Жизнь замечательных людей - Амундсен

      Ближайший соратник Амундсена, научный сотрудник экспедиции «Мод» X. Свердруп в своем послесловии к полному посмертному собранию сочинений Амундсена рассказывает о всех переживаниях, огорчениях и разочарованиях, которые достались на долю Амундсена.
      «Деньги играли ничтожную роль для Амундсена, – пишет он, – они были необходимыми средствами, без всякой внутренней ценности. Многие из его экономических затруднений об'яснялись, конечно, тем, что он не питал интереса и вкуса к подробностям денежных вопросов».
      Победа не давалась Амундсену даром. Но платой за них, по мнению Свердрупа, были не деньги (хотя Амундсен из богатого человека превратился в банкрота), не многие годы жизни, проведенные в борьбе со стихиями в Арктике или Антарктике, не трата физических сил и энергии. Все это Амундсен считал вполне естественной ставкой в своей борьбе. Нет, за свои победы он заплатил утратой «светлой веры» в людей. Когда он вырабатывал какой-нибудь отважный план, ему приходилось вымаливать денежные средства, как нищему, встречая повсюду или холодный отказ, или презрительное пожимание плечами. Но когда он возвращался из своих экспедиций победителем, на него изливались почести и деньги, и люди считали особой честью показаться в его обществе.
      Пишущий эти строки был свидетелем одного из триумфов Амундсена. Торжественная встреча. Весь город во флагах. Разукрашенная почетная пристань, к которой пристал герой со своими спутниками. Триумфальный в'езд в город среди многотысячных толп. Ликующие крики. Гром пушек с крепости, салюты норвежских и иностранных военных судов. Вечером «факельцуг», музыка, восторженные восклицания… Но прошло несколько дней и все забыто…
      Узнав об аварии амундсеновского самолета, многие в Норвегии пересмеивались: Амундсен и Омдаль нарочно сломали аэроплан, они и не думали серьезно о трансполярном полете, они боялись, не посмели лететь. Теперь они сами рады такому исходу дела…
      Таково было положение вещей в Норвегии, когда Амундсен решил послать Омдаля в Сиэтл. Но в это время в Уэнрайте было получено сообщение от некоего Хаммера, рекомендованного Амундсену норвежским консулом в Сиэтле, что у него есть для Амундсена три новых самолета. Амундсен немедленно выехал в Сиэтл.
      Здесь начинается мрачнейшая и труднейшая полоса жизни Амундсена, испортившая ему много крови и сильно подточившая его здоровье.
      При встрече с Хаммером Амундсен узнал, что тот побывал в Берлине и на свою ответственность заказал там для Амундсена новый Юнкерс улучшенного типа. Амундсен был невероятно растроган такой заботливостью совершенно незнакомого ему человека и сразу же отнесся к нему с необычайным доверием. Заказ обыкновенного аэроплана Амундсена не устраивал. Попытки, произведенные в Уэнрайте, а также радиограмма с «Мод» о трех неудачных полетах Одда Даля и Вистинга на самолете Кэртиса, привели Амундсена к выводу, что для полетов в Арктике годится только гидроаэроплан, вернее, два гидроаэроплана специальной конструкции для посадки и под'ема с моря, со снежной или ледяной поверхности. Но где взять денег для приобретения таких машин?
      Тут Хаммер изложил перед изумленным Амундсеном гениальный план: денежные средства можно собрать путем продажи специальных открытых писем, отпечатанных на тончайшей бумаге, и «полярных» марок, которые должно выпустить норвежское правительство. Амундсен возьмет в свой полет эти открытки с наклеенными на них марками, и потом всякий в Америке или Европе заплатит сумасшедшие деньги за марку с почтовым штемпелем: «Северный полюс»! Амундсен поверил в этот гениальный план, зная, что на свете есть много любителей, собирающих марки, и коллекционеров, охотно покупающих редкие вещи.
      И вот, выдав Хаммеру полную доверенность на ведение всех дел от имени Амундсена и на заключение за его счет всяких сделок, Амундсен выехал в Европу. Действительно, норвежское почтовое ведомство согласилось выпустить особую «полярную» марку. Продажа таких марок должна была дать крупный доход, так как до того времени Норвегия никаких спекулятивных марок не выпускала. А тут количество «полярных» марок было ограничено и продавались они в Норвегии только в течение одного дня. Конечно, эти марки немедленно вызвали у филателистов большой интерес и приобрели значительную ценность. Вскоре у Хаммера набралось около десятка тысяч долларов.
      Вместе с Хаммером Амундсен побывал в Копенгагене на совещании с представителем немецких аэропланных заводов Дорнье, работавших тогда в Италии, ибо по Версальскому договору Германии запрещено было строить аэропланы. Убедив Амундсена, что денег хватит, Хаммер заказал заводу целых три самолета, обязавшись уплатить за них по 130 тысяч крон. Завод немедленно приступил к выполнению заказа, не требуя никакого обеспечения.
      Весной 1924 года Амундсен ездил в Италию, чтобы присутствовать при пробных полетах машин; здесь до него дошли очень тревожные слухи, о деятельности Хаммера. Хаммер делал безответственные заявления, заключая от имени Амундсена сделки, и, между прочим, сильно хвастался своими достижениями в области полярных исследований. По его словам, он уже совершил 21 полет со Шпицбергена и будет управлять одним из гидроаэропланов в предстоящей экспедиции Амундсена.
      В конце июня 1924 года наступал срок платежа за самолеты, но денег у Хаммера не оказалось. Амундсен немедленно опубликовал о своем разрыве с Хаммером; тот, моментально сообразив, что на свет дневной выплывут различные его делишки не вполне чистоплотного свойства, быстро «улетел» в Японию.
      Порвать с Хаммером и об'явить об аннулировании выданной ему доверенности было легко; гораздо труднее было ликвидировать все денежные претензии по обязательствам Хаммера, заключенным от имени Амундсена. Мало того: Хаммер заключал обязательства в суммах, значительно превышавших те средства, на которые Амундсен мог рассчитывать. Таким образом в торгово-промышленных кругах Амундсен оказывался в роли афериста.
      Для Амундсена, столь щепетильно относившегося к обязательствам всякого рода, это было сильнейшим ударом. Но судьба приготовила для него еще удар, более чувствительный. Родной брат Амундсена – Леон Амундсен, ведавший до этих пор всеми делами исследователя, неожиданно испугался, решив, что комбинации Хаммера гибельно отразятся и на его делах. Леон вел до сих пор все приходо-расходные книги брата. Руал никогда не интересовался бухгалтерией брата, слепо ему доверяя. Теперь Леон, опасаясь, что Руал будет об'явлен банкротом, решил, что при катастрофе брат не уплатит ему тех денег, которые был должен – что-то около 100 тысяч крон. Конечно, при нормальном ходе дел этот долг был бы покрыт поступлениями от продажи книг Руала и от его публичных докладов.
      Но со всех сторон поступали денежные требования по обязательствам, заключенным Хаммером. Обязательства эти были оформлены по всем требованиям закона. Значит, претензии Леона отступали на задний план. Для спасения своих денег Леон состряпал комбинацию: Руал еще до выступления других кредиторов продаст свое имение на берегу Буннефьорда и полностью покроет свой долг Леону.
      Для читателей, незнакомых с тонкостями буржуазных процедур, поясним, в чем тут дело. Амундсену было пред'явлено больше денежных претензий, чем У него было денег. В таких случаях в капиталистических странах об'является «конкурс над делами несостоятельного должника». Управление конкурса определяет размеры «пассива», т. е. сумму долгов должника, и «актива», т. е. сумму, которую можно получить от продажи его имущества, товаров, недвижимости, от из'ятия его вкладов и текущих счетов в банках и т. д. Актив пропорционально распределяется между кредиторами. Таким образом, если у должника долгов на 100 тысяч, а имущества на 50, то каждому кредитору будет выдано по полтиннику за рубль. Если бы по делам Амундсена было учреждено конкурсное управление, то расчет с Леоном был бы произведен тоже неполным рублем. Но Леон хотел получить с брата все деньги и потому обратился к нему с требованием продать имение и немедленно уплатить всю сумму задолженности. Потом уже Руал мог об'явить себя несостоятельным должником и ходатайствовать об учреждении конкурса.
      Прямому и честному характеру Руала такая комбинация претила. Он готов был поступиться всем своим достоянием, чтобы расплатиться с кредиторами, но не питал никакого желания стать соучастником брата в его грязной комбинации– уплатить долг полностью только ему «по знакомству», «из родственных чувств», за счет других кредиторов. План Леона мог рассматриваться только как уголовно наказуемая попытка сокрыть имущество и обмануть кредиторов.
      Амундсен потребовал от брата свои приходо-расходные книги, чтобы точно установить сумму долга. Леон отказал. Можно было пред'явить к Леону иск и потребовать сдачи книг через суд. Или же просить суд об'явить Амундсена несостоятельным должником; тогда само конкурсное управление потребует, от Леона книги.
      Так Амундсен и сделал, хотя перспективу об'явления себя несостоятельным должником рассматривал с неописуемым стыдом.
      И вот знаменитейший в мире полярный исследователь, герой, не раз прославлявший свою родину, оказался без всяких средств к существованию и только милостью суда у него была сохранена кровля над головой. Поистине страшное и унизительное положение. И никто не протянул ему руку помощи, никто не бросил в лицо норвежскому буржуазному обществу упрека, никто не заклеймил презренного поведения богачей, жадно цеплявшихся за жалкие крохи амундсеновского достояния, лишь бы вернуть свои деньги. Герой «Йоа», «Фрама», «Мод»… Но «Йоа» стоит на чужбине в Сан-Франциско в парке Золотых Ворот и доживает свой век, «Фрам» гниет в двух шагах от Осло, в Хортене, охраняемый «комитетами», а «Мод»?.. На «Мод» накладывают арест, когда она в 1925 году возвращается в Сиэтл. Своеобразное поздравление с благополучным окончанием многолетнего дрейфа во льдах!
      Но это еще не все. Соотечественники обрушились на Амундсена с обвинениями не только денежного свойства. Стали распускать слухи, что Амундсен нарочно придумал всю историю с Леоном, чтобы, стакнувшись с ним, обмануть кредиторов. В самом деле: при наличии претензий Леона сумма долга повышалась, и Амундсен выплачивал кредиторам меньше, чем им следовало бы, не будь претензий Леона. Еще более злостные сплетники поспешили сообщить, будто две эскимосских девочки пяти и девяти лет, привезенные Амундсеном в 1920 году в Норвегию, его собственные незаконные дети. О, ужас! И будто он прижил их с эскимосками во время своих научно-исследовательских путешествий в полярные страны.
      Вспоминаются обвинения, пред'явленные доктором Куком в его споре с Р. Пири. Узнав, что честь открытия Северного полюса признана за Пири, Кук телеграфировал президенту Соединенных Штатов свой протест, заявляя, что Пири человек безнравственный, что он за восемнадцать лет своего пребывания в северной Гренландии увеличил вдвое население этой области.
      Такие же обвинения теперь сводили на-нет все достижения, все славные открытия норвежского исследователя. Пусть он герой Южного полюса, покоритель северо-западного и северо-восточного морских путей! Но он прижил незаконных детей, да еще от эскимосок! Долой его! Никто даже не хочет сообразить, что плавание Амундсена на «Йоа» совершалось в 1903–1906 годах, а в плавании на «Мод» он провел 1918–1920 годы и затем часть 1921–1922. Эскимосским же девочкам было пять и девять лет в 1924 году. Кроме того, по заверениям всех спутников Амундсена, он всегда относился особенно строго к вопросам морали и во время своих экспедиций запрещал своим подчиненным вступать в связи с туземными женщинами. Все равно, эти показания не помогали. Значит, подчиненным запрещал, а себе разрешал! Вот он каков!
      Нет ничего удивительного в том, что измученный травлей, оставшийся без всяких средств, Амундсен переживал тягчайшие минуты. Впоследствии, вспоминая об этих днях, он говорил: «У меня нехватает слов для описания всей трагичности моего положения всего лишь три коротких года тому назад. После тридцати лет упорных, направленных к достижению одной цели трудов, и после жизни, прожитой в строжайших понятиях о чести, мое имя начали трепать и топтать в грязи только потому, что я доверился недостойному человеку! Это было невыносимым унижением!»
      Нужен был очень стойкий характер, железная решимость, непреклонная воля, чтобы человек, прижатый к стене, не сломился и смог отбиться от врагов, яростно наседавших на него со всех сторон. Чего только не говорилось о прославленном путешественнике! Он шарлатан, авантюрист, прожектер… Забыты были и северо-западный путь и Южный полюс! О северо-восточном пути нечего и говорить – это была, по мнению общества, неудавшаяся экспедиция. Конечно, третье большое полярное путешествие Амундсена не отличалось таким ослепительным внешним блеском, каким отмечены плавание «Йоа» или поход к Южному полюсу. Зато научные материалы, собранные во время плавания «Мод», особенно в течение трех лет ее дрейфа со льдами, представляют совершенно исключительную ценность и по своему количеству и по качеству. Еще ни одна полярная экспедиция не проводила такой обширной и разнообразной научной работы, как экспедиция «Мод» в 1918–1925 годах. Разумеется так называемая «большая» европейская публика не могла это оценить. Амундсен пережил все невзгоды и не сломился. «Псы сорвались с цепей, – говорил он, – пусть себе воют, меня им не напугать». Он старался не обращать внимания на газетные нападки; но все же его самолюбию был нанесен ужасный удар. Вот как благодарят соотечественники того, кто своими путешествиями прославил родину, сделал ее имя известным всему миру! Амундсен не был бы живым и страстным человеком, если бы его не задевала больно вся эта грязная шумиха, поднятая жадными до сенсаций буржуазными газетами. С этих пор он стал более подозрительным и угрюмым, начал избегать разных официальных встреч, чествований и празднеств, окончательно утратив «светлую веру в людей» и узнав настоящую цену чувствам и восторгам буржуазного общества.
      Еще так недавно его волновали честолюбивые планы организации большой воздушной экспедиции. Морское и почтовое ведомства Соединенных Штатов Америки обещали ему свою поддержку, продажа «полярных» марок и открыток, казалось, сулила крупные поступления денежных средств… Заказанные самолеты дали отличные результаты на испытаниях: высота под'ема 3 200 метров с грузом в две тонны, нужная длительность полета без посадки… Теперь все это разлеталось в прах. Правда, итальянское правительство предлагает Амундсену обеспечить его всеми нужными средствами, если он согласится на то, чтобы экспедиция прошла под итальянским флагом и примет должность помощника ее начальника. Но Амундсен твердо отклоняет предложение:
      – Я летаю только под норвежским флагом!
      Немного позже одна итальянская газета предлагает Амундсену субсидию в два миллиона лир. Но мосты уже сожжены: все снаряжение и провиант, отправленные на север, затребованы обратно. Летом 1924 года в Тромсо стали приходить различные грузы, очевидно, предназначенные для какой-то полярной экспедиции. Тогда же было зафрахтовано по поручению Амундсена моторное судно «Хобби». Тромсенский друг Амундсена аптекарь Цапфе ломал себе голову в ожидании подробных инструкций. Вместо них пришло письмо: «Будьте добры отослать все прибывшие грузы отправителям и прислать мне счет на расходы. Удастся мне справиться с этим двойным кризисом—экспедиция „Мод“ – полет к полюсу – таким образом, что я не окажусь прижатым к стене, и я еще вернусь к этому».
      Тучи сгущаются все больше. Мало того, что нет денег, что газеты треплют доброе имя Амундсена, что все его замыслы рушатся. На горизонте появляются все новые и новые конкуренты, которые тоже разрабатывают планы арктических полетов.
      Для расплаты с заводом Дорнье надо было достать 14 тысяч фунтов стерлингов (около 140 тысяч рублей золотом) – большие деньги… Где их взять?
      Запутанность собственных денежных дел и тень, наброшенная на его доброе имя и славу, до чрезвычайности затрудняли получение Амундсеном помощи и поддержки для организации задуманной им полярной экспедиции. А ведь эта экспедиция должна была быть только пробной – чисто разведочной. Уже тогда Амундсен ясно видел, что для более подробного и глубокого изучения полярных стран с воздуха нужен не аэроплан, а дирижабль, как более надежное средство передвижения. Но о покупке дирижабля нечего было и думать.
      Поездка Амундсена осенью 1924 года по Америке с докладами потерпела полнейшую неудачу. Звезда его, очевидно, закатилась и за океаном. Газетные статьи тоже почти не приносили никакого дохода. Вернувшись в Нью-Йорк, Амундсен мрачно сидел у себя в номере гостиницы, погрузившись в тяжелые размышления и подсчитывая, сколько лет ему понадобится, чтобы покрыть выручкой от чтения докладов расходы по содержанию «Мод» и ее команды и полету к полюсу. Получалось что-то вроде трехзначного числа. Очевидно, перед Амундсеном «закрылись все проливы и его карьере полярного исследователя приходит конец, и притом довольно бесславный!»
      В это время зазвонил телефон. Амундсен неохотно снял трубку в полной уверенности, что предстоит какое-нибудь скучное и бесцельное газетное интервью или, еще того хуже, неприятный разговор с кем-нибудь из потерпевших от комбинаций Хаммера.
      Начало разговора не предвещало ничего интересного:
      – Я встречался с вами много лет тому назад во Франции, во время войны…
      Сотни людей представлялись Амундсену в разное время и по разному поводу… Что же дальше?
      Но следующие слова, произнесенные мужским незнакомым голосом, заставили Амундсена встрепенуться и со вниманием прислушаться:
      – У меня есть средства. Я дилетант в области полярных исследований, но очень ими интересуюсь и мог бы предоставить известную сумму для новой экспедиции, если мне будет дана возможность участвовать в ней.
      Пять минут спустя незнакомец уже сидел у Амундсена. Это был американский инженер Линкольн Элсворт, сын миллионера.
      С этого момента началась большая и искренняя дружба между прославленным полярным исследователем, к сожалению, не имевшим никаких капиталов, и энергичным американцем. Единственный сын богатейших родителей предпочел трудный и тернистый путь географа-исследователя (тем более полярных стран) комфорту деловых контор или пышной роскоши светских салонов и фешенебельных клубов.
      В американском справочнике мы читаем: «Элсворт, Линкольн. Исследователь, авиатор, родился в Чикаго, Иллинойс, 12 мая 1880 г., холост. Инженер-изыскатель Великой Тихоокеанской железной дороги при изучении трассы через Канаду 1902–1907 гг., затем инженер-строитель на постройке железной дороги к западу от Монреаля, Канадской Тихоокеанской железной дороги; золотоискатель 1909 г.; инженер на золотых приисках на Аляске 1910 г.; организатор геологической экспедиции, производившей разрез через Анды от Тихого океана до верховьев реки Амазонки 1924 г.».
      Таким образом, в день встречи в Нью-Йорке с Амундсеном Элсворту было уже сорок четыре года. Но он все еще зависел от отца, крупного капиталиста; собственных денег у него было в то время не больше 10 тысяч долларов.
      Элсворт-старший принял Амундсена не особенно любезно.
      – А что вы станете делать, если я приду к решению не оказывать вам помощи?
      – То же, что всегда – буду искать помощи в другом месте, – так, якобы, ответил ему Амундсен. – Где есть воля, там всегда найдется выход.

ПО ВОЗДУХУ ДО 88 °CЕВЕРНОЙ ШИРОТЫ

      Элсворт-отец дал Амундсену наличными 85 тысяч долларов, или по курсу того времени около 1 70 тысяч рублей золотом, на покупку двух гидроаэропланов и на покрытие части других расходов. Единственное условие, которое выговорил для себя Элсворт-сын, – руководство экспедицией будет принадлежать в равной мере как Амундсену, так и Элсворту, причем она будет называться по имени обоих исследователей.
      Конечно, силы были неравны – Элсворт, хотя и руководивший уже исследовательскими экспедициями, был сущим младенцем в полярных путешествиях и, собственно говоря, не имел никакого права претендовать на руководство воздушной экспедицией, задуманной Амундсеном. Но это право давали ему деньги. Правда, он вел себя достаточно корректно, скромно держался в тени, не настаивал на том, чтобы экспедиция проводилась под американским флагом и относился к Амундсену с неизменным почтением ученика к строгому и любимому учителю. И Амундсен по достоинству оценил такое поведение Элсворта.
      Итак все тучи как будто рассеялись. Можно было приступить к подготовке экспедиции, которая могла состояться весной 1925 года. Базой ее был выбран Шпицберген – классический пункт отправления воздушных экспедиций со времен Андрэ, О своем соглашении с Элсвортом Амундсен сообщал своим друзьям в Норвегии так:
      «Кстати, несколько слов о Линкольне Элсворте, который дал около 100 тысяч долларов на новый полет. Он хочет сам принять участие, но предоставляет мне руководство. Надеюсь, наши замечательные летчики поддержат. Премьер-лейтенант Я, Рисер-Ларсен будет заместителем начальника экспедиции. Флаг остается норвежским».
      С огромной энергией и жаром принялся Амундсен за работу. Заказанные им гидроаэропланы Дорнье-Валь «N-24» и «N-25» были сданы фирмой в Кингсбэе на Шпицбергене весной 1925 года. К началу мая там собрались все участники воздушной экспедиции: сам Амундсен, Элсворт, два пилота морского ведомства – Рисер-Ларсен и Дитриксон и два механика – Омдаль и немец Фойхт.
      Перед своим от'ездом из Америки Амундсен и Элсворт составили, заявление, датированное 30 декабря 1924 года, и сдали его на хранение норвежскому консулу в Нью-Йорке. Содержание этого документа было таково: не имея возможности приобрести три машины для перелета от Шпицбергена до Аляски и потому удовольствовавшись покупкой лишь двух самолетов, организаторы экспедиции решают предпринять пока только рекогносцировку для будущего большого полета через весь полярный бассейн. Эта мера предосторожности была принята на тот случай, если впоследствии поднимутся разговоры, что Амундсена опять постигла неудача, и он до полюса не долетел.
      Такие разговоры и толки потом, конечно, были. Вот почему в отчете о полете 1925 года Амундсен неоднократно упоминает о своей главной цели, давно задуманном и заботливо выношенном плане полета через полюс от Шпицбергена до Аляски. И он заявляет, что в 1925 году у него было очень мало надежды проникнуть до самого полюса из-за, якобы, незначительного радиуса действия гидроаэропланов.
      Отлет экспедиции из Кингсбэя должен был произойти как только установится хорошая погода. Амундсен надеялся воспользоваться первым же благоприятным днем, и потому уже к 19 мая все подготовительные работы были закончены и машины отведены на место старта.
      Никто из участников экспедиции, кроме Амундсена, не имел знакомства с полярными льдами, и все шестеро были совершенными новичками в вопросах полярной авиации. Все сведения, которыми располагал Амундсен, относились к пяти полетам Нагурского и к трем пробным полетам летчика Одда Даля, летавшего с «Мод» и разбившего машину при посадке. Никто не мог сказать с уверенностью, окажутся ли в полярной области годные для спуска места и вообще будет ли у аэропланов возможность произвести посадку на лед или на воду. Амундсен надеялся, что такие места найдутся и посадку совершить удастся. Но это было мнение полярного исследователя, а не авиатора. Состояние полярных льдов никогда еще не рассматривалось с точки зрения пилота и потому возможность спуска во льдах или на льды была самым неопределенным и сомнительным пунктом амундсеновской программы.
      Правда, можно было надеяться на совершение беспосадочного полета до полюса и обратно – радиус действия самолетов допускал такую возможность. Но нельзя было основывать весь полет только на этой возможности. Приходилось рассчитывать и на посадку на воду среди льдов или же на самые льды. Как она произойдет, никто не представлял себе точно – ни начальник экспедиции, ни оба летчика. Поэтому благополучный исход полета зависел от многих случайностей, и элемент риска в этом новом предприятии Амундсена был огромен.
      Еще во время работ по подготовке к отлету Рисер-Ларсен сообщил Амундсену, что итальянское правительство готово продать сравнительно за недорогую цену – всего за 400 тысяч крон—свой военный дирижабль «М-1». И Амундсен и Элсворт нашли эту цену приемлемой, и оба тотчас же набросали вчерне план организации большой научно-исследовательской трансполярной экспедиции на этом дирижабле. Новый план не только не отменял уже организованной экспедиции к полюсу на гидроаэропланах, но, напротив, придавал ей вес и увеличивал ее значение. Теперь, имея в запасе большую экспедицию с использованием более мощного и менее рискованного средства передвижения в полярных странах, можно предпринять нынешний полет с целью изучения геофизических условий, существующих в области около полюса, и состояния там ледовой поверхности. Поскольку Амундсен видывал полярные льды, он был вполне уверен в том, что там всегда найдется достаточно много ровных мест, годных для под'ема на воздух и посадки аэроплана. Однако, будущее показало, что судить об условиях спуска аэроплана на полярный лед должен не арктический исследователь, а летчик. Что первому кажется ровной поверхностью, то второй будет считать совершенно непригодным для своей цели.
      Никогда еще за все свои прежние экспедиции Амундсен не предоставлял такого большого места случаю при осуществлении своих планов. Никогда еще он не вносил в программу своих действий такого значительного элемента риска. На этот раз его знаменитое рассуждение об «удаче» и «неудаче», «победе» и «поражении» не выдерживает никакой критики. План полета на аэропланах к полюсу без предварительной, быть может, многолетней работы по испытанию самолетов в Арктике, без изучения всего комплекса климатических, метеорологических, ледовых условий был, разумеется, отважен до дерзости, но, право, мало чем отличался от безумной попытки Андрэ в 1897 году перелететь от Шпицбергена до Аляски через полюс на воздушном шаре.
      Но Амундсен зашел так далеко, что уже не мог остановиться на полдороге. Труднейшая и мрачнейшая, хотя уже и пережитая им, полоса жизни принудила его к такому предприятию. Может быть, на «Мод» он удовлетворился бы только короткими разведочными полетами над льдами с возвращением к своему кораблю. Теперь даже разведочный полет принимал форму серьезнейшей и опаснейшей воздушной экспедиции. Амундсен и пятеро его спутников начинали полет, в котором все строилось на одних предположениях.
      Чудесная, совершенно летняя погода настала 21 мая, и Амундсен решил лететь. Машины, хотя и сильно перегруженные, благополучно стартовали со льда и направились к северу. Впрочем «благополучие» было иллюзорным (об этом участники экспедиции узнали позднее) – при старте у одного из аэропланов сорвало на днище несколько заклепок и разошелся шов. Услышав сквозь шум моторов какой-то подозрительный звук, летчик Дитриксон понял, в чем дело. Еще можно было прекратить полет, но, боясь новых задержек, Дитриксон решил лететь. Ко всем многочисленным неизвестным величинам в труднейшем уравнении, за разрешение которого взялся Амундсен, прибавилась еще одна: как-то сядет на воду поврежденный самолет? Ведь в корпусе его обязательно откроется течь!
      Первые часы полета прошли вполне благополучно. Некоторая перестраховка экспедиции заключалась в том, что в полете участвовали две машины. Если что-нибудь случится с одной, на помощь придет другая. Поэтому оба самолета все время старались не терять друг друга из вида, что было не легко из-за плохой видимости и постоянных туманов.
      Сидя на носу самолета в кабине для наблюдателя, Амундсен переживал минуты сильнейшего волнения и вместе с тем радостного торжества! Страшное бремя, наконец, спало с его плеч: насмешливое презрение соотечественников, которое столько раз приходилось ему чувствовать за два последних года при его постоянных неудачах, исчезло. Чувство глубокой, искренней благодарности к своим пятерым сотоварищам охватило старого исследователя. Ведь они добровольно бросают свою жизнь на чашу весов, помогая ему стереть со своего имени грязное пятно, уничтожить тень того подозрения в нерешительности, в трусости, которое с 1923 года тяготело над Амундсеном. И тут ему в голову приходит мысль: «Даже если мы рухнем вниз, то все же печать серьезности уже нельзя будет сорвать!» Иными словами, прославленный на весь мир полярный исследователь даже в такую минуту думает только о том, как ему спастись от сплетен и пересудов толпы! И если спасение – в смерти, он готов и на смерть – ведь она запечатлеет его планы «печатью серьезности!» Бедный, замученный старик! Какой трагический образ для писателя, который хотел бы изобразить жизнь выдающегося исследователя в буржуазном мире!
      Два часа машины летели над сплошной пеленой тумана; сквозь редкие просветы виден был океан, покрытый льдом—огромная сверкающая поверхность, бесконечная белая пустыня. В час пятнадцать минут утра в ночь на 22 мая самолеты долетели до первого свободного от льдов пространства. Это была не полынья, а целое озеро. Появилась первая возможность для спуска на воду. До тех пор ледяная поверхность даже при обманчивом освещении казалась очень неровной – нигде не было ни малейших признаков сколько-нибудь удобного места для посадки машин. Повсюду лед был разделен торосами и трещинами на небольшие участки крайне неправильной формы, не видно было ни одной, хотя бы маленькой, ровной льдины.
      К этому времени экспедиция находилась по счислению приблизительно на 88° с. ш., хотя производить нужные выкладки было очень трудно. Половина всего запаса бензина была уже израсходована – нужно было либо возвращаться, либо итти на посадку. Для обследования местности передовой самолет начал спускаться, описывая большие круги. Во время этого маневра задний мотор стал давать сильные перебои, что изменило все положение. Никакого другого выбора не оставалось, и Рисер-Ларсен сразу же повел аппарат на посадку. Сесть на «озеро» не удалось из-за незначительной высоты, и потому гидроаэроплан был посажен на воду в одном из рукавов полыньи, переполненном мелкими льдинами.
      Спуск прошел благополучно, хотя машина едва не разбилась о торосы.
      – Мы еще живы! – записал об этом спуске Амундсен в своем дневнике.
      От Шпицбергена экспедицию отделяло расстояние в 1 ООО километров. Полынья, в которую сел гидроаэроплан, была первым довольно значительным водным пространством, замеченным экспедицией за все восемь часов ее полета.