескольких статей относительно кардинала Мазарини, министра, маркиза Шатонефа, герцогини де Шеврез и коадъютора Гонди. Вот содержание этих статей:

«Чтобы не лишиться доверия народа, коадъютор без всяких опасений может выступать против кардинала Мазарини как в парламенте, так и вне оного. Маркиз Шатонеф и герцогиня де Шеврез будут демонстрировать плохие отношения с коадъютором, ведя переговоры с кардиналом, сохраняя милость королевы и положение в народе. Г-жа де Шеврез, г-да Шатонеф и Гонди будут стараться отвлечь герцога Орлеанского от участия в делах принца Конде, сохраняя с ним хорошие отношения. Маркиз Шатонеф назначается первым министром и хранителем государственной печати. Маркиз ла Вьевиль назначается министром финансов, заплатив кардиналу 400 000 ливров. Мазарини получает от короля формальное обязательство относительно пожалования коадъютору сана кардинала и звания государственного министра; исполнение этого будет зависеть от коадъютора, который должен содействовать интересам кардинала Мазарини. Кардинал вознаградит всех, кто помогал успеху настоящих переговоров. Г-н Манчини получает герцогство Иеверское или Ретель и женится на дочери герцогини де Шеврез. Кардинал будет противодействовать герцогу де Бофору в попытках войти в доверие короля и королевы и всегда будет смотреть на него как на своего врага. Кардинал уполномочивает г-д Шатонефа и Гонди и г-жу де Шеврез войти в доверие к королеве и сам будет им во всем доверять, если они сдержат свои обещания и останутся верными его интересам. Постановляется также, что нет более речи о происходившем до, во время и после парижской войны, а настоящий союз направляется против принцев. Наконец, кардинал обещает не ставить герцога Орлеанского в известность о содержании настоящего договора, а также обо всем, что будет обсуждаться на последующих конференциях».

Мы распространились об этих подробностях, чтобы показать, каким странным образом устраивались в это время общественные дела и как мало обращалось внимания на народ, к которому они, однако, наиболее относились. Любопытно также, что королева, чье регентство уже кончалось, направила в парламент декларации, в которых излагались причины вечного изгнания кардинала Мазарини из королевства и принц Конде объявлялся невиновным во всем ему инкриминировавшемся. 5 сентября эти декларации были внесены в роспись, а на следующий Луи XIV достиг совершеннолетия. В этот день маркиз Жевр, командир гвардейского корпуса, обер-церемониймейстеры и церемониймейстеры, полковник конвоя его величества де Рео осмотрели здание парламента, провели разные приготовления к имеющей быть 7-го торжественной церемонии объявления королем о своем совершеннолетии.

Утром 7-го двор выехал из Пале Рояля, предшествуемый трубачами. После эскадрона легкой кавалерии, после чинов городской Думы, за которыми шел сам городской старшина, после 200 представителей дворянства Франции, после губернаторов провинций, кавалеров различных орденов, камер-юнкеров, камергеров и обер-камергеров двора, после королевских трубачей, одетых в голубые бархатные кафтаны, за которыми ехали на покрытых богатыми попонами лошадях шесть герольдов с жезлами, по двое в ряд торжественно продвигались маршалы; далее ехал граф д'Аркур, обер-шталмейстер двора, имевший на перевязи шпагу короля в ножнах голубого бархата с золотыми лилиями, одетый в камзол и панталоны, расшитые золотом и серебром; за ним следовали пажи, обер-лакеи и камердинеры в богатых костюмах и с убранными перьями разных цветов шляпами в руках; далее ехали телохранители его величества, затем гоффурьеры и гофмаршалы, обер-церемониймейстер и, наконец, сам король Луи XIV. Юный король выделялся своим великолепным платьем, богато расшитым золотом, парчой и драгоценными камнями. Кроме того, он был так высок ростом, что на вид ему было много больше, чем его 14 лет. У Сен-Шапель его величество встретил епископ Байе, который приветствовал короля речью, выслушанной с глубоким вниманием. Затем епископ повел короля на хоры, откуда тот прослушал обедню. Из Сен-Шапель король направился в парламент и при входе произнес следующее:

— Милостивые государи! Я прибыл в мой парламент объявить, что, согласно законам моего государства, я хочу сам принять бразды правления и надеюсь на вашу готовность быть всегда мне верными слугами. Мой канцлер расскажет вам с большей подробностью о моих намерениях.

Следуя этому, поднялся канцлер и произнес длинную речь, в которой как можно красноречивее он постарался исполнить возложенное на него королем поручение. По окончании этой речи заговорила королева:

— Государь, вот уже девятый год как я взяла на свою ответственность ваше воспитание и управление государством. Богу было угодно благословить мои труды и сохранить вашу особу, столь драгоценную для меня и всех ваших верноподданных. Ныне закон королевства призывает вас к управлению этой монархией и я с большим удовольствием передаю вам ту власть, которая была мне дана, и надеюсь, что с Божьей помощью вы будете печься во все время вашего царствования о благоденствии и счастье Франции.

Его величество отвечал:

— Государыня, благодарю вас за заботы и попечение, которые вам было угодно принять на себя по моему воспитанию и управлению моим королевством. Я прошу вас продолжать давать мне добрые советы и желаю, чтобы после меня вы были президентом моего Совета.

После этих слов королева поднялась со своего места и, подойдя к сыну, почтительно ему поклонилась, а король тоже встал навстречу и нежно обнял ее. Затем они вернулись на свои места. Тогда к королю подошел герцог Анжуйский, преклонил колено, поцеловал руку брата и поклялся ему в верности. Примеру последовали герцог Орлеанский, принц Конти и другие принцы, вслед за ними канцлер, герцоги и пэры, духовные лица, маршалы Франции и все прочие присутствующие также поднялись и присягнули в верности королю.

Однако все заметили отсутствие принца Конде, а скоро распространился слух, будто принц в прошедшую ночь срочно выехал из Парижа. Не было ли это сделано им для того, чтобы не присягать королю в верности? Впрочем, несмотря на это угрожающее отсутствие, возвращение его

Величества в Пале Рояль было торжественным, а народ сопровождал его радостными восклицаниями: «Да здравствует король!» Торжество продолжалось всю ночь среди зажженных на всех улицах огней.

ГЛАВА XXIII

Общество того времени. — Женщины, пользовавшиеся влиянием. — Марион Делорм. — Несколько анекдотов. — Министр финансов д'Эмери. — Президент де Шеври, — Клод Килье.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53