Седьмой Меч (№1) - Воин поневоле

С другой — просто голая стена и несколько дверей. То и дело сюда залетали ласточки: они устремлялись вверх, к своим гнездам под потолочными балками, они громко и рассерженно кричали. Если вся эта картина хоть о чем-то напоминала Уолли, то, скорее всего, о театральном представлении, которое смотришь из-за кулис и видишь всю подноготную сцены, а мертвые тела повсюду говорили о том, что автор пьесы, скорее всего Шекспир.

Ввели погонщика и хозяина лодки, их посадили рядом с Джа и Зорькой. Словесным препирательствам воины предпочитали действие. Но препираться ни один из мирных жителей не станет.

Катанджи стоял за спиной старшего брата и смотрел на Уолли большими испуганными глазами. Низкое вечернее солнце проникало сюда со стороны Реки и освещало тело Трасингджи. В стойлах жевали лошади.

— Можно начинать, достопочтенный Йонингу, — сказал судья.

Прокурор подошел к телу Трасингджи. Имперканни и Уолли последовали за ним.

— Я видел, как светлейший Шонсу ударил этого человека ножом сзади.

Они подошли к Тарру. Уолли ужаснулся, увидев, что распорол его почти пополам и что камни вокруг залиты кровью.

— Я видел, как светлейший Шонсу напал на этого человека сзади.

Дальше лежало сразу пять тел, но Йонингу на минуту остановился, может быть, желая освежить память или удостовериться, что не забыл никаких серьезных обвинений. Лицо у него перекошено шрамом, и от этого уголок рта поднимается вверх, а чувства юмора у него, может быть, нет вовсе. Если его наставник примет решение не в пользу Шонсу, то Уолли станет рабом этого человека? Нет, пожалуй, ему светит высшая мера.

— Я видел, как светлейший Шонсу напал на них без официального вызова.

Я видел, как он ударил этого человека ножом и этого тоже. — Он пожал плечами, как бы говоря, что этих обвинений пока достаточно.

Имперканни повернулся к Уолли.

— Что вы можете сказать в свое оправдание?

— Очень многое, светлейший, — Уолли улыбнулся, показывая, что не считает себя виновным. Достопочтенный Йонингу кое-что забыл. — Он показал на тело Второго, которое лежало снаружи. Вот его главное и единственное преступление.

Йонингу бросил на него суровый взгляд, давая понять, что Уолли теряет время суда на не заслуживающие внимания вещи.

— Этот человек спасался бегством, — сказал он.

Уолли ужаснулся, ему стало трудно дышать. Убегая, этот мальчик лишил себя права быть отмщенным. Но через некоторое время он понял, что это даже хорошо: он вспомнил его товарища, который не стал убегать, а просил пощады. Этого оказалось достаточно, чтобы вернуть Шонсу самообладание и обуздать его неистовство. Не очень хорошо, но все же… А тот был бы сейчас жив, если бы не забыл, чему его учили.

Суд ждал ответа.

— Могу ли я сначала выслушать обвинения против мастера Нанджи? Потом мы представим наше оправдание.

Имперканни кивнул. Нанджи поднял голову от пола и горько посмотрел вокруг. Йонингу постоял некоторое время у первого убитого Нанджи, решил здесь не задерживаться и кивнул на труп Ганири.

— Я видел, как мастер Нанджи напал на этого человека сзади, когда тот уже сражался с другим.

Нанджи опять опустил глаза.

— Ваши оправдания, светлейший, — обратился Имперканни к Уолли. По его тону было понято, что эти оправдания должны быть очень существенными. — Я думаю, что мастер Нанджи тоже может выдвинуть против меня кое-какие обвинения, — дерзко сказал Уолли.

Это произвело ожидаемое действие, но Имперканни быстро пришел в себя.

— Пожалуйста, мастер Нанджи.

Нанджи еще раз поднял голову. В его глазах, обращенных к Уолли, было столько боли и упрека, что казалось, человеку такое вынести не под силу. Он начал говорить, но его голос звучал так тихо, что пришлось все повторить.

— Я видел, как светлейший Шонсу сегодня утром без предупреждения обнажил меч перед мастером Бриу. Я видел, как светлейший Шонсу переоделся рабыней.

Его слова произвели еще более сильное впечатление. Уолли с упреком взглянул на Хонакуру. Жрец седьмого ранга мог бы стать безупречным свидетелем, но старик сидел неподвижно. Глаза у него были слегка приоткрыты, из-под век блестели белки. Может быть, он мертв, может быть, умирает, но давать показаний он не в состоянии.

— Мы ждем, светлейший, — грозно сказал Имперканни.

— Вы слышали легенду о Шиоксине? — спросил Уолли.

— Нет, — ответил Имперканни.

Черт!

Уолли заметил Второго, того, который попросил пощады. Он прятался за столбом, съежившись и все еще дрожа.

— Нам нужен независимый свидетель, светлейший, — сказал Уолли. — Мой рассказ, мягко говоря, необычен, и я бы хотел, чтобы его кто-то подтвердил. Эй, как тебя звать?

Второй закатил глаза и ничего не ответил. К нему подошел один из воинов, Четвертый, и похлопал по щеке. Мальчик что-то невнятно забормотал. Черт побери!

— Значит, мне придется рассказать все самому, — сказал Уолли. Ему хотелось есть, пить и спать. — Правитель охраны храма, Хардуджу седьмого ранга, был очень нечестным человеком. Жрецы уже давно молились, чтобы Богиня послала на его место кого-нибудь другого…

Этот другой, конечно же, Имперканни, но такое заявление будет воспринято как взятка или желание подольститься. Как смешно: вот он появился, человек, на помощь которого Уолли рассчитывал, но теперь он угрожает ему местью за выигранное сражение. Все это бесконечно смешно. Маленькому богу, наверное, очень нравится представление.

Дойдя до половины своего рассказа, Уолли попросил пить Имперканни не был жестоким. Заметив, как Уолли измучен, он разрешил сесть Его воины быстро осмотрели сарай и принесли табуретки. Суд продолжил свое заседание; он проходил прямо здесь, посреди останков этой кровавой резни, все четверо — Уолли, Нанджи, Имперканни и Йонингу — сидели между мертвых тел. Все остальные стояли по сторонам. Они были начеку, но не принимали в происходящем участия.

Наконец Уолли рассказал все; у него сел голос, он был так измучен, что ничто уже не имело значения.

— Правила чести были нарушены, — сказал он, — но первым их нарушил Тарру. Я был по сути его узником, а значит, все его дальнейшие поступки бесчестны.

Имперканни помолчал, ожидая, не скажет ли Уолли что-нибудь еще, потом глубоко вздохнул. Он вопросительно посмотрел на Йонингу, как бы говоря: «Вам слово».

— Вы пытались бежать, светлейший?

Уолли признался, что нет.

— Вы говорите, что гостили у достопочтенного Тарру. Но когда вы прибыли сюда, вы уже не были его гостем, не так ли?

— Вообще-то мы с ним не попрощались!

Йонингу не отступал. Его изуродованный рот растягивался в довольной ухмылке, но ему, должно быть, тяжело обвинять человека, который показал себя столь искусным воином, пусть даже и противозаконно.

— Если гость уходит не попрощавшись, то это вовсе не значит, что он остается гостем. Тарру перестал быть хозяином, а значит, имел все права вызвать мастера Нанджи. Вы вмешались в честный поединок.

Все это смехотворно. Уолли уверен, что на такое утверждение есть свой ответ, но даже страх смерти не может заставить его мозг работать.

— Нанджи, — прохрипел он, — поговори немного.

Нанджи печально поднял голову.

— Я признаю обвинение, — сказал он. Потом он опять поставил локти на колени, сжал свои большие руки и принялся разглядывать пол вокруг ботинок Йонингу.

— Что ты говоришь!

На этот раз Нанджи даже не поднял головы.

— Я позволил своим личным привязанностям возобладать над законами чести. Я счастлив, что спас вам жизнь, светлейший Шонсу, но я не должен был этого делать.

— Но что же, черт возьми, мне оставалось делать? — спросил Уолли, обращаясь к Имперканни и Йонингу. — Мы — его гости, а он приготовил нам в комнате ловушку. Под угрозой смерти он заставлял воинов приносить ему третью клятву. Для этой клятвы нужны особые причины, а его единственной причиной было желание украсть мой меч, меч Богини! Они не называли его «повелитель». Все это он держал в секрете — еще одно нарушение законов чести.

— Вы присутствовали при этом, светлейший?

— Нет, — Уолли вздохнул. — Обо всем этом мне рассказали рабы.

Нанджи взглянул на него и закусил губу. Рабы не могут давать показания. Светлейший Шонсу сам рубит сук под собой. — Мастер Бриу признался в том, что принес третью клятву! — воскликнул Уолли. — А нападение на мастера Нанджи…

— Получается, что этот Бриу или ослушался своего повелителя, или солгал вам?

Уолли хотелось биться головой о стену. Ответа найти он не мог. Катанджи подтолкнул брата. Нанджи, не оборачиваясь, отмахнулся.

— Кто первым пролил кровь? — спросил Йонингу.

Вот оно — лучше смерть, чем бесчестье. Во что бы то ни стало надо оставаться честным. Если враги бесчестно его убивают, это плохо, за него надо отомстить. По их понятиям Уолли следовало бы просто войти и дать себя зарезать или ждать, пока Тарру сам до него доберется. Виноват тот, кто бросил камень первым.

Некоторые воины предпочли умереть, чем принести Тарру третью клятву… Но кроме рабов этого никто не видел.

— Начал я! — сказал Уолли. Сам он думал о Джангиуки, но они решат, что он имеет в виду Трасингджи. А какая разница?

Наступившее молчание нарушил Имперканни.

— Светлейший, почему вы освободили своего вассала и подопечного от его клятв?

Вероятно, этот поступок кажется им весьма странным, но Уолли просто хотел хоть как-то обезопасить Нанджи.

— Я надеялся, что его выпустят, — ответил Уолли, — его и остальных. Имперканни и Йонингу посмотрели на всю эту компанию, потом друг на друга — две рабыни, мальчик, ребенок и нищий? Из-за чего столько хлопот? Имперканни сложил на груди руки и задумался, глядя на Нанджи. Да, обвиняемый озабочен тем, как оправдать сообщника, вина Уолли очевидна.

— Я бы хотел знать, что случилось, когда вы сюда прибыли, мастер. Почему достопочтенный Тарру вызвал вас на поединок?

Нанджи поднял глаза и хмуро встретил его взгляд.

— Это я его вызвал, светлейший, — сказал он.

Для Имперканни этот случай оказался слишком сложным. Он нахмурился.

— Судя по вашим знакам, мастер, вы совсем недавно были Вторым.

— Еще сегодня утром, светлейший.

Очень трудный случай; оба они, кажется, не в себе.

— Сегодня утром вы еще были Вторым, а днем вызвали на поединок Шестого?

Нанджи взглянул на Уолли, и вдруг его лицо озарила мгновенная улыбка. Но лишь на мгновение. Уолли ужасно захотелось треснуть его по шее. Горрамини и Ганири знали, как вывести Нанджи из себя. Наверное, все в охране это знали. Тарру достаточно было сказать что-нибудь насчет ковровщиков. — Он вас оскорбил? — спросил Имперканни.

Нанджи пожал плечами.

— Да. Он хотел затеять драку, но оскорбления в свой адрес я пропускал мимо ушей, а потом он оскорбил моего… друга, светлейшего Шонсу. Но его здесь не было, и он не мог себя защитить.

Воины переглянулись Уолли начал понимать, что будет дальше.

— И что он сказал? — спросил Имперканни. Нанджи не отвечал, и тогда Седьмой добавит — Светлейший сейчас здесь, он сможет себя защитить.

Нанджи взглянул на него сердито.

— Он сказал, что светлейший Шонсу — убийца.

Суд повернулся к Уолли, а тот с болью осознавал, что недостоин дружбы Нанджи. Эта мысль была так же горька, как чувство вины, как близкая смерть.

— Боюсь, что Тарру был прав, Нанджи, — сказал он. — Я убил кулаком Джангиуки. Я хотел только оглушить его, но это все равно не делает мне чести.

Имперканни пожелал узнать, кто такой Джангиуки, и Уолли все ему рассказал, уже не задумываясь о том, что говорит.

— Это признание я добавляю… — Йонингу вдруг замолчал. Они с Имперканни молча смотрели друг на друга. Седьмой, кажется, не сделал ни единого движения, но его белый хвост слегка вздрогнул, будто от легкого ветерка. — Я снимаю это обвинение, — быстро сказал Йонингу.

— Я признаю, что смерть воина Джангиуки была случайна, светлейший, — сказал Имперканни. — Если бы вы хотели его убить, не думаю, что вы пустили бы в дело кулак.

Нанджи вскинул удивленный взгляд.

Катанджи опять ткнул его в спину, но Нанджи не обратил на него внимания.

Уолли посмотрел на Хонакуру. Старик уже открыл глаза, но дышал хрипло и тяжело и не обращал на происходящее никакого внимания. На него надежды нет.

— Воля Богини важнее, чем сутры! — сказал Уолли. Дело оборачивалось не в его пользу. Ему нужны свидетели! Помог бы Конингу — он все знал. Или Бриу. Но Уолли понимал, что заседание суда не перенесут в храм. Имперканни уже начала надоедать эта тяжба.

— Да, — согласились судьи, — мы клянемся исполнять волю Богини и отдаем ей превосходство перед сутрами. Но кто может определить Ее волю? Следует признать, что сутры — это заповеди Богини, и только в том случае, если существует явное доказательство обратного… если произойдет чудо… Ваш меч удивителен, светлейший Шонсу, но это еще не дает вам права совершать любую жестокость. Здесь — восемь мертвых тел. Что еще вы можете сказать в свое оправдание?

А что еще говорить? Его выслушали, — возможно, человеку ниже рангом не предоставили бы даже этой возможности. Боги его наказывают. Он убил Джангиуки, а потом Второго, который спасался бегством. Возможно, его накажут не за это, но преступления все равно совершены. Нанджи правильно поступил — надо просто признать свою вину.

В случае неудачи наказание — смерть. Обезглавливание — это быстро и безболезненно. Могло быть и хуже.

— Светлейший! — пискнул Катанджи, побледнев от ужаса. Меч совсем съехал у него на сторону. От такой наглости лицо у Имперканни потемнело. Четвертый протянул руку, чтобы схватить дерзкого мальчишку.

— СПРОСИТЕ СВЕТЛЕЙШЕГО ШОНСУ, ПОЧЕМУ У НЕГО МОКРАЯ ЮБКА! — закричал Катанджи, когда его уже тащили.

— Подожди! — рявкнул Имперканни Четвертому. — Что ты сказал, начинающий?

Четвертый вернул Катанджи в вертикальное положение и убрал руку.

— Светлейший, спросите у светлейшего Шонсу, почему у него мокрая юбка. — Катанджи слабо улыбнулся и потер ушибленное плечо.

Имперканни, Йонингу и Нанджи посмотрели на юбку и ботинки Уолли. Великолепно! Значит, Уолли к тому же нарушил какое-то табу, но этого не заметил никто, кроме сообразительного малыша. За такое, возможно, полагается мучительная смерть, может быть, его посадят на раскаленное железо. Ну спасибо, Катанджи!

Йонингу вскочил и пошел к воде, перепрыгнув по дороге через тело Трасингджи.

Имперканни не спускал с Уолли глаз, и в странной, невеселой улыбке обнажились его зубы.

Нанджи тоже смотрел на него блестящими глазами.

Но под слоем грязи, дорожной пыли, под пятнами угля и крови… подо всем этим появилась его знакомая улыбка. Восхищение героем, десять баллов. Что же здесь, черт возьми, происходит?

Вскоре Йонингу вернулся. Он был совсем бледный. Заняв свое место, он твердо сказал:

— Наставник, я хотел бы снять со светлейшего Шонсу все обвинения.

— Вот как? — отозвался Имперканни. — Да, я думаю, вы правы. Светлейший Шонсу, не будете ли вы столь любезны и не разрешите ли моему подопечному снять обвинения? — Его улыбка стала очень дружелюбной.

Так вот как это делается? Уолли вспомнился целитель из тюрьмы, Иннулари. Он умер, потому что не сумел спасти своего пациента. Йонингу, значит, не столько прокурор, сколько истец, и если суд решит, что он выдвинул необоснованные обвинения, он понесет наказание — благодаря такой постановке дел исключается легкомысленное отношение к судопроизводству, а также чрезмерный рост числа юристов. Не то чтобы Уолли нужен раб, но настоящий Шестой — это хорошая поддержка, значит, у него появляется возможность извлечь из всего этого для себя выгоду…

Тут он заметил, что при виде его задумчивости улыбка Имперканни погасла. Теперь, окружают опущенные головы, сжатые кулаки и прищуренные глаза. Что бы там ни говорилось в законах, Йонингу здесь не один. И если Уолли вздумается потребовать своей доли, то ему придется сразиться со всеми, кто здесь есть, начиная с самого Имперканни и заканчивая самым младшим учеником.

— С мастера Нанджи обвинение также снимается? — спросил Уолли, так ничего и не понимая.

Имперканни облегченно вздохнул и опять заулыбался.

— Конечно, светлейший.

Он долгую минуту смотрел на юношу, а когда опять повернулся к Уолли, его улыбка говорила, что Нанджи он видит насквозь. Он привык командовать людьми. В Нанджи он видел сомнения, присущие юному возрасту, а также поклонение перед силой, которое со временем пройдет, и тогда мужество, настойчивость и честность засияют еще ярче.

— Как вы и сказали, светлейший, то, что здесь случилось, — это не вопрос чести, а настоящая битва. Мастера Нанджи можно поздравить с хорошим началом. Он правильно поступил, придя вам на помощь. Его честь безупречна, его мужество не подвергается сомнению, как и ваше, светлейший.

Нанджи открыл от удивления рот, заикаясь, поблагодарил Седьмого, расправил плечи и улыбнулся Уолли.

Имперканни поднялся, за ним все остальные.

— Мне бы очень хотелось, чтобы он присоединился к моему войску, но я полагаю, он опять станет вашим подопечным, светлейший? — спросил он, и его янтарные глаза блеснули.

— Если он согласится, чтобы я опять стал его наставником, — сказал Уолли,

— я почту это за честь.

На перепачканном лице Нанджи появилось выражение недоумения и восторга.

— Светлейший! Вы согласитесь принять мою клятву после того, как я на вас донес? — Тыква Золушки опять превратилась в карету со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Ты должен был так поступить, — ответил Уолли. — Если бы ты не выполнил своего долга, ты был бы мне не нужен. — В любой момент Алису можно увести из Страны чудес.

Йонингу с улыбкой следил за всем происходящим, и от этой улыбки его лицо еще больше искривилось. Имперканни и он не расставались уже много времени и, возможно, без труда угадывали мысли друг друга. Подмигнув Уолли, он сказал:

— Можете не сомневаться, светлейший, первый же сказитель, который нам встретится, сразу узнает о том, как Шонсу и Нанджи в смертельном поединке победили десятерых воинов. Нанджи совсем забыл про славу. Рот у него открылся, но оттуда вырвался только стон. Вот и хрустальный башмачок — с ним одним Золушка может вполне счастливо прожить всю оставшуюся жизнь.

— Не Шонсу и Нанджи, — торжественно заявил Уолли, — а Нанджи и Шонсу.

Это он начал.

Джа улыбнулась ему. Зорька спала. Даже старик чувствовал себя лучше: он уже выпрямился и теперь слушал. Катанджи… Катанджи смотрел на Уолли совершенно растерянно. Похоже, кроме него, никто не знает, что Уолли не может понять, почему его оправдали.

— Знаете, светлейший, — задумчиво сказал Имперканни, — я не беру на себя смелость давать вам советы… но мне кажется, в вашем случае можно вспомнить и тысяча сто сорок четвертую сутру.

Старшие любили упоминать в присутствии младших неизвестные им сутры так делали все. Йонингу нахмурился, потому что, как правило, Шестые в этой игре на стороне победителя. Нанджи с растерянным видом закусил губу. Тысяча сто сорок четвертая? Последняя? Может быть, Имперканни хочет проверить Уолли?

Уолли сосредоточился, и вспышка радости разогнала и чувство вины, и усталость, которые так давно его преследовали. Боги к нему благосклонны. То, что случилось, — не испытание, испытания бы он не выдержал, это урок, и урок пошел на пользу. Он вовсе не неудачник, он все еще избранник Богини. Облегчение его было столь же велико, как и радость Нанджи.

— Конечно! Почему бы и нет? Отличная мысль, светлейший Имперканни! Он закинул голову и разразился потусторонним смехом Шонсу, от которого ласточки взмыли в воздух, который напугал лошадей и мулов на лугу, разбудил малыша и гремел над мертвыми телами, как колокол в храме.

ПОБЕДА!

ЧЕТВЕРТАЯ КЛЯТВА

Счастлив тот, кто спас жизнь соратника, но если двое спасают жизнь друг другу, они благословенны. Только они могут принести эту клятву, и она станет для них главной и нерушимой.

Я — твой брат, Моя жизнь — это твоя жизнь.

Твоя радость — моя.

Моя честь — это твоя честь, Твой гнев — мой гнев. Мои друзья — твои друзья, Твои враги — враги и мне.

Мои тайны — это твои тайны, Когда ты клянешься, я повторяю твои слова.

Мое богатство — твое богатство, Ты — мой брат.

Глава 7

Заходящее солнце было похоже на каплю крови, которая впитывается в песок. На грудь Уолли падал кровавый луч, как будто обвиняя его в чем-то. Имперканни предложил светлейшему переночевать здесь, а утром продолжить свое путешествие. Но несмотря на праздничное настроение, Уолли ничего не хотелось так сильно, как поскорее убраться отсюда; подальше от этой бойни, подальше от острова. Куда угодно.

Уолли повернулся к хозяину лодки, который все это время безропотно просидел на полу.

— Есть ли у вас какие-нибудь ограничения, касающиеся переправы в ночное время, капитан?

— Если на борту будете вы, то никаких, — подобострастно пробормотал тот. Значит, то, что здесь произошло, оказало действие и на моряков. Подозрительность и враждебность исчезли. Светлейшему Шонсу и храброму мастеру Нанджи представили всех свободных воинов, которые робко поздравляли героев с их удивительным ратным подвигом. Улыбка, похоже, навсегда застыла на лице Нанджи.

Имперканни включил в работу все свое деятельное войско. В лодку отнесли еду и соломенные подстилки, тела собрали, лошадей накормили. Один Третий, посмеиваясь, принес Виксини поесть и протянул старику стакан вина, что вызвало великолепные перемены.

— А мы останемся ночевать здесь, — сказал Имперканни. И посмотрел на погонщика. — Ты можешь устроиться где-нибудь в стойле. Утром нам понадобятся твои мулы. Правда, не все.

У погонщика был такой вид, как будто ему сообщили нечто ужасное. Его крысиные глазки с мольбой обратились к Уолли. Сначала Уолли не мог понять, в чем дело, а потом засмеялся.

— Я думаю, светлейший, если он не вернется, его там потеряют, сказал он.

— И пойдут искать. Я правильно говорю?

Тот важно кивнул.

— Моя жена пойдет, светлейший.

А найдет она не мулов, не мужа, а целое состояние, которое лежит в конюшне.

— Я уверен, светлейший Имперканни, что ваши люди вполне справятся с мулами? Оставьте себе все необходимое и отпустите этого человека. Он мне очень помог. Белогривый воин удивленно поднял свои брови цвета соли с перцем и, желая сделать приятное светлейшему Шонсу, согласился. Уолли это развлекло

— даже кровавые убийцы могут быть хорошими ребятами.

Не сговариваясь, двое Седьмых отправились на прогулку по берегу, желая побеседовать наедине.

— Вы понимаете, что Богиня привела вас сюда, чтобы сделать правителем? — спросил Уолли. — Не успеете вы и с коня сойти, а жрецы уже вас назначат на эту должность.

Его собеседник кивнул.

— Не могу не признать, что идея заманчива, — ответил он. — В последнее время мы с Йонингу много говорили о том, что пора найти каменные ножны. Кажется, я старею. Почитание уже приносит нам больше радости, чем бой. — Он замолчал. — Ее рука уже не однажды вела нас, и всякий раз для наших мечей находилось благородное дело. Но в Ханне все было иначе; мы так ничего и не нашли. А потом Йонингу настоял на этом путешествии. Он хотел разузнать что-нибудь об отце… И вот мы здесь. Он усмехнулся весело и чуть снисходительно. — Мы ступили на пристань, услышали звон мечей, и я подумал, светлейший, что задача, заданная нам Богиней, — это вы. Теперь-то я понимаю, что вы это решение.

Он, возможно, проверяет, где у Уолли слабое место, но Уолли вовсе не настроен открывать ему душу.

— Расскажите, пожалуйста, о его отце, — попросил он.

Имперканни пожал плечами.

— О нем уже много лет ничего не слышно. Кажется, он собирался записаться здесь в охрану. Но мне кажется, он давным-давно умер.

— Нанджи, возможно, что-нибудь знает о нем, — сказал Уолли. — Как его имя?

— Конингу пятого ранга.

— Вот как? — Уолли вдруг потерял интерес к разговору. — Хотя, возможно, Йонингу стоит обратиться к старому интенданту. Я вам говорил о нем. Он — честный человек, он вам поможет. — Уолли обратился к более тонкому вопросу.

— Возможно, вашим молодым воинам служба в охране покажется немного скучноватой?

Золотистые глаза стали холодны как лед, и Уолли показалось, что белый хвост шевелится сам по себе. Интересно, могут ли Седьмые в обществе друг друга чувствовать себя непринужденно? Они как вожаки-самцы, которые обсуждают свои стада.

— Мне еще не предложили этот пост.

Никакой вербовки!

Уолли вздохнул и улыбнулся.

— Говорят, что на этой дороге паломников обирают разбойники.

— Я смиренно молю Святейшую, чтобы они предприняли такую попытку завтра,

— усмехнулся Имперканни.

У края причала они повернулись и пошли обратно. Дул слабый ветерок. Лодка, кажется, уже готова. Уолли посмотрел вокруг в поисках своей компании и опять встретился взглядом с Катанджи.

Катанджи подтолкнул брата, который стоял тут же. Тот рассерженно шикнул, но Имперканни это заметил. Он вопросительно взглянул на Нанджи. Нанджи вспыхнул.

— Нет, ничего, светлейший.

— У твоего подопечного острый глаз, — заметил Седьмой. — Он разглядел то, что упустили другие и о чем светлейший Шонсу умолчал из гордости. Я в долгу у него. Представь его мне.

— Он еще не знает всех ответов и приветствий, светлейший, — возразил Нанджи.

Воин седьмого ранга одним взглядом может просто заморозить человека.

И даже неустрашимый Нанджи дрогнул перед таким взглядом.

— Пусть это будет гражданское приветствие, — сказал Имперканни.

Итак, Катанджи представили, и у него наконец-то появилась возможность сказать.

— Нельзя ли, светлейший, попросить, чтобы один из ваших младших воинов передал пару слов моим… нашим родителям? Просто сказал бы им, куда мы ушли? — он быстро взглянул на Уолли. — И сообщил бы, что я в надежных руках?

При виде такой сентиментальности Нанджи поморщился. Имперканни и Уолли улыбнулись друг другу. Имперканни успел заметить родовые знаки.

— Я сам передам твое сообщение, — сказал он. — Я скажу им, что у них отличные сыновья, хорошие воины… и что вы в Ее руках. Кто меня к ним отведет?

— М-мастер Бриу, светлейший, — заикаясь, проговорил Нанджи. Он покраснел и явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Я бы посоветовал вам обратить внимание на Бриу, светлейший, — сказал Уолли. — Я думаю, он будет рад возможности восстановить свое доброе имя. В душе он честный человек. По крайней мере он сможет вам сообщить полезные сведения об остальных.

Имперканни вежливо поблагодарил его, но было видно, что все решения относительно охраны он намерен принимать сам.

Лодка была уже готова к отплытию, когда небо укрыла тьма.

— Вы уверены, что поступаете правильно? спросил Уолли.

— Совершенно! — ответил Хонакура, хотя все еще чувствовал себя слабым. — Даже простая поездка на муле — это уже слишком, — он усмехнулся. — К тому же у меня профессиональный интерес к чудесам, а они кружат над вами, как мухи над коровой.

— До вашего отправления, светлейший, мы должны еще совершить одну печальную церемонию, — обратился к Уолли Имперканни, кивая в ту сторону, где его воины положили у воды восемь мертвых тел.

— Вот как? — сказал Хонакура — Мне, пожалуй, придется опять на минутку стать жрецом. — Он заковылял к телам, сняв на ходу повязку.

Когда Имперканни сосчитал знаки, выражение его лица доставило Уолли большое удовольствие.

***

На священном острове Уолли оставалось сделать еще одно дело — принять участие в похоронах. Свободные воины знали, как это должно происходить. Не желая показывать свое полное невежество, Уолли отошел в сторонку, а когда вернулся, все уже выстроились и он без труда определил, куда должен встать. У самого края пристани выстроились в ряд двенадцать воинов. Катанджи, как самый младший по возрасту и положению, стоял с краю, в центре — Хонакура, слева от него — Имперканни. Уолли предназначалось место справа от Седьмого. Все воины торжественно обнажили мечи.

— Достопочтенный Тарру, — сказал Нанджи, когда рабы принесли первое тело. Хонакура произнес слова прощания:

***

Тарру шестого ранга, вот мы возвращаем тебя к Нашей Величайшей Матери, твой путь в этом мире окончен.

Как и ты, мы все отправимся к Ней, неся свой прах и грязь, которые Она смоет; свои печали и горести, которые Она утешит; свои радости и заслуги, которые Она примет.

Она примет тебя, в нужное время воссоздаст вновь, и ты опять начнешь свое путешествие.

Скажи Ей, что в своих молитвах мы помним о Ней и ожидаем Ее призыва; ибо из вод мы пришли и в воды мы должны вернуться.

***

Тело с плеском упало в воду… Вода вспенилась, забурлила, подернулась серебром, потом окрасилась ярко-красным; но вот все стихло, и осталось только бледно-розовое пятно, плывущее по течению. Все это произошло за несколько мгновений. Труп исчез. Уолли был так поражен, что чуть не выронил меч.

— Господин Трасингджи…

Теперь Уолли уже был готов к этому, но каждый раз его пробирала дрожь и приходилось прикладывать усилия, чтобы никто не заметил его ужаса. Какой же опасности он избежал! Из глубин сознания поднялось слово… Оно долго кружило во тьме, и потом наконец обрело форму: пиранья.

Теперь он понял, почему суд вынес такое решение. Воля Богини сильнее, чем сутры, и Она выразила Свою волю. Пройти тот путь, который нашел Уолли, мог только Ее избранник, значит, Она одобрила его действия. Никакой человеческий суд не может противиться Ее воле. Теперь Уолли понял, почему так испугался Нанджи, когда он однажды заговорил о переправе через Реку, понял, почему слово «плавать» относится только к рыбам, почему жрецы так боялись опустить ноги в заводи, почему погонщик поил своих мулов из корыта, почему ему так легко удалось перехитрить Тарру. Неудивительно, что после такого проявления веры и мужества все смотрят на него с суеверным страхом.

Он взглянул на последние вечерние лучи, догорающие над спокойной гладью воды. Он подумал о том, как хорошо было бы искупаться, сколько пользы принесло бы это его измотанным нервам, его грязному, измученному, усталому от седла телу. Но в этой жизни о плавании ему придется забыть. Боги совершают чудеса только тогда, когда захотят этого сами, и никогда — по требованию.