Две королевы

— Я столкнула вас в пропасть, моя госпожа? Скорее я сама бы бросилась туда, пожертвовав жизнью для вашего спасения… Я думала… я просто решила…

— Что же?

— Я решила, что вы любите вашего кузена, не осмеливаясь ни сказать, ни показать этого; я думала, что вы несчастны, и хотела оказать вам услугу без вашего на то позволения.

— О Берлепш! Ты…

— Ваше величество, простите меня, если я плохо поступила, но моя преданность…

— И какое отношение ко всему этому имеет граф фон Мансфельд?

— Граф фон Мансфельд, госпожа?

— Да, граф фон Мансфельд. Что вы сказали ему? Чего он хотел? Говорите, отвечайте побыстрее, проясним путаницу, если это возможно.

— Госпожа, граф фон Мансфельд почтительнейше предан вам; так же как и я, он хотел видеть вас счастливой; он лишь согласился с моей точкой зрения, вот и все.

— И вы сказали ему, что я люблю моего кузена? Вы сказали это графу, несчастная?

— Да, ваше величество.

— И он знает, что принц здесь, у меня, один и в столь поздний час? Такой человек, как посол Империи, не станет поощрять безумств любви, у него другая цель — низкая интрига, он хочет погубить меня, говорю я вам! Возможно, он разгадал мои намерения! Что же теперь делать? Что делать?

— Я сейчас уйду, ваше величество, — сказал принц.

— Чтобы люди, сидящие в засаде у лестницы, а может быть, и сам король, увидели, как вы тайком выходите, и окончательно убедились, что вы были у меня? Нет, это не годится.

— Но если король вернется, ваше величество, если к вам войдут и обнаружат меня здесь!.. О! Мансфельд дорого заплатит мне…

— Умоляю вас, госпожа, не беспокойтесь, — прервала ее Берлепш. — Ничего ужасного для вас не произойдет, я уверена. Король ничего не знает и не узнает, он в Эскориале и пробудет там еще два дня. Гонец только что привез письмо его величества к кардиналу, и записку для вас: вот она. Вы знаете короля, никто не осмелится втянуть его в вероломную интригу, он не способен участвовать ни в чем подобном; король пишет вам, он задерживается, чтобы помолиться и оплакать покойную королеву; не в этом ли состоит его и ваша жизнь? И, наблюдая ее, разве я не могла подумать, что вам долго не выдержать и вы мечтаете, чтобы все изменилось.

Королева слушала ее рассеянно; она с нетерпением взяла в руки письмо короля, состоящее из двух строк, и, прочитав их, задумалась. Эти две строчки были сухими, безразличными: Карл сообщал, что не приедет на следующий день — и только. Сердце королевы сковало холодом, тем холодом, что исходил от человека, который никогда не сможет ответить на ее нежность, не подарит ей счастья. Она забыла об опасности, о бурном волнении, испытанном минуту назад, и думала только об этом письме. Так всегда происходит с теми, кто любит: все меркнет перед их любовью. Дармштадт вывел Анну из оцепенения.

— Ваше величество, — обратился он к ней, — каковы ваши приказания?

— Принц… кузен… я не знаю. Мы уже говорили с вами, вместе пытались разгадать смысл интриги, которой нас опутали. Госпожа фон Берлепш очень виновата, однако мотив ее поступка не так предосудителен, как действия, и я могу упрекнуть ее лишь в том, что она подсказала графу фон Мансфельду ложную и чудовищную мысль. Чтобы я, так любя короля, могла предпочесть ему кого-то другого, о нет!

— Ваше величество, неужели вы не простите меня? — снова взмолилась Берлепш, заливаясь слезами и целуя королеве руку.

— Простить тебя, Берлепш! Как же иначе? В Испании ты моя единственная подруга, и если я тебя потеряю, что мне останется?

— Ваше величество…

— Ах, да, дорогой кузен! Да, понимаю, вы считаете, что я не права, но я поступаю так, потому что страдаю… Поверьте, я уже не знаю, что говорю; опасности, которые меня окружают, нанесенное оскорбление стали мне вдруг безразличны, я ничего не ощущаю, кроме жестокой тоски.

В эту минуту принц понял, как он ошибался, убедившись воочию, что королева действительно страстно любит короля, он никогда бы не поверил этому, если бы не видел все своими глазами. Его надежды окончательно угасли. Он почувствовал, что эта юная беззащитная жертва нуждается в нем, поскольку оказалась во власти тех, кто хотел либо погубить ее, либо использовать в своих целях. И принц дал себе клятву посвятить королеве жизнь, быть для нее братом и другом, а свою вину, вызванную заблуждением, искупить искренним уважением к ней и неизменной преданностью. Принятое решение преобразило лицо принца, непоколебимая воля и участие отразились на нем одновременно, и это поразило королеву. Она вопросительно взглянула на Дармштадта.

— Располагайте мною, ваше величество, — произнес он, — я припадаю к вашим стопам. И чего бы вы ни пожелали, все будет сделано, даже если для этого потребуется моя жизнь!

— Благодарю вас, принц, то, чего я желаю, о чем прошу, не может дать мне никто, кроме Бога. Однако есть способ облегчить мои страдания, и я жду помощи от вас; мне хотелось поговорить с вами об этом сегодня, но теперь голова моя просто раскалывается и вряд ли я смогу сказать, чего хочу. Вам придется прийти снова.

— Слушаюсь, ваше величество.

— Приходите завтра; тем не менее сейчас я попрошу вас об одной услуге. Вокруг нас — сплошное коварство, придется и нам прибегнуть к хитрости. Завтра утром вы встретитесь с графом фон Мансфельдом: я уверена, первым человеком, кто появится у вас, будет он. Ничего не рассказывайте ему о том, что произошло, обманите его и сами заставьте его говорить, может быть, он прояснит нам, что скрывается за этой интригой. Тогда Бог будет на нашей стороне, и он придаст нам силы, чтобы победить врагов. Вы это сделаете, кузен?

— Клянусь вам, ваше величество.

— А теперь отправляйтесь к госпоже фон Берлепш, я поговорю с ней потом, объясню, как надо любить королеву и как ей служить. Вы покинете ее комнату, как только откроют двери. Вам нередко приходилось являться во дворец утром, чтобы справиться обо мне или передать моей гувернантке какое-нибудь послание из Германии; вы не переодеты в другой костюм, поэтому не прячьтесь. Идите, кузен, молитесь Богу и святым, чтобы они защитили нас; наши намерения чисты, ни одна грешная мысль не мелькнула и моей голове, и я всей душой полагаюсь на того, кто может все, делает все и знает все!

Принц ушел, г-жа фон Берлепш заперла его в дальней комнате своих покоев. Утром, когда она пришла открывать ему, глаза ее были красными и распухшими, как это бывает у тех, кто долго плакал. Берлепш только что рассталась с королевой и повторила принцу ее последнее наставление.

Все сошло гладко, как они и предполагали: принц вышел из дворца, не обратив на себя никакого внимания.

XXI

Около полудня граф фон Мансфельд явился к принцу Дармштадтскому; тот ждал его, изобразив на лице подобающее случаю выражение. Посол вошел к нему с видом человека, довольного собою, гордого своим успехом и ожидающего благодарности. Он с особой сердечностью поздоровался с принцем и сразу стал расспрашивать его, как прошла вчерашняя встреча.

— Вы, должно быть, весьма довольны, дорогой принц, поскольку вернулись очень поздно, или, скорее, очень рано.

— Вам известно?..

— Я сам видел, как вы выходили из дворца в девять часов утра. Впрочем, это было предусмотрительно, видно, вы прекрасно знаете, как ухаживать за женщинами.

— Вы видели меня?

— Видел, как вы вошли и как вышли. Помилуйте, разве я мог доверить такое дело кому-нибудь другому? В таком важном и секретном деле нужно все видеть и узнавать самому. Так как же все было?

— Как и ожидалось, как должно было быть.

— Вы довольны?

— Счастлив!

— Чудесно! И вы пойдете туда снова… когда?

— Сегодня вечером.

— Лучше не придумаешь!

— Господин граф, я ответил вам, не заставив себя просить; надеюсь, что вы окажете мне такую же честь, тем более что я не буду слишком требователен и задам лишь один вопрос.

— Спрашивайте, спрашивайте, дорогой принц, и рассчитывайте на меня во всем.

— По какой причине вы так интересуетесь моими любовными делами? Зачем вы заставляли меня ухаживать за королевой? И наконец, какую роль вы уготовили мне в этой авантюре, где я выгляжу просто марионеткой, которую вы дергаете за веревочки? Граф улыбнулся:

— Вы не догадываетесь?

— Клянусь честью, нет. Вы сказали мне, что не собираетесь губить королеву, и даже пообещали обеспечить ей братское покровительство со стороны вашего повелителя. Вы особо подчеркнули, что ваша цель — сохранить ей жизнь и уберечь от любой опасности, если таковая будет угрожать ей.

— И это сущая правда, я могу лишь подтвердить сказанное.

— Тогда зачем все это?..

— Вы совсем не сведущи в политике, дорогой принц, и, судя по всему, интересы Европы вас не волнуют.

— Признаться, не понимаю, какое значение для интересов Европы имеет благосклонность, которой может удостоить меня королева.

— Принц, у Карла Второго никогда не будет наследников, а у испанской короны он должен быть.

— Боже мой!

Принц не смог сдержать восклицания: открытие поразило его как удар молнии, заговор предстал перед его глазами во всей полноте. Однако Дармштадт не показал виду и продолжал:

— Вы правы, господин граф.

— Перед нами встал выбор: либо положиться на волю случая, ожидая завещания, либо самим посадить наследника на трон Испании и Обеих Индий, завладеть которым так мечтают другие претенденты. Мне хорошо известно, что король склонен оказать предпочтение Австрии; вероятно, он выбрал бы одного из эрцгерцогов, и испанскую монархию по-прежнему представлял бы потомок Карла Пятого. Однако события властвуют над нами. Разумеется, если бы королева Луиза была жива, она добилась бы от своего супруга решения в пользу детей дофина и добилась бы этого тем легче, что права их бесспорны, но это между нами, дорогой принц: мы советовались с казуистами в Риме и Лейдене, и все они сказали одно и то же. Королева Мария Тереза, супруга Людовика Четырнадцатого, бабка юного принца, была старшая дочь Филиппа Четвертого; следовательно, она стоит впереди курфюрстины Баварии, и главное, впереди императора с его отдаленным родством. Людовик Четырнадцатый навсегда отказался венчать одну и ту же голову двумя коронами — Франции и Испании; но он и не думал лишать своих внуков наследства их бабки. Герцог Бургундский должен стать королем Франции, а герцог Анжуйский — королем Испании, если Карл Второй не оставит детей и в своем завещании будет следовать справедливости, учтя истинные права на его трон.

— Понимаю.

— Вы также должны понимать, что император, мой повелитель, никогда такого не потерпит, даже если ему придется потерять в этой борьбе своего последнего солдата. Вот почему вас позвали в Испанию, принц, вот почему еще раньше в супруги короля выбрали принцессу Нёйбургскую, сестру императрицы, и вот почему ваш покорный слуга, переодетый в альгвасила, целым ночами прогуливается перед дворцом — он должен стоять на часах и своими глазами убедиться, что вам удалось проникнуть во дворец.

— Остается только один загадочный пункт, недоступный моему разумению, господин граф, и я прошу прояснить мне его. Вы выбрали меня на эту роль, хотя были и другие, не менее достойные актеры для вашей комедии. Вы отстранили адмирала, графа де Сифуэнтеса и не только их.

— Чтобы испанец оказался обласканным королевой? — живо перебил его граф. — Никогда! Гордый кастилец в таком деле, что волк в овчарне! Да и что сказал бы мой повелитель! Вы подумали об этом?

— Я показался вам более сговорчивым, понимаю.

— Теперь мне нечего скрывать от вас, мы должны действовать заодно и, если хотим добиться успеха, так и сделаем. Император узнает, как вы повели

себя в этом деле. Он прислал сюда герцога Ольденбургского, самонадеянного болвана, не способного чего-либо добиться. От этого франта ждали многого, но любезный Фройдстейн избавил нас от него очень вовремя. Я в долгу перед Фройдстейном и никогда не забуду об этой его услуге.

— Мне кажется, он в вас больше не нуждается. Богатства госпожи Бокканегра огромны, супруги занимают видное положение в Англии, где, по слухам, они теперь находятся.

— Опять наивное рассуждение, дорогой принц! Фройдстейн так же честолюбив, как я, может быть и больше, а честолюбец всегда нуждается в другом честолюбце, и неизбежно наступает момент, когда они вынуждены помогать друг другу.

— Итак, королева и я впредь обречены повиноваться вам, даже не подозревая об этом? И однажды, когда другая политическая цель внушит нам новые идеи, нас разлучат по вашей воле?

— А зачем вас разлучать? Где мы найдем такого надежного человека, как вы? Ох уж эти влюбленные! В сложнейшей политической комбинации вы увидели лишь один пункт, и наименее важный, от вас ускользнули причина и следствие такого значительного события, что оно может изменить лицо Европы. Успокойтесь, мой дорогой принц, и будьте счастливы; воспользуйтесь созданной для вас обстановкой, обеспечьте себе состояние, а на меня возложите заботу о его сохранении.

Оставшееся время визита прошло в изъявлениях благодарности и новых разъяснениях.

— Теперь вы все знаете и должны быть спокойны; я надеюсь, — добавил посол, — впредь мне не придется заниматься вашими делами и следить за вами. За исключением принца, принцессы и двух необходимых доверенных лиц, никто и отдаленно не догадывается, что происходит; мы действуем по театральным канонам. Вы будете держать меня в курсе событий, если они случатся, а я напишу в Вену, что тревожиться не о чем: наши планы осуществились и судьба Европы решена.

Оставшись один, принц долго размышлял над тем, что он услышал. Королеву следовало предупредить: к счастью, ей помог случай. Если бы накануне не произошло того, что было, она неминуемо попала бы в ловушку. Ее душевные порывы, если бы она любила его, честолюбивый Австрийский дом мог использовать как наживку. Теперь же, слава Богу, ей нечего опасаться: Анна защитит себя, потому что она королева. Тогда как он, служа ей, рискует будущим: в тот день, когда в Вене узнают о его предательстве, у него не о станется никаких надежд, мало того — ему может грозить любая беда. Перестав быть орудием интриги, сообщником, он станет врагом.

«Это не столь важно! — сказал себе принц. — Я с радостью отдам за нее жизнь. Большего предложить не могу, но моя жизнь принадлежит ей, и я буду безмерно счастлив, если она соблаговолит принять ее».

Вечером принц в назначенный час проделал тот же путь, что и накануне. Поневоле он горько вздохнул, вспомнив, какими чувствами, какими иллюзиями была полна его душа накануне; теперь он расстался с ними. По совету королевы принц переоделся в бакалавра, и его невозможно было узнать. Он вошел через потайную дверь, один поднялся по лестнице и оказался в покоях Берлепш. Она приняла его с таким видом, будто боялась сказать лишнее и тут же провела в комнату королевы. Принц был взволновал больше, чем накануне, и чуть не задохнулся, пытаясь во что бы то ни стало скрыть свои чувства.

— Приказание вашего величества исполнено, — сказал он, приветствуя королеву с холодной почтительностью.

— О! Вы узнали, кузен?..

— Я знаю все, ваше величество.

— Что же именно? Говорите скорее!

— Позволит ли ваше величество повторить то, что я узнал от графа фон Мансфельда и что не осмеливаюсь сказать?

— Я желаю, я требую этого.

Принц произнес несколько фраз с извинениями, но королева прервала его, и в конце концов ему пришлось слово в слово изложить королеве смысл объяснения, которое утром он потребовал от графа.

Она стала белой, как ее воротничок из французского кружева, и воскликнула, закрыв ладонями лицо:

— И он осмеливается признаваться в этом! Боже мой! Политика, какой ужас! Принц, вы ведь никогда не согласились бы на подобную сделку? Скажите мне, я должна это знать, прежде чем открою вам мои намерения и сделаю вас своим доверенным лицом. Вы бы не предали нас, не поменяли бы самые чистые чувства, живущие в наших сердцах, на ордена, почести и, главное, на деньги?!

— Неужели я должен отвечать на этот вопрос, ваше величество? Но если бы кто-то другой осмелился предположить, что я способен на такую низость…

— Достаточно, ваши глаза намного выразительнее ваших слов… Садитесь, поговорим серьезно. С ужасной силой, распоряжавшейся вами и мной, мы должны бороться вместе, и, если Бог справедлив, вместе же мы победим ее.

— Да услышит вас Всевышний, ваше величество!

— Принц, оставьте сумасбродства, забудьте несбыточные мечты, станьте моим другом, братом, как я уже просила; я верю в вашу честь и порядочность и доверяю вам мою жизнь и будущее. Но прежде чем вы выслушаете меня, загляните в свое сердце: уверены ли вы в себе? Отказались ли вы от всяких химер?

— Да, моя королева, слово дворянина и принца.

— Я полагаюсь на него и буду говорить с вами абсолютно откровенно, ничего не скрывая. Вам известно, почему меня посадили на трон, который я ненавижу. Вы знаете, как прошло мое детство и как мы жили в Германии, которую мне уже не суждено увидеть. Вы видите этот мрачный дворец и знаете придворных, которые меня окружают. Сравните этот дворец, эти лица с берегами нашей реки, с милыми, открытыми, радостными лицами наших соотечественников и судите сами! Я приехала сюда в печали, в полной уверенности, что буду здесь несчастна, приехала, послушно выполняя требование родителей. Я вступала в брак со слезами на глазах, но поклялась перед алтарем, что буду всегда любить человека, о котором не знала ничего, если не считать странных слухов о нем; я боялась его, того, кто, находясь рядом со мной, оплакивает мою предшественницу.

— Увы, ваше величество, никто не считался с вами, требуя повиновения; вас принесли в жертву и хотят совершить это снова.

— Вы будете очень удивлены, кузен, узнав, что я вовсе не жертва, и если бы король захотел, он мог бы сделать меня счастливейшей женщиной на свете, потому что я люблю его. Люблю не из жалости или сочувствия, но как избранника… как возлюбленного — ведь надо говорить все до конца, — я люблю его за все то, чем он мог бы стать, если бы у его тела достало сил заключать в себе его душу. А она у него слишком широка, слишком-велика для столь хрупкого и крохотного сосуда, вот он и лопнул. Никто не земле не знает короля лучше, чем я. Луиза Орлеанская, которую он так любил, подобно другим, считала его несчастным безумцем, ребенком, к которому никогда не вернется разум. О принц! Если бы вы слышали его в минуты страданий, то есть в мгновения просветления, вы бы поняли, что я не ошибаюсь на его счет, и поняли бы, что я люблю его!

Принц Дармштадтский слушал ее с тревогой; исповедь королевы, обожаемой женщины, адресованная ему, человеку, поклонявшемуся ей как богине, разрывала бедняге сердце и вместе с тем вызывала крайний интерес. Он отдал бы все на свете, чтобы она обрела счастье, избавилась от страданий, о которых говорила так трогательно и искренне. Королева смахнула слезы, не пытаясь скрывать их, и продолжила:

— Вы видите, какая это мука! Король не может понять любви, которую я испытываю к нему, тем более ответить взаимностью. Он относится ко мне с нежностью ребенка, благодарного той, что ухаживает за ним и утешает, когда мать покидает его. Он все рассказывает мне, открывает передо мной душу, но говорит только о покойной королеве, и я разделяю его печали, его боль, чтобы испытать чувство, объединяющее нас хотя бы в этом. Я хочу любить тех, кого любит он, чтобы наши сердца были едины хотя бы в этом. И это все мое счастье.

Дармштадт молча поцеловал руку королевы.

— Вы жалеете меня! О! Я достойна жалости, вы правы, но он, быть может, заслуживает этого больше, чем я. Король и королева Испании и Обеих Индий несчастнее самого жалкого из своих подданных, лежащего на соломе и не имеющего куска хлеба. Я люблю его, а он — нет, король не может любить меня, как не мог любить свою первую жену, которую даже не в силах был ревновать, когда имел на это желание! Я обречена на одиночество, забвение, боль. Мне остается одно утешение — сделать немного добра, и потому судьба этой славной монархии волнует меня почти так же, как собственная участь. Испания потеряет короля, и честолюбивые соперники будут оспаривать ее друг у друга, ибо старое древо Изабеллы Католички пустило свой последний и умирающий побег.

— Прекрасная земля Испании — лакомый кусок, который захотят ухватить все, кто имеет на него хоть малейшее право, и войны, бедствия последуют неизбежно. Но что можно с этим поделать, ваше величество? Вы не можете идти против воли Бога.

— С вашей помощью, кузен, я могу, мне кажется, избавить Испанию от этих несчастий. Имея надежного друга и действуя в глубокой тайне, я совершу это великое деяние, и Бог, я уверена, благословит меня.

— Неужели я могу помочь вашему величеству?

— Можете, и вот как. Вам ничто не мешает покинуть Мадрид?

— Я могу уехать хоть завтра.

— Пока рано, не все еще готово, далеко не готово; к тому же нам нельзя вызвать подозрение у графа фон Мансфельда: если он узнает хоть что-нибудь о том, что я задумала, все потеряно. Старайтесь поддерживать его в его заблуждении. Небеса простят нам этот обман, иначе Испания будет погублена. Вы знаете принца Баварского, сына курфюрста — главы моего рода?

— Да, сударыня, ему семь лет и судя по всему этот ребенок свершит великие дела.

— Так и будет. Что ж, дорогой принц, если Бог поможет, именно он станет наследником испанской короны. Ему она и должна принадлежать, ибо его покойная мать была племянница Карла Второго; следовательно, малыш — внук Филиппа Четвертого, так же как дети дофина; но они отказались от нашей короны, ведь Франция и без того прекрасное королевство, способное удовлетворить человеческие желания; подобной страны больше нет, это самый прекрасный бриллиант в короне Бога.

Надо заметить, что все иностранцы, даже те, что презирают нас, говорят одно и то же. Они завидуют нашей стране и поневоле признают, что другой такой нет на земле.

— Значит, вы хотите, ваше величество, сделать этого юного принца наследником и рассчитываете на меня?..

— Вы должны сообщить об этом его отцу, пока никто не догадался о моем намерении.

— Я отправлюсь в путь, когда будет угодно вашему величеству.

— Этот ребенок мал, но его прочат на престол во второстепенной стране; он должен получить образование, соответствующее его будущей роли, и готовить его надо как можно раньше. Увы, здоровье короля вызывает большую тревогу! Вот что я хотела сказать вам, кузен, вот почему я полагаюсь на вас. Я не ошиблась?

Принц ответил новыми изъявлениями преданности, в искренности которых не приходилось сомневаться — он уже представил тому доказательства.

XXII

С этого дня принц и королева виделись так часто, как это было возможно, и граф фон Мансфельд ни на секунду не усомнился, что они поладили. Госпожа фон Берлепш, получив отповедь от королевы, поостереглась посвящать его в то, чего и сама как следует не знала, а королева опасалась ее и доверяла ей только самое необходимое из того, что она собиралась делать. Анна готовила короля, страдавшего от своей болезни все сильнее, к составлению завещания, так ожидаемого столькими людьми, и, поскольку она имела на него большое влияние, убедила его хранить эту тайну даже от кардинала Порто-Карреро. Король скрыл от всех без исключения членов своего совета предложения, сделанные королевой, и решения, принятые ими вместе.

Добившись согласия супруга и зная, что он сдержит слово, Анна сообщила об этом Дармштадту и велела ему, соблюдая крайнюю осторожность, готовиться к отъезду.

Благовидным предлогом для путешествия стало желание принца отправиться в Вену, чтобы выразить почтение императору, а также побыть несколько месяцев у родителей; кроме того, Дармштадт сказал Мансфельду, будто эта поездка поможет рассеять подозрительность некоторых второстепенных лиц при дворе, присматривающихся к его ночным визитам. Посол, оказавшийся жертвой ловкого обмана, от которого ему не суждено было утешиться никогда, первым одобрил эту идею. Он даже предложил принцу помощь, дав обещание тайно пересылать ему письма королевы. Принц поблагодарил его, но отказался под тем предлогом, что королева не станет ему писать, — такая неосторожность могла послужить основанием для доноса.

Принц отправился в путь. Он нарочно проехал через Швейцарию, чтобы не оказаться во Франции; его карета пронеслась по Мюнхену не останавливаясь, но в ней под именем принца мчался его камердинер, а сам Дармштадт поселился инкогнито в жалкой гостинице на самой грязной окраине города и там встретился с курфюрстом, переодетым так же как и он.

Они договорились, что принца Баварского отправят в Мадрид, где он должен будет выучить испанский язык и усвоить испанские обычаи. Мальчик внушал самые радужные надежды; он был очень красив, очень умен, его тонкие высказывания повторяла вся Европа.

Дармштадт дал знать королеве, что все будет осуществлено по условленному плану — через посланника Баварии, получившего приказ от своего повелителя вручить королеве от его имени чрезвычайно красивый подарок из горного хрусталя, которого так много в Богемии и других его землях. Две ветви пфальцграфского дома рассорились из-за Богемии давным-давно, теперь отношения восстанавливались довольно успешно, и этот подарок должен был послужить тому доказательством.

В тот день, когда король под давлением королевы решил объявить о своем завещании, он отправился в Аранхуэс, не сообщив об этом послам, однако пригласил туда всех членов совета и прежде всего его главу, кардинала Порто-Карреро. В первый же вечер Карл велел всем собраться в их зале, куда обещал явиться для важного сообщения. Члены совета, разумеется, пришли туда, ничего не подозревая, ибо сведения о завещании никуда не просочились. В то время даже мысль о нем не приходила им в голову.

— Сеньоры, — произнес Карл, когда присутствующие заняли свои места, — сегодня — памятный день для Испании, ибо я собираюсь решить ее судьбу. Вот завещание, составленное в полном соответствии с моим свободным выбором; я прошу вас прочитать его и выполнить необходимые формальности, исключающие возможность оспорить его. Такова моя воля, и я настаиваю на том, чтобы это завещание не подвергалось пересмотру ни при моей жизни, ни после моей смерти.

Члены совета переглянулись в крайнем удивлении. Только кардинал не изменился в лице, в глазах остальных он хотел быть человеком посвященным. При дворе недостаточно быть обласканным повелителем, нужно еще выглядеть соответствующим образом.

Но больше всех был поражен духовник короля. Он обратился с упреками к своему подопечному, но Карл ответил ему с находчивостью, обычно не свойственной ему:

— Преподобный отец, мое завещание не грех, и я не обязан был сообщать вам о нем.

— Это сделала королева! — выкрикнул кто-то.

Через несколько часов этот крик донесся до Мадрида и достиг ушей графа фон Мансфельда; посол был крайне удручен — он не мог поверить в то, что услышал, и тут же отправил одного из секретарей в Аранхуэс, к кардиналу, который подтвердил, что все — истинная правда, он сам держал в руках подписанное королем и одобренное советом завещание, имеющее такую же законную силу, как если бы его заверили все нотариусы Европы.

Граф чуть с ума не сошел, он еще не осознал до конца, какую шутку с ним сыграли, но горькое подозрение закралось в его душу, когда секретарь произнес:

— Все это устроила королева.

Сначала граф подумал, что Дармштадта обманули так же как его, — королева удалила принца под благовидным предлогом, чтобы развязать себе руки. Но первая ниточка, указавшая на предательство, неизбежно должна была привести такого хитрого человека, как посол, ко второй. Он вспомнил о тайном ходе в покои Берлепш и о том, как она выпроваживала его оттуда с того самого дня, как Дармштадт впервые побывал у королевы. Граф не мог сразу разгадать эту странную и необъяснимую тайну, но он заподозрил что-то неладное, и это был первый шаг. Ухватившись за блеснувшую в мозгу догадку, Мансфельд должен был прояснить все до конца, и он преуспел в этом, но слишком поздно для себя.

Новость облетела всю Европу; я помню, какое она произвела впечатление и что говорили о ней повсюду. Герцог Савойский похвалил короля Испании: по его мнению, Карл проявил себя как политик, способный на великий шаг; он сумел отстранить от испанского престола Францию и Империю одновременно, а герцог считал, что для небольших стран нет ничего опаснее великих государств: рано или поздно они будут поглощены ими.

Королева была счастлива и горда; она не могла отказать себе в удовольствии посмотреть на потерпевшего поражение графа фон Мансфельда и дать ему понять, что ей известны его козни. Граф явился во дворец, как только двор вернулся в Мадрид. Королева приняла его в спальне короля, который слегка занемог и лежал в кровати.

— Господин посол, — сказала она ему, — вы пришли, чтобы поздравить нас, и мы охотно принимаем ваши поздравления. Король спокоен, а Испания будет счастлива. Я написала моей сестре и императору, желая лично сообщить им о решении, в принятии которого — я этого не скрываю — принимала большое участие, и потому мне так приятны ваши поздравления.

— Позвольте же мне принести их вам, ваше величество. Королева Испании проявила себя как чрезвычайно искусный политик, она сумела спутать все расчеты. Даже принц Дармштадтский, судя по всему, ошибался, — намеренно добавил граф.

— Принц Дармштадтский — мой кузен и лучший друг, господин посол. Сегодня утром я получила от него письмо; он сел на корабль в Генуе и скоро прибудет в Барселону. Здесь его ожидают новые милости короля: он теперь гранд первого класса и вице-король Каталонии; вы можете сообщить моему августейшему брату, что мы делаем для его подопечного.

— Но, ваше величество, это завещание, составленное втайне, тогда как мой повелитель…

— … рассчитывал на нечто иное? Я знаю. Но не принимаю того, что мне навязывают, и единственное, чего никогда не прощаю, это уверенности в том, что я способна на низкий поступок. Надеюсь, однако, что мы все же не расстанемся с вами, господин граф. Счастье не всегда улыбается нам, а борьба происходит каждый день.

И королева повернулась к нему спиной.

Мансфельд вернулся к себе в ярости, почти в отчаянии; он понимал, что пропал. Его депеши были отосланы: ему надо было сообщить о своем провале; но с этого часа граф не ел и не спал. Его, такого искушенного политика, обманула неопытная и бесхитростная женщина. Он ломал голову, как исправить ошибку. И как будто нашел ее: граф срочно послал в Вену надежного секретаря, снабдив его устными наказами, ведь не все можно доверять бумаге.