Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Огненный остров

ModernLib.Net / Исторические приключения / Дюма Александр / Огненный остров - Чтение (стр. 7)
Автор: Дюма Александр
Жанр: Исторические приключения

 

 


Он долго беседовал с женой и в результате нашел способ примирить требования, возникшие вместе с любовью к ожидаемому ребенку, и долг, к которому призывала его совесть.

Он будет считать наследство доктора Базилиуса отданным ему на хранение и когда-нибудь либо раздаст деньги бедным, либо вернет самому доктору, если правда то, что он, Эусеб не стал жертвой галлюцинации и Базилиус действительно остался в живых. Но он оставил за собой право приобрести собственное состояние с помощью чужого богатства, временно оказавшегося в его руках.

Приняв решение, каким бы оно ни было, Эусеб не допускал больше никаких уверток; на следующий же день после того, как намерения его определились, он отправился в свое поместье в округе Бейтензорг, осведомился о способах возделывания кофейной плантации, покрывавшей большую часть его владений, и об улучшениях, какие можно было там произвести; еще два дня спустя он снял контору и склад в нижнем городе, нанял шесть приказчиков, и через месяц торговый дом Эусеба ван ден Беека сделался одним из самых крупных не только в Батавии, но и во всей колонии.

Но, в то время как люди завидовали его, как им казалось, счастью, Эусеб ван ден Беек не чувствовал себя счастливым. Рабски прикованный к своей работе, поглощенный навязчивой идеей создать собственное прочное состояние как можно скорее, он, сам того не замечая, лишил Эстер своих забот о ней, к которым она привыкла.

Возможно, в глубине души он любил ее больше прежнего, но, чтобы понять это, надо было уметь разом читать в сердце и в мыслях Эусеба.

Он буквально осуществил то, что в устах нотариуса казалось Эстер утопией, и посвятил делам не только свои дни, но и ночи. С рассветом он покидал Батавию и отправлялся надзирать за работой своих негров в Бейтензорге; вечером он возвращался так стремительно, как только могла мчать его коляску запряженная в нее шестерка лошадей; против обычая яванских негоциантов, рискуя подхватить лихорадку, он еще долго оставался в нижнем городе после захода солнца, пока не заканчивал все торговые дела.

Но, как ни старался он, как ни напрягал силы своего ума, Небо не благословило его труды, и уже в седьмой раз, подводя в конце месяца приблизительный итог, Эусеб убеждался, что состояние, доставшееся ему от доктора Базилиуса, не увеличилось.

Все было странно в жизни молодого голландца: он мог сколько угодно продавать, покупать, перепродавать, рисковать, быть осторожным или полагаться на волю случая, даже отдавать товар за бесценок, и все же разница прихода и расхода в конце каждого месяца оказывалась одной и той же и всегда равной сумме начального капитала.

По мере того как успех все больше обманывал надежды Эусеба, жажда наживы, охватившая его, росла вследствие легко объяснимого упрямства. Он хотел подчинить себе удачу и сражался с ней врукопашную. Его деятельность обратилась в своего рода ярость, рвение — в ожесточение. Он отнимал время у сна, стараясь изобрести новые комбинации, способные дать ему вожделенное богатство и помочь избавиться от тех денег, что таким тяжким грузом легли на его совесть.

Под влиянием этой сжигавшей его лихорадки здоровье Эусеба вновь ухудшилось, и Эстер во второй раз пришлось испытать сильную и глубокую тревогу.

Однажды, умоляя мужа отдохнуть, она позволила себе высказать несколько замечаний. Но тот, всегда такой добрый к ней, тоном, не допускавшим возражений, ответил: «Так надо!»— и несчастная женщина, более всего озабоченная тем, чтобы нравиться любимому, на мгновение испугалась его недовольства ею и поклялась в будущем молчать и смириться.

Тем временем беременность Эстер подходила к концу, близился день, когда она должна была стать матерью. Эусеб, поглощенный делами, не мог так часто, как того требовало состояние жены, вывозить ее на прогулки, и, к большому своему огорчению, Эстер вынуждена была выезжать одна.

Как-то в конце месяца Эусеб, более обычного сосредоточенный и обеспокоенный, уехал в нижний город; госпожу ван ден Беек, откликавшуюся на все чувства мужа, охватили печальные мысли, и она приказала подать коляску, чтобы развеяться и подышать прохладным вечерним воздухом в тени прекрасных деревьев на Королевской площади.

Сначала ее экипаж двигался в веренице других карет, столь многочисленных в этом городе, где они представляют собой предмет первой необходимости. Но удивительная красота Эстер привлекла внимание; смущенная вниманием, произведенным ею на молодых людей яванской колонии, Эстер попросила форейтора свернуть на улицу Парапаттан и, оказавшись на берегах Чиливунга, велела ехать вдоль реки.

Был час, в который молодые яванки предаются целительному отдыху купания и приходят скорее окунуться, чем помыться в желтоватой воде.

В каждой мангровой рощице скрывалась группа туземных женщин, чьи песни и смех оживляли довольно скучные берега батавийской реки.

Экипаж проехал около четверти льё, когда внимание Эстер привлекли громкие крики, раздававшиеся неподалеку от того места, где она находилась.

Приблизившись, она увидела человека в лохмотьях, которого преследовала и осыпала градом камней толпа детей.

Ему могло быть лет пятьдесят; саронг на нем был разорван; он шел с трудом, опираясь на палку; и все же, несмотря на жалкое состояние его платья, лицо старика, обрамленное седеющей бородой, не лишено было своеобразного благородства; он казался равнодушным к крикам, которыми жестокие дети — дети во всем мире жестоки! — оскорбляли его старость и нищету, и довольствовался тем, что уклонялся от настигавших его камней.

Несмотря на то что старику удавалось уворачиваться от ударов, камень, пущенный одним из самых крепких маленьких негодяев, попал ему в лицо. Он глухо застонал и, не сказав ни слова упрека тем, кто так жестоко обошелся с ним, направился к реке и стал смывать льющуюся из раны кровь.

Увидев это, Эстер выскочила из коляски и поспешила к раненому.

Появление белой госпожи заставило детей броситься врассыпную; они разбегались во всех направлениях, продолжая выкрикивать по адресу несчастного оскорбления, раз нельзя было дольше забрасывать его камнями.

Эстер приблизилась к нищему и спросила:

— Бедняга, эти злые дети вас ранили; не могу ли я чем-нибудь вам помочь?

Старик взглянул на нее.

— Белая женщина, — отвечал он, — твоя жалость уже залечила самую жестокую из моих ран; я живу вдали от людей и более всего страдаю от того, что нахожу их такими дурными уже в самом нежном возрасте; твоя рука, протянувшись ко мне, принесла мне утешение. Пусть Батара-Армара, бог любви, вознаградит тебя, и пусть Будда благословит не только тебя, но и дитя, которое ты носишь под сердцем.

— Мне кажется, вы устали, добрый человек? — спросила Эстер.

— Я шел с начала луны.

Этот ответ ничего не говорил Эстер, привыкшей к другому исчислению времени.

Нищий увидел, что она его не понимает, и пояснил:

— Солнце поднималось и садилось семь раз с тех, как я пустился в путь.

— Значит, вы идете издалека?

— Из глубины провинции Батавия.

— Но какая же причина могла заставить вас, в вашем возрасте, решиться на такое долгое путешествие?

— Будда благословил поле, доставшееся мне от отца, и я жил счастливо; но пришли злые люди и прогнали меня с земли, политой потом пяти поколений моих предков. Пусть Будда сохранит плодородие поля и свежесть окружающих его деревьев, но Аргаленка не будет есть их плодов, Аргаленка не уснет больше в их тени.

Старик вздохнул.

— А почему у вас отняли поле? — спросила Эстер.

— Потому что я сохранил веру отцов, потому что сказал: «Исламский пророк, тот, кто велит ударить и убить, — злой дух».

— И вы ищете справедливости?

На этот раз нищий с горечью улыбнулся.

— Справедливость там, наверху, — он показал пальцем на небо. — Чтобы отправиться ее искать, нужны крылья; подобно гусенице, живущей на сладком тростнике, я буду ждать, пока воскрешение даст мне крылья, и я смогу туда подняться.

— Но тогда, — с возрастающим интересом продолжала настаивать Эстер, — зачем покидать ваши леса, ваши поля, где Господь не жалеет ни солнца, ни щедрых даров своих для живущих там? Здесь вас будут преследовать, бесчестить, избивать, как случилось только что, — полиция Батавии не терпит нищих.

— Я пришел, склонившись под рукой Будды, послушный его воле, и буду идти до тех пор, пока он не прикажет мне: «Остановись».

— А как может Будда сообщать вам свою волю? — с недоверием, которого она на сумела скрыть, спросила Эстер.

— Ночью тело спит, — отвечал старик с восторженностью, придавшей еще большее благородство чертам его лица. — Материя впадает в оцепенение, а свободный дух воспаряет к небесам, где его родина; он поднимается и летит, и если не видит Будду таким, как узрит его позже, когда окончательно избавится от своей оболочки, то есть лицом к лицу, то, по крайней мере, чувствует блаженное тепло взгляда божества, и его сердце раскрывается, согревается и трепещет от этого соприкосновения; пока лишь невнятный шепот, но он слышит голос Будды и сохранит в памяти его отзвуки.

— Я понимаю, вы говорите о снах, — Эстер тоже улыбнулась.

— Да, — произнес старик, устремив в небо озаренный взгляд.

— Ну, и что же сказали вам ваши сны?

— Я видел европейский город, и в этом городе золото сыпалось к моим ногам, и с помощью этого золота я мог выкупить родное дитя, которое продали.

— И это все, что сказали вам сны?

— Нет, я видел ту, в которой моя кровь, хоть Бог и отступился от нее и она проклята! Она топтала ногами, душила в руках, раздирала ногтями другую женщину, столь же прекрасную, как она сама, но белую, подобно тебе, и голос свыше воззвал ко мне: «Это несправедливо, встань и иди: ты — отец, ты — судья».

Эстер спрашивала себя, должна ли она смотреть на этого человека как на безумца или как на ясновидящего. Дрожащий голос несчастного, блеск его глаз, когда он произносил загадочные слова, произвели на молодую женщину сильное впечатление.

Она достала свой кошелек и вложил его в руку нищего.

— Возьмите, бедняга, — сказала она ему. — Думаю, я не имею отношения к последним двум вашим снам, но хотя бы в первом сыграю свою роль: вот основа богатства, обещанного вам Буддой.

Нищий не решался принять кошелек из рук Эстер.

— В моем сне рука, давшая мне посланное Буддой золото, была белой, как твоя, женщина, но это была рука мужчины.

— Что ж, так примите это золото от моего мужа, он белый человек, как тот, кого вы видели во сне.

Старик наклонил голову в знак благодарности.

— И потом, вы устали, друг мой, продолжала Эстер. — Моя коляска довезет вас до первых домов предместья, где вы сможете найти приют.

— Спасибо; какими бы слабыми ни казались тебе мои ноги, они отлично донесут меня туда. Я буду не на месте в твоем паланкине, как пальмовая гусеница на плоде гарцинии. Ты спасла меня от рук жестоких детей, ты дала мне золота — все это получил Будда, потому что Будда скрывается под лохмотьями любого бедняка; Будда вознаградит тебя.

Произнеся эти слова, старик знаком простился с Эстер и быстро удалился.

XI. ИСКУШЕНИЕ

В течение нескольких минут г-жа ван ден Беек была всецело поглощена мыслями об этом человеке; чтобы ей удобнее было размышлять о странном старике, она пошла дальше пешком, приказав слугам ждать ее, только прогулку свою продолжила под вуалью.

Эстер успела отойти от своих слуг на несколько сот шагов, когда какой-то человек, следовавший за ней, нагнал ее и бросил на нее полный страсти взгляд.

Это было так неожиданно, что Эстер вскрикнула и повернула назад, туда, где оставила слуг, не тратя времени на то, чтобы разглядеть дерзкого или назойливого человека, позволившего себе так на нее смотреть. Но он повторил ее движение и, прежде чем молодая женщина успела добраться до своей коляски, обратился к ней с довольно пошлыми любезностями.

Однако едва г-жа ван ден Беек услышала его голос, едва она взглянула на собеседника, как только что владевший ею страх сменился приступом безумного смеха.

Она узнала нотариуса Маеса.

А он, хотя на ней была вуаль, узнал в одинокой гуляющей даме свою хорошенькую клиентку и, ужасно смутившись, замер на месте.

— Как, это вы, милый господин Маес! — воскликнула Эстер.

— Сударыня, сударыня, — бормотал нотариус, все более теряясь. — Прошу вас простить меня, но я думал, будто узнал походку госпожи Маес.

Эстер улыбнулась под вуалью.

— Не будет ли нескромностью спросить, какие важные дела заставляют вас в такой час искать госпожу Маес на берегу Чиливунга?

— Дела в такой час! — повторил метр Маес. — Но, красавица моя, что вы такое говорите: уже половина седьмого вечера, к черту дела и да здравствует веселье! Я собирался совершить прогулку с госпожой Маес и назначил ей встречу в этом уединенном месте — вот что виной моей ошибке, которой я, впрочем очень рад, сударыня, поскольку она позволяет мне предложить вам руку и проводить вас к вашей коляске. Вы позволите?

И нотариус галантно склонился перед ней.

— Без всякого сомнения, господин Маес, — ответила Эстер. — Более того, если это может доставить вам удовольствие, я предложу вам воспользоваться моим экипажем, чтобы вернуться домой.

Нотариус колебался, то и дело оборачивался в сторону реки, где в быстро наступавших сумерках еще видны были смуглые тела прекрасных яванок, одетых в саронги; с другой стороны, его сильно искушало желание показаться на публике с одной из самых очаровательных европейских женщин в городе; перед этим соблазном он не устоял, и, как только негр опустил подножку и г-жа ван ден Беек уселась в свою коляску, толстый нотариус взобрался следом за ней, накренив экипаж своим чудовищным весом.

— Простите, сударыня, — заговорил метр Маес, прочно усевшись рядом с Эстер, — но я был так изумлен, что совершенно позабыл спросить о господине ван ден Бееке?

— Увы! — отвечала Эстер, которую нотариус заставил вспомнить обо всех ее печалях.

— Да, да, я понимаю вас, — сказал он. — Среди вашего процветания вас гложет червь беспокойства: здоровье вашего мужа оставляет желать лучшего. О, я заметил, — прибавил метр Маес, — что бедный молодой человек убивает себя работой, и совершенно не могу понять, зачем такому богатому человеку жертвовать из-за нескольких несчастных тысяч флоринов такой прекрасной, а главное — счастливой жизнью, какую он мог провести у ваших ног.

— Как, сударь, — Эстер все более удивлялась, открывая в нотариусе прежде незнакомые ей стороны характера, — вы ли, в самом деле, говорите мне это?

— Несомненно, — с самым естественным видом ответил метр Маес, — а что удивительного? Я нотариус, но ведь, в конце концов, и человек, поэтому заявляю вам, что осуждаю самым решительным образом эту жажду наживы, заставляющую забыть о всем том прекрасном и приятном, что Господь поместил для человека на земле под именем удовольствий.

— Но мне казалось, сударь, — и я даже ставила вас в пример, — что дела вашей конторы поглощают все ваше время?

— О, не говорите о моей конторе, сударыня, — с крайне меланхолическим видом произнес метр Маес. — Мне кажется, будто я чувствую тошнотворный запах пересохших пергаментов, исходящий от старых папок, набитых червями и тяжбами. Нет, право же, нет; напротив, дайте мне полностью отдаться счастью кататься среди благоухающих садов рядом с одной из самых прелестных женщин в колонии.

— Право же, господин Маес! — Эстер улыбнулась, наполовину любезности нотариуса, наполовину изменениям, происшедшим в его нравственном облике. — Во время последнего визита, которой я имела честь нанести вам, я не могла оценить вашу беспредельную учтивость.

— Ах, сударыня! — метр Маес еще больше расчувствовался. — Неужели вы могли не заметить моего восхищения прекраснейшей половиной рода человеческого? Женщины, сударыня, женщины! Вот единственная услада, единственное утешение в нашей жизни!

— Ах, как бы это понравилось госпоже Маес, если бы она могла нас услышать! — насмешливо заметила Эстер.

— Бога ради, сударыня! — придав своему лицу самое жалобное выражение, взмолился нотариус. — Заклинаю вас, оставьте госпожу Маес вместе с конторой. Не кажется ли вам, что в такой опьяняющий вечер хорошо быть свободным, избавившись от всех забот и тревог?

— Но вы говорили, что интересы ваших клиентов полностью поглощают вас и днем и ночью?

— К черту клиентов с наступлением ночи! О Боже, почему эти прекрасные тропические ночи не длятся двадцать четыре часа?

— Правду сказать, метр Маес, вы все больше удивляете меня, и я не знаю, как примирить ваш тон и ваши слова с серьезностью вашей профессии.

— Моя профессия, сударыня, моя профессия! — с выражение глубочайшей тоски вскричал метр Маес. — Неужели вы думаете, что мне хочется сделаться тощим, бледным и желтым, как господин ван ден Беек, не давая себе отдохнуть от ее тягот? Моя профессия! Но даже у носильщика в порту есть часы отдыха, когда он, растянувшись на песке, слушает шум волн, ласкающих берег, смотрит, как солнце опускается в лазурные волны и окрашивает их пурпуром; он предается высшему счастью — ничего не делать! А я, метр Маес, королевский нотариус, обладатель нескольких сотен тысяч флоринов, не должен иметь ни часа, ни минуты, чтобы вздохнуть свободно, насладиться тем прекрасным и полезным, что Господь расставил на моем пути: сладостным пением, опьяняющим вином и обществом красивых женщин? В этом нет ничего дурного, сударыня!.. Право же, — продолжал нотариус после этого небольшого отступления, — чаша может переполниться, что будет очень жалко, особенно если через край перельется шампанское. Еще раз повторяю, сударыня, да здравствует веселье! И если хотите, чтобы ваш муж был здоров, посоветуйте ему поступать как я!

Какими бы пошлыми ни были слова нотариуса, они поразили молодую женщину; она готова была пожелать мужу такой же грубой и цветущей физиономии, как у метра Маеса, ибо она чувствовала, что это — расцвет жизни, тогда как печаль и уныние, овладевшие ее мужем, означали смерть, и ей было страшно.

— Да, возможно, вы правы, господин Маес, — произнесла она. — И я должна была бы рассердиться на вас за то, что вы заставили меня толкнуть моего мужа к занятиям торговлей, которые убьют его.

— Я говорил это? Я советовал это? — с превосходно разыгранным изумлением вскричал метр Маес, широко распахнув круглые глаза.

— Разумеется, сударь, разве вы не помните?

— Но в какой час вы приходили ко мне за советом?

— Днем; я думаю, в три или четыре часа пополудни.

— Какого черта! Вот все и разъяснилось, дорогая сударыня; вы видели нотариуса, а о таких вещах надо говорить с господином Маесом; вы должны были прийти к нему, когда он стряхнет с себя пыль этой гадкой конторы, когда из гусеницы он превратится в бабочку, и тогда он сказал бы вам, как говорит сегодня вечером: будем важными и серьезными лишь в часы работы, иначе скука иссушит нас. Но не беспокойтесь — я исправлю то зло, которое причинил ему.

— Каким образом?

— Да, я отправлюсь к нему, к этому милому господину ван ден Бееку! И пусть меня приговорят к двум дополнительным часам в конторе, если я не научу его развлекаться так же, как я!

— Как вы! — воскликнула Эстер, которую начала настораживать легкомысленность метра Маеса.

— Да, как я; но не волнуйтесь, прекрасная дама, и пусть фейерверк моего веселья не пугает вас. Когда я покидаю контору, я уподобляюсь голодному, приглашенному на брачный пир; но позор тому, кто дурно об этом подумает, сударыня! Самые драгоценные для меня развлечения заключаются в беседе, во встречах с несколькими близкими друзьями, такими же веселыми, как я, которым я завтра же собираюсь представить господина ван ден Беека.

— Сударь, — ответила молодая женщина, пряча свою тревогу за улыбкой. — Я привыкла верить любви Эусеба и не стану ревниво относиться к развлечениям, в которых не смогу принять участия.

Коляска остановилась перед особняком, и нотариус, умолкнув, подал руку Эстер; узнав, что Эусеб дома, он последовал за ней в приемную.

Взрывы веселья г-на Маеса поначалу отпугнули мрачно настроенного молодого человека; нотариус тотчас понял, что ему нелегко будет победить отвращение, с каким г-н ван ден Беек относился ко всему, что вынуждало его удалиться из дома или отвлекало от его торговли. Тогда достойный представитель своего сословия, прибегнув к хитрости, воспользовался минутой, пока Эстер вышла, чтобы самой приготовить чай, и поинтересовался:

— Ну, довольны ли вы своими делами, господин ван ден Беек? Цены на кофе падают, это не могло не коснуться вас.

— Да нет, я распродал свой урожай, и мне это безразлично, — ответил Эусеб тоном, опровергавшим эти слова, какие бы усилия ни прилагал он, чтобы привести тон в соответствие со словами.

— Жаль, — сказал нотариус. — Это в самом деле жаль, потому что я помог бы вам выгодно распродать часть вашего товара.

— Я думаю, у меня на складе остается еще несколько сот килограммов, — живо откликнулся Эусеб. — Пришлите ко мне вашего покупателя, и, если дело сладится, вы получите комиссионные.

— Ба! Дорогой господин ван ден Беек, нужны мне ваши комиссионные, как павлину воронье перо. В этот час я оказываю услуги, но не торгую ими; только я не могу сделать того, о чем вы просите.

— Почему же?

— Потому что мой покупатель — чудак, не совершающий сделок ни на бирже, ни в конторе, ни на набережной, но лишь со стаканом и трубкой в руках.

— В таком случае, — возразил Эусеб, — мы с ним не подходим друг другу; не будем больше говорить об этом.

— Ба-ба-ба! — произнес метр Маес. — Пятьдесят тысяч флоринов стоят того, чтобы спуститься за ними на дно бутылки, и я не советую вам, дорогой господин ван ден Беек, дать выпить это вино кому-то другому.

— Пятьдесят тысяч флоринов! — повторил Эусеб, размечтавшись о кругленькой сумме. — Вы думаете, что он может купить достаточно большое количество кофе, чтобы я так много за него выручил?

— Он возьмет все, что вы сможете ему поставить.

— Осторожнее! Мне кажется, вы далеко зашли.

— Я за него ручаюсь. Эусеб наполовину сдался.

Вопреки тому, что думал об этом метр Маес, Эусебом двигала не скупость; утром того же дня, подводя итог, он был поражен странным результатом, в седьмой раз получаемым в конце месяца: несмотря на все его усилия и на все встретившиеся ему помехи, ему не удалось ни увеличить, ни уменьшить сумму вложенного в дела капитала, он оставался все тем же с точностью до сантима.

Эусеб видел здесь новое проявление того тайного вмешательства, которое помешало ему отплыть в Европу; он хотел снова попытаться бороться против него и уничтожить его действие.

— Хорошо, я согласен, — сказал он. — Где мы можем встретиться с вашим человеком?

Господин Маес понизил голос, как будто боялся быть услышанным.

— Знаете ли вы Меестер Корнелис? — слегка улыбнувшись, спросил он.

— Право же, нет, и признаюсь вам, что я в первый раз слышу это название.

— Что ж, завтра я покажу вам, что за ним скрывается. И вы будете благодарны мне, — продолжал нотариус, — поскольку, клянусь Богом, вы приятно проведете время.

— Но покупатель кофе! Помните, что меня интересует он, а не Меестер Корнелис.

— Покупатель кофе будет там.

— Помните, что я иду туда только ради него.

— Договорились: в половине восьмого я зайду за вами.

— Вечером?

— Да; он занимается делами лишь при свечах — это еще одно из его чудачеств.

Вернулась Эстер; они пили чай, говорили о незначительных вещах, затем Эусеб, провожая метра Маеса, пообещал ждать его на следующий день.

XII. ЗАКЛИНАТЕЛЬ ЗМЕЙ

На следующий день, когда начинало темнеть, коляска метра Маеса остановилась у двери Эусеба ван ден Беека.

Никогда еще жизнерадостный нотариус не выказывал такой безумной веселости; глубокое довольство человека, отложившего подобно Горацию на завтра свои дела, расцвело на его длинном лице; он шумно вдыхал вечерний воздух и так же шумно выбрасывал его, как поступают с втянутой ими водой дельфины-великаны.

Эусеб уже сожалел о принятом им вчера обязательстве, но не мог устоять перед нотариусом, настойчиво требовавшим исполнить данное ему обещание. Он уселся рядом с метром Маесом в открытый экипаж, в котором тот приехал за ним.

Лошади пустились во всю прыть: в тех местах они не знают другого аллюра, кроме галопа.

Коляска катилась на запад около часа, затем остановилась перед темной массой — во мраке можно было лишь догадываться о том, что это скопление домов. Оттуда доносились резкие и дикие звуки яванской музыки, к ним примешивались глухие отголоски китайского гонга; все это сопровождалось странными криками, в которых не было, казалось, ничего человеческого.

Это был то рев радости, граничащий с безумием, то отчаянные жалобы и вздохи, напоминавшие предсмертные стоны; то вопли, какие могли бы вырываться из окон дома умалишенных или из тюремных отдушин.

Со своего места в коляске Эусеб ван ден Беек видел поверх низкой стены, вдоль которой они двигались, красноватый отблеск, вспыхивавший посреди огромной картины света и теней; в этом мерцании вырисовывались черные тени, проплывавшие торжественно и безмолвно; другие призраки в сверкавших металлом и алмазами одеяниях, рассыпавших в неверном свете огненные блестки, извивались в судорогах не хуже наших средневековых одержимых диакона Париса.

Эусеб, чье нервное возбуждение, как мы видели, далеко не улеглось, испугался.

Он судорожно схватил нотариуса за руку и спросил:

— Куда вы меня ведете?

— В ад, черт возьми! — ответил законник, и его лицо расцвело в припадке бурного хохота.

— Господин Маес, — произнес Эусеб, к которому под воздействием этих слов, этих фантастических видений, этих незнакомых, неслыханных, непонятных звуков вернулись все его страхи. — Господин Маес, прекратите эту дурную шутку, или — слово человека чести! — я схвачу вас за горло и задушу.

Эти слова Эусеб немедленно сопроводил пантомимой столь выразительной, что нотариусу стало страшно.

— Дьявольщина! — воскликнул метр Маес. — Он ведь сделает то, что говорит.

Затем он с силой, доказавшей Эусебу, что, если тот будет упорствовать в своем намерении задушить его, ему придется иметь дело с сильным противником, оттолкнул руки ван ден Беека и сказал:

— Ну, успокойтесь, приятель! Ад не всегда таков, каким его представляют; а этот, хоть и в другом роде, ничем не хуже и не лучше вашей биржи в Батавии.

— Господин Маес, — решительно продолжал Эусеб. —

Разве вы не говорили мне, что поведете меня встретиться с китайским торговцем, который купит у меня кофе?

— Совершенно верно.

— Ну, так где же ваш покупатель? Покажите его мне, познакомьте меня с ним, и прошу вас поторопиться.

— Ну хорошо, хорошо, — ответил метр Маес, выставив вперед руки, как человек, готовящийся защищаться. — Потрудитесь выйти из коляски и взглянуть на то, что я хотел показать вам, милый мой господин ван ден Беек. Кто знает? В этом чертовом Меестер Корнелисе столько всякого можно встретить, что, возможно, вам повезет и вы найдете то, что ищете.

— Меестер Корнелис, — стараясь понять, повторил Эусеб. — Что такое Меестер Корнелис?

— О, это славная шутка! — отозвался толстый нотариус, и все его тело заколыхалось в припадке смеха. — Скоро уже год, как вы живете в Батавии, и все еще не знаете, что такое Меестер Корнелис? Это незнание делает честь вашей нравственности, молодой человек. Ну, спускайтесь и знакомьтесь с неизвестным, потом вы скажете мне откровенно, что вы об этом думаете… Петере, друг мой, откройте дверцу пошире, вы же видите — я не могу пройти!

В самом деле, хотя экипаж, как мы сказали, был открытым, проем дверцы был недостаточным для нижней части туловища метра Маеса.

Но Эусеб, напротив, остался на месте.

— Ну что же вы? — спросил нотариус, обернувшись, как только почувствовал, что обеими ногами твердо опирается на землю.

— Сударь, — ответил своему спутнику Эусеб. — Я начинаю понимать, что вам угодно насмехаться надо мной; позвольте мне откланяться.

— Мой юный друг, — произнес нотариус, к которому вернулась вся его величественность. — Взгляните на меня, прошу вас: разве похож я на шутника, разве выгляжу человеком, способным на розыгрыш дурного тона? Нет. Вместо того чтобы сердиться на меня, вы должны, напротив, поблагодарить меня: я просто хотел отвлечь вас от мрачных мыслей, предложить вам кое-какие развлечения, развеять вашу грусть, внушающую самые серьезные тревоги вашей юной жене, достойной госпоже ван ден Беек, и, прибавлю от себя, вполне обоснованные тревоги.

Эусеб понял, что нотариус говорил искренне.

— Благодарю вас за намерение, — сказал он. — Но хочу предупредить об одном.

— О чем же?

— Вы напрасно старались.

— Почему?

— Потому что я этим не воспользуюсь. Я приехал ради дела, но вы меня обманули. Следовательно, я, с вашего разрешения, вернусь на Вельтевреде.

— Какая склонность к коммерции! — с подлинным или наигранным восхищением вскричал нотариус. — Но как вы собираетесь возвращаться на Вельтевреде?

— Пешком, черт возьми!

— Пешком, вы?

— Разумеется, я.

— Что вы говорите! Пешком? Вы хотите опозориться в глазах всей колонии? Господин Эусеб ван ден Беек, набоб, наследник достойного и почтенного доктора Базилиуса, миллионера, передвигается пешком, словно жалкий лас-кар или тагал-побирушка! Как бы вам этого ни хотелось, господин ван ден Беек, но я такого не потерплю.

— Тогда разрешите мне воспользоваться вашей коляской и прикажите вашему кучеру отвезти меня домой.

— Это было бы прекрасно, мой юный друг; но кучер должен отвезти домой меня самого; вы ведь не думаете, что я собирался только войти и выйти. Придется мне уехать вместе с вами, но, право же, вы не поступите со мной так жестоко, дорогой господин ван ден Беек, после такого тяжелого рабочего дня, какой был у меня.

Продолжая говорить, нотариус потянул Эусеба к себе, заставив его выйти из коляски, и, подталкивая вперед, вынудил сделать несколько шагов по узкому и темному переулку, ведущему ко входу в заведение.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22